Ледовые пути Арктики

Первые дни

Сон бежит от меня, и я, ворочаясь с боку на бок на коротких и жестких нарах, думаю о том, что рано утром покину маленькую полярную станцию на острове Врангеля, чтобы отправиться на север, где намечено создать вторую в истории полярных исследований дрейфующую станцию.

Было принято решение организовать эту станцию к северу от Берингова пролива. Именно эта часть Северного Ледовитого океана очень слабо изучена, так как она находилась в стороне от путей дрейфа всех предыдущих полярных экспедиций, проходивших к юго-западу от линии Северный полюс — Гренландия. Так, в 1893-1896 годах в этих местах дрейфовал зажатый льдами «Фрам» — судно Фритьофа Нансена; через сорок лет, в 1937 году, работала первая дрейфующая станция «Северный полюс-1», с 1937 по 1940 год здесь находился в ледовом плену ледокольный пароход «Г. Седов».

В ночь на 1 апреля 1950 года самолет с первой группой зимовщиков во главе с начальником станции М. М. Сомовым благополучно сел на ровный лед замерзшего разводья. Однако устраиваться на этом относительно тонком льду было опасно, поэтому в километре от естественной посадочной площадки за небольшой грядой сильно занесенных снегом торосов на многолетнем ледяном поле с толщиной льда 3-3,5 метра было выбрано подходящее место для будущего лагеря.

В следующие дни на льдину были доставлены другие сотрудники дрейфующей станции, а затем наступила и моя очередь прощаться с Землей.

…Под крылом самолета промелькнули и исчезли маленькие домики полярной станции. Потом пошли нагромождения скал с голыми черными вершинами, наконец потянулись бесконечные и однообразные ледяные поля. Через несколько часов самолет стал постепенно снижаться, затем, сделав круг, пошел на посадку, а я по-прежнему ничего не вижу, кроме бескрайних льдов. Но вот, коснувшись колесами льда, машина сильно подпрыгнула и побежала, вздрагивая на каждой неровности посадочной площадки. Показался человек, размахивающий двумя флажками. Повинуясь ему, самолет свернул с дорожки и вскоре застыл на месте.

Как только я вылез из самолета, мириады снежинок, сверкавших под яркими лучами солнца, ослепили меня, и я не заметил, как попал в чьи-то объятия. Это сзади тихонько подкрались товарищи, прибежавшие меня встречать: молодой ледовед И. П. Петров, океанолог 3. М. Гудкович и начальник радиостанции К. М. Курко.

Я огляделся. Так вот она, наша льдина, наш новый дом под 76°03' северной широты и 166°36' западной долготы! Солнце, в апреле еще невысоко стоящее над горизонтом, освещает бескрайнюю ледяную равнину, покрытую белым снежным ковром. Ослепительно сверкающие торосы отбрасывают длинные тени с холодным синеватым отливом, что придает всему окружающему какой-то сказочный вид.

Поглощенный созерцанием этой красоты, я совершенно не ощущал холода и даже забыл опустить «уши» своей пыжиковой шапки, хотя, как я вскоре узнал, термометр показывал —38°. Ровная площадка, на которую сел самолет, представляла собой замерзшее разводье. Вокруг нее возвышались гряды торосов — следствие происходивших здесь грандиозных сжатий льдов. Когда подвижки прекратились, ледяные поля разошлись, и между ними образовалось разводье шириной 300 метров. Зимой оно покрылось молодым гладким льдом и превратилось в естественный «аэродром», припущенный ровным слоем снега толщиной 5-6 сантиметров.

Но пора приниматься за работу. Нагрузив нарты, мы впряглись в них и отправились в путь. Сначала довольно быстро двигались по ровному льду замерзшего разводья, но, как только достигли первой гряды торосов, отделявших разводье от ледяного поля, пошли значительно медленнее. Полозья нарт и ноги стали глубоко проваливаться в огромные сугробы снега, наметенные возле торосов.

Вскоре, выбившись из сил, мы вынуждены были остановиться. Немного передохнув, отправились дальше. Кое-где приходилось прокладывать путь с помощью кирки и лопаты.

Преодолев последнюю гряду торосов, мы воспрянули духом. Но, увы! Ледяное поле оказалось не более гостеприимным, чем торосы. Пришлось делать большие зигзаги, идти по высоким буграм и перешейкам между замерзшими снежницами — там снега было меньше.

Перевозка грузов продолжалась до поздней ночи, пока усталость не свалила всех с ног.

Своего жилья у нас с Ваней Петровым еще нет, приходится устраиваться на ночлег в одной из двух установленных на льду палаток, чтобы хоть немного отдохнуть до прибытия очередного самолета.

«Неужели уже утро?» — подумал я, просыпаясь от того, что кто-то сильно тряс меня за плечо. Кажется, всего несколько минут тому назад я, смертельно усталый и замерзший, залезал в свой спальный мешок. И вот уже надо вставать. До чего не хочется вылезать из теплого мешка! Руки и ноги ноют от вчерашней «лошадиной» работы. Сегодня нам предстоит то же самое. Дрожа от холода, натягиваю теплые брюки на гагачьем пуху и выскакиваю из палатки. Мороз —22°. Метет поземка. Все небо покрыто слоисто-кучевыми облаками.

Умывшись водой из снега, растопленного на газовой плитке, и позавтракав, идем к «аэродрому». Груженые нарты так тяжелы, а дорога настолько плоха, что приходится впрягаться в них четверым, а то и пятерым да еще одному подталкивать «воз» сзади. Из-за частых поземок и метелей дорогу никак не удается накатать.

Не прошло и часу, как в воздухе показалась машина. Это был самолет, пилотируемый полярным летчиком В. Н. Задковым. Мы разгрузили его, и на льду выросла новая колоссальная гора самых разнообразных грузов, втрое больше прежней. Весь день прошел в напряженной перевозке, а к вечеру мы с тоской заметили, что количество грузов на аэродроме почти не уменьшилось.

Через несколько дней прибытие одного из самолетов доставило нам несказанную радость. Едва смолк гул моторов, как из раскрытой дверцы самолета на лед стали выскакивать собаки. Вот радость! Нам привезли десять сильных псов, которые так помогут нам при перевозках! Едва собаки оказались на льду, как мы наперебой стали тормошить их. Каждый старался придумать им самую красивую кличку. Нам хотелось окрестить всех десятерых псов одним коротким, но выразительным именем. И вот кому-то пришла в голову удачная мысль называть нашу собачью упряжку по аналогии с названиями самолетов, и псы получили необычную, но очень ласковую кличку ПСИ-10.

Но чтобы управлять упряжкой, нужен умелый и ловкий погонщик собак — каюр. Кого назначить на эту должность? Долго судили-рядили, и наконец Сомов решил, что лучше всех подойдет самый молодой участник дрейфа — Зяма Гудкович. Сегодня, в первый день работы, нашему «каюру» пришлось, конечно, довольно солоно.

Но прошло несколько дней, и Зяма уже хорошо овладел техникой управления ПСИ-10, стал заправским каюром. Только одежда его, превратившаяся почти в лохмотья, напоминает о том, что в первые дни часто разыгрывались такие сценки: мчавшаяся на всем ходу упряжка неожиданно налетает на какой-нибудь бугор, бочку или иное препятствие. Ящики сваливаются, но собаки, не разбирая дороги, продолжают тащить опрокинутые нарты и вцепившегося в них Зяму. Бедняга всеми силами пытается остановить собак, но тщетно!

На четвертый день нашего пребывания на льдине погода стала портиться. С утра подул сильный ветер, вскоре он достиг скорости 10 метров в секунду. Начались подвижки льдов, и вскоре в 50 метрах к востоку от лагеря появилась узкая трещина, отделившая наш лагерь от аэродрома. Все не на шутку встревожились. Если трещина разойдется, то мы не сможем перевозить грузы в лагерь, ведь в нашем распоряжении нет ничего, кроме двух надувных резиновых лодок.

Наскоро забив трещину снегом и немного утрамбовав его, мы с удвоенной энергией взялись за перевозку грузов. К середине дня погода окончательно испортилась. Скорость ветра достигла 11 метров в секунду, температура поднялась до видимость резко ухудшилась. Тяжело сегодня дежурному по лагерю; он обязан следить за состоянием льдов, поведением трещин, соблюдением внутреннего распорядка, а ночью охранять лагерь.

Метель продолжалась несколько дней. Трещина под влиянием приливо-отливных течений по-прежнему «дышала», становясь то уже, то шире. Дорога от аэродрома к лагерю часто выходила из строя. Приходилось искать все новые переправы через трещину. И вот встал вопрос: оставаться ли на прежнем месте, вблизи трещины, или искать более подходящее место для лагеря и переезжать? Устанавливать жилые и рабочие палатки, размещать оборудование и приборы, пробивать во льду лунки, необходимые для гидрологических работ, вмораживать в лед реперы и т. д. — все это требует огромных затрат труда и времени.

Решили все же перебазироваться. Внимательно осмотрев ближайшие окрестности, нашли подходящий участок в 300 метрах западнее старого лагеря. И тотчас же стали переезжать. Три уже установленные палатки перенесли в собранном виде. Многие грузы в пургу до такой степени занесло, что пришлось порекапывать каждый квадратный метр, чтобы их обнаружить. Собак и нарты так замело, что только легкий парок, выходивший из-под снега, указывал место, где бедные животные спасались от непогоды.

Наконец мы установили и свою жилую палатку. Обычно на дрейфующих станциях используют палатки КАПШ-1 и КАПШ-2 (каркасные арктические палатки конструкции инженера Шапошникова). Эти палатки имеют двойной слой покрытия, обтекаемую форму и жесткий каркас. Благодаря этому они свободно выдерживают напор ветра, не требуют крепления в виде кольев и растяжек, их удается довольно легко переносить с места на место в собранном виде. Вверху палатки, под вентилятором, укреплено большое металлическое кольцо для сушки одежды и обуви.

В нашей палатке мы устроились втроем: Ваня Петров, Зяма Гудкович и я. Сразу же втащили в палатку баллон с жидким газом, установили газовую плитку и зажгли газ. Вскоре в палатке стало так тепло, что мы даже сняли ватные куртки. Разложив на раскладушках, меховые спальные мешки, в первый раз за время пребывания на льдине раздеваемся, забираемся в теплые вкладыши (матерчатые мешки с прокладкой из гагачьего пуха), застегиваем «молнию», оставляя открытыми только нос и рот, и засыпаем на полуслове…

Должности повара на дрейфующей станции не было, поэтому пищу нам приходилось готовить по очереди. Сегодня наступил мой черед выступить в незавидной роли кока. Дежурство по камбузу в наших условиях по существу начинается еще с вечера предыдущего дня. Все продукты (за исключением спирта) замерзают. А привезенные буханки хлеба давно уже превратились в настоящие кирпичи. Поэтому продукты и хлеб приходится отогревать в жилой палатке еще с вечера, подвязывая их на ночь к потолку. Натопленная из снега вода, необходимая для приготовления пищи, тоже успевала за ночь замерзнуть. Утром следовало ее поскорее оттаять, чтобы успеть вскипятить чай или сварить другой, менее желательный для повара, но более приятный для остальных напиток — кофе или какао. Пока не было разработано определенное меню на каждый день недели, по утрам на столе чаще всего появлялся чай: приготовить его было проще всего.

Помимо приготовления пищи сколько посуды надо перемыть за день при трехразовом питании: целую гору кружек, чашек, тарелок, ложек, вилок! Да еще кастрюли вычистить. И сколько для этого воды надо натопить из снега! Только здесь оценили мы невидный и неблагодарный труд женщин и стали его по-настоящему уважать.

Большинство участников экспедиции совершенно не было искушено в кулинарии, а те, кто даже и имел кое-какие навыки в этом деле, обычно умели готовить лишь для двух-трех человек. Здесь же надо было накормить минимум 14 мужчин, причем часто это число еще увеличивалось за счет гостей и летчиков. Поэтому дежурному коку приходилось решать задачи, связанные не только с качеством нищи, но и с ее количеством. А в этом никто совсем не имел опыта. Правда, перед отъездом из Ленинграда я консультировался с женой, как приготовить то или иное блюдо. Полученные мною сведения были чисто теоретическими и совершенно вылетели из головы, за исключением рецепта одного супа, называемого в нашей семье «охотничьим».

Когда подошла моя очередь дежурства на камбузе, я решил удивить товарищей этим самым «охотничьим» супом. А на второе выбрал гречневую кашу и жареные эскалопы — вроде немудреные блюда.

Итак, я дебютировал в роли повара. Прежде всего я взял одну из самых больших кастрюль и собрался насыпать туда крупу. Но сколько же? Этого я не мог себе представить. Я обратился за консультацией к «опытному» в этом деле товарищу, он посоветовал мне насыпать почти полную кастрюлю.

Я так и сделал. Но едва каша закипела, объем ее стал катастрофически увеличиваться, и вскоре мое варево неудержимо полезло из кастрюли… Пришлось действовать решительно. Я быстро сгреб поварешкой возвышавшуюся над краями кастрюли лишнюю кашу, но крупа все продолжала разбухать, так что мне пришлось не раз повторять этот маневр. Вскоре вся свободная кухонная посуда была занята полуразварившейся крупой, а из кастрюли как из рога изобилия продолжала лезть все новая и новая каша.

Я поминутно поглядывал на часы: не наступило ли время, когда нужно стучать колотушкой о подвешенный на треноге пустой баллон из-под газа — созывать всех на обед. Поглощенный лихорадочной борьбой с кашевой лавиной, я не сразу обратил внимание на запах горелого. Это подгорела каша. Я схватил последнюю свободную кастрюлю и, заполнив ее крупой только на одну треть, начал варить кашу заново, стремясь во что бы то ни стало поспеть к началу обеда.

Три удара в «гонг» — и из разных уголков лагеря к «кают-компании» быстро зашагали проголодавшиеся товарищи. Через несколько минут они, весело подшучивая друг над другом, шумно рассаживаются за большим самодельным столом. Стульями служат обшитые мешковиной металлические коробки, в которых хранятся наши десятидневные пайки.

Все поглядывают на кастрюли и сковородки. Чтобы несколько отвлечь внимание товарищей от сегодняшнего меню, я уставил стол всевозможными закусками: тут и колбаса разных сортов, и мороженый сыр, и сливочное масло, и разные рыбные консервы.

Приходит время ставить на стол суп. Большая кастрюля прямо с пылу с жару на столе. Поднимаю крышку, и, как мне кажется, приятный аромат заполняет всю палатку… Костя Чуканин, признанный авторитет в вопросах кулинарии, берет поварешку и начинает искать на дне густую, наиболее вкусную (по мнению большинства) часть супов и борщей. Увы! В «охотничьем» супе ее вообще не оказалось! Мелко нарезанный картофель и мясной фарш, положенные (в соответствии с рецептом) в суп, совершенно разошлись в бульоне, образовав однородную жидкую массу… Каша оказалась все же недоваренной, эскалопы пережаренными. Только компот, в которой я добавил клюквенной эссенции, был на высоте.

Да, случается, что колпак повара потяжелее шапки Мономаха! Конечно, от кулинарных упражнений страдали не только повара, но и потребители нашей стряпни. Однако эти страдания переносились всем коллективом с мужеством и юмором. Объяснялось это не только завидным аппетитом, но и сознанием того, что каждому в свое время придется выступить в роли кухарки.

Прошли первые десять дней нашей жизни на льдине, связанные с тяжелыми работами по устройству лагеря и перевозке грузов. Наконец появилась возможность заняться установкой оборудования и приборов, организацией наблюдений.

Одними из первых оборудовали свою площадку наблюдений и установили на ней приборы метеорологи. Сразу же после высадки станции они наладили регулярную передачу по радио на Большую Землю метеорологических сводок, необходимых для предсказания погоды.

Аэрологи также успешно подготовились к сложным наблюдениям за верхними слоями воздуха. Под защитой установленной на одной из площадок брезентовой ширмы они собрали газогенераторную установку, наладили с ее помощью получение водорода и зарядили им два больших газгольдера. Недалеко от этой площадки оборудовали и другую, для выдержки и запуска радиозондов.

У гидрологов работа очень трудоемкая, поэтому им помогают все свободные от работы товарищи. Действуя то пешней, то взрывчаткой, они пробивают лунки в трехметровом льду, над лункой для защиты от непогоды устанавливают палатку. Скоро гидрологи опустят в океан свои приборы и начнут промеры глубин, измерения температуры и солености воды, скорости течения на различных горизонтах. С помощью трубок они будут извлекать со дна океана пробы грунта, а специальными сетками вылавливать мелкие и микроскопические растительные и животные организмы — фито- и зоопланктон. Эти организмы, переносясь течениями, служат косвенными показателями проникновения в Северный Ледовитый океан атлантических и тихоокеанских вод.

Магнитологи установили на треноге свой теодолит и, как только позволяет погода, определяют координаты нашей льдины, чтобы нанести на карту ее капризный дрейф. Как ни странно, но он удивительно беспорядочен, направление его меняется чуть не каждый день: то нас тащит на север, то несет обратно на юг. Часто обнаруживается перемещение ледяного поля на запад или на восток. Наладив радиосвязь с Большой Землей, радисты установили затем телефонную связь между лагерем и аэродромом.

Наша ледоисследовательская группа состоит всего из двух человек — Вани Петрова и меня. Днем, захватив с собой буры, мы измерили толщину льда на замерзшем разводье. Лед там ровный, в среднем около 1,4 метра. Заодно пришлось заняться выбором площадок для наблюдений над таянием и нарастанием льда, образованием снежниц, температурой льда на разных горизонтах и т. п.

Юго-восточная часть многолетнего ледяного поля, где расположен наш лагерь, имеет очень неровный рельеф. Старые обтаявшие и сглаженные бугры высотой до 1-1,5 метра здесь чередуются со впадинами — замерзшими снежницами, отделенными друг от друга перешейками самой разнообразной формы, причем лёд на перешейках и буграх темнее, чем на замерзших снежницах.

Снежный покров распределен очень неравномерно. На буграх снега нет: обычно он сдувается ветром и только в тихую погоду ненадолго задерживается. Часто на поверхности бугров лежит тонкий слой белого разрушенного летним таянием зернистого льда, который обычно принимают за снег. На перешейках между буграми снега немного, а на самых высоких местах его и вовсе нет. Замерзшие снежницы хорошо замаскированы снегом. Наибольшая мощность снега, достигающая местами 1-1,5 метра, отмечается в сугробах, образовавшихся у оснований бугров и торосов.

Таким образом, снег сглаживает неровную поверхность ледяного поля, а ветер непрерывно переносит снежные массы на поверхности льда; сугробы и многочисленные заструги медленно передвигаются в том же направлении, в каком дует ветер.

Сегодня к нам прибыл кинооператор Женя Котляренко, и тотчас же по всему лагерю замелькала его подвижная фигура с киноаппаратом в руках. Теперь надо быть постоянно начеку, а то, того и гляди, окажешься «героем» какого-нибудь комического кинокадра.

После осмотра ледяного поля нам удалось в 250 метрах к северо-востоку от лагеря выбрать место для актинометрических и термометрических площадок и распланировать их. Покончив с этим делом, мы успели пробурить еще одну скважину под мощным сугробом, где толщина льда оказалась минимальной — 285 сантиметров.

15 апреля. Ослепительно светит солнце. Мороз —28°. В такие дни немногие решаются ходить без темных очков: от нестерпимо яркого блеска снега можно серьезно повредить глаза.

Удивительно прозрачный воздух создает прекрасную видимость, и даже удаленные торосы можно рассмотреть до мельчайших подробностей. Кажется, что горизонт раздвигается до бесконечности.

В такую тихую погоду появляется также исключительная слышимость. Однажды я испугался: находясь один вдали от лагеря, вдруг услышал за спиной негромкий разговор. Обернулся — никого нет. Оказалось, что это доносятся обрывки слов из лагеря.

Несмотря на мороз, солнце пригревает настолько сильно, что обжигает кожу. Уже все загорели, у многих облупились носы и высыпали на коже веснушки. Потрескавшиеся от ожогов губы стали очень болезненны.

Сегодня мы с Ваней собрали и установили подставку для актинометрических приборов, протянули за 50 метров от нее в рабочую палатку провода и присоединили к ним самописцы-гальванографы для наблюдений за приходом солнечного тепла — солнечной радиацией.

