Лицо в кадре

Глава 9

Дочь встречает меня двусмысленной улыбкой и сопровождает мой скромный ужин (сама она, не дождавшись, давно поела) многозначительными взглядами и восхитительной предупрежительностью.

Мои немые вопросы мягко игнорируются и, только когда гаснет свет и я до подбородка закутываюсь в одеяло, слышу голос дочери:

— Папа, это правда?

— Возможно, — невозмутимо отвечаю я.

— Нечего, нечего улыбаться, — угадывает мою улыбку дочь. — Ну-ка рассказывай.

— Разве есть еще что-то, чего ты не знаешь? — принимаю я условия игры.

— Эффектная женщина — ничего не скажешь! Я видела тебя с ней сегодня в кафе «Радуга». Не отпирайся.

— Разве я отпираюсь?

— Ты давно с ней знаком?

Я снова улыбаюсь:

— Не очень. Спи, девочка. Поздно уже.

— Пап, а ты у меня молодой, такой интересный — я только сегодня заметила!

Оля вихрем врывается в мою комнату. Я чувствую ее горячее дыхание на своей груди.

— Сегодня мама звонила. Послезавтра приезжает!

Вот это новость!

— Раньше срока?!

— Ну да! Соскучилась. Кстати, огорчилась, что тебя нет дома, спрашивала, где ты ходишь так поздно.

Я прижимаю к себе ее пахнущую шампунем головку. Так проходит несколько минут. Дочь невнятно говорит что-то, но я все же слышу кое-что: о каких-то велосипедных прогулках (которые помогут мне похудеть), о театре (который мы все трое горячо любим, но куда ходим так редко), о совместной поездке в березовую рощу (блаженная мечта каждого горожанина), о чтении вслух нашумевшего романа Айрис Мердок (в высшей степени интересно, когда мы сможем почитать вслух). Шепот затихает, и, придя в себя от новости, которую мне сообщила дочь, я говорю:

— Тебе завтра рано вставать, Оленька. Да и мне тоже. Давай спать.

Я провожаю ее к кровати. Поправляю подушку и одеяло, целую в подозрительно сырую щеку:

— Спокойной ночи.

Вернувшись к себе, вытягиваюсь на тахте и прислушиваюсь к размеренному ходу маятника. «Спать, спать, спать», — твержу себе, но чем упорнее я это делаю, тем дальше отступает сон, и постепенно, как заядлый курильщик к сигарете, я вновь мысленно возвращаюсь к делу Пруса.

А подумать есть о чем: Логвинов нашел слесаря, изготовившего дубликат ключа от мастерской. На одной из предъявленных фотографий слесарь узнал заказчика. Им был Христофоров Игорь Поликарпович.

Еще одна жертва, попавшая в паутину Пруса?..

Быстрее бы проходила ночь, быстрее бы настал час встречи с гражданином Христофоровым. Какие отношения связывали его с Прусом? Оперативные данные, полученные мной, характеризуют Игоря Поликарповича неплохо. На хитрого и расчетливого убийцу он не похож, но тот ли он отзывчивый и безотказный Христофоров, каким его знают соседи и сослуживцы? Может быть, его шантажировали? Или запугали?

Логвинов проверил алиби Максимова. Седьмого января с шести часов вечера и до закрытия он безотлучно сидел в ресторане гостиницы «Интурист». Налаживал «дружественные контакты» с финскими спортсменами. Вчера за такие же «контакты» его с поличным — магнитофоном, тряпками и жевательной резинкой — задержала милиция.

Во второй половине дня мы с Сотниченко съездили в УВД и получили материалы из Мурманска. Мы стояли у старенького с облезшими панелями ФТ-38 и смотрели, как из проявочного шкафа выползает широкая лента бумаги с копиями мурманских оригиналов. По мере проявления все новых документов и фотографий Сотниченко любовно поглаживал грани фототелеграфного аппарата, так что это начинало походить на ритуальный индейский танец. Не мудрено: оказывается, муж Елены Евгеньевны, Степан Андреевич Обухов, жив и здоров. Он и не думал умирать, а, женившись второй раз, лишь переменил фамилию. Елена Евгеньевна, попросту говоря, обманула следствие, точно так, как обманывала свою дочь на протяжении многих лет. Но, выходит, и мы обманули Таню: правда о ее отце стала известна Логвинову сегодня днем.

Из фотодокументов выяснилось, что в 1961 году Степан Андреевич Обухов был осужден народным судом за хищение государственной собственности и приговорен к трем годам лишения свободы. Через год Елена Евгеньевна подала заявление о разводе. Суд их развел, после чего Обухова вместе с дочерью, которой к тому времени едва исполнилось два года, уехала из Мурманска. Она, очевидно, не хотела травмировать Таню и стала говорить ей, что отец ее был шахтером и погиб в результате несчастного случая на шахте. То же самое она сообщила Соловьеву.

Можно понять, зачем она врала дочери, но почему обманула следствие? Впрочем, она была просто последовательна. Это чем-то напоминает скрупулезную продуманность обстановки в ее квартире.

