Лесные узоры

ВЕСЕННИЙ БУКЕТИК

Жена ругается:

— Целый день, в бумаги зарывшись, сидишь, слова не скажешь. Надоел. Уходи с глаз, буду знать, что одна…

Вижу — постарел я, сединой покрылся и впрямь надоел ей такой. Уйду в темный лес, пусть попробует поживет без меня, тогда поймет, как одной — хуже или лучше.

Вышел я из дому в чем стоял, руки за спину и пошел. Ухожу, жена, даже не оглянусь, раз так. Май разгулялся вовсю, тепло, солнышко сияет так приветливо. На огородах народ в земле копается, грядки ладит, картошку сажает. Иду мимо, а дорожка наторенная прямо к ногам ластится, остановиться не дает, все вперед да вперед манит, туда, где лес за маревом голубеет. Туда я и путь держу. Там я и подумаю, как мне быть дальше.

Дорожка в кусты — я по ней, она под железнодорожный мостик — и я туда же. А от нее, как от расплетенной веревочки, туда тропка, сюда другая, и нет дорожки, лишь следы коровьи за стадом, прошедшим на пастбище. Раз такое дело, можно напрямик идти.

В кустах сухие листья, трава полегшая, веточки, зимними студеными ветрами обитые. Кое-где среди жухлой травы зеленая проклюнулась, листики разные. Дружной семейкой взошли и распустились амурские фиалки, а рядом папоротник. Старые побуревшие листья как придавило снегом, так и лежат смятой розеткой, но из центра уже пробились упругие рыжеватые побеги с закрученными в колечки верхушками. Словно пружинки, сдерживаемые какой-то силой, так и кажется, что сейчас они — треньк! — и распрямятся.

Торопится на свет чемерица, проткнула слежалую листву зеленым копьем, вот-вот развернет широкие плиссированные листья: «Нате, коровы, ешьте меня. Глядите, какая я зеленая да сочная!» Но коровы знают, наешься — околеешь, и обходят ее сторонкой.

До чего же тихо в лесу и пахнет чем-то, вроде прелью немного да соками разными древесными, сразу и не разберешь, а приятно.

По кустам какая-то серая лиана вьется, провисает. Может, лимонник? Мои знакомые уже давно просили меня принести этой лианы. Надломил, попробовал. Нет, не он. Кажется, виноградник. Вот и усики, завитые спиральками, которыми лиана на кустах держится. Как это я сразу не заметил?

Вдруг по земле промчалась тень какой-то птицы. Глянул кверху, а это ворона. Уселась на сушину и на меня смотрит.

— Кар-р! Куда идешь?

— В лес за лимонником. А тебе-то что?

— Кр-ры! — эдак недовольно промолвила ворона. Наверное, хотела сказать, мол, бездельник, потому и ходишь в такое горячее время вместо того, чтобы гнездо строить. Еще и сухую траву подожжешь… Взмахнула крыльями и умчалась к большим осинам, которые росли у подножья сопки, невдалеке.

На тех осинах, как шапки, темнели большие гнезда. Так можно было подумать. Но я уже знал, что это не птичьи жилища, а кусты омелы — зеленого паразитирующего кустарника. Врос он корнями в тело осины, пьет ее осиновую кровь. Веточки у омелы кривые, ломкие, густо усеянные по весне яркими красными ягодами, листочки округлые, кожистые и зимой и летом одним цветом — желто-зеленые.

На пути ровные светлые палки торчат из земли в разные стороны. На них ни веточки, хотя и поднялись выше метра. Странные побеги: толще пальца, а ни одной почки и концы словно обломанные. Откуда же у них растут листья?

Присмотрелся, а это молодая поросль маньчжурского ореха. С концов палок, будто козочкины копытца, пробиваются почки. Летом они развернутся в целые ветви с большими перистыми листьями.

Вышел к ключику, а близ него такая чаща, что и не продраться. Чего только тут нет: малинник и маньчжурский орех, шиповник и лещина, ясень и ольха, береза белая и черная даурская, дуб и осина, липа и клен, сирень амурская и ива. Ива уже отцветала, роняла на землю пушистые желтые, как только что проклюнувшиеся цыплята, комочки — соцветья. Не в ладах это дерево с учеными.

