Летопись 2. Черновики

Пленение Саурона

Так бесконечно тянется дорога — прямая как стрела… Солнце жжет непокрытую голову, порывы ветра хлещут по лицу. Западного ветра. Белые плиты подогнаны так, что между ними и лезвие ножа не войдет. Только цокают медленно копыта коней — как неспешно падают капли воды. Вода… В горле пересохло, на языке — солоноватый привкус, черной коркой запеклась на губах кровь. Хотя бы глоток воды… Поскрипывают колеса черной повозки, чуть слышно звенит тяжелая цепь на руках.

А впереди перекатываются волнами приветственные крики — медленно и торжественно выступает белый конь, и сверкают на солнце золоченые доспехи короля, а чуть позади колышутся знамена победоносного Анадунэ, равного которому нет отныне и во веки веков в Арде. И отливает червоным золотом королевский штандарт. «Слава победителю! Да здравствует вечно Золотой Король!» — золотые и алые цветы летят под копыта белому коню. «Да будет прославлен в веках великий и мудрый воитель, величайший из королей Людей!»

…Повозку катят два огненно-рыжих коня — словно знак: не пропустите редкостное зрелище! Но и без того никто не отводит глаз от проезжающей мимо черной повозки. Закрыв глаза можно понять, где провозят пленника: там стоит напряженная звенящая тишина, там не слышно ни криков, ни проклятий. Молчание.

Он бос, в простых черных одеждах, но кандалы покрыты яркой позолотой. Одеяние на груди разорвано, и виден всем массивный золотой ошейник, охватывающий гордую шею пленника. Он не опускает головы: если бы ветер не развевал его длинных темных с сильной проседью волос, он мог бы показаться статуей. Кому-то он видится ужасающим, кому-то — страшно подумать! — прекрасным, и всем — величественным и сильным. Ждали другого. Чего? — никто не знал. Может, что привезут в клетке злобно рычащее чудовище в два человеческих роста. Может — увидеть сломленную, дрожащую от ужаса тварь. Но — не такого. И как-то не верится, в то, что этот — и в мыслях не решаешься произнести имя — устрашился блистательного войска.

Скрипят зубами: смерть ему! И никто не может отвести взгляд. Застыли по обеим сторонам широкой белой дороги. Он всей кожей ощущает их мысли, их чувства. Ненависть. Ненависть и страх. Ненависть с тенью восхищения. Растерянность. Еле уловимое сочувствие. Ненависть. «Да сгинет навеки!»

Поскрипывают колеса черной повозки, чуть слышно мерно звенит тяжелая цепь на руках.

Чья-то, вдогонку, мысль: лучше бы казнили сразу, чем — так, я бы, наверное, умер от унижения…

Он мысленно благодарит и за эту крупицу сострадания. Люди. Люди…

Ни единого облачка в сияющем лазурью небе. И там, в вышине, чертит медленные круги огромный орел: Свидетель Манве.

Он смотрит вперед, не шевелясь, почти не мигая. Лицо похоже на маску, прекрасную и величественную.

…Острый осколок камня рассек скулу.

Он медленно обернулся.

Подросток лет четырнадцати, высокий, тонкий, как ковыльный стебель.

Их глаза встретились.

Что он прочел во взгляде Врага, что увидел в светлых ярких глазах? Лицо мальчика исказилось, он стиснул руки, пытаясь сглотнуть застрявший в пересохшем вдруг горле комок.

Струйка крови на бледном лице. Твердо сжатые губы.

Мальчишка дернулся, как от удара. Майя так же медленно отвернулся.

Мимо.

…Цокают копыта неспешно ступающих по белым плитам огненно-рыжих коней. Так бесконечно тянется прямая как стрела дорога… Солнце жжет непокрытую голову, порывы ветра хлещут по лицу. Западный ветер чуть шевелит за плечами складки тяжелого черного плаща, тихо звенит золоченая цепь на руках.

Закрыв глаза, можно понять, где провозят пленника: там стоит звенящая тишина, там не слышно ни криков, ни проклятий.

Больше ни одна рука не потянется за камнем. Никто не вымолвит ни слова.

Никто не смотрит на пробирающегося сквозь толпу мальчишку. Он старается не выдать своих чувств, — его так учили, — но губы против воли повторяют беззвучно странную безумную фразу о падшем величии, а перед глазами — это бледное лицо, струйка крови на рассеченной скуле — этот взгляд…

Бежать отсюда — прочь, прочь — от этих мыслей, от этих глаз, от этих слов, будь они прокляты! Бежать, чтобы не слышать приветственных криков, обрушивающихся молчанием там, где поскрипывают колеса черной повозки и цокают по камням копыта рыжих коней — как неспешно падают капли воды… В горле пересохло, на языке — солоноватый привкус… Хотя бы глоток воды…

Белая дорога — в кровавых пятнах лепестков, и кони ступают по ним, давя копытами алые и золотые цветы.

«Да здравствует Золотой Король! Да будет он прославлен в веках!» И летят цветы под копыта белому коню.

А вдруг хоть кто-то еще потом возьмет камень?..

Кровь на бледном лице — такая неестественно-яркая, а узкие руки кажутся ослепительно-белыми на черном, и золоченые наручники на запястьях…

«Слава королю Анадунэ! Да сгинет навеки Враг!»

Ждали другого. Чего? — не знал никто. Другого. А теперь что-то не позволяет радоваться победе. Умолкает смех, гаснут улыбки, тень растерянности на лицах…

Он не опускает головы. Кто думал, что можно переносить унижение с таким величием, с такой гордостью?

Губы твердо сжаты. Смотрит вперед неподвижным взглядом, и опускают головы люди, боясь встретиься с ним глазами.

Только цокают копыта коней…

Цокают копыта…

«Враг должен быть уничтожен.»

