Летописцы Победы

Аркадий ФРАМ. С РАБОТЯГОЙ ШОРИНОФОНОМ

С безграничной благодарностью судьбе, давшей мне в спутники микрофон военного корреспондента советского радио, вспоминаю путь от Прута до Шпрее и Влтавы к стенам рейхстага и Вацлавского Наместья.

Предок нынешнего магнитофона — шоринофон был далеко не совершенен. Бездорожье, большие расстояния, преодолеваемые на трясучей, с грехом пополам переоборудованной полуторке, нередко выводили его из строя. Но фронтовик-шоринофон прилежно нес свою солдатскую службу, записывая боевые эпизоды, рассказы героев войны, представлявших все рода войск. Когда же аппаратура, не выдержав непосильного напряжения, надолго замолкала в ожидании ремонта или замены, приходилось действовать в общем строю военных корреспондентов.

Летом 1941 года на Южном фронте были записаны рассказы солдат и офицеров знаменитой Шепетовской дивизии, кавалеристов генерала А. Ф. Бычковского, летчиков Героя Советского Союза С. Г. Гетьмана, знаменитого снайпера Максима Брыксина, его боевых друзей и других героев.

Осенью 1941 года фашисты сообщили об окружении и уничтожении под Ростовом-на-Дону нашей 9-й армии; сумел, дескать, спастись лишь раненый командарм Харитонов. Это была очередная геббельсовская «утка», и я немедленно записал на шоринофон интервью с Ф. М. Харитоновым, рассказ о том, как «ликвидированная» армия и ее командующий — живой и невредимый — бьют гитлеровцев и готовятся преподать им новые уроки. И действительно, вскоре 9-я армия совместно с другими соединениями освободила Ростов-на-Дону.

Вспоминаются и другие фронтовые передачи и записи, сделанные тогда, в том числе «День Южного фронта» — передача, подготовленная с участием писателей и журналистов фронта.

Одно из крупнейших сражений 1942–1943 годов — битва за Кавказ длилась пятнадцать месяцев. Наступать на всем советско-германском фронте гитлеровцы уже не могли. Главной их целью был захват Кавказа и района нижней Волги.

Единственной истребительной авиачастью в Ростове был полк майора М. Ноги, дислоцировавшийся на центральном аэродроме. 4 июля пал город-герой Севастополь, и гитлеровцы смогли бросить на Ростов шестьсот самолетов. Летчики М. Ноги храбро дрались с врагом, во много раз превосходящим их численно. С 12 по 31 июля летчики Смирнов, Шор, Говорухин, Заяц, Полищук, Коблов и другие уничтожили девяносто четыре бомбардировщика и истребителя врага. Рассказы героев обороны Ростова я записал на аэродроме и немедленно передал в Москву.

Военные действия развернулись в предгорьях Кавказа, перенеслись в леса и сады Черноморья. Враг, прижав наши войска к узкой полосе побережья, рассчитывал сбросить их в море.

Воины Черноморской группы Закавказского фронта с честью выстояли.

Вспоминаются подготовленные в то время радиозаписи из казачьего корпуса генерала Н. Кириченко, с гвардейского крейсера «Красный Крым», сделанные во время боевого похода корабля, и другие.

Осенью того же года мне было приказано отправиться из Черноморской группы войск в Северную, где ожидались большие события. На месте нового назначения я успел подготовить передачу «Сыны Кавказа в боях за Родину». Ее участники — Герои Советского Союза командир батальона морской пехоты А. Гегешидзе и бывший директор средней школы в Нальчике, ставший штурманом авиаполка, К. Карданов и другие — рассказали о славных делах своих боевых друзей.

Как известно, в день нападения гитлеровской Германии на Советский Союз первый удар приняли на себя пограничники. Они же оказались на пути фашистов, вышедших на подступы к Орджоникидзе (Владикавказу). Вскоре здесь был нанесен контрудар войск Северной группы. Эта победа совпала с 24-й годовщиной Октября. Канун и дни праздника я провел в частях, начавших наступление, приведшее к полному освобождению Северного Кавказа.

Навсегда сохранится в моей памяти помощь начальника штаба Закавказского фронта генерал-майора С. Е. Рождественского. Поглощенный почти круглосуточно оперативной работой, он все же урвал время для беседы со мной, подробно обрисовал подготовку и проведение операции. Рассказ генерала Рождественского и все, что я увидел непосредственно в частях, составили большую корреспонденцию, опередившую сообщения Совинформбюро и ТАСС. Эти счастливые для меня дни чуть было не обернулись бедой. Михаил Шкерин, работавший тогда на радио и пославший в эфир радостную весть, рассказывает в книге «Солдаты слова» о нагоняе, устроенном редакции «Последних известий» председателем Радиокомитета Д. А. Поликарповым, в свою очередь получившим внушение от начальника Совинформбюро А. С. Щербакова.

— Как вы смели дать эту корреспонденцию без моего ведома? — бушевал Поликарпов. — Верховный приказал подготовить сообщение о разгроме гитлеровцев под Владикавказом под рубрикой «В последний час», а вы своим возмутительным самоуправством сорвали выполнение этого приказа.

Буря, однако, миновала. Сообщение «В последний час» все же появилось. Звонки радиослушателей, благодаривших за переданную перед тем радостную весть, вознаградили работников редакции «Последних известий» за пережитые треволнения. В итоге довольным оказалось и начальство, сменившее, не показывая этого, гнев на милость.

Вал наступления неудержимо катился вперед.

…На горных склонах седого Кавказа, на скалистых берегах его горных рек приняло боевое крещение одно из танковых соединений. Битва под Ардоном стала стартом ее стремительного марша. Тысячу пятьсот верст прошли танки по Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, станицам Кубани — к Дону.

Танковый батальон вел герой Испании и участник разгрома гитлеровцев под Москвой Петр Волошко. У него давние счеты с германо-итальянскими фашистами. Волошко был 20 раз ранен — трижды в Испании, 17 — в Великую Отечественную. Не совсем послушны перебитые рука и нога. Но он все так же не знает усталости в бою, все той же энергией светятся его глаза. Он хорошо помнит сражение на Хараме — в ущелье, в которое он со своими танками загнал марокканскую конницу и фашистскую пехоту. Под Москвой он бил фашистов из «Голубой дивизии» — соучастников тех, кого он несколько лет назад громил на другом конце Европы.