Что касается Степана Андреевича, то его судьба складывалась так: отбыв положенный срок, он женился на гражданке Левиной и взял ее фамилию. Однако новая фамилия не помогла ему. Через два года он снова предстал перед судом. На этот раз за спекуляцию. Отбыв пять лет, Левин вернулся в Мурманск, где и проживает в настоящее время. Полгода назад он развелся со второй женой. Излишне говорить, почему Логвинов скрыл эти сведения от Тани: ей и так нелегко.

Где-то на грани сна, когда реальность растворяется в темноте комнаты и исчезает, последнее, о чем я думаю, это номер на спичечном коробке. Чем больше становится известно по делу Пруса, тем больше уверенность, что он имеет прямое отношение к сделке по перепродаже дома…

Они сидели в конторке мастера цеха. Сюда через тонкую фанерную перегородку доносился гул работающих станков, скрежет металла и мелодичный звон стальных заготовок.

Христофоров, бледный, как полотно, старался не смотреть в глаза Скаргину. Его впалые щеки и раздвоенный подбородок ежесекундно вздрагивали, тяжелые мозолистые руки были неспокойными — то терли чернильное пятно на линолеуме, которым был покрыт стол, то гнули канцелярские скрепки, рассыпанные по столу.

— Так и будем молчать? — спросил Скаргин.

Христофоров собрал на лбу морщины, сделал глубокий вдох, собираясь что-то сказать, но выпустил из легких воздух и снова уставился невидящим взглядом в перегородку, испачканную потеками лиловой краски. Он был похож на провинившегося школьника, который попал в кабинет директора школы из-за разбитого окна.

— Придется сначала, — сказал Скаргин. — У нас есть достоверные сведения о том, что вы, Игорь Поликарпович, в декабре прошлого года обратились в мастерскую номер три горприбор-бытремонта с просьбой изготовить дубликат ключа. Так?

— Так, — едва слышно отозвался Христофоров.

— При этом вы пояснили слесарю, что супруга и вы работаете в разных сменах и вам необходимо иметь два ключа. Так?

— Так.

— Между тем вы не женаты.

— И не был, — еще тише сказал Христофоров.

— Ключ, который вы отнесли в мастерскую, тоже не ваш.

— Не мой, — вторил Игорь Поликарпович.

— Он от двери мастерской по ремонту электробритв, куда вы приходили под предлогом починки своей бритвы в декабре прошлого года. Так?

— Все так.

— Там вы и похитили ключ.

Христофоров сломал скрепку.

— Почему вы молчите, Игорь Поликарпович?

— Я никогда и ничего не крал.

— Но ключ вы украли, — сделав ударение на слове «ключ», сказал Скаргин.

— Нет, — упрямо возразил Христофоров.

Как же он оказался у вас?

— Мне его дали.

— Кто?

— Нина Кузьминична.

— Арбузова?

— Да.

Теперь за скрепки взялся Скаргин.

— Она дала вам ключ? Зачем?

— Попросила сделать дубликат.

— А для чего? Она вам объяснила?

— Нина Кузьминична сказала, что ничего плохого в моем поступке не будет, что она воспользуется ключом, чтобы восстановить справедливость.

— Интересно, каким образом можно восстановить справедливость с помощью украденного ключа?

Христофоров помедлил с ответом.

— Я только потом понял, что ключ ворованный, — пробормотал он. — Она сказала, что достала его, и я не подумал, как, откуда, а когда уже сделали дубликат, удивился: как же ей удалось достать ключ? — Христофоров, ища поддержки, посмотрел на Скаргина. — Не мог же Фролов сам отдать.

— Расскажите все по порядку, Игорь Поликарпович.

— Она, — начал Христофоров и поправился — то есть Арбузова, сказала мне, что когда-то занимала у Фролова деньги — пятьсот рублей. Через некоторое время с трудом собрала нужную сумму и отдала долг, но Фролов оказался мошенником — не захотел вернуть расписку, спрятал ее в своем шкафу на работе.

— Значит, на работе? В шкафу?

— Да, — простодушно подтвердил Христофоров. — Нина Кузьминична боялась, что Фролов через суд может потребовать от нее еще пятьсот рублей сверх возвращенного долга. Тогда она задумала рано утром или поздно вечером проникнуть в мастерскую и взять из шкафа расписку.

— Ну, а вы взялись помочь?

— Нет, сначала я отговаривал ее. Потом предложил вместе пойти к Фролову и объясниться с ним, пригрозить ему, в крайнем случае, милицией, но Нина Кузьминична отказалась.

— Любопытно. Почему?

— Она сказала, что это бесполезно: Фролов подлый, жестокий человек и добровольно ни за что не вернет расписку. Он ничего не боится, а в милиции ей никто не поверит.

— Сколько вам лет, Игорь Поликарпович?

— Пятьдесят четыре, скоро пятьдесят пять.

— Возраст, прямо скажем, не мальчишеский, — с горькой иронией сказал Скаргин. — Неужели вы всерьез поверили в эту историю?

— Конечно…

— К вашему сведению, Фролов имеет незаконченное высшее юридическое образование и ни при каких обстоятельствах не дал бы взаймы такой суммы без расписки, заверенной нотариусом, по крайней мере, без свидетелей. К слову, так поступил бы любой взрослый человек, за исключением, может быть, только вас.

