Лиловый цветок гибискуса

Тетушка Ифеома пришла к нам вечером следующего дня. К этому времени апельсиновые деревья уже отбросили длинные кудрявые тени на фонтан в палисаднике. Я читала, когда смех тетушки — раскатистый, чем-то похожий на кудахтанье квочек — наполнил в гостиную. Я не слышала его уже два года, но узнала бы и через сто лет. Тетушка Ифеома была одного роста с папой и могла гордиться хорошей фигурой. Она двигалась как человек, который хорошо знает, куда и зачем направляется. И разговаривала тетушка так же, как ходила. И еще она словно старалась произнести как можно больше слов за самое короткое время.

— Добро пожаловать, тетушка, ппо, — сказала я, поднимаясь, чтобы ее обнять. Она крепко меня стиснула и прижала к мягкому телу. Широкие полы трапециевидного платья пахли лавандой.

— Камбили, kedu?[45] — на темном лице появилась широкая улыбка, обнажившая щербинку между передними зубами.

— У меня все хорошо, тетушка.

— Как же ты выросла. Только посмотрите! — она протянула руку и ущипнула меня за левую грудь. — А как быстро растут эти штучки!

Я отвела глаза и сделала глубокий вдох, чтобы не дать себе вздрогнуть. Я не знала, как реагировать на подобную игривость.

— А где Джаджа?

— Спит. У него разболелась голова.

— Болит голова за три дня до Рождества? Ну уж нет. Я разбужу его и исцелю от этого недуга, — рассмеялась тетушка Ифеома. — Мы приехали сюда еще до полудня. Мы выехали из Нсукка до восхода и добрались бы сюда еще раньше, не сломайся машина по дороге. Но это произошло возле Девятой мили, и, слава Богу, там сразу удалось найти механика.

— Спасибо Господу, — привычно проговорили я, затем, спустя несколько мгновений, спросила:

— Как поживают мои кузены?

Задать этот вопрос требовали законы вежливости, но мне было несколько странно спрашивать о кузенах, которых я почти не знала.

— Они скоро приедут. Сейчас они с дедушкой Ннукву, и он только начал рассказывать одну из своих историй. Ты же знаешь, как он любит это делать: если уж начал, его не остановить.

— Правда? — отозвалась я. Я не знала о том, что дедушку Ннукву не остановить. Я даже не знала, что он может рассказывать истории.

Вошла мама, неся в руках поднос, где на боку лежали бутылки с содовыми и солодовыми напитками. Сверху стояла тарелка с чинчин.

— Nwunye m[46], для кого все это? — спросила тетушка Ифеома.

— Для тебя и детей, — ответила мама. — Ты же сказала, что дети скоро придут, okwia?[47]

— Не надо было так беспокоиться, правда. По дороге мы купили okpa и только что его съели.

— Тогда я положу чинчин в пакетик, заберешь с собой, — кивнула мама. Она повернулась, собираясь выйти из комнаты. На ней была нарядная запашная юбка с желтым принтом и подходящая по цвету блуза с пышными рукавами, украшенными желтым кружевом.

— Nwunye т, — позвала тетушка Ифеома, и мама обернулась.

Впервые я услышала, как тетушка зовет маму Nwunye т, несколько лет назад и была этим поражена. Как может женщина называть другую женщину «жена моя»? Когда я спросила об этом у папы, он сказал, что это пережитки старинной языческой традиции, когда женщина выходила замуж не за мужчину, а за всю его семью. Позже мама прошептала мне:

— Ей я тоже жена, потому что стала женой вашему отцу. Так она показывает, что приняла меня.

Она говорила очень тихо, хоть и мы остались в комнате одни.

— Nwunye т, иди и присядь. Ты выглядишь усталой. Ты здорова? — спросила тетушка Ифеома. На мамином лице появилась натянутая улыбка:

— Я здорова, все хорошо. Я помогала женщинам готовить.

— Иди и сядь, — повторила тетушка Ифеома. — Ну же, сядь и немного отдохни. Наши родственницы могут сами поискать соль и даже найти ее. В конце концов, они пришли сюда, чтобы разжиться у тебя чем-нибудь, скажем, потихоньку, пока никто не смотрит, завернуть куски мяса в банановые листья и утащить их домой, — рассмеялась тетушка Ифеома.

Мама села рядом со мной.

