Ловушка для беглецов

Глава одиннадцатая. ПЛАНИДА ТАКАЯ

— Думать надо! — сказал я. — Все улики только на одном человеке сходятся. Лестница — раз, чердак — два и все остальное тоже.

И я рассказал им, как сторож очень удивился, что лёстница была спрятана не под забором, а в другом месте. Я еще тогда подумал, что если он знает, что она спрятана, значит, он ее и спрятал. Но это показалось мне странным. Зачем сторожу прятать лестницу, когда она может спокойненько стоять у его будки?

— А теперь все ясно! — говорил я. — Лестница-то тяжелая. Чтобы не таскать ее туда-сюда, он и сказал своему сообщнику, чтобы тот ее поближе к чердаку спрятал.

— Это, что же… Дядя Вася — вор, что ли? — неуверенно переспросил Фимка.

— Конечно, вор! Они ночью с новой фабрики ткань украли, на лодке перевезли через речку и здесь спрятали. Алешк, это ты точно про лодку слышал?

— Точно.

— Вот видишь, — сказал я Фимке. — Только он не один воровал, а с кем-то.

— Сторож… Как-то не верится… — все еще сомневался Фимка. — Он ведь сторожить должен?

— Мало ли кто чего должен. Вот я учиться должен, а не хочу. Нет, я теперь понял, почему он так беспокоился за свой чердак. Если б тут ничего не было, то и беспокоиться не надо. Усек?

— А что же теперь с нами будет?!

— Пока об этом никто не знает, ничего не будет.

— А вдруг воры вот прямо сейчас придут?.. — испуганно сказал Фимка, и его круглые глаза стали еще круглее. — Придут, увидят нас и… того! — Он полоснул себя ладонью по горлу. — Чтоб без свидетелей…

Он так здорово это показал, что мне стало немного жутковато, но я и виду не подал.

— Ну даешь! Ты что, дядю Васю не знаешь?! — рассмеялся я, но смех у меня получился каким-то неестественным.

— Дядю Васю я знаю. Только вон Алёшка говорит, что он был не один, а с кем-то!.. И если они придут сюда…

— Дыши в тряпочку! — оборвал я его. — Панику тут разводишь! Ясно дело, что придут, но только ночью. Воры всегда ночью действуют. Так что времени у нас навалом. В общем, надо быть ко всему готовыми, — сказал я и неожиданно добавил: — А лучше скорее убраться отсюда.

— Это хорошо бы, — согласился Фимка. — Только как же быть с ним? — кивнул он на Алёшку.

Тот стоял рядом и с беспокойством поглядывал на нас. Мне стало неудобно, неловко, что ли, — как же я мог забыть о нем! Еще подумает, что мы трусы, и я отмахнулся от Фимки:

— Ладно, что-нибудь придумаем! Сейчас светло, и бояться нечего. Пойдем посидим, а то я набегался за день. Алешк, пошли, — хлопнул я его по плечу. — Ты есть хочешь? Я тут провиант принес.

В книжках про экспедиции еду никогда не называют едой, а только провиантом.

— Я пить хочу, — засмущался Алёшка, — у меня печенье было, но я его съел… — почему-то оправдывался он.

— Печеньем сыт не будешь, — усмехнулся я. — Сейчас подкрепимся. На всякий случай пойдем на старое место, там спокойнее.

Перетащив чемодан и подстелив под себя большую кучу материи, мы уселись за печной трубой, так чтобы нас не было видно от чердачной двери.

Рядом валялся фанерный ящик. Подвинув его ближе, я поставил на него термос с чаем, банки с жареной картошкой и супом, хлеб — все, что положила Наташка.

— Рубайте. Это сестра мне дала, — объяснил я Алёшке. — Ты ешь, ешь, не стесняйся. Вот суп с курицей…

— А ложки нет? — спросил он.

— Ложки? Ложки нет — забыл. Да ты так, из банки, через край прихлебывай.

— Вот и ложки нет… — недовольно пробубнил Фимка.

— А тебе она зачем? Картошку можно и руками есть. Вот так, — и, опрокинув банку, я высыпал в свою ладонь целую горку еще теплой, маслянистой картошки.

За трубой мы устроились отлично. Сидели вокруг ящика, словно какие-нибудь кочевники, поджав под себя ноги. Солнце уже немного склонилось, и теплые лучи его падали прямо на наш стол.

Вокруг валялась и висела ткань, разбросанная Фимкой и Алёшкой по всему чердаку. Слышно было, как голуби царапали коготками по железной крыше.

Поев немного, Алёшка передал банку мне:

— Я не могу, тут лапша очень большая — глотать больно.

— Может, у тебя ангина? — забеспокоился Фимка.

Алёшка прокашлялся:

— Нет, я просто охрип.

— Лучше чай пей: он горячий, от простуды помогает.

— Ангина — это ерунда! — сказал я, запивая картошку супом. — Я этой ангиной тыщу раз болел. Пей чай. Хочешь барбарисину? — Я достал из чемодана конфеты. — Соси — тебе полезно.

— Паша, мне Фима сказал, что вы уходите завтра? — прихлебнув чаю, спросил Алёшка.

Я строго посмотрел на Фимку:

— Уже сказал?!

