«Пророк» оставляет следы

Глава XIII

Майора Фомина некоторые сослуживцы считали везучим. Казалось, он без особых усилий выполнял задания и, как правило, успешно. Однако что касается усилий, то их порой никто и не представлял. Только Михайлов знал всю сумму дел, которыми нагружал Сергея, нагружал, зная, что выполнит он их исправно, без лишних слов.

Но в этот раз Михайлов и сам почувствовал, что перегрузил Сергея. Одно наслаивалось на другое, а поскольку концы многих клубков силой обстоятельств оказались в руках Фомина, освободить его от чего-либо он не мог. Сергей вжился в детали, хорошо помнил их и легче связывал.

Неудача с задержанием Юрьева-Орлова огорчила полковника. Он считал, что ошибки его подчиненных — это, в первую очередь, и его ошибки. Все возможные механизмы розыска преступника были приведены в действие.

Фомин приехал мрачный. Молча положил на стол начальнику протокол первого показания Локшиной.

— Вы уверены, что она ничего не знала о делах своего мужа?

— Уверен. Кстати, женой его она стала буквально две недели назад. А знакомы были месяца два — два с половиной. Вот тут легенды, которые он ей выложил: строитель из Сибири и прочее. Рисовал воздушные замки. Она поверила. Мне было жалко на нее смотреть. Никак не придет в себя.

— Да, Сергей Евгеньевич, — упустили мы «Пророка». Ума не приложу, что спугнуло его. Действовали вы грамотно, без ошибок. А «Пророк» ходит и посмеивается… Но это должно подхлестнуть нас. Кстати, ваша неудача с Юрьевым кое-что мне напоминает.

— Что вы имеете в виду?

— Четверть века назад от вашего отца, по независевшим от него обстоятельствам, сбежал прямо из рук ас иностранной разведки по фамилии Лютце. А вы, между прочим, принимали участие во втором раунде схватки с этим разведчиком, когда тот приехал к нам как Гартенфельд. Вспомнили?

— Ну конечно.

— Сейчас мы должны довести все до конца в первом раунде. Орлова возьмем не сегодня, так завтра. Нащупали же мы его. Теперь тем более найдем. Вопрос, куда он теперь кинется? Я уверен, его задержание осуществим скоро. А сам вот что, отдохни. Хотя бы денек. За город съезди. Или полежи, почитай. Стихи почитай. Помогает.

— А может быть, псалмы? Ведь грядет евангелистский диспут.

— А что, можно и псалмы. А еще лучше загляни к отцу. Он тебя приведет в чувство. Такой мудрый старик. А если попросишь, целую лекцию прочтет на эту тему.

Вечером Фомин, прихватив Мишина, поехал к отцу. Сначала они вернули Евгению Николаевичу его архив. Он надел очки и, полистав содержимое папки, улыбнулся:

— Кажется, все возвращено полностью. Я люблю точность и аккуратность. — Он завязал бантом тесемки на папке и положил ее в шкаф. — Так что же ваши евангелисты, миссионеры? Как постигаете богословие?

— Пока убедились, что святоши, которых мы разыскиваем, отнюдь не соблюдают завета «не убий».

— Да, Евгений Николаевич. Евангелие — мудреная штука, — добавил Мишин. — Не представлял себе, что вдруг придется заниматься изучением святых писаний. Не наше вроде это дело.

— А разве вы с религией боретесь? С теми, кто, прикрываясь ею, пытается вредить нашему государству. Садитесь, друзья.

Сергей и Мишин сели рядышком и стали излагать суть своих дел. Фомин не перебивал их, делая какие-то пометки в блокноте. Потом сказал:

— Было и у меня нечто подобное. Тоже эмиссар оттуда. Разоблачили как-то группу сектантов-изуверов. Типов гнусных, втягивающих малолетних в свое болото. Как потом выяснилось, со словами о боге растлевали детей не только морально, но и физически. А вышли мы на них потому, что обнаружили причастность этой группы к прямой антисоветской деятельности. Ее главарь инспирировал письма с клеветой на нашу страну, порядки, образ жизни и отсылал письма по заграничным адресам. Заставлял заниматься этим и своих «единоверцев».

