Лето без каникул

25

Игорь спешил домой. Опять отец. Все видели, все, наверное, смеялись, когда Про́цент тащил его. А кое-кто злорадствовал: никак это Игоря батька — ну и ну! Один в начальстве, другой в пьянстве.

Когда Игорь увидел на кухне отца, тот сидел перед матерью и жалобно причитал, втянув в плечи встрепанную голову:

— Что же теперь делать, жена?

— А я тебе не жена.

— Все равно должна меня понять.

— И понимать не хочу.

— Значит, тюрьма! — произнес отец безнадежно. — Тюрьма.

Увидев сына, Наталья Захаровна сказала, презрительно отвернувшись от мужа:

— Вот, доходился, казенные деньги потерял.

— А я не потерял. Вытащили их у меня.

— Пьяный был. А вытащили или потерял — всё одно.

— А может быть, и растратил, — сказал Игорь, не здороваясь с отцом и проходя через кухню в горницу.

— Растратил? Еще скажешь — пропил.

— Может, и пропил.

— Да мне их утром только дали. Как же мог я их пропить? — И, видимо считая, что на это Игорю нечем ответить, назидательно изрек: — Коль не понимаешь, не говори. — И тут же признался: — Из этих денег всего десятку и взял. Да и то свою. Она мне вроде командировочных полагалась…

— На суде объяснишь…

Когда отец пошел в свою баньку, Игорь спросил у матери:

— Не выдумал он про деньги? Откуда они у него?

— В детдоме подрядились столовую строить. На лес дали. А лес детдому обещал Иван Трофимович.

— И пусть расплачивается.

— Нам тоже придется отвечать. Дом общий… Опишут дом.

— Не опишут, — не очень уверенно ответил Игорь.

Игорю не хотелось думать об отцовских делах. Поест и направится к Андрею на переправу. Не откладывать же свои комсомольские дела. И все же думал об отце. Да и все словно сговорились напоминать ему о нем. Когда он подошел к переправе, паром был на другой стороне. На берегу сидела Нинка. Теперь все свое свободное время она проводила около Андрея, и Игорь не удивился, что встретил ее здесь, у сходен. Игорь пошутил:

— Маленьких в плавание не берут?

— Не берут, — охотно подтвердила Богданова.

— Жди меня — и я вернусь?

— Боится, что я возьму баклушу.

Они стояли у самой воды, Нинка смотрела на паром, покачивающийся у другого берега, и по лицу ее блуждали солнечные блики вечерней реки.

— Твой отец вернулся?

— Он мне не отец.

— Я понимаю, тебе тяжело.

— Да перестаньте напоминать мне о нем! Надоело слушать.

Андрей подогнал к причалу паром, ловко закрепил свою посудину и, сбросив трап, сошел на берег.

— Ты где пропадал, Игорь? Тебя искал Игнат Романович. Должны вот-вот подтащить дисковую борону.

— Мне надо с тобой посоветоваться, — сказал Игорь. — И Нина здесь очень кстати. Я был в городе сегодня.

— Знаю, дед Ферапонт уже докладывал.

— У Яблочкиной.

— Я так и думал, — кивнул Андрей. — Чего она тянет с нашим заявлением?

— За этим и ездил.

— Разрешила? — иронически спросила Нинка.

— В том-то и дело, что опять советует подождать.

— А чего ждать? Не понимаю! — выкрикнул Кочергин.

— И я не понимаю, — поддержала Богданова.

— А я понимаю, — сказал Игорь. — Она боится.

— Да чего тут бояться? — снова спросил Андрей. — За нас боится?

— Не за нас, а за Русакова.

— Чепуха какая-то, — сказал Андрей. — Да я сам говорил с ним. Спросил: «Иван Трофимович, а примете меня в колхоз?»

— А он что?

— Пожалуйста, говорит…

— И со мной первый о колхозе заговорил, — сказала Нинка. — Пришел на птицеферму и спросил: «Как, Нина, думаешь в колхоз вступать?»

Игорь смутился. Он ничего не понимал. С одной стороны, Русаков… А вот с другой…

— Не в тебе дело, Нина. Ты, конечно, вступишь. А надо, чтобы все пошли за тобой. Неужели ты против? — И в эту минуту он совершенно ясно представил себе, что надо предпринять. — Знаете, что я предлагаю? Через несколько дней начнется сенокос. Предлагаю создать комсомольскую сенокосную бригаду. И показать, на что мы способны. А с последним стогом — дать наше заявление. И решение общего собрания. Все вступаем в колхоз. Вот так же, как остались в Больших Пустошах! Так как, поддержите?

