Летописцы Победы

Николай КУЛЕШОВ. В ПОЛОСЕ ПЕРЕДНЕГО КРАЯ

Путь от Москвы до Праги самолетом два часа, поездом — двое суток, а у нас он занял полных четыре года. Через огонь сражений, надолбы, рвы, минные поля — далекая дорога, залитая кровью и покрытая пеплом сожженных городов и сел.

Четыре года от Москвы до Праги пешком с длинными остановками на оборону и стремительными наступлениями.

Каждый пришел на войну своей дорогой, у каждого была своя судьба. Я пошел на войну с группой журналистов «Строительной газеты». Было это так. В начале июля 1941 года секретарь Свердловского райкома партии вручил путевки добровольцам. Листок бумаги, на нем — номер воинской части и адрес сборного пункта. Каждому задавался только один вопрос: «Стрелять умеешь?» И тут, признаться, кое-кто лукавил, отвечая на это утвердительно.

Спустя несколько дней в школьном дворе, что в районе улицы Чехова, собралось почти полтораста человек. Какие-то люди, одетые в полувоенную форму, выкликали фамилии, формировали отделения и взводы. Так была создана 1-я рота истребительного батальона Свердловского района Москвы.

В первом взводе, куда я был зачислен, оказалось много моих коллег-журналистов, в том числе работников редакции и издательства «Известия». Помню Михаила Круглянского, Иону Андронова, Юлия Медведовского, Эдуарда Нуркаса, Петра Еркина, Зельмана Гуревича, Виктора Захарова. Взводом командовал лейтенант Сергей Петров — фотокорреспондент «Строительной газеты», а политруком роты был Михаил Габович, известный в те годы артист балета Большого театра.

22 июля фашистская авиация обрушила на Москву первый бомбовый удар. С той минуты рота была приведена в боевую готовность. Расположением нашего взвода во время воздушных тревог был район площади Пушкина, а опорным пунктом — здание «Известий». Вдоль всего фасада на три-четыре метра в высоту штабелями были уложены мешки с песком. Они плотно закрывали стеклянные витрины. В подвальном этаже, где разместили типографию, стояли наборные кассы, а рядом с ними — койки, противогазы, огнетушители. Их владельцы состояли в редакционном отряде противовоздушной обороны.

В роте создали стенную газету. Меня избрали редактором. Делали ее на четырех-пяти листах ватмана. Известинцы шефствовали над газетой: снабжали бумагой, красками, печатали фотографии и даже несколько раз на линотипах набирали тексты заметок и статей.

В коридорах редакции то и дело встречались знакомые журналисты в военной форме. Продиктовав корреспонденцию с фронта, они мчались снова на передний край.

Потом, спустя годы фронтовой жизни, пройдя через огонь боев, мы вспоминали свои первые «сражения» в районе площади Пушкина, когда бросались гасить сброшенные гитлеровскими стервятниками зажигалки, ликвидировать пожары или уходили в кромешной тьме наглухо зашторенного и затемненного города во время воздушных тревог нести на улицах патрульную службу, вслушиваясь в каждый шорох и всматриваясь в непроглядный мрак.

…Обстановка на фронте накалялась. Враг подходил к Москве. 16 октября 1941 года, в 5 часов утра, роту подняли по тревоге, раздали гранаты, по сотне патронов — начался марш.

Помню то осеннее туманное утро. На улицах редкие прохожие. Москва ощетинилась «ежами», надолбами и проволочными заграждениями. Батальон идет через Каменный мост, сворачивает на Калужское шоссе, на рубежи под Наро-Фоминск. А вскоре, сформировав из наших истребительных батальонов полнокровную дивизию и присвоив ей номер 158, нас направили на Калининский фронт, под Ржев, в самый огонь сражений. Здесь я был назначен редактором дивизионной газеты «За победу».

Сформировать редакцию и типографию удалось без особого труда. Среди личного состава дивизии было немало журналистов и полиграфистов.

Хозяйством редакция обзавелась быстро — помогли москвичи. В кузове одного грузового автомобиля установили печатную машину, в другом — наборные кассы. Бумажные рулоны перевозили на телегах.

