Летучая мышь

ГЛАВА 25

Баум принес откуда-то кофейник и налил мне черного кофе в чашку, на дне которой горкой был насыпан сахарный песок. Кофе оказался крепким, обжигающе горячим. Было шесть тридцать пять утра, за окнами — холод и мрак. Всю ночь валил снег, так он и лежал, не тая. Снегопад одарил город непривычной, мягкой тишиной — чистое белое одеяло приглушило городской шум. Был канун Рождества, Париж ещё спал в преддверии праздника. А в мрачных коридорах и скучных с виду кабинетах штаб-квартиры ДСТ царило оживление: Баум, воспользовавшись отсутствием Вавра, как бы в пику начальству вызвал на этот час чуть ли не половину персонала.

— Мне очень жаль, — пухлая рука сочувственно похлопала меня по колену. — Вы были с ней близкими друзьями, да? Жуткий день был у вас вчера!

— Газетчики меня чуть с ума не свели, но я им даже благодарен. Я на них зло сорвал, легче стало. Хоть как-то отвлекся…

Он кивнул понимающе.

— Продолжаем действовать, как собирались — это ведь работа. — Он закурил, пытаясь скрыть неловкость, — В моем распоряжении шесть машин, в каждой по двое сотрудников. Посмотрим, кого из этого списка мы застанем дома.

На листке девять имен: Альбер Шаван, Симянский, он же Радеску, Морис Бланк, Махмуд Бен Рифка, Махмуд Бен Баллем, Али Салек, Жюль Робертон, Жан-Франсуа Раве, Люк Делануа.

Бен Баллем это тот, кого я застрелил в доме Бонтанов и не решился признаться в этом Бауму. И о двух других вчерашних тоже не сказал.

— Раве — самозванец, который выдал себя за меня, — объяснил Баум. Бланк — один из тех, кто вас избивал. Делануа — малый из автошколы Марсо, а вот эти трое — из общества "Луна"…

Честно сказать, мне хотелось провалиться сквозь землю — я утаил правду от того, кто оказался настоящим другом. Но признаться я не мог и продолжал сидеть, стараясь согреть озябшие руки о чашку.

— Операция началась, с минуты на минуту узнаем, каков улов. Во всех машинах есть рации. Шарло? — он поднял телефонную трубку, — Бонжур, старина. Есть новости? Пятерых взяли? А остальные где?

Баум помолчал, прижав ухо к трубке, потом сказал:

— Двоих арабов нашли убитыми, где третий — неизвестно.

— Кого ещё не хватает?

— Робертона! — Баум хватил кулаком по столу, заорал в трубку: — Merde! Пусть Жоливе идет сюда немедленно, как только вернется. Так я и знал! повернулся он ко мне. — Этот тип ускользнул! Убитые арабы — это скорее всего какая-нибудь местная разборка.

Я промолчал, пытаясь истолковать брошенный на меня острый взгляд Баума, — что-то говорило мне, что этого флегматичного с виду толстяка не проведешь.

К тому же в коридоре стало шумно: топот, голоса. Кто-то громко постучал в дверь, появился немолодой смуглый человек в длинном плаще, до самых глаз укутанный в вязаный шарф. Он явно был смущен и расстроен.

— Ну что там, Жоливе?

— Робертона дома не оказалось. Мы сначала звонили, потом стучали чуть дверь не вышибли. Наконец, разбудили консьержку, и выяснилось, что он вчера за границу укатил. У него, говорит, наклейки на чемоданах. Бразилия это она точно запомнила.

— Возвращайся туда, и пусть консьержка впустит тебя в квартиру. Если не захочет — заставь. И переверни там все вверх дном. Звони сразу, если найдешь что-нибудь любопытное. Отправь кого-нибудь в его офис — Итальянский бульвар, 48. Пусть спросит персонал, произведет обыск. Мы предполагаем, что этот Робертон служил связным между неким Брансоном и советской разведкой больше пока ничего сказать не могу. Все его передвижения, адреса в записной книжке — ну, словом, как обычно. И проверьте, не найдется ли в квартире или офисе бумага того сорта, на какой написано письмо для Брансона, полученное на почте в Конше — оно в нашей лаборатории. Проверьте все туристические агентства и билетные кассы — он мог улететь куда угодно, в Бразилию как раз вряд ли. Кстати, консьержка не сказала, он один был или с женой?

— С женой.