— Ну конечно! Это ты здорово придумал, — с воодушевлением воскликнула Нинка.

С ней, хотя и с меньшим энтузиазмом, согласился Андрей.

— На сенокосе нам надо по-настоящему сработать. — И тут же спросил подошедшего к парому деда, своего сменщика: — Ферапонт Фадеич, ты утром сегодня работал, не замечал, что трос вроде как длиннее стал?

— Длиннее? — переспросил Ферапонт и с удивлением взглянул на Андрея. — А с чего бы ему стать длиннее?

— Он мне не докладывал, — ответил Кочергин, — а вот длиннее стал, это факт. Вот раньше ролик останавливался у самой спайки, а теперь на две четверти не доходит.

— Не иначе как река обмелела, — решил Ферапонт. — А мель — она, известно, узит берега.

— Но трап как стоял, так и стоит…

— Это тоже верно, — согласился Ферапонт. — А может, трос от жары растянулся? Рельс — что железное бревно, а летом тоже длиннее становится.

Так Ферапонт и Андрей препирались до тех пор, пока по булыжному взвозу не загромыхала дисковая борона. Ее дробный стук заглушал колесный трактор, которым управлял Игнат.

— А ну, отойди, ребята, еще задену.

Игнат втолкнул борону на паром. Игорь закрепил ее врастяжку длинной цепью.

— А на той стороне как, Игнат Романович?

— Вытянет другой трактор. Вон он идет. Счастливого плавания!

И укатил.

Когда отчалили от трапа, единственным пассажиром парома был сменщик Андрея дед Ферапонт, который, как бывал обычно на работе босой, в одних бязевых штанах и нижней рубахе, так в этом облачении и переправлялся на другую сторону в гости к какой-то своей родне.

Дед Ферапонт стоял у перекладины и философствовал по поводу того, что вот и он, наконец, пассажир.

— Любо-дорого вот так ехать и смотреть, как другие тянут трос, а ты стоишь, знай себе, покуриваешь и поглядываешь по сторонам, так сказать, любуешься природой. Хорошо быть пассажиром! Особенно если тебе проезд бесплатный. Эх, были бы Большие Пустоши поближе к городу, я бы заместо парома на железную дорогу пошел. Там, сказывают, дают в году бесплатный билет в любой конец — туда и обратно по всей стране. Ух, и закатился бы куда подальше! Ну, к примеру, верст за тысячу. Все-таки интересно, как там, за тысячу верст от Больших Пустошей, люди живут.

И вдруг Ферапонт увидел, словно трос отказался повиноваться ребятам, баклуши вырвались из рук, и тут же баржа круто повернула вдоль реки и медленно поплыла по течению. Он только и успел подумать: «Трос оборвался, паром несет на камни, ох, царица небесная, спаси и помилуй!» И закричал:

— Прыгай, ребята! Убьет на камнях. — Но так как ни Андрей, ни Игорь не прыгнули, он закричал еще громче: — Ну что ты, черт безногий, стоишь?.. На камни идем! В щепку разнесет! — И, уже не ожидая, когда прыгнет в воду Андрей, перекрестился и, как был — в бязевых портках и нижней рубахе, так и махнул за борт.

Через несколько минут Ферапонт уже был на берегу и весь мокрый бежал вдоль берега и кричал:

— Ой, спасите! Ой, ратуйте!

К нему со всех сторон спешили люди. Но как спасти плывущий к камням паром, никто не знал.

Едва баржу повернуло вдоль реки, Игорь сразу понял, что оборвался трос.

— Андрей, надо и нам прыгать. Бросит на камни — пропадем!

— Разворачивай цепь!

— Разнесет в щепу!

— Делай, что говорю. Крепи цепь на тумбу. — И, не ожидая, пока Игорь выполнит его приказ, намотал другой конец цепи на колеса дисковой бороны и стал толкать ее на край парома.

— Ну как, закрепил? А теперь сюда. Давай ее в воду!

— Ты с ума сошел.

— Толкай, говорят. Может, удержит вместо якоря.

И в следующее мгновение дисковая борона всей своей тяжестью сорвалась с парома и плюхнулась в речку, подняв в воздух брызги взбаламученной воды. Ребята замерли. Удержит этот якорь баржу или будет волочиться следом за ней?

— Надо было бросить ее боком, а не колесами, — сказал Игорь. — Может быть, скорей зацепилась бы.

— Да вся бы поверху шла. А тут — все диски на дне.

Хотя баржа явно замедлила ход, все же течение тянуло ее все дальше и дальше, и вот уже на повороте вдали показались пороги.