— Юджин распорядился, чтобы на Рождество во двор вынесли еще стульев. Пришло уже так много людей!

— Ты же знаешь, что на праздник у народа нет других занятий, кроме как ходить от дома к дому, — ответила тетушка Ифеома. — Но ты не можешь торчать тут и обслуживать их весь день напролет. Завтра нам надо отвезти детей в Абагану на фестиваль Аро, посмотреть на mmuo[48].

— Юджин не отпустит детей на языческий фестиваль, — мама затрясла головой.

— Языческий фестиваль, kwa?[49] Все едут в Аро, чтобы посмотреть на mmuo!

— Я понимаю, но ты знаешь Юджина.

Тетушка Ифеома медленно покачала головой.

— Я скажу ему, что мы поедем кататься, ведь так дети смогут лучше узнать друг друга и провести время вместе.

Мама судорожно сжимала пальцы и какое-то время не отвечала. Затем спросила:

— Когда ты повезешь детей в родной город отца?

— Наверное, сегодня, хотя сейчас у меня нет сил на семью Ифедиоры. У них беда с головой, и с каждым годом становится только хуже. Его родня болтает, что он оставил много денег, а я их спрятала. А на прошлое Рождество одна женщина заявила мне, что я его убила. Мне так хотелось натолкать ей в рот песка! Но потом я подумала, что мне надо бы сесть да объяснить ей, что любимых мужей обычно не убивают. И тем более не организовывают ДТП, в котором грузовик со всего маху влетает в машину мужа. Да только потом решила не тратить силы зря. У них мозги куриные, — тетушка Ифеома издала долгий шипящий звук. — Не знаю, долго ли я еще буду возить туда детей.

Мама издала сочувственное восклицание.

— Люди не всегда понимают, что говорят. Но детям полезно там бывать, особенно мальчикам. Они должны узнать дом, в котором родился их отец и его итиппа.

— Вот честно, ума не приложу, откуда у Ифедиоры такие родственнички!

Я наблюдала, как двигаются их рты во время разговора. Мамины губы, лишенные помады, казались намного бледнее, чем покрытые сияющим бронзовым блеском губы тети.

— Родные люди могут говорить очень обидные вещи, — вздохнула мама. — Кто, как не наши собственные родственники, повторяли Юджину, что ему нужно взять вторую жену, потому что у человека его положения не может быть только двое детей? Не будь твоей поддержки, я бы…

— Прекращай уже. Если бы Юджин это сделал, то негодяем стал бы он, не ты.

— Это ты так считаешь. А кем становится женщина с детьми, но без мужа?

— Мной.

Мама покачала головой.

— Вот опять ты за свое, Ифеома. Знаешь же, что я хочу сказать. Как может женщина так жить? — глаза мамы широко распахнулись.

— Nwunye т, иногда жизнь начинается тогда, когда заканчивается брак.

— Это все твои университетские разговоры. Ты это говоришь своим студентам? — мама улыбалась.

— Именно так и говорю, я серьезно. Но сейчас выходят замуж все раньше и раньше. Какой смысл получать ученую степень, спрашивают они, если им не найти работу после выпуска?

— Ну, когда они выйдут замуж, о них хотя бы позаботятся.

— Вот уж не знаю, кто о ком будет заботиться. Шесть девочек с первого курса уже замужем, их мужья приезжают за ними на «Лексусах» и «Мерседесах» каждые выходные, покупают им музыкальные центры, книги и холодильники, а когда девочки получают дипломы, то мужья становятся владельцами и девочек, и их дипломов. Неужели ты сама этого не понимаешь?

Мама покачала головой:

— И снова твои университетские разговорчики. Муж — главное в жизни женщины, Ифеома. Это то, чего они хотят.

— Им это только кажется. Но как я могу их в этом винить? Ты только посмотри, что делает со страной этот военный тиран! — тетушка Ифеома прикрыла глаза, погрузившись в неприятные воспоминания. — В Нсукке вот уже три месяца нет топлива. На прошлой неделе я провела ночь на заправке, карауля бензин, а его так и не привезли. Некоторым людям даже пришлось бросить машины прямо там, потому что им не на чем было доехать домой. И если бы ты только видела комаров, которые покусали меня той ночью! Ой, да у меня вскочили волдыри размером с кешью!

— Ох, — мама с сочувствием покачала головой. — А как вообще дела в университете?