— Отлично. Ну, ступай.

Зазвенел внутренний телефон: сообщили, что привезли пятерых задержанных.

— С Альбером я, пожалуй, сам побеседую. Но вы останьтесь. — Баум нажал кнопку:

— Приведите Шавана.

Шаван был небрит, без галстука. Какой-то парнишка ввел его в комнату и ретировался даже раньше, чем Баум жестом отпустил его…

— Привет, Альбер, — Баум и Шаван обменялись рукопожатием. — Вы знакомы, не так ли?

Шаван усмехнулся лукаво:

— Встречаемся то по одну сторону закона, то по другую, верно, мистер Пэнмур?

— Как себя чувствуешь, Альбер? — тон Баума был легкий, ни к чему не обязывающий.

— Неплохо бы побриться и душ принять. Но ничего не поделаешь, старина. Такая у тебя работа. Не сомневаюсь, что наш приятель Вавр в курсе дела, это прозвучало чуть-чуть угрожающе.

— Вавр ни при чем, Альбер, — благожелательно сказал Баум. — На сей раз ты имеешь дело со мной.

— Сегодня утром мне нечего тебе сказать.

— Подождем до обеда, до ужина… Может, и до завтра, тебе видней, Баум пожал плечами весьма выразительно.

— Собственно, в чем дело?

— Начнем с подстрекательства к убийству, затем рассмотрим этот случай с точки зрения государственной безопасности.

Альбер Шаван расхохотался и, надо отдать ему должное, смех прозвучал вполне искренне:

— Кого же это хотели убить?

— В частности, месье Пэнмура.

Грузная фигура Шавана наклонилась в мою сторону:

— Вас правда кто-то пытался убить, мистер Пэнмур?

— И не один раз, — подтвердил я, — Разные люди. Разными способами. В конце концов убили вместо меня другого человека.

— А помните — когда умер бедняга Арам, я вас предупреждал…

— Помню, конечно. Вы знали, что делаете.

Шаван красноречиво развел руками, как бы прося о снисхождении:

— Ну посудите, мистер Пэнмур, стал бы я ставить под удар свой бизнес и даже свободу ради эдаких грязных делишек?

— Откуда мне знать?

— Альбер, буду с тобой откровенен, — вмешался Баум. — Одновременно с тобой мы арестовали ещё семерых — это люди из "Софранала" и из "Луны". Ты не хуже меня знаешь, что мы из них выудим кучу нужной нам информации. Я убежден, что ты сыграл главную роль в этом неприглядном деле, это обязательно подтвердят некоторые из арестованных и твои сотрудники тоже. Поэтому предлагаю сделку.

— Какая ещё сделка в семь утра, когда ты в галстуке, а я без? усмехнулся Шаван. — Нет уж, Альфред, это была бы не сделка, а вынужденная сдача.

— Кто другой бы и сдался, Альбер, но не ты. Тебя ведь не запугаешь.

— Вот это верно.

— Потому я и предлагаю сделку. Ты мне расскажешь все, что знаешь об этом деле. На кого ты работал, какие инструкции получил, каких людей сам использовал, когда все это началось — словом, много чего. В награду получишь мое честное слово, что твое участие в этом будет забыто. Нам информацию надо добыть, а не уличить виновных.

Покачав своей большой головой, Шаван изобразил сожаление:

— Должно быть, у тебя серьезные трудности, бедный мой Альфред, если ты решился предложить мне такое. Твой выигрыш ясен, а вот что я буду иметь? Отпустишь меня домой, говоришь, и простишь мои грехи? Да ведь ты так и так это сделаешь, приятель. А если собираешься меня задержать, так я вызову своего адвоката, и он сегодня же свяжется с судьей. Ты заблуждаешься: это я тебе могу предлагать сделку, а не ты мне.

Баум после этой тирады остался столь же доброжелателен:

— Что ж, Альбер, готов тебя выслушать.

— Ты отправляешь меня домой прямо сейчас на одной из ваших машин. Сначала ещё угостишь меня чашечкой кофе — и тогда уж я обещаю, что мои друзья в сенате не учинят скандала по поводу отсутствия дисциплины и твердого руководства в вашей конторе. И это ещё не все, — он помедлил и добавил: — Леннуа из вашего министерства кое-чем мне обязан — это будет неплохой случай для него оказать мне ответную любезность.