— Подождите! — воскликнул Христофоров. — Выходит, Нина Кузьминична обманула меня? Вы это точно знаете? Я хочу сказать — она и вправду не занимала денег у Фролова?! Произошла какая-то ошибка!

— Никакой ошибки нет. Но не это важно, Игорь Поликарпович. Важно другое: как вы, зрелый человек, честно и добросовестно проработавший на заводе больше двадцати лет, могли пойти на такую авантюру? Независимо от достоверности истории с деньгами, вы-то могли понять, что ключ ворованный, что в таких случаях в милицию обращаться надо, а не к слесарю бежать… Нельзя же быть до такой степени прекраснодушным! Вы содействовали совершению преступления, поймите это!

— Что вы такое говорите?! — Игорь Поликарпович еще больше побледнел и схватился за сердце. — Если б я мог знать. Товарищ следователь, она просила меня украсть ключ из мастерской, очень просила, но я сразу отказался. Клянусь вам! Она сказала, что он висит на гвозде у входа, этот проклятый ключ! Но я твердо сказал, что ни за что на свете не пойду на воровство!

— А как получилось, что вы сдали электробритву Фролову? Совпадение?

— Нет, товарищ следователь. Я хотел поговорить с ним, уговорить вернуть расписку, но не решился. Как раз в эти дни ко мне пришла Нина Кузьминична и сказала, что достала ключ. Я спросил, где? Она ответила, что видела, как Фролов уронил его у порога мастерской, и подобрала. Мне не хотелось помогать в таком деле, я предчувствовал… Она так настойчиво просила… я не мог отказать…

— Почему она сама не сделала этого?

— Не знаю. Сказала, что ей неудобно, да и делать будут долго… Товарищ следователь, вы говорите о преступлении: неужели дело так серьезно? Если не было никакой расписки, зачем же тогда ей нужен был ключ?

— А как вы думаете?

— Я не знаю. Товарищ следователь, я могу чем-нибудь помочь? Что мне надо делать? Вы только скажите!

— Единственное, чем вы можете помочь, — правдиво отвечайте на вопросы, а в дальнейшем хорошенько обдумывайте свои поступки.

— Я понимаю, — понурился Христофоров.

— Вспомните, Игорь Поликарпович, Арбузова никогда не интересовалась, как можно устроить короткое замыкание?

— Перед Новым годом, — ответил Христофоров, — она была у меня, когда сосед принес мне вилку от электроприбора с соединенными проводками. Его сын сунул ее в розетку, и произошло замыкание. Я пошел и поставил жучок.

— Нина Кузьминична видела вилку?

— Да, она вертела ее в руках. Я отчетливо это помню. Она еще спросила, не опасно ли это.

— И что вы ответили?

— Что не опасно, но шутить такими вещами все равно нельзя.

— После того как вы предоставили ей дубликат ключа, Арбузова воспользовалась им? — вернулся к прежней теме Скаргин.

— Клянусь, не знаю! Перед Новым годом мы встретились. Она сказала, что пока не ходила в мастерскую. Спустя несколько недель я узнал, что Нину Кузьминичну увезли в больницу.

— Где вы были вечером седьмого января?

— Одну минуту. — Христофоров достал из кармана рубашки маленький календарь. — Седьмого я работал во второй смене. До пяти был дома, потом пошел на работу. Освободился в половине двенадцатого ночи.

— У вас есть табель?

— Есть, товарищ следователь. Можно даже посмотреть, какие работы я выполнял. В нарядах отмечено.

Скаргин собрал со стола сломанные скрепки, ссыпал их в коробочку, встал и направился к двери.

Оперативная запись

Скаргин: Указ Президиума Верховного Совета СССР, который вы, оказывается, хорошо знаете, как раз и касается ответственности за скупку валюты и вещей у иностранцев. Вы не можете пожаловаться, что у вас не было времени подумать.

Максимов: Из-за двух рубашек, магнитофона, жевательной резинки меня водят под конвоем, держат в камере, как закоренелого преступника. Я не хочу! Поймите, мне страшно! Помогите мне! Последний раз.

Скаргин: В прошлую нашу встречу я предупреждал — все зависит от вас. Не от меня, не от ваших знакомых, а лишь от того, насколько велико в вас желание жить честно. Пользуясь вашей же терминологией, можно сказать: не вы владели вещами, а они вами… А теперь, Максимов, хочу дать совет. В вашем положении единственно приемлемая линия поведения — это чистосердечное признание, откровенность.

Максимов: Понял, товарищ следователь, спрашивайте. Как говорится, все как на духу расскажу, без утайки.

Скаргин: Что вы делали в сберегательной кассе четырнадцатого ноября?

Максимов: Узнал о том, что будут снимать старика, выигравшего машину в лотерею. Захотелось посмотреть.

Скаргин: Это вы уже рассказывали. Что было потом?

Максимов: Товарищ следователь, я расскажу. Честно. Только вы, как говорится, не забудьте в дальнейшем, что я добровольно, сам…

Скаргин: Вас видели вместе с Прусом. В саду.