Надо установить, какое количество солнечного тепла поступит на поверхность льда за год, сколько льда и снега нарастет и растает за время нашего дрейфа, как будет изменяться прочность ледяного покрова в различные сезоны года.

Лучистая энергия солнца, поступающая на поверхность Земли, представляет собой прямую радиацию, идущую прямо от Солнца в виде, пучка лучей, и рассеянную — отраженную от всех точек небесного свода. Сумма потоков прямой и рассеянной радиации носит название суммарной радиации, которая измеряется специальными приборами — пиранометрами. Достигая поверхности льда, лучистая энергия Солнца также частично отражается. Этот поток солнечной энергии называется отраженной радиацией и измеряется теми же приборами, что и суммарная радиация.

Кроме этих основных видов тепловой энергии Солнца известны и другие её виды. Лед, поглотивший часть солнечного тепла, сам становится источником теплового излучения в атмосферу, а она в свою очередь тоже излучает тепловые лучи. Таким образом, существуют различные потоки лучистой энергии; все вместе они и составляют радиационный баланс измеряемый особыми приборами — балансомерами. Измерением всех видов лучистой энергии и радиационного баланса мы и будем заниматься на актинометрической площадке.

Покончив с установкой актинометрических приборов, начали бурить скважины для электротермометров на различных горизонтах бесснежного льда. Для последнего, десятого термометра, который должен находиться в воде подо льдом, пришлось пробурить лед насквозь. Эта работа оказалась очень тяжелой: весь полутораметровый бур ушел в скважину, но воды не достиг. Затем мы удлинили его еще на 1,5 метра, но и на этот раз воды не было. Пришлось добавить вторую насадку, и только тогда вся толща льда — 345 сантиметров — оказалась пробуренной. Это, вероятно, максимальная толщина нашего ледяного поля.

Вечером был аврал по установке десятиметрового столба ветряка. Для этого подтащили одним концом к заранее вырубленному во льду двухметровому шурфу деревянный столб и стали за оттяжки медленно поднимать другой его конец. После нескольких попыток столб был водружен, колодец засыпан ледяной щебенкой, залит водой, а оттяжки столба прикреплены к кольям, также вмороженным в лед. Теперь мы располагаем энергией не только движка и аккумуляторов, но и ветряного двигателя. Был бы только ветер!

Все научные группы устанавливают приборы и готовятся к наблюдениям. Нам с Ваней тоже удалось смонтировать часть наших приборов и подготовиться к некоторым научным наблюдениям. Так, на двух площадках — со снежным покровом и без него — мы установили две серии электротермометров. Рядом с ними разместили различные приборы для измерения солнечной радиации: актинометр, балансомер, пиранометр и пиргеометр, а также гальванометры, помещенные в утепленных ящиках, которые позволяют использовать их на открытом воздухе. Затем поставили психрометрическую мачту (для приборов, измеряющих их метеорологические показатели), укрепив ее растяжками, вырубили три шурфа и установили в них реперы с крестовинами. Кроме того, на разных участках вморозили 15 реек для наблюдений за стаиванием льда, пробурили скважины для измерения нарастания льда.

В ночь на 19 апреля удалось сделать пробные отсчеты поступления солнечного тепла, а днем благодаря безоблачной и тихой погоде сделали первую проверку всех приборов: ведь они проделали вместе с нами путь из Ленинграда до Центральной Арктики. Вечером мы начали постоянные четырехсрочные наблюдения, которые будем производить в 3, 9, 15 и 21 час по московскому времени.

После утренних наблюдений занялись монтажом и подготовкой к установке 10-метровой градиентной мачты, необходимой для измерений температуры воздуха и скорости ветра одновременно на пяти горизонтах.

Обнаружили свежую трещину между лагерем и нашей ледоисследовательской рабочей палаткой. Оказывается, наше ледяное поле не представляет собой единого крепкого монолита, а состоит из смерзшихся обломков. Должно быть, это старая льдина, уже не раз испытавшая сжатия и разломы. Пока обнаружена одна из трещин, а сколько их еще может быть скрыто под снегом?!

24 апреля. Несколько дней стоит ясная погода. Ночью температура воздуха падает до —34°, а днем повышается до —17°. Сегодня координаты станции 76° 18' северной широты и 192°33' восточной долготы.

Наша группа все эти дни в свободное от наблюдений время вела монтаж градиентной установки. Днем был объявлен аврал. Несколько попыток — и десятиметровая мачта с пятью реями уже гордо высится над лагерем. Вершина ее увенчана флюгаркой, имеющей вид стрелы с двойным оперением; ниже веером рассыпались разноцветные штыри, указывающие направление стран света. На реях висят электротермометры, напоминающие белые фарфоровые изоляторы высоковольтных передач, и легкие анемометры с четырьмя полуцилиндрическими лопастями. Протянутые от градиентной мачты кабели ведут в палатку, где установлены регистрирующие и измерительные приборы. Теперь с помощью градиентной установки мы сможем исследовать структуру приледного слоя воздуха, измерять его температуру, регистрировать скорость и направление ветра на разных высотах.

Солнце светит круглые сутки, и даже в полночь над горизонтом видна половина его диска. Погода начала улучшаться: последние дни ночью стоят тридцатиградусные морозы, а днем температура повышается. Как показывают радиозонды, на высоте 1 километра воздух значительно теплее минус 12°, но зато в стратосфере, на высоте 12 километров, сильный мороз —60°.

Увезли — к общему горю — нашу милую упряжку, с помощью которой за это время нам удалось перевезти более 20 тонн грузов. С нами остался только Ропак — ласковый и чрезвычайно умный пес.

Все сильнее чувствуется приближение праздника. Убираем территорию лагеря, аккуратно укладываем грузы, расчищаем дорожки между палатками. Котляренко начал строительство первомайской трибуны из снежных кирпичей. Сегодня по проекту изобретательного аэролога Васи Канаки начали сооружать первую баню на льду: ведь прошел уже месяц с тех пор, как мы в последний, раз парились в баньке.

Мое предпраздничное настроение испортил наш общий любимец и баловень Ропак. Утром я неожиданно обнаружил, что вся вторая термометрическая площадка истоптана, ртутные термометры из снега выдернуты, разбросаны, а один максимальный термометр разбит и валяется недалеко от площадки. Затем когда я начал отсчеты по термометрам Савинова, то заметил, что один из них, углубленный в снег на 10 сантиметров, тоже сломан. Этот термометр был привязан к воткнутому в снег колышку, поэтому Ропак, пытаясь его выдернуть, откусил кончик. Я ужасно рассердился. Если бы в этот момент пес попался мне под руку, я бы его отколотил. Но когда спустя 2-3 часа Ропак подбежал и ласково положил лапы мне на грудь, приветливо виляя своим пушистым и ослепительно белым хвостом, рука не поднялась его наказать. В его умных черных глазах не было никакого смущения, они спокойно и открыто смотрели на меня. Через некоторое время раздался крик аэролога Кости Чуканина. Оказывается, сегодня Ропак решил «позавтракать» хлорвиниловой оплеткой кабеля градиентной установки и перегрыз ее…

Прилетел самолет. С ним отправили на материк первые материалы наблюдений, которые хранить на льду небезопасно.

29 апреля. После завтрака Ваня, Зяма и я, нагрузив на нарты буры, рейки, пешни, кирки, пилу, механический пресс и другое необходимое снаряжение, поехали на однолетнее ледяное поле вырубать первый куб льда — «кабан» — для определения его механических свойств. Работа настолько затянулась, что пришлось устроить перерыв и сходить в лагерь пообедать.

Возвращаясь, мы неожиданно наткнулись на одну из многочисленных каверз, которыми так богата арктическая природа. Через поле, где мы работали, прошла трещина шириной 0,5 метра, расколовшая наш аэродром на две неравные части. Смогут ли теперь садиться самолеты? А ведь еще не все грузы доставлены на льдину. Ване пришлось бежать обратно и сообщить Сомову эту грустную новость, а мы с Зямой перебрались через трещину и пошли заканчивать работу. Вскоре к нам присоединился и Ваня.

Прошел час. И вдруг мы услышали винтовочные выстрелы. Что случилось? Быстро вернувшись к краю трещины, мы остолбенели: трещины не было, а на ее месте чернело широкое разводье. Сомов приказал немедленно перебираться обратно. Но как? Решили соорудить из пустых бочек из-под горючего плот. Это оказалось нелегким делом: надо было прочно скрецить бочки друг с другом, чтобы плот не рассыпался на середине разводья.

Сначала плот оказался очень неустойчивым. Только когда подвязали с боков еще две бочки, он стал кое-как держаться на воде. Затем через разводье перекинули длинную веревку, и мне пришлось совершить первый рейс на этом импровизированном пароме. Испытание он выдержал.

Закончилось строительство бани. Во льду был вырублен шурф с удобными ледяными ступеньками — они казались сделанными из нежно-голубого мрамора. На дне шурфа установили мощную авиационную лампу (АПЛ), на нее поставили распиленную пополам бензиновую бочку — «котел» для растапливания снега и подогревания воды. Сверху шурф был накрыт палаткой. Тепло, идущее от лампы, поднималось кверху и кроме воды нагревало еще и воздух в палатке. Завтра попробуем помыться.

Все волнуются, удастся ли самолету сесть на укороченный аэродром. В первые дни пребывания на льдине своеобразие обстановки и большое физическое напряжение отвлекали от дум о далекой земле, о близких и родных. Теперь же, когда мы немного привыкли к новым условиям, мысли о доме стали тревожить нас все чаще. Поэтому каждый самолет, приземлившийся на льдине, был той единственной ниточкой, которая связывала нас с Землей, где мы оставили все самое дорогое. Самолеты привозили долгожданные письма, газеты, журналы, книги. Как бывал счастлив тот, кто получал письмо из дому! Сначала он тут же, на морозе, жадно пробегал его, а затем уже шел в палатку и еще несколько раз подряд перечитывал дорогие строчки. Потом приходили товарищи, спрашивали, какие новости, и маленькие странички опять перечитывались.

Напрасно мы волновались: самолет сел и привез двух новых сотрудников — аэролога П. Ф. Зайчикова и магнитолога М. М. По-гребникова.

Сегодня состоялось торжественное открытие бани. Первыми отправились париться Сомов и начальник аэрометеорологической группы К. И. Чуканин. Все притихли. Вскоре из «банного павильона» раздались обычные выкрики: «Ух! Ох!.. Так, так… Три сильнее! Ну, хватит, смой хорошенько… А теперь давай я». Через некоторое время из бани объятые облаками пара, одна за другой выскочили две полуодетые фигуры с благодушными физиономиями. Постепенно, пара за парой, перемылись все.

Завтра 1 Мая. Наш добровольный шеф-повар Вася Канаки уже составил обширное меню. В ассортимент блюд входят необыкновенные для наших условий закуски. Пока он готовит одну из них, никто не может пробыть на камбузе дольше минуты, потому что в кастрюле кипит неразведенная уксусная эссенция, отравляя ядовитыми парами всю палатку.

Первое мая! С этим днем у всех связано представление о солнце, весне, тепле. Невольно вспомнил прошлогодний первомайский праздник. На Неве выстроились боевые корабли, разукрашенные гирляндами разноцветных флажков. В воздухе стоит неумолчный гул. А дома уже накрыт праздничный стол.

Здесь Май совсем другой, необычный. Погода как назло скверная, метет поземка. При отсчетах показаний термометров, установленных в снегу, колючий снег залепляет очки и не дает разглядеть выпуклый мениск ртути. Ползешь по снегу, отворачиваешься от неистового ветра, немного приходишь в себя и снова подставляешь лицо под снежные ядра. Журналы с записями наблюдений быстро намокают, цифры, написанные карандашом, становятся едва различимыми, а чернилами и вообще писать невозможно: все расплывается. Даже одежда не выдерживает — снег проникает повсюду. Мы с Ваней, хорошо зная об этом, догадались захватить с собой брезентовые плащи — единственное спасение от такого ветра. Сначала все смеялись над нами, но потом сами не раз в непогоду просили их у нас.

Митинг назначен на 12 часов. Но праздничное расписание дня неожиданно нарушилось прибытием самолета Задкова. Он доставил нам различные грузы, а также двух новых участников дрейфа — кинооператора Е. П. Яцуна и механика М. С. Комарова. Задков привез и необходимые нам точные приборы, с которыми в качестве сопровождающего прилетел Н. А. Миляев.

Самолет быстро разгрузили, и Задков стал собираться в обратный путь. С этим самолетом улетают Котляренко и известный мастер парашютного спорта А. П. Медведев, совершивший в 1948 году первый прыжок с парашютом на Северном полюсе. У нас он был «комендантом» ледового аэродрома, принимал и отправлял самолеты. Первые дни дрейфа, проведенные с ними, показали, какие они хорошие люди и заботливые товарищи. Всем жаль расставаться с ними. Да и сами отъезжающие переживали расставание с нами.

Новый механик М. С. Комаров привез нам в подарок трехнедельного белого медвежонка, оставшегося на острове Врангеля сиротой. «Бедный ребенок», как назвал его П. Ф. Зайчиков, привлек всеобщее внимание. Однако забавляться с ним было опасно, так как он, видимо, не имел никакого желания подружиться с незнакомыми ему существами. Когда мы к нему приблизились, шерсть его вздыбилась, он весь насторожился и поднял такой сильный рев, что даже Ропак побоялся подойти, а только смотрел издали, хотя псу, видимо, очень хотелось поближе познакомиться с медвежонком.

Незаметно наступил вечер. После аврала все оделись потеплее и отправились к трибуне на митинг, который открыл наш парторг океанолог М. М. Никитин. Выступил Сомов. Теперь приглашают на трибуну меня. Взволнованный, я тоже произношу небольшую речь. В заключение митинга Ваня Петров прочитал наше коллективное письмо на Большую Землю. Все внимательно слушали. Даже Ропак терпеливо сидел около нас на задних лапах, смотрел на трибуну и не проявлял своей обычной веселости. После закрытия митинга мы дали залп из всего нашего оружия.

Затем был роскошный обед. Стол ломился от бесчисленных яств и напитков. Чего только тут нет! Вот чудо поварского искусства — заливное из полутораметрового осетра, доставленного на льдину с далекой Лены. Вот удивительный винегрет из сушеных овощей, колбаса разных сортов, мороженый сыр, всевозможные рыбные консервы, икра, разные пироги и наконец таинственная закуска с резким уксусным запахом. Это оказался чернослив, разваренный в уксусе. Несмотря на ужасную остроту, она вызвала всеобщее восхищение и молниеносно стала исчезать с тарелки. Сколько было тостов за Родину, за науку, за успех в работе, за дорогих и любимых!

На следующий день обследовали трещину № 2, расколовшую аэродром. Причиной образования трещин является волна, распространяющаяся под ледяным покровом вследствие приливо-отливных течений. На гребне этой волны ледяное поле ломается. Так случилось и в этот раз. Ночью со стороны трещины был слышен глухой шум, напоминающий далекую канонаду, а утром увидели его результаты — всего в 400 метрах от лагеря! Первую трещину, отделившую аэродром от нашего лагеря, опять сжало. Отколовшийся от аэродрома участок, где мы недавно выкалывали кабан, разломало на мелкие куски. Площадки с вмороженными в лед электротермометрами исчезли.

Механик Комаров — удивительно изобретательный человек. Сейчас он создает первый в мире «водопровод на дрейфующих льдах». С помощью нашего завхоза Саши Дмитриева он вымыл одну из бензиновых бочек, а затем установил ее возле камбузной палатки над лампой АПЛ. Снег в ней быстро таял. От бочки в камбузную палатку был протянут резиновый шланг с краном на конце. Теперь дежурный повар имел сколько угодно горячей воды.

Трещины замерзли, и мы отправились на разведку в район изломанных опытных площадок. Захватив пешни и лопаты, вооружившись винтовками, мы выступили в поход. Вместе с нами, конечно, отправился и Ропак. Он часто то убегает далеко вперед, то возвращается назад, описывая круги огромного диаметра и как бы призывая поиграть с ним. Но едва он заметит, что люди не обращают на него внимания, сразу обижается и удирает обратно в лагерь. А как чутко реагирует он на звон рынды, зовущей нас на завтрак, обед или ужин! Достаточно ему услышать этот звон, и уже никакие силы не могут удержать его.

Дошли до первой трещины между лагерным полем и аэродромом. Лед на ней оказался уже крепким и гладким. Все изломанные части льдины смерзлись по трещинам. Ропак первый проверил ее прочность, оставив на тонком налете инея ровную цепочку следов. За ним двинулись и мы. Перебравшись через молодую гряду торосов, мы подошли к старым опытным площадкам. Оказалось, что весь этот участок из-за перегруппировки льдов сдвинулся метров на двести к востоку.

После длительных поисков нам удалось разыскать обе серии электротермометров. Лед был разломан на мелкие куски, и оставалось только удивляться, как не разорвало кабели термометров. Одну серию термометров решили выколоть из льда, а другую рискнули оставить на месте, чтобы, пока возможно, вести и здесь измерения температуры.

Прилетает последний самолет. На аэродром вместе с нами отправился и Ропак, а за ним увязался самый молодой житель лагеря — медвежонок. За эти дни медвежонок привязался к Ропаку. Еще совершенно беспомощный, он инстинктивно тянулся к нашему псу, спал вместе с ним, согреваясь около него. Все с интересом следили за этой удивительной дружбой. Ведь собака и медведь — исконные враги. Каждому, конечно, было скучно без своих собратьев, и волей-неволей, затевая игры, им приходилось преодолевать инстинктивную вражду.

Девятимесячный щенок и четырехнедельный медвежонок развлекались целыми днями. Ропак иногда изменял другу и убегал вместе с нами. Тогда медвежонок ревом выражал протест против коварного поступка Ропака. Еще очень неуклюжий, он не мог бегать так же быстро, как Ропак.

При перевозке грузов с аэродрома кто-то в шутку решил использовать силу нашего единственного бездельника — Ропака, который только и знал, что бегал, играл или беззаботно спал, свернувшись калачиком где-нибудь в укромном местечке, защищенном от ветра. Но как только Ропака начали впрягать в одну из нарт, медвежонок стал бросаться под ноги, мешая всем. Тогда догадливый Яцун решил второй постромкой привязать к нартам сзади Ропака и медвежонка.

Запряженный Ропак не имел никакого желания тянуть нарты, а медвежонок тем более. Поэтому, как только его впрягли, он пришел в ярость и сразу пустил в ход свои острые клыки. Метнувшись к стоявшим поблизости людям, медвежонок отогнал их на почтительное расстояние, затем несколько раз хватил зубами нарты и наконец набросился на Ропака, очевидно считая и его одним из виновников совершенного над ним насилия. Бедный Ропак едва успел отскочить в сторону и избежать мишкиных зубов.

Но тут случилось самое неожиданное: от общих усилий медвежонка и Ропака нарты двинулись. Медвежонок бежал, стараясь догнать Ропака, и что есть мочи натягивал постромку, чтобы достать до него. Ропак же прилагал все усилия, чтобы избежать нападения, и тоже натягивал поводок изо всех сил, так что нарты двигались все дальше и дальше. Но такой цирковой номер нам удался только один раз.

В первые дни пребывания на льдине Ропак отворачивался от колбасы и хлеба, а вареному мясу предпочитал сырое. Но довольно быстро изменил свои вкусы. Сначала перестал есть сырое мясо и рыбу, полюбив колбасу и сгущенное молоко. Вскоре он стал есть даже шоколад, но особенно полюбил шкурки от колбасы и бумажки от конфет.

Несколько другое отношение к выбору пищи проявлял медвежонок. Будучи уже с первых дней жизни лишен материнского молока, он, как только попал к нам, очень пристрастился к сгущенному молоку, которое мы давали ему сначала разведенным в теплой воде, а затем и без воды. Ни к сахару, ни к конфетам медвежонок не мог привыкнуть и сразу же выплевывал их, но все остальное, что ему давали, глотал почти не разжевывая.

Сначала в виде наказания за какие-нибудь проказы его привязывали. Но он быстро научился перегрызать веревку, и тогда заменили ее стальным тросиком. Подрастая, медвежонок стал шкодить: заберется в продуктовую палатку — одно повалит, другое просыплет, третье прольет. Иногда весь изваляется в муке.

Правда, он поражал всех своей сообразительностью. Один раз он здорово насмешил всех. На одном из сугробов лежал мешок с мороженой нельмой. Кто-то разорвал его, чтобы удобнее было доставать рыбу. Медвежонок наткнулся на него и стал таскать рыбу к себе в домик или к Ропаку.