Взгляд Баума из-под кустистых бровей оставался неизменно добродушным. Он молча наблюдал, как дым из трубки Шавана клубами заполняет комнату.

— Боюсь, Альбер, ты не совсем уловил сложность ситуации, — вздохнул он. — Мы слишком давние друзья, чтобы на тебя обижаться. Что касается моей репутации, твой Леннуа может блеять в уши министру сколько влезет — мне ничего не будет. Послушай-ка лучше меня внимательно.

Он разлил кофе по чашкам: мне, себе и Шавану. Тот закурил. Шум в коридоре к этому времени стих, шаги и голоса доносились откуда-то издали.

— Я вижу, у тебя сложилось ложное впечатление, будто Вавр хотел бы похоронить дело Маршана, а мы с Пэнмуром норовим его раздуть. Ничего подобного. Это дело имеет, я бы сказал, трансатлантический аспект, а потому требует особой деликатности — другими словами, секретность должна быть гарантирована. В то же время — в чем и состоит самая суть — оно имеет аспект чисто европейский. Ты не состоишь больше у нас в штате так что особо распространяться не стану, но именно этот второй аспект, и только он важен для Вавра. И если твой Леннуа или ещё кто-нибудь из твоих прикормленных депутатов попробует возникать в сенате с этим делом, Вавру это ох как не понравится.

Это прозвучало убедительно, — как отлично разыгранная сцена из спектакля. Шаван пожал плечами, усмехнулся:

— Неплохо, Альфред, ей-Богу, неплохо. Но при чем тут я?

Баум провел ладонью по щеке.

— Очень жаль, Альбер. Я подумал, что ты бы счел за лучшее отмыться от своих трансатлантических связей, чтобы они не появились в твоем досье. Но как я могу это гарантировать, если ты упорствуешь? Тебе следует знать, что мистер Хенк Мант подставит тебя в любую минуту. И когда это произойдет, никакие друзья не помогут.

— Не тебе судить, Альфред!

Баум задумался на минуту, принял решение:

— Вот что, Альбер, тебе нужно время для размышления. Когда что-то решишь, поставь меня в известность.

— Заговорит! — убежденно произнес Баум, когда за Шаваном и его стражем захлопнулась дверь. — Не захочет же он, чтобы прямо на обложке его досье было крупными буквами написано: "Связан с ЦРУ".

И он оказался прав. Весь день продолжались допросы арестованных, от сотрудников время от времени поступали данные — довольно скупые. Никто не склонен был болтать — даже перспектива провести рождественские праздники в камере не развязывала языки.

Поздно вечером Баум приказал доставить к нему Радеску — сомнительного владельца "Софранала".

Несколько минут спустя в кабинете появился коротенький, лысый, пухлый человечек лет шестидесяти. На груди, на кармане светло-голубого пиджака рядом с лейблом "Пьер Карден" были вышиты буквы "IR". Держался он с достоинством, хотя и несколько елейным:

— Ах, месье Баум, для меня большая честь встретиться с вами, я столько слышал о вашей работе и всегда восхищался.

— Ничего вы о моей работе не знаете, Симянский, не тратьте слов попусту. Садитесь.

— Я вовсе не Симянский, месье, с чего вы взяли? Мое имя Радеску, Ион Радеску, — он ткнул пальцем в вышитые на кармане буквы.

— Для меня вы — Борис Симянский. Под этим именем вы значитесь в наших архивах.

— Мои документы в порядке, месье. Должен вам сказать, что у меня много знакомых в вашем Министерстве…

— В контрразведке, в службе госбезопасности и в префектуре полиции вы также пользуетесь известностью, — Баум властным жестом остановил словесный поток, явно готовый излиться из уст собеседника. — Не тешьте себя надеждой, что я не удосужился познакомиться с вашим прошлым. Обязан вам сказать: не прошлое, а настоящее послужит предметом нашей беседы. А также будущее ваше будущее.

— Уверяю вас, вы принимаете меня за другого. Это ошибка, да-да. Мои друзья в министерстве внутренних дел и в посольстве Соединенных Штатов будут только рады подтвердить, что я — Ион Радеску. Обратитесь к мистеру Хергемеймеру или даже к послу Шерману — вы с ним безусловно знакомы, приятный человек. Это несчастное недоразумение надо разрешить как можно быстрее. Само собой разумеется, я оставлю эту ошибку без последствий, вам не о чем беспокоится, хотя вы причинили мне ряд неудобств, даже унизили…

— Ошибки не произошло, Симянский. Неудобства и унижения только начались — если вы не образумитесь. Ваши люди Раве и Бланк во всю дают показания. Альбер Шаван — он, знаете ли, вас терпеть не может — тоже кое-что рассказал. Странный вы человек, Симянский — я вам добра желаю, а вы мне голову морочите.

