Летописцы Победы

Александр УСТИНОВ. ИЗ ЗАПИСОК ВОЕННОГО ФОТОКОРРЕСПОНДЕНТА

Свой первый снимок из тех, что посвящены годам и событиям Великой Отечественной войны, я сделал 23 июня 1941 года. В тот день началась всеобщая мобилизация. Не только те, кто пришел, будучи вызван предписанием, — тысячи добровольцев осаждали районные военные комиссариаты Москвы. Среди них был и я. Естественно, явился с фотоаппаратом…

В армию меня, как «белобилетника», не взяли.

И все же вскоре я выехал на фронт: меня зачислили в штат фотокорреспондентов «Правды». Отправился на берега Волхова.

Болота. Мокрые леса. Бревенчатые дороги, на которых душу вымотаешь, пока доберешься попутными машинами в нужную тебе часть. И дождь, дождь! Нудный, бесконечный, серый…

Спустя неделю послал в редакцию два пакета с негативами. Часть снимков «Правда» напечатала. Это окрылило меня.

На бронепоезде (Ленинград находился уже в кольце окружения) двинулся с теми, кто шел на боевое задание к станции Мга: там сконцентрировались крупные силы фашистских войск.

Операция прошла успешно. Но на обратном пути бронепоезд накрыли вражеские бомбардировщики. От разрывов бомб буквально дрожала земля. Еле-еле удалось проскочить. Зато в «Правде» появилось шесть колонок фотографий.

В моем фронтовом блокноте 1941 года есть короткая запись: «Волховский фронт. Сентябрь. Отважный разведчик. Ленинградский музыкант Дмитрий Павлович Петров. Бесстрашный разведчик. За 10 и 11 сентября уничтожил восемь солдат и двух вражеских офицеров. Принят в кандидаты ВКП(б). Ему помогает двенадцатилетний сын колхозника Саша Попов (снято под Новыми Киришами)».

С ними я встретился так. В конце сентября приехал в дивизию, которая сдерживала натиск фашистских танков и пехоты, рвавшихся к Ленинграду. Обстановка на фронте была крайне напряженной. На земле и в воздухе шли ожесточенные бон.

Комиссар полка посоветовал побывать у разведчиков.

Вскоре на окраине небольшой деревеньки в полуразрушенной избе нашел командира полковой разведки старшину Д. П. Петрова — в недавнем прошлом, как довелось мне узнать, ленинградского музыканта.

Мы сидели у прикрытого хвоей костра на берегу Волхова. По реке плыло много рыбы, оглушенной разрывами снарядов, мин, бомб. В котелке бурлила наваристая уха.

Было тихо. И вдруг где-то рядом зашуршала трава. Старшина поднял карабин, но тут же опустил его. Повернувшись ко мне, тихо проговорил:

— Это наш Сашок. Разведчик, сирота.

К костру подошел мальчонка в потрепанном овчинном тулупе. На поясе — трофейный штык, за поясом — граната.

— Я уже беспокоиться стал, — сказал ему командир. Любовно оглядел паренька с ног до головы, положил руку ему на плечо и спросил:

— А где же корова? Что-нибудь случилось?

Саша присел на землю и с трудом стянул с себя тяжеленные кирзовые сапоги.

— Фрицы не поверили, что я ее пасу. Забрали, а мне автоматом пригрозили.

Мальчик помолчал немного, потом как бы самому себе сказал:

— Ладно, корову еще достану…

Утром старшина Петров, Саша, другие разведчики и я пошли в Новые Кириши. Высокая железнодорожная насыпь, через которую нам предстояло перебраться, простреливалась снайперами. Саша короткими перебежками первым добрался до рельсов и крикнул:

— Быстрей!

В штабе полка мне много рассказали о Саше Попове. Ему двенадцать лет. Отец погиб на фронте. Мать, замученная фашистами, умерла. Сирота увязался за нашей воинской частью, отходившей к Ленинграду, и упросил оставить его на правах боевого помощника разведчиков.

Отважный паренек много раз переходил линию фронта, «пас» коров, а назад приносил ценнейшие сведения.

Перед отъездом из полка я сфотографировал старшину Дмитрия Петрова и Сашу Попова. Потом послал им фотографии. Они ответили мне письмом.

И вот прошло уже более сорока лет. Я снова гляжу на этот снимок. Нет в живых старшины Дмитрия Петрова — он погиб смертью героя в декабре сорок первого года.

А где же Саша? Я знаю, что в марте 1942 года юный разведчик был тяжело ранен, его отправили в госпиталь… Как сложилась его судьба, где он сейчас?

