Лицо в кадре

Глава 1

Обвинительное заключение Скаргин закончил поздно вечером. Когда была поставлена последняя точка, стрелки настенных часов, сделав полный шпагат, показывали пятнадцать минут десятого, а за окном, похожий на опрокинутое блюдце, уже горел уличный фонарь. Зато наутро осталось лишь проверить написанное, поставить в углу первого листа нужное количество экземпляров и отдать документ машинистке на перепечатку.

Вся процедура, включая препирательства в машбюро о сроках и сомнительных достоинствах почерка Скаргина, заняла от силы четверть часа, и, отдохнувший, в свежей сорочке и туго повязанном галстуке, он успел войти в кабинет прокурора точно в назначенное время.

— Садитесь, Владимир Николаевич, — буркнул прокурор, не поздоровавшись. С минуту он возился с разложенными на столе бумагами, потом раскрыл томик Уголовно-процессуального кодекса, передал его Скаргину и, глядя куда-то мимо плеча собеседника, попросил: — Прочтите часть третью статьи сто девяносто пятой. Вслух, пожалуйста.

Скаргин знал прокурора уже много лет, был с ним вне службы на «ты», но не удивился ни официальному обращению, ни самой просьбе, так как успел привыкнуть, что в такую или примерно такую форму облекалось почти каждое новое поручение на ведение следствия, особенно если оно было связано с какими-либо осложнениями.

— «Предварительное следствие приостанавливается, — прочитал он подчеркнутые карандашом строчки, — в случае неустановления лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».

Прокурор кивал головой, будто автором статьи был он сам и теперь приглашает следователя оценить и одобрить предложенную им формулировку.

— Так, — сказал он, когда Скаргин закончил. — А теперь скажите, как, по-вашему, называется то, о чем вы прочли?

Скаргин мог дать любые гарантии, что следующим словом, которое произнесет прокурор, будет слово «брак», а за ним, скорее всего, последует вспышка, и что предотвратить эту вспышку ему едва ли удастся. Поэтому ответил нейтрально, как человек, незаинтересованный спорить об очевидном.

— Сложное дело, с каждым может случиться.

— Брак — вот как это называется, — против ожидания негромко сказал прокурор. — А ваш гуманизм, не к месту проявленный, не меняет сути. — И, переходя на привычное «ты», спросил: — Обвинительное когда закончишь? Четвертый день тянешь.

— Уже отдал на перепечатку.

— Чего ж молчишь? — Он пожевал губами. — Что ж, тем лучше. Ты о деле по факту убийства старика Пруса слышал? — И сам же ответил: — Конечно, слышал. Ну и как, что скажешь?

Скаргин пожал плечами.

— Так вот, расследование зашло в тупик, а это и есть самый настоящий брак. И никакими отговорками здесь не прикроешься. Во всей этой писанине, — он брезгливо покосился на туго набитую папку у себя на столе, — нет ни одного сколько-нибудь серьезного довода для продления сроков следствия. Ни единого, понимаешь? Следствие шло по неверному пути. Может быть, с самого начала. Где-то совершена ошибка. Мало того, из доклада Соловьева я сделал вывод, что он не способен найти эту ошибку, не говоря уже о том, чтобы ее исправить. Короче — нераскрытое убийство, что тут объяснять. Вчера вечером Соловьев написал постановление о приостановлении предварительного следствия. Такая вот история…

Прокурор вместе со стулом отодвинулся от стола, открыл ящик, чтобы вытащить сигарету, но передумал и раздраженно его захлопнул. Придвинувшись вплотную, посмотрел на исчерканную страницу перекидного календаря, насупился и без всякой надобности констатировал:

— Сегодня четвертое марта. Время вышло… — Подумал и попросил, опять переходя на «вы»: — Ну-ка, Владимир Николаевич, прочтите-ка мне статью сто девяносто седьмую.

Скаргин перевернул страницу.