— Мы только что отменили очередную забастовку, хотя никому из преподавателей не платят уже два месяца. Говорят, что у федерального правительства нет на это денег, — тетушка Ифеома посмеялась над абсурдностью своих слов. — Ifukwa[50], люди и уезжают из страны. Вот и Филиппа уехала два месяца назад. Помнишь мою подругу Филиппу?

— Она приезжала с тобой на Рождество несколько лет назад? Такая темненькая пышечка?

— Да. Сейчас она преподает в Америке. Там она ютится в тесном кабинете с еще одним внештатным преподавателем, но там по крайней мере платят учителям, — тетушка Ифеома потянулась, чтобы стряхнуть что-то с маминой блузы. Я следила за каждым ее движением и не могла отвести глаз. В том, как она жестикулировала, когда говорила, как улыбалась, не стесняясь щербинки между зубами, было какое-то бесстрашие.

— Я привезла с собой старую керосиновую плиту, — продолжила она. — Теперь мы пользуемся ею и даже не чувствуем запаха керосина на кухне. Знаешь, сколько стоит баллон газа для плиты? Это возмутительно!

Мама поерзала на диване:

— Почему ты не скажешь Юджину? На фабрике же есть газ в баллонах…

Тетушка Ифеома рассмеялась и с удовольствием погладила маму по плечу.

— Nwunye т, да, нам приходится нелегко, но мы еще не при смерти. Я все это тебе рассказываю, потому, что ты — это ты. А перед любым другим я натру истощенное лицо вазелином, пока оно не начнет лосниться.

В этот момент вошел папа. Он направлялся в спальню. Я была уверена, что он шел туда за очередной пачкой банкнот, которые собирался раздать гостям в качестве подарка на Рождество, приговаривая: «Это дар от Бога, не от меня», как только одаренные начнут петь ему слова благодарности.

— Юджин, — обратилась к нему Ифеома. — Я тут говорила, что Джаджа и Камбили стоит провести немного времени со мной и детьми, скажем, завтра.

Отец буркнул что-то невразумительное и продолжил двигаться к дверям.

— Юджин!

Каждый раз, когда тетушка обращалась к папе, мое сердце замирало, затем принималось лихорадочно биться. Какой непочтительный тон! Казалось, тетя не понимала, что разговаривает с папой и что он не такой, как все остальные люди. Мне хотелось закрыть ей рот, испачкав пальцы в этой блестящей бронзовой помаде.

— Куда ты хочешь их отвезти? — спросил папа, дойдя до дверей.

— Да прокатиться.

— Посмотреть достопримечательности? — уточнил папа. Он говорил на английском, хотя тетушка Ифеома обращалась к нему на игбо.

— Юджин, отпусти детей с нами! — тетушка Ифеома казалась даже раздраженной и слегка повысила голос. — Разве мы не празднуем Рождество, а? Дети ведь совсем и не знакомы друг с другом. Imakwa[51], мой младший, Чима, даже не знает, как зовут Камбили!

Папа вгляделся в наши лица, словно ожидая прочесть неприятные откровения.

— Ладно. Они могут поехать с вами, но ты знаешь, что я не хочу, чтобы мои дети приближались к чему-либо безбожному. Если будешь проезжать мимо mmuo, держи окна закрытыми.

— Я услышала тебя, Юджин, — с преувеличенной вежливостью ответила тетя.

— Почему бы нам не пообедать вместе на Рождество? — предложил папа. — Вот дети и пообщаются.

— Ты же знаешь, что мы с детьми проводим Рождество с дедушкой Ннукву.

— Да что этот идолопоклонник знает о Рождестве?

— Юджин… — тетушка Ифеома глубоко вздохнула. — Хорошо, мы с детьми придем на рождественский обед.

Папа снова ушел вниз. Тетя болтала с мамой, когда к нам присоединились кузены. Амака оказалась более стройной и молодой копией своей матери, но ее движения выглядели даже более резкими, а в глазах я не заметила тетиной всепрощающей теплоты. У Амаки был пытливый взгляд человека, задающего много вопросов и принимающего мало ответов. Обиора, годом младше сестры, казался более светлокожим; его глаза цвета меда смотрели на мир сквозь толстые стекла очков, а уголки губ поднимались вверх, словно он не переставал улыбаться. Кожа Чимы, их младшего брата, очень высокого для своих семи лет, цветом походила на пригоревший к котлу рис. Они все одинаково смеялись: гортанно, раскатисто и легко.