Максимов: Да. Мы с ним встречались. Два раза. Там, в сберкассе, я смотрел, как старик получает свои тысячи и думал: зачем ему столько денег? Он старый, наверняка больной, на что он их потратит? Они ему, как говорится, что мертвому припарки… После того как он вышел из сберкассы, я пошел за ним. Не знаю даже зачем. Просто хотел узнать, где он живет.

Скаргин: Узнали?

Максимов: Посмотрел, как он вошел во двор, и сразу же ушел. На следующий день я увидел его на скамейке в городском саду. Он грелся на солнышке. Я подсел, закурил и попытался завязать разговор. О погоде, об осени, ну, как говорится, молол всякую чепуху. Он и понятия не имел, что я знаю про его деньги, а все равно молчал, вроде и не слышит. Не знаю, как это у меня получилось, но я стал говорить первое, что пришло на ум. Врал про то, что будто мои знакомые срочно уезжают из города и продают дом в центре. Очень дешево. Вот, говорю, если бы купить эту развалюху, заново отстроить и продать вдвое дороже. Старик как воды в рот набрал, и ухом не повел. Я стал придумывать подробности для убедительности — и откуда только фантазия взялась?! А старик молчит. Ну, думаю, хватит. Встал и пошел. Вышел из городского сада, чувствую, кто-то хватает меня сзади за рукав. Обернулся, а это он. Как говорится, собственной персоной. Цепкий старик, схватил за руку и не отпускает. Когда врал — не боялся, а тут испугался. Вдруг, думаю, поверил. А он как угадал, спрашивает, почему же, мол, я сам не покупаю дом? «А это, — говорю, — не вашего ума дело. Наврал я все». А старик не отстает, плетется следом и все свое гнет: почему да почему? «Денег нет», — говорю ему. «А если бы были?» — «Были бы — купил». Старик посмотрел на меня и спрашивает: «Сколько просят за дом?». Я ответил, что тысячи три, но можно поторговаться. «А сколько на ремонт уйдет?» Я говорю, что еще три тысячи. «А продать?» «Если не спешить, — сказал я, — тысяч за десять можно». Старик говорит: «Завтра приходите на ту же скамейку к двенадцати. Я подумаю»

Скаргин: У вас был на примете хоть какой-нибудь дом?

Максимов: В том-то и дело, что и близко не было. Говорил, что бог на душу положит.

Скаргин: Что же вы собирались делать, если бы Прус согласился?

Максимов: Я, как говорится, в доску бы разбился, а нашел бы подходящий домишко. Очень уж понравилось мне, как он пачки в сберкассе щупал… Но на следующий день при встрече старик сказал, что не может вложить денег. Возраст, мол, не тот, для такого дела энергии нужно много, а он стар. Я видел, что он колеблется. Стал уговаривать, но так и не убедил, а может быть, не очень и хотел.

Скаргин: Не понял.

Максимов: Хищный был старичок. Страшно было с ним связываться. Сначала я думал, простачок, а у него железная хватка — я это сразу понял.

Скаргин: Поэтому и телефон придумали?

Максимов: Все знаете? От стал просить оставить ему адрес или телефон на тот случай, если он передумает. Я и написал ему цифр — сколько не жалко было…

Долго собиравшийся дождь наконец пошел. На землю упали первые редкие капли, а через несколько мгновений резко потемнело — ни единого просвета между низкими тяжелыми облаками. Несмотря на то что уличные фонари уже зажглись, а может быть, именно поэтому, кажется, что вместо неба над головой полощется огромное черное одеяло. Начался ливень. Потоки воды отвесно падали вниз, превращая улицу в сплошное озеро.

Скаргин глубже натянул на голову шляпу и, перепрыгивая через лужи, добежал до мастерской Фролова.

Внутри, кроме Геннадия Михайловича, никого не было.

— Не помешаю? — спросил Скаргин, отдышавшись. С его плаща ручьями стекала вода, а у ног тотчас образовалась лужица.

— Я заканчиваю, — ответил Фролов. — Сегодня что-то неважно себя чувствую.

— А я шел мимо, дай, думаю, зайду. — Скаргин осторожно снял плащ и вместе со шляпой повесил на вешалку. — Промок до ниточки. Подсушусь немного и пойду.

— Хотите, чтобы я поверил, что вы пришли случайно? — угрюмо спросил Фролов.

— А что, не верите?

— Нет, — сухо ответил Геннадий Михайлович.

— Правильно делаете. В мире, где все взаимосвязано и взаимозависимо, случайности места не остается.

— Вы правы. — Фролов, не вставая, пододвинул Скаргину стул. — Что же сегодня привело вас ко мне? Только не надо предисловий, пожалуйста.

— На этот раз без предисловия не получится, — усаживаясь, пообещал Скаргин. Он вытащил из кармана пиджака пачку сигарет и протянул Фролову, приглашая закурить: — Венгерские. С ментолом. Сагайдачный, ваш друг, по знакомству продает. Я к ним уже привыкать начал.

— Спасибо, — буркнул Фролов. — Сейчас не хочу. Давайте лучше начнем.

Скаргин положил пачку на стол.

— Вы, Геннадий Михайлович, неглупый человек, и из расчета на это ваше качество я буду предельно откровенен.

Фролов понимающе кивнул.