Военные корреспонденты перед отправкой на фронт кроме редакционной командировки получали разрешение от Главного политического управления Красной Армии находиться в частях действующей армии. В первых числах октября у меня кончился срок такого разрешения, и я вернулся в редакцию.

Работу мою одобрили и сказали:

— Немного отдохните и полетите в Ленинград. Будете нашим спецкором и на Балтийском флоте.

Через несколько дней документ Главного политуправления пришел. Теперь требовался допуск политуправления Военно-Морского Флота.

Звонил туда ежедневно. Особенно запомнился день 16 октября 1941 года. После, вероятно, сотой моей попытки соединиться с коммутатором Военморфлота телефонистка сжалилась надо мной:

— Не звоните больше. Они сегодня ночью уехали в Куйбышев.

Так мечта о поездке на флот рухнула.

Я решил поехать в редакцию. Надел полушубок и теплые брюки, оставшиеся у меня с финской войны, вышел из дому. На Плющихе несколько трамваев, не останавливаясь, прошли переполненными, люди сидели даже на крышах. Мне надоело ждать, я забрался на «колбасу» следующего трамвая и, благополучно миновав Тишинский рынок, добрался до улицы Горького.

На главной магистрали столицы было необычно многолюдно. Все куда-то спешили, были встревожены. В этот день сделал несколько снимков: «Рабочие батальоны идут на фронт», «Привал добровольцев у Второго часового завода»… Назавтра эти фотографии были напечатаны в «Правде».

Тяжелой была осень сорок первого года. Упоенные успехами первых месяцев войны, фашистские орды достигли полей Подмосковья. Началась битва за Москву. В считанные дни столица создала 12 дивизий народного ополчения, 25 истребительных батальонов. Тысячи москвичей вступили в коммунистические батальоны.

Враг рвался к столице, шли кровопролитные бои. Гитлеровцы в ходе стремительного наступления взяли Вязьму, Смоленск, подмосковный город Наро-Фоминск в шестидесяти километрах от Москвы. Они подходили к району Крюкова (ныне Зеленоград).

Вечером нас, военных корреспондентов, предупредили:

— Военное положение. Из редакции без разрешения не отлучаться!

17 октября вместе со Львом Толкуновым (он работал тогда дежурным помощником редактора) поехали на Хорошевское шоссе, где, увязая в раскисшей от осенних дождей глине, москвичи рыли глубокие противотанковые рвы.

Нескончаемым потоком двигались по дороге воинские обозы. Гнали стада коров. Били зенитные батареи. Люди строили баррикады, вкапывали в землю огромные надолбы. Сотни стальных «ежей» перекрывали широкие улицы, оставляя для транспорта лишь небольшой проезд.

В постановлении Государственного Комитета Обороны от 19 октября 1941 года говорилось:

«В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

Ввести с 20 октября 1941 года в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие».

В те дни в центральном аппарате редакции осталось всего двадцать человек. Правдисты работали напряженно. Опасность еще крепче спаяла наш небольшой коллектив. Петр Лидов, Михаил Калашников, Владимир Ставский, Борис Полевой, Лазарь Митницкий, Сергей Струнников, Оскар Курганов приезжали прямо с фронтов, иногда на машинах, пробитых осколками мин и пулями, и, не обращая внимания на воздушные налеты, работали. Вернулся из Брянских лесов Михаил Сиволобов. Прилетел с юга Митя Акульшин, наш корреспондент в Донбассе… Материал шел в номер с колес.

Москва была настоящим прифронтовым городом. Едва ли не все предприятия работали на оборону: одни делали снаряды, другие изготовляли минометы и автоматы, третьи выпускали автоматы или противотанковые ружья. Даже маленькие кустарные мастерские, которые до войны чинили примусы, готовили «лимонки».

«Правда» обращалась к гражданам страны:

«Кровавые орды фашистов лезут к жизненным центрам нашей Родины, рвутся к Москве. Остановить и опрокинуть смертельного врага!» (15 октября).

«Взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве — великой столице СССР. С железной стойкостью отражать напор кровавых немецко-фашистских псов!» (16 октября).

«Воины Красной Армии! С вами вся страна, весь советский народ. Будьте бесстрашными в бою, деритесь до последней капли крови за каждую пядь родной земли!» (17 октября).

«Все силы на отпор врагу! Все на защиту Москвы!» (18 октября).

«Противопоставим вражескому наступлению на Москву железную стойкость, мужество, героизм советских людей!» (19 октября).

20 октября я сфотографировал двух друзей — истребителей танков: инженера Иванова и машиниста метро Дьячкова.

