Лесные узоры

ХИТРЫЙ ФАЗАН

Из своего далекого детства помню, какую радость доставляла погоня за фазанами. Они любили закрайки полей в мелких кустарниках, где густые ползучие травы переплетались с держи-корнем или, по-нынешнему, леспедецей двуцветной, с лещиной, шиповником и мелким дубнячком. Идешь краем поля и видишь, как мелькает в бурых травах темно-зеленая головка петуха, никак не желающего подниматься на крыло. Кинешь в него комком земли или припустишь вдогонку, и вдруг… Даже если этого ждешь, почему-то все равно получается вдруг, — из кустов с шумом, хлопаньем крыльев взовьется кверху рыжее пламя, и пока придешь в себя от неожиданности, фазан осмотрелся и взял курс. Пролетит он метров пятьдесят — сто, а летит он всегда прямолинейно, низко над землей, распушив длинный хвост, и снова ищи, догоняй его, гадай, куда он будет делать перебежки по густой траве.

По красоте, по силе эстетического воздействия на душу человека с фазаном может сравниться разве только тетерев-косач, черный петух с красными бровями и лирообразным хвостом, подбитым белыми перьями, но никак не утка. Говорят, будто достались эти белые перья черному тетереву от лебедей на память о том, как пытался он вместе с ними улететь на зиму в теплые страны, да сил недостало на дальнюю дорогу. Февраль — март — время тетеревов, когда они рассаживаются на высоких березах или талинах, кормятся почками и греют бока на солнышке. А фазаны — эти ни весной, ни летом, ни тем более зимой показываться не любят, летают неохотно и больше прячутся в травах, ведут скрытный образ жизни. Зато «одежка» у фазанов веселей — золотистая, с зеленым отливом. Трудно найти других птиц, которые так оживляли бы наши поля и перелески в Приамурье, как фазаны. Но из-за того, что это птицы оседлые, они в первую голову и становятся добычей охотников, и ныне фазана встретить — большая редкость.

Несмотря на ежегодные странствия по краю, я уже давно не видел фазанов и считал, что с ними покончено. Правда, год назад, поздней осенью, когда небо дышало снегом и лес стоял хмурый и затаившийся, подался я к старой вырубке, засаженной сосенками — деревом, для наших мест несвойственным и потому непривычным для глаз. По краям вырубки высились старые осины с «гнездами» омелы, и я глазел по верхам, но все же боковым зрением уловил какое-то движение в стороне. Живо повернувшись туда, я увидел голенастую серую курицу, шустро обегавшую меня по орешнику. Подумал, что это тетерка, порадовался, что хоть какая-то живность да обосновалась рядом с санаторием, что ни одни сороки да вороны заселяют окрестности, и никому не стал об этом говорить. Скажешь одному, тот другому, а третий за ружье и пошел упромысливать. А долго ли выследить тетерку?!

Но, как оказалось, это была не тетерка, а фазануха. И вот, совершенно случайно, вблизи этого же места, я и увидел красавца-фазана. Произошло это уже весной.

Был теплый, солнечный апрельский день. С полей согнало снега, но под пологом леса, на опушках еще лежали влажные сугробы. Разбрызгивая снежную кашицу на тропке, вышел я на луговину, раскинувшуюся между санаторием и деревней. Она лежала рыжая, с плавинами по буграм, а за ней узкой полоской прорисовывалась протока с побелевшим льдом. Ничего интересного для себя не узрел: рыжая пустая луговина, белесое небо, плавины, как старые кости, — и я повернул назад. На опушке, рядом с высокими жухлыми травами, лежали пласты снега, здесь чернели развалистые ивы, и я очень скоро облюбовал уголок, где можно было написать этюд, вполне отвечавший общему состоянию природы и моему настроению.

Усевшись на сухой плавине метрах в двадцати от опушки, я раскрыл этюдник и принялся за работу. Был предвечерний час, от деревьев по снегу тянулись ко мне синие тени, я старался все это ухватить, работал, не замечая времени и никого вокруг. Откуда и когда появилась собака, я не заметил. Остановившись на сугробе, который я писал, она принялась облаивать меня очень настойчиво, не подходя ни на шаг ближе.

— Ну чего ты, глупая, раскричалась? — пытался я ее урезонить, но достигал обратного — еще более ожесточенного лая.

Она облаивала меня, как зверя на охоте, когда стараются держать его на месте до прихода хозяина. И хозяин ее пришел со стороны санатория — еще молодой мужчина, потрепал ее по затылку, она сразу утихла, и они подались куда-то к деревне. Я быстро завершил этюд, сложил краски и кисти, взял этюдник на ремень…

Я не полез через сугроб, где мог начерпать в ботинки снегу и где только что стояла собака, а взял правее, там снегу не было, намереваясь по сухому выбраться на дорогу. Шуршала под ногами высокая прилегшая трава, не пырей, а какая-то ползучая, густая, наподобие горошка, накрывшая землю будто сеткой. И тут, ошеломив меня внезапным хлопаньем крыльев, из-под самых ног вырвался вверх фазан и понесся в лес. Ах, какой шикарный петух таился в траве, пока рядом с ним стояла собака и лаяла на меня! Он прятался бы и дальше, если б я не набрел прямо на него.

«Хитрый фазан, — подумал я, — с большой выдержкой». И мне стало радостно, что эти красивые птицы не перевелись еще у нас. Может, кто другой и подосадовал бы на моем месте, что из-под носа ушел такой петух, что под рукой не оказалось ружья, но я обрадовался. Сколько можно стрелять?! Почему надо обязательно стрелять, если кто-то живой еще летает, бегает? Скоро вообще не увидишь живности, если только охотиться, не прилагая сил к восстановлению дичи. Ведь фазанов, тетеревов, даже глухарей вполне можно разводить без особых на то затрат, такой опыт есть. Как ни жаль, но не получается еще у нас мирного соседства с живой природой. Если и случается, что зверь или птица доверятся иному доброму человеку, так все равно себе на беду: идя с доверием к другому, гибнут, не встретив ответного чувства. И если фазан все же выжил рядом с многолюдным поселком, так в том заслуга не людей, а самой птицы, проявляющей чрезмерную осторожность и выдержку.

Пусть живет фазан. Уже одно сознание, что он существует, будет радовать добрых людей.