После того как отец вручил семье тетушки две толстые пачки банкнот в честь празднования Рождества, в глазах кузенов застыло вежливое удивление, показывающее, что они не были самонадеянны и не ожидали такого щедрого подарка.

— У вас же есть спутниковая антенна? — спросила меня Амака. Это было первое, что она сказала, после того как мы поздоровались. На затылке ее волосы оказались короче, чем спереди, они едва прикрывали шею.

— Да.

— Мы можем посмотреть CNN?

Закашлявшись, я понадеялась, что она не заметит нервной дрожи, пробежавшей по моему телу.

— Только завтра, — тем временем продолжала Амака. — Потому что сейчас, думаю, мы поедем навестить папину семью в Укпо.

— Мы редко смотрим телевизор, — пробормотала я.

— Почему?

Мне не верилось, что мы ровесницы: ей ведь тоже исполнилось пятнадцать. Амака казалась намного старше, или меня сбивало с толку ее поразительное сходство с тетушкой Ифеомой. А может, виной всему была ее манера смотреть прямо в глаза.

— Он вам так надоел? Как же было бы здорово, если бы у всех стояли спутниковые антенны и телепередачи могли бы наскучить!

Мне хотелось извиниться перед ней, рассказать, что, хотя на наших домах в Энугу и здесь висят огромные спутниковые антенны, мы вообще не смотрим телевизор. Папа не оставил для этого времени в ежедневных расписаниях. Но Амака уже повернулась к тетушке Ифеоме, разговаривавшей с мамой.

— Слушай, если мы собираемся в Укпо, не стоит затягивать с выездом. Надо добраться, пока дедушка Ннукву еще не уснул.

— Да, ппе, нам пора, — тетушка Ифеома взяла Чиму за руку и повела вниз по лестнице. Амака что-то сказала, указывая на деревянные балясины, покрытые очень сложной ручной резьбой, и Обиора засмеялся. Тетя Ифеома махнула рукой: «Увидимся завтра!» — и мальчики тоже попрощались, но Амака даже не обернулась.

Тетушка Ифеома въехала во двор, когда мы заканчивали завтрак. Она ворвалась в столовую, подобно горделивым предкам. Именно такие люди, как моя тетушка, проходили долгие мили в поисках воды, а потом носили ее с собой в глиняных кувшинах, сделанных собственными руками. Они выкармливали детей и сражались в битвах, вооруженные мачете, заточенными о разогретых на солнце камнях. Тетушка Ифеома заполнила своим присутствием всю комнату.

— Джаджа и Камбили, вы готовы? — спросила она. — Nuwnye т, разве ты не едешь с нами?

Мама покачала головой:

— Ты же знаешь, Юджин любит, когда я рядом.

— Камбили, мне кажется, тебе было бы удобнее в брюках, — заметила тетушка Ифеома по пути к машине.

— Не волнуйтесь, мне хорошо и так, — заверила ее я, не объясняя, что все мои юбки намного длиннее колена и что у меня нет брюк, потому что женщине грешно носить штаны. Тетин белый микроавтобус «Пежо 504» проржавел до некрасивого коричневого цвета вокруг брызговиков. Амака сидела впереди, Обиора и Чима — сзади. Мы с Джаджа пробрались на средние сиденья. Мама наблюдала за нами из окна, пока машина не скрылась из вида. Я знала об этом, потому что чувствовала ее взгляд и незримое присутствие. Машина издавала дребезжащий звук, словно где-то в кузове вылетел болт и теперь подскакивал на каждой кочке. На торпеде, там, где полагалось быть кондиционеру, зияли прямоугольные дыры, поэтому окна в машине были открыты, и я уже чувствовала, как мне в рот забивается пыль.

— Сейчас мы заедем за дедушкой Ннукву, он поедет с нами, — сказала тетушка Ифеома.

Я почувствовала холод в животе и переглянулась с братом. Что мы скажем папе? Джаджа отвел взгляд, потому что сам не знал ответа на этот вопрос.

Тетушка Ифеома остановила машину возле знакомого забора. Не успела она заглушить мотор, как Амака распахнула переднюю дверцу и выпрыгнула наружу:

— Я сбегаю за дедушкой!

Мальчики тоже выбрались из машины и побежали следом за сестрой. Тетя обернулась к нам:

— А вы не хотите выйти?