…Вперед и вперед ведет свой батальон Петр Волошко, круша вражеские танки, пушки, минометы, пулеметные гнезда, укрепления, подрывая железнодорожное полотно.

Весь путь от Владикавказа до Ростова-на-Дону совершило сдружившееся трио военных журналистов — известный теперь писатель и кинодраматург Евгении Габрилович («Красная звезда»), будущий председатель Комитета народного контроля СССР Павел Кованов и автор этих строк (Всесоюзное радио). Работая бок о бок, помогая друг другу, мы передавали в свои редакции зарисовки и очерки о действиях войск, партизан и подпольщиков, о страданиях населения Северного Кавказа под гнетом захватчиков.

Освобождены Ардон, Ставрополь, Нальчик, курорты Минеральных Вод. В Пятигорск Кованов и я вошли 11 января 1943 года вместе с войсками, освободившими город-курорт.

В наших блокнотах сохранились записи о том, что произошло в последние дни фашистской оккупации Пятигорска. Вот что мы, в частности, узнали.

…Художник-гример Мария Федоровна Петрова только что вернулась из театра. Душа ее была охвачена волнением: в памяти вновь ожили блокада Ленинграда, ледовая дорога, по которой был вывезен на Большую землю театр С. Радлова, путь к Пятигорску. Вспомнились лето, прорыв врага на Кавказ, ночь, когда наши танкисты, посадив на свои машины половину труппы, довезли артистов до Нальчика, откуда их эвакуировали с последним санитарным эшелоном. А в следующую ночь уходить было поздно — авиадесант и другие гитлеровские части ворвались в город. Последовал приказ фашистской комендатуры: под угрозой расстрела открыть театр и, изъяв «большевистские пьесы», возобновить классический репертуар.

Началась пятимесячная оккупация Пятигорска.

Но сегодня, 3 января 1943 года, было и радостно и тревожно. Шепотом передавались слухи о быстром продвижении Красной Армии. Близость освобождения чувствовалась в беспрерывном потоке уходивших немецких войск и автомобилей с награбленным добром, в трусливой увертливости фашистских листков, пытавшихся скрыть свое катастрофическое положение на Кавказе.

Стук в дверь прервал ход мыслей молодой женщины. В комнату вошли полицаи.

— Одевайтесь, поедете с нами.

В автомобиле Мария вспомнила, что несколько часов назад люди, сидевшие сейчас рядом, были за кулисами и внимательно разглядывали ее.

Что могли узнать о ней?

Однажды уже было: наследнице дореволюционного владельца дома, из которого полицаи выбросили Марию, она сказала: «И у нас будет праздник». Об этом донесли в гестапо. Тогда Марию вызвали и, жестоко избив, отпустили.

Теперь могли доискаться, что Мария, собирая еду, относит ее советским военнопленным и что она рассказывает о подходе наших частей к Пятигорску. Не узнали ли о другой, самой важной работе, взятой на себя Марией?

Близ Машука автомобиль остановился. Полицаи вышли и повели девушку в лес. У канавы они остановились.

— Что вы хотите сделать? — спросила Мария.

— Сейчас узнаешь, — последовал ответ. — Говорила, что большевики близко?

— Я слышала, что Красная Армия подходит к Пятигорску.

— Да что с ней разговаривать! — крикнул полицай. Он выстрелил в девушку. Мария упала, обливаясь кровью. Как в тумане, она почувствовала, что с нее снимают одежду, срывают с руки часы. Полицаи поволокли Марию к канаве. Голова ее билась о землю, сучья и кустарники царапали ее лицо. Блеснул свет фонаря. Сердце Марии сжалось, вдруг обнаружат, что она жива. Но ей посчастливилось. Бросив Петрову в канаву, истязатели занялись дележом денег из ее сумочки. Затем на потерявшую сознание девушку, заживо погребая ее, посыпались комья мерзлой земли, смешанной со снегом.

Машина умчалась назад, в город. Рана на голове Марии примерзла к смешанному с землей снегу, и, должно быть, поэтому она не истекла кровью.

Очнувшись, Мария выбралась из кювета; падая и вновь поднимаясь, поползла к Пятигорску. Навстречу ей, уже не заботясь о маскировке, включив полный свет, мчались машины: их хозяева удирали из разграбленного и разрушенного города.

Мороз крепчал. Мария уже не чувствовала ни рук, ни ног. Отчаяние охватило ее. Но неужели сдаться, когда час освобождения так близок?

И девушка нашла силы, чтобы спасти себя. Она добралась до пригорода — Белой Ромашки и постучалась в первый же дом. Вышла женщина, подхватила ее и уложила в постель. В матери схваченного гестаповцами советского работника Мария Петрова нашла спасительницу, выходившую ее.

П. Кованов и я разыскали девушку. И Мария Петрова — она была еще в бинтах и повязках — рассказала нам о том, как смерть прошла рядом с ней…

Двадцать три года спустя мы, бывшие военные корреспонденты, и Мария Федоровна Петрова-Новикова вновь нашли друг друга и обменялись письмами. Она жива-здорова, полна энергии и продолжает — теперь уже в Ленинградском Малом театре оперы и балета — служить любимому искусству.

Пути трех друзей разошлись: Габрилович направился на Северо-Западный фронт, Кованов остался на Северном Кавказе, мне приказали ехать на Южный фронт — им стал знаменитый Сталинградский фронт.

Журналистский корпус здесь был представлен достойно. Петр Никитин — будущий член редколлегии «Известий» — был пытливым исследователем человеческих душ и действий; я бы назвал его чемпионом любознательности. Мало кто мог так, как он, вызвать воина на содержательную беседу. Его коллега Константин Тараданкин отлично умел делать для газеты все, что нужно. За два часа он набрасывал темпераментную передовую, фельетон, проблемную корреспонденцию. Сильные, горящие, рожденные большим талантом строки принадлежали порывистому худощавому юноше — военному корреспонденту «Комсомольской правды» Анатолию Калинину, имя которого теперь широко известно.