— «После приостановления предварительного следствия следователь обязан принимать как непосредственно…»

— Остановись, — прервал прокурор и почти мягко сказал: — Это как раз то, что нужно. С сегодняшнего дня, Владимир Николаевич, эти слова и будут регламентировать все твои действия. «Непосредственно обязан» — так сказано в законе. В данном случае про тебя. Ну и сам понимаешь: проверка по приостановленному следствию — не само следствие. Не будет ни протоколов, ни повесток, ни вызовов в прокуратуру. Никаких процессуальных действий. Розыск убийцы — вот твоя задача. Единственное постановление, которого я буду ждать от тебя — постановление о возобновлении следствия. Продолжай…

— «… обязан принимать как непосредственно, так и через органы дознания меры к установлению лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».

— Вот-вот, — прокомментировал прокурор. — Соловьев приостановил следствие и поручил розыск органам дознания. А я даю поручение тебе. С сегодняшнего дня ты перестаешь быть фигурой процессуальной, а, возглавив группу работников уголовного розыска, будешь принимать эти самые «меры». Двух инспекторов, я думаю, пока хватит. По мере надобности докладывай и получишь дополнительную помощь. — Прокурор взялся за авторучку. — Есть у тебя кто-нибудь на примете?

— Инспектор Логвинов, — ответил Скаргин, — инспектор Сотниченко.

— Хорошо, пусть так, — согласился прокурор, записал фамилии в календарь и надел на ручку блестящий колпачок. — Я позвоню. А ты возьми дело в канцелярии, переговори с Соловьевым и приступай. Желаю успеха.

Скаргин спрятал в папку заключение, запер сейф и вышел в коридор.

В ярких лучах солнца, падающий сквозь открытое окно на лестницу, плясали пылинки. Прямоугольник света, изломанный ступенями, уходил круто вниз и почти доставал пола первого этажа. Скаргин медленно спустился, наблюдая, как его собственная тень, неестественно вытянутая и тоже изломанная, удлиняясь, рывками движется к границе освещенного пространства.

Пройдя мимо стеклянной перегородки, за которой, точно в аквариуме, сидел у пульта связи дежурный лейтенант, Скаргин направился в правое крыло здания, где помещался уголовный розыск.

В кабинете, кроме инспектора Логвинова, находились еще два парня. Один, лет двадцати пяти, тридцати, аккуратно подстриженный, в сером, отлично сшитом костюме и перекинутом через колено белом плаще, непринужденно откинувшись на спинку стула, периодически поправлял воротничок рубашки и искоса, с интересом поглядывал на инспектора. Другой — совсем еще мальчишка, с огромным шаром мелко вьющихся рыжих волос, — густо краснея, канючил:

— Я все понял. Честное слово, понял. Только в школу не сообщайте. У нас директрисса — зверь… Вот увидите, я никогда больше не буду! Вы же мне всю биографию перечеркнете…

Логвинов заметил вошедшего в кабинет Скаргина и встал.

— Продолжайте, — сказал Скаргин, прошел в глубь комнаты и уселся на свободный стул.

— Ну, теперь вы, Максимов, расскажите, где и за что вас задержали, — предложил Логвинов тому, что постарше.

Максимов сделал неопределенный жест:

— Чистая случайность. От нее, как говорится, никто не застрахован. — Он закинул ногу за ногу, поправил плащ. — По-моему, вы совершаете ошибку. И сами это понимаете, только не хотите признаться…

— Пожалуйста, по-существу, — попросил Логвинов.

— А по-существу ерунда какая-то. Брюки оказались мне малы, и я хотел их продать, только и всего. Не вижу в этом никакого криминала.

— Для этого существуют комиссионные магазины, — заметил инспектор.

— А комиссионный сбор?! — возразил Максимов. — Зачем же мне терять?

— И много бы вы потеряли на комиссии?

— А хоть и рубль, какое это имеет значение? Я решил продать — это мое законное право.

Максимов улыбнулся — происходящее его явно не беспокоило, пожалуй, даже забавляло — он чувствовал себя в полной безопасности.

— Хорошо, рассказывайте вы, — обратился Логвинов к рыжему который, в отличие от Максимова, воспринимал случившееся всерьез.

