Либеральный фашизм

Глава 10. Новая эра: все мы теперь фашисты

Либералы постоянно жалуются, что консерваторы пытаются навязать обществу свои культурные ценности. Сами же они, наоборот, озабочены только решением «реальных» классовых и экономических проблем. Томас Франк, автор бестселлера «Что случилось с Канзасом?» (What’s the Matter With Kansas?) возглавляет целую школу либералов, которые утверждают, что избиратели среднего достатка, голосующие за республиканцев, были введены в заблуждение стратегами Республиканской партии, продвигающими искусственные «ценности». Доводы Франка опираются на старую марксистскую доктрину «ложного сознания», в соответствии с которой несогласие с представителями левых сил относительно природы личной заинтересованности политического и экономического характера рассматривается как один из способов «промывания мозгов» или признак слабоумия.

Но на самом ли деле либералы и левые охотнее обсуждают проблему экономической справедливости, а не такие спорные темы, как однополые браки или прерывание беременности на поздних сроках. Если вы будете внимательными, то заметите, что либералы избегают «вопросов о политических ценностях», если могут предстать в невыгодном свете. Когда либералы обороняются, они используют марксистские или, если хотите, социалистические аргументы для делегитимации культурной программы оппозиции. Когда консерваторы имеют превосходство по тому или иному культурному вопросу, либерализм оказывается целиком сосредоточенным на «решении проблем» среднестатистического Джо, связанных с зарплатой и здравоохранением. Но когда либералы переходят в наступление, на первый план выходят расовые квоты, учет гей-культуры, очистка общества от христианства, а также множество тем, имеющих непосредственное отношение к культуре.

Эта тактика социалистического парирования и активной культурной политики напоминает аналогичные мероприятия нацистов. Когда нацисты обсуждали традиционалистов, монархистов и немногочисленных классических либералов, оставшихся в Германии, их речи очень походили на высказывания социалистов, сокрушавшихся о том, что «крупный капитал» разоряет мелкие предприятия. Гитлер заявлял, что другие партии разделяли нацию границами классовой и конфессиональной принадлежности, тогда как он хотел сфокусироваться на решении экономических проблем. Национал-социалисты отказались от экономических аргументов в пользу установления нового культурного порядка только тогда, когда они победили.

Подход в духе «экономика обороняется, а культура наступает» оставался важной тактикой для Гитлера даже после сосредоточения власти в его руках. Например, в 1938 году, когда он понял, что нацистскую культурную программу отторгают многие слои населения, он поспешил дать объяснения: «Национал-социализм — это рациональная, ориентированная на реальность доктрина, основанная на самых достоверных научных знаниях и их ментальном выражении. Обратившись с ней к сердцам людей и продолжая делать это сейчас, мы не хотим прививать людям мистицизм, который не входит в цели и задачи нашей доктрины». Такая манера выражаться хорошо знакома либералам, которые любят называть себя членами «сообщества, основанного на реальности»[647].

Невозможно отрицать тот факт, что либерализм всегда стремится к созданию и навязыванию своей культуры. Более того, совершенно очевидно, что либералы в первую очередь заботятся о культуре. Так, например, в 1990-е годы либерализм с головой погрузился в формирование культуры, не оставив без внимания ни одну из сторон общественной жизни — от «политики смысла» Хиллари Клинтон и гендерных квот в спортивных командах высших учебных заведений до проблемы геев в армии и борьбы с курением. Например, сравнительно недавно, в 2007 году, администрация одного из прогрессивных центров по уходу за детьми в Сиэтле запретила конструкторы LEGO, потому что «представления детей о собственности и связанной с ней социальной власти оказываются характерными для классового капиталистического общества, которое мы, учителя, считаем несправедливым и деспотичным». Взамен они предложили такую организацию досуга детей, которая отражала более высокие в нравственном отношении стандарты «коллективизма»[648].

Суть проста: либералы участвуют в войнах культур в качестве агрессоров. Не совсем понятно, как данный момент может казаться спорным. Очевидно, что традиционалисты защищают свой образ жизни против так называемых сил прогресса. Когда группам феминисток наконец удалось убедить суды принудить Вирджинский военный институт принимать женщин, кто был агрессором? Чьи ценности навязывались? Активисты какого лагеря хвалятся тем, что они являются «движущей силой изменений»? Я не хочу сказать, что реформисты всегда неправы. Совсем нет. Я говорю лишь о том, что представители левых сил поступают нечестно, делая вид, что они не пытаются навязывать свои ценности другим.

Мы уже видели, как в 1950-е годы левые обновили ту традиционную критику капитализма, которую много лет применяли марксисты. Они сделали вывод, что «фашистская реакция» — это на самом деле психологическая реакция на прогресс. Если раньше левые силы утверждали, что фашизм представляет собой политическую реакцию экономически господствующих классов на выступления революционных рабочих, то теперь они стали видеть в фашизме проявление одной из многих «фобий» или просто «ярости», направленной на продвижение тех или иных групп и доктрин. Этим фобиям и ярости подвержены исключительно белые гетеросексуальные мужчины (и женщины, которые любят их), потомки тех самых отвратительных «мертвых белых европейских мужчин»[649]. В 1930-е годы левые утверждали, что фашисты хотят защитить свои заводы и дворянские титулы; теперь нам говорят, что фашисты — известные также как «сердитые белые мужчины» — хотят сохранить свои незаслуженные «привилегии». Гомофобия, расизм, национализм наряду с их точными моральными эквивалентами, такими как исламский экстремизм и исламофобия, являются инстинктивной фашистской реакцией структуры власти белых мужчин на шок от нововведений.

Такие аргументы, выражаясь словами Карла фон Клаузевица, представляют собой продолжение войны посредством культуры. И действительно, нигде это логика не прослеживается так явно, как в поп-культуре.

Взять хотя бы фильм «Плезантвиль» (Pleasantville). Выдуманный город, погруженный в глубокую спячку 1950-х годов, когда у власти находились белые мужчины, подавляющие любые проявления инакомыслия, просыпается с появлением свободолюбивых, сексуально свободных молодых людей из 1990-х годов. Мы снова оказываемся в атмосфере 1960-х годов. Городские старейшины не могут справиться с этой проблемой. Когда они приходят домой в конце дня, их больше не ждут привычный стакан мартини и тапочки, приготовленные женами, которые стали свободными женщинами. В ответ на такие перемены представители белой мужской элиты (под руководством Торгово-промышленной палаты, разумеется) все больше уподобляются фашистам. В фильме довольно удачно использован прием смены цветных и черно-белых кадров: консервативные обитатели Плезантвиля показаны в черно-белых тонах, а полностью реализовавшие себя личности расцвечиваются яркими красками. Это побуждает монохромных фашистов к тому, чтобы начать относиться к «цветным» как к гражданам второго сорта.

Подобную тему можно найти и в довольно озорном фашистском фильме «Падение» (Falling Down)[650]. Принадлежащий к среднему классу белый работник оборонного завода (его играет Майкл Дуглас), потеряв работу в результате сокращения, в отчаянии совершает ряд эксцентричных поступков. В картине «Красота по-американски» (American Beauty) служивший ранее во флоте сосед героя Кевина Спейси срывается и становится убийцей, не в силах смириться с мыслью о том, что его сын может быть гомосексуалистом. То, что Голливуд продолжает плодить такие избитые сюжеты, не вызывает удивления. Удивительно то, что каждый раз при выходе на экран очередного «шедевра» множество критиков восхищаются оригинальной и новаторской интерпретацией, хотя на самом деле речь идет всего лишь о совокупности переработанных клише.

Но за стремлением представить противников перемен в жизни общества фашистами стоит более глобальная цель: сделать сами перемены естественным порядком вещей за счет высмеивания самого понятия естественного порядка. Эти фильмы основываются на догматических представлениях о том, что социальные и гендерные роли не могут быть определены раз и навсегда, что ни традиции, ни религия, ни законы природы не должны ограничивать волю к власти отдельной личности и в тот день, когда мы ошибочно посчитали, что верно обратное, мы свернули не туда.

Словосочетание «война культур» впервые встречается в работах двух очень разных мыслителей. Более современный из них — марксист Антонио Грамши, который утверждал, что единственный путь, который поможет освободиться от старого порядка, это «великий поход» против элитных институтов культурной жизни. Такую стратегию избрали повстанцы из рядов «новых левых» в 1960-е годы, которые в короткие сроки захватили английские ведомства, издательства, киностудии и т. п. Но еще раньше вел свою «борьбу за культуру» (Kulturkampf) Отто фон Бисмарк.

Образованные либералы имеют тенденцию обозначать термином Kulturkampf предполагаемое стремление правых сил навязывать свои ценности остальной части страны, демонизируя либералов. Немецкие обертоны явно используются для того, чтобы провести параллели с гитлеризмом. Однако на самом деле изначально борьба за культуру представляла собой не подавление консерваторами либеральных диссидентов или подвергающихся опасности меньшинств, но натиск слева против сил традиционализма и консерватизма. Принято считать, что борьба за культуру была направлена против немецких католиков, которых «поглотила» большая Германия. Бисмарк опасался, что они могут оказаться недостаточно лояльными по отношению к Германии во главе с Пруссией и с более прагматичной точки зрения хотел предотвратить создание немецкой католической политической партии.

Намерения Бисмарка основывались на реальной политике и политической триангуляции. Истинно верующими были только силы в рейхстаге. Прогрессивные немцы считали католицизм чуждым, устаревшим, отсталым и антинемецким. Он стоял на пути национализма, сциентизма и прогресса. Само слово «Kulturkampf» придумал влиятельный ученый Рудольф Вирхов, известный либерал, который надеялся, что «борьба за культуру» вырвет людей из лап христианских суеверий и переориентирует их на прогрессивные принципы. Однако на самом деле это намерение основывалось на желании навязать новую, прогрессивную религию народного государства.