Царский генерал В. Афанасьев с первых дней создания Красной Армии стал под ее знамя. Этому знамени также верно служил его сын — Борис Афанасьев. Он отморозил ноги на линии Маннергейма, перенес ампутацию нескольких пальцев. Казалось, он не мог выдержать выпавшую на его долю нагрузку. Но выдерживал. Где бы ни работал корреспондент ТАСС Афанасьев, он всегда пробирался в самое пекло, возвращаясь с отменными материалами. В течение примерно года он освещал Нюрнбергский процесс. Он и В. Темин были единственными советскими корреспондентами, присутствовавшими при казни фашистских главарей.

«Правду» достойно представлял Михаил Шур. Его серьезная, вдумчивая, исключительно добросовестная работа сочеталась с хорошим литературным вкусом.

Неистовым военным корреспондентом был сталинградец Василий Коротеев — корреспондент «Красной звезды».

Неутомимым фотоасом называли корреспондента «Комсомольской правды» А. Гличева.

Самым юным из нас был Григорий Шпаков, представлявший Совинформбюро.

В этом составе мы и шли от ворот Кавказа до крайней оконечности Крыма.

В июне на Южном фронте возникла небольшая пауза. Шла десантная эпопея 18-й армии на полуострове Мысхако. Я получил разрешение на несколько дней вернуться к берегам Черного моря и отправиться на Малую землю.

На осунувшихся лицах помощника военного коменданта, краснофлотцев, дежурных и других работников порта можно было прочитать их тревогу за судьбы людей и караванов, отправляемых на Малую землю.

Ждали темноты — только под ее покровом были возможны рейсы на Малую землю. На горизонте угадывались очертания клочка нашей территории. Море было спокойно. Но в обманчивой тихой зеленой глади таились вражьи магнитные мины, шныряли подводные лодки и торпедные катера, и в любую минуту следовало ожидать появления эскадрилий фашистских гидросамолетов и истребителей, а на подходе к Малой земле — шквального огня артиллерии и минометов.

Но вот наши суда строятся и под охраной сторожевых катеров трогаются в путь. Катер № 85, которым командует старший лейтенант Василий Торопков (ныне капитан 1-го ранга), совершил свой первый рейс в памятную штормовую февральскую ночь 1943 года… В тылу у гитлеровцев, в рыбацком поселке Станичка, мало еще кому ведомом, высадился со своими людьми Герой Советского Союза майор Цезарь Куников. Двести шестьдесят девять смельчаков-десантников, разметав проволочные заграждения и подорвав минные ноля, с боем зацепились за прибрежные скалы. В ночь с 7 на 8 февраля катер Торопкова высадил еще десантную роту, а потом совершал рейсы почти ежедневно…

Пересекая узкую бухту, караван судов уходил вперед. С гор побережья доносилась канонада. Это наши артиллеристы, выследив днем бьющие по Малой земле батареи, теперь расправлялись с ними.

Проплываем несколько селений Кубани. Позади остается разрушенный, весь в дыму пожарищ героический Новороссийск. Разрывы становятся все явственнее и оглушительнее — мы подходим к Малой земле. Сквозь туманную дымку, прикрывающую ее очертания, вспыхивают снопы пламени — враг ведет яростный обстрел. Осколки снарядов и мин со свистом сыплются в волны, шумно набегающие на скалы. На минуту становится светло как днем. В небе повисли ракеты: фашисты нащупывают караван. Тут же ввысь взлетают сотни зеленых огоньков — пулеметчики Малой земли, помогая высадке, трассирующими пулями дружно расстреливают ракеты. И снова враг бьет вслепую, его снаряды мечутся по Мысхако, с визгом рвутся на берегу и вокруг судов. Экипажи, ведущие в открытом море разгрузку, не теряют ни минуты. Подошедшие с берега боты принимают массивные ящики с боеприпасами и продовольствием, тюки с подарками Большой земли, новыми кинофильмами, газетами, книгами, журналами. Еще четверть часа, и люди со своей ношей, помогая друг другу, взбираются по скалам на отвесный берег. Желтые молнии разрывов озаряют изрезавшие полуостров ходы сообщения, по которым движется живая цепь. Идти нам не очень далеко — ведь всю территорию Малой земли можно пересечь в течение часа. Короткая проверка — все под тем же огнем, — и нас пропускают в подземные укрепления штаба Малой земли. В этот момент раздается оглушительный грохот, сотрясающий скалы: фашистские эскадрильи сбрасывают в этом районе третий за первую половину ночи бомбовый груз.

На стене одного из блиндажей Малой земли сохранилась торопливо нацарапанная надпись:

«Здесь жили матросы отряда Куникова и будут жить здесь до особого распоряжения».

Рядом другая, более поздняя надпись:

«Матросы отряда Куликова будут жить в веках».

Люди, сделавшие вторую надпись, не ограничились данью уважения своим предшественникам. Они продолжили и обогатили бессмертные традиции первых десантников. Труден был прыжок с Большой земли на Малую. Еще труднее было удержаться в огненном полукольце. Враг не мог оставить в своем тылу десантные группы. Приезжавший в марте в Крым Гитлер поручил командующему 17-й армией Иенеке сбросить советские десантные соединения в море.

Фашистский генерал-лейтенант Ветцель получил приказ прорвать советскую оборону и вновь захватить Мысхако. Фашисты бросили против малоземельцев огромные массы авиации, артиллерии и несколько пехотных дивизий. Восемь суток отбивали яростный напор врага герои Мысхако. Они не слышали друг друга — такой гул висел над Малой землей. Но стояли насмерть. Боевой призыв подполковника П. Штахановского — превратить Малую землю в большую могилу для фашистов — облетел весь гарнизон. Армейские газеты, описывая массовый героизм исторической эпопеи, сообщали о том, как воины устилали подступы к своим позициям тысячами вражьих трупов и умирали сами, не отступая ни на шаг.

В блиндаже куниковцев расположился политотдел. Героика Малой земли стала бытом. Фашисты не рискуют сейчас предпринимать наступление. Но двадцативосьмикилометровая площадь по-прежнему простреливается артиллерией и минометами, бьющими день и ночь.