Корреспонденты Игорь Голубев, Владимир Ногач, Аркадий Новочадов, Владимир Лазерсон ранним утром отправлялись в роты и во взводы. Возвращались к вечеру. Их репортажи, организованные ими заметки красноармейцев немедленно шли в номер. Если не хватало времени, материал диктовали прямо наборщикам. Тут же сочиняли шапки, заголовки. Как только полосы были сверстаны и вычитаны, печатники, пришедшие на фронт из типографии «Правды», запускали движок, а когда он выходил из строя, вручную крутили маховик печатной машины. Ранним утром со свежими оттисками мы отправлялись на передний край, к нашим читателям.

Дивизионная двухполоска вмещала всего тысячу с лишним строк, что составляло одну страницу обычной газеты. Но мы приспособились к этому. Оперативная корреспонденция занимала 50–60 строк, заметка — 20–30, зарисовка — максимально 80 строк. Никаких длинных «въездов» и «заходов». Сразу о деле. Выработался свой стиль, своя манера. Короткая рубленая фраза, простой доверительный разговор с солдатом. Заголовок энергичный, каждая заметка предметна, конкретна, учит, советует, передает боевой опыт, на ярких фактах раскрывает лицо врага.

Фронтовая обстановка требовала от нас в короткие сроки освоить специфику военного дела. Неоценимую помощь в этом оказывал нам начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Степан Гаврилович Белов, за плечами которого была военная академия и опыт политработника в кадровых частях.

Встречались с ним часто. Белов знал каждого из нас. Бывало, встретит корреспондента дивизионки в роте, во взводе, внимательно расспросит о заданиях, сообщит новость, интересный факт. Часто заходил и в хату, в которой располагалась редакция. Возьмет в руки номер газеты, за что-то похвалит, за что-то пожурит, ознакомит с боевой обстановкой. Его рекомендации газете основывались на знании дела, партийности, анализе конкретных задач дивизии.

Руководитель политотдела поощрял инициативу, добрыми советами помогал шире смотреть на происходящие события.

Однажды корреспондент газеты Владимир Погач принес сообщение о том, что в одном из наших подразделений солдат Копылов из снайперской засады поразил врага. Через несколько часов после выхода номера в редакцию пришел С. Белов.

— Газете надо писать о Копылове, — сказал он. — Но этого мало. Пишите о том, как овладевать снайперским искусством, устраивать засады, маскироваться. Печатайте фотографии лучших снайперов, передавайте их опыт.

Редакция воспользовалась этими рекомендациями. Снайперское движение в подразделениях дивизии стало одной из главных тем газеты.

В ту пору вышел новый Боевой устав пехоты. Он в полной мере учитывал опыт первых месяцев войны, вносил много изменений в характер построений воинских подразделений, в их действия на поле боя, по-новому определял роль и место командира в бою.

На совещание политработников начальник политотдела вызвал меня. Я слушал его выступление и думал, какую роль, кроме публикации пропагандистских материалов о новом Боевом уставе, может сыграть газета.

После окончания совещания С. Г. Белов приказал мне остаться.

— Вот что, редактор, — сказал он, — надо найти яркую и доходчивую форму освещения Боевого устава. Я попросил командира дивизии создать небольшое подразделение, которое в показательном порядке будет отрабатывать каждое требование нового Боевого устава, а газете надо публиковать об этих учениях обстоятельные отчеты.

Для освещения в газете учений я выделил журналиста лейтенанта Л. Новочадова. Он придал своим отчетам форму живых рассказов о действиях одиночного бойца, отделения, взвода, роты в наступлении и обороне. Эти корреспонденции предварительно смотрел и корректировал С. Г. Белов, что во многом предопределило их практическую пользу и успех. Их перепечатали газеты других дивизий нашей армии, а затем и газета Калининского фронта «Вперед на врага».

…Овладев новым Боевым уставом и воспитав сотни метких стрелков, московская дивизия усилила нажим на гитлеровские позиции. В нашей газете появлялись все новые имена героев ожесточенной битвы. Корреспонденты дивизионки В. Ногач, И. Голубев, Л. Новочадов из пекла сражений добывали материалы, которые назавтра становились достоянием личного состава всех рот и взводов.

Шли недели и месяцы битвы на дальних подступах к Москве. Слава о героизме и доблести воинов нашей дивизии перешагнула границы Калининского фронта. С ее опытом приезжали знакомиться военные корреспонденты центральных газет: Василий Гроссман, Александр Кривицкий.

В один из осенних дней 1942 года в редакцию газеты вошел связной с телефонограммой прибыть в политотдел 30-й армии, которой командовал Герой Советского Союза генерал- лейтенант Д. Д. Лелюшенко.