Первые законы в русле борьбы за культуру, принятые с большой помпой в 1873 году, провозглашались огромным шагом вперед в деле отделения церкви от государства. Эмиль Фридберг, либеральный архитектор антикатолических «майских законов», объяснил обязательства государства по отношению к католической церкви следующим образом: «Подавить ее, уничтожить ее, сокрушить ее с применением насилия». В неоякобинском угаре либералы преследовали и закрывали католические школы. Обязательные гражданские браки ослабили власть и влияние церкви. Государство заявило о своем праве назначать, продвигать, наказывать и даже депортировать служителей церкви. Большинство католических епископов были либо брошены в тюрьмы, лишены своих должностей, либо отправились в изгнание. В конце концов борьба за культуру исчерпала себя; но мысль о том, что традиционное христианство представляет собой угрозу для развития нации, прочно укоренилась[651].

В 1870-х годах эта «кислота» вполне предсказуемо прошла сквозь «тело» политики и трансформировалась в антисемитизм. Действительно, слово «антисемитизм» было придумано в 1879 году атеистом и левым радикалом Вильгельмом Марром и появилось в его трактате «Путь к победе германизма над иудаизмом» (The Way to Victory of Germanicism over Judaism). Вклад Марра заключался в том, что ему удалось превратить ненависть к евреям из богословской страсти в «современную» расовую и культурную (например, он ненавидел ассимилированных евреев больше, чем ортодоксальных). «Антисемитизм» в отличие от более метафизической ненависти к евреям должен был обосновать ненависть к евреям в прогрессивном языке научной евгеники.

Во время консолидации власти Гитлер, который во многом был наследником бисмарковских прогрессивистов, вряд ли мог начать широкомасштабное наступление на христианство. В конце концов национал-социализм ставил своей целью объединение всех немцев. «Сейчас не тот момент, чтобы бросаться в бой с церковью. Лучше всего позволить христианству умереть естественной смертью, — объяснял Гитлер своим помощникам. — В медленной смерти есть что-то утешительное. Перед лицом достижений науки догмы христианства истончатся. Религия будет вынуждена идти на все большие уступки. Постепенно мифы отомрут. Нам всего лишь нужно доказать, что в природе не существует границы между органическим и неорганическим»[652].

В 1937 году Немецкая социал-демократическая партия, действовавшая в изгнании в Праге, завербовала шпиона, который должен был регулярно докладывать из Германии об успехах нацистов. Этот секретный осведомитель предоставлял важную информацию о том, что на самом деле задумали нацисты. Национал-социалистическая немецкая рабочая партия занималась созданием новой религии, «антипода церкви» с собственными священниками, догматами, праздниками, ритуалами и обрядами. Для пояснения намерений нацистов агент использовал очень удачную метафору. «Антицерковь» создавалась так же, как строят новый железнодорожный мост. При строительстве нового моста вы никак не можете просто взять и снести старый. Перевозка пассажиров и грузов прекратится. Общественность будет протестовать. Вместо этого вам нужно медленно, но верно обновлять мост постепенно. Замените старые болты новыми. Затем обновите балки, и в один прекрасный день у вас будет совершенно другая конструкция, при этом вряд ли кто-либо заметит произошедшие перемены.

Подобно инженерам этого метафорического железнодорожного моста нацисты усердно трудились, стремясь заменить «гайки и болты» традиционного христианства новой политической религией. Самым разумным средством, позволяющим достигнуть этой цели, являлось кооптирование христианства посредством унификации с одновременным снижением роли традиционной религии в гражданском обществе. В этом плане Гитлер точно следовал линии Бисмарка. Немецкий историк Гетц Али объясняет, как Гитлер приобрел популярность благодаря щедрым программам социального обеспечения и привилегиям для среднего класса, которые нередко реализовывались за счет средств, украденных у евреев, а также за счет высоких налогов на имущество богатых. Гитлер запретил религиозную благотворительность, подрывая тем самым роль церкви как противовеса государству. Духовенство получало зарплату от государства и соответственно должно было подчиняться государственной власти. «Священники сами выроют себе могилы, — довольно посмеивался Гитлер. — Они выберут нас, предав своего Бога. Они предадут абсолютно все ради своих жалких рабочих мест и доходов»[653].

Следуя примеру якобинцев, нацисты заменили традиционный христианский календарь. Новый год теперь начинался 30 января в День захвата власти[654]. В ноябре на улицах в центре Мюнхена нацисты проводили свои мистерии, посвященные «пивному путчу» Гитлера. Мученическая смерть Хорста Весселя и его «товарищей из старой гвардии» уподобила их Иисусу и апостолам. Пьесы и официальная история были переписаны в духе прославления языческих арийцев, которые храбро сражались с чужеземными армиями, насаждавшими христианство. Предвосхитив некоторые моменты феминистской псевдоистории, ведьмы стали мученицами эпохи кровожадного христианского угнетения.

Во время правления прогрессивистов христианский Бог был превращен в Бога сниженных цен на продукты питания. При нацистах христианский Бог принял вид арийского офицера СС, правой рукой которого был сам Гитлер. Так называемые немецкие христианские пасторы проповедовали, что, «подобно тому как Иисус освободил человечество от греха и ада, Гитлер спасает немецкий народ от разложения». В апреле 1933 года нацистский Конгресс немецких христиан объявил, что все церкви должны внушать своим прихожанам следующую мысль: «Бог создал меня немцем; быть немцем — это дар Божий, Бог хочет, чтобы я сражался за Германию. Военная служба ни в коей мере не вредит христианской совести, но является послушанием Божьим»[655].

Когда несколько протестантских епископов прибыли к фюреру с протестами, гнев Гитлера не знал границ. «Христианство исчезнет из Германии так же, как оно исчезло в России... Немецкая раса существовала без христианства на протяжении тысяч лет... и будет продолжаться после исчезновения христианства... Мы должны привыкнуть к учениям крови и расы». Когда епископы возразили, что они поддерживают светские цели нацизма, но не его религиозные нововведения, Гитлер вышел из себя: «Вы предатели нации. Враги отечества и разрушители Германии»[656].

В 1935 году были отменены обязательные молитвы в школе, а в 1938 году были полностью запрещены рождественские колядки и инсценировки. К 1941 году было полностью ликвидировано религиозное образование для детей старше 14 лет и воцарилось якобинство. У костров можно было часто услышать следующую песню гитлерюгенда:

Между тем сироты получили новые слова для песни «Тихая ночь» (Silent Night):

Американская борьба за культуру в 1960-х годах тоже начиналась не с хиппи, войны во Вьетнаме и даже не с гражданских прав. Как правило, любая попытка расчистить путь для новой политической религии начинается со стремления ликвидировать молитвы в школе. Как утверждает Джереми Рабкин, принятые в 1960-е годы решения по поводу молитвы в школе следует рассматривать как взятие на себя Верховным судом роли главной движущей силы американской борьбы за культуру.

Так, фундаментальная логика решений Верховного суда по делам, связанным с легализацией абортов, зиждется не на «праве выбора», но на мысли о том, что религии и религиозной морали нет места в государственных делах. Дело «Роу против Уэйда» и связанное с ним дело Доу непосредственно следовали из рассматривавшегося в 1965 году дела «Грисуолд против штата Коннектикут». В своем решении по этому делу суд признал незаконным запрет контроля за рождаемостью (который почти никогда не исполнялся) на том основании, что право на неприкосновенность частной жизни содержится в Конституции. Но в подтексте этого судебного решения явно прослеживалось сомнение в истинности законов, в основе которых лежат религиозные принципы (значительную часть населения Коннектикута составляют католики). Всего лишь за два года до дела Роу в одном из дел штата Пенсильвания суд отменил государственную помощь католическим приходским школам на том основании, что такая помощь способствует разделению общества на религиозной почве. Кроме того, суд постановил, что религиозные соображения, «как правило, вносят неясность и беспорядок в другие необычайно актуальные вопросы». Когда дело «Роу против Уэйда» наконец дошло до суда, судьи уже пришли к выводу, что традиционные религиозные соображения не могут иметь большого веса в общественных делах. Лоуренс Трайб, ведущий либеральный юрист Америки в области конституционного права, утверждал в обозрении Harvard Law Review в 1978 году, что религиозные взгляды изначально суеверны и, как следствие, менее законны, чем «светские».

В 1987 году Верховный суд постановил, что минуты молчания в начале учебного дня означают одобрение правительством молитвы. В 1992 году он постановил, что не связанная с какой-либо конкретной конфессией молитва по случаю окончания школы (предложенная реформистским раввином) является недопустимым одобрением религии. В 1995 году Девятый окружной апелляционный суд постановил, что осуществлению «права на смерть» нельзя препятствовать просто «для удовлетворения моральных или религиозных запросов некоторой части населения». И неважно, что законы против убийства, кражи и лжесвидетельства восходят непосредственно к тем же самым «религиозным принципам».

Совсем недавно мы стали свидетелями признания судами неконституционности клятвы верности, демонстрации десяти заповедей и рождественских яслей вблизи общественных зданий и сооружений. Судья Антонин Скалиа сделал верное замечание применительно к делу 1996 года «Роумер против Эванса» (где речь шла о гражданском статусе гомосексуалистов в Колорадо). «Суд ошибочно принял борьбу за культуру за припадок злобы», — заявил он. Далее он осудил своих коллег за «пристрастность» в «войнах культур».

Зачем так подробно говорить о религии? Потому что культурную программу либерализма невозможно понять, не осознавая, что современный либерализм строит свой собственный железнодорожный мост, заменяя кирпичи и балки традиционной американской культуры чем-то другим. Я не утверждаю, что все в новом либеральном сооружении плохо или неправильно. Но я отвергаю ловкие аргументы либералов, которые утверждают, что их действия имеют исключительно «прагматический» или фрагментарный характер. «А, так это всего лишь один кирпич. Что с ним не так?» — так либералы говорят о каждом этапе своего проекта. Но это не только «один кирпич». Также консерваторам не стоит думать, что это всего лишь скользкий путь. Этот образ предполагает, что под воздействием сил, находящихся вне нашей власти, мы движемся в том направлении, которого мы не выбирали. Если общество движется в направлении, которое оно не выбирало, это часто происходит потому, что в этом направлении его толкают самозваные силы прогресса.