— Со времени последней нашей встречи удалось раздобыть кое-какие сведения. Они дают основание полагать, что кто-то воспользовался вторым ключом от вашей мастерской и сделал с него дубликат. Любому понятно, с какой целью подбирают ключ к двери, не так ли?

— Верно. Но кто сделал это?

— Не торопитесь, — сказал Скаргин. — Я, с вашего разрешения, продолжу. Очевидно и другое: за дверью должно находиться нечто, интересующее преступника. Не маньяк же он, не любопытства же ради подделывал ключ и, наверное, не для того, чтобы пополнить коллекцию краденых ключей. Что-то прельщало его. Электробритвы? Маловероятно. Выручка? Выручку, насколько я знаю, вы каждый второй день сдаете.

— Сдаю, — согласился Фролов.

— Другие предметы в вашей мастерской не представляют большой ценности. Согласны?

— Согласен.

— Вы догадываетесь, к чему я это говорю?

— Нет, — буркнул Фролов.

Целлофановая обертка зашуршала в пальцах Скаргина. Он вытащил сигарету с белым фильтром и зажал ее в губах.

— Вам нравится курить, когда идет дождь?

— Не замечал, — безразлично ответил Фролов, но было видно, что он напряженно ждет продолжения.

— А мне нравится, — с видимым удовольствием сказал Скаргин и закурил. — Может быть, потому, что в руках держу что-то сухое, с тлеющим огоньком. А за окном вода. Как вы думаете?

Геннадий Михайлович промолчал. Держа сигарету зажженным концом вниз, Скаргин ладонью разогнал облачко дыма и покосился на Фролова:

— Поймите, Геннадий Михайлович, рано или поздно станет известно, что искал в вашей мастерской владелец дубликата ключа. Но тогда уже отпадет необходимость в вашем признании. Оно станет ненужным.

Фролов поежился.

— В ваших интересах сказать правду. И чем раньше, тем лучше.

— А что мне это даст? — спросил Фролов, и слова его меньше всего были похожи на вопрос.

— Что даст? — Скаргин не сводил глаз с витрины, по которой стекали струи воды. — На данном этапе интересы следствия и ваши личные интересы совпадают. Они совпадали и раньше, но это не было так наглядно. Помимо всего прочего, я мог бы напомнить вам о том, что отказ от дачи показаний и дача заведомо ложных показаний караются законом. Но вы и так расскажете, Геннадий Михайлович. Мы ведь с самого начала установили, что вы человек неглупый. Или я ошибся?

— Мне трудно объяснить почему, но в тот день, когда вы впервые вошли в мастерскую, я подумал, что вы докопаетесь до правды.

— Спасибо, — сказал Скаргин, выпуская дым под колпак лампы.

— Я не заискиваю, — посчитал нужным добавить Фролов.

— Тем более спасибо, — сказал Скаргин.

— Я рад, что вы понимаете меня.

— До сих пор вы не могли пожаловаться на непонимание. Не на мое личное, а органов следствия вообще.

— Да, но если бы вы видели, как ваш предшественник смотрел на меня! Он видел во мне потенциального преступника, убийцу! Он не говорил, но я чувствовал, и этого было достаточно.

— Однако подозрения не помешали ему рассмотреть имевшийся против вас материал объективно.

— Мне легче было бы перенести тюремное заключение, — возразил Фролов. — Открыто, в глаза высказанное обвинение — хотя бы и ошибочное — так не мучает. Меня коробило другое: не подозрение как таковое, а способ, которым оно выражалось понимаете?

— Понимаю.

— Невыносимо ожидание, которое не зависит от усилий от собственной воли, от сил, затраченных на его преодоление. Вот что важно. Смотрит на меня следователь, молчит, а в глазах его читается: «Знаю, Фролов, что ты убийца. Сейчас я тебе ничего не скажу, а вот соберу доказательства, тогда держись».

Скаргин молча слушал Фролова. Он сочувствовал ему, но понимал, что неосторожное вмешательство во время признания может толкнуть Геннадия Михайловича на новую ложь, и тогда будет трудно, невероятно трудно выйти из заколдованного круга.

— Я не боялся и не боюсь разоблачения, — продолжал Фролов. — Совесть моя чиста в главном: я не убийца! Все остальное — мелочи. И мое поведение продиктовано, как это ни странно звучит, желанием отстоять свою невиновность. Ложь во спасение — подоплека моих поступков. Не думайте, я помню, что такое презумпция невиновности, но, поверьте, она не избавляет подозреваемого от мучительных переживаний. Уж это я испытал на собственной шкуре.

Скаргин стряхнул пепел и затушил сигарету.

— Ложь в любом случае — неважный способ доказать истину, — сказал он.

— Возможно, — сказал Фролов. — Не знаю, как вели бы себя на моем месте вы, да и никому не желаю быть на моем месте. Я видел лишь такое средство защиты.

— Ложь — орудие слабых.

— Согласен, — устало сказал Фролов. — Вы правильно рассчитали силу своих слов: откровенным я могу быть в ответ на откровенность. Сейчас я расскажу вам правду, не прибавляя и не убавляя от нее ничего.

— Пора, Геннадий Михайлович, давно пора.

— Прус дал мне на хранение сберегательные книжки: одну на семнадцать тысяч рублей, вторую на двадцать два рубля. На второй раньше числилось четыре тысячи, но в ноябре прошлого года Прус снял их со счета.