— Дорогой Баум, — не сдавался Симянский-Радеску, — Мы оба знаем, что многие вещи часто кажутся не такими, какие они есть на самом деле. Ну и что, если мои подчиненные Бог весть что наболтают? Кто поверит их показаниям, данным под принуждением? Да никто не поверит! Не забывайте о моих влиятельных друзьях. — Он умолк, улыбнулся и добавил выразительно, — О друзьях!

— Во Франции у всех есть друзья, а то и родственники, — бодро подхватил Баум. — Любой сутенер с улицы заявляет, что его трогать нельзя, потому что у него дядюшка в мэрии работает — марки там лижет. Мои приятели в полиции часто жалуются, что из-за этого кумовства трудно работать. Но мы-то с вами не в полиции, Симянский, а в контрразведке. Здесь никакая дружба не срабатывает.

Он сделал паузу, перегнулся через стол:

— Вы ступили на зыбкую почву и все ваши так называемые друзья от вас откажутся, как только узнают, что речь идет о шпионаже в пользу СССР, — эти буквы он произнес с расстановкой.

Пухлый человечек в светло-голубом костюме заморгал беспомощно, перевел взгляд с Баума на меня и обратно, будто в надежде, что один из нас успокоит его, скажет, что мы просто пошутили.

— Блефуете, — произнес он наконец. — Точно, это блеф. Вы нарушаете мои права.

— Заткнись ты, — прикрикнул на него Баум неожиданно грубо, — Здесь я сам решаю, какие у кого права. Твои отпечатки пальцев совпадают с отпечатками из досье Симянского — его судили в сорок шестом за сотрудничество с немцами и за грабеж имущества евреев, приговор — десять лет тюрьмы. Компьютер все как есть доложил, можешь на него жаловаться, сколько влезет.

— Я должен поговорить со своим адвокатом, — произнес арестованный упавшим голосом. — Ни единого слова без него не скажу, но предупреждаю, что ваше поведение приведет к серьезным для вас последствиям.

Мелкие капли пота выступили у него на лбу, и он снова взглянул на меня, будто ожидая сочувствия.

— Уведите его, — устало промолвил Баум, вызвав сотрудника. — Допрос продолжайте. Когда он поумнеет, дайте знать. И если он готов на компромисс, то пусть поторопится, потому что я сделки заключаю только в первый день.

Говоря все это, Баум уже и не глядел на задержанного.

— Поверить не могу… — начал было тот, но Баум не дал ему договорить.

— Уберите его отсюда, я занят, — и небрежно махнул рукой в сторону двери. Сотрудник крепко ухватил Радеску за рукав и буквально выдернул его из кресла.

— Может, что и выйдет, — сказал Баум, когда мы остались одни, — Но особых надежд на это пресмыкающееся возлагать не стоит. Надо ещё что-нибудь предпринять. Например, пообедать. Пусть сюда принесут.

За обедом, состоявшим главным образом из сосисок с капустой, Баум сказал задумчиво:

— Сейчас, пожалуй, сыграем в очко с Альбером. — И добавил:

— Все это дело в любую минуту может рухнуть, и я вместе с ним.

— Мне известно, как вы рискуете. Вашим нервам позавидовать можно.

Баум улыбнулся:

— Иной раз приходится рисковать. Только не думайте, что у меня приступ англо-французской дружбы или что я изображаю из себя эдакого крестоносца борца за справедливость. Рискую, потому что убежден: сейчас проиграешь, потом хлопот будет куда больше.

— Лично для вас?

— Для страны. И соответственно для меня тоже. Я эти понятия стараюсь не разделять.

— Я не спрашиваю, почему вы действуете так, а не иначе, хочу только сказать, что я вам признателен за сотрудничество.

— Признательность вашу принимаю, но мотивы у нас разные, — сказал он, — Пока интересы наших стран совпадают — отлично. Просто великолепно. Но если они разойдутся — тут уж не обессудьте.