Хрупкая дверь, ведущая из блиндажа на поверхность, полуоткрыта. Того и гляди, залетит шальной осколок. «Закрывайте дверь», — ворчит кто-то. Дверь затворяется, но через минуту ее снова забывают закрыть. Тесно и шумно. Капитан М. Бурле дает консультацию радистам и перебирает кинофильмы, привезенные с Большой земли. Лектор, маленький, скромный и тихий человек, восторгающийся решительно всем, что он видит на Малой земле, уточняет и дополняет свои записи и заранее волнуется от общения с необычной аудиторией. Инструктор по учету партдокументов по фамилии Коминтерн оформляет дело сержанта Карпа — кандидата ВКП(б). Корреспондент армейской газеты, прибежавший с берега моря, откуда краснофлотцы только что выловили трех летчиков, выбросившихся с парашютами из зажженного фашистского самолета, готовит материал для редакции. Но вскоре в штабе становится свободнее: политработники отправляются на передовую. В гвардейское соединение, где сегодня проводится собрание партактива, путь лежит через весь полуостров. Под лучами солнца Малая земля выглядит не такой мрачной. Правда, на каждом шагу чернеют огромные воронки, не в одной из них побывало по два снаряда, и странно ходить по сплошь перепаханному полю среди вывороченных и расщепленных деревьев. Но по-прежнему упрямо тянутся ввысь колючие кустарники, так же прекрасны чащи горных склонов, зеленеющие под сияющим небом Черноморья. Тяжело израненная земля предстает перед нами в трогательном и суровом величии своих страданий и борьбы, бессмертного героизма ее богатырей. Воющие звуки заставляют поднять голову. В небе сорок фашистских бомбардировщиков. Снова долгий визг бомб, и опять фашистские артиллеристы, словно одержимые, бьют по Малой земле. Нас провожает фотограф соединения, которого все здесь зовут Мишей. Непостижимым образом он научился угадывать, куда в следующий момент перенесут фашисты свой огонь. Авторитет Миши кажется здесь непререкаемым. Он подает команду, и, перебегая по щелям и лощинам, мы с благодарностью убеждаемся в точности его предсказаний.

В густом лесу, среди тщательно замаскированных землянок, собираются гвардейцы-коммунисты. Заслоны автоматчиков окружают место сбора — близок враг. Коротки и горячи речи. Конкретна и подчас сурова критика. На Малой земле прочно утверждено советское знамя. Но благодушествовать не дано никому. Сзади — море, впереди — Новороссийск, Тамань, победа.

Выстоять и победить клянутся гвардейцы-коммунисты — комбат Беляков, старший сержант командир орудия Кудинов, автоматчики Мусаэлян и Степаньян, старшие командиры Малютенков, Власов. (К сожалению, не могу привести имена или инициалы выступавших. Я не успел их записать.)

Спускается ночь. Бдительно несет вахту самый левофланговый боец — горьковский колхозник Зятьков. Всегда начеку левофланговый взвод старшины Якубовского — лучшего снайпера батальона — и вся рота лейтенанта Рыбалкина…

А в штабе промокшие до нитки сбитые фашистские летчики заискивающе передают нашим разведчикам данные о своей группировке. Важность их такова, что легкое сожаление по поводу того, что фашистов извлекли из моря, сразу исчезает.

Двести двадцать пять дней и ночей сражений за Мысхако завершились поражением врага. Малая земля, выстояв, соединилась с Большой землей…

Долгий путь прошел В. М. Торопков со времени описанной мной июньской ночи 1943 года. Свою долю в освобождение города-героя Новороссийска внес и его корабль — в качестве флагмана 1-го отряда катеров Героя Советского Союза капитана 1-го ранга П. И. Державина.

Закончив войну на Черном море, В. М. Торопков командовал Краснознаменным дивизионом сторожевых кораблей. Окончил академические курсы, несколько лет провел на Дальнем Востоке.

Судьба вновь свела нас 14 декабря 1973 года, когда капитан 1-го ранга, кавалер трех орденов Красного Знамени, ордена Отечественной войны 1-й степени В. М. Торопков за успешное выполнение важного задания был награжден третьим орденом Красной Звезды.

— Тридцать шесть лет служу я на флоте, — сказал мне в день нашей второй встречи Василий Мефодьевич, — без флота не мыслю жизни и в приближающемся пенсионном возрасте. Родным морским просторам отдам все силы и опыт. А работа на флоте найдется!

Как известно, Ростов и Таганрог разделяет река Миус, на подступы к которой вышли в ту пору войска Южного фронта. Фашистское командование считало, что созданный им «Миус-фронт» по мощности укреплений и обороны не уступает линиям Зигфрида и Мажино. Длина «Миус-фронта» превышала 180 километров, глубина достигала 20–25 километров. Одних траншей и ходов сообщений здесь было проложено 2540 километров, что в полтора раза превышает расстояние от Миуса до Берлина.

Но пробил час падения и «Миус-фронта». Освобожден Таганрог, давший миру Чехова. На армейском узле связи Бодо не работало либо передавало сверхсрочные донесения. Единственным средством связи оставалась ВЧ. Афанасьев и я — мы работали рука об руку — бросились к начальнику штаба армии, освободившей Таганрог. Попытки Афанасьева связаться по этому аппарату с ТАССом не удавались. У председателя Радиокомитета ВЧ тогда не было. Я решился позвонить наркому юстиции СССР Н. М. Рычкову и передать корреспонденцию его стенографистке: перед войной я окончил Академию права и редактировал радиожурнал «Советская юстиция», нарком знал меня и относился ко мне по-доброму, это придало мне смелости. У Николая Михайловича заседала коллегия наркомата, тем не менее он вызвал в кабинет стенографистку. Слышимость была ужасная. Я в штабе и стенографистка в Москве вопили что было мочи, переспрашивая названия и фамилии. Нарком дважды взывал к моей совести — из-за адского крика в кабинете коллегия не могла работать. Но, в отличие от незабвенного Николая Михайловича, я был бессовестным и додиктовал все до последнего слова.

То, что я раньше всех передал свое сообщение, было случайным везением. Афанасьев работал лучше меня, но, когда аппарат ВЧ в ТАССе освободился, связь прервалась. Борис Владимирович очень огорчился, огорчился за него и я. Впрочем, вскоре пришлось огорчиться и за себя. Через два-три часа у наркома случился сердечный приступ. В спешке, когда Н. М. Рычкова увезли на дачу, мою расшифрованную корреспонденцию об освобождении Таганрога вместе с другими бумагами, лежавшими на столе наркома, заперли в несгораемый шкаф, ключи от которого положили в карман Николая Михайловича. Телеграмма же о том, что материал передан по ВЧ, пришла в редакцию вечером, и, когда позвонили в секретариат наркомата и выяснили, в чем дело, было уже поздно.