Захватив на всякий случай подшивку дивизионной газеты, я на коне отправился в путь. Преодолев за пару часов пятнадцать километров, оказался в маленькой деревушке, недавно отбитой у врага, где располагался политотдел армии.

На широкой полянке, убегающей в сторону речки, стояла группа военных. Среди них был начальник политотдела.

— Вас хотел видеть Эренбург, — сказал он и повернулся в сторону пожилого человека в шинели без погон.

Эренбург протянул мне руку. Немного сутулый, с усталым лицом, с бровями, нависшими над глубоко посаженными глазами, в солдатской пилотке явно не по размеру головы, Эренбург вынул трубку изо рта.

— Расскажите о своей дивизии.

Помню, мой рассказ был формальным и напоминал рапорт:

— 158-я стрелковая дивизия, — начал я, — сформирована из бойцов истребительных батальонов ряда районов Москвы. Почти все коммунисты и комсомольцы. На Калининском фронте с февраля 1942 года. Ведет непрерывные наступательные бои…

— Это я знаю, — сказал он. — Расскажите о людях, о том, как они воюют, как ведут себя в бою, как приспособились к фронтовой жизни…

Он взял меня за руку, отвел в сторону и, задавая вопросы, повел к избе, возле которой лежало несколько бревен.

Наступали осенние сумерки. Илья Григорьевич присел на бревно.

— Меня очень интересует ваша дивизия, потому что она целиком состоит из людей, которые еще вчера были сугубо штатскими: рабочими, инженерами, актерами, журналистами. Расскажите о биографиях, подвигах, делах своих фронтовых товарищей.

Эренбург слушал внимательно.

— Интересно, — сказал он, — а не смогли бы вы прислать мне подшивку вашей газеты?

— Подшивку? Охотно. И не прислать, а тут же вручить: она здесь…

Эренбург протянул руку… А меня вдруг осенило:

— Я дам вам подшивку только с одним условием: я вам — подшивку, а вы пришлете в нашу газету свою статью.

Илья Григорьевич улыбнулся:

— Согласен.

Через четыре дня в нашу редакцию поступила статья И. Эренбурга размером в три страницы, напечатанная прописными буквами на портативной машинке.

Статью мы тут же опубликовали на первой полосе. Надо было обладать могучим талантом журналиста, проницательностью, глубоким знанием характера советского человека, великой ненавистью к врагу, чтобы с такой страстностью рассказать о подвигах воинов-москвичей.

В июле 1943 года, когда пополнялся личный состав газеты 38-й армии «За счастье Родины» (Воронежский фронт), я получил назначение в эту редакцию. Она располагалась в маленькой деревушке вблизи города Сумы.

Газета была такого же формата и объема, как и дивизионка, но штат редакции намного больше. Здесь я встретил заместителя редактора майора Павла Попова, ответственного секретаря старшего лейтенанта Якова Майкопского — человека с атрофированными ногами и ходившего на протезах, художника старшего лейтенанта Евгения Ведерникова, фотокорреспондента Давида Минскера и группу корреспондентов: майоров Семена Угрюмова и Макса Кусильмана, капитанов Степана Вовка, Эммануила Беренсона, Игоря Урманова, Михаила Афонина, Александра Кременского, Константина Струганова.

Редактор газеты подполковник Александр Кочкуров был опытным журналистом, прошедшим в свое время школу «Комсомольской правды». Он знал, как вести газету, что ждет от нее читатель — солдат переднего края.

В дни наступлений он ввел, как мы называли, челночный метод работы всего личного состава. В редакции оставались только редактор и ответственный секретарь, все остальные журналисты отправлялись на передний край, в батальоны и полки, которые действовали на главных, решающих направлениях наступающей армии.

В каждую часть редактор отправлял двух корреспондентов. Через двое-трое суток, а бывало, и чаще они сменяли друг друга. Пока один находился в боевых порядках, другой отписывался. Этот метод и жесткий график движения журналистов обеспечивали своевременную публикацию оперативных материалов. Именно так действовала редакция в период наступательных операций 38-й армии за города Сумы, Ромны, Прилуки, при форсировании Днепра, в боях за Киев, Львов, в Карпатах, Польше, Чехословакии.