Я отвела глаза в сторону. Джаджа сидел так же неподвижно, как и я.

— Вы не хотите зайти во двор дедушки Ннукву? Но разве вы не приезжали к нему всего пару дней назад? — тетушка Ифеома смотрела на нас широко раскрытыми глазами.

— Нам не разрешается приходить сюда после того, как мы навестили его, — ответил Джаджа.

— Какие глупости!.. — начала было тетя, но остановилась, наверное, вспомнив, что не мы придумали такие правила. — Скажите, как по-вашему, почему ваш отец не хочет, чтобы вы здесь бывали?

— Не знаю, — пробормотал Джаджа.

— Потому что дедушка Ннукву — безбожник, — медленно произнесла я, ощущая вкус песка на внезапно онемевшем языке. Папа бы гордился моим ответом.

— Ваш дедушка — не безбожник, Камбили. Он — приверженец традиций.

Я недоуменно уставилась на нее. Безбожник, язычник, приверженец традиций — какая разница? Он не был католиком, а это главное. Это означало, что он был неверующим. Одним из тех, за чье обращение мы молились, дабы он не испытал вечные муки ада.

Так мы и просидели в молчании, пока не распахнулась калитка и оттуда не появилась Амака, идущая рядом с дедушкой Ннукву, чтобы поддержать его, если тому понадобится помощь. За ними шли мальчики. На дедушке Ннукву была свободная пестрая туника и длинные, по колено, шорты цвета хаки. Я еще ни разу не видела его ни в чем другом, кроме изношенных кусков ткани, которые он оборачивал вокруг себя.

— Это я купила ему шорты, — рассмеялась тетушка Ифеома. — Гляньте только, как он в них помолодел! Кто поверит, что ему уже восемьдесят!

Амака помогла дедушке Ннукву сесть на переднее сиденье, а сама забралась к нам.

— Доброго вам дня, дедушка Ннукву, — поздоровались мы с братом.

— Камбили, Джаджа, неужели я увиделся с вами еще раз за один ваш приезд? Ой, вот это уже верный знак: я скоро встречусь с предками.

— Nna anyi[52], ты еще не устал предрекать свою смерть? — спросила тетушка Ифеома, заводя двигатель. — Скажи нам что-нибудь, чего мы еще не слышали.

Она назвала его Nna anyi, «наш отец». Я задумалась, называл ли наш папа его так же и как бы он обращался к нему теперь, если бы они заговорили друг с другом.

— Он любит болтать, что скоро умрет, — сказала Амака на плохом английском. — Думает, что так может заставить нас что-то для него сделать.

— Ну да, как же, — отозвался Обиора с таким же сильным акцентом. — Да мы сами уже постареем, а он еще будет топтать землю.

— Что говорят эти дети, gbo, Ифеома? — спросил дедушка Ннукву. — Они сговариваются, как поделят мое золото и огромные земли? Неужели нельзя подождать, пока я уйду к предкам?

— Если бы у тебя было золото и земли, мы бы сами убили тебя еще много лет назад, — ответила ему Ифеома. Наши кузены рассмеялись, и Амака глянула на нас с Джаджа, наверное, ожидая, что и мы засмеемся тоже. Я хотела улыбнуться, но как раз в этот момент мы проезжали мимо нашего дома, и один вид надвигающихся на меня черных ворот намертво сомкнул губы.

— Наш народ так обращается к верховному богу Chuktvu[53]. «Дай мне богатство и дитя, но если придется выбирать, то дай дитя. Потому что когда мое дитя вырастет, с ним вырастет и мое богатство», — сказал дедушка Ннукву.

Тут он замолчал, обернулся и посмотрел на наш дом.

— Nekenem! Взгляните на меня, — сказал он. — Мой сын владеет поместьем, в котором могут поместиться все мужчины Аббы, а мне частенько нечего положить на тарелку. Не надо было мне разрешать ему идти за этими миссионерами.

— Nna anyi, дело вовсе не в миссионерах, — отозвалась тетушка Ифеома. — Я ведь тоже ходила в миссионерскую школу!

— Ну, ты же женщина. Женщины не в счет.

— Вот как? Значит, я не в счет? А Юджин когда-нибудь интересовался твоей больной ногой? И раз я не в счет, то можно больше не спрашивать, как тебе спалось.