Интересна судьба В. П. Иванова. В мае 1916 года он был арестован за участие в забастовке на Бежицком заводе и отправлен на фронт в штрафную роту. На гражданскую войну ушел добровольцем. В 1928 году вступил в партию, в 1930 году окончил Московский энергетический институт и до войны работал начальником ОТК завода «Изолятор». Когда началась Великая Отечественная война, Иванову было около пятидесяти, но он пошел добровольцем в коммунистический батальон Ленинградского района. В битве за Москву Василий Петрович уже командовал ротой истребителей танков. Генерал Лобачев в книге «Трудными дорогами» тепло отзывается об этом бесстрашном воине. Иванов прошел славный боевой путь от Москвы до Сталинграда.

На площади Маяковского, у Краснопресненской заставы, перед театром Красной Армии, около Дорогомиловского моста и во многих других местах были установлены зенитные орудия, которые иногда не прекращали огня круглые сутки.

Я помню, как Юрий Левитан, объявив о том, что угроза воздушного нападения миновала, буквально через несколько секунд быстро проговорил: «Граждане, воздушная тревога!»

Я работал, отдавая себе ясный отчет в том, какие дни мы переживали. В «Правде» ежедневно появлялись мои снимки и небольшие заметки. Фронт и тыл были тогда столь близко друг от друга, что иной раз удавалось в один и тот же день делать фронтовую и тыловую съемки.

Как-то рано утром, после выхода «Правды», редактор П. Н. Поспелов вызвал меня и попросил сделать снимок в номер — сфотографировать разведчиков из оперативной группы полковника А. И. Лизюкова. Звоню в гараж — машины нет. Сел в троллейбус № 12 и доехал до Химок. Отсюда прошагал километров десять — и уже оказался на передовых позициях, у разведчиков.

Однажды вечером недалеко от «Правды», точнее, на Бутырском валу ухнула пятисоткилограммовая бомба. Полетели стекла из окон. В редакции стало холодно. И не только холодно, но и голодно. Мне иногда удавалось перекусить у летчиков на Центральном аэродроме.

Со многими познакомился и подружился. Это были молодые и отважные ребята. Они делали до десяти вылетов в сутки.

Летчики подполковника Писанко и днем и ночью сбивали «мессеров» и «юнкерсов» в небе Подмосковья. В «Правде» 30 ноября 1941 года был опубликован мой снимок с подписью: «Младший лейтенант Коробейников, лейтенант Невкипелый, младший лейтенант Алешин, разрушив вражескую переправу в районе Малоярославца, сорвали наступление противника».

3 декабря летчики этой части Цыганов, Тетерин и Даубе активно штурмовали фашистские войска в районе Истры. Младший лейтенант комсомолец Рубцов сбил под Москвой десять гитлеровских самолетов.

Обороняли небо Москвы не только летчики. Здорово работали и зенитчики. Когда смеркалось, в воздух поднимались аэростаты и висели всю ночь.

Москва не только оборонялась, но и нападала. С подмосковных аэродромов в глубокие тылы фашистской Германии вылетали наши бомбардировщики. 16 декабря я был у летчиков из экипажа самолета, который бомбил Кенигсберг. Сфотографировал их. Материал немедленно пошел на первую полосу.

С востока подходили солидные воинские резервы. Во всех районах развернулось всеобщее военное обучение. Днем и ночью по улицам Москвы в сторону фронта двигались танки, артиллерия, шли нескончаемые вереницы солдат, тянулись обозы. На грузовиках и подводах везли снаряды.

Вспоминается ночь на 7 ноября. Михаил Калашников снимал в метро на станции «Маяковская», где проходило торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

А часов в семь утра звонок. Говорят из редакции:

— Саша, немедленно вставай, едем на Красную площадь.

У подъезда меня ждали Бронтман, Гершберг, Калашников. Было необычно тихо. Торжественно. Просто не верилось, что в трех десятках километров идут кровопролитные бои.

На площади я увидел своих коллег. Начальник охраны подошел и сказал:

— Снимайте, где хотите.

Впервые за свою фотографическую жизнь я расхаживал по Красной площади и снимал с самых выгодных точек.

Парад был необычным и продолжался недолго. Стало светлее. Снегопад прекратился. После парада мы направились к станции метро «Охотный ряд» и доехали до «Белорусской».

Я быстро побежал по эскалатору и выскочил на мост. Вижу: танки, которые только что участвовали в параде, полным ходом идут по улице Горького — на фронт! Сделал несколько фотографий, которые живы до сих пор.

