Личное удовольствие

32 Доктор Черри Ноубл

Я ничего не решала, ничего не планировала, когда внезапно поняла, что провожу все больше и больше времени с Чесом Тоддом. Я навещала его два или три раза в течение рабочей недели, а иногда еще и в субботу или в воскресенье.

Он никогда не приглашал меня сам, но всегда радовался моему появлению и огорчался, когда я уезжала. Я чувствовала то же самое. Мне нравилось его общество, нравилось, что он интересуется моими делами и во всем советуется со мной. Нравилось даже то, как мы спорим. Эти споры были очень эмоциональными, но они никогда не заканчивались ссорой. Наши вкусы не совпадали ни по какому предмету, начиная от вин и соусов и заканчивая влиянием феминизма на индустрию моды.

Я ощущала все возрастающую близость между нами. И, по-моему, Чес тоже испытывал нечто подобное. Я говорю не о сексе, мы никогда не шли дальше легкого поцелуя. Но нам было очень хорошо в обществе друг друга, и даже если воцарялось молчание, оно нисколько не смущало нас, и мы чрезвычайно тонко воспринимали малейшие колебания настроения.

Мы никогда больше не обсуждали причины импотенции Чеса, и постепенно эта проблема как бы перестала существовать.

Должна признаться, что в то лето я решила придать его жилью более нарядный и привлекательный вид. Я никогда не имела склонности к домашней работе, но меня обижало то, что он живет в столь примитивных условиях.

Я настояла, чтобы Чес купил новую стеклянную посуду, фарфоровый сервиз и столовые приборы, повесила красивые занавески на его окнах, договорилась с ним, что каждое утро он будет застилать кровать, и подарила ему великолепное атласное покрывало. Я также уговорила его поменять кресла и стулья на более удобные и приобрести современный журнальный столик для гостей.

— Когда ты приделаешь рюшки к моим колесам? — спрашивал он меня.

На все эти перемены Чес реагировал с подчеркнутым презрением, но, я думаю, в глубине души он был рад не только тому, что его дом становился более уютным, но и тому, что именно я занималась благоустройством его жилища. Он продолжал подтрунивать над моими способностями декоратора, но, тем не менее, стал каждый день бриться, следить за волосами (раз в две недели приглашал парикмахера) и содержать ногти в идеальной чистоте. Плюс ко всему, он заключил договор с цветочным магазином, и теперь каждые пять-семь дней ему доставляли свежий букет гладиолусов.

— Мой брат сказал, что это место стало похоже на дом свиданий в Новом Орлеане, — заметил он однажды.

Этот разговор состоялся через день после того, как ко мне на консультацию приходил Герман Тодд. Я решила, что могу продолжить тему.

— Герману лучше знать, — сказала я с пренебрежением, — думаю, он провел достаточно времени в борделях.

— Ошибаетесь, док, — возразил Чес, — мой сраматющий брат относится к тому типу мужчин, которые никогда не платят за секс. Он полагает, что если хоть раз заплатит за это, то уронит свое мужское достоинство. Он предпочитает завоевание.

— Ты так произнес это, что можно подумать, будто он хищник.

— Может быть, и хищник. В своем роде.

— Чес, у меня есть теория в отношении таких мужчин. Послушай и скажи свое мнение. Я считаю, что на самом деле они стремятся не только к сексуальному удовлетворению. Их возбуждает охота за жертвой и ее капитуляция. Вот почему они закоренелые распутники.

— Интересная мысль, — медленно проговорил Чес. — Ты полагаешь, они получают удовлетворение от самой охоты?

— Что-то вроде того. Поэтому они и перескакивают с одной жертвы на другую.

— Но если ты права, Черри, то такой мужчина никогда не должен жениться. Сама мысль о длительных, стабильных отношениях с одной женщиной должна вызывать у него слезы отвращения. В противном случае он невольно превратится в обманщика.

— Ты думаешь, это относится к твоему брату?

— Увы, это очень похоже на него. Что, если приготовить отличный мартини, крепкий и холодный? Заодно можно обновить стаканы.

Я приготовила нам коктейли — Чесу, как обычно, двойной — и, усевшись в новое кресло, повернулась к мистеру Тодду-старшему.

— А все-таки, почему Герман такой? Как ты думаешь?

Чес ответил не сразу:

— Трудно сказать. Все началось, когда он учился в школе. Еще там он начал задирать юбки. У него было прозвище — Бабник. Думаю, он даже гордился этим.

— Но почему, Чес?

— Психиатр — ты, а не я. Вот и скажи мне почему.