Обнаружив эти проделки, сложили рыбу повыше, на пустую бочку, откуда мишка уже не мог ее достать. Однако медвежонок нашел выход: выбрав момент, когда поблизости никого не было, он разбежался и, подпрыгнув, попробовал зацепиться когтями за верхний край бочки. Наконец это ему удалось, и, подтянувшись на лапах, он схватил зубами первую попавшуюся рыбину и отнес ее Ропаку. Потом пошел за второй. И так несколько раз, до тех пор пока мы его не отогнали.

7 мая. Солнечная и сравнительно теплая погода. В палатки даже не хочется заходить: там темно и душно. Воздух необыкновенно чист; на защищенных от ветра местах заметно, как он колышется, дрожит и тонкими струйками медленно поднимается вверх. Работа спорится. Сегодня удалось провести измерения плотности снега на термометрических площадках и разметить на льду двухкилометровый профиль для нивелировочных работ. В такую погоду бурить скважины даже приятно; тянет и полюбоваться окружающим пейзажем.

Как ослепительно блестят и переливаются всеми цветами радуги немного подтаявшие снежинки инея, осевшего на поверхности снега! Благодаря рефракции живописные гряды торосов на белесоватом горизонте кажутся неимоверно высокими. Взглянешь в одном направлении — огромные беспорядочно наваленные серебристые глыбы, ослепительно сверкающие под лучами солнца, кажутся страной первобытного хаоса. С другой стороны гряды торосов напоминают сказочные замки. А вот старинная крепость с причудливыми стенами и древними башнями вроде таллинского Длинного Германа или Толстой Маргариты. Немного правее на горизонте массивные грозовые облака — ку мул юсы — слились с белоснежными торосами, и там возник изумительный хрустальный дворец, словно вознесенный на вершину высокой горы.

Как показали измерения, толщина льдины, на которой мы живем, неравномерна. На больших буграх, свободных от снега, лед достигает 330 сантиметров, под сугробами и на месте промерзших снежниц — 297 сантиметров, а на старой замерзшей трещине — всего 110 сантиметров, но зато на ней много снега. Когда мы пробурили здесь лед, то из скважины выступила вода.

Сегодня надо выпиливать кабан на годовалом поле для определения физико-механических свойств льда: его плотности, солености, структуры, временного сопротивления на сжатие, на изгиб, срез и удар.

Только к обеду с помощью ледорезной пилы с огромными фасонными зубьями нам удалось выпилить крупный кабан размером 0,7 х 0,7 х 1,6 метра. Теперь надо вытащить его на льдину. А это нелегко. Накинув на кабан толстую веревочную петлю, подвели под него доску и вдвоем с Ваней попытались вытащить. Яцун приготовился снимать. Но, увы, его желание получить уникальные кадры не увенчалось успехом. Кабан в результате наших судорожных усилий только наполовину высунулся из лунки и застыл. Дальше поднять его мы не смогли, ведь вес его достигал 750 килограммов, а упереться нам было не во что: ноги скользили и разъезжались. Яцун, вздохнув, положил свой аппарат на чехол и стал нам помогать. Все трое изрядно попотели, пока кабан был «дожат» до поверхности льдины и оттащен от проруби.

Вечером трещина, через которую мы днем благополучно перешли, стала расходиться. Пришлось бежать обратно на площадку и спасать оборудование и добытый с таким трудом кабан. Кое-как, прыгая по плавающим в разводье кускам льда нам удалось перетащить оборудование, но кабан пришлось распилить на четыре части и каждую из них перетаскивать на нартах через трещину. Однако самый большой кусок все-таки соскользнул с парт и свалился в воду. Пришлось его вылавливать.

12 мая. Метет метель. Северо-восточный ветер дует со скоростью около 13 метров в секунду. Температура воздуха минус 12- 14°. Под влиянием ветра льдина продолжает дрейфовать к юго-западу. Наблюдения проводить трудно: снег забивается в приборы, залепляет лицо. Даже очки не спасают. Ветер рвет из рук тетрадь и, если зазеваешься, моментально унесет ее. Стрелки гальванометров, несмотря на защитный кожух, мечутся, что очень затрудняет отсчеты. Снег переметает так быстро, что цепочка моих довольно глубоких следов за время наблюдений исчезла. Подует ветер с одной стороны — и мириады снежинок летят за ним, изменит направление-снежинки несутся в другую сторону. Поэтому меняется и рельеф поверхности снежного покрова. Оси всех сугробов и застругов ориентированы по направлению ветра.

За ночь пурга поработала на славу — приборы и оборудование совсем замело. Занесены входы в тамбуры и палатки, а около штабелей грузов образовались высокие сугробы.

Разгребаем сугробы у входов в палатки, очищаем от снега приборы, откапываем грузы, на месте которых возникли целые снежные холмы. Даже самый опытный глаз не сможет определить, что под ними погребены какие-то грузы. Дежурный повар в течение двух часов искал мешок с замёрзшим хлебом, отчаялся и уже хотел кормить нас за обедом галетами, как вдруг обнаружил его под одним из таких бугров.

Вчера два выпущенных аэрологами радиозонда поднялись до высоты 20 километров, что позволило получить «разрез» двух циклонов, проникших так далеко на север. За период дрейфа такие наблюдения позволили опровергнуть неправильное представление о неизменности нижней границы стратосферы — тропопаузы и ее небольшой высоте в Центральной Арктике. Теперь мы знаем, что тропопауза в высоких широтах подвержена таким же колебаниям, как и в средних.

Вообще весьма существенно изменилось представление о вертикальном строении атмосферы над Центральной Арктикой. Стало известно, что в высокие широты через Охотское и Берингово моря проникают массы теплого воздуха с Тихого океана. Этот воздух часто распространяется над приледным (100-200 м) холодным слоем по всей высоте тропосферы, причем мощность этих теплых масс воздуха достигает иногда 7-8 километров. При подобных условиях часто происходит «обвал» холодного арктического воздуха из околополюсного района на европейскую часть Советского Союза и Западную Сибирь.

14 мая была отмечена самая высокая температура воздуха: минус 2,8°. Морозы постепенно отступают. Трещина между лагерем и аэродромом разошлась на 20 сантиметров. Пытаясь сфотографировать ее, я не заметил, как ступил ногой на висячий снежный карниз. Под моей тяжестью снег обрушился, и я свалился вниз, но быстро выбрался из трещины на кромку льда и отполз подальше от опасного места.

Становится тепло, и солнечные лучи, проникая сквозь снег, вызывают порчу продуктов. Особенно быстро портятся эскалопы, бифштексы и отбивные. Надо спасать их. Но как? Решили построить нечто вроде ледника. Ледник для продуктов на дрейфующих льдах — вот парадокс! Проект ледника разработал Ваня Петров. Мы сколотили из досок каркас, затем из фанеры сделали крышу, а потом все сооружение засыпали снегом, оставив только узкий лаз.

Занимаясь нивелировкой профиля ледяного поля, мы неожиданно натолкнулись на полутораметровую трещину, которая проходила в 300 метрах западнее лагеря с юга на север, хотя до сих пор никто и не подозревал о ее существовании. Днем в районе самого лагеря была обнаружена еще одна трещина. Размеры льдины сейчас невелики: с востока на запад длина ее составляет около 800 метров, с юга на север — около 1000 метров, причем эту площадь разрывают еще две узкие трещины. А сколько их еще скрыто под снегом, неизвестно.

Составили аварийное расписание с указанием обязанностей каждого в случае катастрофы. Рассредоточили грузы. Для спешного переезда держим наготове трое аварийных нарт с запасами продовольствия, горючего, одежды, отопительными приборами и аварийной радиостанцией. Приготовили индивидуальные аварийные рюкзаки, в которых должны быть шоколад, шпиг, мясные консервы, сгущенное молоко, какао, галеты, коньяк, а также папиросы, спички, мыло, кружка, иголка с нитками, полотенце, шерстяные носки, теплые портянки, шерстяное белье, перчатки, шерстяные и меховые рукавицы и сапоги.

Вечером установили новую 15-метровую радиомачту, подъем которой оказался очень сложным делом: она состоит из нескольких металлических трубок, насаженных одна на другую. Поднимать ее пришлось за тросовые оттяжки. Это требует большой согласованности движений всех работающих: достаточно посильнее потянуть за одну из оттяжек, как мачта изгибается и падает. Наконец мачта поднята, но стоит не прямо, а изогнувшись, как огромный знак интеграла. Курко сразу забегал от растяжки к растяжке, манипулируя тальрепами^{1}, и вскоре мачта выпрямилась.

При проведении дневных наблюдений я обнаружил, что на наших термометрических площадках, должно быть, опять похозяйничал Ропак вместе со своим приятелем-медвежонком. Они утащили куда-то максимальный термометр и меховые подстилки, лежавшие у актинометрического пульта и термометрических столиков, разбросали остальные термометры и истоптали снег на площадке.

Немного спустя выяснилось, что Ропак этими проказами не ограничился. У Чуканина пропал минимальный термометр. После первых проказ Ропака пробовали привязывать, но кто-то его постоянно освобождал.

На этот раз я твердо решил выдрать пса — поймал и потащил его на место преступления. Почуяв неладное, он пытался сопротивляться, но я был неумолим. Во всем этом происшествии удивительно вел себя медвежонок. Когда я поволок Ропака на площадку, медвежонок засеменил сзади на своих коротких неуклюжих лапах, норовя вплотную прижаться к собаке. Притащив Ропака на истоптанную площадку, я потыкал его носом в лунку, оставшуюся на месте исчезнувшего термометра, а затем, решив, что Ропак понял, в чем его вина, приступил к экзекуции, воспользовавшись для этого вторым концом поводка. Но пес, очевидно, не понял, за что его бьют, и сначала даже растерялся, а потом, несмотря на свой мирный нрав, рассвирепел, шерсть на нем вздыбилась, и он весь ощетинился.

Как только я стал хлестать Ропака, медвежонок самоотверженно бросился к нему. Если удар вместо Ропака попадал медвежонку, он отскакивал, ревел от боли и обиды, но затем опять бросался на выручку друга, и все повторялось сначала. Наконец я отпустил Ропака, и он большими прыжками помчался в лагерь. Медвежонок бросился догонять своего перепуганного друга.

Но едва я успел вернуться в лагерь, как Чуканин позвал меня за радиопалатку и указал на лежащие на снегу три ртутных термометра. Два из них оказались моими, а один — чуканинским. Перетащил их сюда действительно Ропак.

24 мая. К юго-востоку на низких облаках стали хорошо заметны темные полосы «водяного» неба. Очевидно, там находятся большие участки чистой воды. На западе видно белесоватое отсвечивание облаков, так называемое ледяное небо, что свидетельствует о скоплении там льдов.

Ваня Петров и Женя Яцун отправились осматривать аэродромное поле, чтобы выяснить, не разломало ли его еще за последние дни сильным ветром. Кроме винтовки они захватили с собой электромостик (прибор для измерения температуры с помощью электротермометров), так как мы давно не измеряли температуру льда на опытных площадках аэродромного поля. Я ушел осматривать западную трещину.

Подошло время дневных наблюдений, а Ваня с Женей еще не вернулись. Обеспокоенный долгим отсутствием товарищей, я отправился их разыскивать. Вскоре я нашел их. Оказывается, одна из трещин так быстро разошлась, что они не успели перетащить электромостик и теперь бегали вдоль края разводья, пытаясь как-нибудь достать оставленный прибор. Трещина вскоре превратилась в широкое разводье. Боясь, что при дальнейших подвижная льда прибор может погибнуть, мы бросились в лагерь, разыскали клипербот, быстро надули его и на нартах подвезли к разводью.

Особенно неприятные ощущения охватили нас при взгляде на свинцовую воду разводья. Понятно, что ни малейшего желания выкупаться в воде с температурой около —2° у нас не было.

Шагнуть в резиновую лодку с кромки трещины, возвышающейся над водой более чем на полметра, не только трудно, но и просто опасно, потому что кромка под тяжестью человека может легко обломиться. Женя Яцун чуть-чуть не принял такую «ванну», неосторожно ступив на край снежного карниза, который рухнул в воду. Такие карнизы — выступы снежного берега, нависшие над водой, — представляют собой настоящие ловушки. Пришлось обрушить его. После этого стало несколько удобнее садиться в лодку. Первому это удалось легко, так как второй в это время удерживал клипербот за веревку, а последнему — значительно труднее, ибо подтягивать лодку к «берегу» было уже некому. Но все обошлось благополучно.

Мы с Ваней, оставив Яцуна на берегу, удачно переплыли 25-метровое разводье. Лодка пристала к другому «берегу», но вылезти на лед оказалось очень трудно. Мне пришлось прижимать клипербот к берегу веслом, пока Ваня осторожно выбрался на лёд сходил за мостиком и снова залез в лодку. Затем мы вернулись обратно, передали мостик Яцуну и так осмелели, что решились на более рискованное путешествие — обследовать трещины из клипербота. Осторожно оттолкнувшись от «берега», мы тронулись в путь. Сначала подвигались очень осторожно и медленно, гребя, как на каноэ-двойке.

Понемногу наши движения становились все более уверенными, и лодка заскользила на воде. Я сидел на носу и зорко следил за тем, чтобы мы не налетели на льдинки, которые плавали в разводье и легко могли порвать лодку.

Первое разводье кончилось, вернее, слилось со вторым. Если первое казалось речкой, то второе — шириной 50 метров — было уже настоящей рекой только с необычными «берегами» из свежевсторошенных глыб молодого полутораметрового льда. Льдины были хаотически нагромождены друг на друга, их сочетания можно было принять за причудливые скульптурные группы и отдельные фигуры, словно изваянные из белого и голубого мрамора.

Вот перед нами белый медведь, вставший на дыбы. В первый момент я даже бросил весло и схватился за винтовку: прямо на нас надвигался ледяной берег, а на нем стоял, как живой, подавшись вперед всем корпусом и опираясь передними лапами на глыбу льда, громадный мишка. Немного дальше на самом обрыве виднелась огромная ледяная голова, напоминавшая голову из «Руслана и Людмилы». Близко приближаться к ней опасно: она хотя и не чихнет, но может легко обрушиться в воду.

Медленно плывем дальше. Встречаем и тяжеловоза-першерона, застывшего в порыве сдвинуть громадный груз, и доисторического мамонта, и какой-то невообразимый этюд ньюиста, изобразившего непонятные геометрические формы.

Мимо отвесных стен торосов по кромкам льда, возвышающимся на 2-3 метра над водой, проезжать было опасно, так как они при малейшем дуновении могут легко обрушиться и раздавить лодку. Сквозь прозрачную воду легко разглядеть причудливо выступающие подсовы льда — результат сжатий. В одном месте подсовы полуметрового льда состояли из четырех слоев. Какие силы сжатия были нужны для того, чтобы взломать лед и нагромоздить льдины на льдины! В воде особенно резко выделяется темно-голубая окраска льда, а сама вода, казавшаяся с берега серой и холодной, здесь, у ледяных кромок, совсем другая — прозрачная и нежно-бирюзовая, что придает ей даже теплоту.

После такой прогулки вернулись в лагерь в очень хорошем настроении. Путешествие принесло и существенную пользу: теперь на карте глазомерной съемки нашей льдины вся сеть трещин и разводья будут изображены точно.

Два месяца спустя

31 мая. Сегодня исполнилось два месяца работы нашей дрейфующей станции. Сколько вложено труда в организацию и устройство этого настоящего научного городка, возникшего на льду! Когда смотришь на лагерь издалека, то он кажется целым поселком. Вот резко выделяются на белоснежном фоне палатки: там большие, здесь поменьше, одни черные, другие белые, есть и зеленые. Среди них есть и жилые, и палатки-лаборатории, в которых установлены точные и сложные приборы вплоть до новейших магнитных «комбайнов», записывающих на пленку малеишие изменения магнитного поля земли. В отдельной палатке стоит замысловатый маятниковый прибор. Погребников иногда по целым суткам возится над определением величины ускорения силы тяжести земли.

В дальнейшем эти наблюдения будут использованы учеными для уточнения истинной формы земли — геоида.

В центре лагеря выделяется большая камбузная палатка, служащая одновременно и кают-компанией. К ней от всех палаток тянутся извилистые тропинки.

А вот жилая палатка гидрологов. Прямо против входа в нее, у круглого иллюминатора, сооружен большой стол, заставленный разной химической посудой и множеством склянок с реактивами.

На полу в ящиках и чемоданчиках хранятся многочисленные бутылочки с пробами воды, взятыми с разных глубин океана. Особенно тщательно хранятся бутылочки с надписью «Хранить от мороза». В них находятся склянки с «нормальной» водой эталоном для химических анализов.

Большая палатка аэрометеорологов имеет «предбанник», отделенный от основной ее части матерчатым пологом. Здесь живут трое: Костя Чуканин, Вася Канаки и Вася Благодаров. В «предбаннике» установлен ртутный барометр, хранится разное оборудование. Здесь же, у входа, стоит всегда наготове снайперская винтовка Васи Канаки. В самой палатке кроме трех коек втиснуты еще три стола. На одном находятся приборы и рация для приема сигналов радиозондов. Эти сложные приборы с радиопередатчиками, привязанные к шарам-пилотам, регистрируют давление, температуру и влажность воздуха, передавая радиосигналы с высоты до тех пор, пока шар не лопнет. Рядом стоит второй стол, где ведется монтаж и проверка приборов, предназначенных для новых радиозондов. В другой стороне можно разглядеть и стол метеоролога, где размещены его приборы и журналы с записями.

Непременная принадлежность всех жилых палаток — живописно подвешенная к потолку для просушки мокрая одежда и обувь. А сделать это в наших условиях — целая проблема. Больше всех страдаем от этого мы, ледоисследователи, так как нам все время приходится находиться на открытом воздухе и иметь дело со снегом и льдом.

Заглянем по дороге и в палатку магнитологов. Здесь живут два Миши — Рубинчик и Погребников. Всю середину палатки занимает стол, за которым и тот и другой часами бьются над сложными вычислениями координат станции. Нанесенные на карту, они показывают, какой сложный зигзагообразный путь проделала наша льдина за время дрейфа. Всякий раз, когда координаты удается удачно вычислить, радостный Рубинчик мчится в палатку Сомова, чтобы поскорее сообщить начальнику станции точное местоположение нашей льдины.

Рядом с палаткой магнитологов находится палатка, пожалуй, более известная как «Комаровская», хотя здесь трое жильцов. Шире всех расположился в палатке наш искусный механик Комаров — «полярный Кулибин», как его называют товарищи. По всей палатке у него разложены инструмент, материал и масса приборов, ждущих ремонта. Даже снаружи палатка напоминает мастерскую. Вокруг нее высится целый лес воткнутых в снег металлических трубок, прутьев, железных полосок. Здесь же громоздятся литы железа, жести, фанеры, раскромсанные железные бочки и несчетное количество всяких других материалов.

Остальные жильцы палатки кажутся незаметными. Так, почти совершенно лишен жилплощади наш милый, энергичный, но чрезвычайно скромный Женя Яцун, один из самых талантливых кинооператоров Арктики. Без его участия за последние годы не проходила почти ни одна арктическая экспедиция. Однако едва успеет он вытащить из-под койки и разложить на столе свои фотоаппараты, коробки с пленкой, экспонометры и химикалии, как Миша Комаров, принявшись за очередной срочный ремонт, снова загонит Женю вместе с его хозяйством на койку. Исключение делается только для ведра с особо чистой водой, необходимой Жене для составления проявителей и фиксажа, но и это Миша разрешает только потому, что вода часто бывает нужна и ему самому. Третий жилец — П. Ф. Зайчиков — совсем тихий человек и таким остается при любых обстоятельствах в отличие от Жени Яцуна, характер которого при киносъемках несколько портится. Зайчиков даже не пытается бороться с Комаровым за «жизненное пространство» и давно смирился с положением «углового жильца», который приходит сюда только спать. Все время он проводит в палатке аэрологов или на площадке, наполняя водородом оболочки или выпуская очередной радиозонд.

Палатка радистов — это святая святых. Здесь кроме двух радистов, Кости Курко и Жоры Щетинина, устроился Саша Дмитриев. Почти все место в палатке занимает радиостанция, которая все время трещит, передавая и принимая непонятные непосвященному уху точки и тире. На щитках радиоприборов постоянно вспыхивают два якают и гаснут красные и зеленые огоньки миниатюрных лампочек. Очень редко в этой палатке бывает тихо. То дежурный радист Жора, надев громадные наушники, быстро записывает в журнал несущийся из эфира поток цифр, то Костя с каменным лицом выстукивает на ключе бесконечные многозначные цифры. Изредка он вскакивает и бросается регулировать бензиновый движок, который постоянно работает.