— Хоть бы зацепило ее, окаянную! — с отчаянием, чуть не плача, закричал Андрей.

— Сними протез!

— Успею.

— За меня в воде держись!

Неожиданный толчок сбил их с ног, они перекатились на другую сторону парома. И там лежали у самого бруса не двигаясь, прислушиваясь к поскрипывающей барже — движется она или только покачивается на речной быстрине.

— Андрюха, а вроде как заякорило.

И все же сразу подняться не решились. Черт ее знает, эту посудину. Еще качнется, поплывет, и начнет ее ломать. Но баржа стояла на самодельном якоре крепко.

Через полчаса на берегу показались два восьмидесятисильных трактора. На лодке Игнат Романов подвез к парому конец троса, и втроем они зачалили им паром. После этого Игнат скомандовал:

— А ну, на лодку пересаживайтесь, ребята!

— Я не могу, — сказал Андрей. — Не полагается мне уходить с парома. Не по закону.

— А как трос оборвется да по тебе ударит, это будет по закону? Ну, давай, время не веди.

Против этого трудно было что-либо возразить Один раз их трос миловал, второй раз рассчитывать на это было уже слишком опасно. Лодка прошла мимо парома, взяла немного в сторону, и в это время Игорь увидел, как баржа слегка подалась вперед, развернулась и, таща за собой затопленную борону, пошла все быстрее и быстрее вверх по реке.

На берегу их обступила толпа. Андрей сокрушенно сказал Русакову:

— Не знаю, Иван Трофимович, как все случилось. Пришлось заякорить бороной. Иначе бы от баржи щепки остались.

— Это было бы полбеды. От вас ничего бы не осталось.

— Не осталось бы, верное слово, не осталось бы, — запричитал откуда-то вынырнувший Ферапонт. — Уж я-то кричал им, Иван Трофимович, а они что глухие. Ну, думаю, один выход: надо прыгать, людей звать, может, помогут. Небось слыхали? Оно, конечно, я пассажиром был, так сказать, не обязанный, ну а все-таки сознательность есть у меня и опять же опыт, ну я и подмог.

— Вижу — помог, даже весь промок.

— В воде был — сухим не вылезти.

— Стараешься вылезти.

— Зря напраслину возводишь, Иван Трофимович. Чего мне стараться? Мою собственную личность должен был спасать паромщик, а я сам выплыл.

— Ладно, дед, будем считать, что оправдался. — И Русаков сказал ребятам: — Ступайте домой, тут и без вас справятся.

Когда поздно вечером Игорь пришел домой, то застал в горнице Русакова. Не его ли ждет председатель? Но тут же все понял: за столом сидела мать, напротив — понурый отец, а между ними Иван Трофимович. Все ясно, ведь деньги, что потерял отец, предназначались колхозу.

Отец говорил:

— В пиджаке деньги были. Хотя пьян был, а как вышел из автобуса, помню, еще пощупал карман — тут ли? Все в порядке было. А потом словно в омут провалился… Очнулся, когда Васька Про́цент меня тащил по деревне. Он взял, больше некому!

— Не о том ты говоришь, Егор, — перебила его мать. — Ну пусть Васька Про́цент. А ты его поймал? То-то и оно. Надо где-то деньги достать, Иван Трофимович, а может, рассрочку колхоз даст?

— И вы, Наталья Захаровна, не о том говорите, — сказал Русаков.

— Да мы с Игорем за год расплатимся.

— Так, значит, Егора вызволите из беды, а сами себя подведете!

— И вы, Иван Трофимович, не о том говорите, — вмешался Игорь. — Отцу я бы все до копейки отдал. Сам бы голодал. Только разве он мне отец?

— Не смей так говорить! — крикнула на сына Наталья Захаровна. — Не смей! — И умоляюще взглянула на Русакова. — Иван Трофимович, что же делать? Что же, так и пропадать человеку?

— Есть один выход, Наталья Захаровна. Думаю, что правление на это пойдет…

— Вы дайте ему только рассрочку. Он со своих заработков выплатит.

— Нет, на это мы не можем пойти… Под фу-фу мы лес отпустить не можем… А выход такой. Становись, Егор, на стройку нового птичника. И заработаешь, и с долгами расплатишься.

Отец порывисто поднялся.

— Дешево купить меня хочешь, Иван Трофимович.

— Мое дело такое — хозяйственное. Но не купить тебя я хочу, а сгубить не хочу! Подумай и завтра дай ответ. А то детдом и так телефон оборвал: деньги посланы, когда будет пиломатериал?

Русаков попрощался и пошел на улицу. Игорь догнал его у ворот.

— Иван Трофимович, когда на пойме сенокос начнем?