Он провел рукой по жестким, как проволока, волосам и, растягивая каждое слово, чуть гнусавя, заговорил:

— Ну что, ну шел я мимо кинотеатра «Прибой». Ну, хотел в кино смотаться, а фильм муровый. Ну, слышу, окликают меня. Смотрю — стоит этот, — он кивнул на Максимова. — Ну, спрашивает: «Что, юноша, джинсы нужны?» Ну, я говорю: «Нужны, конечно. Сколько стоят?» Он говорит: «Ты посмотри сначала, потом поговорим». Ну, отошли мы в сторонку, на аллею. Он вытащил джинсы. В пакете, фирменные. «Левис». Ну, только я хотел спросить, сколько, а тут милиционер подошел, взял обоих…

— Максимов так и не назвал цену? — спросил Логвинов.

— Нет. — Рыжий почесал висок. — Не успел. Посмотри, говорит, сначала.

— Интересно, а сколько бы вы за них заплатили? — спросил Скаргин.

Рыжий опустил голову, пробормотал еле слышно:

— Ну, двести отдал бы, может, больше.

— Двести рублей?

Рыжий кивнул, не поднимая глаз:

— «Левис», все-таки, фирма…

— Слушайте его больше! — подал голос Максимов и повернулся к Скаргину, как бы признав в нем старшего. — Извините, что я вмешиваюсь, но мне смешно слушать этого юношу. Простота, как говорится, хуже воровства… Я сейчас вам все объясню. Вчера вечером какой-то алкоголик — я его первый раз в жизни видел — предложил мне брюки за сто рублей. Я спросил, откуда они у него. Он сказал, что свои. Не буду же я проверять. Деньги у меня с собой были, я и купил — думал, подойдут. А дома примерил, а они малы, в поясе не сходятся, можете проверить. Я и решил продать. За те же деньги, разумеется. Но если этот ненормальный собирался отдать за них двести рублей — я-то при чем?! Его деньги — не мои, как говорится. Взял бы я свой стольник, а остальные вернул. Не сомневайтесь. Интеллигентному человеку чужих денег не надо.

Максимов явно врал, причем почти не скрывал это, во всяком случае не особенно старался. В худшем случае, он понимал, ему грозил штраф, которого он, безусловно, не боялся.

— Послушайте, — обратился Логвинов к рыжему. — Вы учитесь в школе. Откуда у вас деньги?

— Предки подарили, — пробубнил рыжий.

— По какому случаю, если не секрет?

— Уже не помню.

— В день рождения?

— Нет, кажется, на Новый год.

— И часто они делают вам такие подарки?

Рыжий покраснел до корней волос.

— А что, у нас полкласса одевается за счет подарков. В школе зарплату не платят, воровать, что ли, деньги?

— Зарплату, значит, тебе платить за то, что учишься?

Рыжий уставился в пол.

— Откуда я знаю? — вяло огрызнулся он.

— А то, что двести рублей получает инженер за целый месяц работы, об этом вы знаете?

— Ну, знаю.

— А вы за одни брюки отдаете такую сумму. Не жалко? Объясни, может я чего-то не понимаю?

Рыжий криво улыбнулся, но промолчал.

— Объясни мне по-человечески, почему, покупая, нужно стыдиться покупки? Ведь тебе сейчас стыдно, я же вижу.

— Это вы у нашей промышленности спросите, — рыжий еще ниже опустил голову.

— Согласен, — кивнул Логвинов. — С нее спрос, но ведь и тебя спросить хочется: ну, зачем переплачивать; они что, эти штаны, которые ты купить хотел, в десять раз прочнее обычных? Если так, нечего стесняться. Я и сам купил бы за двести с десятикратным запасом прочности. Или, может, они в десять раз красивее? Тогда почему в десять?

— Не знаю, — выдавил из себя рыжий.

— Тогда почему?

Рыжий готов был расплакаться. Он стал тереть и без того красные глаза.

— Они линяют…

Это было так неожиданно и комично сказано, что сначала Логвинов, а за ним и все остальные рассмеялись. Рыжий тоже заулыбался.

— Ладно, — Логвинов протянул ручку. — Распишись здесь, и предупреждаю: в следующий раз будет не до смеха. Это же касается и вас, — сказал он Максимову. — Даже преимущественно вас… Вот ваши пропуска. До свидания…

Оба, попрощавшись, вышли из кабинета.