Он сложил крест-накрест вилку и нож на тарелке, отодвинул её, наполнил свой стакан. И тут же позвонил по внутреннему:

— Шавана сюда.

Когда того привели, Баум жестом предложил ему сесть.

— Мне право жаль, Альбер, что такой у тебя выдался неудачный день. Надеюсь, теперь мы договоримся и разойдемся по домам, к нашим женщинам.

— Сильно сомневаюсь, — Шаван пожал плечами.

Баум пододвинул к нему бокал с вином и продолжал негромко:

— Утром я тебе сказал, что это дело имеет европейский аспект. Ты не отреагировал — может, просто не знал об этом или подумал, что я блефую. Но это не так, Альбер. Я тебе кое-что расскажу — имей в виду, я многим рискую, если ты обманешь мое доверие. Но и ты рискуешь. Если, выслушав меня, захочешь и дальше молчать и спустишь на меня этого своего Леннуа, то через какое-то время тебя обвинят в том, что ты работаешь на русских американские друзья тебя так подставят, что не отмоешься. — Баум помолчал ожидая ответа, но не дождался и продолжал:

— В деле замешаны Хенк Мант и ЦРУ, но не это главное. Если вообще оно существует, это дело, то обернется оно против русских. Маршан — по своей воле или вопреки ней — работал и на них тоже. Ты этого, конечно, не знал. Но я-то знаю, и, стало быть, ты, связавшись с теми, кто всеми силами препятствует разоблачению Маршана, фактически действуешь в интересах советской разведки. Кстати, один из их агентов счел за лучшее поскорее ретироваться. Вчера вечером исчез… Не так уж глупо с его стороны…

— О ком ты говоришь?

— О Жюле Робертоне.

— Первый раз слышу.

— Возможно. Но это уже неважно. Сам знаешь — в таких случаях замаранными оказываются все, кто хотя бы косвенно был связан с агентом. Когда все это разнюхают газетчики, им понадобятся жертвы. Как обычно. Теперь рассуди, дорогой Альбер, сколько народу занимается расследованием. В этом здании в данную минуту несколько десятков человек. И кто-то из них наверняка назовет твое имя и при этом добавит: только я вам ничего не говорил. Может, даже кто-то из моих людей: захочет заручиться любовью прессы или отдать должок, ну, ты знаешь…

Шаван залпом выпил вино и протянул Бауму пустой бокал.

— Блефуешь, Альфред. Правительство не жаждет видеть в газетах имя Маршана.

— Зря ты продолжаешь держаться за эту версию, — вздохнул Баум. — Ну поразмысли: Робертон скрылся. Поймаем мы его или нет, — не так уж важно. Кого-то найдем, кого можно потащить в суд. Пресса этого потребует. Правительство хотело бы все скрыть, тут я с тобой согласен, но противостоять газетной шумихе оно не сможет. Вот где для тебя опасность кроется. Твои люди побывали в доме Брансона, он же Бракони. Твою машину засекли по дороге в Конш. Сам ты полностью изобличен в связях с "Луной" и "Софраналом". Наш приятель Пэнмур, которого ты тут видишь, располагает самыми достоверными сведениями. Я по должности не могу смотреть сквозь пальцы на такие вещи…

— Одни предположения — ничего у тебя нет конкретного.

— Есть. Твоя фотография у дверей "Софранала". И разъяснения сотрудников этого общества о том, как ты организовал покушение на Пэнмура. Показания двоих из "Луны" — о том, как ты их нанял. Смерть Артуняна — мы отнюдь не закрыли это дело. А ещё у меня будут показания, которые ты дашь прежде, чем выйдешь отсюда, и свидетельства твоих подручных, которые мы наверняка получим, пусть и не сразу. Вот что окажется в твоем досье, и в один прекрасный день, дорогой Альбер… — он понизил голос почти до шепота, — Сам понимаешь, что произойдет в один прекрасный день, если не примешь предложение, которое я сделал тебе сегодня утром.

Шаван снова осушил бокал и откинулся на спинку стула, уставившись в стену.

— Ладно, — сказал он наконец, — Пусть меня отведут в тихую комнату и дадут бумагу и ручку. Посмотрим, что из этого получится.

Когда его вывели, Баум со словами: "Пора узнать, насколько продвинулось с Робертоном" велел вызвать Жоливе. Тот явился с блокнотом и, докладывая, то и дело сверялся со своими записями.