В трудных боях наши войска прокладывали путь вперед.

Освобождены Донбасс, Мариуполь, Осипенко, прорвана линия Вотана и взят Мелитополь — ворота к Крыму. Ликвидировано Никопольское предмостное укрепление. Над всей Левобережной Украиной взвилось знамя Страны Советов.

В чудовищную осеннюю распутицу войска 2-го Украинского фронта — так был назван прежний Южный фронт — подошли к Перекопу и к Сивашу. (Предполагалось брать Крым той же осенью, но Ставка, учитывая многие трудности, перенесла операцию на весну, приказав всесторонне к ней подготовиться.)

На подступах к Крыму провели вместе с войсками осень и зиму военные корреспонденты. В День Советской Армии мы пригласили разделить наш скромный ужин своих друзей — работников политуправления, оперативного отдела н врачей штаба фронта.

Военные корреспонденты — «Известий» К. Тараданкин и «Последних известий» — в моем лице — прочли написанные экспромтом шутливые стихи — «О нас обо всех». Вот они:

1) военный корреспондент ТАСС, затем член коллегии ТАСС, парторг ЦК в ТАССе,

2) заместитель начальника штаба фронта,

3) начальник Военторга фронта,

4) военный фотокорреспондент «Комсомольской правды»,

5) фотокорреспондент ТАСС (погиб на фронте),

6) военный корреспондент «Комсомольской правды»,

7) военный корреспондент «Известий»,

8) военный корреспондент «Последних известий по радио»,

9) военный корреспондент Совинформбюро,

10) военный корреспондент «Красной звезды»,

11) военный корреспондент «Правды»,

12) старший офицер оперативного отдела штаба фронта,

13) начальник медсанчасти штаба фронта,

14) заместитель начальника политуправления фронта.

Возгласом «ура» заканчивались наши стихи. И оно же, могучее «ура», раскатилось 8 апреля 1944 года от вод Сиваша до цитадели Турецкого вала. Грандиозный тайфун наступления залпами тысяч орудий и минометов, непрерывными ударами авиации всех видов смел в прах укрепления, о которых командующий 17-й армией Гитлера Э. Енеке вещал: «Крым — на замке. В мире нет сил, способных прорвать нашу оборону. Пусть солдаты спокойно отдыхают в своих окопах».

Но отдыхать не пришлось ни фашистским солдатам, ни самому Енеке. В три дня глубокоэшелоннрованная оборона гитлеровцев была взломана армиями генерал-лейтенантов Г. Ф. Захарова и Я. Г. Крейзера.

Форсирован Сиваш, взят Перекоп. Мощное наступление развивается. Минуя бескрайние золотистые поля, селения, в которых еще три часа назад хозяйничали гитлеровцы, мчатся «виллисы» генералов, руководящих небывалой операцией, танки, отряды мотопехоты; проходит тяжелая артиллерия. Позади Армянск, Джанкой.

Решив объединиться, едем в одной машине — корреспондент «Известий» Петр Никитин и я. Мы в составе подвижного передового отряда подполковника Ленивого, быстрота и смелость действий которого никак не соответствуют его фамилии.

До Симферополя остается 50–60 километров. Внезапно на шоссе начинают рваться снаряды. Разведка доносит: в ближайшем селе Китай — вражеский заслон; на подмогу ему подходят бронепоезда. По команде Ленивого артиллерия выдвигается на огневые позиции, бронебойщики занимают оборону.

Спускаются сумерки. Над полем боя появляются наши штурмовики и истребители. Они долго кружат: в темноте можно ошибиться и ударить по своим. Так и есть, один из штурмовиков сбрасывает бомбы на нас. По счастью, они не причиняют вреда. Взлетают наши сигнальные ракеты; позиции врага окутываются дымом и пламенем. На рассвете наш передовой отряд овладевает селом Китай. Путь вперед открыт. Взят Сарабуз, пленен его комендант. Стремительным ударом взят Симферополь.

Наши войска, наступая с юга, возвратили Родине Керчь, Феодосию, Евпаторию; в три-четыре дня освобождено все южное побережье Крыма и его жемчужина — Ялта.

Успешно продвигался наш фронт. В только что освобожденном селении я «атаковал» командующего 51-й армией генерала Я. Г. Крейзера. Яков Григорьевич на ходу бросил мне: «Через несколько дней будем в Севастополе».

Однако на подходах к этому городу немцы закрепились, и в продвижении войск наступила небольшая пауза. Я уже отправил ряд больших телеграмм о боях под Севастополем и решил, что успею быстро съездить в Ялту, написать о Доме-музее А. П. Чехова.

Смеркалось, когда машина остановилась у дорогого всей стране домика. Навстречу вышла помощница Марии Павловны Чеховой — Е. Ф. Янова.

— Музей уже закрыт, — сказала она.

Стало грустно. Во мне заговорил в эту минуту не только корреспондент, но и читатель, влюбленный в Чехова. Поэтому взволнованно и горячо попросил сделать исключение.

— Я передам вашу просьбу Марии Павловне, — сказала, улыбаясь, Янова.

Через несколько минут она вернулась.

— Мария Павловна просила вам передать, что если вы действительно такой почитатель Чехова, то должны это доказать. Ответьте на три вопроса, и тогда она вам покажет дом.

Послышались шаги, слишком быстрые для женщины такого почтенного возраста, и я увидел милое, приветливое лицо Марии Павловны.

— Вы из Москвы? — спросила она.

— Нет, я приехал из штаба фронта.

Мария Павловна засмеялась.

— Я спрашиваю не об этом, а о том, в каком произведении Антона Павловича и кем говорится фраза: «Вы из Москвы?»

— Это из «Трех сестер». Вопрос Вершинину сестер Прозоровых.

— А откуда это: «Для любви одной природа нас на свет произвела».

— Оттуда же. Первый акт. Слова доктора Чебутыкина.

— А «Черт возьми, разве устроить себе эту гнусность?»

— Это из «Иванова» — реплика графа Шабельского.

— Ну что же, экзамен вы выдержали, — улыбнулась Мария Павловна.

