Летопись 2. Черновики

Белый ирис

У менестреля — девушки не старше лет восемнадцати — был удивительный голос: то печальный, низкий, бархатно-мягкий, то глуховатый, то звонкий, как насмешливые серебряные бубенцы; на удивление хорошо умела она им владеть. Такой явно не место в кабаке, хотя и именующемся «приличным заведением» — впрочем, куда не заведет дорога странствующего певца?..

Седому высокому человеку пришлось пригнуться, чтобы пройти под дверной притолокой; он немного постоял на пороге, высматривая свободное место, потом направился к одному из столов. В этот час народу в «Королевском Олене» хватало. Встретили его несколько настороженно — «Из этих лесных бродяг, небось: ишь, как отметило его…» — «Да тише ты, приятель, меч-то — видал? Не поздоровится, ежели чего…» Однако развалившейся за столом компании — заезжему виноторговцу и паре дюжих крестьян из зажиточных, — явно понравилась вежливость, с которой незнакомец попросил позволения сесть, тем паче, что все трое были уже изрядно под хмельком и настроены по этому поводу весьма благодушно — доброе пиво подают в «Королевском Олене»! Он бы предпочел, конечно, кубок хорошего красного вина, но решил не давать теплой компании лишнего повода его разглядывать, и тоже спросил пива. Расторопный хозяин немедля приволок требуемое и тарелку, на которой дымился изрядный кусок мяса.

— М-м-м… господа, всегда ли здесь подают дичь, помнящую времена последних гондорских королей? — после недолгой паузы поинтересовался незнакомец. — Я полагал, это харчевня, а не лавка антиквара!

Крестьяне воззрились. Торговец мелко захихикал.

— Однако пиво…

— Да, пиво! — с хмельной восторженностью подхватил чернобородый крестьянин.

— Пиво заслуживает внимания.

— О да! — подтвердил торговец. Решительно, приятный человек попался, и поговорить с ним можно, не то, что эти бродяги — слова из них не выжмешь…

— Вот помню, годков так с двадцать тому будет, неурожай на ячмень был. Весной, аккурат опосля сева, такие заморозки привалили — аж ветки трещали! Все померзло, — сокрушенно вздохнул чернобородый, и даже носом хлюпнул от избытка чувств: был изрядно пьян. — Говорят, со времен Проклятого Короля, не к ночи будь помянут, не бывало такого!

— Беда… — сочувственно покивал незнакомец.

— И я говорю! Ты вот, сразу видно, человек с понятием, хотя и бродяга, видать; уважаю я таких…

— Ты вот тут, братец, короля Ангмарского вспомянул, — подал голос второй крестьянин, помоложе, — так я вот что вам расскажу…

Незнакомец слушал, поблескивая глазами из-под полуопущенных век; оно, конечно, что ж не поговорить обо всяких ужасах, когда сидишь у жарко натопленного камина, сытый и довольный, за кружкой доброго пива!

— …ну, как есть колдун! Глазища темные, жуткие… Сколько, грит, за бутылку вина спросишь? Тот и заломил вовсе неслыханно, а колдун посмотрел на него, посмотрел, да и…

Девчонка примостилась в углу; зеленые глазища ее смеялись, она лукаво поглядывала на незнакомца — ну и как, мол, тебе эти байки?

— …зверь белый, об одном роге, лес сторожит, и войти туда — ну, никак не можно, потому — зверь рогом проткнет…

От этих зеленых глаз какое-то мальчишеское озорство просыпалось в душе незнакомца. Колдуны, значит, и зверь белый об одном роге… ну, ладно же…

— А расскажу-ка я вам одну историю…

Чернобородый посмотрел соловеющим взглядом, расплываясь в широкой улыбке:

— А давай, браток! — и вознамерился было хлопнуть незнакомца по плечу, но тот неуловимым движением отстранился, и тяжелая лапа чернобородого въехала прямиком в тарелку с остатками подливы. Общему благодушествованию это, впрочем, не повредило — разве что веселья добавило. За соседними столами давно уже прислушивались к любопытному разговору.