— Максимов, похоже, тертый спекулянт, — сказал Логвинов, когда дверь кабинета закрылась. — Как вы думаете, Владимир Николаевич?

— Возможно, — откликнулся Скаргин.

— А второй — совсем зеленый. В девятом классе учится, школа здесь, по соседству.

— Будем надеяться, что урок пойдет ему на пользу, — Скаргин поднялся и прошелся по кабинету. — Ты свободен?

— На сегодня ничего срочного.

— Прекрасно, — Скаргин побарабанил пальцами по подоконнику. — Ты слышал что-нибудь об убийстве Евгения Адольфовича Пруса? — спросил он.

— Вроде, нет.

— Дело вел Соловьев. Следствие приостановлено за нерозыском убийцы. Постановление подписано вчера.

— Проверка? — спросил Логвинов.

— Да. С сегодняшнего дня вы с Сотниченко входите в специальную группу. Решение согласовано с вашим руководством. Оперативное совещание через час, у меня.

Разговор шел к концу.

Утомленный вопросами, Соловьев расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он механически листал дело, но всякий раз, дойдя до последней страницы — своего собственного постановления, — перечитывал ее, морщил лоб, словно удивляясь, как попала сюда эта бумага. Молча закрывал он папку, чтобы через минуту, забывшись, снова перелистать страницы и наткнуться на последний по описи документ.

— Твоя беда в том, — заметил Скаргин, — что ты работал все это время практически над одной версией.

— Я до сих пор не считаю свою версию неподтвердившейся, — упрямо возразил Соловьев.

Сотниченко безнадежно махнул рукой и отвернулся к окну, показывая, что отказывается участвовать в споре.

— Я не смог собрать доказательств, что Пруса убил Фролов, — уже не в первый раз повторил Соловьев. — Соберите их, и убийца у вас в руках.

Казалось, что, пытаясь убедить в своей правоте, сам он до сих пор не верит ни в справедливость решения о передаче дела, ни в свое поражение.

— Ясно: раз труп найден в мастерской Фролова, значит, и убийца он, — не без иронии прокомментировал Сотниченко и снова уставился в окно.

Сидевший у двери Логвинов оторвался от записной книжки.

— Ты не прав. Слишком очевидное зачастую пугает нас потому, что лежит на поверхности. А где гарантия, что оно обязательно окажется ложным?

— Не философствуй, — поморщился Сотниченко. — Говори прямо, если есть что сказать.

— Я думаю, нельзя исключать первоначальную версию только потому, что она кажется нам слишком простой, — пояснил Логвинов. — Ее придется проверять параллельно с остальными.

— Чепуха, — энергично возразил Сотниченко. — Опрошены соседи Фролова, его клиенты, проверено, что в момент убийства он находился вне мастерской, его там просто не было. В чем тут можно сомневаться?

— Постойте, — прервал спор Скаргин и обратился к Соловьеву: — Расскажи толком, что стало со сберкнижками убитого, я что-то совсем запутался.

Соловьев, по-прежнему рассматривавший собственное постановление, в очередной раз захлопнул папку с делом.

— У Евгения Адольфовича были две сберегательные книжки. На одной — семнадцать тысяч рублей, на другой — двадцать два рубля. Есть выписки с лицевого счета.

— Интересно, — вставил Сотниченко.

— Да, — согласился Соловьев. — Тем более интересно, что на второй книжке до ноября прошлого года лежало четыре тысячи двадцать два рубля. Десятого ноября со счета были сняты ровно четыре тысячи, а двадцать два рубля остались.

— Странная сумма, — сказал Логвинов. — Вы не находите?

— Я изучил копии счетов из сберегательной кассы и установил, что Прус делал взносы по пятнадцать, двадцать, двадцать пять рублей. Иногда больше, иногда меньше, но регулярно, хотя и не в одни и те же дни.

— И обе пропали? — спросил Сотниченко.

— Бесследно, — подтвердил Соловьев меланхолично. — И что самое странное, никаких попыток получить деньги, закрыть счет или хотя бы снять часть вклада.

— Парадокс! — заключил Сотниченко не то в шутку, не то всерьез.

— Евгений Адольфович вообще был любителем парадоксов, — отозвался Соловьев. — Правда, иногда его поступки только внешне противоречили здравому смыслу. Иногда, случалось, и наоборот.