Мы переходили из комнаты в комнату, и обо всем сестра великого писателя рассказывала с той нежностью и преданностью брату, которые помогли создать замечательный музей и отстоять его от разграбления гитлеровцами, хотя они и забрали некоторые чеховские реликвии, а некоторые испоганили.

Близко к полуночи мы втроем поужинали чем бог послал — тем немногим, что было в доме Чехова и в моем пайке.

— Во всем мире у меня остался один самый близкий человек — Оля (народная артистка СССР О. Л. Книппер-Чехова. — А. Ф), — сказала Мария Павловна. — Ни она, ни я со дня, когда гитлеровцы захватили Крым, ничего не знаем друг о друге. Сюда приезжали двое москвичей, обещали дать знать Оле обо мне, но по-прежнему из Москвы ни слуху ни духу. Они, вероятно, забыли о моей просьбе, так что я, пожалуй, не буду и вас затруднять.

— Ну, раз не будете, что ж поделаешь…

Время было позднее. Мария Павловна провела меня в комнату, где мне предстояло ночевать.

Едва рассвело, как я вскочил, сел за руль «виллиса» и помчался в Сарабуз, где стоял штаб 4-го Украинского фронта. Горные дороги были запружены войсками, разбитой техникой. На узле связи вызвал московского дежурного, упросил его передать по телефону Ольге Леонардовне несколько слов о Марии Павловне и принять ответ для нее. Через полчаса из квартиры О. Л. Книппер-Чеховой поступила по Бодо ответная телеграмма, с которой я помчался назад в Ялту. По дороге кто-то сообщил, что наши взяли Севастополь. Голодный и грязный, добрался я до дома Чехова, вручил сообщение от Ольги Леонардовны и погнал машину к Севастополю. (Забегая вперед, скажу, что в 1954 году мне довелось побывать у О. Л. Книппер-Чеховой и напомнить об истории, происшедшей десять лет назад.)

У Байдарских ворот стояла «эмка» с раскрытыми дверцами; в машине едва умещался офицер огромной толщины.

— Товарищ полковник, позвольте представиться — военный корреспондент «Последних известий». Верно ли, что Севастополь взят?

— А вы давно военный корреспондент? — скосил на меня глаза полковник.

— С первых дней войны.

— Так пора бы уже иметь здесь кое-что, — сказал полковник, постучав себя по лбу. — Сколько наши сидели в Севастополе?

— Двести пятьдесят дней.

— Вот именно. И вы хотите, чтобы мы вернули Севастополь за две-три недели. Поезжайте спокойно, десять раз успеете. Так-то, — добавил он внушительно.

Спокойствия я все же не обрел.

Поздним вечером на фронтовых дорогах повстречались Вадим Кожевников и Василий Коротеев; поехали в знакомую нам дивизию, штурмовавшую Севастополь.

Назавтра — 9 мая 1944 года — войска генералов Захарова, Крейзера, Мельника овладели Севастополем — городом русской славы. Прогноз толстого полковника с треском провалился, чему он, несомненно, был чрезвычайно рад.

К мысу Херсонес — к бухтам Камышовая, Стрелецкая, Круглая и другим бежали остатки гитлеровской группировки; это были десятки тысяч солдат и офицеров — с оружием и техникой. Фашистское командование надеялось, задержав наше наступление, вывезти морем свою орду, сгрудившуюся на территории примерно в 15–20 квадратных километров. Эвакуация была назначена на 12 мая. Наша разведка проникла в замыслы врага. Советские воины преодолели мощный вал, возведенный между Севастополем и Херсонесом, и овладели развитой сетью окопов и траншей. Артиллеристы в упор направили на гитлеровцев огонь орудий и «катюш». В наступление пошли танки.

12 мая прогремел последний выстрел батареи лейтенанта Ралюка. Загнанные к морю три тысячи уцелевших солдат и офицеров противника сложили оружие. На Херсонесском маяке парторг пехотного батальона Шаров водрузил кумачовый платок — скромный символ великой победы в Крыму. Через несколько минут подошедший танкист установил рядом большой алый стяг.

Майское солнце озарило поле битвы — кладбище фашистов и их боевой техники. Наш «виллис» с трудом лавирует между сожженными зенитками, автомобилями, бесчисленными воронками.

Колонна пленных бредет к Севастополю. Хвост ее далеко сзади. Среди пленных генералов и офицеров нет генерал-полковника Альмендингера, сменившего в апреле Енеке. Издав грозный приказ: «Держать до последнего солдата Севастопольский обвод, помнить, что никому не должна даже в голову прийти мысль об отходе», Альмендингер сбежал от своих войск.

А на север, чеканя шаг, возвращаются с Херсонесской косы гвардейцы дважды краснознаменной дивизии. В этот день я послал в Москву последнюю корреспонденцию с освобожденного юга нашей страны.

Война подкатывалась к Берлину, до взятия которого оставалось сорок пять дней.

На шоссе, которое вело к предгорьям Судет, среди обломков «мессершмиттов», устилавших захваченный накануне аэродром врага, виднелся КП только что прибывшей сюда авиачасти. Здесь судьба вновь свела меня с М. Ногой — теперь уже генералом, командиром дивизии. В боях между Вислой и Одером его истребители сбили 76 самолетов противника, не потеряв ни одной машины. Митрофан Петрович был все так же скромен и немногословен. Только четверть века спустя я узнал то, что он утаил во время двух наших встреч: в комплекте «Известий» за 1939 год я обнаружил фото, запечатлевшее вручение Почетной грамоты и Звезды Героя Советского Союза трем командирам, среди которых был и М. Нога.

Бывший слесарь авиазавода, командир эскадрильи, участник боев в районе Халхин-Гола, воспитанник Военной академии имени К. Е. Ворошилова, кавалер многих советских и монгольских орденов, боевой генерал-лейтенант М. Нога после войны работал в Академии наук УССР.

Войска антигитлеровской коалиции подходили к Эльбе с востока и запада. Их встреча ожидалась с часу на час.

Каково бы ни было ее значение, главным событием представлялся близкий конец фашистского Берлина, означавший окончательный крах гитлеровской империи.

Я обратился к И. С. Коневу с просьбой рассказать о последних боях за Берлин. Мне предложили подготовить аппаратуру и ждать.