— Раз одному из девятерых вражьих прислужников вздумалось, говорят, посмотреть, как люди живут на свете. Он, поскольку чародей, обличье принял человеческое, да и забрел в придорожную харчевню… названия вот только не помню: то ли «Бегущий Олень», то ли «Королевский Заяц»… запамятовал.

Соседи навострили уши.

— Ну, да неважно. Зашел, стало быть, в харчевню — человек как человек, росту только высокого, пригнуться пришлось… В черном, меч на поясе — решили, из бродяг-Дунэдайн…

Торговец оторвался от изучения содержимого своей кружки и воззрился с недоумением.

— Видит — за столом место свободное, как раз там, где двое крестьян и виноторговец заезжий…

Чернобородый переглянулся со своим братом.

— Подсел он к ним, разговорились, пива выпили; начали соседи истории рассказывать, одна другой чуднее — про колдунов да чародеев всяких. Ну, он, недолго думая, решил: дай-ка и я раскажу, а в голову, как на грех, ничего не приходит. Ну, он и стал говорить про то, что, дескать, раз одному из девятерых вражьих прислужников вздумалось посмотреть, как…

— Назгул! — взвизгнул торговец, вскакивая, как ужаленный, и тыча пальцем в незнакомца: хмель у него как рукой сняло. В мгновение ока харчевня опустела — только хозяин остался валяться за стойкой: чувств лишился. Незнакомец откинулся на спинку стула и рассмеялся.

— И часто ты так развлекаешься? — поинтересовался насмешливый голосок.

— А ты что же — не испугалась?

Зеленоглазая девчонка подошла и уселась за его стол:

— Чего тебя бояться?

— Ну… — несколько смутился незнакомец, — я же Назгул, все-таки…

— Правда? — усмехнулась зеленоглазая, — А я вот гадаю — то ли гном, то ли хоббит какой… Ты всегда так шутишь?

— Сама мне подмигивала! — хмыкнул Назгул. — Тебя как зовут, смелая?

— Иэллэ, а прозвали — Линдэле.

— Ирис?..

— Ирис. Ты откуда знаешь?

— Но… ты ведь не из Эс-Тэллиа?

— Мой отец был оттуда. Странник. А мама — кружевница, из Гондора.

— Ты поэтому смеялась, когда они о единороге говорили?

— Конечно! Я была совсем маленькая, но почему-то все запомнила. И о Долине Ирисов, и о единороге, и о Короле-Звездочете, и о Звезде Странников…

Она больше не улыбалась.

— А Звезда Стрaнников горит над Черными горами. Значит, это и есть та земля, куда ушел Звездочет…

— Это тебе тоже отец рассказал?

— Нет, я сама поняла. Отец… Он ведь тоже был Странник. А еще через четыре года я осталась одна. Мама умерла — чахотка. Гилдор-менестрель взял меня в ученицы… Но тебе неинтересно, наверно.

— Почему же? И догадалась ты верно: Элвир — наш брат.

Она вздохнула:

— Так часто бывает. Знаю — а откуда, непонятно. О тех землях, где бываю, о людях, которым пою… Вроде — придумываю, а оказывается — правда… Некоторые пугаются, говорят, я — ведьма.

— Ты так и не спросила, как меня зовут.

— Твое имя сгорело, — звенящим напряженным голосом; взгляд — в сторону.

Оба замолчали. За стойкой, постанывая, зашевелился кабатчик.

— А про него-то мы и забыли! — с несколько наигранным весельем проговорил Назгул. — Надо бы заплатить ему за беспокойство: нескоро еще у него полная харчевня наберется!

Бросил на стол кошелек:

— Думаю, хватит на первое время. Как ты полагаешь?

— Идем отсюда, — сказала Иэллэ.

— На ночь глядя?