Том Вулф в своем эссе «Великое переучивание» (The Great Relearning) подробно описывает, как представители контркультуры, вдохновленные немецкой школой Bauhaus, хотели начать все сначала, объявить новый «нулевой год» (подобно якобинцам и нацистам), вернуться к той развилке, где западная цивилизация якобы повернула не в ту сторону. Автор контркультуры Кен Кизи даже организовал паломничество в языческую Мекку Стоунхендж, полагая, что это последнее место, где западный человек был еще на верном пути и предположительно выбрал неправильное направление, отказавшись от язычества. Далее мы рассмотрим, как это всеобъемлющее видение нашло отражение в движениях и идеях как классического фашизма, так и левого полюса современной американской культуры в нескольких областях, таких как идентичность, нравственность, сексуальные отношения и окружающая среда.

Исайя Берлин следующим образом сформулировал суть неоромантического мировоззрения, давшего начало нацизму: «Если я немец, то я следую немецким ценностям, пишу немецкую музыку, вновь открываю древние немецкие законы, культивирую в себе все то, что делает меня настолько богатым, выразительным, многосторонним и соответствующим немецкому духу, насколько это возможно... Это романтический идеал в его полном выражении». Такие взгляды закономерно привели к нацистской концепции добра и зла. «Справедливость, — объяснял Альфред Розенберг, — это то, что ариец считает справедливым. Несправедливо то, что он считает таковым»[658].

Эта точка зрения наиболее конкретно проявлялась в стремлении очистить нацистскую Германию от влияния еврейского типа сознания. Евреи были олицетворением всего, что задерживало развитие немецкого народа. Даже «совесть», по словам Гитлера, — «еврейское изобретение», от которого, совершая акт самоосвобождения, необходимо отказаться. В итоге нацисты вели против евреев ту же самую игру, которую современные левые силы ведут против «евроцентризма», «белизны» и «логоцентризма». Когда вы слышите, как радикально настроенная студентка осуждает «белую логику» или «мужскую логику», она стоит «на плечах» нацистов, которые осуждали «еврейскую логику» и еврейскую заразу. Еще сотрудничавший в то время с нацистами Поль де Ман — почитаемый теоретик постмодернизма, который впоследствии стал преподавать в Йельском и Корнеллском университетах, — писал о евреях следующее: «Их рассудочность, их способность усваивать доктрины, не попадая в зависимость от них, — отличительные особенности еврейского ума»[659].

Белый мужчина — это еврей либерального фашизма. «Ключом к решению социальных проблем нашего времени будет упразднение белой расы», — пишет исследователь культурной специфики белой расы и историк Ноэль Игнатьев. Изучение культурной специфики белой расы считается передовой научной дисциплиной в американском высшем образовании, которая стремительно набирает популярность. Соответствующие кафедры есть примерно в 30 университетах, при этом во многих других вузах основы этой дисциплины преподаются в рамках других курсов. Исполнительный директор Центра по изучению белой американской культуры объясняет: «Представители белой расы совершили все преступления против цветных людей, которые только возможны... Белые также виновны в реализуемых ныне принципах... которые вредят и препятствуют проявлению человечности в каждом из нас»[660]. Журнал Race Traitor (что в переводе означает «предатель расы», по иронии судьбы это нацистский термин) призван «выступать в качестве интеллектуального центра для тех, кто стремится упразднить белую расу». В настоящее время это движение не связано с геноцидом; никто не предлагает согнать всех белых людей в лагеря. Но принципы, страсти и аргументация отличаются пугающим сходством.

В первую очередь следует упомянуть шокирующее оправдание левыми исповедуемой черными идеологии мятежа и бандитизма. Прославление насилия, романтика улицы, осуждение «системы», склонность к заговорам, возвеличивание расовой солидарности, женоненавистничество культуры хип-хопа — все эти явления порождают тревожное ощущение дежавю. Хип-хоп культура вобрала в себя огромное количество фашистских мотивов. В студенческих городках администрация обычно не обращает внимания на типично фашистское поведение студентов, которые сначала жгут газеты, а потом угрожают физической расправой тем, кто выражает несогласие. В основе такого отношения лежит обывательское мнение о том, что белые люди, подобно евреям, олицетворяют все зло и весь деспотизм человечества. Как заявила в 1967 году Сьюзен Зонтаг, «белая раса — это рак человеческой истории». Между тем порожденные эпохой Просвещения понятия о единстве человечества регулярно высмеивались в левых научных кругах как обман, который использовался для прикрытия укоренившихся привилегий мужской части белой расы.

Подобно тому как нацистское наступление на христианство было частью более масштабной войны за идею универсальной истины, целые постмодернистские космологии были созданы для того, чтобы доказать, что традиционная религиозная мораль является жульничеством, что не существует непреложных истин или «естественных» категорий и все знание порождено обществом. Или, если воспользоваться фразой из романа «Код да Винчи» (Da Vinci Code), «как темен он, людской обман».

На самом деле речь идет о заговоре католической церкви с целью обмануть всех людей в мире, скрыв от них истинную природу Иисуса и его брак с Марией Магдалиной. Книга разошлась по всему миру тиражом около 60 миллионов экземпляров. Роман и фильм породили споры, документальные фильмы, сопутствующие книги и т. п. Но мало кто обратил внимание на зловещие параллели с нацистской мыслью.

Дэну Брауну следовало посвятить свою книгу «мадам» Елене Блаватской, гуру теософии, которую многие считают «матерью» духовных поисков «Новой эры», а также примером для создания нацистской версии язычества и главным популяризатором свастики как мистического символа. Ее теософия вобрала в себя огромное количество культовых понятий: от астрологии до веры в то, что христианство представляет собой грандиозный заговор, цель которого в сокрытии истинного смысла и истории сверхъестественного. Ее вышедшая в 1888 году книга «Тайная доктрина» была попыткой раскрыть во всей полноте гротескный заговор Запада, который «Код да Винчи» освещает лишь в малой степени. Христианство было виновно во всех ужасах современного капитализма и неестественной жизни, не говоря уже о гибели Атлантиды.

«Миф XX века» (Myth of the Twentieth Century) Альфреда Розенберга, вторая по важности книга в нацистском каноне, включает в себя многие идеи Блаватской. Розенберг излагает один христианский заговор за другим. «Не успев расцвести, радостная идеология немецкого мистицизма была задушена европейской церковью всеми средствами, которые имелись в ее распоряжении», — настаивает он. Подобно Блаватской и Брауну, он высказывает предположение о существовании тайного Евангелия, способного, если бы церковь его не скрыла, развенчать «поддельный великий образ Христа», который мы находим в Евангелии от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. «Христианство, — пишет Гитлер в Mein Kampf, — не удовольствовалось возведением собственного алтаря. Сначала требовалось уничтожить языческие алтари». Именно «приход христианства» положил начало «духовному террору» против «гораздо более свободного древнего мира»[661].

Многие представители левого культурного фронта сегодня разделяют эти идеи. Например, викканство и язычество представляют собой наиболее быстро развивающиеся религию и религиозную категорию в Америке, при этом число их сторонников колеблется, по разным источникам, от 500 тысяч до 5 миллионов. Если учитывать адептов «духовных поисков “Новой эры”», то количество американцев, участвующих в таких практиках, достигает 20 миллионов и продолжает увеличиваться. В частности, феминистки кооптировали викканство как религию, идеально подходящую для их политики. Глория Стайнем восторгается превосходными политическими и духовными качествами «дохристианского» и «матриархального» язычества. В «Революции изнутри» (Revolution from Within) она вполне серьезно оплакивает «убийство девяти миллионов целительниц, язычниц и инакомыслящих женщин в эпоху перехода к христианству»[662].

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер был убежден, что «охота на ведьм» была антинемецким заговором, за которым по большей части стояла католическая церковь: «Охота на ведьм стоила немецкому народу жизней сотен тысяч матерей и женщин, которых жестоко пытали и казнили»[663]. Он вложил немалые средства в предпринятое СС расследование случаев «охоты на ведьм», которое должно было доказать, что речь шла о попытках уничтожения арийской цивилизации и истинной немецкой веры. В рамках СС было создано секретное ведомство под названием «Особое подразделение Н» (буква «Н» соответствовала слову Hexen, т. е. «ведьмы»), которое выявило более 33 тысяч случаев сжигания «ведьм», в том числе в таких дальних странах, как Индия и Мексика.

Более того, большинство основателей национал-социализма с большим удовольствием беседовали о колдовстве и астрологии с поклонявшимися магическому кристаллу радикальными вегетарианцами, вместо того чтобы посещать церковные собрания. Следует обратить внимание на общество Туле, названное в честь потерянной расы северных народов, упоминавшейся в древнегреческих текстах. Общество Туле действовало как мюнхенское отделение Немецкого ордена, и хотя его устав формально опирался на оккультные и теософские доктрины, главным связующим элементом этой организации был расистский антисемитизм. Наставник Антона Дрекслера доктор Пол Тафель, лидер общества Туле, вдохновил его на создание Немецкой рабочей партии, которая вскоре стала Национал-социалистической немецкой рабочей партией. По словам биографа Гитлера Яна Кершоу, членами этого общества были многие из основателей нацизма.

Дитрих Эккарт, поэт, художник, оккультист, морфинист, драматург, любитель магии и приверженец расовой мистики Хьюстона Стюарта Чемберлена, был центральной фигурой в этом богемном обществе. Эккарт был «вторым отцом» и наставником Гитлера: он научил его основам риторики, подарил ему его первый тренч и познакомил с виднейшими представителями мюнхенской аристократии. На посту редактора Эккарт превратил газету общества Туле в официальный орган нацистской партии и написал гимн «Германия, проснись!». Гитлер посвятил ему Mein Kampf, написав в эпилоге, что он был «человеком, который посвятил свою жизнь пробуждению своего и нашего народа».