— А как вели себя эти сектанты в среде обычных граждан? — спросил Мишин.

— Вполне современные внешне были люди. «На миру», Коля, они ведут себя так, чтобы не выделяться. И взглядов своих напрямую не высказывают, не вступают в полемику. Насколько мне известно, и меж собой изъясняются не на древнеславянском или греческом. В сети их попадаются обычно люди, обиженные чем-то, больные. Знаете, что Карл Маркс сказал о религии? «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она дух бездушных порядков». А Ленину принадлежат такие слова: «Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь».

Комитет государственной безопасности не призван вторгаться в дела церкви. И этого не делается. Только тогда, когда под сутаной, образно говоря, мы видим кинжал, змеиное жало, да еще начиненное ядом, изготовленным в разных там центрах, подобных «Славянской миссии», наше дело — вмешаться. И защитить людей.

— Мы, отец, просто раньше с такими делами не сталкивались…

— Столкнетесь, если уж свела судьба с «миссией». Я знаю, их проповедники вполне современны, даже образованны в светском нашем понимании. Вышколены, умеют ловко вести открытую игру. И как заправские разведчики тоже подкованы.

— В открытую мы пока не встречались. Те, кто в наших руках, просто отъявленные негодяи, предатели Родины, агенты иностранной разведки. Те же Кисляк, Попов, — заметил Сергей.

— Встретитесь, встретитесь. И почувствуете, как себя вести с ними. Я не берусь выдавать рецепты на все случаи.

— Понятно, Евгений Николаевич.

— Я вам давал читать материалы. Пока вел дела, наслушался вдоволь всякого: и слов о терпении и страдании. Это во всех религиях. Как мне помнится по тому делу, главари очень много говорили своей пастве об услаждении страданием. Сами-то они занимались другими, сугубо земными усладами. А вот остальные… Остальные должны были искать утешение в молитвах. Религиозное же утешение, как известно нам, ориентирует человека не на борьбу с причинами личных бед и несчастий, а только ослабляет его волю, приучает покорно склонять голову перед бедой и безропотно страдать.

— Не только страдать, но и радоваться страданию, находить в этом чуть ли не счастье, — этот призыв я встретил во многих проповедях, которые листал за последний месяц, — сказал Сергей.

— А вообще это изуверство, рафинированный обман, — заметил Мишин.

— Конечно, обман, — кивнул Евгений Николаевич. — Но ущербные люди все же есть. Я тут выступал на эту тему. И подсобрал множество фактов о том, как служители культов находят таких людей даже в нашем социалистическом обществе. В самом нашем общественном строе нет причин, порождающих страдания трудящихся. Однако возникают трудности личного порядка, нерешенные проблемы, у отдельных людей неудачи, болезни. Бесспорно, это может вызвать душевную боль, чувство грусти, печали, неудовлетворенности. И тут им эти пауки подсовывают религию. «Ничего, — говорят они, — важно заслужить любовь и благоволение бога». А как сказано в Библии, «кого бог любит, того он наказывает». Следовательно, страдания — знак благоволения божьего. Зато душа попадает в рай, а у иеговистов, например, верующий попадет в «тысячелетнее царство», причем тут, на земле, а не на небе.

— Испытания вроде бы ниспосланы свыше. Переносить их безропотно — значит доказать твердость веры и покорность богу, преданность ему. Потом, мол, придет вознаграждение. Так, отец?

— Есть пример Иова, — сказал Евгений Николаевич.

— Что вы сказали? — спросил Мишин.

— Это тоже библейский герой, Иов. Вы же читали Библию?

— Листал. Но в подробности вдаваться не было времени, сами понимаете…

— Понимаю. И Сергей только листал. А Библия — труд мудрый. И атеистам полезен. С Иовом же, если уж о нем вспомнили, было так: желая испытать его, бог отнял у него все: детей, богатство, счастье. Друзья и жена Иова покинули. Но Иов сидел на «гноище и пепле», не возроптал на всевышнего и тот вознаградил его. Да и образ Христа, сына господнего, тоже образ страдальца, терпевшего унижения и потом прославленного богом-отцом.