Журналисты нашей армейской газеты строго соблюдали правило: быть непосредственными участниками событий. Запрещалось брать интервью в тылах армии, у раненых, в госпиталях и медсанбатах. На это были серьезные причины. Вышедший из-под огня раненый солдат, офицер порой находился какое-то время в состоянии шока и потому не всегда мог точно воспроизвести обстановку боя. Вот почему нам необходимо было своими глазами видеть, как сражаются бойцы, уметь сделать верные выводы о действиях отделения, взвода, роты, батальона, орудийного расчета, танкового экипажа. А потом, в короткие перерывы между боями, тут же, в окопе или блиндаже, в овраге или в лесочке, помочь солдату или командиру написать заметку в газету.

Части 38-й армии, ломая яростное сопротивление гитлеровцев, упорно продвигались к столице Украины. В нашей газете на всю первую страницу появились шапки: «Нажимай, братцы, пробивай путь к Киеву!», «Здравствуй, Днепр! Мы пришли — освободители!», «Вперед, братцы, за Днепр!», «Атакующего врага отбрось и отбей!» А под этими шапками — репортажи, заметки, солдатские письма, доставленные час-два назад корреспондентами газеты с переднего края. Вот, например, как это было.

27 сентября 1943 года в батальон капитана Саввы, которому было приказано на нашем участке фронта первым форсировать Днепр, редактор направил Степана Вовка, фотокорреспондента Давида Минскера и меня. Роли распределили так: Вовк и Минскер с первым десантом — взводом старшего сержанта П. П. Нефедова — отправляются на правый берег Днепра, а я обязан был ночью, как только этот взвод на лодках и подручных средствах отчалит от берега, прибыть в редакцию и тут же написать материал. Затем вернуться в батальон Саввы, на смену Вовку, который вместе с Минскером, вернувшись па левый берег, должен сдать репортаж о первом десанте. Выполнили все точно. Мой репортаж о форсировании Днепра взводом Нефедова назывался: «Они первые форсировали Днепр». А начинался он словами: «Нет, никогда не забыть этой ночи…» Репортаж был написан за считанные минуты, ночью набран, и ранним утром газету читали бойцы, штурмующие Днепр.

В следующем номере газета опубликовала организованный Вовком подробный рассказ заместителя Нефедова сержанта Новоселова о том, как прошло форсирование Днепра и как шел первый бой на правом берегу.

Теперь пришла моя очередь отправиться на правый берег. За прошедшие сутки здесь уже сосредоточилось несколько наших батальонов, пытающихся в ожесточенных схватках расширить плацдарм. Бой был отчаянный. Ночью я благополучно вернулся в редакцию и в коротком репортаже рассказал о подвиге рядового Семена Немокшонова.

Я написал о том, что часть берега Днепра немцы превратили в отвесную стену высотой около трех метров. Зацепиться не за что, а наверху — враг, его траншеи, дзоты, лесные завалы. Они преграждают путь к Киеву. Семен Немокшонов подбежал к стене, на секунду остановился и вдруг крикнул так, чтобы все слышали: «Становись на плечи! Через меня, вперед!» С этими словами он расправил плечи, уперся руками о стену и широко расставил ноги. На него вскочил один боец, другой, третий. И с плеч туда — наверх! А рядом — справа и слева — по примеру Немокшонова поднялись и другие живые лестницы. Все это произошло очень быстро. Бойцы как снег на голову свалились на фашистов. Вдруг упал командир роты старший лейтенант Набережный. Немокшонов поднял раненого, отнес в безопасное место, потом догнал товарищей и, видя, что в строю не осталось офицеров, крикнул: «Командует ротой рядовой Немокшонов!» Он бросился вперед, увлекая за собой бойцов.

Об этом подвиге было рассказано не только в газете. На другой день Немокшонову была посвящена специальная листовка, которая заканчивалась стихами, написанными секретарем нашей редакции Яковом Майкопским.

Ранним утром 6 ноября 1943 года Днепр был затянут седой дымкой, накрапывал мелкий дождь. На рассвете тысячи орудий еще раз открыли по противнику массированный огонь и танки, сопровождаемые пехотой, ворвались в столицу Украины.

Я вошел в Киев вместе с командиром 1140-го полка 340-й дивизии Процепко. Центр города — Крещатик — еще горел. На улицах убитые. Через освобожденный город, преследуя противника, спешили колонны наших войск. Редакция ждала моего материала. В час, когда я только-только закончил корреспонденцию, меня разыскал ординарец начальника политотдела армии и приказал явиться к нему.