Но вот и наша палатка. Вдоль стенок размещаются койки, в центре стоит самодельный стол, заставленный различными приборами, которые мы сушим, ремонтируем и проверяем, — обычно они находятся на открытом воздухе. В них проникает снег и влага, а поверхность их даже обледеневает. На одной из стенок палатки висит расписание сроков и порядка работы нашей группы. В него приходится часто заглядывать, так как нужно выполнять множество заданий, а на это не хватает ни времени, ни сил.

Над Ваниной койкой к пологу палатки пришиты две потемневшие фотографии, с которых весело смотрят глазастые и бойкие детские мордашки — его сыновья. Не только он, но и мы с Зямой часто смотрим на них. Мне особенно приятно глядеть на этих крепких малышей потому, что они напоминают мне моих ребят Гулю и Сережу, фотографии которых я в спешке забыл захватить. Зяма же завидует совсем по другой причине: он молодожен и детей пока у него нет. Очень часто смотрит он на фотографию жены, которую бережно хранит и с гордостью показывает нам.

Недалеко от нашей жилой палатки приютилась остроконечная треугольная палатка с красной звездой над входом. В ней находится сердце градиентной установки — самописцы скорости и направления ветра на различных горизонтах и электромостик. От палатки по льду к градиентной мачте тянутся два кабеля. На мачте на разной высоте подвешены приборы, измеряющие температуру воздуха, скорость и направление ветра.

Рядом с ней находится метеорологическая площадка, а по другую сторону ее — площадка аэрологов, с которой регулярно, два раза в сутки, выпускаются радиозонды. Недалеко расположена вторая аэрологическая площадка, огороженная со всех сторон ветровой защитой из брезента. Здесь ведется трудоемкое добывание водорода. Как громадные пауки, лежат на льду привязанные к железным штырям, вбитым в лед, огромные газгольдеры, уже наполненные газом.

На северной окраине лагеря выделяется ряд причудливых сооружений из снежных кирпичей, напоминающих недостроенные сакли — ветровые защиты для различных геомагнитных приборов. В Здесь же на треноге красуется небольшой теодолит, около которого, стараясь согреться, подолгу приплясывают геофизики в часы определения координат льдин. В центре геофизической площадки стоит остроконечная шестигранная палатка, где установлен магнитный «комбайн» — прибор для определения составляющих магнитного поля.

К западу от лагеря видны две рабочие гидрологические палатки, полузанесенные снегом. Внутри одной палатки в голубом льду чернеет широкая прорубь, огороженная четырехугольной деревянной рамой из толстых досок. А над ней склонилась моторная лебедка, с блока которой на целые километры под воду убегает тонкий трос. Около стенок палатки в строгом порядке развешены глубоководные термометры для измерения температуры воды на разных глубинах и батометры для взятия проб воды с разных горизонтов. Во второй палатке находятся длинные стальные трубки для взятия проб грунта с морского дна, сетки и тралы для сбора зоо- и фитопланктона, бентоса, а также много другого оборудования.

План гидрологических исследований очень обширен. Сюда входят измерения глубин океана по пути дрейфа станции, взятие проб грунта для изучения его геологической истории, определение температуры воды на различных горизонтах океана со взятием проб для последующего химического анализа.

Все это позволит выяснить картину происхождения и распределения водных масс в Северном Ледовитом океане. Ведутся также измерения скорости течений на разных глубинах с помощью вертушек (что необходимо для изучения динамики вод и характера водообмена с Атлантическим и Тихим океанами), сборы планктона для установления происхождения водных масс по биологическим показателям.

Несколько в стороне от гидрологических палаток стоит банная палатка. Почти в центре лагеря вблизи камбуза находится остроконечная шестигранная палатка-кладовая. Здесь хранятся самые ценные продукты: масло, сушеные овощи, мука, крупа, консервы, спирт, разнообразные концентраты и много других продуктов. Вокруг палатки высятся штабеля ящиков, мешков, оленьих туш и мороженой рыбы, в основном вкусной северной нельмы.

В 200 метрах на северо-восток от лагеря одиноко стоят две ледоисследовательскне палатки. Одна из них установлена над вырубленным в многолетнем льду шурфом. В ней производятся механические испытания льда на прочность. Там стоят прессы и приборы, позволяющие определять сопротивление образцов льда на различные виды деформации, а также плотность, соленость и строение льда. Сам шурф, покрытый палаткой, выглядит чрезвычайно красиво. Его глубокие стенки светятся ярким голубовато-зеленоватым светом, иногда переходящим в нежно-синий. Кажется, что даже воздух в палатке какого-то мерцающего цвета. Во второй палатке размещаются самописцы-гальванографы для записи прихода солнечной радиации и радиационного баланса. От самописцев провода идут к актинометрнческой площадке.

Значительное место в программе работ нашей группы отводится исследованиям температурного режима ледяного и снежного покрова, а также приледного слоя воздуха. Для этого недалеко от рабочих ледоисследовательских палаток оборудованы две термометрические площадки: одна со снежным покровом, другая без него. На каждой площадке находятся вмороженные в лед на разных глубинах электротермометры. Есть и третья площадка, где измеряется температура снега и воздуха на разных высотах. Наблюдения проводятся четыре раза в сутки.

Помимо этих наблюдений наша группа занимается также исследованием составляющих радиационного баланса и самого баланса. Для этого существует специальная площадка с актинометрическими приборами. Все четыре площадки тщательно оберегаются. Мы ходим по узеньким тропинкам, стараясь не сделать лишнего шага по снегу, чтобы сохранить его поверхность в естественном состоянии. Проводятся наблюдения и над таянием, нарастанием и изменением поверхности льда. По всему ледяному полю видны вмороженные в лед рейки и реперы, по которым отмечается таяние снега и льда. Рядом с рейками находятся скважины, где регулярно измеряется толщина ледяного покрова.

Над лагерем возвышается много мачт. В центре мачта с алым флагом станции, недалеко от нее мачты радистов, аэрологов, флюгер метеорологов и, наконец, наша красавица — градиентная мачта. Далеко заметен столб ветряка, увенчанный лопастями, напоминающими пропеллер самолета.

Май не порадовал нас солнечными, весенними деньками. За исключением редких ясных и относительно теплых дней, преобладала пасмурная погода с частыми метелями и снегопадами. Бесконечные циклоны почти непрерывно сменяли друг друга, а ветер в течение суток капризно менял направление и скорость.

1 июня выдался первый настоящий весенний день. Температура воздуха поднялась до нуля, ветер стих. Снег начал быстрой таять. Через тонкие, прозрачные облака свободно проходят лучи солнца и по-весеннему греют.

Но недолго весенняя погода баловала нас. К середине дня небо затянулось тучами, появился туман, усилился ветер, а вскоре посыпалась отвратительная мелкая «крупа». Сразу стало холоднее.

5 июня. Весь день неистовствует пурга, то затихая, то возобновляясь с новой силой. По поверхности льда несутся массы липкого и мокрого снега. Температура около нуля. В такую погоду очень трудно проводить наблюдения. Во время дневных наблюдений порывом ветра у меня из рук вырвало жестяную крышку футляра гальванометра и покатило по ледяному полю. Когда я бросился за ней вдогонку, крышка была уже далеко. Добежав до разводья, я увидел, что след ее обрывается у самой воды.

7 июня. Наконец ветер стал стихать и сквозь несущиеся по небу разорванные облака неуверенно выглянуло солнышко. После пурги лагерь сильно изменился. Палатки наполовину занесло снегом, а вокруг образовались высокие сугробы. Придется вновь протаптывать дорожки между палатками и к площадкам. Такие горы снега в лагере очень опасны: под его тяжестью лед сильно прогибается.

Сегодня дежурный повар Саша Дмитриев. Закончив стряпню, он выскочил полураздетый из душного камбуза, чтобы немного подышать свежим воздухом. Не торопясь закурил и стал поджидать кого-нибудь, чтобы узнать, не пора ли подавать сигнал к обеду. Ждать пришлось недолго. Вскоре из аэрологической палатки, находившейся метрах в пятидесяти от камбуза, вылезла закутанная фигура.

— Вася, это ты? — обрадованно крикнул Саша, узнав Канаки. — Который час? Не пора ли нам обедать?

— Без десяти… — начал было тот, но вдруг не своим голосом закричал: — Сашка, медведь!.. — и кинулся обратно в свою палатку.

Саша обернулся и остолбенел. Рядом на вершине сугроба высилась фигура огромного медведя. Он стоял на задних лапах и, вытянув шею, осматривался.

Первой мыслью Саши было броситься за своей винтовкой, но она в его палатке, поэтому бежать за ней надо почти наперерез медведю, да еще по сугробам. Тогда, уже ни о чем не думая, он мгновенно вскочил обратно в камбуз.

Медведь, видя, что его добыча ускользает, одним прыжком перелетел через сугроб и очутился у двери камбуза. Еще мгновение — и разъяренный зверь сильным ударом лапы разорвал бы палатку. Но в этот момент раздался выстрел, и раненный зверь грузно осел на снег. Однако он еще был жив и, собравшись с силами, прыгнул на сугроб, намереваясь удрать. Но тут вдогонку грянуло еще несколько выстрелов, и он, не успев сделать и пяти шагов, рухнул на снег.

Первый спасительный выстрел принадлежал Канаки. Он молниеносно добежал до своей палатки, схватил винтовку, на ходу загнал в ствол патрон, выстрелил и ранил медведя, причем даже не заметил, как потерял с одной ноги унту.

На крик «Медведь!» из палаток выскочили полуодетые полярники и открыли беспорядочную стрельбу. Я тоже успел пустить несколько пуль в убегающего зверя. Он оказался очень крупным — около двух метров длины.

Бедный Саша был ни жив ни мертв. Юркнув в палатку, он не нашел там даже топора, который забыл на складе, когда рубил оленью тушу. Да и какое оружие, кроме винтовки, могло спасти от такого хищника?

Сомов разрешил снять с медведя шкуру. За это дело, конечно, взялся Канаки. Сделав по всем правилам несколько надрезов, он очень умело отделил шкуру от туши.

Нашлись любители зоологии: их очень заинтересовало, чем питается белый медведь на дрейфующем льду, находясь за тысячи километров от земли. Дождавшись, когда Канаки снимет шкуру, они сразу же вспороли желудок зверя и, рассмотрев содержимое желудка, невольно ахнули. Там оказалось немного кислой капусты, несколько спичек и окурков от папирос. Действительно, было чему поразиться!

Зяма и Миша Погребников решили отправиться по следам медведя, чтобы выяснить, откуда он пришел. Следы четко отпечатались на снегу в виде больших почти круглых вмятин величиной с тарелку. Сначала они привели наших следопытов к хранилищу мясных полуфабрикатов. У входа в ледник весь снег был разворочен; видимо, медведь подбирался к припасам, но, услышав голоси Саши Дмитриева, переменил решение. Дальше следы вели к краю ледяного поля и, перевалив через торосы, направлялись к деревянному столбику — реперу, вмороженному в лед и обложенному для предохранения от вытаивания пустыми мешками. Медведь и здесь искал что-нибудь съедобное, так как мешки были разбросаны. Далее следы поворачивали к заброшенному аэродрому и там петляли в разных направлениях. В одном месте снег был разрыт, а под ним Зяма обнаружил грязный изгрызенный лед.

— Миша, смотри. Вот где разгадка содержимого медвежьего I желудка. Здесь когда-то летчики вылили остатки борща, они и привлекли зверя.

— Видимо, эта вегетарианская пища не очень пришлась ему по вкусу, — смеясь ответил Миша, — раз он пошел искать более сытного завтрака в лагере.

С аэродрома следы уходили прямо на север и терялись вдали.

— Эх, если бы у нас был самолет, — с горечью сказал Зяма, — мы бы узнали, откуда зверь пришел к нам в лагерь.

Действительно, если самолет летит низко, то на снегу хорошо заметны медвежьи следы. Они идут ровной цепочкой по гладкому льду, петляют в торосах, затем снова вырываются на ровный лед. Часто с самолета видны и сами медведи. Услышав гул самолета, они не убегают, как трусливые волки, а, наоборот, останавливаются и, подняв морду, с любопытством разглядывают незнакомого шумного гостя.

14 июня. Первый дождь — и без перерыва целый день! Снег тает прямо на глазах, под ним скапливается масса талой воды. Даже в сугробах снег пропитался водой, стекающей в более низкие места. Возле буровых скважин стоят большие лужи, хотя отверстия скважин замерзли.

Все натянули высокие резиновые сапоги, так как остальная обувь быстро намокает. Снег сделался рыхлым, ноги глубоко проваливаются. Ходить стало не только трудно, но и опасно: под снегом много замаскированных ям и трещин, куда можно неожиданно провалиться.

Даже Ропак не решается теперь беззаботно резвиться: он поминутно проваливается до самого туловища, оставляя в снегу глубокие вмятины. Только мощные рывки дают ему возможность освободиться из снежного плена. К удивлению, он очень ловко определяет местонахождение трещин и ям, за что мы в шутку прозвали его трещиноискателем. Должно быть, он просто чует их, потому что мы не раз видели, как бегущий Ропак неожиданно останавливался, обнюхивал снег, затем сворачивал в сторону и, обойдя опасное место, продолжал бежать в прежнем направлении. Проверишь — действительно, на этом месте яма или трещина, и даже позавидуешь его способностям…

15 июня. Дождь льет вторые сутки. Можно сказать, что период таяния, о котором по-разному говорили в кают-компании, вступил в свои права. Все тает, кругом вода. Снег быстро оседает. На буграх и перешейках обнажилась сетка термических трещин, густо покрывающих лед. То тут, то там появляются темные пятна. Это участки смоченного талой водой снега, места будущих снежниц. Гряды торосов, ранее сливавшиеся с однообразной белизной поля, сбросили снеговые шапки и серо-голубыми надолбами опоясали нашу льдину.

Ходить приходится уже по колено в талой воде. Работать в таких условиях очень трудно: сильно мерзнут ноги. Кто догадался взять обувь на два-три номера больше, чувствует себя прекрасно: на шерстяные носки натягивают еще меховые «унтята».

Вода атакует палатки. Палатку Комарова пришлось перетащить на более высокое место. Но шутка ли перенести обжитую палатку, да еще такую, которая одновременно служила и оптико-механической мастерской, и «кинофабрикой»! Она была начинена таким количеством имущества, что оставалось только удивляться, как все это там умещалось. Когда содержимое палатки вытащили, то оно заняло почти половицу территории станции. Пустую палатку перенесли на ледяной бугор, установили и стали вносить вещи. Вскоре оказалось, что половина имущества обратно не влезает…

Сомов и Никитин не пошли на такую операцию со своей палаткой, хотя она тоже находилась в плачевном состоянии. Комаров даже предлагал соорудить для них плот, чтобы подъезжать к их жилью. Конечно, им труднее переносить палатку, так как там разместилась целая гидрохимическая лаборатория с огромным количеством стеклянной посуды. Они решались только на полумеры: очищали от снега лед вокруг палатки. Но вода неумолимо блокировала ее, подступая все ближе и ближе. Долго ли они выдержат этот натиск? Аэрологи тоже с тоской смотрят на свое жилье. Вода забралась к ним под брезентовый пол. Площадку для добычи водорода также залило. Лишь нашей палатке, расположенной на ледяном бугре, вода пока не грозит. Такой удачный выбор места мы, естественно, приписали преимуществам нашей профессии.

Актинометрическая тренога из-за таяния льда все время перекашивается, и ее Постоянно приходится выправлять. Когда это уже стало невмоготу, от доски отрезали три небольших квадратных кусочка, в центре их продолбили отверстия Для ножек треноги и с такими «гетрами» установили ее вновь. Лед под деревянными квадратиками не таял, и тренога больше не перекашивалась.

Особенно много хлопот с электротермометрами, установленными на верхних горизонтах. Они втаивают в лед, и ежедневно приходится определять их новые глубины. Резиновые кабели прорезают лед и тонут в нем. Если их вовремя не вытащить и не переложить на новое место, они могут очень углубиться, а к утру в этих щелях вода замерзнет, и тогда их вообще не достанешь.

Вода все-таки подтопила палатку аэрологов со всех сторон — пришлось им менять место. Сомов предложил новый способ перестановки, которым и воспользовались. Отшнуровав пол палатки от каркаса, они переставили его в сторону. На старом месте остался только пол со всей внутренней утварью. Зрелище было неприглядное, оно вызвало шутки и смех. А когда отодрали ото льда перкалевый пол, то увидели, что лежавшие под ним оленьи шкуры совершенно раскисли и плавали в бурой зловонной жиже.

Таяние льда происходит очень своеобразно. В первую очередь он тает в промежутках между кристаллами, и на поверхности образуются торчащие вверх шестики (высотой 10-12 см) — лед словно ощетинивается. При дальнейшем разрушении ледяного покрова шестики обтаивают и объем пустот-ячеек между ними увеличивается. Образующаяся талая вода стекает на дно этих ячеек и может даже там вначале замерзнуть. Ветер обламывает верхушки шестиков, и появляется сыпучий слой — ледяной песок, очень похожий на крупные кристаллы снега. Во время дождей этот «ковер» обычно стаивает, снова обнажая щетку шестиков.

Интересен характер таяния льда около небольших предметов, находящихся на поверхности: они постепенно втаивают в лед, и над ними возникают углубления по форме предмета, заполненные водой. Оригинально тает лед там, где пролит мазут. На этом месте образуется заполненная водой яма глубиной 30 сантиметров, а масло собирается на поверхности воды в виде круглого пятна.

21 июня. Ночью шел дождь. Ледяное поле почти залито водой. Снежницы соединяются ручейками и даже речками, по которым с журчанием бежит вода.

Если посмотреть на льдину с самолета, то видны полные воды снежницы, между ними ледяные бугры и узкие извилистые перешейки. Кажется, что если на льдину ступить ногой, то она сразу расколется. Ходить приходится с большой осторожностью: поскользнувшись, легко можно свалиться в снежницу и — в лучшем случае — выкупаться в ней… Начали появляться снежницы, протаявшие насквозь, особенно опасные.

Вода стала настоящим бедствием, все предлагают способы борьбы с ней. Наш метод спуска воды из снежниц путем бурения скважин оказался малоэффективным: из-за небольшого диаметра скважины вода в ней быстро замерзала и сток прекращался. Лишь когда Комаров сконструировал бур-развертку, позволяющий расширить диаметр обычной скважины до 10 сантиметров, вода, весело журча, стала быстро уходить. Ее втягивает в скважину настолько сильно, что даже образуется воронка.

26 июня. Погода ужасная: густой туман, видимости нет и в довершение мокрый снег. На снежницах сплошная каша из снега и льда. До чего же неприятно дежурить в такую погоду! Сырость проникает сквозь одежду и обувь, холод пронизывает до костей. Во время таких мокрых снегопадов всегда чувствуешь себя отвратительно. Ноги очень мерзнут в резиновых сапогах, а теплее одеть ничего нельзя: все время бродишь по воде. При ходьбе по колючему снегу и шестикам льда сапоги часто рвутся, мокрые ноги быстро замерзают. Только и спасаешься горячим чаем или кофе. Даже Ропак не склонен в такую погоду сопровождать дежурного в его прогулках по лагерю. Бедный пес, тоже весь мокрый, дрожит и тщетно пытается согреться, свернувшись калачиком на ящике около камбузной палатки.

После ужина состоялся аврал по переносу камбузной палатки, так как около нее образовалось глубокое озеро. Пройти к ней можно вброд или по шатким мосткам. На новом месте пол сколотили из досок, затем застлали фанерой, а сверху прикрыли чистым перкалевым брезентом.

В разгар лета

1 июля. Три месяца живем мы на дрейфующем льду. Срок небольшой, но кажется, что мы здесь уже очень давно — ко всему привыкли и приспособились. Сегодня удивительно неустойчивая погода, типично ленинградская. За день она много раз менялась, переходя от тихой, безоблачной к шквалам, метелям и снова к штилевой. Словом, первый день лета порадовал нас и снегом, и дождем, и туманом, и моросью — всем, чем богата Арктика.