Мы, простаки, различаем два вида ивы: собственно иву и тальник. Первая — раскидистая, широколистая, кудреватая, с толстым корявым стволом, вся изогнутая и растет в лесу на сырых местах и на лугах. Тальник — высокий, стройный, кожица у него зеленая, хорошо лупится, листья узкие, длинные, под ветром серебром играют. Тальником окаймлены берега рек, и растет он густыми зарослями. Весной из него мальчишки режут палочки, удилища да еще свистульки выделывают. Все, кажется, понятно и просто.

А ученые говорят, что ив у нас на Дальнем Востоке около тридцати видов, да еще гибриды всякие, а тальника как такового и нет. Есть всякие корзиночные лозы, приречные и козьи ивы, но не тальник. Какая же это лоза, если тальник рубят на колья, на жерди, на шесты и есть такой, хоть дом из него строй. Не признает ученый мир нашего народного названия «тальник», укоренившегося на пол-Сибири и весь Дальний Восток, как не признали и российских названий ивы — ракита, верба. Академик Комаров против ученого мира тоже не пошел и в своем определителе растений о тальнике — ни слова. Лоза.

Возле ключа все усыпано белыми цветами, желтыми и голубенькими. Последние настолько нежные, что, кажется, это и не цветы вовсе, а брызги чистого весеннего неба, павшие на землю.

Набрал я полную руку цветов, только-только удержать, любуюсь, дышу их ароматом. Какая прелесть! Еще и лимонничка найти бы. Должен быть возле ключика лимонник. Прошел немного — есть. Серая гибкая лиана туго обвила молодое деревце, поднялась вровень с его ветками. Вроде бы дружба — водой не разольешь, а на самом деле — борьба — не на жизнь, а на смерть. Или лиана задушит деревце, перерезав ему кору, или деревце, если крепкой породы, разорвет лиану и присушит ее. Так ее и зовут — лиана-древогубец.

Потянул я лиану, надорвал кору, и сразу запахло остро лимоном, будто вот он, передо мной, на блюдечке, порезанный на ломтики лежит. Хоть садись да чай пей под такой запах. Раньше староверы и охотники всегда вместо чаю лимонник заваривали, очень вкусный напиток получался. И полезный.

Стою, сматываю лиану в клубок, как веревку, и вдруг кукушка. Сначала вдалеке, а потом совсем близко: ку-ку! ку-ку!

Сунул я руку в карман, а там… Батюшки! Да у меня всего тридцать копеек в кармане. Вот не вовремя подвернулась кукушка со своим первым кукованием. Быть мне теперь без денег целый год. На этот счет у народа примета верная.

— Ку-ку! — прокуковала птица совсем рядом и засмеялась коротко, словно смешинкой поперхнулась: такой большой, мол, а глупый…

Подумал я, и в самом деле — неужто я денег не заработаю?! Руки-ноги целы, голова на плечах — заработаю. Приободрился я и зашагал быстро и весело. Чего-то к дому потянуло, да и кушать захотелось. Может, вернуться, с женой помириться?

Вот и кустарники поредели, а за ними — болотце и поселок. И тут, откуда ни возьмись, заяц. Большой, линючий, белая шерсть вперемешку с серой клочьями на боках висит. Скок, скок и остановился, темными длинными ушами повел, на меня косым глазом посмотрел:

— Чего тебе здесь надо? — вроде бы спрашивает.

— Не бойся, зайчик, я не член союза охотников, тебя не трону. Просто мимо иду.

Посмотрел заяц на меня, видит, в самом деле без ружья. Повел ушами, постриг ими воздух в раздумье.

— Ладно, я тебя не боюсь, только, знаешь, у меня дела — зайчиха в кустах ожидает.

И поскакал через кочки по своим заячьим делам, только белое подхвостье мелькает. То зад, то черные уши, то зад, то уши… Засмеялся я, махнул рукой: ох, насмешил! Ну тебя.

Домой, домой! Ноги у меня длинные, что ни шаг, то по целому метру отхватывают. Целиной к дорожке вышел, а сбоку на бугорке — фиалки. Посмотрел я на свой букет: беленьких много, два желтеньких есть, а вот голубеньких маловато, И сорвал я несколько фиалок, вложил в букет — красиво. Фиалок мне и не хватало. Приду, отдам цветы жене, скажу:

— Не сердись на меня, непутевого. Видишь, голубые цветы — это радость, белые — легкая печаль, а желтые — измена. Вот и прими меня вместе с радостями и печалями. А желтеньких здесь всего два цветика, потому что изменяю я тебе только ради книг и весеннего леса.

Засмеется она, приласкает меня и усадит за стол обедать.