Пожала плечами:

— Не в первый раз, — подумав, рассмеялась. — И я в легенды попаду: Назгул уволок! Вот ужас-то!

Они сидели у костра в лесу. Девушка казалась грустной, чем-то встревоженной, то и дело поправляла тяжелый узел бледно-золотых волос.

— А Линдэле кто назвал? — нарушил молчание Назгул.

— Эльфы, — она дернула плечом, — Я же и к Трандуилу забредала, и в Митлонд даже… Вот в Имладрисе не была. Не хочется. И в Лориэн не пустят — жаль, хотелось бы посмотреть… Трандуил поначалу тоже был не слишком гостеприимен.

— И что же ты ему пела?

— О Лесном Короле и короне из листьев клена. О медовой росе летнего утра в ладонях. О зеленоглазой королеве, говорившей с деревьями…

— Ты и это знаешь?

— Я посмотрела ему в глаза.

— Посмотри и мне в глаза. Спой.

— Тебе будет больно слушать.

— Спой. Сегодня такая странная ночь… сегодня можно.

Она подняла на него глаза и потянулась за лютней.

…Ее плечи еле заметно вздрагивали. Он взял ее маленькую руку и прижал к своему лбу.

— Больно?..

— Светло и горько, Иэллэ.

— Я тоже помню… — резко оборвала фразу, заговорила о другом. — У Гилдора была странная лютня — очень старая, черная, железные струны — как лучи звезд. Я на ней и училась играть. Она должна многое помнить — лютни ведь помнят все. Тогда я начала видеть. И мне показалось… ну, неважно. Светает. Тебе пора.

— Может, поедешь со мной, Иэллэ?

— Не сейчас. Но мне очень хотелось бы… — светлый узел волос все-таки распустился под ее пальцами. — И хотелось бы еще раз увидеть Элвира.

Еще раз?..

— Я собиралась в Итилиен — а оттуда уже не так далеко…

— Остерегись: в тех лесах…

— Я знаю. Потом, наверно, попробую дойти в Эс-Тэллиа — может, Лес пропустит. Мне нужно поговорить с одним… человеком. Наурэ. Не тревожься, я буду осторожна. До встречи…

Зов.

Он стиснул виски; беззвучный крик боли был так страшен, что он не сразу смог понять — откуда, кто это, что с ним…

Нужно торопиться.

Крылья коня вздрагивали.

— Сможешь? Так быстро, как только можно, — прошептал Король.

Зов.

Он правил конем почти вслепую; огромные крылья со свистом резали воздух. Внизу, судя по воплям ужаса, его тоже заметили.

…Он старался не смотреть на хрупкое окровавленное тело, почти не прикрытое изорванной в клочья одеждой — поспешно укрыл ее плащом. Он видел наискось разорванное орочьими когтями узкое лицо, набухающие кровью веки, из-под которых сочились темные капли, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Обхватил пальцами израненное запястье — хоть часть боли забрать, хоть немного…

— Кто… — она дернулась.

— Лежи, — хрипло выговорил он, — все будет хорошо.

— Так и не дошла… к вам… ты из Тай-арн… Орэ… руки… такие же… кто…

— Аргор.

— Король…

Она подняла веки — и Назгул невольно отшатнулся.

— Забыла… что не смогу… увидеть… прости…

Судорожно вздохнула:

— Хэлкар… видела… во сне… замок в долине… где ночь… белые цветы… замок… под Звездой… поет… он — есть?.. или… я придумала…

— Да, — он не узнавал своего голоса, — Эрн. Храм Одиночества.

— Если бы… ты смог… отнести меня туда… только… не успеешь… не доживу…

— Я сделаю это.

Он поднял ее; завернул в свой плащ, бережно прижал к себе. Кольцо на его руке вспыхнуло звездой.

— Цветы… я чувствую… какие они?..

— Похожи на хрупкие звезды, белые-белые, такие, что кажется — светятся. И река — слышишь? Чистая, глубокая, холодная — как темный лед.