— Опрошен персонал брокерской конторы Робертона — ничего подозрительного. Обыск кабинета хозяина: там много чего нашлось — записные книжки с телефонами и адресами, картотеки, еженедельники и всякое такое. Но это ещё предстоит исследовать. Я сам занимался весь день квартирой Робертона. Забрал оттуда кое-что для дальнейшей работы. Пока рано говорить о результатах.

— Как насчет писчей бумаги — помнишь, я просил проверить?

— Конечно. Обнаружены пачка конвертов и бумага, идентичные тому письму.

— Что слышно в туристических агентствах?

— Установлено, что брал он билеты возле авеню Опера. Билеты в один конец. Вылетели вдвоем в Цюрих из Орли. Мы уже связались со Швейцарией через Интерпол. Пока от них никаких сообщений.

— И не будет, — сказал Баум, — Ладно, все в порядке, спасибо.

В письменных показаниях Шавана обнаружилось кое-что, чего я не знал. Прежде я не догадывался, какой нажим оказывал на него Хенк Мант. Сначала он всего-навсего намеревался с помощью Шавана предотвратить мой контакт с Баумом. Для этого и было изобретено похищение и вся эта инсценировка. Цель была такая: одурачить меня и напугать до смерти. По мере того как я в своем неведении продолжал расследование, инструкция изменилась: вообще меня убрать. Устранить, как выразился Хенк, загнав в безнадежную ситуацию. Почему он дублировал свои усилия, прибегнув одновременно и к помощи алжирских бандитов, и к трюку с неисправным автомобилем, можно только догадываться: хотел, чтобы наверняка.

Шаван же за деньги выполнял все, что ему поручали: организовал через "Софранал" машину напрокат, нанял головорезов из "Луны". Когда же обнаружилось, что не сработал ни тот, ни другой способ, и я добрался-таки до Бракони, то Шаван получил ещё более категорический приказ расправиться со мной — для того и мчались в Конш его люди. Оттуда они должны были позвонить и доложить, а также получить новые распоряжения. И они их получили: избавиться от трупы Бракони и от передатчика. Передатчик разобран на части и спрятан в неглубокой яме за домом, забросан хворостом. Бракони похоронен примерно в километре оттуда, в лесу. А дальнейшие инструкции оказались таковы: установить пластиковые бомбы в квартире Изабел и в моей машине.

Все это Шаван изложил весьма тщательно, с точными датами и деталями он-то знал, что нужно контрразведке. При этом настаивал твердо и убежденно: ему не было известно, что все это дело связано с советской разведкой. Тот любопытный момент, как он вообще оказался в прислужниках у Хенка, он и вовсе опустил, ни слова не было сказано об их прежних совместных делишках. Умолчал Шаван также о гибели Арама Артуняна и Анни Дюпюи. Одно дело пытаться кого-то убить, совсем другое — убийства, которые состоялись.

— С виду вроде бы все ясно, — заключи Баум. — Но только с виду. Вот смотрите: вы побеседовали с Артуняном — и Шавану немедленно поручают его убить. Заодно заманить вас в ловушку — но для этого требовалась некоторая подготовка, не так ли? Однако все сошло гладко — похоже, он ждал вас.

— Значит, в нашей лондонской конторе кто-то стучит американцам.

— Выходит, так. Кому были известны ваши планы?

— Да половине министерства иностранных дел, не говоря уж о начальстве.

— Случись такое у нас в Париже, русские получили бы все сведения в двадцать четыре часа.

— И у нас точно так же, — признался я. Мы помолчали. — А передавать сведения американцам и шпионажем-то не считается.

— В том-то и дело, — согласился Баум.

— Этот "Софранал" — просто прикрытие, за ним орудует ЦРУ, предположил я.

— Если бы мы умели хитрить с американцами как с русскими, "Софранал" давно бы значился в наших картотеках, — подтвердил мою мысль толстяк.

Позже мы распрощались с Альбером Шаваном, который умудрился вернуть себе импозантный вид и внушающие почтение манеры.

— Наша совместная работа оказалась весьма полезной, Альбер, — похвалил его Баум. — Я получил примерно половину необходимых мне сведений, а ты сообщил примерно половину того, что мог бы сообщить.

Шаван изобразил удивление:

— Тебе трудно угодить, Альфред. Того, что ты узнал, достаточно, чтобы меня в порошок стереть. Этого мало?