Однако, несмотря на неприветливое лето, ледяная пустыня в это время оживает. В трещинах и разводьях около кромок льда развиваются бесцветные и прозрачные нитевидные водоросли. Водоросли очень нежные, слабые и, засыхая, превращаются в тонкие ниточки, которые вскоре рассыпаются в пыль. Если же их поместить в банку со спиртом или формалином, они быстро растворяются. Как Сомов ни пытался сохранить их, чтобы отправить для исследования на Землю, ничего не получалось.

Первыми вестниками с далекой Земли были маленькие серые птички пуночки, или арктические воробьи. Прилет первой пуночки в лагерь был настоящим праздником. Забыв свой солидный возраст, мы чуть ли не бегали за ней, а о Ропаке и говорить нечего. Он не давал бедной пуночке присесть и в конце концов до того забегался, что свалился в изнеможении.

Затем на льдину стали прилетать чайки и утки, появились нерпы и морские зайцы. Однажды Сомов и Яцун заметили в широком разводье пару каких-то морских животных, вынырнувших из воды. От неожиданности Яцун растерялся и не успел заснять их, а когда опомнился, они уже исчезли. Поэтому определить, что это были за звери, так и не удалось. Только по характерному звуку, напоминающему выход сжатого газа из баллона, да по белым облачкам пара над их головами можно предположить, что это были или огромные белухи, или нарвалы с громадным бивнем в левой половине верхней челюсти.

3 июля. Температура воздуха упала до —3°. Ветер западный, то сильный, то слабый. Солнце светит почти непрерывно целый день, только изредка набегают небольшие тучки и закрывают его.

Во время проведения дневных наблюдений Ваня вдруг заметил медведя, подкравшегося со стороны аэродрома. Зверь находился всего в 150 метрах, причем нас разделяла только рабочая палатка, у входа в которую лежало наше единственное спасение — винтовка. Но до нее целых 50 метров! Со всей прытью, на какую только был способен, я бросился за винтовкой, а Ваня — в лагерь, чтобы поднять тревогу.

Медведь, оказавшийся большим увальнем, не торопясь приближался ко мне. Наконец винтовка в моих руках. Взглянув на конец ствола, я с ужасом увидел, что из дула торчит какая-то тряпка! К счастью, она только затыкала отверстие. Ствол как будто чист. Медведь продолжал приближаться…

Загнать в ствол патрон было делом нескольких секунд. И только тогда, крепко сжимая в руках заряженную винтовку, я почувствовал уверенность. Прицелившись, я уже хотел спустить курок, но, взглянув в сторону лагеря, увидел, что Ваня подбегает к лагерю, а из палаток, вероятно на его крик, выскакивают зимовщики. Вот от них отделилось несколько человек, они быстро бегут ко мне. Впереди всех мчалась фигура, вооруженная вместо винтовки каким-то странным предметом. Через несколько секунд я узнал бегущего: Женя Яцун. С кинокамерой в руках он самоотверженно бросился заснять интересный кадр. Следом за ним с винтовками наперевес бежали Канаки, Комаров, Погребников; они кричали, чтобы привлечь внимание медведя. Медведь остановился…

В тот момент, когда я выстрелил, раздались и выстрелы бегущих. Медведь заревел и упал. Еще несколько выстрелов — и он был мертв. Наш закон, по которому шкура убитого медведя принадлежала тому, кто его первый заметил, вступил в действие. Шкуру получил Ваня. Он был очень доволен. Ведь это его первая медвежья шкура!

6 июля. С помощью самодельного бульдозера начали подготовку посадочной площадки. Молодой лед, сильно разрушенный таянием, стал очень непрочным, на нем уже появляются сквозные проталины.

Разыскивая старую скважину, в которой нужно было измерить толщину льда, я пешней, как миноискателем, ощупывал лед и вдруг провалился. Спасла пешня, которая при моем падении, к счастью, оказалась поперек отверстия и уперлась в лед. Не успел Ваня подбежать, как я, оттолкнувшись от пешни, выпрыгнул, приняв, однако, холодную ванну до самого пояса. Стащив резиновые сапоги, вылил из них порядочное количество воды. Одежду тоже снял и тут же при бодрящей температуре выжал. Конечно, это приходилось делать «в темпе», так как зубы уже начинали стучать. До чего же неприятно облачаться в сырую одежду! А резиновые сапоги из-за мокрых портянок вообще еле удалось натянуть. Пришлось мчаться в лагерь, причем в конце пути мне стало даже жарко. Стопка спирта и сухая одежда предотвратили нежелательные последствия такого купания.

11 июля. Продолжается интенсивное таяние. Весь день держится густой туман. Он, так же как и дождь, прямо на глазах съедает снег и верхний слой льда. Температура чуть выше нуля. Приборы, требующие точной установки, «плывут». Оттяжки мачт ослабли, колья и железные штыри, вмороженные в лед, вытаяли, и мачты несколько раз падали. Особенно приходится следить за градиентной мачтой, так как ее падение может вывести из строя укрепленные на ней приборы.

Сегодняшние координаты — 78°24' северной широты и 192°52' восточной долготы — показали, что наша льдина движется на северо-восток.

12 июля. На небе — ни облачка. Открылись безграничные голубые дали, и только далеко у горизонта они, теряя синеву, переходят в белесоватые тона. Солнце греет по-летнему. Как приятно, сняв шапку, подставить лицо и голову ласковым лучам солнца!

Мы с Петровым продолжали поверку приборов, как вдруг он вскакивает и с криком «Пожар, пожар!» бросается в лагерь. Я — за ним. Горит палатка радистов. Все, кто оставался в лагере, черпали ведрами воду из ближайших снежниц и обливали стенки палатки. Но огонь разгорается. Через несколько минут на движке взорвался бачок с бензином, и струя огня высотой около четырех метров с шипением взметнулась вверх. Все отпрянули. Начали взрываться винтовочные патроны, оставленные в палатке. В этот момент подбежали и мы, крича, что в палатке материалы наших наблюдений. Но так как радисты недавно перенесли ее на новое место, то мы не знали, где стоят наши чемоданы с материалами. Вспоров полог палатки, мы в последний момент выхватили охваченные огнем чемоданы и сунули их прямо в снежницу.

Палатка сгорела дотла. Радиостанцию спасти не удалось. Вот она, черная, обгорелая и безмолвная, стоит на обуглившемся столе. Опустив головы, мы молча обступили ее. Огонь выбрал самый главный объект — теперь мы немы. Что бы с нами сейчас ни случилось, никто в мире об этом не узнает, пока не будет собран новый передатчик.

Оказывается, в палатке горел керогаз. По-видимому, произошла вспышка, и палатка загорелась.

Только через двое суток удалось собрать передатчик и восстановить связь с Землей.

15 июля. Прилетел самолет. Черевичный покружился над льдиной, очевидно производя съемку окружающего района и лагеря. Затем дверь самолета открылась, и летчики выбросили три тюка на парашютах, которые медленно стали опускаться на лед.

Особенно все ждали вскрытия самого маленького тюка. В нем, видимо, находилось самое дорогое для нас — письма. В двух других была новая радиостанция. Наконец маленький тюк вскрыт. Так и есть, письма! Сомов, окруженный товарищами, читает фамилии и передает счастливцам… Мне пока ничего нет…

20 июля. Лагерь живет кипучей жизнью. В тихую погоду это особенно хорошо можно проследить по привычным повседневным звукам. Вот затарахтел мотор гидрологической лебедки; значит, гидрологи начинают поднимать из глубины океана какой-то прибор. Из аэрологической палатки понеслись звуки приемника, следящего за работой радиозонда, поднимающегося ввысь. В унисон мотору лебедки в радиопалатке начинает трещать движок и на высоких тонах разносится резкий писк — идет очередная передача метеосводки.

Снежницы за ночь покрываются наслудом — тонкой корочкой льда, которая днем не всегда успевает растаять. Неглубокие снежницы за ночь промерзают, и на дне их образуются своеобразные «ледяные цветы» из пластинок — лепестков льда размером до 10 сантиметров в диаметре, собранные в небольшие кустики-«бутоны». Скелет лепестка состоит из игольчатых кристаллов, они веером расходятся из центра, находящегося на дне снежницы. Промежутки между иголочками затянуты пленкой из пузырчатого мутноватого льда. По виду такие пластинки напоминают гусиные лапки с перепонками. Толщина лепестков всего 1-2 миллиметра.

25 июля. Нам все-таки пришлось перенести палатку на новое место, как мы ни старались продержаться до осени. Вода окружила нас полукольцом, но затопить не смогла. В результате таяния льда вокруг палатки стенки ее опускались все ниже и ниже, а пол оставался на прежнем уровне, так как под ним лед не таял. Поэтому если раньше Ваня свободно мог стоять во весь рост в центре палатки, то теперь приходилось сгибаться не только ему, но и мне. Особенно неудобно стало входить и выходить из палатки, так как у двери образовался ледяной порог и в нее приходилось забираться почти на четвереньках. Выходить из палатки было не менее сложно. Приходилось сначала высовывать одну ногу, нащупывать лед, затем опускать другую, а потом протискиваться самому.

Помня град насмешек, посыпавшихся на аэрологов, когда обнажилось «нутро» их палатки, мы избрали другой способ переноса. Кое-как вытащили через дверную щель все наше имущество. Затем отодрали палатку ото льда и, не отстегивая пола, перенесли на новое место. На старом месте под палаткой оказался голубовато-зеленоватый ледяной цоколь высотой 60 сантиметров.

Погода плохая: пасмурно, туман. Замедлившееся было таяние льда возобновилось. На поверхности образовались лепестки льда, напоминающие рыбью чешую. Изредка то здесь, то там лепестки осыпаются с характерным звуком, напоминающим шорох.

Борьба лета с осенью

1 августа. Кончилось короткое полярное лето. Солнце уже не так высоко поднимается над горизонтом, а его лучи, с трудом прорывающиеся сквозь толстые облака, не оказывают прежнего действия на снег и лед. Все чаще идет снег. Ночные заморозки становятся более устойчивыми, и дневное тепло уже не в силах справиться с их холодом. Снежницы крепко затянуло мутным льдом с большим количеством маленьких пузырьков воздуха, захваченных в плен при намерзании льда. Под наслудом тоже скопились большие пузыри. Шестики льда и ледяной песок подмерзли, окрепли и при ходьбе обламываются и шуршат.

С 17 июля по 1 августа нашу льдину отнесло к северо-западу более чем на 2°. Разводья все время «дышат». На кромках поля происходит торошение льда, слышен треск. Все старые торосы за лето обтаяли, потеряли свою угловатость. На их кромках висят гирлянды сосулек, они под косыми лучами солнца красиво переливаются всеми цветами радуги.

5 августа. Вчера температура воздуха была 0,3-0,5° тепла. Весь день шел настоящий осенний дождь, наши жилые палатки промокли насквозь. Дождь прекратился только после обеда. Ветер стих. Еще раньше мы замечали: как только прекращается ветер, происходит сжатие льдов. Так случилось и сегодня. На южной и северной окраинах нашего поля началось сжатие. Вскоре на кромках разводьев вздыбились двухметровые гряды торосов. От сжатия сильно пострадало аэродромное поле: от него отломило еще кусок длиной 150 метров и вдоль прошла новая трещина.

В одном из разводий видели трех нерп, которые подплывали довольно близко к кромке. Нерпы — большие любители музыки. Услышав пение, они выплывают на поверхность и, нежась на волнах, слушают и с любопытством смотрят на исполнителя своими немигающими глазами.

13 августа. Сегодня Курко принял неожиданную телеграмму: руководство Главсевморпути запрашивало согласие коллектива на продолжение дрейфа до весны 1951 года. До этого предполагалось, что мы продрейфуем до осени, а затем нас снимут. Теперь же представлялась возможность продолжить работу еще полгода — перспектива очень заманчивая! Можно собрать весьма интересный материал о режиме дрейфующего ледяного покрова за целый год, что будет иметь большое научное значение. И хотя, впереди долгая полярная ночь, страшные морозы, сильные ветры, торошение льда и, может быть, еще многое другое, решено — остаемся. Будем работать в полярную ночь!

14 августа. Ветер дул со стороны лагеря, и до опытных площадок, находившихся от него на расстоянии 200 метров, изредка доносились слабые звуки голосов. Вдруг я услышал громкие, возбужденные крики. Оглянувшись, я увидел, что по льду быстро катился огромный черный шар, а за ним с криком бежали несколько человек.

В этот момент откуда-то появился Ропак. Он тоже погнался за шаром, увлеченный криком бегущих людей. Пес, конечно, легко мог догнать его, но не понимал необходимости этого и превратил погоню в увлекательную игру. Он легко обгонял шар, описывал около него круги, громко и радостно лаял, но подбежать вплотную не решался. Крики «Ропак, держи!» только увеличивали его интерес, и он, бегая вокруг шара, еще громче лаял.

А шар (это был большой газгольдер, наполненный водородом) катился все дальше и дальше. У торосов, отделяющих наше поле от соседнего, он на мгновение задержался, но налетел порыв ветра, шар подскочил и понесся дальше, увлекаемый ветром. Через несколько мгновений он исчез за торосами.

15 августа. Ждем самолет. Говорят, уже очень заманчивый груз везет он нам — свежие овощи! Да и писем давно не было. И вот около 5 часов раздается гул моторов. После нескольких заходов от самолета отделяется какой-то предмет, и почти сразу над ним раскрывается парашют. Вслед за первым парашютом появляется второй, третий… Несколько посылок сбрасывают просто так, без парашютов. Два ящика с луком и капустой падают неудачно. От удара о ледяные бугры они разбиваются вдребезги, а содержимое разлетается.

Все бросаются собирать головки лука с оторванными перьями и то, что осталось от когда-то крепких кочанов свежей капусты. Почти половина их угодила в снежницы. Пришлось, подтянув повыше голенища сапог, вылавливать их из воды. Теперь у нас есть и зеленые огурчики, и лук, и капуста, и картошка, и даже целый ящик красных помидоров.

А вот и посылка со свежими газетами, журналами и письмами.

19 августа. Дрейф на юго-восток продолжается. Сегодня зафиксировано самое восточное с начала дрейфа положение станции — 78°50' северной широты и 194°54' восточной долготы.

Постепенно ночные заморозки стали побеждать скудное солнечное тепло, и таяние прекратилось. Ледяной песок, покрывший мягким толстым ковром поверхность льда, настолько смерзся, что перестал шуршать при ходьбе. Глубокие снежницы затянулись тонкой корочкой наслуда, под ней виднеются большие и маленькие пузырьки воздуха. Выпавший снег замаскировал все ямы и трещины. На замерзших снежницах снег стал скапливаться по краям и сравнял их крутые берега. Только по середине озерков еще чернели пятна чистого льда, но вскоре и их занесло снегом.

Ледяное поле приобрело обычный осенний вид: между ослепительно белыми снежницами чуть выделялись серые перешейки и бугры, еще лишенные снега, да по краям чернели широкие разводья, над которыми клубился густой серый пар, словно вода там кипела.

Но вот температура воздуха еще понизилась. Вскоре замерзли и разводья. Однажды утром перед нами встала трудная задача: как перебраться через разводье на соседнее ледяное поле, где нужно бурить лед и измерять его толщину. Неужели придется ждать, пока лед настолько окрепнет, что будет выдерживать тяжесть Человека? Мне пришла мысль использовать для переправы резиновый клипербот. Конечно, это было очень опасно. Достаточно одной острой льдинки — и в борту лодки моментально будет дырка. Но другого выхода не было, и мы решили попробовать.

Разбив лед у берега, осторожно спустили клипербот на воду. Я сел на нос, чтобы пешней ломать лед впереди лодки и отпихивать льдинки в стороны, Ваня — на корму, чтобы веслом направлять лодку в образовавшийся проход. Конечно, стоя на берегу, рассуждать о таком способе передвижения было куда легче, чем осуществлять его. Когда у тонких резиновых бортов лодки с шуршанием поползли тонкие льдинки с острыми краями, у меня по спине побежали мурашки. Хорошо, что лед на разводье был настолько тонким, что, как только Ваня упирался в него веслом, чтобы подтолкнуть лодку, по нему веером разбегались трещины и он сразу ломался. Взглянув назад, я заметил, что за клиперботом, как за настоящим ледоколом, некоторое время держится канал, в котором плавает много льдинок.

25 августа. Началась осень. На снежницах нарос лед толщиной 5-6 сантиметров. Он уже выдерживает тяжесть человека. Однако возникла новая неприятность: стало трудно добывать питьевую воду; приходится делать проруби во льду снежниц, но вода в них может оказаться соленой. Иногда прорубаем 5-6 снежниц, пока не нападем на пресную воду.

До последних дней все сотрудники станции были здоровы. Но вот заболели сразу двое — Чуканин и геофизик М. Е. Рубинчик. У Чуканина что-то происходит с желудком, и, несмотря на то, что он принимает всякие лекарства и питается исключительно кашами, все-таки облегчения не чувствует. Рубинчик, очевидно, простудился и вот уже несколько дней лежит, страдая от сильных болей в пояснице и суставах.

27 августа. Ждем гидросамолет И. И. Черевичного. Он должен привезти почту и продукты, забрать материалы наблюдений. Как ни жалко расставаться с Чуканиным и Рубинчиком, придется отправить их домой. Все заняты упаковкой материалов наблюдений, которые здесь на льду хранить очень опасно.

Весь день прошел в томительном ожидании. Наконец радисты сообщили, что самолет скоро будет, и все поспешили к разводью. Туда же повезли оба наших клипербота и дымовые шашки. Отъезжающие отправились вместе с нами.

Всем даны задания. Я должен зажечь дымовые шашки для указания направления ветра. Заранее подготовив несколько штук, я застыл в ожидании сигнала, по которому их надо быстро поджечь.

Около 2 часов ночи над лагерем появился самолет. Я зажег одну, затем другую, третью, четвертую шашку. Они разгорелись, и вскоре из них повалил ярко-оранжевый густой дым; подхваченный ветром, он стал расползаться по льду в виде настоящей дымовой завесы.

Заинтересованный этим необычным зрелищем, Ропак оживился и погнался во всю прыть за рыжим облаком, попробовав даже сунуться в гущу дыма. Однако резкий запах быстро выгнал его оттуда, и Пес продолжал резвиться уже около цветного облака, то прыгая на дым, то отскакивая в сторону.

Наконец гидросамолет пробил облака, пронесся над лагерем и свернул к разводью, как бы выбирая место для посадки. Все застыли в ожидании. Но, пролетев над разводьем, он опять повернул к лагерю и на бреющем полете сбросил три посылки: одну с парашютом, две другие без него Затем, сделав несколько заходов вдоль и поперек Ледяного поля, скрылся в облаках. Я опять бросился к шашкам, запалил еще несколько штук, чтобы оживить дымовую завесу. Но все оказалось бесполезным: самолет скрылся. С сожалением смотрел я на догорающие шашки и ярко-оранжевый след, оставленный на чистом снегу осевшим дымом.

Мы были в недоумении. Что случилось? Почему самолет не сел? Величина разводья вполне достаточная. Может быть, там плавают коварные обломки льда, наткнувшись на которые самолет пробьет лодку? Но нет. Причину мы узнали из записки Черепичного, вложенной в одну из посылок. У них остался, писал летчик, лишь небольшой запас горючего, которого едва хватит до базы. Цель — ледовая разведка, а к нам прилетит другой самолет.

В посылках оказался свежий хлеб. Вот это замечательно! Ведь последнее время мы ели совсем черствый или галеты.

11 сентября. Сегодня начальник станции объявил нам решение руководства Главсевморпути о продолжении дрейфа до весны 1951 года. Штат станции установлен в 10 человек. Аэрологические наблюдения на зиму решено прекратить совсем, а геомагнитные — частично. Должны будут улететь Чуканин, Канаки, Влагодаров, Зайчиков, Рубинчик и Погребников, а также кинооператор Яцун. Они очень расстроены этим сообщением. Но и мы были опечалены не меньше их.

12 сентября. Свирепствует пурга. Из-за снежной пелены ничего не видно даже в двух шагах. Все в движении: и воздух, и снег, летящий по воздуху и переметаемый по поверхности льда, и даже предметы, оставленные на снегу. Все куда-то несется в вихре бешеного танца. След, оставленный на снегу, моментально исчезает. Даже в тамбуре не укрыться от метели, и туда заносится снег.