Задание генерала было предельно ясным. Ему стало известно, что кто-то из бойцов 167-й стрелковой дивизии водрузил над зданием правительства Украины Красное знамя. Мне поручалось собрать об этом подвиге обстоятельную информацию. Генерал сказал, что 167-я дивизия направлена на левый фланг нашей армии и двигается в район Васильково — Фастово.

На попутных машинах где-то за городом Васильково догнал эту дивизию, собрал материал и направился в обратный путь.

…Помню, когда я уже подходил к Киеву, в сторону Западной Украины — Львова, Карпат, летела эскадрилья наших бомбардировщиков. Над Киевом реяло Красное знамя…

Прочитал написанное и подумал: ведь еще ничего не сказал об организаторской работе газеты, о том, как она установила связи с тылом, с родственниками героев битвы, о большой кампании под рубрикой «Письма о ненависти», о серии интересно задуманных пропагандистских материалов, о том, как организовали на страницах газеты школу боевого опыта, и о многом, многом другом. Но ведь я не пишу историю армейской газеты, а лишь восстанавливаю эпизоды, оставшиеся в памяти.

Почти с первых дней боев за Правобережную Украину я часто бывал в батальоне, где парторгом был Ефим Перевалов. Мы с ним очень сдружились и порой говорили об очень личном. И вот после одной такой встречи я опубликовал в нашей армейской газете материал о подвиге Ефима Перевалова, который назвал «Письмо неизвестной девушке». Поскольку эта публикация, на мой взгляд, в какой-то мере отражает жизнь фронтовика не только в условиях боев, но и, так сказать, в личном аспекте, я позволю себе привести из нее несколько абзацев.

«…Вы где-то рядом, но я не знаю Вас, ни Вашего имени, ни лица. Может быть, мы встречались с Вами на дорогах наступления и, поздоровавшись, разошлись. Как жаль! Я рассказал бы Вам о Ефиме Перевалове.

За Днепром все еще идут жаркие бои. Немцы держатся за каждый метр земли. Но мы должны освободить Украину. Это знает каждый боец. Об этом горячо, убежденно говорил солдатам парторг батальона Ефим Перевалов.

После очередного боя Ефим собрал коммунистов, времени было очень мало, может быть, всего пять минут. Но в эти минуты он сказал им о героях сражения и обязал каждого из них передать этот рассказ в своих отделениях и взводах. Потом он вынул из полевой сумки десяток «Боевых листков». На них карандашом были написаны короткие, как боевое донесение, заметки о подвигах воинов батальона. Один из листков он вновь положил в сумку и сказал: «Теперь пойдем в роты. Скоро новый бой».

Ефим пришел в роту за несколько минут до начала атаки. Предстоял трудный прорыв сильно укрепленной опушки леса. Бойцы лежали в наскоро вырытых окопах. Ефим вынул «Боевой листок» и передал его бойцу. Тот прочел и передал соседу. В листке говорилось о тех, кто сейчас читал его и через несколько минут пойдет в бой. И это, Ефим знал, поднимало у них солдатскую гордость…

Начался бой. Ефим, пошел в атаку. Осколок мины поразил командира роты. Старшим теперь оставался Ефим. Он принял командование и повел бойцов. Атака успешно развивалась. Там в схватке с пятью гитлеровцами парторг вышел победителем, но был ранен. Сейчас он в госпитале и скоро вернется в родной батальон. Его здесь помнят и ждут.

Я знаю: Ефим ничего не напишет Вам об истории своего ранения. Может быть, он даже обидится на меня за то, что об этом написал Вам я. Но я написал потому, что, прочтя эти строки, Вы будете горды подвигом своего верного друга — героя Ефима Перевалова».

Жизнь драматически завершила эту публикацию. Подруга Ефима Перевалова служила в одном из медсанбатов нашей армии. Она прочитала мою корреспонденцию и отправилась на поиски друга. Но встреча не состоялась. В пути она попала под вражеский огонь и погибла. Об этом, еле сдерживая слезы, рассказал мне Ефим Перевалов в нашу последнюю встречу.