— Как хорошо вы все это знаете, Евгений Николаевич, — заметил Мишин. — Откуда? Ведь вы не учили в школе закона божьего?

— Конечно, не учил. Жизнь заставила заглянуть во все эти талмуды, когда пришлось вести борьбу с махровыми агентами иностранной разведки, выступавшими под личиной святош. Подкованные были «ребятишки», прикрывались словами о боге. А в действительности такое мы распутали, что клейма на них ставить негде. Так вот. На определенной поре расследования приходилось с ними вступать в полемику. И говорить о боге, о религии. Ночи просиживал, зубрил.

— А как вы вообще относитесь к людям религиозным, истинно верующим? — спросил Мишин.

— С сочувствием и жалостью, как к больным. Их нужно лечить, очень чутко и внимательно подходить к каждому. Не допускать грубости, несправедливости, обид и оскорблений, особенно к больным и старым. Надо быть очень тонкими собеседниками, чтобы суметь открыть глаза заблудившимся людям, помогать им обрести веру в себя, в ближних. Мы обязаны искоренить причины душевных человеческих страданий или свести их к минимуму. Ведь, увы, пока люди еще не всегда достаточно чутки и внимательны друг к другу, не всегда мы знаем о жизни рядом работающего человека. Охотно разделяя с ним радости, мы порой горе предоставляем расхлебывать ему одному. Создается атмосфера, в которой человек в поисках утешения порой начинает искать его на дне хмельного стакана или в религии. Находятся те, кто такой момент ловко использует. Но это одна сторона дела.

Есть и такие, кто религию впитал с детства и прожил с ней до старости. И тут нужно быть особенно чутким и внимательным.

Мишин почесал затылок:

— В разной этой псевдорелигиозной литературе нас, как «жестоких безбожников», поливают грязью. Я сейчас подумал: вот такого, как вы, нужно выставлять вести с ними полемику.

— А зачем такая полемика? Все равно лили и будут лить грязь, выдумывать небылицы о том, что в Советском Союзе нет-де свободы совести, что ущемляются права церкви, а религия насильственно искореняется. А дело в том, что мы решаем проблему совести в интересах широких масс, в том числе и верующих. Законами нашими за советскими гражданами признается как право исповедовать любую религию, так и право быть атеистом, вести антирелигиозную пропаганду. В то же время возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. В буржуазных же конституциях идея свободы совести подменяется «свободой вероисповедания», «свободой религий», но нигде не сказано о праве не исповедовать никакой религии. У нас ни одним законом не предусматривается преследование за религиозные убеждения. К ответственности привлекаются лишь те, кто нарушает наши законы. А то, что западная пресса клевещет на нас, это тоже стремление хоть чем-то ослабить высокий авторитет и влияние СССР на международной арене. И клевещут они умело, с претензией на объективность.

— Это уж точно, — сказал Сергей.

Уже за полночь Сергей и Мишин отправились домой. Шли и тихо разговаривали о чекистах старшего поколения, о том, сколько знали эти люди, прожившие тревожную и бурную жизнь. В их сердцах уживались гуманность и непримиримость, неукротимая жажда объективно разобраться во всем и стремление помочь людям, своему народу в борьбе с теми, кто пытается помешать ему строить свое счастье.

В Пскове на вокзале, расспросив у прохожих, как найти нужную улицу, Орлов довольно быстро добрался туда на автобусе. Дядин дом, большой и ухоженный, стоял в глубине зеленого участка. Судя по всему, еще недавно здесь была городская окраина, но теперь рядом выросли новенькие многоэтажные здания, а у частных домиков убрали ограды, и они оказались будто поставленными в парк. По асфальтовой тропке Павел добрался до веранды, зашторенной цветными занавесками. Поднялся на высокое крыльцо, постучал. Ждал долго. Наконец, внутри скрипнула дверь, и за стеклом мелькнуло женское лицо.

— Вам кого?

— Доброе утро, — поздоровался Орлов. — Я могу видеть Василия Константиновича? Он дома?

— Дома, дома. — Женщина открыла дверь, отступила, давая ему пройти. Открыла другую дверь в коридор, по нему они прошли в большую комнату. У стола сидел мужчина в пижаме с газетой в руках. Увидел Орлова, спокойно поднялся навстречу.