Миф о «повороте не в ту сторону», лежащий в основе идеологии либерального фашизма, не просто порождает экзотические теории заговора и псевдоисторию, но, как уже говорилось, способствует глубокому нравственному релятивизму. Более того, принятие феминистками викканства является прекрасной иллюстрацией языческого нарциссизма, о котором упоминалось ранее. Многие обряды викканства заканчиваются заклинанием: «Ты богиня». В викканстве нет каких-либо четких правил, кроме призывов к культивированию «богини внутри себя», чтобы создать у человека духовный настрой, наиболее полно соответствующий уже сформировавшимся в его сознании предрассудкам, желаниям и инстинктам.

Нацистский философ Хайдеггер и великий писатель Томас Манн, который поначалу использовал фашистские темы, но впоследствии стал страстным антифашистом, представляли философский и литературный аспекты движения против буржуазных морали и обычаев. Хайдеггер (вторя Ницше) утверждал, что настоящий человек сам выбирает свой путь, вне зависимости от того, согласуется ли он с общепринятыми или его собственными моральными нормами. Даже правильный выбор будет неправильным, если он делается под влиянием других. «Отказ от естественного выбора и принятие одного из тех вариантов, которые предлагаются миром или другими людьми», по словам Хайдеггера, является признаком «неестественности». Манн считал, что притягательность фашизма для людей творческих профессий заключается в его приглашении «следовать собственным инстинктам». Любимый скульптор Гитлера объяснил, что его обнаженные работы представляют собой «чистый дух инстинктивных побуждений» и изображают «современную революционную молодежь, сбросившую с себя покрывало стыда»[664].

Эти некогда считавшиеся радикальными взгляды сейчас все больше проникают в массовую поп-культуру. Ниже приводится краткий обзор, показывающий, насколько они распространены среди сценаристов и продюсеров фильмов, создаваемых в Голливуде — самом мощном агентстве пропаганды в истории человечества.

В удостоившемся пяти «Оскаров» фильме «Красота по-американски», о котором уже упоминалось выше, Кевин Спейси играет роль Лестера Бернема, служащего буржуазной компании, живущего со своей женой, которая также работает в буржуазной компании, и с дочерью, по канонам жанра замкнувшейся в себе. Лестер понимает, что он ненавидит свою рутинную жизнь, когда вдруг начинает испытывать непреодолимое влечение к подруге своей несовершеннолетней дочери. «Я чувствую, что в течение последних двадцати лет я был в коме. И только сейчас я начинаю пробуждаться», — заявляет он. Затем он направляет все усилия на «самосовершенствование» и, с одержимостью Нарцисса стремясь довести до идеала красоту своего тела, отметает все социальные условности, препятствующие исполнению любых его желаний, вопреки разуму.

«Дженни, сегодня я уволился. Я грубо послал своего босса и потребовал у него шестьдесят тысяч долларов, угрожая ему. Дай-ка мне спаржи», — говорит Лестер своей дочери за обеденным столом.

«Твой отец, похоже, гордится своим поведением», — так реагирует властная и прагматичная жена Лестера.

«А твоя мать, кажется, предпочла бы, чтобы я шел по жизни в кандалах, в то время как она хранит мой член в банке из-под варенья под раковиной», — отвечает он.

Складывается впечатление, что «настоящий» человек проявляется не в голове или сердце, а в промежности. И это считается в Голливуде высшей мудростью.

Конечно, бывает и так, что белого человека приводят к спасению не психосексуальные прорывы, но физические аномалии или травмы, вследствие которых он обычно теряет разум. В фильме «Форрест Гамп» (Forrest Gump) умственно отсталый белый человек оказывается единственным оплотом нравственности во время хаоса 1960-1970-х годов. В фильме «Генри» (Henry) Харрисон Форд играет неравнодушного к женскому полу, помешанного на карьере предприимчивого корпоративного дельца, уделяющего своей семье минимум внимания, который возвращается к подлинной жизни благодаря пуле в лобной доле и прозорливости чернокожего физиотерапевта, который помогает перенесшему лоботомию герою Форда понять, что статус ребенка является предпочтительным с точки зрения морали. В фильме «Лучше не бывает» (As Good as It Gets) Джек Николсон играет злобного фанатика, который в результате приема сильнодействующего препарата излечивается от своей «белизны» (Адорно мог бы назвать это лекарство «таблетками против фашизма»), становится терпимым к геям и черным и способным любить. В фильме «Меня зовут Сэм» (I Am Sam) с Шоном Пенном в главной роли нам говорят, что интеллект, знания и основные навыки социальной адаптации не влияют на способность успешно воспитывать детей, если даже отсталый в умственном развитии родитель любит своего ребенка. Поговорите с людьми, дети или родные которых значительно отстают в умственном развитии, и они скажут вам, насколько пагубна такая логика.

Через многие произведения красной нитью проходит мысль о необходимости пробудиться от комфортного кошмара, который мы называем жизнью, или того, что Хиллари Клинтон в молодости называла «сонной болезнью нашей души». Все мы «рабы инстинкта постройки гнезда в духе IКЕА», по мнению главного героя «Бойцовского клуба» (Fight Club), фильма, фашистские претензии которого обсуждались настолько широко и подробно, что нет необходимости возвращаться к ним здесь. Мысль о необходимости вывести дремлющие массы из состояния бездействия занимает центральное место в идеологии фашизма. Первый футуристический манифест Маринетти начинается так: «До сих пор литература воспевала задумчивую неподвижность, экстаз и сон. Мы же намерены прославить агрессивное действие, лихорадочную бессонницу, стремительное движение вперед, смертельный прыжок, удар и пощечину»[665]. Брошюра, которая впервые привлекла внимание молодого Адольфа Гитлера к национал-социализму, называлась «Мое политическое пробуждение» (Му Political Awakening). Многие пронацистские и граничащие с фашизмом фильмы и романы основывались на образе полусонных молодых людей, пробудившихся от пассивного принятия всего того, что несла с собой западная буржуазная демократия.

Усомнится ли кто-нибудь в том, что молодой Гитлер рукоплескал бы фильму «Общество мертвых поэтов» (Dead Poets Society) стоя? Этот фильм начинается с обучения студентов поэзии по формуле, предполагающей представление «совершенства стихотворения на оси абсцисс», а его «значимости» — на оси ординат для того, чтобы определить «меру его величия». Легко можно представить себе Гитлера, осуждающего такой «еврейский» метод измерения искусства. И вот появляется господин Китинг в исполнении Робина Уильямса, который приказывает своим ученикам просто вырвать эти страницы из книги! Господин Китинг призывает студентов к еще более серьезному нарушению общепринятых правил поведения, предлагая им встать на стол учителя, демонстрируя одновременно превосходство и пренебрежение к традиционным социальным ролям.

Одного мальчика по имени Тодд особенно пугает новый подход господина Китинга. Но господин Китинг принуждает парня издать свой «варварский клич». Закрыв глаза, он заставляет парня извлечь из недр своей души стихотворение. У Тодда возникает образ «потного безумца с оскаленными зубами», и, воодушевляемый господином Китингом, он придает ему форму. «Он вытягивает свои руки и душит меня... Истина... Истина подобна одеялу, под которым у вас всегда мерзнут ноги».

Китинг призывает своих вопящих варваров жить по принципу «лови момент», возводя его в прекрасный культ действия. Следуя его примеру, по-настоящему «свободные» студенты присоединяются к тайному обществу, где присваивают себе языческие имена и встречаются в старой индейской пещере, «постигая смысл жизни», создавая новых богов и читая романтическую поэзию.

Господину Китингу удается пробудить еще одного студента, Нила, который восстает против давления своего буржуазного отца, заставляющего его стать врачом. А он хочет жить страстной жизнью актера. «Впервые в своей жизни я знаю, что хочу сделать! — кричит он. — И в первый раз я сделаю это! Хочет этого мой отец или нет! Лови момент!» Мальчик находит свое истинное призвание, играя роль языческого лесного духа Пака в пьесе «Сон в летнюю ночь». Когда отец запрещает ему предаваться своим страстям, Нил предпочитает компромиссу самоубийство — совсем как в любимой пьесе Гитлера «Король» (как уже упоминалось ранее, Гитлер за три года посмотрел эту пьесу 17 раз). Нил изображается подобным Христу, несмотря на его эгоизм.

Трагедия самоубийства Нила потрясает школу, и господина Китинга увольняют. Оставшиеся в живых члены Общества мертвых поэтов рискуют быть исключенными, если они только посмотрят на господина Китинга, однако они не могут противостоять его харизме. Один за другим они встают на парты, бросая вызов своему новому учителю. Эти красивые молодые сверхлюди, единые в своем стремлении, смотрят на своего «капитана» и отворачиваются от традиционной власти. Не хватает только нацистских приветствий.

В «Матрице» (The Matrix), истинно фашистской аллегории (с некоторыми элементами марксизма), Киану Ривз играет обитателя клетки буржуазного общества. Его прозвище Нео не только соответствует его псевдониму в сообществе хакеров, но и определяет его статус нового человека, сверхчеловека, способного подчинить мир своей воле и в конечном счете даже летать. Ложность его полупаразитического существования открывается ему, когда он словно пробуждается ото сна и понимает, что то, что он считал реальной жизнью, на самом деле было тюрьмой, клеткой, где паразитирующие и манипулирующие силы буквально питались им. Вместо евреев-кровососов появляется новый враг, которого представители «Новой эры» в XIX и XX веках называли «машиной» или «системой». Вырваться из этого кошмара и остаться самим собой можно, только сделав собственный, подлинный выбор. И он делает его, присоединившись к тайному языческому обществу под названием «Зион», где живут в дионисийской славе в теплых недрах матери-земли не утратившие своей сути представители человечества, всецело посвятившие жизнь спасению своих немногих достойных собратьев. Выступающие в роли кукловодов паразитические «агенты» системы, несмотря на человеческий облик, не имеют ничего общего с людьми. Эти бесцветные, суровые белые люди, одетые в иезуитские деловые костюмы, отвергают подлинность человеческой жизни, предпочитая ей холодную логику и механистические приоритеты. Они лишены корней и представляют собой не просто подобие абстракции, но ее воплощение. Их вроде немного, но они вездесущи, способны принимать человеческий облик и управлять всем, чем угодно. Короче говоря, им свойственны все карикатурные черты, которыми нацисты наделяли евреев.