Настроение в предновогодний вечер было отличное — все мы жили наступлением наших войск под Москвой. Дороги Подмосковья были буквально усеяны искореженными вражескими орудиями, танками, тягачами.

Этим вечером пришло сообщение об освобождении Калуги. Несколькими днями раньше советские войска освободили Керчь и Феодосию…

Редакция еще работала в узком составе — большинство находилось в Куйбышеве. Но уже вернулись Е. М. Ярославский, Д. О. Заславский. Они тепло поздравили нас с наступающим Новым годом. Емельян Михайлович и был инициатором «торжественной встречи сорок второго года», как он объявил.

Около двенадцати ночи стали стекаться в комнату, где в тяжелое для Москвы время соседствовали военный и тыловой отделы и куда мы привыкли являться с материалами прямо с подмосковных фронтов. Номер еще утрясался. Заканчивалась правка передовой статьи «С Новым годом!». В ней были такие слова: «Мы встречаем 1942 год с высоко поднятой головой… К новым победам, доблестные воины Красной Армии!»

К двенадцати часам всем составом редакции собираемся в кабинете Ярославского.

Как всегда, включено радио. Из рупора раздается голос Михаила Ивановича Калинина. Слушаем его замечательную новогоднюю речь…

Выпили по чарке трофейного вина, доставленного предусмотрительными военкорами. Выступали все. Больше всего говорили о недавно пережитых октябрьских — ноябрьских днях, когда смертельная угроза нависла над любимой Москвой, когда столица была фронтовым городом, а «Правда» стояла на передовой.

Начался 1942 год. По заданиям редакции «Правды» я исколесил много фронтовых дорог. Снимал на Западном, Юго-Западном, Брянском, Ленинградском, 1-м, 2-м и 4-м Украинских фронтах. Побывал у партизан Ковпака и в Чехословацком корпусе, которым командовал Людвик Свобода.

Последние два года Великой Отечественной войны вместе с Борисом Полевым и Сергеем Борзенко работал на 1-м Украинском фронте. В моем фронтовом блокноте 16 апреля 1945 г. сделана такая запись: «Первый день последнего наступления». Дальше перечислены эпизоды, запечатленные мною на пленку: «Танки- тральщики ст. лейтенанта В. Панкратова делают проходы в минном поле»; «Танкисты дважды Героя Советского Союза генерала И. Якубовского форсируют реку Нейсе»; «Артиллеристы мл. лейтенанта М. Голышева готовят Гитлеру персональный «подарок» с доставкой в Берлин».

22 апреля я снимал наши войска уже на западном берегу Шпрее.

Утром 24 апреля на Берлин с юга двинулись большие соединения танков. Впереди на «виллисе» ехал генерал П. С. Рыбалко. А навстречу им шли люди, много людей… Вот освобожденные из концлагерей французы горячо приветствуют своих освободителей — воинов Советской Армии, вот по дороге движется колонна изможденных женщин в лохмотьях. Это наши, русские: узницы берлинских лагерей. Солдаты делятся с ними хлебом, сахаром…

А утром 26 апреля я прилетел на Эльбу, в район города Торгау. Днем к нам, на правый берег, переправились первые американцы — солдаты и офицеры, а под вечер командир 58-й гвардейской ордена Красного Знамени дивизии генерал-майор Владимир Васильевич Русаков дружески встретил прибывшего с большой свитой американского генерала Эмиля Ф. Рейнгардта. Сфотографировав это событие, я вылетел в Москву. На следующий день «Встреча на Эльбе» была опубликована в «Правде».

Война шла к концу. Со всех фронтов поступали в столицу радостные сообщения о разгроме фашистских армий. Во всем мире люди с нетерпением ждали и сердцем чувствовали: вот-вот фашисты капитулируют.

В ночь на 9 мая москвичи не спали. В два часа ночи по московскому радио после позывных «Широка страна моя родная…» объявили, что будет передано важное сообщение. В 2 часа 10 минут Юрин Левитан прочитал акт о военной капитуляции фашистской Германии и Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Праздником Победы.

Взяв две «лейки», я выбежал на Зубовскую площадь. Изо всех окон неслась торжественная музыка, из домов выбегали люди. Они радостно поздравляли друг друга с долгожданной победой. У многих на глазах были слезы — слезы радости. Появились знамена. Народ все прибывал, и многие двинулись на Красную площадь.

Началась стихийная демонстрация. Радостные лица, залихватские пляски под гармошку, качают военных, наших и союзников… Люди вздохнули полной грудью. Пришла Победа.

Вечером был салют. Тридцать артиллерийских залпов из тысячи орудий. Лучи ста шестидесяти прожекторов образовали подвижной световой шатер над Москвой.