— Слышу… Глоток воды…

Он опустился на колени и зачерпнул горстью ледяную воду.

— Благодарю… так… хорошо…

Он зачерпнул еще воды, попытался омыть ей лицо, но неглубокие длинные раны снова начали кровоточить. Он положил ладонь на лицо девушки, сосредотачиваясь. Губы под его рукой шевельнулись:

— Не надо… все равно… не смогу жить… — судорожный вздох, — не хочу умирать… снова…

Еще что-то — чуть слышно. Он наклонился ближе.

— …как же… ему было… больно…

Он шел медленно, боясь оступиться, не чувствуя ничего, кроме боли и бессильного гнева. А она смелая девочка — похоже, пыталась защищаться. Тот маленький кинжал с черной рукоятью — явно не орочий. И этим же кинжалом…

— Храм…

— Да. Мы пришли.

Она попыталась улыбнуться:

— Песнь… и сердце…

— Мы у Сердца Храма.

Она рывком разлепила слипшиеся от загустевшей крови ресницы; он осторожно положил ее руку на поверхность камня. Ее лицо исказилось, по щекам потекли алые капли. Рука вздрагивала, как перебитое крыло. И все ярче, страшнее полыхало пламя в камне.

— Сердце… — прошептала — и замолчала.

Он не выдержал этой тишины:

— Я раскажу тебе, какой он — Храм. Хочешь?

Еле заметное движение: да.

…и высокие колонны уходят под своды, а сверху сияют звезды и отражаются в черных полированных плитах, как в тихой воде озера, и когда идешь, кажется, что под ногами бездна, а ты летишь над ней… А зеркала — врата в иные миры, они отражают только звезды… и музыка — ты слышишь? Слышишь?!..

Он поднял руку, чтобы опустить ей веки — и не смог. Рука застыла в незавершенном жесте. Он понял, что — не сумеет, не посмеет сделать этого. Никогда.

На берегу реки он снял последние жалкие лохмотя, едва прикрывавшие ее тело, и начал смывать кровь, стараясь не думать о том, что делает. Славная будет охота. Все равно я больше ничего не смогу сделать для тебя — только покарать. Или — отомстить. Все равно. Я даже имени твоего не знаю…

— Кто… — вскрик без голоса. Он обернулся. Элвир, чуть позади — Денна и Провидец. Элвир. Элвир. Ему нельзя быть здесь. Почему — не знал: нельзя. И — поднялся, заступая дорогу, но седой юноша уже шагнул мимо него, на мгновение замер над телом — и вдруг, словно ноги перестали держать, не опустился, а — рухнул на колени и застыл. Денна пошел было к нему — «Уходите.»

Словно с силой толкнул ладонью в грудь.

«Уходите.»

Не ему — нам нельзя здесь быть.

Король медленно пошел вперед — ссутулившись, чувствуя, как наваливается на плечи усталость, зная, что остальные двое сейчас идут следом за ним.

Элвир остался один.

«Вот ты и пришла, как обещала…»

Он ткал ей королевское облачение — из скорбной песни Ночи и тончайшей кисеи тумана, из жемчужных капель росы и лучей звезд — словно это все еще имело смысл, словно этим было можно что-то изменить, — из шелкового шелеста тихих трав и горького аромата цветов, вздрагивал, когда случайно касался ее кожи — ведь руки ледяные, ей же холодно…

«Я ждал тебя, так ждал…»