Важно отметить, что мы говорим не столько о левой или либеральной культуре, сколько об американской культуре в целом. Во многих отношениях склонность Голливуда к фашистской эстетике не связана с идеологией. В «Гладиаторе» фашистские образы использовались потому, что они позволяли подать эту историю максимально эффектно. В других случаях Голливуд демонстрирует более глубокое увлечение фашизмом. В таких фильмах, как «V значит вендетта» (V for Vendetta), зависть к холодной эстетике жестокости и насилия хорошо одетых людей ощущается очень явственно. Фашистами являются как злодеи, так и сам главный герой.

Консерваторы также не могут устоять перед очарованием фашизма. Критики, представляющие левое крыло культурного фронта, безошибочно определили фашистские темы в «фильмах о мстителях» 1970-х годов. Так, например, в фильмах «Жажда смерти» (Death Wish) и «Грязный Гарри» (Dirty Harry) неоправданное насилие прославлялось на том основании, что «система» была безнадежно испорченной, наводненной преимущественно чернокожими представителями уголовных классов и умными адвокатами, которые их защищали. Репортер журнала New Yorker Полин Кейл назвала фильм «Грязный Гарри» разновидностью «фашистского Средневековья»[666]. Из всех тем, которые поднимает в своих работах Клинт Иствуд, четко различима тема нигилизма. Она достигает наивысшего накала в мрачной атмосфере фильма «Непрощенный» (Unforgiven) и в картине — оде эвтаназии — «Малышка на миллион долларов» (Million Dollar Baby). Оба этих фильма удостоились «Оскаров».

Если я вижу фашистские мотивы в этих фильмах, то из этого не следует, что они плохие. «Триумф воли» (Triumph of Will) был шедевром (так говорят нам критики). Кроме того, сам я большой поклонник фильма «Грязный Гарри» (как и многих других из тех, которые обсуждаются в этой главе). Я бы даже сказал, что как форма художественного протеста эти фильмы «эпохи бдительности» обладали многими подкупающими преимуществами. Но нет никаких сомнений в том, что консерваторы гак же охотно принимают фашистские фильмы, если они приходят справа. Обратимся к таким популярным фильмам, как «Храброе сердце» (Braveheart), «Последний самурай» (The Last Samurai) и «300». Они нравились консерваторам, потому что в них было показано сопротивление тирании и прославлялась «свобода». Однако «свобода» в этих фильмах показана не как свобода личности как таковой, а как свобода племени действовать в соответствии с собственными относительными ценностями. Кланы Шотландии весьма существенно отличались от конституционных республик. Том Круз изображает протофашистскую культуру японских самураев как превосходящую в нравственном отношении культуру упадочного Запада (та же фанатичная преданность императору и нации побудила пилотов-камикадзе протаранить американские военные корабли), вторя немецкому увлечению Востоком. А спартанцы из «300» представляют собой евгеническую (и смутно гомоэротическую) касту воинов, которые наверняка удостоились бы аплодисментов Гитлера, несмотря на титанические усилия по их американизации.

В защиту всех этих фильмов можно сказать, что они свидетельствуют о дальнейшем развитии западной традиции свободы, а также позволяют весело провести время. Но бесспорно то, что фашизм обеспечивает отличные кассовые сборы, а консерваторы, за некоторым исключением, не в силах противостоять ему, так как даже не понимают, что они видят. Либералы, в свою очередь, без лишних раздумий называют фашистским любое «прославление» войны или битвы, но при этом они постоянно приветствуют нигилизм и релятивизм во имя свободы и освобождения личности. Консерваторам следует построить свою контратаку на отрицании получившего широкое распространение убеждения, согласно которому все мы сами себе священники и можем считаться самодостаточными и хорошими, пока верны своим внутренним богам. Тем не менее с учетом наших предпочтений в области кинематографа невозможно отрицать, что в настоящее время все мы являемся фашистами.

Это трудно объяснить, но сегодня многие считают, что нацизм был образцом ханжества. Кен Старр, Джон Эшкрофт, Лора Шлессингер и Рик Санторум подвергаются нападкам как живое воплощение фашистского по своей сути осуждения и лицемерного благочестия правых сил Америки. Для подкрепления своих выводов приверженцы этой точки зрения умышленно искажают истину и выставляют сторонников традиционной морали скрытыми фашистами, неспособными здраво рассуждать о сексе.

Пропагандистская пьеса Артура Миллера «Суровое испытание» (The Crucible) стала классическим примером критики представителями правого лагеря одержимости левых «паникой по поводу секса». Эта история, которая первоначально считалась слабо завуалированным обвинением маккартизма, в настоящее время рассматривается как пуританское ханжеское осуждение искусства, приведшее к вспышке убийственной политической паранойи. Властные мужчины не в силах справиться с добившимися сексуальной свободы женщинами и используют государственную машину для начала «охоты на ведьм». Эта надоевшая идея завладела умами либералов. Дж. Эдгар Гувер теперь повсеместно изображается как трансвестит. Сидни Блюменталь[667] утверждает, что антикоммунизм в США был не более чем примером гомофобной паники тайных гомосексуалистов из правого лагеря. Тим Роббинс высказывает подобную идею в своем фильме «Колыбель будет качаться» (Cradle Will Rock), в котором антикоммунисты и противники «Нового курса» изображены подавляющими свою сексуальность фашистами. Защитники семейных ценностей в настоящее время ассоциируются с фашизмом у представителей левых сил по всему миру. «Выступить в защиту традиционной семьи здесь значит стать мишенью обвинений в нацизме», — объясняет член шведского парламента.

Проблема лишь в одном: все это не имеет ничего общего с нацизмом или фашизмом.

Идея, согласно которой «семейные ценности» связаны с фашизмом, с философской точки зрения на самом деле имеет длинную родословную, восходящую опять же к Франкфуртской школе. Макс Хоркхаймер утверждал, что основой нацистского тоталитаризма является семья. Но верно как раз обратное. Хотя нацистская риторика часто отдавала дань семье, реальная практика нацизма во многом соответствовала стремлению прогрессивистов вторгнуться в семью, сокрушить ее фундамент и подорвать статус автономии. Традиционная семья сегодня — враг всех форм политического тоталитаризма, потому что она представляет собой оплот верности, не имеющей отношения к государству. Именно поэтому прогрессивисты постоянно пытаются взломать ее внешнюю оболочку.

Начнем с очевидного. Это было бы смешно, если бы не было печально, но необходимо отметить, что нацисты не были «противниками абортов». Задолго до «окончательного решения» нацисты подобно спартанцам расправились с престарелыми, немощными и увечными. Это правда, что в нацистском мировоззрении женщины считались существами второго сорта, низведенными до статуса производителей высшей расы. Но ханжество и еврейско-христианская мораль навряд ли могли служить оправданием такой политики.

Отношение нацистов к сексуальности основывалось на исключительной враждебности к христианству и иудаизму, которые не разделяли языческого восприятия полового акта как источника удовлетворения, наполняя его глубоким нравственным смыслом. Действительно, если вы читали «Застольные разговоры» (Table Talk) Гитлера, то скорее всего отметили, что он производит впечатление вольнодумца, придерживающегося широких взглядов. «Брак, в том виде, в котором он существует в буржуазном обществе, как правило, противен человеческой природе. Но встреча двух существ, которые дополняют друг друга, которые созданы друг для друга, в моем представлении уже граничит с чудом». «Религия, — объясняет Гитлер, — находится в постоянном конфликте с духом непредвзятого исследования... Катастрофа для нас состоит в том, что мы привязаны к религии, которая восстает против всех радостей чувств». Фюрер подробно рассказывает о своем презрении к социальным предрассудкам, осуждающим рождение детей вне брака: «Я люблю видеть это проявление здоровья вокруг себя»[668].

Напомним, что Гитлер мечтал о преобразовании Германии в нацию воинов во главе с облаченными в черное арийскими «спартанцами», преданными только ему. Генрих Гиммлер создал СС в надежде воплотить мечту Гитлера в реальность. Он приказал своим людям «стать отцами как можно большего количества детей вне брака». Для этого Гиммлер создал в Германии и в оккупированной Скандинавии специальные приюты под названием «Источник жизни», где зачатые эсэсовцами дети и расово чистые женщины должны были жить на государственном обеспечении, исполняя мечту (за вычетом расового аспекта) Робеспьера. После проверки родословной на расовую чистоту ребенок становился участником церемонии, когда над его головой держали эсэсовский кинжал, в то время как мать принимала присягу на верность делу нацизма.

Отношение нацистов к гомосексуализму также довольно неоднозначно. Некоторые гомосексуалисты действительно были отправлены в концентрационные лагеря. Но в то же время многие члены нацистской партии в начале ее существования и представители целой плеяды организаций, входящих в партийные структуры, были гомосексуалистами. Например, хорошо известно, что глава штурмовых отрядов НСДАП Эрнст Рём и его окружение были гомосексуалистами, причем не скрывали этого. Когда завистливые члены данной организации попытались использовать этот факт против него в 1931 году, Гитлеру пришлось возразить, что гомосексуализм Рёма относился «исключительно к частной сфере». Некоторые предполагают, что Рём был убит в «ночь длинных ножей», потому что он был геем. Но фракция Рёма представляла наибольшую угрозу для консолидации власти Гитлером в силу того, что они во многих отношениях были самыми рьяными и «революционными» нацистами. Скотт Лайвли и Кевин Абрамс пишут в «Розовой свастике» (The Pink Swastika), что «национал-социалистическую революцию и нацистскую партию приводили в движение и контролировали милитаристы, гомосексуалисты, педерасты, любители порнографии и садомазохисты». Это, конечно, преувеличение. Но тем не менее верно, что художественные и литературные движения, которые питали нацизм до 1933 года, изобиловали трактатами, клубами и журналами, посвященными вопросам борьбы за права гомосексуалистов[669].