Скаргин откинулся на спинку стула.

— Где вы хранили их?

— Здесь, в мастерской.

— А почему не у себя дома?

— Чтобы они всегда были под рукой. Евгений Адольфович мог потребовать книжки обратно.

— Кто знал об этом?

— Кроме нас с Евгением Адольфовичем, никто. Я никому не говорил.

— Седьмого января он приходил к вам дважды. Это как-то связано с книжками?

— Да. Первый раз он пришел днем и попросил отнести одну из них, ту, что на семнадцать тысяч, ко мне домой. А вечером зашел узнать, выполнил ли я его просьбу. Поэтому я не хотел говорить о дневном визите Пруса на следствии. И вам тоже.

— Вы отнесли сберкнижку к себе?

— Конечно.

— А вторую, с двумя рублями?

— Он попросил оставить ее в мастерской, чтобы по получении очередной пенсии было куда сделать взнос. Вечером я сказал ему, что сделал все так, как он хотел. Он остался доволен. Что произошло потом, я вам рассказывал. Он захотел остаться в мастерской, я отказал, но Евгений Адольфович стал плакать, и мне пришлось уступить.

— Чем он объяснил столь странное желание? К тому времени вы уже знали, что у него есть свой дом, родные.

— Он вообще был неразговорчив. И в тот вечер без видимой причины стал плакать и все время твердил, что его никто не любит, что он никому не нужен, что решил покончить со своими делами, со своим прошлым и начать новую жизнь…

— Ну, хорошо, а зачем он просил перенести книжку на семнадцать тысяч домой?

— Сказал, что так будет надежней.

— С какого времени они хранились у вас, Геннадий Михайлович?

— С ноября прошлого года.

— Он отдал их вам сразу после того, как внес выигрыш по денежно-вещевой лотерее в сберегательную кассу?

— Да, и после того, как снял со второй книжки четыре тысячи на свое путешествие. Он так и сказал мне.

— Почему он доверил их вам?

— Не знаю. Прус считал меня единственным человеком, который оказывает ему помощь бескорыстно.

— Но вы никогда не оставляли его в мастерской одного?

Фролов энергично возразил.

— А из каких соображений вы согласились держать книжки у себя?

— Самый трудный вопрос. Я сам не раз задавал его себе и не мог найти убедительный для постороннего ответ. Просто я не видел в этом ничего плохого. Судите сами: родственников он не признавал, вел полубродячий образ жизни — куда ему девать сберкнижки?

— Он жил в сарае. Мог спрятать там.

Фролов нахмурил брови.

— Говорите, — настоял Скаргин. — Начали, так выкладывайте до конца.

— Ладно. — Геннадий Михайлович облизнул губы. — Не хотел я подводить человека… Прус еще в ноябре сказал мне, что боится дочери. Она якобы иногда убирает в его сарайчике и может вытащить сберкнижки, получить по ним деньги, а там поминай как звали.

— Интересно, — заметил Скаргин. — Почему же он держал книжки на предъявителя?

— Это особая статья. Евгений Адольфович говорил, что лучше выбросит деньги, сожжет их, чем они после его смерти достанутся государству. «Пусть лучше перейдут к вам, — сказал он. — Я хоть буду уверен, что вы не пожалеете денег и похороните меня».

— Вы рассчитывали на это?

Фролов печально посмотрел на следователя и не ответил.

— Хорошо. Оставим это, — сказал Скаргин. — Скажите, Геннадий Михайлович, где лежали сберкнижки?

— В ящике стола.

— Прус знал?

— Знал.

— Почему же именно седьмого января он попросил вас перенести книжку с семнадцатью тысячами домой?

— Понятия не имею. Я уже говорил, что в тот день Евгений Адольфович был чем-то взволнован. Он понес всякий вздор, проклинал все на свете, говорил о какой-то новой жизни. Мне казалось, что он был чем-то напуган, а вот чем…

— Вы ничего не хотите добавить к тому, что сказали о причинах, из-за которых до сих пор умалчивали о сберкнижках?

— Что я могу добавить? Если бы я рассказал раньше, меня бы под горячую руку взяли под стражу. И без того Соловьев косо смотрел, а скажи я ему про книжки…

— На что же вы надеялись, Геннадий Михайлович?

— Вам покажется странным то, на что я надеялся, — смутился Фролов. — Так бывает, когда выдают желаемое за действительное. Я старался не думать о книжках и очень хотел, чтобы о них забыли все, кто знал…

— Все, кто знал? Пять минут назад вы говорили, что, кроме вас с Прусом, никто не был посвящен в тайну.

— Да. Но с тех пор я успел подумать вот о чем: раз кто-то подделал ключ, значит, Прус все же рассказал еще кому-то, третьему.

— Резонно. Ну, а где вы сейчас их прячете?

Фролов облизнул губы.

— Сберкнижку с двумя рублями я не нашел. Ее украли седьмого января.

— Понятно. А вторая?

Фролов снова облизнул губы.

— Отвечайте же.

— Ее нет.

— Как — нет?

— Я ее сжег.

— Когда?

— Восьмого января — на следующий день после убийства Евгения Адольфовича.