— С поймой задержка вышла. Вода чуть не до июня стояла. И получилось — на суходолах сено стогуем, а с поймы — ни травинки…

— Еще дня три-четыре ждать?

— Не больше.

— Вот я и хотел с вами, Иван Трофимович, поговорить о сенокосе на пойме. А что, если нам создать отдельную бригаду выпускников. Как вы думаете?

— Я, Игорь, понимаю тебя, но боюсь, выйдет ли?

— А почему нет, Иван Трофимович. Это Же не постоянная бригада… Будем жить где-нибудь в сарае… А за стряпуху и питание высчитаете.

— В стряпухе ли дело, Игорь?

— А выработку дадим — никому за нами будет не угнаться.

— Охотно верю.

— Так зачем же нас смешивать со всеми?

— Наоборот, я хочу выделить вас. Пусть весь колхоз видит, вот какая у нас молодежь! На тракторной косилке кто? Ребята! На подборщике и стогометателе кто? Они же! И ремонтируют всю технику на сенокосе они…

— Тогда тем более, — стоял на своем Игорь, — я не понимаю, почему вы не хотите, чтобы мы создали отдельную бригаду?

— Да потому что мало скосить траву, ее надо высушить, подвезти, сметать. А ежели я пущу за тобой только ваших ребят, так мы без сена останемся. Пойми, Игорь, простую вещь: за широкозахватной косилкой еле-еле управятся все Большие Пустоши. Вот ежели с ручными косами пойдете да будете рассчитывать скосить два гектарчика, тогда, конечно, можно организовать отдельную бригаду. Этого ты хочешь? Уверен, что нет. И вряд ли тебя поддержат твои товарищи. А если сомневаешься — давайте решим вместе.

Русаков махнул Игорю и зашагал по ночной деревенской улице. Неужели ребята предпочтут работать самостоятельно? Ведь, что ни говори, заманчиво было бы выйти на сенокос своим кружком. Косцы они слабые, что с них взять! А за такими косцами и сгребальщикам дела маловато. Главное — своя компания! Девчонки, мальчишки. Хватит времени повеселиться да подремать под стожком — ведь с танцев приходят поздно. Но нет, предпочтут косить не меньше тридцати гектаров в день, и всю технику соблюдать в порядке, и быть среди народа: людям норма, и им такая же!

Мысль о том, что представляют ребята как единое целое, не раз вызывала раздумья у Русакова. Как произошло, что они пошли за Игорем? Школьный коллектив, чувство единства? Нет, коллектив их был весьма нестоек, и как только кончили школу, они бы разбрелись по жизни. Но и в Больших Пустошах каждый из них живет какими-то своими особенными, не всегда ясными желаниями в настоящем и надеждами на будущее. Нет у ребят общих жизненных замыслов, разные их ждут судьбы, школа не закрепляет детскую дружбу на всю жизнь. Так почему же все-таки ребята пошли за Игорем?

В сумеречной темноте ночи Русаков заметил, что кто-то стоит у калитки его дома. Ночные приходы всегда не к добру. Жди беды. И тут же узнал Андрея Кочергина.

— Ты чего не спишь, Андрейка?

— На переправе был, смотрел трос. Подпилили его, Иван Трофимович, в самом конце.

— Знаю. А чтобы не заметно было, несколько жилок оставили да грязью закидали…

— Но зачем это сделали? Кто сделал?

— Кто — пойди найди! Вряд ли сыщется виноватый. А зачем — это для меня ясно. Расчет был. И немалый. Переправу в щепки — машины на ту сторону не перебросим, ну и придется колхозу на поклон идти: люди добрые, скосите. Хоть половину себе возьмите, а скосите. Счастье, дисковка на пароме оказалась, и ты догадался заякорить ею посудину.

— Надо бы к утру связать трос.

— Мастерским уже дано распоряжение, чтобы к шести часам — не позже.

— Надо бы к трем. К рассвету.

— Да ведь паром с шести начинает работать.

— А чтобы все видели: кто-то думал колхозную переправу нарушить, а она, чуть забрезжило, уже в ходу. Как вы? Не против? Тогда я пойду на свой крейсер. Передам ваше распоряжение и помогу срастить трос.

И, ничего больше не сказав, зашагал к реке, припадая на одну ногу. Русаков посмотрел ему вслед и подумал: великое дело коллектив, но чем он силен, не такими ли личностями, вроде этого парня, Андрея Кочергина? А иные требуют — не давай ей воли, под сомнение бери, не доверяй. Такая личность взяла бы да и сиганула в речку вроде деда Ферапонта, а паром о камни…