Читательская аудитория журнала Der Eigene (что означает «осознающий себя» или «владеющий собой») насчитывала порядка 150 тысяч подписчиков (это более чем в два раза превышает число читателей New Republic в настоящее время) в стране, население которой составляет примерно пятую часть населения Соединенных Штатов. Этот журнал предназначался для мужчин, которые «жаждали возрождения эпохи Древней Греции и эллинских стандартов красоты после многовекового христианского варварства». Der Eigene, отличавшийся исключительным антисемитизмом и национализмом, со временем, по сути, превратился в движение за права гомосексуалистов, выступая за отмену законов и социальных табу против педерастии. Венский журнал Ostara, который, несомненно, оказал влияние на молодого Адольфа Гитлера, превозносил спартанскую мужскую этику, в соответствии с которой и женщины, и христианство — это «кандалы», ограничивающие волю тевтонского мужчины-воина к власти.

Объединяла все эти аспекты идея о повороте «не в ту сторону». Мужчины были свободнее, пока они не оказались в клетке буржуазных норм, традиционной морали и логоцентризма. Имейте это в виду, когда в следующий раз соберетесь смотреть фильм «Горбатая гора» (Brokeback Mountain), один из самых знаменитых и одобряемых кинокритиками фильмов последнего десятилетия. Два великолепных самца чувствуют себя как дома только в пасторальной глуши, вдали от буржуазных условностей современной жизни. На природе они наконец обретают свободу и могут отдаться своим инстинктивным желаниям. Но они не могут жить в горах, потакая своим инстинктам. Поэтому большую часть своей жизни они проводят в плену калечащих их души традиционных браков, а единственную отдушину видят в ежегодных «поездках на рыбалку», где они пытаются воссоздать удовольствие подлинного общения — единственной вещи, которая способна освободить их от буржуазной семейной жизни.

По мнению светских либеральных аналитиков, если традиционная мораль вообще была когда-либо необходима (сомнительное утверждение для многих), теперь она утратила свою полезность. В прежние времена, когда диагноз венерической болезни считался смертным приговором, а рождение ребенка вне брака — бедствием, введение правил и норм для управления поведением личности было вполне оправданным. Но сегодня традиционная мораль рассматривается только как средство, с помощью которого правящие классы угнетают женщин, гомосексуалистов и других представителей сексуальных меньшинств. Эссе Тома Вулфа «Великое переучивание» (The Great Relearning) начинается с рассказа о том, как в 1968 году врачи из бесплатной клиники в Хайт-Эшбери обнаружили заболевания, «с которыми ранее не сталкивался ни один врач, болезни, которые исчезли так давно, что у них даже не было латинских названий, такие заболевания, как чесотка, нарывы, зуд, конвульсии, молочница, разложение»[670]. Откуда вдруг взялись эти болезни? Члены коммун хиппи, как и представители богемы в Веймарской Германии, считали, что традиционная мораль, эта «устаревшая скорлупа», примерно так же актуальна, как «божественное право королей». Впоследствии они поняли, что это не так; правила и обычаи существуют не случайно.

Либералы отметают абстрактные рассуждения со ссылками на универсальные моральные принципы почти так же бесцеремонно, как это делали хиппи в 1960-е годы. Можно говорить о вреде абортов, поскольку они способствуют увеличению риска развития рака молочной железы, но жалобам на то, что они отнимают человеческую жизнь или неугодны Богу, как нам говорят, нет места в разумных рассуждениях. Это ставит консерваторов перед дилеммой. Для некоторых это означает, что рассуждать можно лишь о достоверных данных. Проблема в том, что обращение к регрессионному анализу является еще одним способом признать, что понятиям о добре и зле не место в публичном обсуждении. Между тем религиозно настроенные консерваторы бросают обидные обвинения в адрес своих противников, которые никоим образом их не убеждают.

Кроме того, эта культура настолько пронизана духом нарциссизма и популизма, что консерваторам запрещено использовать даже прогрессивные аргументы. Таким образом, нам говорят, что заявления о том, что знаменитые и богатые могут позволить себе вести аморальный образ жизни, непозволительный для бедных, являются проявлением элитизма. Если вы миллионер, вы можете разводиться, рожать внебрачных детей или злоупотреблять наркотиками с минимальным риском для качества жизни и репутации. Если же вы принадлежите к рабочему классу, то такое поведение может привести к краху. Но упоминание о подобных вещах будет считаться нарушением современного эгалитарно-популистского принципа: «Что хорошо для Пэрис Хилтон, должно быть хорошо для всех нас».

Фашизм был реакцией человека на целый ряд быстро развертывавшихся революций: технологической, теологической и социальной. Эти революции продолжаются и поныне, и поскольку левые силы определяют фашизм как противостояние консерваторов изменениям, мы вряд ли когда-нибудь перестанем быть фашистами в соответствии с этим определением. Но консерваторов нельзя отнести к реакционерам. Немногие консерваторы сегодня станут пытаться (или будут чувствовать себя обязанными) загнать всю сексуальную революцию обратно в бутылку. Избирательные права для женщин, регулирование рождаемости, гражданские права — все эти составляющие теперь рассматриваются как неотъемлемая часть классического либерального порядка, и это хорошо. Гомосексуализм появился позднее, поэтому он представляет собой более сложную проблему для консерваторов. Но по крайней мере на уровне элиты есть несколько консерваторов, которые хотят установить уголовную ответственность за гомосексуализм. Я полагаю, что однополые браки в той или иной форме неизбежны и, возможно, это к лучшему. Более того, спрос на однополые браки можно считать в некоторых отношениях обнадеживающим знаком. В 1980-1990-е годы речи радикальных гомосексуалистов выглядели фашистскими в гораздо большей степени, чем высказывания «радикалов» начала XXI века, которые, по-видимому, готовы принять железную клетку буржуазного брака.

Важный для консерваторов вопрос зависит от искренности левых сил, которую невозможно оценить в силу того, что они применяют поэтапный подход в своей «борьбе за культуру». Не являются ли однополые браки попыткой отождествить гомосексуалистов с консервативным — и стремящимся к утверждению консерватизма — социальным институтом? Или это просто трофей в их кампании за признание? В 1990-е годы «теоретики странной любви» объявили войну браку как средству угнетения. Американский союз защиты гражданских свобод уже пытался рассматривать многоженство как вопрос из области гражданских прав. Эл и Типпер Горы написали книгу, в которой утверждается, что семьей следует считать любую группу людей, которые любят друг друга. Это отголоски идеи из фашистского прошлого, и консерваторов вряд ли можно обвинять за недоверие ко многим представителем левого фронта, когда те заявляют, что им нужен только брак и больше ничего.

Ни в одной другой сфере идея поворота «не в ту сторону» не выражалась более явственно как в национал-социалистической, так и в современной либеральной мысли, чем в области защиты окружающей среды. Как отмечают многие, современное движение в защиту окружающей среды проникнуто мрачными представлениями в духе Руссо о болезни западной цивилизации. Человек утратил способность жить в гармонии с природой, его образ жизни не соответствует его сути, он искажен и неестествен.

Пожалуй, наиболее известным выразителем этой точки зрения признается вездесущий Альберт Гор, вероятно, самый популярный либерал в Америке. Как он пишет в своем вполне постмодернистском манифесте «Земля в равновесии» (Earth in Balance), «мы ищем спасение в соблазнительных средствах и технологиях промышленной цивилизации, но это только создает новые проблемы, так как мы становимся все более изолированными друг от друга и все дальше уходим от истоков». Гор неустанно одухотворяет природу, утверждая, что мы оказались «отрезанными» от нашего подлинного «я». Он считает: «Пустословие и безумие индустриальной цивилизации скрывают наше страстное стремление к общению с миром, способному поднять настроение и наполнить наши чувства богатством и непосредственностью самой жизни»[671]. Конечно, подобные заявления можно найти у самых разных романтиков, в том числе у Генри Дэвида Торо. Но давайте вспомним, что немецкий фашизм родился из романтического бунта против индустриализации, являвшегося философским отражением аспектов трансцендентализма. Разница заключается в том, что в то время как Торо стремился отделить себя от современности, Гор стремится преобразовать свою романтическую враждебность к современности в политическую программу.

Мысль о том, что движение в защиту окружающей среды представляет собой религию, встречается во многих источниках. Но показательно, что многие философские воззрения «Новой эры» причисляются к культам природы. Корреспондент Национального общественного радио (и убежденная «ведьма») Марго Адлер объясняет: «Это религия, согласно которой мир, земля — источники благодати». Джозеф Сакс, виднейший специалист в области экологического права и активист, описывает своих коллег — защитников окружающей среды как «светских пророков, проповедующих светский путь к спасению». Член палаты представителей Эд Марки приветствовал Гора как «пророка» во время его выступления в Конгрессе по вопросам изменения климата в начале 2007 года[672]. В одной из калифорнийских гостиниц, ориентированной на защиту окружающей среды, во всех номерах Библию заменили «Неудобной правдой» (Inconvenient Truth) Гора. Любой, у кого есть дети, безусловно знает, что лозунг «сокращать потребление, использовать повторно, перерабатывать» учат в школах по всей стране, как катехизис.

Однако идея защиты окружающей среды в конечном счете представляется фашистской не вследствие легковесных и неясных метафизических предположений об экзистенциальном тупике человечества, а из-за ее природы бесценного «кризисного механизма». Альберт Гор постоянно настаивает на том, что глобальное потепление является главным кризисом нашего времени. Скептиков называют предателями, отрицателями холокоста, инструментами в руках загрязняющих атмосферу промышленников. А прогрессивные экологи, напротив, позиционируют себя в роли заботливых воспитателей. Выступая перед Конгрессом в начале 2007 года, Гор заявил, что мир «лихорадит», и пояснил: когда у вашего ребенка поднимается температура, вы «принимаете меры». Вы выполняете все предписания врача. На обсуждение и споры нет времени. Нам необходимо выйти «за пределы политики». В практическом плане это означает, что мы должны подчиниться глобальному государству-няне и создать такую «экономическую диктатуру», которой жаждут прогрессивисты.