Раза два маршал прошел мимо, не произнеся ни слова.

Не будет ли выпущена синица из рук в поисках журавля в небе? Ведь из-за длительного ожидания может оказаться упущенным немало из того, что нужно видеть собственными глазами… Однако перспектива послать рассказ командующего фронтом о битве за Берлин была так заманчива, что отказаться от нее представлялось невозможным.

Наконец Конев вышел все с тем же непроницаемым лицом; объявили, что записи не будет. Позднее выяснилось: в битве наступил острый момент — армия Венка предприняла наступление, пытаясь разомкнуть кольцо, окружающее Берлин. Мощным контрударом она была отброшена. Естественно, что в минуты, когда решалась судьба операции, маршал Конев не хотел предвосхищать событий.

В этот день передовые части 58-й гвардейской дивизии генерал-майора Русакова встретились на Эльбе — в районах Стрела и Торгау с разведывательными группами 69-й американской дивизии генерал-майора Рейнгардта.

Декадой позже в районе Торгау в старинном замке Военный совет 1-го Украинского фронта принимал Омара Брэдли — командующего 12-й группой американских войск, подошедших к Эльбе с запада. Это были последние часы гитлеровской Германии. Девять десятых ее территории были в руках союзников. Пожар войны, догорая, еще полыхал; над местом встречи барражировала наша авиация.

На лужайке, примыкающей к колоннаде замка, — командующий фронтом маршал И. С. Конев, начальник штаба фронта генерал армии И. Е. Петров, члены Военного совета и другие военачальники, военные корреспонденты.

…Вдали показалась мчащаяся со стороны Эльбы колонна «виллисов». Это, опережая машины Брэдли и его высших офицеров, к месту встречи несутся военные корреспонденты западной печати и радио. Мгновенно ориентируясь, они с ходу «атакуют» руководителей советского командования.

Приезжает Омар Брэдли — худощавый и барственный, профессиональный военный.

В залах замка накрыты столы. На главном столе я поставил микрофон. Проходя мимо, командующий фронтом сказал: «Уберите микрофон». Я сделал вид, будто не слышу. Возвращаясь, И. С. Конев повторил свои слова. Видя, что я притворяюсь глухим, командующий, повысив голос, резко потребовал выполнить его приказ. Делать было нечего; пришлось действовать пером вместе с другими военными корреспондентами.

В речах, звучавших на берегу Эльбы, с восхищением отмечался подвиг Советской Армии, вынесшей на своих плечах основное бремя войны с фашизмом. В канун капитуляции фашистского рейха в обмене речами обоих командующих выражалась надежда, что историческая победа человечества, озаренная светом Сталинграда и Эль-Аламейна, явится залогом такого же успешного разрешения проблем мира и безопасности, на что, добавим мы, так последовательно и неизменно направлена ленинская внешняя политика нашей страны.

И. С. Конев вручил О. Брэдли знамя гвардейской части, первой вышедшей к Эльбе.

В этот день советские и американские генералы и офицеры слушали английские, американские и советские песни. Брэдли аплодировал, но решил, что его надувают — перед ним не фронтовой ансамбль, как ему объяснили, а профессиональные музыканты и танцоры, переодетые в военную форму.

Когда И. С. Конев наносил ответный визит О. Брэдли, перед советским командующим выступили два американских солдата, игравшие на скрипке. Это были знаменитые Я. Хейфец и его сын, специально выписанные Брэдли из-за океана.

В своих воспоминаниях И. С. Конев рассказывает и о другом. На обеде, устроенном Брэдли, советский командующий увидел перед собой микрофон. Считая, что застольный спич пе заслуживает быть записанным и переданным, И. С. Конев попросил микрофон убрать. Ответив, что микрофон отключен, американцы преспокойно записали речь советского маршала.

А я до сих пор жалею, что не записал выступление маршала И. С. Конева в Торгау. Каждое слово, сказанное им сорок лет назад под Торгау, И. С. Конев мог бы повторить и сегодня — в назидание заокеанским поджигателям войны, а запись его выступления в эти знаменательные дни была и будет нужна для истории.

2 мая 1945 года над Берлином в двадцатый раз поднялся аэростат «АН-640» корректировочно-воздухоплавательного отряда, которым командовал капитан И. В. Страшков. Военные корреспонденты «Последних известий» на 1-м Украинском фронте П. Мануйлов и я подготовили тогда радиорепортаж о событии, которому суждено было стать примечательным.

На пленку были записаны боевая задача, поставленная аэростату, рассказ его командира о боевом пути аэростата от Кунцева, под Москвой, до Берлина, рапорт начальника летно-подъемной части лейтенанта Демина о результатах наблюдения.

Вот что зафиксировали последние кадры нашей записи.

— Товарищ капитан! Разрешите доложить результаты наблюдения.

— Докладывайте.

— Артиллерия противника себя не проявляет. Подсчитал до сорока двух очагов пожара в центре города. Мне с воздуха видно: центр города в развалинах, траншеи пусты, мимо колонн пленных идут наши войска. Знамя Победы — над рейхстагом; на Унтер-ден-Линден — наши полки и дивизии. Повсюду белые флаги. Нам, наверно, больше не придется подниматься над Берлином!

Все же аэростату Страшкова пришлось подняться еще раз. Помогая войскам 1-го Украинского фронта, освободившим Прагу, воздухоплаватели-корректировщики выявляли укрывавшиеся в лесах скопления эсэсовских войск, вскоре также сложившие оружие.

7 мая 1945 года… Пять дней назад пал фашистский Берлин. Но на автостраде, соединяющей его с Бреслау, у въезда в главный город Силезии еще сохранилась надпись: «Дорога обстреливается, останавливаться воспрещается». Только несколько часов назад эта надпись стала достоянием истории — гарнизон Бреслау капитулировал.

Восемьдесят один день шли осада и штурм окруженного города. Бреслау вместе с Глогау и Франкфуртом прикрывал столицу рейха. В подземных казематах крепости засел вооруженный до зубов фашистский гарнизон. Бреслау оттягивал к себе значительные наши силы. Ставка Гитлера взывала: «Деритесь, как русские в Сталинграде!» Но ходить за примером теперь можно было и поближе. В Бреслау гитлеровское командование вновь увидело тех, чьей доблести предлагалось следовать: защитники Сталинграда затянули стальную петлю вокруг крепости на Одере.