Оперативная запись

Ответ: Как к продавцу у меня к Обуховой нет никаких претензий.

Вопрос: Значит, вообще-то нарекания есть?

Ответ: С чего вы взяли?

Вопрос: Вы сказали: «Как к продавцу… нет»?

Ответ: На работе она продавец, ее личная жизнь меня мало интересует. Своих забот хватает. Я мог бы наврать вам с три короба, но предпочитаю говорить так, как есть. В личной жизни каждого работника я просто не в силах разобраться. Вы вот интересуетесь ею, значит, что-то у Обуховой не в порядке. При чем же здесь я?

Вопрос: Но вы заведующий!

Ответ: Исполняющий обязанности. А она что, жалуется на заработок? Нет. Зарабатывает хорошо. С покупателями вежлива. Жалоб на нее не поступает. Что мне еще надо знать?

Ответ: Я знаю Елену Евгеньевну несколько лет, но в местком меня выбрали недавно.

Вопрос: Тогда расскажите о ней не как председатель месткома, а как сослуживица.

Ответ: Я понимаю, что должна говорить правду. Лена мне не нравится. Нехорошая она женщина. У нее дочь взрослая — как-то в магазин приходила, — а какой она пример ей подает?.. У нас девушки молоденькие работают, и те себе не позволяют каждый день новых ухажеров заводить. А у Лены что ни вечер, то новый кавалер. Так нельзя…

Ответ: Есть такие люди: и не нужно им, и денег нет, а все равно купят. Случается, приносят нам вещи, просят: может, продадите без комиссии, чтобы не ждать долго. Мы с девочками отказываемся — ведь запрещено, и вещь может оказаться краденой. А Елена Евгеньевна точно возьмет. Все знают это, да молчат: сказать легко, а вот доказать трудно — она женщина осторожная… Деньги займет, в долги влезет, а хрустальную вазу купит. Никак не пойму, музей она, что ли открывать будет…

Ответ: Вы видели когда-нибудь очередь за дефицитными товарами? Такие, как Обухова всегда там. Впереди. С работы отпросится, займет денег, со скандалом влезет в очередь и обязательно купит.

Вопрос: И часто она вас в компании приглашала?

Ответ: С меня одного раза хватило. Обхаживала она меня, обхаживала, комплиментов понаговорила. Сказала, что будут порядочные, солидные мужчины, лишнего не позволят. Я подумала: почему бы и не пойти? Послушаем музыку, поговорим… Вы бы посмотрели на этих «солидных» мужчин, когда они перепились! Думаете, кричали, песни пели? Нет, все тихо, молчком по углам забились, как кроты, и такое вытворяли на глазах друг у друга, что и наедине нормальные люди не делают. И женщины у них странные — таких при дневном свете и представить себе невозможно. Сонные, равнодушные, сытые, как тюлени.

Вопрос: А Обухова?

Ответ: Она как рыба в воде себя с ними чувствовала. Все по углам забились, а она включила красный светильник, вышла на середину комнаты и танцевать стала… Сбежала я оттуда и рада, что ноги унесла.

Вопрос: Где собиралась компания?

Ответ: У Лены дома. Вы там были? Нет? Целый склад. Куска пола не увидишь, стены сплошь в коврах. Она мне как-то сказала: «Я на сухарях с водой жить буду, лишь бы все как у людей было. И на тряпках экономить не хочу — бабий век короток, моргнешь, а он прошел». Ну, насчет сухарей, она, конечно, преувеличила… После той вечеринки она обиделась на меня, до сих пор думает, что я завидую. А чему завидовать?!

Вопрос: Как же она на одну зарплату умудряется и дом обставить, и одеться, и сервиз купить за триста рублей?

Ответ: Так и умудряется. Где мужички ее «солидные» подкинут, где перепродаст втридорога. Ничем не побрезгует. Она любит, чтобы ее на машине возили в рестораны, как породистую собаку, выводили показывать, чтобы все охали-ахали, какой у нее вкус, как она хорошо одета… А на все это деньги нужны…

Ответ: Жизнь у нее легкая: как бабочка, порхает от одного мужчины к другому. Я сначала не знала, что у нее дочь есть. Никогда бы не подумала.

Вопрос: Были причины?

Ответ: Не знаю, непохожа она на мать, и все. Сын у меня начал встречаться с девушкой. Я хотела с Леной посоветоваться — ее дочь постарше моего Вити. Так она мне такую околесицу понесла, что сразу понятно стало, какая она мать. И вообще, послушаешь ее — все на свете знает, а на поверку — ничего.

Вопрос: Так-таки ничего?

Ответ: Положила я на имя сына в сберкассу сто рублей. Спрашиваю Лену: а вдруг возьмет Витька да и снимет деньги? Он у меня, паршивец, с заскоками. Она говорит: мол, не бойся, для этого паспорт надо иметь. А Витька мой, хоть и выглядит на все двадцать, паспорта еще не имеет — пятнадцать лет ему. И что вы думаете, без всякого паспорта снял деньги и купил себе магнитофон…

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. Скаргин стоял на противоположной от комиссионного магазина стороне улицы и с интересом следил, как за витринами вдоль прилавков двигаются продавцы и последние покупатели.