— К тебе, Вася, — сказала женщина и тут же вышла.

— Простите, кем вы будете? Чем могу служить? — мягким баритоном спросил Волков.

— Дядя Вася, я — Владимир!..

— Владимир?.. — Он внимательно и строго изучал лицо пришедшего. — Владимир, говоришь? А ведь есть сходство… Тогда здравствуй. Вот, значит, и свиделись. — Волков отложил газету, вышел из-за стола и крепко обнял племянника, глаза его повлажнели.

— Я обязан сразу предупредить. Хоть крещен я Владимиром, но к вам прибыл как Павел. И фамилия моя по документам другая — Орлов. К новому имени привык. Так удобнее.

— Пусть будет по-твоему. А я ждал твоего возможного появления: предупрежден. И все же неожиданность.

— У меня не все гладко, дядя Вася. Сейчас из Москвы. Не уехал оттуда, а буквально удрал. Так что…

— Что произошло?

— Все скверно. Провалился. И больше чем уверен, случилось это не по моей вине. Чего-то не учли мои шефы. Вас не пугает то, о чем я говорю?

— Что уж теперь делать? Будем думать вместе. Ведь ты, как-никак, родная кровь. Так в чем же ошибка?

— Человек, у которого я остановился, был засечен раньше органами КГБ. Другого объяснения провалу не нахожу. Но я ушел. И следы путал основательно…

Теребя рукой подбородок, Василий Константинович курил и больше не перебивал племянника. Рассказывая, Павел чувствовал, что подкидывает дядюшке нелегкие задачи, и жернова его мозга усиленно пытаются переработать информацию. Правда, лицо Василия Константиновича ничего не выражало и ничего, кроме доброжелательного внимания, на нем нельзя было прочесть.

Это было лицо рано состарившегося человека. Он не был похож на его отца: пожелтевшая кожа, складками оброс тяжелый подбородок, седеющие брови торчали редкими метелками. Но вот он заговорил.

— Я так понимаю, тебе надо надежно укрыться и отсидеться. А еще лучше пристроиться на работу. Там будет видно. Главное, не привлекать к себе внимания. Коль пошли по твоему следу, то оставят его уже вряд ли. О твоей поездке сюда, надо полагать, они не догадываются. Так что тут и отсидишься. Наше родство им, конечно, неизвестно… Ну ладно, все образуется. Дарья Ивановна в курсе некоторых моих дел и о твоем возможном появлении тоже знает. — Василий Константинович подошел к двери и негромко позвал жену. — Даша, познакомься, это сын Ивана. Поживет пока у нас, зови его Павел. Если кто спросит, говори, сын моего друга, из района приехал, хочет обосноваться в городе. А теперь давай накормим человека.

После завтрака Павла разморило, и Василий Константинович отвел его в большую светлую комнату.

— Отдыхай. Успокойся. Если ты ушел чисто, никто тебя у меня искать не будет. Поверь моему опыту, все образуется, Спи!

Василий Константинович проводил взглядом руку Павла, когда он спрятал под подушку пистолет.

— Думаю, эта машинка тебе не понадобится, — и он осторожно притворил дверь.

— Твое мнение, Сергей? — дав прочесть сообщение Фомину, спросил Михайлов.

— Думаю, что это он. Может быть, не ждать фотографии?

— Возьми ручку. Вот бумага. Давай вместе набросаем ответ, — и Михайлов продиктовал:

Михайлов встал.

— Задание понял?

— Так точно!

— Надеюсь, Сергей, что ошибки не будет. — Полковник подошел к сейфу. — А перед отлетом я тебе еще кое-что подкину. Для размышлений. Вот возьмите и вложите в дело Юрьева протокол опознания Айны Тооме. Она благополучно покинула Союз под именем Хильды Салвинг — секретаря Фукса. Полагаю, что Юрьев-Орлов заброшен к нам путем подмены.

— ?!

— Вы помните билет из Таллина, Сергей Евгеньевич? Тот билет, который был обнаружен в квартире Кисляка при обыске. Тот, кто мог по нему приехать, был для нас призраком. А теперь… Догадываетесь?