Дедушка Ннукву рассмеялся:

— Если ты забудешь о бедном старике, мой неупокоенный дух вернется и будет тебя преследовать.

— Пускай преследует Юджина.

— Я же шучу, nwa m[54]. Где бы я был, если бы мой chi[55] не дал мне дочь? — дедушка Ннукву помолчал. — Мой дух будет просить, чтобы Chuktvu послал хорошего мужчину, который будет заботиться о тебе и твоих детях.

— Пусть лучше твой дух попросит Chuktvu ускорить мое повышение, чтобы я стала старшим преподавателем. Большего и не нужно, — ответила тетушка Ифеома.

Дедушка долгое время ничего не говорил, и я подумала, что звуки светской музыки, доносившейся из приемника, дребезжание машины и дымка харматтана усыпили его.

— Я все равно думаю, что это миссионеры сбили его с правильного пути, — вдруг произнес он, напугав меня.

— Мы это уже слышали, и не один раз, — сказала тетушка Ифеома. — Скажи нам что-нибудь новое.

Но дедушка Ннукву продолжал говорить.

— Я помню, как первый из них приехал в Аббу, его звали отец Джон. У него было красное, как пальмовое масло, лицо. Говорят, такое солнце, как у нас, обжигает кожу белых людей. Так вот, был у него помощник, человек из Нино, по имени Джуд. Однажды они собрали детей под хлебным деревом в миссии и стали учить их своей религии. Я не присоединился к ним, kpa, но иногда приходил туда, чтобы посмотреть, чем это они занимаются. Однажды я спросил их: «Где этот бог, которому вы поклоняетесь?» Они сказали, что он, как Chuktvu, живет на небе. Тогда я задал еще один вопрос: «А кто же тогда был убит? Кто это висит на дереве перед миссией?» Они сказали, что это божий сын и что сын и отец равны. Вот тогда я понял, что они безумны. Отец и сын равны? Tufia![56] Как ты не понимаешь? Вот почему Юджин не уважает меня, он думает, что мы равны.

Мои кузены засмеялись, и тетушка Ифеома тоже. Успокоившись, она сказала дедушке Ннукву:

— Все, достаточно. Теперь закрой рот и отдохни. Мы уже почти приехали, и тебе понадобятся все твои силы, чтобы рассказать детям о mmuo.

— Дедушка Ннукву, тебе удобно? — спросила Амака, наклоняясь к переднему креслу. — Хочешь, я подвину сиденье, чтобы тебе было больше места?

— Нет, мне и так хорошо. Я теперь старик, и рост у меня уже не тот. В расцвете сил я бы не поместился в эту машину, да-да. Тогда я рвал финики прямо с пальмы, протянув руку. Мне не надо было на нее залезать.

— Ну конечно, — засмеялась тетушка Ифеома. — Ты и неба мог коснуться, протянув руку?

Они все так легко и часто смеялась, даже маленький Чима.

На подъезде к Изи Ичеке машин собралось великое множество, мы плелись бампер к бамперу. А людей возле машин толкалось еще больше. Так много, что между ними не оставалось свободного места и даже казалось, что они проникают друг в друга: накидки одних переходят в футболки других, брюки одних — в юбки других, платья одних — в рубашки других. Тетушка Ифеома наконец нашла место и припарковалась. Карнавал был в самом разгаре, и целым вереницам машин приходилось останавливаться, чтобы пропустить людей. Торговцы вразнос торчали на каждом углу, они продавали лежавшие под стеклянным колпаком акара[57] и суйя[58], обжаренные куриные ножки, целые подносы очищенных апельсинов и банановое мороженое Walls из огромных холодильников. Мне казалось, что я смотрю на внезапно ожившую картину, полную ярких красок. Я никогда не видела карнавала с масками, не сидела в заглушенной машине, наблюдая, как мимо текут тысячи зрителей. Однажды, несколько лет назад, папа вез нас мимо такой толпы в Изи Ичеке и все время бормотал что-то о невеждах, пришедших поучаствовать в языческих ритуалах. Он говорил, что истории о mmuo — духах, выбравшихся из муравьиных нор и способных заставить стулья плясать, а корзины удерживать воду — это сказки дьявола. Сказки дьявола. То, как папа произносил эти слова, делало эти истории дурными.