— Ты прекрасно знаешь, чего бы я хотел. Повторять не стану. Ладно, ступай себе домой. Теперь, надеюсь, будешь держать меня в курсе, если мистер Хенк Мант снова привлечет тебя к своим делишкам.

— Если только уцелею, — мрачно сказал Шаван.

— Ну, ты справишься, — усмехнулся Баум. — Куда этим американцам до тебя!

— Спасибо, Альфред, — Шаван поежился, но все же спросил:

— А как там мое досье?

— Не запятнано, — ответил Баум. — А если ты выполнишь мое условие и будешь сообщать нам о своих контактах с ЦРУ, то это послужит только украшению твоего досье.

Шаван нахмурился.

— Приходится верить тебе на слово, Альфред. Деваться-то некуда, — он протянул свою огромную лапу, сгреб со стола листок со своими показаниями и, смяв, сунул в карман, — Тебе ведь они больше не нужны?

Баум не предпринял ни малейшей попытки воспрепятствовать ему. Вместо этого он набрал номер внутреннего телефона:

— Машину с шофером. Чтобы отвезти домой господина Шавана.

После его ухода Баум позвонил снова, на сей раз дежурному в министерство иностранных дел: не наблюдалось ли в последние двое суток отъездов или приездов советских дипломатов. Дежурный обещал узнать и перезвонить. Звонок последовал через час: некий Терешвили, второй секретарь посольства отбыл в Москву нынешним утром. Тем же рейсом Аэрофлота отправился Власов — корреспондент ТАСС. Оба заявили, что обратно не собираются. Баум осведомился, что думают по этому поводу в русском департаменте МИДа.

— Несколько скоропалительно, но в общем ничего особенного, — ответил дежурный.

— Концы прячут, — сказал Баум. — Я обоих знаю — эти господа из КГБ. Я бы удивился, если бы с исчезновением Робертона не смылся бы кое-кто из русских.

— Между прочим, — спохватился я, — как насчет прессы? Сможете удержать её в узде?

— За ней присмотрит правительство.

— Даже за "Юманите"?

— "Юманите" ничего не значит. Они так часто кричали "Караул!", что теперь на них и внимания никто не обратит. Им самим это отлично известно, потому коммунисты и решились выйти на вас.

— А все эти люди, которых сегодня допрашивали, — есть от них польза?

— Допросы — чистое очковтирательство. Если что интересное и всплывет, мы все равно этим не воспользуемся, — Баум скорбно покачал головой. Считайте, что это хорошая практика для моих ребят — вот и все.

— Пойду, — я поднялся, — Надо поспать. — Мы пожали друг другу руки, Спасибо за все.

— Благодарить не за что, мы должны друг другу помогать. Приятно было сотрудничать. Только лучше бы вы мне сразу рассказали о Брансоне и Жюле Робертоне — вместе мы бы придумали какой-нибудь удачный ход.

Я проспал до двух, в три пошел в "Скриб" — любимый бар Артура. Он был там.

— Все кончено, дело закрыто, — сообщил я ему.

— Получил все, что хотел?

— Вот именно. Если я и правда что-нибудь хотел получить. Семь трупов и ничего не удалось добавить к счастью всего человечества. Ну и с французами я обошелся не совсем так, как хотелось бы.

Артур проворчал:

— Зато французы тебя утешили. Может, и шрама не останется.

Мы выпили и долго молчали.

— Милая была девочка, — сказал, наконец, Артур, глядя в свой стакан. Блестящее воспитание.

— Да черт с ним, с воспитанием. Просто она была милая…

— Понимаю твои чувства, старина.

— Нет, не понимаешь. Как я посмел быть таким самонадеянным, как посмел её жизнь поставить на карту. Только собой я мог рисковать, только собой. И я, идиот, ещё считал себя профессионалом!

— Все ошибаются, старина.

— Не повторяй банальных слов, Артур!

Я допил свой стакан, положил ему руку на плечо:

— Спасибо за помощь. И прости, что так и не рассказал тебе всю эту историю.

Из бара я отправился прямо в аэропорт Шарль де Голль. Купил внизу, в зале ожидания открытку с видом Эйфелевой башни и отправил Ариане Бонтан. "Репортаж закончен, — написал я, — Знаю все ответы на все вопросы. Но, думаю, вам это теперь ни к чему. Спасибо вам обоим".

Объявили мой рейс, и я поспешил по космического вида переходам в зал отправления.