Полки и дивизии 38-й армии, сокрушая врага, двигались на запад. Появились первые награжденные орденом Славы. Фотокорреспонденту нашей газеты Давиду Минскеру поручили сфотографировать одного из них. Это было в дни боев за Винницу. Он пришел в подразделение, а солдат — кавалер ордена Славы — был в боевом охранении. Минскер ползком добрался до его окопа. Приготовил аппарат. Вместе с солдатом вылез за бруствер. И именно в то мгновение, когда надо было нажать на спусковой крючок, вблизи разорвался снаряд. Осколок угодил в аппарат, смял его, а кусочек стали рикошетом прошелся по правой руке и вырвал мышцы и сухожилия. Восстановить руку не удалось. Минскер стал инвалидом войны. Но профессию не оставил. Научился фотографировать левой рукой. И три десятилетия после войны работал фотокорреспондентом в системе Министерства нефтяного и газового строительства. Вел фотолетопись создания в стране новой отрасли социалистической индустрии. Все эти долгие годы он был на переднем крае — в тайге и в горах — там, где прокладывали новые магистрали. Теперь Давида Минскера нет уже с нами, но во многих школьных и армейских музеях, в десятках альбомов строителей демонстрируются его талантливые работы о ратных и трудовых подвигах советских людей.

В трудные дни боев за Львов я оказался в стрелковой роте старшего лейтенанта Б. Коростина. Он сидел у чуть-чуть тлевшего костра в наброшенной на плечи шинели. Разговорились. Он был учителем, окончил краткосрочные курсы командиров. Незадолго до войны женился. Жену звать Зоя. Так в тихой доброй беседе минули часы, наступал рассвет. И вдруг он сказал:

— Знаешь, майор, что-то предчувствие у меня дурное, не выйду я из этого боя. Вот планшет, там письмо Зои. Оно написано стихами. Возьми планшет. Если останусь жив, вернешь, а если нет, пусть письмо останется у тебя…

Письмо осталось у меня. Оно на трех страницах большого формата, необыкновенно сердечное, полное нежности и понимания солдатского долга, выпавшего на долю ее мужа Бориса Коростина. Вот несколько строф:

Может, кто и скажет, что несовершенна в этих стихах рифма, не соблюдены, мол, законы поэтики. Может быть. Да разве в этом суть? Они идут из глубины сердца патриотки, родного человека и поэтому были так дороги их адресату — старшему лейтенанту Борису Коростину.

…Был у меня на фронте большой друг — журналист Макс Кусильман. До войны он работал заместителем главного редактора газеты «Машиностроение», которую возглавлял впоследствии легендарный герой Малой земли Цезарь Куников. Они чуть ли не в один день ушли на войну. Их фронтовые дороги разошлись. В подмосковной битве Макс Кусильман — комиссар батальона — был тяжело ранен, а после выздоровления направлен в армейскую газету. Там мы и встретились с ним перед боями за Днепр. Часто вместе отправлялись на передний край. Я не знаю, какие у него были нервы, но он всегда, даже в самые трудные часы боя, проявлял поразительное спокойствие и выдержку. И всегда приносил в газету яркие рассказы о боевых действиях взводов и рот.

У каждого из нас — корреспондентов — были свои привязанности. Мы с Максом стремились чаще бывать в подразделениях 70-й гвардейской дивизии. Он облюбовал полк Гусева, а я — полк Героя Советского Союза полковника Печенюка.

Вот и в этот раз, когда шли ожесточенные бои в Карпатах, на Дуклинском перевале, Макс отправился к своим боевым друзьям. Ему надо было сделать подборку материалов о действиях гвардейцев в условиях горной местности. Гвардейская часть несла большие потери. Тяжело были ранены командир полка и его заместители. Старшим по званию офицером остался майор Кусильман. И он немедленно принял на себя командование. К концу боя, когда сюда были брошены свежие роты, упал, сраженный осколками мины, журналист Кусильман. Тяжелое ранение в голову, полная потеря зрения. Я был у его постели в нашем госпитале, что стоял тогда в польском городе Кросно. Макс был без сознания. Потом его вывезли в Москву. Лечил его академик Бакулев. И поставил на ноги. Но зрение было потеряно на 70 процентов. За тот бой был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. После войны он руководил журналом «На стройках России» и все собирался написать для книги «Солдаты слова» свои воспоминания о многочисленных встречах с С. Орджоникидзе и В. Куйбышевым, но не успел…

В полку Героя Советского Союза Печенюка той же гвардейской дивизии одним из батальонов командовал мой однофамилец Иван Кулешов. Как-то я пришел к нему. Было это на дальних подступах к пограничной с Польшей реке Сан. Но в батальон командир полка Печенюк меня не пустил и велел остаться с ним в небольшой ложбинке, откуда он руководил боем за опушку леса. Тут же вместе с несколькими автоматчиками и связистами была военфельдшер полка лейтенант Лиза Алешина, недавняя студентка медицинского института.