В каком-то оцепенении он положил ее голову себе на колени и, глядя в лицо ушедшей, одними губами напевая что-то, начал вплетать живые звезды цветов в пепельные волосы — еще одну, и еще — еле заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно пытался унять боль монотонностью движений, и тонкие нервные пальцы ласково перебирали отливающие лунным серебром шелковистые пряди — отрешенное лицо безумца, и убаюкивающий монотонный напев был почти беззвучен, и перехватывало горло и не хватало дыхания; казалось, его руки живут собственной жизнью — сплетают бледные цветы, перевивают тонкие темные стебли невесомыми нитями звездных лучей, — из звезд и цветов сплету я венок тебе, сердце мое… звезды неба и звезды земли, травы разлуки и встречи, жемчужины скорби вплету я в венок тебе… — и бережно опустил звездную корону на ее чело — а потом запрокинул слепое от тоски лицо к небу и замер так, бессильно уронив руки…

…и прошли века прежде, чем он поднялся, и взял ее на руки, и пошел вперед, в вечерний сумрак из вечной ночи.

Они ждали его — братья и Учитель, — а он шел по заросшей терном тропе, шел прямо к ним, не видя их.

Он шел медленно, осторожно, словно боялся оступиться, словно его неловкое движение, неверный шаг могли разбудить спящую — медленно, бесконечно медленно, с застывшим мертвым лицом, и одежды их — черное на черном — сливались, только струились ее длинные светлые волосы и мерцали вплетенные в них ломкие звезды элленор, и венец из белых цветов — словно свадебный убор, — беспомощно-узкая рука — лед на черном — айэ тайрэ мельдэ, о сестра моя, возлюбленная, белый ирис, белая птица, айэ Эллэ мельдэ, звезда моя, возлюбленная — белое, белое ледяное лицо, черные провалы глазниц, — айэ ийэнэ кори'м, о боль сердца моего…

— Да опустите же ей кто-нибудь веки… — без голоса простонал Саурон.

Никто не посмел даже пошевелиться.

Он шел неслышно, не замечая никого и ничего вокруг, словно безумный пророк, и ветер тихо, так тихо перебирал его седые волосы — айэ ллиэн-эме, ниэн, о песня моя, скорбь моя… кедр и терновник, сосна и вереск — ложе твое, сестра моя, любовь моя, боль моя, сердце мое, дважды обретенная, дважды потерянная…

Он шел, бесшумно ступая, не видя дороги — не отрывая взгляда от ее лица — и его лицо было болезненно-отрешенным, почти вдохновенным — так несут в ладонях священный дар — а ее тело казалось легким, почти невесомым — вот-вот рассыплется кристаллами льда, истает звездным туманом…

…о дитя мое, сестра моя, возлюбленная… можжевельник и ковыли, аир и полынь — ложе твое, Дочь Пламени… ни в жизни, ни в смерти — нам не быть рядом…

Словно не зная, не помня, что они здесь, он шел мимо них — снова, как там, в долине. И бережно, как задремавшего ребенка на ложе сна, он уложил ее на поленья погребального костра, устланные душистыми сухими травами — Хэлкар протянул ему факел, а он медлил, глядя в ее лицо, и смоляные капли падали ему на пальцы, но он не чувствовал боли ожогов — и вдруг одним резким движением, решившись, поднес факел к поленьям — и почти одновременно то же сделали остальные, костер занялся сразу со всех сторон, а он стоял и смотрел в пламя, словно завороженный, потом опустился на колени — но в глазах его не было слез, и прошли века, прошла вечность…

— Ее звали Элхэ… — Провидец опустил глаза.

— Ее звали Хэлгэ, — у Повелителя голос — мертвый.

Еретик покачал головой и проговорил одними губами:

— На этот раз… ее звали — Иэллэ.

Элвир вдруг резко выпрямился, тело его выгнулось, словно меж лопаток вонзилась стрела:

— Я хочу, чтобы они умирали долго.

Ровный, без интонаций, чудовищно напряженный голос, заставивший их вздрогнуть. Король шагнул к юноше, поднял его, развернул лицом к себе, сильно сжал плечи:

— Ты что? Что с тобой, Элвир… Элвир!

Он стоял спиной к костру, но в глазах его плясал огонь — безумные и яростные искры в бездонных колодцах зрачков.

— Иэллэ… Ирис… Белый ирис…

Аргор понял.