— Я слишком мало знаю Германа, поэтому могу только теоретизировать. Но ты — его родной брат, вы вместе росли. Так что ты должен знать ответ.

— У меня есть одно сумасшедшее предположение, — начал он. — А что, если все произошло из-за того, что Герм был абсолютным бездарем в спорте и в играх? У него чертовски плохой глазомер. Он не мог даже поймать мяч. Я же был очень спортивным, и вся моя энергия выливалась в физическую активность, особенно я любил бег. Я бегал по треку — мой брат бегал за девушками. В этом есть хоть какой-нибудь смысл, док?

— Гм, — сказала я. — Ты думаешь, Герман ревновал? Ревновал к твоим способностям атлета и бегуна?

Чес поморщился:

— Это никогда не приходило мне в голову. Хотя возможно. Я выигрывал медали и призы. Обо мне писала наша местная газета. Конечно же, нормально, если Герм ревновал. Или все-таки ненормально?

— Возможно и то, и другое, — произнесла я. — Подсознательно он решил преуспеть в активности другого рода — завоевать как можно больше женщин. Он не выигрывал ни медали, ни призы, но получал удовлетворение от своих побед. И он гордился репутацией бабника.

— Похоже, что так все и было, — вздохнул Чес.

— Это очень деликатное объяснение того, что он делает, — заметила я. — Но я не думаю, что оно полное. Приготовить еще коктейль?

— Всегда — за, — откликнулся он.

Больше мы не говорили о поведении Германа Тодда. У меня были некоторые идеи по этому поводу, но я боялась, что сказанное может обидеть Чеса, и решила переменить тему беседы.

Однако, вернувшись вечером домой, я уселась за свой письменный стол и стала делать записи. Своего рода начало истории болезни. То, что сказал мне Чес, не было конструктивной информацией, но предполагало возможность нескольких подходов к проблеме Германа Тодда. Я считала, что будет правильно взять ревность к брату за основу стремлений Германа добиваться успеха на другом поприще. Он мог выбрать, например, шахматы, или музыку, или любую другую область, где сумел бы проявить волю и достичь высокого профессионализма.

Но Герман выбрал суперактивность в соблазнении женщин. Я думаю, что здесь действительно имела место отчаянная детская ревность.

Если же не это, то что тогда? Я считала, что возможно трактовать поведение Германа как попытку уверить самого себя в статусе „настоящего мужчины": неспособный к спорту и спортивным играм, он должен был доказывать свою мужскую состоятельность, демонстрируя агрессивно-сексуальное поведение в отношении женщин. Он превратился в донжуана с навязчивой идеей, и каждая победа добавляла ему самоуважения.

Конечно, все это могло оказаться дерьмом. Сама терапия еще не началась, я едва перекинулась с ним несколькими словами. Но я привыкла доверять своим инстинктам. А в этом случае я была уверена, что нахожусь на правильном пути: Герман постоянно стремился к новым победам, так как слабая вера в себя, как в мужчину, требовала все новых и новых подтверждений.

Этот предварительный анализ встревожил меня, поскольку от детерминированной потребности соблазнять всего один шаг к более выраженной и жестокой форме сексуальной агрессивности, а именно к изнасилованию. Я подумала, а не пытался ли Герман бить свою жену или какую-нибудь другую женщину.

Интересно было сравнивать анормальное поведение Германа с поведением Чеса. Чес ушел на фронт добровольцем, храбро воевал и вернулся калекой. Герман мог выражать презрение по поводу решения своего брата пойти на войну, но я была уверена, что на самом деле он преклонялся перед ним. Одновременно с этим он страшно завидовал старшему брату. Оба эти чувства были спрятаны глубоко в душе Тодда-младшего. Чес доказал, что он настоящий мужчина. Герман постоянно сомневался в своей мужественности, и эти сомнения выливались у него в агрессивное поведение, которое испортило его брак, а также грозило погубить и его самого.

Конечно, это были только предположения. Но с опытом я поняла, что в сфере человеческого поведения нет ничего, что можно знать наверняка. Мы только можем строить различные догадки — и надеяться, что они верны.

Поэтому, когда на следующей неделе рано утром Герман Тодд позвонил мне, я сказала ему, что, пожалуй, смогу помочь, и предложила встретиться у меня в офисе, чтобы начать психотерапевтические сеансы.

Он поблагодарил меня за мою любезность, но объяснил, что, все тщательно обдумав, решил разбираться со своими проблемами самостоятельно, без участия профессионала.

Я пожелала Герману удачи и заверила его, что в случае необходимости он всегда может рассчитывать на меня. Признаюсь, я испытала разочарование. И, когда повесила трубку, у меня появилось ощущение приближающейся беды.