16 сентября. Наконец пурга прекратилась, стало тихо. Небольшой мороз. Выглянуло солнце. Пушистые кусты и гирлянды изморози, красиво переливающиеся всеми цветами радуги под низкими лучами солнца, покрывали провода, мачты и флюгера. Особенно хороша градиентная мачта. Если слегка ударить по ней, то гирлянды изморози рассыпаются, оставляя в прозрачном воздухе облака сверкающих снежных иголок.

С наступлением осени пришлось подумать о подготовке станции к зиме. Прежде всего нужно перенести палатки на более чистое и ровное место и ближе поставить их друг к другу. Иначе во время полярной ночи и продолжительных пург связь между ними будет очень затруднена.

17 сентября. Ночью, не выдержав тяжести изморози, с грохотом упала высокая тонкая радиомачта. Однако последствия аварии удалось быстро ликвидировать.

Встал вопрос об отеплении палаток. При сильных морозах поддерживать в них более или менее сносную температуру будет чрезвычайно трудно, не говоря уже о том, что это приведет к большому расходу газа, а его надо экономить. Уже сейчас тепло из палаток быстро выдувает.

Палатки надо отеплить, но как? У нас ничего подходящего нет — ни кирпичей, ни досок, ни фанеры. Но полярники — народ изобретательный. Вспомнив свой опыт, решили воспользоваться самым распространенным на дрейфующих льдах «стройматериалом» — снегом, очень хорошим теплоизоляционным веществом. Не зря эскимосы широко применяют его при постройке своих временных жилищ. Они выкладывают из «кирпичей», вырезанных из плотного снега, домики в виде полушара, называемые ими «иглу». И мы нарежем снежных кирпичей и обложим ими палатки — это будет защищать их от ветра и выдувания тепла.

Для постройки снежных «футляров» для палаток выделили строительную бригаду. За день она заготовила 350 снежных кирпичей, да еще каких размеров!

На место, выбранное для зимнего лагеря, первой перенесли жилую палатку гидрологов. Завтра начнем обкладывать ее снегом.

19 сентября. На территории будущего лагеря кипит работа. Вначале кирпичи просто укладывали друг на друга, а теперь стали применять снежный «раствор». Для этого прорубили в соседней снежнице лунку и теперь таскаем оттуда ведрами воду для поливки кладки. Кирпичи быстро смерзаются, образуя прочные стенки.

После обеда пришлось и нам заняться переносом своей палатки на место, обозначенное на территории нового лагеря маленьким красным флажком. Участок оказался неровным, и нам пришлось изрядно поработать киркой и пешней. Затем перетащили палатку прямо в собранном виде, а после этого перевезли на нартах вещи.

В новом лагере высятся уже две палатки. Гидрологическая, наполовину обложенная снегом, и наша. Теперь палатки установим по кругу, в середине которого будет стоять камбуз.

Гидрологи произвели взрыв для устройства второй лунки, причем его жертвой чуть не пал Ропак, который вдруг подбежал к подожженному бикфордову шнуру, заинтересовавшись его потрескиванием. Испуганные голоса, звавшие его обратно, не произвели на Ропака никакого действия. И только когда в небо полетели куски льда, один из которых попал в него, пес возмущенно взвизгнул и убежал.

20 сентября. Сегодня закончили «футляр» гидрологической палатки. Около входа в эту палатку вырос обширный снежный тамбур, в котором, кажется, может разместиться половина всего лагерного имущества. Словом, не тамбур оказался пристроенным к палатке, а сама палатка выглядела маленькой пристройкой к нему.

Полугодовой юбилей

1 октября. Прошло полгода нашего пребывания в Центральной Арктике. Льдина продолжает упорно дрейфовать на восток. Сегодня мы находимся на 79°03' северной широты и 199°44' восточной долготы. На зиму нужно перенести площадки наблюдений ближе к лагерю. Актинометрическую и психрометрическую площадки перенести легко, но что делать с двумя термометрическими? Двадцать электротермометров, прочно вмороженных в лед, извлечь невозможно. Поэтому остается только один выход — оборудовать новую площадку.

Перенесли на новое место актинометрическую подставку со всеми приборами и оборудованием. Самописцы для записи радиационного баланса, суммарной и отраженной солнечной радиации поставили в жилой палатке, протянув к ним 50-метровые провода. При больших морозах они перестанут работать на открытом воздухе. В палатке стало очень тесно, но зато чрезвычайно удобно следить за работой гальванографов.

Сегодня откопали из-под снега, выкололи изо льда и перевезли на новое место свою рабочую палатку, установив ее около жилой. Потом перенесли психрометрическую мачту (на ней устанавливается психрометр — прибор для определения влажности воздуха) и термопарную установку. На старых площадках остались только электротермометры и датская палатка.

Толщина льда на снежницах увеличивается очень медленно. Утром на многих из них обнаружены красивые ледяные цветы, которые «выросли» за одну ночь. Это пучки торчащих ледяных пластинок, но форме напоминающих листья папоротника. Пластинки имеют «скелет» из кристаллов льда в виде иголочек, промежутки между которыми затянуты малопрозрачным льдом, напоминающим бутылочное стекло. Сверху ледяные цветы припудрены пушистым инеем.

13 октября. Ночью разразилась пурга. Поднятый ветром снег так перемешался с воздухом, что желтые огни палаток почти не были видны. Обычно ночью дежурный по лагерю сопровождал наблюдателя, но сегодня Ваня Петров сам дежурил по лагерю и провожать его было некому. К площадкам вели тропинки, мы ходили по ним, освещая себе путь аккумуляторным фонариком. А сегодня тропинки замело и разыскать дорогу к площадкам было трудно.

Держа аккумулятор в одной руке и электромостик — в другой, Ваня зашагал по направлению к площадкам, отворачиваясь от обжигающего ветра, дувшего ему прямо в лицо. Когда он вышел за пределы лагеря, то тропинки найти не смог и пошел наугад.

Очевидно, отворачиваясь от ветра, он все больше и больше отклонялся в сторону. Не встретив знакомых ориентиров, он решил, что еще не дошел, и продолжал идти вперед, но, как ни вглядывался в темноту, ничего не видел. Не помогал и фонарик: он с трудом разгонял мрак только в двух шагах. Почувствовав, что сбился с пути, Ваня решил возвратиться обратно, но даже только что оставленные следы ветер уже успел замести.

Куда идти? Лагерь, конечно, где-то рядом, но где? Взял немного вправо — пусто, влево — тоже… Хотя бы какой-нибудь звук донесся из лагеря! Но если бы в лагере и раздались какие-нибудь звуки, их все равно было бы невозможно услышать из-за воя пурги.

Его стал охватывать страх, но вдруг сбоку он заметил какое-то темное пятно. Пройдя несколько шагов, он наткнулся на маленькую палатку, стоящую на аэродроме. Вот куда его занесло! Ну конечно, вот и помпа, а вот и инструмент, которым он вчера срубал ледяные «лбы».

На душе сразу стало легко. Теперь он уже отчетливо представлял, что лагерь находится вправо. Он быстро пошел не разбирая дороги и неожиданно наткнулся на газовые баллоны. Значит, лагерь еще немного правее. Ну конечно, вот склад, палатка радистов. Наконец своя палатка! Она показалась ему в этот момент самым прекрасным местом на свете.

Немного передохнув и согревшись, Ваня снова отправился в путь — ведь наблюдения надо провести во что бы то ни стало. Второй поход окончился благополучно.

С первых дней дрейфа у нас установилась традиция устраивать в воскресенье праздничный ужин, который все с нетерпением ждали целую неделю. По воскресеньям дежурному повару помогали все, кто умел приготовить что-нибудь вкусное. Закусывали вы когда-нибудь черносливом, разваренным в уксусной эссенции, который с таким мастерством приготовлял Канаки? Едали ли компот с лавровым листом, который удачно варил Рубинчик? Очевидно, немногие могут похвалиться знакомством с такими необычными произведениями кулинарного искусства. Удар гонга, и все усаживаются за стол. Тост за близких, дорогих и любимых создает на некоторое время грустное настроение. Но вот кто-то включил репродуктор, и палатку наполнили звуки знакомой мелодии.

Мы очень любим и сами петь. Песня вырывается из палатки и разносится по безграничным просторам ледяной пустыни. Даже неистовая пурга, казалось, затихала, прислушиваясь к нашему веселью.

18 октября. Пересекли 80-ю параллель. Дрейфуем дальше на северо-восток. Уже давно у нас возникла мысль сделать посадочную площадку на самой лагерной льдине. До сих пор «аэродромами» на дрейфующих льдах служили замерзшие разводья с более ровным льдом. Коллектив СП-2 впервые решил попробовать сделать посадочную площадку на многолетней льдине, поверхность которой очень неровная. Много труда затратили на это. Сначала срубили небольшие торосы и бугры, а самые крупные взорвали. Осколками льда заполнили низины, потом залили их водой с помощью самодельной мотопомпы, сконструированной Мишей Комаровым.

Кончился полярный день. Наступили сумерки, исчезли тени, и на льду стало трудно ориентироваться. Все работы приходится вести с помощью искусственного освещения. Но хороших фонарей на станции пока нет. Надо ждать самолетов, они должны доставить нам и фонари.

26 октября. Около 3 часов ночи получили сообщение, что долгожданные самолеты к нам вылетели. А в 4 утра Чуканин и Курко, занятые на передаче авиапогоды, услышали какой-то резкий звук, напоминающий выстрел. Это где-то треснул лед. В 6 часов утра, как только стало немного рассветать, они пошли проверить состояние нового «аэродрома» и оцепенели.

Почти посередине посадочной площадки прошла трещина шириной в полтора метра, сохранив на нашей стороне полосу всего в 500 метров. Трещина разошлась, обнажив рваные голубые края.

Курко сразу сообщил об этом по радио идущим к нам самолетам. Все стали гадать, рискнут ли летчики сесть на укороченную площадку. В томительном ожидании прошло несколько часов.

Только в девятом часу мы услышали шум моторов. Самолет снизился, прошел над площадкой на небольшой высоте и ушел вдаль. Неужели решил не садиться?!

Все столпились около рулежной дорожки, напряженно прислушиваясь. Прошло несколько минут, показавшихся вечностью. Неужели улетел?! Но вдруг мы услышали усиливающийся гул моторов, и над посадочной полосой показался низко летящий самолет с выпущенным шасси. Вот он миновал трещину и, мягко коснувшись колесами льда, побежал, вздрагивая и переваливаясь с бока на бок. Мы со страхом вглядывались вдаль: остановится перед торосами или врежется в них?

Но все кончилось благополучно. Самолет остановился и стал разворачиваться, скрывшись в поднятом им облаке снега. Затем, вырвавшись из снежной пелены, вырулил на дорожку, засыпав нас снежной пылью, и наконец остановился. Все бросились к самолету. Дверца открылась, и на лесенке показалась могучая фигура полярного аса М. В. Водопьянова, удивительно легко сбежавшего на лед, а затем и все прилетевшие очутились в наших объятиях.

Через 10 минут встретили второй самолет, не менее искусно посаженный полярным летчиком М. А. Титловым. Прилетел наш знакомый — магнитолог Н. А. Миляев, известный своим веселым нравом.

М. В. Водопьянов привез нам в подарок огромные примусы, в которые можно наливать и бензин, и керосин. Эти гигантские «агрегаты» были сделаны по его заказу специально для нас. Вскоре самолеты улетели.

29 октября. Утром прилетел еще один самолет с последним участником зимнего дрейфа Виталием Воловичем, эксцентричным мужчиной лет тридцати двух — нашим врачом и (по совместительству) поваром. Наконец-то мы избавимся от изнуряющих дежурств по камбузу! Многие из нас знали Воловича. Это он вместе с Медведевым совершил смелый парашютный прыжок на Северном полюсе. Виталий обладал общительным характером и неиссякаемым оптимизмом. Но и порисоваться любил! Появившись в дверях самолета, он неожиданно выстрелил из револьвера в воздух, а затем спрыгнул прямо на лед, минуя трап, и быстро подошел к нам, щеголяя своим еще совсем чистым шоколадного цвета меховым полупальто.

Самолет быстро разгрузили, и через полчаса он улетел, захватив Чуканина, Канаки и Рубинчика. Тепло проводили мы первых трех товарищей, проживших вместе с нами целых семь месяцев.

Вскоре над льдиной закружился большой самолет. Он сбросил нам грузы без парашютов, прямо на лед. Конечно, от такой «доставки» часть их пострадала. Некоторые жестяные банки, в которые были упакованы пельмени, при ударе о лед лопались, и пельмени разлетались во все стороны.

31 октября. Вечером прилетел Титлов, доставивший еще одну партию груза. Улетая, он захватил Погребникова. Теперь Миляеву одному придется вести все геомагнитные наблюдения.

1 ноября. Начался первый зимний месяц. Днем прилетел Задков. Наша посадочная площадка заслужила похвалу экипажа самолета Задкова, который дважды садился на нее. Но если мы неплохо потрудились над ее устройством, то летчики открыли новую страницу в освоении Центральной Арктики. Нельзя не восхищаться не только их мастерством в вождении самолетов, но и умением совершать блестящие посадки в самых сложных, почти немыслимых условиях. Какие летчики еще рискнут садиться в полярную ночь на дрейфующий лед?

…Черная-черная ночь. Только в разрывах облаков сверкают яркие звезды с красивыми звучными названиями, которые были даны этим мирам еще в глубокой древности: Орион, Лира, Пегас, Центавр. У рулежной дорожки оживленная группа людей. Радостные голоса то и дело заглушаются веселым смехом.

Неожиданно доносится крик: «Самолет!..» Все зажигают факелы, сделанные из тряпок, смоченных бензином, и устремляются зажигать посадочные огни. Какое это красивое зрелище! Из одной точки по всем направлениям разбегаются огни факелов, рассекая тяжелый мрак. Вот они уже далеко друг от друга, но вдруг, словно по волшебству, число огней начинает быстро расти. Все яснее и яснее вырисовываются в темноте две параллельные линии ярких огней — границы посадочной площадки. Это факелоносцы зажгли бензин в консервных банках, прикрепленных к вмороженным в лед кольям по обеим границам площадки.

Почти одновременно с двумя линиями огней, зажженных по обеим сторонам площадки, в конце ее вспыхнул ослепительно яркий посадочный знак в виде гигантской буквы «Т». Для устройства этого диковинного фейерверка Миша Комаров целый месяц собирал по всему лагерю большие консервные банки, которые затем установил на льду в четыре ряда.

Когда огни загорелись, в густом мраке полярной ночи эффектно обрисовалась граница площадки, которая напоминала площадь средневекового города во время карнавала.

Внезапно в небе, словно две яркие звезды, появились быстро летящие нам навстречу красный и зеленый огоньки. Вот они уже совсем близко, почти над самым посадочным знаком. В этот момент вдруг вспыхивают еще два огромных белых огня — самолетные фары. Перед ними огни площадки меркнут, тускнеют. Вот уже огни самолета, покачиваясь, бегут по льду. Моторы, взревев, ровно зарокотали, а фары стали ощупывать своими мощными лучами окружающее пространство. Еще несколько поворотов, и огни погасли. Началась выгрузка.

Через несколько часов прилетел в последний раз Титлов. Он захватил остальных покидающих нас друзей. Теперь нас осталось одиннадцать человек: девять старожилов и два новичка — Миляев и Волович.

Экипаж самолета Титлова, прощаясь с нами, оставил такую запись в нашем вахтенном журнале:

4 ноября. Около 2 часов ночи опять прилетел Титлов, теперь уже действительно в последний раз. Он привез нам в разобранном виде автомашину ГАЗ-67.

7 ноября. Праздник начался почти на полсуток раньше, чем в Москве. С утра — обычный рабочий день, но в кают-компании идет подготовка к праздничному ужину. Все, у кого появляется свободное время, прибегают на камбуз помочь Воловичу. Правда, в этой подготовке не чувствуется того размаха, который был свойствен нашим праздникам во времена пребывания здесь признанных кулинаров Канаки и Чуканина. Новый шеф-повар не смог предложить ничего оригинального, подобного канакинскому черносливу.

Зато за ужином он поразил всех остроумными тостами и был признан самым блестящим тамадой. Недостаточный ассортимент закусок, выставленных им на праздничный стол, был совершенно забыт.

Праздничный ужин закончился поздно, и начальник станции объявил, что завтра общелагерных работ не будет и все свободные от наблюдений могут отдыхать. Это будет первый выходной день за все время жизни на льду. К сожалению, не все смогут им воспользоваться. Ване пришлось прервать ужин и бежать выполнять ночные наблюдения, а мне сразу после ужина отправляться на утренние.

Полярная ночь

11 ноября. Рано утром проснулись от сильного шума, напоминающего прибой волн у скалистого берега в штормовую погоду. Вокруг лагерной льдины идет интенсивное сжатие. Треск торосящегося льда слышен совсем рядом, кажется, будто лед ломает прямо под палаткой. На соседнем годовалом поле, где весной была посадочная площадка, образовалось несколько гряд торосов. В полдень при слабых сумерках с кромки нашего поля можно было видеть, как растут эти гряды.

На границе нашего поля тоже происходит сильное торошение. Обломки годовалого льда вылезают на нашу льдину и образуют высокие торосы. Нагрузка, созданная их весом, приводит к образованию трещин и отлому больших глыб. Местами на поверхности прогнувшегося от тяжести торосов льда выступает вода. Кое-где заметны небольшие «окна» чистой воды. Мороз доходит до 38°, поэтому вода словно кипит, и сквозь густой клубящийся над ней пар ее не сразу разглядишь.

Ломка льда происходила весь день, и размеры нашей льдины значительно уменьшились.

Но арктическая природа очень изменчива. К вечеру задул северо-восточный ветер и торошение льда начало ослабевать. Ночью ветер усилился до 12-14 метров в секунду, и радиомачта, не выдержав его натиска, упала и сломалась.

12 ноября. Разыгралась пурга. Палатка при порывах ветра ходит ходуном, где-то рядом бешено хлопает оторвавшийся край брезента. Анемометр Фусса (прибор для измерения скорости ветра) вращается с такой скоростью, что кажется, вот-вот оторвутся его чашечки.

Термометры, лежащие на снегу, занесены, и их можно найти только по деревянным столбикам, тоже почти погребенным под снегом. Начались зимние сюрпризы: ртуть в термометрах затвердела и они вышли из строя. Пришлось заменять их спиртовыми.

Особенно сложно в полярную ночь вести наблюдения на дальних площадках, где установлены электрические термометры. Вот и сегодня, с трудом добравшись до площадки, я откопал из-под снега маленький столик с коммутатором и установил на нем измерительный прибор. Маленький электрический фонарик беспомощен перед мраком полярной ночи. Ветер пригоршнями швыряет в лицо колючий снег, залепляет глаза, забивается в складки одежды и, кажется, проникает до самой кожи. На минуту отвернешься, чтобы передохнуть от снежной атаки, и ждешь малейшего ее ослабления, чтобы побыстрее сделать отчет и перейти к следующему. А их еще так много! В короткие промежутки между ними напряженно вслушиваешься, не подкрадывается ли к тебе медведь. Проверишь, лежит ли за пазухой пистолет, и снова склоняешься над приборами.

Вой пурги не ослабевает. Но вдруг я не то что услышал, а скорее почувствовал вблизи какой-то шорох. Медведь?! Выхватив пистолет, я только хотел загнать в ствол патрон, как прямо передо мной выросла белая фигура и чьи-то лапы опустились мне на грудь. Сердце словно оборвалось… Кто же это? И тут прямо в лицо меня лизнул своим шершавым языком Ропак!

Лишь через несколько минут я стал приходить в себя от пережитого испуга. Сердце бешено колотилось, руки дрожали, и мне стало очень жарко. С одной стороны, я был очень рад, что Ропак прибежал ко мне, а с другой — страшно зол, что он так напугал меня. Отлупить его? Но ведь он оказался единственным живым существом, кто был рядом со мной в эту тревожную бурную ночь.

Как хорошо, что я не успел выстрелить! Ведь с такого короткого расстояния я наверняка убил бы его. А Ропак тем временем уже скрылся во мраке, продолжая свою ночную прогулку. Днем его часто можно видеть свернувшимся в клубок возле какой-нибудь палатки, а ночью он совершает таинственные прогулки.