— Как это?

— Он, например, мог просто спрятать сберегательные книжки. Да так, что мы с вами будем искать всю жизнь и не найдем. Никакая ищейка не поможет. Такая шутка была бы вполне в его духе. — В голосе Соловьева прозвучала нотка отчаяния.

Внимательно слушавший его Логвинов заметил:

— Но вы противоречите сами себе…

— Выходит, Фролов не виноват! — перебил Сотниченко.

— Вот именно, — продолжал Логвинов. — Ваша версия целиком строилась на предположении, что Фролов хотел завладеть деньгами старика. Других мотивов вы не приводили. Другими словами: нет денег — нет и вины Фролова.

— А если Фролов знал, куда Прус спрятал сберкнижки? — возразил Соловьев. — Это вы учли? Именно над этим я безрезультатно бился все время…

— И напрасно бились, — снова встрял Сотниченко. — Если предположить, что Фролов знал, где спрятаны сберкнижки, то само собой, он обязательно попытался бы получить деньги.

— Неужели? — ядовито заметил Соловьев. — А вам не кажется, что вы рассуждаете слишком прямолинейно? Представьте себе что Фролов убил старика, зная, где он прячет сберкнижки. Он действительно хотел получить деньги, но после совершения преступления испугался. Да-да, просто испугался и решил не рисковать — жизнь и свобода дороже… Вот как выглядела моя версия до того, как вы ее обкорнали… Сложное это дело, ребята. Оно гораздо сложнее, чем вы себе представляете…

Наступила тишина. Скаргин неподвижно стоял у окна и рассматривал внутренний дворик прокуратуры, темнеющее небо голые, как плети, ветви деревьев.

— Извините, — глухо сказал Сотниченко. — Пожалуй, я несколько упростил вашу позицию.

— А по-моему, нет, — отозвался Логвинов. — Убийца, совершивший преступление умышленно, подготовивший и предусмотревший все, включая свое полное алиби, не станет отказываться от денег, ради которых убил. Это же ясно. Семнадцать тысяч — большая сумма. Куда в таком случае девались его воля решительность, хладнокровие, жадность, наконец?!

Соловьев вздохнул и снова принялся перелистывать дело.

— Мне кажется, все мы обходим главный вопрос, боимся что ли, его затронуть. — Сотниченко встал и подошел к письменному столу. — Разговор идет принципиальный, и от нас самих зависит, принесет он пользу или нет.

— Ну-ну, — подначил его Логвинов.

— Я, между прочим, серьезно, — обиделся Сотниченко. — Товарищ Соловьев подробно изложил нам обстоятельства дела рассказал о своих действиях по расследованию преступления. Однако если бы в этих действиях по расследованию преступления. Однако если бы в этих действиях не было ошибок, преступник, извините за резкость, не гулял бы на свободе. Я считаю основной нашей задачей найти ошибки, разобраться в них, чтобы не повторить в дальнейшем.

— Очень глубокая мысль, — заметил Логвинов. — А я так считаю, что иногда ошибки полезно повторять.

Сотниченко оставил его замечание без внимания.

— Во-первых, считаю целесообразным отбросить все материалы о Фролове, собранные раньше. Проверить эту версию заново. Во-вторых, необходимо скрупулезно изучить все, что имеет отношение к Арбузовой, у которой Фролов был в день убийства. Не знаю, как вам, а мне сама собой напрашивается версия о сговоре этих людей, я имею ввиду Фролова и Арбузову. В-третьих, надо еще раз, более тщательно, провести поиск сберегательных книжек убитого…

— Кажется, я вам больше не нужен, — подал голос Соловьев. Он отложил папку и поднялся со стула. — Позволю себе дать последний совет. Не впадайте в крайности. Пожалуй, моя ошибка заключалась именно в этом… Увидите сами — дело каверзное. Повторяю не для того, чтобы напугать, а чтобы предостеречь…

Он сухо кивнул и вышел из комнаты. Логвинов с немым вопросом посмотрел на Скаргина, а Сотниченко пошевелил широкими плечами, точно разминаясь перед предстоящим поединком.