Прелесть глобального потепления заключается в том, что оно затрагивает все, что мы делаем: что мы едим, что мы носим, куда мы идем. Наш «углеродный след» стал мерой нашей значимости. И в первую очередь нас интересует способность идеологии защиты окружающей среды быть источником смысла. Почти все убежденные защитники окружающей среды разделяют тот или иной вариант тезиса о повороте «не в ту сторону». В этом отношении Гор отличается большим красноречием, чем все остальные. Он с восхищением говорит о необходимости обретения подлинности и смысла посредством коллективных действий; он использует бесконечный ряд агрессивных метафор, в соответствии с которыми люди должны быть «бойцами сопротивления» против нацистского режима, предположительно ответственного за новый холокост глобального потепления (снова у левых враги всегда оказываются нацистами). Гор поочередно обвиняет Платона, Декарта и Фрэнсиса Бэкона как белых мужчин-искусителей, убедивших человечество из райского прошлого пойти по неверному пути. Он предлагает объединить наше сознание, наши духовные импульсы и наши животные инстинкты в новое гармоничное целое. Трудно придумать что-либо более фашистское.

Конечно, чем более «зеленым» вы становитесь, тем в большей степени вы начинаете считать источником проблемы не белого человека, а человечество в целом. Порочная и странная разновидность ненависти к себе поразила некоторые сегменты левого крыла движения в защиту окружающей среды. Если раньше критике подвергалась «еврейская болезнь», то теперь виновным оказался весь человеческий род. Когда Чарльзу Вурстеру, ведущему ученому Фонда защиты окружающей среды, сказали, что запрет пестицида ДДТ может привести к гибели миллионов людей, он ответил: «Это такой же хороший способ избавиться от них, как и любой другой». Гуру экологического движения из Финляндии Пентти Линкола утверждает, что земля представляет собой тонущий корабль и избранные остатки человечества должны направиться к спасательным шлюпкам. «Те, кто ненавидит жизнь, пытаются втянуть в лодку как можно больше людей, в результате чего утонут все. Те же, кто любит и уважает жизнь, берут топоры и бьют по рукам тех, кто пытается хвататься за борт»[673].

Эти номинально «периферийные» идеи в изобилии встречаются в господствующей идеологии. «Оказывается, что мы, представители вида Homo sapiens, столь же разрушительная сила, как любой астероид», — провозгласил ведущий популярной программы Today Show Мэтт Лауэр в специальной передаче. Суровая реальность состоит в том, что нас просто слишком много. И мы потребляем слишком много... Решения этой проблемы общеизвестны: регулирование рождаемости, переработка, сокращение потребления». Акцент Лауэра на вопросах регулирования рождаемости должен напомнить нам, что характерное для прогрессивистов евгеническое стремление к ограничению рождаемости никогда не исчезало и до сих пор скрывается за многими идеями в области защиты окружающей среды[674].

Одна из причин такого значительного сходства нацистской экологической мысли с современным либерализмом заключается в том, что природоохранное движение предшествовало нацизму и использовалось для расширения базы его поддержки. Нацисты в числе первых сделали борьбу с загрязнением воздуха, создание заповедников и экологически рационального лесного хозяйства центральными пунктами своей политической платформы. Книга Людвига Клагеса «Человек и Земля» (Man and Earth) была воплощением идеи, согласно которой человек выбрал неверный путь. Клагес, ярый антисемит, осуждал исчезновение видов и убийство китов, вырубку лесов, исчезновение коренных народов и другие известные в качестве симптомов деградации культуры проблемы. В 1980 году в честь основания немецкой экологической партии «зеленые» переиздали это эссе.

Хотя консерваторам, придерживающимся принципов свободного рынка, есть что предложить в плане защиты окружающей среды, они постоянно обороняются. Американцы, как и остальной западный мир, просто решили, что окружающая среда — это та область, где законы рынка и даже демократия не должны иметь большого влияния. Мысль о необходимости решать экологические вопросы так, как если бы речь шла об экономических проблемах (которыми они в конечном счете и являются) кажется кощунственной. Подобно тому как либералы представили себя «сторонниками детей», а своих оппонентов — их противниками, несогласие с предлагаемым либералами способом решения экологических проблем при помощи механизмов государственного контроля делает вас противником идеи защиты окружающей среды и трусливым подхалимом баронов-разбойников и «жирных котов».

Каждый заботится об окружающей среде, а также о детях. Для идеологов природоохранного движения это означает принятие целостного видения земли и восприятие людей как одного из многих видов. Для консерваторов мы распорядители земли. Это означает, что мы способны делать осознанный выбор между конкурирующими товарами. Многие так называемые «экологи» на самом деле используют в борьбе за охрану окружающей среды права собственности и рыночные механизмы для сохранения природных ресурсов для потомков. Многие представители левого фронта считают, что мы должны романтизировать природу, для того чтобы стимулировать политическую волю к ее сохранению. Но когда такая «романтика» заменяет религию, а инакомыслящие становятся «еретиками», консерваторы должны пояснить, что экологический утопизм так же невозможен, как и любая другая попытка создать рай на земле.

В отличие от марксизма, который объявлял бóльшую часть культуры человечества незначимой для революции, национал-социализм был целостным. Кроме того, «органический» и «целостный» были специальными нацистскими терминами для обозначения тоталитаризма. Концепция Муссолини «все внутри государства, ничего вне государства» была переработана нацистами в духе органицизма. В этом смысле член совета министров от Баварии Ханс Шемм был абсолютно серьезен, когда заявил: «Национал-социализм является прикладной биологией»[675].

Нацистские идеологи считали, что арийцы были «коренными американцами» Европы, колонизированными римлянами и христианами и, как следствие, утратили «естественный» симбиоз с землей. Сам Гитлер был фанатичным поклонником романов Карла Мая, который романтизировал индейцев американского Запада. Нацистский идеолог Ричард Дарре резюмировал суть значительной части нацистской идеологии нации, сказав: «Вырвать немца из его природного окружения — это значит убить его». Эрнст Леманн, ведущий нацистский биолог, высказывался почти так же, как господин Гор: «Мы признаем, что отделение человечества от природы, от всей жизни в целом ведет к гибели человечества и смерти отдельных народов»[676].

Нацистский культ органического не был периферийной концепцией; он находился на переднем крае «просвещенной» мысли. Немецкий историзм первым выдвинул идею об органической связи общества и государства. «Государство, — писал Иоганн Дройзен, — это совокупность, единый организм всех разновидностей морального партнерства, их общий дом и гавань, а также их конец». Кроме того, эти идеи не были исключительно немецкими. Дройзен был наставником Герберта Бакстера Адамса, а Адамс, в свою очередь, был учителем Вудро Вильсона. В своих трудах Вильсон часто ссылается на работы Дройзена. Закон, положивший начало нашей системе национальных парков, был назван «Органическим законом» 1916 года.

Рассмотрим две наиболее актуальные сферы нашей культурной жизни: питание и здоровье. Нацисты относились к проблеме питания необычайно серьезно. Гитлер, по его собственным утверждениям, был убежденным вегетарианцем. Он действительно мог часами говорить о преимуществах постной пищи и о необходимости есть продукты из цельного зерна. Гиммлер, Рудольф Гесс, Мартин Борман и еще, пожалуй, Геббельс были вегетарианцами или приверженцами здорового питания того или иного рода. Это не было проявлением подхалимства (которое было серьезной проблемой в нацистской Германии). По словам Роберта Проктора, Гесс приносил свои вегетарианские блюда на заседания в канцелярии и разогревал их, подобно современным офисным вегетарианцам, добавляя туда какую-то макробиотическую субстанцию. Это раздражало Гитлера до крайности. Гитлер однажды сказал Гессу: «У меня здесь отличный повар-диетолог. Если ваш врач прописал вам что-то особенное, она, безусловно, сможет это приготовить. Вам не следует приносить сюда свои продукты». Гесс ответил, что его пища содержала особые биодинамические ингредиенты. На это Гитлер сказал, что в таком случае Гессу придется впредь обедать дома[677].

Гитлер часто заявлял, что стал вегетарианцем благодаря Рихарду Вагнеру, который утверждал в своем эссе 1891 года, что употребление в пищу мяса и смешение рас являются главными причинами отчуждения человека от мира природы. Поэтому он призывал к «искреннему и сердечному общению с вегетарианцами, защитниками животных и друзьями трезвости». Он также красноречиво говорил о вегетарианской диете японских борцов сумо, римских легионеров, викингов и африканских слонов. Гитлер считал, что человек по ошибке приобрел привычку есть мясо от отчаяния во время ледникового периода и что вегетарианство является более естественной человеческой практикой. Более того, он часто говорил так, словно был председателем зарождавшегося движения за употребление пищи в сыром виде, которое стремительно набирает популярность. «Муха питается свежими листьями, лягушка заглатывает муху целиком, а аист поедает лягушку живьем. Таким образом природа учит нас, что рациональная диета должна основываться на употреблении пищевых продуктов в сыром виде»[678].

Многие ведущие нацистские идеологи также отличались характерной для настоящего времени приверженностью правам животных в отличие от защиты животных. «Как вы можете находить удовольствие в стрельбе из-за укрытия в бедных живых существ, которые пасутся на опушке леса, невинных, беззащитных и ничего не подозревающих? — вопрошал Генрих Гиммлер. — Ведь это убийство в чистом виде». Первоочередной задачей нацистов, когда они пришли к власти, стало принятие радикального закона о правах животных. В августе 1933 года Герман Геринг запретил «эксперименты на животных, приносящие им невыносимые страдания», угрожая отправить в концентрационные лагеря «тех, кто до сих пор считает, что ему позволено относиться к животным как к неодушевленной собственности».