Но вот все отсчеты закончены, и можно возвращаться домой. Как приятно попасть в свою палатку, зажечь плитку, немного согреться и нырнуть в спальный мешок…

21 ноября. Два дня прохворал — простыл. А сегодня уже дежурю по лагерю. Пурга кончилась. Из-за туч показалась луна и залила ледяные просторы холодным белым светом. Под ее лучами окружающий пейзаж напоминает безжизненную лунную поверхность.

В темноте вести отсчеты по приборам на открытом морозном воздухе стало очень трудно. Стали строить снежный домик, чтобы установить там гальванометр и электротермометрический мостик с коммутатором. Во льду вырубили углубление и над ним выложили снежный купол. Сбоку сделали узкий наклонный лаз, по которому и скатывались в домик вперед ногами. Вход закрыли оленьей шкурой — внутри стало довольно тепло.

21 декабря. Морозная погода, —35°. Уже давно пересекли 80-ю параллель, а до 81-й никак добраться не можем. Возвращаясь после обследования разводья, залюбовались ледяными полями. Совершенно тихо. Луна освещает высокие гряды переторошенных льдов, бескрайние снежные просторы, медленно плывущие по высокому темному небу серебристые облака. Тени, падающие от торосов и бугров, расцветили лед множеством неуловимых оттенков.

Около 10 часов вечера загорелось северное сияние. Даже самые бывалые полярники, не раз видевшие его, признали, что это — совершенно особенное. Сначала появились очень подвижные полосы разных цветов и оттенков, но преобладали голубовато-зеленоватые. Свет загорался то тут, то там, а затем вдруг вспыхнул сразу во многих местах и быстро распространился в разных направлениях. Разноцветные полосы словно танцевали на небосклоне: сливались, меняли оттенки, пропадали в одном месте, чтобы неожиданно ярко вспыхнуть в другом.

Вдруг полосы задрожали, замигали и неожиданно превратились в извилистые цветные дорожки, пересекающие небосвод во всевозможных направлениях. Тут они красновато-розовые, там зеленые, левее оранжевые, еще дальше синие. Порой они переплетались в сложный, причудливый узор поразительной красоты и колыхались, словно огромный занавес.

Долго любовались мы волшебным миром сполохов, и только когда сияние постепенно погасло, замерзшие, но очарованные этим чудом северной природы, вернулись в лагерь.

Новый год — новые события

1 января. Наступает вечер. В кают-компании все уже готово к встрече Нового года. Где-то в тайниках Дмитриеву удалось сохранить белоснежные скатерти, и теперь он достал их. На столе среди массы закусок — оттаявшие маринованные грибы и размороженный виноградный сок. Радуют глаз и поблескивающие бутылки портвейна, которые заботливо хранились в теплой палатке радистов. Лишь благодаря их стараниям мы сегодня сможем выпить незамороженное вино. На стене висит свежий номер стенгазеты «Во льдах Арктики», первый в 1951 году. Дружеские шаржи остроумно рассказывают о новогодних снах сотрудников дрейфующей станции.

Бьют куранты… С последним ударом дружно поднимаем все 11 бокалов, начальник станции произносит первый тост. Поздравляем друг друга с Новым годом. Дмитриев читает только что полученную телеграмму: дома все благополучно. Родные желают успеха в работе и с нетерпением ждут нашего возвращения. Все мы веселы и полны надежд на благополучное окончание дрейфа.

2 января. Погода неустойчивая. Мороз 32°, Небо затянуто облаками.

В кают-компании установили самодельный камелек, сделанный Комаровым из газового баллона. Теперь здесь стало теплее и уютнее. Все прибегают сюда из своих холодных палаток погреться и посушиться. Волович — очень гостеприимный хозяин и рад каждому, кто не прочь послушать его рассказы (не лишенные, правда, порой и мюнхаузеновекой фантазии) под аккомпанемент кухонных ножей.

9 января. Мороз 40°. Сегодня день рождения Вани Петрова — ему стукнуло 29 лет. В первую половину дрейфа дни рождения праздновали кто как умел, а теперь стали отмечать в кают-компании за общим Столом. Ваню все торжественно поздравили и выпили за его здоровье по рюмочке вина.

12 января. В полдень на юге стала появляться полоска зари, правда еще очень слабая. Температура упала до —49°. Ветер 4-5 метров в секунду. Такой погоды мы еще не видали! Лед непрерывно трещит, вдали слышен грозный шум торошения. Работать на открытом воздухе при таком морозе и ветре очень тяжело.

Наша собака Майна, привезенная на льдину еще осенью, оказалась героиней дня. Она ухитрилась при пятидесятиградусном морозе произвести на свет пятерых щенят прямо на улице, где-то между ящиками с грузом. Когда Волович вдруг наткнулся на новое семейство, щенки уже обмерзли, а Майна делала отчаянные попытки их обогреть. Сразу же все семейство перетащили в палатку. Саша Дмитриев принес оленью шкуру и постелил ее на поля Там Майна немедленно и улеглась, собрав вокруг себя своих голодных и полузамерзших слепых малышей, которые в поисках молока неумело тыкались своими черными влажными носиками во все мягкое. Несмотря на подстеленную шкуру, на полу было все-таки очень холодно. Пришлось зажечь обе газовые горелки.

22 января. Я снова заболел, теперь уже основательно. Когда мы в последний раз бурили лед, у меня очень мерзла спина. Казалось, что леденящий ветер пробирается до самых костей. К тому же я сильно вспотел, а во время передышки меня продуло. Сегодня доктор определил воспаление правого легкого и уложил меня в постель. Ване теперь придется очень трудно: все четыре суточных срока наблюдений надо проводить одному.

Появившаяся недавно на горизонте полоска зари с каждым днем разгорается все сильнее. Полярная ночь скоро кончится.

Саша Дмитриев с трогательной заботливостью ухаживает за щенками. Малыши подросли, растолстели и уже неуклюже бегают по палатке. Они всегда голодны, и поэтому на Майну страшно смотреть: от нее остались кожа да кости. Сколько Саша ни кормит малышей разведенным в теплой воде сгущенным молоком, им все мало. Мерзнут они теперь меньше: на них заметно отросла короткая, но пушистая и густая шерсть.

29 января. Всю ночь ломает лед на южной окраине нашей льдины. Молодой лед наползает на наше поле, образуя свежие гряды торосов. Под их тяжестью по краям льдины обламываются глыбы шириной 5-10 метров.

Кромка льдины неумолимо приближается к лагерю: за 15-20 минут она продвигается на 3-5 метров. Все время слышится грохот, напоминающий шум яростного прибоя у скалистого берега, ощущаются сильные толчки. Кажется, что лед ломается рядом с палатками.

Ночью возобновилось прекратившееся было сжатие льдов и торошение на южной окраине нашего поля. От ударов льдин друг о друга пол в палатке заметно сотрясается. Кажется, что раскачивается даже висящая на шнуре лампочка.

Февральская катастрофа

4 февраля. Наконец доктор разрешил мне выходить на улицу, и сегодня я должен приступить к выполнению наблюдений. Ваня устал и заметно похудел за время моей болезни. Надо вставать, но как не хочется, едва оправившись после болезни, вылезать из спального мешка, когда в палатке —20°! Чтобы на несколько минут оттянуть неизбежное, я закурил и задумался. Неужели прошло всего десять месяцев с тех пор, как нас высадили на дрейфующее ледяное поле? Сколько испытаний уже выпало на нашу долю! Промелькнула солнечная холодная весна, прошло относительно теплое и туманное лето, подходит к концу беспросветная, морозная и вьюжная полярная ночь! Какие трудности нам предстоит еще вынести в последние месяцы дрейфа?

Вдруг около палатки под чьими-то унтами заскрипел снег, и в дверь палатки протиснулась закутанная фигура. Это был дежурный по лагерю Коля Миляев.

— Коля, зажги, пожалуйста, газ, — попросил я, заранее радуясь, что мне не придется в одном белье вылезать из мехового мешка на двадцатиградусный мороз. Коля и сам не прочь был погреться, поэтому с удовольствием стянул длинные меховые рукавицы, энергично потер руки и склонился над газовой плитой. Вспыхнул газ, голубое пламя осветило палатку, и вскоре начало разливаться по воздуху блаженное тепло.

Десять минут горит газ, в палатке уже настолько тепло, что можно спокойно одеваться. Надев теплые, на гагачьем пуху, штаны и накинув на плечи меховой полушубок, я стал натягивать противные мерзлые унты. Нахлобучив меховую шапку, взял полевую сумку, маленькую лампочку с аккумулятором, электромостик для измерения температуры льда и, засунув за пазуху револьвер, натянул рукавицы. Вылезаю из палатки. Кругом непроглядный мрак, но сравнительно тепло: сегодня температура поднялась до —18°. При такой погоде проводить наблюдения даже приятно.

К полудню полярная ночь мало-помалу уступила место сумеркам, и можно уже кое-как передвигаться без фонарика. Освещать приходится только циферблаты приборов.

Добравшись до площадки наблюдений, я быстро записал показания приборов, находящихся на улице, а затем полез в рабочую палатку, где стоял тщательно оберегаемый зеркальный гальванометр. Склонившись над низеньким столиком, я пытался сделать отсчет по капризному световому зайчику прибора, как вдруг ощутил резкий толчок и услышал звук, напоминающий выстрел. Световой зайчик моментально исчез, а ноги мои почему-то стали разъезжаться. Взглянув вниз, я оторопел: прямо подо мной зияла, постепенно расширяясь, черная трещина. Ухватившись за что-то, быстро перебрался на одну сторону трещины.

В палатке было полутемно. Один из приборов — психрометр Ассмана — упал в трещину и медленно погружался в темную, со свинцовым отблеском воду. Вслед за ним вместе с обвалившимся снегом соскользнул в воду и тяжелый аккумулятор.

Трещина прошла через середину палатки и предательски разорвала лед у самого ее входа. Хотя я и не провалился в нее, но оказался в ловушке: выйти из палатки было невозможно. Высота отвесных ледяных краев трещины достигала 1,5 метра.

Первой мыслью было спасти гальванометр, который я инстинктивно перенес в безопасный угол палатки. Надо спасаться самому, но как? Выхватив из-за голенища унта нож, я хотел распороть палатку, как вдруг услышал чей-то крик и треск рвущегося брезента. Трещина медленно расходилась и растягивала палатку в разные стороны, пока натянувшийся, как струна, брезент не лопнул. Куски разорванной материи повалились мне на голову. Быстро сбросив их, я увидел, что метрах в сорока от меня, по ту сторону трещины, на снегу в одном белье, босой, прижимая к себе треногу с теодолит том, прыгает Коля Миляев. Из всех палаток выскакивали полуодетые перепуганные люди.

Наше многолетнее ледяное поле, в течение десяти месяцев стойко отражавшее натиск окружающих льдин, на этот раз не выдержало их напора и раскололось на несколько частей. Две трещины прошли через лагерь. Одна из них, словно специально выбирая самые важные участки, протянулась извилистой линией от северной кромки льдины к нашей старой рабочей палатке, а от нее свернула к «бане» и прошла прямо под ней. Далее она коснулась снежного футляра палатки-мастерской и подошла к рабочей палатке магнитолога, откуда резко повернула к его жилой палатке, пройдя около самого входа, так что снежный тамбур рухнул в воду. Затем, сделав крутой разворот, трещина разорвала астрономический павильон, сложенный из снежных кирпичей, и прошла под треногой теодолита, по которому мы определяли местоположение станции по звездам. Опрокинувшийся теодолит однако уцелел, чудом удержавшись на краю. Затем трещина направилась прямо к нашей рабочей палатке, где захватила меня в плен, и наконец в пяти метрах от градиентной мачты слилась со старой трещиной.

В тот момент, когда это произошло, Коля Миляев, сменившийся с ночного дежурства, крепко спал. Проснувшись от резкого толчка и еще не понимая, в чем дело, он услышал сильный треск льда и шум рухнувшего в трещину снежного тамбура. В одном белье он выскочил из спального мешка и бросился вон из палатки. Но у самого входа зияла трещина, и только плававшие в ней большие глыбы смерзшегося снега — остатки тамбура — спасли Колю от купания в ледяной воде. Перепрыгивая с одной глыбы на другую, он перебрался через трещину и, увидев висящий над водой теодолит, схватил его. Только теперь он почувствовал, как обжигает снег его босые ноги. По тем же плавающим глыбам снега он бросился обратно в палатку, вмиг натянул меховые унты и, схватив куртку, кинулся спасать другие приборы.

Первая трещина отделила от лагеря Наши рабочие палатки, снежный домик, где были установлены измерительные приборы, опытные площадки наблюдений и площадку метеорологов. Ширина трещины постепенно увеличивалась и за час достигла полуметра.

Вторая трещина наделала еще больше бед. Возникнув у северного конца поля, она пересекла аэродром, отделила друг от друга наши старые площадки наблюдений, где находились электротермометры, прошла около радиопалатки и жилой палатки гидрологов. Наконец, приняв, как приток, первую трещину, ушла к южной оконечности нашей льдины. Эта трещина отделила от лагеря обе рабочие палатки гидрологов, палатку-гараж с автомашиной, склад продуктов, баллоны с газом и посадочную площадку.

На глазах у всех обе радиомачты стали изгибаться и вскоре упали на лед, а вслед за ними со страшным треском рухнул и толстый деревянный столб ветряка. Пропеллер с динамомашиной разбились, а от столба остался только трехметровый обломок, торчащий, словно срезанный снарядом ствол дерева. Это случилось потому, что часть оттяжек мачт и ветряка оказалась по другую сторону трещины. После этой аварии станция лишилась радиосвязи и электроэнергии ветряного двигателя.

Вскоре мне пришлось все же заканчивать наблюдения. Но для этого нужно было забраться в снежный домик, лаз в который после образования трещины оказался у самой кромки. А это крайне неприятно: лезешь и слышишь, как совсем рядом плещется вода. Находиться в домике оказалось еще хуже. Толчки здесь ощущались гораздо сильнее, стрелка прибора беспрестанно рыскала по шкале, а в голове только одна мысль: только бы успеть кончить, пока лед не проломился.

В лагере тем временем кипела работа. От трещин оттащили все оборудование и снаряжение, затем начали установку радиомачт. Мы с Петровым и Гудковичем отправились на разведку окружающего района и в нескольких шагах от лагеря наткнулись еще на одну трещину. Центр лагеря оказался в вершине узкого клина, образованного двумя трещинами и зажатого между двумя массивами льда. Совершенно ясно, что если эти громады придут в движение, то нашему обломку конец.

Срочно проверили все аварийное снаряжение, сложили в чемоданы научные материалы и вынесли их на лед. Наступил вечер, затем ночь. Никто не раздевался.

5 февраля. После длинной тревожной ночи наконец наступило долгожданное утро. Ясная, но ветреная погода. На небе ярко сверкают звезды. Температура воздуха упала до —34°. В 9 часов утра на небе появилась узкая розовато-фиолетовая полоска зари, к полудню она заметно увеличилась. В середине дня настолько посветлело, что можно было читать.

Я снова отправился на разведку. Вся льдина раздроблена на части. Трещины образовались не только в районе лагеря — они шли по всему полю в различных направлениях. От посадочной площадки осталась только короткая полоска. Широкая трещина в лагере по-прежнему «дышит», через нее можно перейти по длинной доске. В лагере все время горит электрическая лампочка, позволяющая ориентироваться. С запада доносится непрерывный гул.

13 февраля. Стоит ясная погода. Температура упала до —44°. Ночью ветер совсем стих. Как мы уже не раз замечали, подвижки и торошение льда происходят, как правило, после смены ветреной погоды на тихую. Действительно, с середины ночи в восточном направлении стал слышен грохот торошения — вероятно, это ломало соседнее поле. Тщетно пускал я ракету за ракетой, пытаясь при их скудном красном или зеленом свете разглядеть, что под покровом темноты готовила нам коварная арктическая природа.

Спали неспокойно, многие не раздевались. Когда усиливался грохот и ощущались особенно сильные толчки, из палаток выскакивали полуодетые встревоженные люди и напряженно всматривались в непроглядный мрак.

Утром, как дежурный, я должен был приготовить завтрак. Будить, правда, сегодня никого не пришлось: почти никто не спал. Чрезвычайное положение заставляло меня то и дело выбегать из камбуза. Только успеешь подбросить в котел снега или подкачать большой примус, как усилившийся грохот торошения гонит тебя на улицу. Не успеешь оглядеться, как вспомнишь, что, должно быть, уже убегает кофе или подгорает каша, и мчишься обратно в камбуз.

Около 8 часов утра произошел очень сильный толчок. От такого «будильника» забеспокоились даже самые «толстокожие». За толчком последовал сильный грохот. Петров и Курко решили попытаться осмотреть наше поле в том направлении, откуда доносился грохот. Но не успели они пройти и 200 метров, как позади них раздался страшный грохот. Обернувшись, они увидели, что на месте трещины, через которую они только что перебрались, ломает лед и появляется гряда свежих торосов.

Не раздумывая, они бросились назад и по наползающим друг на друга льдинам, ежеминутно рискуя быть раздавленными, перебрались обратно в лагерь.

Между тем гряда торосов, так внезапно возникшая на трещине, неумолимо росла. Громадные, многотонные глыбы льда с грохотом, как при артиллерийской канонаде, наползали одна на другую, образуя ледяной вал. Он двигался к лагерю и перемалывал, как в гигантской мясорубке, толстый, четырехметровый лед. Впереди вала по льду бежала сетка трещин, по которым лед затем обламывался. Глыбы льда, обрушиваясь с большой высоты на льдину, ломали ее. Один край отломанного куска под тяжестью падающих на него обломков погружался в воду, а другой вздымался над водой, обнажая рваные края. Под страшной тяжестью падающих сверху ледяных глыб обломки льдины исчезали под водой, потом всплывали вверх. Теперь уже они громоздились на вершине вала, а тонули другие. Вскоре движущаяся ледяная гряда достигла высоты 7-8 метров.

Внезапно впереди вала, ближе к лагерю, льдина снова лопнула. На образовавшейся трещине стал расти второй ледяной вал. Он еще быстрее двинулся к станции. Когда он достиг такой же высоты, как первый, впереди него, уже всего в 40 метрах от палаток, появился третий вал, который вскоре был уже всего в 10 метрах от камбуза и закрыл половину горизонта.

Возникла новая сетка трещин, обломок льдины, на котором еще держался наш лагерь, продолжал разрушаться. К 10 часам утра площадь этого обломка составляла всего 30 х 40 метров. Льдина содрогалась от ударов напирающих на нее со всех сторон льдов, готовых в любой момент сомкнуться и раздавить все, что еще уцелело.

Над станцией нависла смертельная опасность. Радисты Курко и Щетинин передали на Большую Землю сообщение начальника станции о случившемся и только после этого стали готовить радиостанцию к эвакуации. Дальнейшее пребывание в лагере стало невозможным, надо было немедленно переезжать. Но куда? В темноте очень трудно ориентироваться. Неизвестно, что творится вокруг.

Прежде всего необходимо отступить от наступающих ледяных валов. Перебросив через трещины доски, перетащили подальше радиостанцию, аварийный запас продовольствия, материалы научных наблюдений, самые ценные приборы и все необходимое для существования на льду. Потом откопали из-под снега и перенесли на другой обломок льдины, в 200 метрах от лагеря, одну из рабочих палаток гидрологов, в которой сразу же начали оборудовать радиостанцию. Возле палатки установили временную радиомачту. К вечеру наступление валов на лагерь приостановилось.

15 февраля. Ночью поднялась пурга. Дул сильный юго-восточный ветер, иногда достигавший 16 метров в секунду. В воздухе стояла туманная мгла от поднимающегося с поверхности разводий пара.

16 февраля. Пурга прекратилась. Днем с трудом удалось взобраться на ближайший ледяной вал высотой 8 метров. Снег уже успел засыпать пустоты между глыбами льда, и только их отдельные рваные края еще сверкали зеленовато-голубым светом. Подниматься было очень опасно. Любая из глыб могла обвалиться и придавить человека.

С вершины вала мы увидели страшную картину: высокие ледяные валы несколькими полукольцами окружили наш лагерь, словно застывшие волны разбушевавшегося моря. Между валами сохранились узкие полосы сильно изломанного, но мало всторошенного льда. Это был какой-то невообразимый хаос. Бесследно исчез аэродром, маленькая и рабочая палатки. На месте термометрических площадок также возвышался огромный ледяной вал. Неужели все погребено под вздыбленными льдами?!