Я стоял рядом с Печенюком, прислушиваясь к его телефонным переговорам. И вдруг крик:

— Убит или ранен? Вынести, немедленно вынести. Посылаю замену.

— О ком речь, товарищ полковник? — спросил я.

— Кулешову горло перебило. Истекает кровью.

И сразу команда:

— Командира минометной роты Бреева ко мне.

Через несколько минут в лощину спрыгнул элегантный молодой офицер. Суконная пилотка франтовато надвинута на лоб с расчетом два пальца от правой брови. На плотно натянутой гимнастерке боевые ордена. Печенюк внимательно посмотрел на старшего лейтенанта и тихо сказал:

— Принимай батальон Кулешова. Он ведет бой вон у той опушки.

Старший лейтенант, круто повернувшись, на одно мгновение остановился возле Лизы Алешиной, что-то ей сказал.

События развивались стремительно. Печенюк вызвал на помощь авиацию. Откуда-то издали по опушке ударили наши орудия. Возле лощины стали рваться вражеские снаряды. Печенюк неотрывно держал связь с Бреевым. И мы услышали:

— Да, да, сынок, поднимай людей в атаку. Что, мало осталось? Поднимай, поддержу огнем.

И вдруг оттуда, с опушки:

— Бреев убит. Прямое попадание мины.

Трубка выпала из рук Печенюка. А дальше произошло такое, что и сейчас, почти сорок лет спустя, трудно без волнения вспоминать.

Военфельдшер Лиза в наброшенной на плечи плащ-палатке стремительно бросилась к месту боя. Печенюк кричал в телефон:

— Где военфельдшер? Где Алешина?

Но она не шла. И только когда стало заходить солнце и все поле напоминало кроваво-красный ковер, мы увидели Лизу. Она шла очень медленно. Подошла совсем близко к нам, остановилась. И мы услышали ее рыдания.

Потом я много раз встречал Лизу на поле боя. Однажды видел, как она вынесла с минного поля двух раненых солдат. Опубликовал о ней в армейской газете очерк «Красные маки». Газета выпустила о ней специальную листовку, ставила в пример ее мужество.

На войне были не только бои и кровь. Война стала неотвратимым бытом для миллионов и миллионов ее участников. А в быту бывает и смешное. На фоне величайших трагедий тех дней, бесконечных тягот фронтовой жизни веселые и смешные эпизоды воспринимались радостно, давая разрядку напряжению всех духовных и физических сил.

Помню, как мы освободили крупный промышленный центр Чехословакии — город Моравска-Острава. Народ ликовал. Наших солдат забрасывали цветами, обнимали, братались с ними. Чешские коммунисты выходили из подполья, формировали городское самоуправление. В здании ратуши был назначен прием в честь освободителей. Приглашено командование 4-го Украинского фронта, командующие армиями, корпусами, дивизиями. Фотокорреспондент нашей газеты старший лейтенант Андрей Петров получил задание сделать фоторепортаж этого исторического события, а мне было поручено подготовить отчет.

Когда все приглашенные собрались за огромным праздничным столом, в зал вошла делегация шахтеров и металлургов. Они несли грандиозных размеров торт, увенчанный сделанной из шоколада фигурой красноармейца. И поставили этот торт в центре стола против командующего фронтом генерала армии Д. И. Еременко. Генерал провозгласил тост за демократическую республику Чехословакию, за прочную и вечную дружбу с советским народом. Потом были благодарственные тосты хозяев. И вдруг мы услышали немного глуховатый голос командующего:

— Майор!

Среди всех бывших тут офицеров майором был только я, все остальные — старшего звания.

Кто-то дернул меня за ремень гимнастерки:

— Тебя зовет.

Я быстро подошел к командующему, вытянулся и отчеканил:

— Слушаю, товарищ генерал.

Но ответа не последовало. Еременко оживленно разговаривал с соседом справа, не глядя в мою сторону.

Я стоял по стойке «смирно» и не знал, что делать. Все еще не обращая на меня внимания, командующий, как мне показалось, очень четко сказал:

— Махнем?