— «Пророк»?

— Представьте себе. Пока вы занимались другими делами — а их хватало, — я не отвлекал вашего внимания на одну любопытную деталь. Подойдите сюда. Вот две фотографии. На одной Айна Тооме, а на другой — Орлов. Как только мне принесли ее, я вспомнил об Айне Тооме и Фуксе. Фукс приезжал со спутницей и уехал со спутницей. Это известно. А что, если он поменял одну спутницу на другую?

— Значит, вы полагаете, что первой спутницей был… Орлов?

— Не полагаю, а предполагаю. Ну, представим себе Орлова в парике — это в наши дни у женщин широко распространенная мода. Подклеим ресницы, слегка подмажем губы, оденем в брючный костюм. Билет-то, между прочим, из Таллина… Вот и глядите. Это те же фотографии. На Айну и на Орлова «надеты» одинаковые парики. В самом деле, есть отдаленное сходство?

— Пожалуй, — согласился Фомин.

— Рост, как я выяснил, у Тооме и Орлова почти одинаков. Орлов худощав, строен. Наряди его в женское платье…

— Да. Такое не сразу и в голову придет…

— Таких случаев с переодеванием мировая практика разведки знает множество. Да не только разведка. Мировая классическая литература преподносит нам примеры разного, правда, характера, когда один герой выступает в двух лицах. Ну хотя бы «Два веронца» Шекспира. А двойники не сходят со страниц детективных романов. Возьмите инженера Гарина в «Гиперболоиде…» Несколько двойников: одного убьют, он другого заводит… Вот так.

— Ваша догадка, Юрий Михайлович, надеюсь, скоро будет проверена. На этот раз «Пророк» — если это он — от нас не уйдет. Ручаюсь.

— Хорошо, Сергей. Не хочу больше краснеть перед генералом…

В дежурной комнате милиции псковского аэровокзала Фомина и Мишина ждали. И скоро машина доставила их к полковнику Степанову.

— Не будем терять времени, — сказал он. — Докладывайте, товарищ Малыгин.

Со стула поднялся крепыш майор, крупнолицый, невысокого роста:

— Волков Василий Константинович взял позавчера очередной отпуск. Взял неожиданно, а раньше собирался использовать его в конце года. Вчера он и его жилец крутились возле дома, курили, сидели на лавочке. Удалось еще сделать снимки. Вот. Смотрите, товарищи. Это он?

Фомин с первого же взгляда на фотографию узнал в госте Волкова «Пророка».

— Он.

— Точно он, — подтвердил Мишин и достал из папки фотографии Орлова, те, что были взяты у Ольги Локшиной.

— У вас есть какие-либо готовые варианты его задержания? — спросил Фомин.

— Ничего конкретного. Незаметно к дому подойти в дневное время практически невозможно, — сказал Степанов. — Но давайте думать. Безвыходных положений не бывает.

— Может быть, впрямую. Пустить участкового. Это вполне естественно. Живет посторонний человек… — предложил майор.

— Нет, это не годится, — отверг Степанов.

— Разрешите задать несколько вопросов майору Малыгину, — обратился к полковнику Фомин.

— Конечно, пожалуйста.

— Можно буквально сиюминутно узнать, что происходит на участке дома Волкова?

— Да, конечно. Владислав Кондратьевич — обратился Малыгин к сотруднику, — спуститесь в аппаратную. Узнайте, как там.

Пока ожидали сообщения, Малыгин рассказал историю, как Волков получил этот дом. Прежнее его жилище находилось на будущей улице, определенной генпланом застройки города. Волкову предложили квартиру в многоэтажном доме. Он категорически отказался. И после долгих хлопот добился того, чтобы ему дали дом, откуда люди с удовольствием перебрались в большой, со всеми удобствами.

В это время вернулся сотрудник.

— Волков и его гость что-то делают в садике перед домом.

— Скажите, а можно блокировать Орлову вход в дом? Мало вероятно, чтобы он в данной ситуации был вооружен.

— Это вполне можно обеспечить, — сказал майор, — подойти сразу с трех сторон и прежде всего из-за дома Волкова, чтобы они не увидели нас.