Оставалось двадцать минут до закрытия. Молоденькая девушка из обувного отдела нетерпеливо посматривала то на часы, то сквозь стекло на улицу: очевидно, кто-то должен был встречать ее после работы. Редкие прохожие спешили мимо, опасаясь, что дождь вот-вот начнется снова. Быстро темнело. Из водосточных труб бежала вода, от мокрого черного асфальта исходила бодрящая свежесть.

Скаргин не прятался — это не входило в его планы; скорее, по привычке он выбрал место, откуда, оставаясь незамеченным, мог видеть вход в магазин и прилегающие два дома. В нише, где он устроился, было темно.

Скаргин терпеливо ждал, и, если бы его сейчас спросили, зачем он пришел к комиссионному магазину, ответ прозвучал бы несколько странно: «Посмотреть на то, чего нет».

За сегодняшний вечер он не раз проверял всю длинную цепочку своих умозаключений, рассматривал каждый довод и, несмотря на то, что допускал вероятность ошибки в чем-то отдельном, был уверен в конечном выводе, к которому пришел. Сейчас Елена Евгеньевна одним словом подтвердит или опровергнет его версию.

Девушка из обувного отдела наконец дождалась своего знакомого, улыбнулась ему сквозь витрину и что-то сказала Обуховой, стоявшей возле кассы. Елена Евгеньевна посмотрела на часы, кивнула и понесла к двери табличку «Закрыто». Последние покупатели стали покидать магазин.

Яркий верхний свет погас. Вещи на полках мгновенно потеряли свой лако-хромо-никелевый блеск, помещение погрузилось в полутьму, лишь витрины продолжали переливаться хрустальным великолепием сервизов.

Через несколько минут на улицу начали выходить продавщицы. Среди них была и Обухова. Она вытянула руку, убедилась, что дождь закончился, подняла воротник легкого кожаного пальто и осторожно ступила на тротуар.

На углу, попрощавшись с девушками, она остановилась. Скаргин находился в нескольких метрах от нее и увидел, как от противоположного угла к ней направился мужчина в короткой нейлоновой куртке.

В это время из-за поворота, ослепив Скаргина фарами, выехал автомобиль. Как назло, он притормозил, пропуская замешкавшуюся на перекрестке парочку. «Заметила», — подумал Скаргин и, чертыхнувшись про себя, побрел через улицу. Обухова шла ему навстречу, издали улыбаясь ярко накрашенными губами. Мужчины в куртке не было и в помине.

— Здравствуйте, Владимир Николаевич. — Она доверительно дотронулась до его руки. — Какими судьбами?

— Случайно, — буркнул Скаргин. — Поверите?

— Великолепно! — Обухова игриво хихикнула. — А вы хотите? Если хотите — поверю.

— А если нет? — в тон ей спросил Скаргин.

Обухова полезла в сумочку, будто хотела найти там ответ, но так ничего и не нашла.

— Как хотите, — сказала она. — Я старалась с вами по-хорошему, а вы…

— Давайте по-хорошему, — согласился Скаргин. — Скажите, например, что за мужчина поджидал вас после работы?

— Мужчина? — удивилась Елена Евгеньевна.

— В куртке, — подсказал Скаргин.

— Ах, мужчина! — Обухова деланно засмеялась. — Приятель. Только и всего.

— Если я попрошу назвать имя, фамилию, адрес, вы, конечно, скажете, что знаете только имя. Не правда ли?

— Я действительно знаю только имя, да и то он мог соврать мне. Знаете, эти мужчины способны фантазировать по любому поводу.

— В отличие от вас — женщин.

— Это покупатель, — продолжала Обухова. — Он пристал ко мне сегодня, хотел познакомиться, назначил свидание. Я отказалась. Вот он и подошел к закрытию магазина. Такое с нами, продавщицами, случается сплошь и рядом.

— Случается, — не стал возражать Скаргин. — Не будем заострять внимание на том, что сначала вы назвали его приятелем, потом — покупателем, которого совсем не знаете, на том, что ваши слова объясняют слишком многое, если вы говорите правду, и абсолютно ничего, если лжете. Я пришел не для того, чтобы ловить вас на противоречиях.

Обухова невесело улыбнулась:

— Вы тоже говорили, что оказались здесь случайно.

— Скажите, Елена Евгеньевна, давно вы потеряли паспорт?

Вопрос прозвучал неожиданно, и Обухова не ответила сразу. На какой-то миг Скаргину показалось нереальным, что сейчас, на безлюдном перекрестке улиц, под звуки стремительно льющейся в водостоки воды, он наконец услышит ответ, который определит дальнейший ход событий.

— Ну и вопросики вы задаете! — Обухова сжала руками воротник пальто. — Паспорт у меня украли в середине декабря прошлого года. Я написала заявление в милицию, как положено.

— Украли? — спросил Скаргин, хотя это его уже не интересовало.

— Или потеряла — разве можно сказать точно? Я успела новый получить. Хотите, покажу?

— Не надо.

— Почему вас интересует мой паспорт? — Обухова говорила почти шепотом, а казалось, что кричала. — Объясните, будьте любезны!

Скаргин отвернулся и, не прощаясь, пошел прочь.