От нашего когда-то крепкого многолетнего поля остались только небольшие, всторошенные по краям обломки, на один из которых мы и перетащили кое-какое оборудование и радиопалатку. Все остальное пространство к северу, востоку и западу представляло сплошное месиво из переторошенных ледяных глыб.

Ввиду крайней ненадежности, обломка льдины, куда мы временно перебазировались, было решено подыскать другое место для лагеря. После продолжительных поисков примерно в километре от старого лагеря удалось обнаружить многолетнее ледяное поле, гораздо менее пострадавшее от сжатий. Однако добраться туда через две гряды торосов и несколько трещин было чрезвычайно трудно.

Готовиться к переезду мы стали без особого энтузиазма: очень уж не хотелось бросать старый, обжитой лагерь и устраиваться на голом месте. А сколько труда придется опять потратить на его оборудование!

18 февраля. Неизвестно, сколько времени мы оттягивали бы переезд, если бы на пятый день после катастрофы не произошли события, заставившие нас немедленно перебазировать станцию. Начался этот памятный день очень торжественно. Впервые за всю историю исследований Центральной Арктики советские люди, дрейфующие на льдине, избирали депутатов в Верховный Совет РСФСР.

Долго не хотелось уходить из жарко натопленной кают-компании, но надо идти строить дорогу к новой станции.

Не успели мы добраться до участка, где надо было начинать строить ее, как послышалось столь знакомое нам потрескивание льда — верный признак сжатия. Действительно, вскоре широкая трещина около старой палатки радистов стала на глазах сжиматься, а молодой лед на ней начало ломать и выталкивать на старые торосы, окаймляющие трещину. Затем сжатие усилилось, и вдоль трещины стал тороситься уже старый лед. Вскоре высота торосов достигла 3 метров. Грохот усиливался. Ледяные валы также начали проявлять признаки жизни.

Сжатие все продолжалось… Когда оно достигло апогея, наша льдина лопнула и через лагерь побежали новые трещины. Над станцией опять нависла страшная опасность.

Через разошедшуюся уже на 2 метра трещину быстро перебросили единственный трап и начали эвакуацию лагеря. Как муравьи, люди забегали взад-вперед по трапу. Вот перенесли палатку радистов. Затем, разломав снежные стены у жилой палатки гидрологов, перетащили ее за широкую трещину.

Сжатие льдов прекратилось только к вечеру. Ночью установилась ясная погода, мороз достигал 43°. Все валились с ног от усталости, но закончить аврал удалось только под утро. Теперь у всех была лишь одна мысль: спать. Но где? Спешно оборудовали для жилья две перенесенные через трещину палатки. В них прямо на полу разместились восемь человек, а радисты и Зяма Гудкович устроились в радиопалатке.

20 февраля. Вторую ночь провели в неутепленных палатках.

В них очень холодно. Все вспоминают старый лагерь и теплые, обложенные снегом палатки. Подвижки и торошение льда продолжались. Это создавало угрозу сохранившемуся обломку льдины, на котором мы пока приютились. Нужно опять срочно переезжать! Но как перевезти такую массу снаряжения и оборудования? Надо строить дорогу для автомашины. Мы разделились на две группы: одна перетаскивала грузы через трещину из старого лагеря, а другая занялась дорогой. К вечеру удалось прорубить проход в двух грядах торосов, расчистить сугробы и устроить две переправы через трещины. Наконец дорога готова. Комаров сел за руль, мотор заработал, и под радостные крики «ура» наш газик зачихал, задымил и поехал. Кузов у машины был очень мал и не мог вместить много груза. Тогда стали прицеплять к машине по двое-трое нарт.

Самое трудное — это подтащить грузы к машине, которая из-за трещин и бездорожья сама не может подъехать к ним. Оборудование приходится вывозить на нартах или выносить на руках. Но как перевезти на новое место жилые палатки? Никак не удается их разобрать — так сильно они обледенели. Переносить же палатки в собранном виде на руках тоже невозможно.

Тогда неистощимый на выдумки Миша Комаров предложил I перевозить палатки в собранном виде прямо на газике. Для этого сколотили из досок большую четырехугольную раму, укрепили ее 1 на машине, поставили на нее палатку и прочно привязали. Машины совсем не было видно, казалось, что это палатка на колесах.

К 4 часам утра нам удалось перевезти пять палаток и много другого груза. Первая ночь, вернее, несколько утренних часов, проведенных в новом лагере в более спокойной обстановке, показались очень приятными, хотя в неутепленных палатках было холодно и согреться после ночной работы на 40-градусном морозе никак не удавалось.

25 февраля. Постепенно новый лагерь приобретает все более обжитой вид. Кроме двух жилых и палатки-радиостанции стоят рабочие палатки. Оборудованы на новых местах и все площадки наблюдений. Гидрологи начали долбить новые лунки, а магнитолог заканчивает установку своих приборов. Мы тоже ведем наблюдения на новых площадках по новой серии электротермометров, а старые электротермометры, вмороженные в лед, пришлось оставить на прежнем месте. Поэтому регулярно ходим с Ваней Петровым в старый лагерь проводить наблюдения.

В перерыв навестили единственных живых существ, остававшихся в старом лагере, — щенков. Все пятеро уже покрылись густой и пушистой шерстью и довольно уверенно держатся на ногах. Майна их почти бросила, и они предоставлены самим себе. Если кто-нибудь из нас отправлялся в старый лагерь, то подкармливал их.

Когда мы зашли к ним в палатку, они, сбивая друг друга с ног, бросились нам навстречу. Мы принесли четыре банки мясных консервов, зажгли газ и поставили на него таз со снегом, чтобы нагреть воду и сварить суп. Щенки настолько изголодались, что, невзирая на огонь, лезли к посуде. Приходилось все время следить за ними и отгонять от таза. Когда суп сварился, мы остудили его на снегу, после чего внесли в палатку к щенятам. В наступившей тишине слышалось только громкое чавканье и рычание.

Занявшись щенками, мы чуть не пропустили самого важного события — первого появления солнца после окончания полярной ночи. Около полудня мы забрались на вершину ледяного вала. Сначала горизонт стал красного цвета с каким-то мрачным оттенком. Постепенно он становился ярче, и наконец над ним вытянулись длинные пурпурные лучи, напоминающие устремленные ввысь лучи прожектора. Они все удлинялись, пока не исчезли, словно растворились где-то вверху. Но вот над горизонтом появился небольшой багрово-красный сегмент, совсем непохожий на обычное солнце.

26 февраля. Стоит ясная, тихая погода, мороз —42°. С утра отправились на поиски подходящего места для посадочной площадки. Примерно в 5 километрах от лагеря удалось найти более или менее ровную площадку длиной около 450 метров. Я провел наблюдения в старом лагере, а затем, накормив щенят, выпустил их погулять. Яркий свет в первое мгновение их ослепил. Потом они с удивлением стали рассматривать расстилавшийся перед ними незнакомый пейзаж, пытались бегать, но их нежные лапки не переносили обжигающего холода снега. Щенки поджимали то одну, то другую лапку и жалобно скулили. Пришлось посадить их обратно в палатку.

Перевезли из старого лагеря свои приборы, а последним рейсом прихватили и щенков. Комаров соорудил для них из большого ящика домик. Внутри он был обит оленьей шкурой, кусок которой закрывал вход, а сверху и с боков ящик обсыпали снегом. Вход был таким маленьким, что через него с трудом пролезала тощая Майна, а жирному Ропаку вообще невозможно было протиснуться.

Когда я прихожу в старый лагерь, то всегда испытываю какую-то необъяснимую грусть. Сейчас он выглядит как селение, спешно покинутое людьми. Вон там виднеются еще не вывезенные штабеля грузов, а через несколько шагов натыкаешься на разбросанные ящики из-под продуктов. Немного дальше лежит полузанесенная снегом пустая бочка, а возле нее — обломки досок и консервные банки. Там, где находилась жилая палатка гидрологов, возвышается только огромная куча снега, бывшая когда-то ее снежным футляром. Перед зияющим проломом тамбура ветер шелестит листами газетной подшивки, рядом валяются старые валенки…

Эта картина бедствия окаймлена, словно рамой, высокой стеной ледяного вала, вплотную подошедшего к палаткам и застывшего в последний момент своего наступления.

Участок льдины к северу, востоку и западу представляет собой сплошное нагромождение торосов и гряды ледяных валов. С трудом перевалив через один из них, стали пробираться к предполагаемому местонахождению термометрических площадок. Долго бродили мы среди нагромождений ледяных глыб. Вот здесь, кажется, были термометры, а вот там — палатка, но сейчас нет даже их признаков. Узнать ничего нельзя. Отчаявшись уже что-нибудь найти, мы перебрались еще через одну гряду торосов, которая шла в юго-восточном направлении, и вдруг увидели небольшой более или менее ровный участок льда с какими-то выделяющимися на белом фоне снега предметами. Быстро добежав туда, обнаружили, что это две наши Г-образные рейки, по которым мы следили за стаиванием снега и льда. Недалеко в стороне виднелись аккуратно разложенные черные предметы. Оказалось, что это консервные банки, изображавшие громадный посадочный знак в виде буквы «Т». Рядом с ними находилось еще несколько вешек, оконтуривавших посадочную площадку. Должно быть, восточный кусок посадочной площадки длиной около 150 метров во время сжатия был отодвинут к югу и развернут по часовой стрелке.

Еще более интересна судьба северо-западной части старого ледяного поля с остатками посадочной площадки и маленькой палаткой. Этот кусок, весь переторошенный, был обнаружен южнее нашей новой станции. Палатка исчезла. Какие удивительные метаморфозы ледяного покрова приходится здесь видеть!

И снова весенний месяц!

4 марта. Начало марта радует нас хорошей погодой: уже четвертый день ясно, тихо и морозно. Ждем самолет Мазурука.

Все волнуются. На этот раз даже хладнокровный Комаров не остался безучастным. Он хлопотливо бегал по площадке, проверяя, все ли в порядке, причем совершенно не заметил, как надел большую меховую рукавицу на руку, в которой была заряженная ракетница. В этот момент с ним вздумал поиграть Ропак. Отмахиваясь от собаки, Комаров нечаянно нажал на курок, ракетница выстрелила, ракета загорелась внутри рукавицы. Сбросить горящую рукавицу оказалось не так просто, и, когда бедняге удалось стащить крагу, рука уже была обожжена. Доктор Волович едва успел перевязать Мише руку, как самолет был над головами.

Лишь только самолет сел, члены экипажа попали в объятия зимовщиков. Писем не оказалось, но зато какие подарки! Вот мороженая рыба, огурцы и даже 80-килограммовая свиная туша, свежий лук и… шампанское! Но самым приятным из того, что привез Мазурук, были три ящика свежих сдобных булочек, специально испеченных для нас в Крестах-Колымских. Узнав, что на СП-2 осталось мало топлива, летчик отдал нам из своего «НЗ» большой баллон газа. Забрав материалы научных наблюдений и произведя разведку окружающего района, Мазурук улетел.

6 марта. Всю ночь слышался гул торошения. Свежая трещина расколола наше поле на две части и уже разошлась на полметра.

Над выступившей в ней водой клубился легкий пар. Вышла из строя автомобильная дорога. Начинает ломать и нашу льдину.

12 марта. Сегодня я долго любовался окраской неба при восходе солнца: на северо-западе, у самого горизонта, оно темно-синее; выше, к зениту, незаметно светлеет, постепенно становясь бледно-красным. Трудно себе представить, что небо может иметь столько оттенков. Но вот у горизонта все ярче разгорается золотисто-фиолетовая полоска, и наконец робко появляется холодное и не очень яркое солнце, как бы вставленное в круглую красную рамку с размытыми наружными краями. Теперь заря видна всю ночь.

22 марта. Курко с Гудковичем ходили на поиски новой посадочной площадки и неожиданно обнаружили, что площадка, на которую принимали самолет Мазурука, цела! Если ее расчистить, то можно прекрасно использовать.

Последние дни

28 марта. Получили радиограмму о предполагаемом снятии станции 10-12 апреля.

Надо заканчивать плановые работы: начальник распорядился к 1 апреля наблюдения сворачивать и готовиться к отъезду. Внимательно осмотрели посадочную площадку. Посередине ее уже успела пройти трещина, и лед на ней слегка наторосило. По пути наметили трассу автомобильной дороги к площадке. Сейчас нас тревожит только одна мысль: уцелеет ли наша посадочная площадка до середины апреля?

1 апреля. В ледовой обстановке изменений нет. Солнце начало немного пригревать. На южных склонах палаток подтаивает снег. Арктическая природа словно отмечает годовщину нашего пребывания на льдине.

2 апреля. Вырубаем последний кабан льда в районе старого лагеря. От сильных сжатий лед здесь испещрен трещинами, и по ним он легко расслаивается и ломается. Верхний 25-сантиметровый слой разрушен летним таянием и после смерзания имеет много воздушных полостей — раковин. На вкус он совершенно пресный. Около ледяных валов лед приподнят на 1,5-2 метра. Очевидно, под ним много глыб льда, подсунутых одна под другую при торошении. Ледяные валы заметно оседают, сейчас высота их достигает 5-6 метров.

Начали строить дорогу к посадочной площадке, которая находилась в 2,5 километра от лагеря. Разгребали глубокие сугробы, а в грядах торосов прорубали проходы. Трещины забивали льдом.

К вечеру дорога была закончена, хотя никто не ожидал, что за один день удастся это сделать.

4 апреля. Наступили напряженные дни подготовки к отъезду. Погода нам благоприятствует: ветер слабый, морозы небольшие.

Сегодня с утра отправились приводить в порядок посадочную площадку. Поехали туда почти все на машине, прицепив сзади трое нарт и основательно их загрузив. До прилета самолетов надо перевезти все предназначенные к отправке грузы на посадочную площадку. Как только добрались до нее, работа дружно закипела.

Торосы срубали, куски льда грузили на волокушу или железные листы и, прицепив их к машине, отвозили за пределы площадки.

Скоро она стала вполне пригодной для приема самолетов.

С 4 часов дня в северо-западном направлении началось сильное торошение. Часть автомобильной дороги, проходящей по ровному тонкому льду замерзших разводьев, на протяжении 1,5 километра разрушена. На границе нашего поля лед торосится прямо на глазах, и льдины медленно наползают друг на друга. Все очень тревожатся о судьбе посадочной площадки и грузов. Сейчас попасть туда невозможно, придется ждать до утра.

5 апреля. Сжатие льдов прекратилось; площадки и грузы целы, разрушена только дорога. Весь день упаковываем приборы и оборудование.

7 апреля. С утра начали строить новую дорогу к посадочной площадке. Работали дружно, и скоро машина пошла. Отвезли туда круглую палатку и поставили в ней газовую плитку, чтобы обогреваться.

Теперь в лагере все чаще и чаще можно слышать слово «последний»: последний срок наблюдений, последний раз съездил в старый лагерь, последний раз определил координаты и т. п. Съездили еще раз в старый лагерь за остатками имущества, а затем и на посадочную площадку. Горы грузов на площадке быстро растут.

8 апреля. Последние дни стоит очень устойчивая погода. Морозы держатся около 30°. Получили радиограмму от Мазурука: он предполагает быть у нас 10 апреля. Усиленно упаковываем оборудование, приводим в порядок материалы наблюдений.

9 апреля. Мы с Миляевым должны уехать с первым рейсом. Около 2 часов дня Мазурук вылетел к нам. Метеорологи ежечасно передают авиапогоду. Надо спешно собираться.

Миляев — удивительный весельчак, он может шутить в любой обстановке. Перед отъездом он подошел к Сомову и, взяв под козырек, отрапортовал:

— Товарищ начальник дрейфующей станции! Я улетаю, но оставляю на льдине своего заместителя. Разрешите передать ему дело?

С этими словами он указал рукой в направлении геомагнитной площадки. Все невольно обернулись и… увидели там фигуру, удивительно похожую на Колю. Что такое? Откуда на льдине взялся еще один человек, да еще настолько похожий на Миляева? Все застыли в изумлении. Только странная неподвижность «наблюдателя» дала возможность угадать, что это — чучело… Но какое! Такому произведению искусства мог бы позавидовать и сам Образцов!

Оказывается, Коля смастерил своего «двойника» из собственной донельзя заношенной ватной куртки с капюшоном и таких же брюк, укрепив их на Т-образной палке. На голову куклы он надел свою старую пыжиковую шапку, а на руки натянул огромные рукавицы. Особенный смех вызвало то, что чучело было наряжено в ту самую куртку, в которой Коля проходил почти всю зиму, и подпоясано тем же замызганным обрывком веревки, который, несмотря на насмешки, использовал вместо ремня наш магнитолог. Только перед самым отъездом Коля решился расстаться с этой одеждой.

После погрузки оборудования и приборов я задержался на льдине, чтобы попрощаться с лагерем. Медленно шел я по направлению к посадочной площадке. Низкое солнце освещало льды. Ослепительно сверкали под его лучами чуть подтаявшие вершины ледяных валов и торосов. Огромные ледяные глыбы отбрасывали длинные синие тени. Тишина. Кругом ледяная пустыня. Только следы колес на дороге напоминают, что здесь тоже есть люди.

Я уже почти дошел до узкого прохода в высокой гряде торосов, за которыми находится посадочная площадка, как мое ухо уловило далекий гул мотора. Вскоре шум стал громче, и вот уже вдали показалась маленькая точка, которая затем превратилась в самолет. Мазурук! Быстро ныряю в проход между торосами и сразу попадаю на посадочную площадку. Возле палатки — люди. Они приветливо машут снижающемуся самолету.

Плавно коснувшись колесами льда, самолет немного пробежал и остановился. Первыми, как всегда, выскочили механики, а за ними в дверях показался и сам Мазурук. Последним выскочил наш старый знакомый — кинооператор Женя Яцун. Он сразу деловито забегал с киноаппаратом по льдине, словно и не улетал отсюда.

Самолет быстро загрузили, и мы с Колей, едва успев попрощаться со всеми, поднялись в кабину. Трудно передать те противоречивые чувства, которые нахлынули на меня. Конечно, очень хотелось домой. Я так соскучился по жене и ребятам, устал от тяжелой работы и полной опасностей жизни на дрейфующем льду. И в то же время как жалко покидать льдину, которая стала нашим вторым домом!

Самолет в воздухе. И опять, как 376 дней назад, мы прильнули к иллюминаторам, но теперь чтобы в последний раз взглянуть на свою льдину. На миг я увидел посадочную площадку, одиноко стоящую там палатку и небольшую группу людей, машущих нам руками. Завтра и они последуют за нами!

Около 4 часов утра самолет сел на остров Врангеля. Незабываемое чувство испытал я, когда мои ноги коснулись твердой земли. Я находился в каком-то забытьи. Незнакомые люди окружили нас и, как самые близкие друзья, горячо обнимали. Они не дали нам даже прикоснуться к нашему грузу и повели нас в поселок.

Механик полярной станции, переселившись к соседу, уступил нам свою комнату. Несмотря на раннее утро, была жарко натоплена настоящая баня. В кают-компании для нас приготовили изумительное угощение, но из всего обилия блюд самое большое впечатление произвел на нас белый хлеб — пышный, свежий, с хрустящей корочкой, вкус которого мы уже почти забыли.

Наконец идем спать. Ложимся в настоящие постели, на тщательно выглаженное белье. Как приятно спокойно раздеться в тепле и забраться под одеяло, от которого мы тоже отвыкли… Несмотря на все пережитое, едва моя голова коснулась подушки, я моментально заснул.

Мы проснулись, когда в окно уже пробивались солнечные лучи: был двенадцатый час дня. Понежившись еще немного в мягких постелях, решили вставать. Не торопясь я оделся, расчесал свою длинную бороду, которую успел отрастить на льдине и не хотел сбривать до Ленинграда, чтобы удивить, словно Дед Мороз, своих ребят.

Сегодня у нас праздничное настроение. Первый спокойный день. Никуда не надо торопиться! Не нужно больше думать о «тонкой ледяной корочке», а можно уверенно ходить и по-настоящему отдыхать. Странно, за что ни возьмешься, все кажется необычным. Обыкновенный умывальник, и тот привел нас в умиление. Долго мы плескались возле него, подставляя под его теплые струйки наши лица.

Прошло три дня. Вот наконец пришел последний самолет. Операция по снятию участников дрейфа станции «Северный полюс-2» успешно завершена. Одиннадцать товарищей опять собрались все вместе на острове Врангеля, а покинутая нами льдина будет продолжать свой дрейф на север. Мы же через несколько дней будем дома.