— Ну и хорошо, — сказал Степанов. — Не мудрствуя лукаво будем брать. На нашей стороне фактор внезапности, — посмотрел на Фомина. — Вам что, всегда так обстановка помогает? — улыбнулся.

— Да нет, далеко не всегда. Признаюсь, первый раз он от нас ушел…

Степанов встал, и вслед за ним все покинули кабинет. Малыгин и Фомин вышли последними.

— Пойдем с вами, — сказал Фомин, — сейчас договорюсь с полковником.

— Хорошо. Только я сейчас переоденусь в гражданское. Это быстро.

Сорок минут спустя, распределив людей по местам, Малыгин подошел к Фомину, поджидавшему его неподалеку от дома Волкова.

— Ну, тронулись?

Они пошли рядом, а сзади, несколько поотстав, Мишин. Достигли веранды и выглянули из-за нее.

— Вон оба субчика тут, — тихо сказал Малыгин.

Фомин увидел двух мужчин, о чем-то оживленно разговаривавших. Один был постарше, в поношенной телогрейке, брюках, аккуратно заправленных в кирзовые сапоги. В руках держал лопату. Другой, одетый полегче, что-то чертил палкой по земле.

— Ситуация благоприятная, — шепнул Малыгину Фомин. — Я беру Орлова. Вы, Петр Петрович, попридержите Волкова.

Он опустил руку в карман, вышел из-за веранды, свободной рукой решительно отстранил Волкова и оказался рядом с Орловым, сидящим на корточках. Орлов резко повернулся, пружинисто встал. И побледнев, оцепенел, увидя направленный ему в грудь пистолет.

— Не двигаться! Руки! Ну, быстро! — скомандовал Фомин.

Орлов поднял руки, затравленно огляделся по сторонам. Из-за дома вышло еще два чекиста. В это время Мишин профессионально, двумя резкими движениями, обыскал Орлова:

— Пусто.

— Руки назад, — скомандовал Фомин, — и в дом.

Опустив голову, Орлов завел руки за спину и пошел к крыльцу. Туда же Малыгин ввел хозяина дома. Шествие замыкал Мишин и приглашенные в качестве понятых соседи Волкова.

— Владислав Кондратьевич, на минутку, — позвал Малыгин своего сотрудника и, понизив голос до шепота, сказал: — Снимите наблюдение. Пусть доложат полковнику. Все прошло спокойно и в лучшем виде.

— На каком основании? — выдавил из себя Волков, когда их ввели в дом.

— На законном, — сказал Фомин и предъявил ему и Орлову ордер на арест.

Обыск закончился сравнительно быстро. В спальной комнате под подушкой обнаружили пистолет, в платяном шкафу — портфель. В нем Мишин нашел транзисторный приемник и довольно легко определил, что это портативная рация. К ней прекрасно подходил, соединяясь штырем, импульсный аккумулятор, исполненный в виде портсигара. Осмотрев портфель, Фомин потребовал от Орлова открыть потайное отделение, в котором прощупывались какие-то детали. Это были миниатюрные наушники, ключ. Там же находилась пачка денег в крупных купюрах, какая-то металлическая коробка и еще томик стихов. Осмотрев книгу, Фомин плотно сжал ее и тут же отпустил. Разжав, дал раскрыться. Обнаружились страницы, которыми пользовались чаще других.

— Двести шестьдесят шесть. Ключ здесь? — спросил Фомин Орлова.

— Да. Разрешите закурить.

— Курите. «Под кожей статуи Свободы», — прочитал Фомин название поэмы. Майор Малыгин с интересом наблюдал за действиями Фомина.

Между тем из спальни хозяев принесли шкатулку, в которой лежали игрушечный, на первый взгляд, печатный станок, флакон с черной краской.

— Вы с продукцией этой мини-игрушки еще не знакомы, Петр Петрович?

— Нет, не приводилось, — пожал плечами майор.

— Это, знаете ли, типография. Потом объясню, — сказал Фомин и обратился к арестованным: — Возьмите необходимые вещи.

Взяв у жены Волкова подписку о невыезде, оперативная группа выехала в управление. Фомин тотчас связался с Михайловым и доложил о результатах.