Мы на КП батальона саперов-сталинградцев майора трижды орденоносца Атамась, действующих в подвале взорванного дома. Свет от движка освещает офицеров, склонившихся над картой города. По подвалу гулко разносится голос московского диктора, передающего известия с фронта.

Саперы, взрывая двухметровые стены, поднимая в воздух тысячетонные баррикады, шагают сквозь разорванные каменные громады; по глыбам металла и кирпича продвигаются пехота и пушки. Шесть раз проникала во вражий тыл со взрывчаткой, толовыми шашками и бутылками с горючей смесью группа старшего сержанта Скаткова. Она выкурила осажденных из шести домов, превращенных в крепость. Пробравшись ночью в квартал, занятый гитлеровцами, сапер Гречко не успел к рассвету выполнить задачу и уйти. Он провел тридцать шесть часов в тылу противника, взорвал восьмой на своем счету дом, в котором держались фаустпатронщики, и благополучно вернулся.

В полуразрушенном доме — КП полка кавалера трех боевых орденов Ивана Федоровича Банатина. Его батальоны одними из первых форсировали Днепр. Тогда когорта Героев Советского Союза приняла под сень своей славы группу лучших воинов полка. Трое из них ведут сейчас бои на улицах, вернее, в домах Бреслау. Полковой знаменосец Герой Советского Союза Иван Федорович Крашенинников пронес боевой стяг к центральным районам Клеттендорф и Клиттерн. Адъютант полка Герой Советского Союза Степан Григорьевич Ситник во главе штурмовой группы пробрался на территорию крупного завода и внезапно, ночным ударом, овладел им. Рота Героя Советского Союза Николая Федоровича Жуковского круглосуточно поддерживает образцовую связь между штабом полка и его батальонами. Среди наступающих нет двух воспитанных полком Героев Советского Союза: майоры Рашутин и Филимонов — слушатели военной академии. Мы были на КП полка, когда из Москвы в Бреслау пришло письмо от Филимонова. Друзья успешно учатся и ждут возвращения в ряды однополчан. В этот день заканчивался бой за огромный дом, занимающий целый квартал: подвалы и два этажа — в наших руках. Третий и четвертый очищаются от фаустпатронщиков и гранатометчиков.

И вот бастионы, подземные казематы Бреслау капитулировали. Мы едем по его центру, мимо завалов и баррикад. На одной из них — плакат: «Стой, проезда нет. Фронт!» Да, он проходил здесь. Потеряв захваченные советскими войсками аэродромы, гитлеровцы соорудили непосредственно в городе на Кайзерштрассе огромное летное поле. Здесь на территории около двух километров были взорваны все дома. Тысячи узников лагеря Бурквейде круглосуточно, подгоняемые плетьми, расчищали завалы, утрамбовывали летное поле, куда по воздуху доставлялись людские резервы и баррикады.

…Массивная башня, носящая имя знаменитого химика Либиха. В ее подземельях-казематах помещался штаб командующего группировкой генерала Нихофа. Страшась окружения, Нихоф и его сподручные перебрались в подвалы городской библиотеки на Зандштрассе, превращенные в неприступные крепостные казематы. В подземных комнатах-отсеках брошено множество оружия, вплоть до крупнокалиберных пулеметов, карты фронта, бутылки из-под шампанского. На столе — последний номер «Шлезише тагесцайтунг», датированный 6 мая 1945 года. В час, когда газетка, вещая об успехах гарнизона Бреслау и о непоколебимости его духа, вышла в свет, фашистские парламентеры с белыми флагами пробирались в наш штаб. Они подорвались на собственных минах. Послали других. Через несколько часов к нейтральной зоне потянулось фашистское воинство, сдающее оружие. В 18 часов 45 минут 7 мая радиостанция группировки передала сообщение о том, что прекращает работу.

Постепенно на улицах появляется население, проведшее три месяца в подвалах. Вальтер Лассман — пастор Иозефкирхе, которую эсэсовцы взорвали, чтобы расчистить территорию для аэродрома, — хочет узнать в нашей комендатуре, где он теперь сможет вести богослужение. Но его возможные прихожане решают более актуальную проблему: они принимаются за очистку и уборку города.

Победа Советского Союза, восстанавливая историческую справедливость, вскоре откроет древнему Вроцлаву путь к воссоединению в лоне родного польского государства.

На этом можно было бы поставить точку, если не упомянуть об одном, если хотите, чрезвычайно «трудном» утре.

Еще в 1944 году мне разрешили пользоваться радиоприемником: он был нужен для ориентации и проверки прохождения в эфире материалов. Корреспонденты газет могли прочесть посланное ими с фронта; переданное в эфир живет несколько минут. Не имея приемника, приходилось месяцами бывать в неведении о результатах своей работы. Приемник был со мной и в Прибалтике, и в Германии. Тем, кто разрешил мне это отступление от тогдашних строгих правил, я дал слово, что не подведу их. Геббельсовскую брехню я ни разу не слушал, но за «Последними известиями» на французском языке, передаваемыми из Лондона, я следил, если улучал свободное и удобное время. Некоторые из моих товарищей не без насмешки относились к моей пунктуальности в держании языка за зубами; они не видели греха в том, если корреспонденты в своем кругу послушают и то, что тогда слушать не полагалось. Но я терпеливо переносил уколы, оставаясь при убеждении, что у войны законы строгие и непреложные.

Берлин был взят. Завершение войны представлялось вопросом нескольких дней.

И вот настало это очень «трудное» утро. Я перехватил первое в мировом эфире сообщение из Фленсбурга о капитуляции Деница. Сказать об этом нельзя было никому: сообщение могло не подтвердиться; малейшее размагничивание способно было принести вред. И действительно, на нашем фронте группа фельдмаршала Шернера, уклоняясь от капитуляции, прорывалась с боями на запад.

Но как трудно было хранить в себе самом радостное сообщение! И кому — корреспонденту, призванному не только первому схватывать новость, но и делиться ею с теми, от контакта с которыми во многом зависит его осведомленность. А тут пришлось быть хранителем тайны, пока она перестала ею быть, до того, когда о событии, которого наш народ ждал 1418 дней, торжественно возвестил ликующий голос Москвы.