— Посмотрите! — сказал дедушка Ннукву. — Это женский дух, а женские духи безвредны. Они даже не приближаются к большим духам во время фестивалей, — он указывал на маленького mmuo, человека в резной деревянной маске с угловатыми, но симпатичными чертами лица и подкрашенными красным губами. Он часто останавливался, пританцовывая и извиваясь так, что нитка с бусами, повязанная вокруг его талии, вилась, словно живая. Стоявшие рядом люди радостно махали руками и бросали в его сторону деньги. Маленькие мальчики, последователи mmuo, играли на металлических ogene[59] и деревянных ichaka, подбирая скомканные банкноты. Едва они успели пройти, как дедушка Ннукву закричал:

— Отвернитесь! На это женщинам смотреть нельзя!

По дороге шел mmuo, окруженный несколькими пожилыми мужчинами с колокольчиками, звучавшими высоко и резко. Мужчины звонили в такт шагам mmuo. Его маска выглядела весьма реалистичной: искаженный гримасой человеческий череп со впавшими глазницами. Ко лбу была привязана корчащаяся черепаха, а к поясу — змея и три мертвых курицы, покачивающиеся в унисон с его движениями. Люди, оказавшиеся ближе всего, пугливо отпрянули. Несколько женщин развернулись и бросились бежать.

Тетушка Ифеома не выглядела напуганной, но все же отвернулась от фигуры.

— Давайте подыграем вашему дедушке, — сказала она по-английски. Амака отвернулась, и я тоже. Участие в языческом карнавале было грехом. Но если я лишь немножко посмотрю, может, чисто технически это не будет считаться?..

— Это наш agwonatumbe[60], — с гордостью сказал дедушка Ннукву. — Самый могущественный mmuo в этих местах. Все соседские деревушки боятся Аббы из-за него. На прошлом фестивале в Аро agwonatumbe только поднял посох, а все остальные mmuo бросились врассыпную! Они даже не стали ждать, чтобы узнать, что будет дальше!

— Смотрите! — Обиора показал на другого mmuo, который буквально парил над дорогой: его огромное белое покрывало казалось выше, чем огромное дерево авокадо из нашего сада в Энугу. Дедушка Ннукву закряхтел, когда он поравнялся с нами. Мне стало страшно, и я вспомнила историю о движущихся стульях, воде в корзинах и человеческих фигурках, выползающих из муравьиных нор.

— Как они это делают, дедушка Ннукву? Как люди забираются внутрь таких штук? — спросил Джаджа.

— Ш-ш-ш! Это же mmuo, духи! Не говори, как женщина! — взорвался дедушка Ннукву, обернувшись, чтобы смерить горящим взглядом Джаджа.

Тетушка Ифеома рассмеялась и заговорила по-английски:

— Джаджа, нельзя говорить, что люди внутри. Разве ты этого не знал?

— Нет, — пробормотал Джаджа, ерзая под внимательным взглядом тети.

— Обиора прошел эту церемонию два года назад в родном городе отца. А ты не проходил ima mmuo[61], так ведь?

— Нет, не проходил, — пробормотал Джаджа.

Неужели брату стало стыдно? Внезапно мне отчаянно захотелось, чтобы Джаджа прошел ima mmuo, инициацию в духовном мире. Я очень мало об этом знала, женщинам вообще не полагалось думать о таких вещах. Но Джаджа как-то рассказывал мне, что во время церемонии мальчиков пороли и заставляли купаться перед насмехающейся толпой. Единственный раз, когда я слышала слова ima mmuo от папы, он говорил об отцах, позволяющих своим сыновьям сбиться с пути истинного, и прочил им геенну огненную.

Вскоре мы уехали из Изи Ичеке. Сначала тетушка Ифеома высадила сонного дедушку Ннукву. По дороге он дремал в машине, наполовину прикрыв здоровый глаз, а тот, что поразила болезнь, оставался открытым. Было видно, что белесая пленка на нем становится плотнее и теперь напоминает цветом густое молоко.

Когда тетушка Ифеома остановилась на нашем дворе, она спросила своих детей, не хотят ли они зайти в дом, на что Амака ответила отказом так громко и решительно, что ее братья не решились спорить. Тетушка проводила нас, приветственно помахала папе, сидевшему на собрании, и крепко обняла нас на прощание.

В ту ночь мне снилось, что я смеюсь. Вот только это не было похоже на мой смех, впрочем, я и не знала, как он должен звучать. Во сне с моих губ слетал кудахчущий, раскатистый хохот тетушки Ифеомы.