Меня это привело в полное замешательство. Тот, кто был на войне, знает эту забавную игру. В переводе с фронтового языка тех дней слово «махнем» означало: обменяемся. Каждый, принимавший в ней участие, держал в зажатом кулаке какой-либо предмет: зажигалку, спички, авторучку и после слова «махнем» передавал партнеру из рук в руки, не глядя на обмениваемый предмет.

И вот сам командующий фронтом почему-то предлагает именно мне сыграть с ним в «махнем». Тут было от чего покрыться испариной. Я набрался мужества и громко сказал:

— Что, товарищ генерал?

Но генерал, не ответив на мой вопрос и все еще увлеченный беседой с соседом, требовательно повторил:

— Махнем!

«Махать» у меня было нечем. В кармане лежала пачка сигарет, спички, блокнот и пара карандашей. И потом самое главное — кто это посмел бы затеять игру с самим командующим фронтом? Положение, казалось, безвыходным.

И вдруг кто-то быстро меня оттолкнул. Впереди оказался офицер небольшого роста, плечистый, с погонами майора. Он наклонился к генералу и что-то ему сказал. Как оказалось, это был адъютант командующего майор Махнёв.

Потом все смеялись и поздравляли меня с благополучным исходом операции «махнем».

…Советская Армия штурмует Берлин, а наша 38-я, входящая в состав 4-го Украинского фронта, все еще ломает отчаянное сопротивление гитлеровцев и неудержимой лавиной движется на Прагу. Дивизии и полки уже ушли вперед. А мы — заместитель редактора Павел Попов, фотокорреспондент Андрей Петров и я — задержались в каком-то селе на ночь. Утром 8 мая мы продолжили свой путь в трофейной машине. И вдруг впереди, в каких-нибудь ста метрах, увидели колонну немцев, их было около ста. Быстро свернули к лесу, залегли в канаву, сбросили автоматы и приготовились к обороне. Но тут произошло неожиданное. Немцы, завидев нас, вытащили из карманов белые платки и подняли их высоко вверх. И тут же стали бросать оружие. Подошли без оружия трое. Сказали только три слова:

— Гитлер капут. Плен.

Все было ясно. О таком уже знали. Мы подогнали машину, немцы сложили в нее свои автоматы и построились в колонну.

Как потом выяснилось, они, не нарушая строя, так и пришли в наш плен, все повторяя:

— Гитлер капут.

Еще раз перелистываю комплект нашей армейской газеты «За счастье Родины». И невольно обращаю внимание на большое количество портретов солдат — героев боев. Разумеется, техническое исполнение этих портретов далеко от тех, которыми мы нынче любуемся в иллюстрированных изданиях.

Но те портреты, которые опубликованы в армейской газете, очень дороги для нас. Они сохранили для истории лица героев боев. Как же делались эти портреты? Ведь у нас своей цинкографии не было.

После ранения Минскера фотокорреспондентом нашей газеты стал старший лейтенант Андрей Петров, москвич, до войны кинооператор. До отчаянности храбрый, он всегда появлялся на самых горячих участках боевых действий, быстро входил в контакт с командирами подразделений, шел в окопы, боевые порядки, полз к засадам снайперов, фотографировал, выяснял подробности, потом мчался в редакцию, проявлял пленки, печатал и вновь отправлялся на передний край.

Но ведь фотографию без цинкографа в газету не дашь. К счастью, был в редакции рядовой Леонид Моисеев, талантливый художник-самородок. Получив из рук Андрея Петрова фотографию, он при помощи простого перочинного ножа, маленьких стамесок и шил вырезал на цинковых пластинках, отлитых по своему рецепту и способу, портрет воина.

Моисеев так овладел своим искусством, что точно воспроизводил при помощи своего подручного инструмента не только портреты, но и карикатуры и фронтовые зарисовки, которые талантливо исполнял редакционный художник старший лейтенант Евгений Ведерников, после войны получивший широкую известность художника-карикатуриста журнала «Крокодил».

С волнением вспоминаю теперь, спустя десятилетия, дела фронтовых журналистов. Создается ощущение, что ни одна даже очень обстоятельно написанная монография или исторический труд не в состоянии в таком ярком многообразии отразить дух огненных дней Отечественной войны, как это делала наша фронтовая печать. Она — подлинный и правдивый летописец великого подвига Советской Армии в борьбе с гитлеровскими полчищами.