Любому человеку с развитым нравственным чувством это покажется жестоким когнитивным диссонансом. Однако нацисты не видели здесь никаких противоречий. Немцам нужно было восстановить связь с природой, вновь обрести органическую чистоту, найти равновесие. Такое равновесие свойственно животным в силу того, что они неподвластны разуму. Поэтому идеологи считали, что они добродетельны и заслуживают уважения. Евреи, наоборот, считались чуждыми и космополитичными. Они были причиной нарушения равновесия в немецком «биоценозе».

Защитники прав животных справедливо замечают, что в донацистской Германии защите прав животных уделялось большое внимание и что движение за права животных не следует связывать с нацизмом. Но, как и в случае с защитой окружающей среды, такая аргументация менее убедительна, чем кажется на первый взгляд. Вполне можно сказать, что многими проблемами, которым нацисты уделяли особое внимание, также были озабочены и другие люди, не бывшие нацистами. Но сам факт того, что нацисты разделяли эти условно левые взгляды, доказывает, что нацизм не настолько чужд прогрессивному мышлению, как нас уверяют некоторые.

Ингрид Ньюкирк, глава организации «Люди за этичное обращение с животными» заявила: «Когда речь идет о чувствах, то крыса ничем не отличается от свиньи, собаки или мальчика. Нет никаких рациональных оснований, позволяющих утверждать о наличии у человека особых прав»[679]. Сложно представить себе более фашистское высказывание. Это обусловлено, во-первых, акцентом на «чувствах», которые вместо способности к мышлению или разумности преподносятся как определяющая характеристика живых существ, а во-вторых, предположением, согласно которому высшие «чувства» — те, что связаны с совестью, — настолько незначимы, что ими можно пренебречь. Когда Ньюкирк говорит об отсутствии «рационального» обоснования для разграничения паразитов и людей, она имеет в виду, что между ними нет никаких реальных различий, поэтому члены этой организации не чувствовали угрызений совести при сравнении убоя свиней с убийством евреев в их печально известной кампании «Холокост на вашей тарелке».

В настоящее время мы часто шутим о «фашистах от здравоохранения». Правительство — отчасти вследствие роста расходов на здравоохранение — уделяет все больше внимания нашему здоровью. Детским шоу на государственных телевизионных каналах поручено пропагандировать здоровый образ жизни, в результате чего песенка Бисквитного монстра «“П” значит Печенье» (С for Cookie) стала более скромной: «Печенье можно кушать иногда» (Cookies Are а Sometimes Food). Конечно, в этом нет ничего нового. Герберт Гувер, глава Продовольственного управления при Вудро Вильсоне, заставлял детей брать На себя обязательство перед государством не перекусывать между основными приемами пищи. При этом мы отказываемся понимать, что гражданин, которого государство всеми способами принуждает бросить курить, имеет такое же право жаловаться на фашизм, как автор, книгу которого запретили. Как Роберт Проктор первым подробно изложил в своей авторитетной работе «Война нацистов против рака» (The Nazi War on Cancer), одержимость личным и общественным здоровьем лежала в основе нацистского мировоззрения. По словам Проктора, нацисты были убеждены, что «агрессивные меры в области общественного здравоохранения положат начало новой эпохи здоровых, счастливых немцев, объединенных расой и общностью взглядов, очистившихся от чужеродных токсинов, освобожденных от чумы предыдущей эпохи — рака как в прямом, так и в переносном смысле». Гитлер ненавидел сигареты, полагая, что они являются «гневом краснокожих против белых людей, местью за го, что им дали крепкие спиртные напитки».

Нацисты использовали лозунг «один за всех, все за одного» (Gemeinnutz geht vor Eigennutz) для оправдания охраны здоровья каждого человека ради блага всего политического организма. Это же обоснование в ходу сегодня. Один из поборников общественного здоровья писал в New England Journal of Medicine: «Как учреждения, занимающиеся оказанием медицинских услуг, так и само государство глубоко заинтересованы в определенных формах поведения, ранее считавшихся личным делом каждого человека, если такое поведение вредит здоровью. Некоторые неудачи в области самопомощи стали в определенном смысле преступлениями против общества, потому что общество вынуждено платить за их последствия... В самом деле мы уже говорили, что люди обязаны на благо общества перестать вести себя плохо»[680].

В 2004 году Хиллари Клинтон настаивала на том, что нам следует посмотреть на развлечения детей «с точки зрения общественного здоровья». Подвергая наших детей такому потоку неконтролируемой информации, мы становимся виновниками распространения инфекции, «тихой эпидемии», которая угрожает «в долгосрочной перспективе нанести значительный ущерб здоровью огромного количества детей, а следовательно, и обществу в целом». Главный врач государственной службы здравоохранения Буша в 2003 году Ричард Кармона привел длинный список общественных деятелей, которые считали, что «ожирение достигло масштабов эпидемии». Каков его «простой рецепт» для прекращения эпидемии ожирения в Америке? Вот он: «Каждый американец должен есть здоровую пищу в достаточном количестве и быть физически активным каждый день». Такое мышление изменяет значение эпидемии, которая из угрозы общественному здоровью, возникающей против воли людей, — брюшной тиф, отравленная пища, нападение хищников — превращается в опасность, связанную с тем, что люди делают вещи, которые им нравятся. Обратите внимание, как война с курением превратила истерию в систему. Любые высказывания, хотя бы отдаленно связанные с одобрением курения, объявлены недопустимыми с точки зрения культуры и почти полностью запрещены юридически. Табачные компании были вынуждены демонстративно — и со значительными затратами — осуждать потребление собственной продукции. Бесплатные ассоциации курильщиков были объявлены вне закона в большинстве штатов Америки. Кроме того, особое внимание к детям позволяет адептам социального планирования вмешиваться, чтобы остановить вредящих детям людей, которые могут курить в присутствии детей, даже если это происходит на улице.

Сравните все это с типичным наставлением из пособия по здоровому образу жизни для «гитлеровской молодежи»: «Пища — это не частное дело!». Или «Быть здоровым — ваша обязанность!». Или, как сказал еще один представитель здравоохранения в военной форме: «Правительство имеет полное право влиять на поведение личности в меру своих возможностей, если это делается в интересах данной личности и общества в целом». Эти слова принадлежат Ч. Эверетту Купу[681].

Вегетарианство, общественное здоровье и права животных были просто разными гранями одержимости органическим порядком, господствовавшим в немецко-фашистском сознании того времени и характерным для сегодняшнего либерально-фашистского создания. Снова и снова Гитлер настаивал на «отсутствии границы между органическим и неорганическим миром». Как ни странно, это подпитывало восприятие нацистами евреев как «других». Я уже упоминал ранее, что в одной из читаемых книг по питанию Гуго Кляйн обвинял «особые интересы капитализма» и «мужеподобных еврейских полуженщин» в снижении качества немецких продуктов, что, в свою очередь, способствовало увеличению числа больных раком. Гиммлер надеялся перевести СС полностью на натуральные продукты питания и намеревался осуществить такой переход для всей Германии после войны. Натуральная пища идеально вписывалась в глобальную нацистскую концепцию органической нации, живущей в гармонии с до- и нехристианской экосистемой.

Многие американцы сегодня одержимы всем «натуральным». Сеть универмагов Whole Foods стала главным храмом этого культа, не устоял перед которым даже Wall-Mart. Целью сети Whole Foods (где я, кстати, часто делаю покупки), по утверждению New York Times, является обеспечение «предшествовавшей современности подлинности» или «создание ощущения такой подлинности», призванной дать людям «смысл». Побродите по одному из магазинов Whole Foods, и вы будете поражены тем, что там увидите. «Обдумывая что-либо, мы всякий раз должны учитывать влияние наших решений на следующие семь поколений» — так гласит великий закон ирокезов и этикетки на каждом рулоне туалетной бумаги марки «Седьмое поколение». Компания обещает нам «доступную, высококачественную, безопасную и сберегающую окружающую среду» туалетную бумагу, которая помогает «сохранять ваше здоровье, здоровье вашего дома и всей нашей планеты». Но не волнуйтесь, «Седьмое поколение» также обещает «справиться со своей задачей».

Еще есть сухие завтраки EnviroKidz[682]. Прочтите текст на упаковке, и вы узнаете, что «EnviroKidz выбирает натуральные продукты питания. Органическое сельское хозяйство бережно относится к земле и ко всем созданиям, которые живут на ней». Текст заканчивается следующим образом: «Так что если вы хотите жить на такой планете, где биологическое разнообразие охраняется, а люди ступают по земле более легко, выбирайте сертифицированные натуральные сухие завтраки от EnviroKidz. Разве плохо было бы, если бы вся пища, которую мы едим, была экологически чистой и сертифицированной?» Компания Gaiam продает широкий ассортимент продуктов в Whole Foods и подобных магазинах. Из их проспекта мы узнаем, что «Гея, Мать-Земля, почиталась на острове Крит в Древней Греции четыре тысячи лет назад минойской цивилизацией... Понятие о Гее восходит к древней философии, согласно которой Земля — это живое существо. В Gaiam мы верим, что вся живая материя Земли, воздух, океаны и земля образуют взаимосвязанную систему, которую можно рассматривать как единое целое»[683].

Все это неплохо и, конечно же, продиктовано лучшими побуждениями. Но самым интересным моментом в связи с Whole Foods и культурой, которую она представляет, является степень их зависимости от изобретения того, что соответствует новой общечеловеческой этнической общности. Более тридцати лет назад Даниэль Патрик Мойнихан и Натан Глейзер писали в своей книге «За пределами плавильного котла» (Beyond the Melting Pot): «Назвать профессиональную группу или класс — это почти то же самое, что дать имя этнической группе». Это уже не верно, и в ответ левые силы и рынок создают искусственные этнические общности, основанные на воображаемом или романтическом прошлом, от благородных дикарей доколумбовой Северной Америки в духе Руссо до причудливых вымышленных обществ дохристианской Европы или Древней Греции. Я жду появления сладких сухих завтраков «Общество Туле».