Он опустил голову, сцепил пальцы. Король Верных — ведь так его называют? — должен возглавить войско Дунэдайн. Тот, кто виновен в гибели Нуменора, должен быть убит. Такова воля Валар.

Воля Валар… Разве он слеп? Разве не понимает, что палачами Нуменора были именно они, Великие? Разве не безумие Тар-Калиона вызвало их гнев? А Враг… Раб при дворе короля. Не надо обманываться, пытаясь воплотить все зло в ком-то одном, будь то человек, Майя или Вала…

На некоторое время он забыл о договоре с Гил-Галадом.

…Сколь велико желание найти живое олицетворение врага. Как просто — указать на одного и крикнуть — вот оно, зло! Вот тот, кто повинен во всех ваших бедах и несчастьях, тот, кто насылает чуму и мор, разжигает войны, тот, кто отмечен печатью всех возможных и невозможных грехов, тот, кому чуждо все светлое и чистое, все человеческое… А так ли это? И дело не в Чернокнижнике…

Мир устроен верно и справедливо. Избранные призваны царить в нем, прочие — подчиняться. Такова воля Валар. Это справедливо, ибо Валар суть воплощение справедливости. И кара, что пала на Эленну…

Элендил закрыл глаза: «Нуменор мой…»

… И эта кара была — справедлива. Справедлива. Только не усомниться в этом. Только не думать. Не думать. Но как забыть — багровое зарево, встающее за спиной… в чем же были виновны дети?! Неужели это и есть высшая справедливость? — и бывает ли справедливость жестокой?.. Великие, всесильные — они стерли с лика Арды целую страну, но не смогли уничтожить того, кто считается первопричиной зла.

Враг… Он впервые увидел Врага много лет назад, в пору достославного похода государя Тар-Калиона. Верные сочли эту войну праведной, и вновь Элендил, единственный сын и наследник князя Андуниэ Амандила, ступил на берега Забытых Земель. И сердце его билось радостно, когда видел он блистательное, несокрушимое войско Высших, и счастьем было — ощущать себя одним из них. Тем страшнее было то, что произошло позже.

Враг вышел — один навстречу огромному войску. Ни оружия, ни доспехов. Он шел медленно и твердо. И остановился, скрестив руки на груди. Молодой нуменорец почувствовал, как неодолимый ужас захлестывает все его существо; оглядевшись, понял, что то же чувство испытывают и его соратники. Позже он осознал: сделай Враг еще хоть шаг вперед — они побежали бы, как дикие звери от лесного пожара — не рассуждая, забыв обо всем во власти безотчетного ужаса…

Но он не двинулся с места, и пришедшие в себя воины приволокли его к ногам Золотого Короля.

Летопись говорит: Враг молил о пощаде, отрекался от своих деяний и признал над собой власть короля Нуменора. Ложь. Ни о чем не умолял и не говорил — ничего. Просто стоял, полуприкрыв глаза, словно смертельно усталый человек, и западный ветер трепал его темные с сильной проседью волосы. Было в нем странное величие, которому не нужны ни шитые золотом одеяния, ни пурпур мантии, ни драгоценный венец… А что произошло дальше — Элендил не видел, но догадался, заметив, как приторно-ярко сверкнуло золото в вороте разораной на груди черной рубахи. Раб короля Нуменора. И запомнилось еще почему-то болезненное изумление, с которым Майя разглядывал свои скованые руки.

Это после говорили — Враг сдался в плен, потому что, не сумев победить Нуменор силой, решил уничтожить его хитростью и коварством. Снова ложь. Отец на Королевском Совете говорил, что Врага должно отдать на суд Владык Запада; горячей речью своей князь Андуниэ склонил многих и многих к этому решению. Но Тар-Калион с детства был своеволен и капризен — отец сам рассказывал об этом; именно потому, что приговор Совета был почти единодушным, король сказал — нет.

…Потом он увидел Врага всего один только раз на каком-то праздненстве в Арменелос. Чернокнижник сидел по правую руку от Тар-Калиона — опустив глаза, не глядя ни на кого, — и что-то в его облике говорило о том, что этим рукам стали привычны кандалы, а глазам — сырой полумрак каземата. И все же чувствовалась в нем какая-то непонятная сила — может, поэтому Тар-Калион и не пытался убить Майя, и эта сила, и знания Врага нужны были ему, чтобы упрочить власть величайшего из королей Людей.

«Нелепо считать Врага причиной всех бед. Зло и добро равно живут в душе каждого человека… Избитая истина, но от этого она не перестает быть истиной. Неужели те, кто создавал союз Элдар и Эдайн, не видят этого, неужели думают, что вслед за победой придет пора вечного мира? Этого не будет. Бесполезно.»

Он усмехнулся: «Мысли еретика. В прежние времена за них сожгли бы на костре. А посмей я высказать их сейчас — меня объявят безумным.»

Элендил подошел к окну, откуда вдалеке было видно море в седой соленой дымке. В последний раз. «Прощай, Элостирион…» Он уже знал: ему — не вернуться. Было горько думать, что вскоре он поведет в бой последних из тех, кто хранит память Нуменора. Последних — как листья на ветру. Для тех, кто родился здесь, Эленна — лишь прекрасная печальная сказка. Пройдут годы — Нуменор останется неясной смутной легендой. Забудутся знания и тысячелетняя мудрость, забудется и то, что Звездная Земля была дарована людям, как долгожданный мир после долгих лет войны: разве сам Нуменор не забыл об этом? Отныне меч сильнее слова, и память — ничто перед силой…

Пусть сочтут безумцем — он не хочет покоиться в этой земле. Пусть примет его море — последняя воля человека священна, и, быть может, хотя бы этот закон никто не осмелится преступить.