От моего взгляда он даже поперхнулся и сразу начал оправдываться:

— А что тут такого! Ну и сказал. Все равно мы завтра уйдем. А потом, я не кому-нибудь сказал, а ему…

— Ладно, сказал так сказал, — смилостивился я. — Уходим мы, Алешк, завтра утром уходим.

— А куда?

— Ну, вначале попутешествуем месяца два, а потом обоснуемся где-нибудь. Я так думаю, в низовьях Волги, в плавнях. Там из тростника плавучий остров сделаем, шалаш поставим и начнем дрейфовать. Рыбы и птицы там навалом, я по телеку видел, так что с голоду не помрем. Если хочешь, можешь с нами пойти.

— Я не могу…

— Слушайте, — вскочил я. — Смотрите, как у нас здорово получается — почти, как у космонавтов.

— При чем здесь космонавты? — спросил Фимка, отламывая себе кусок хлеба. — Мы же по рекам будем плыть, а не в космосе летать.

— Да нет, это я о названии. Помните, когда американцы вместе с нашими космонавтами летали, то этот полет назывался «ЭПАС». Ну вот, я и подумал, что у нас почти так же могло получиться. Только надо, чтобы Алёшка с нами пошел. — И я торжественно произнес: — Экспедиция Пашки, Алёшки и Фимки. Понятно? Букву «И» можно убрать, и получается «ЭПАФ». У космонавтов «ЭПАС», а у нас «ЭПАФ»…

— И совсем не «ЭПАФ», — перебил меня Фимка. — Меня же по-настоящему Серафимом зовут, значит, у нас тоже, как у космонавтов, — «ЭПАС».

— Вот! Даже еще лучше! — похвалил я своего друга. — Настоящий «ЭПАС»! — и поглядел на Алёшку. — Может, ты все-таки пойдешь с нами, а?..

— Не смогу я… — тихо сказал он.

— А почему? Ведь так отлично получилось: почти взаправдашний «ЭПАС»!

— Понимаешь, Пашк, — ответил за него Фимка, — он неделю назад письмо матери написал, чтобы она приехала, а она, может, письма не получила или еще что — только не едет вот. Дай супчику, — сказал он и отправил себе в рот большущий кусок хлеба.

Ты не очень налегай, чтоб всем поровну, — предупредил я. — Алешк, а ты с кем живешь?

— Сейчас ни с кем… А вообще-то я у дяди Толи жил…

— Дядя Толя — это брат его матери, — опять влез Фимка. — А у него еще жена есть. Ух, злая! Тетя Клава… Ну чего? Чего ты на меня так смотришь! Я же знаю. Он мне рассказывал.

— Ну и помолчи, если рассказывал, а я сам хочу узнать, — обозлился я на Фимку. Лезет тут, когда его не спрашивают. — А родители тебя что… бросили?

— Они не бросили… — Алёшка грустно посмотрел в угол чердака на поломанные корзины. — Они на Камчатку три месяца назад уехали… Из-за школы меня не взяли с собой. Папа сказал, что ученье — это главное. А мама обещала приехать за мной, как я третий класс закончу… А недавно письмо прислали, что сейчас не могут меня взять. Дома там какие-то, что ль, не построили… — тихо сказал Алёшка, и его тонкие губы чуть дрогнули.

— Ты пей, пей, а то остынет. — Я подлил ему в пластмассовую крышку от термоса горячего, дымящегося чаю. — Конфету еще хочешь? Бери.

— Спасибо.

Мы помолчали. Да и что тут скажешь — одному на свете все-таки плохо жить.

— А почему от этого… дяди Толи ушел?

— Семью не хотелось разрушать.

— Что разрушать? — опешил я.

— Семью. Тетя Клава не хочет, чтобы я у них жил. Она говорит, что я навязался на их шею. А позавчера она сказала дяде Толе, что если я еще хоть неделю останусь у них, то ноги ее не будет в доме. А дяде Толе неудобно перед моей мамой, он же сам меня взял.

— Ну и пусть эта твоя тетя Клава уходит! — решительно предложил я.

— Нельзя, чтоб она уходила, — не согласился Алёшка. — Дядя Толя знаете как ее любит! Больше жизни. Это он мне сам сказал, когда мы с ним горевали у телевизора.

— И как можно такую злую любить?! — фыркнул Фимка.

— Она красивая, — объяснял Алёшка. — Только недобрая…

— Все равно твой дядя Толя немного того!.. — Фимка покрутил пальцем около виска. — Меня бы никто не заставил такую злую любить!

— Меня бы тоже, — согласился я с ним.

— Нет, дядя Толя очень хороший! Он фотограф. У него знаете фотографий сколько! На всех стенах фотографии разные!.. А когда тети Клавы нет, он меня на колени сажает и всегда говорит: «Давай погорюем с тобой, племянник». Это значит, что он будет все рассказывать, а я слушать.

— Ясно, втюрился он в нее.

— Ага, втюрился, — кивнул мне Алёшка. — Он сам знает, что она недобрая, только ничего с собой поделать не может. Он говорит, что у него планида такая.

— Что у него? — не понял я.

— Планида такая.

— А это что?

— Дядя Толя сказал, что мне этого еще не понять, только я все равно понял. Это у него жизнь такая плохая. Ему с тетей Клавой плохо, а без нее будет еще хуже.

Алёшка сидел, облокотившись на ящик, подперев рукой голову. И я почему-то подумал, что он здорово похож на того пацана из мультфильма, который дружил с Карлсоном. У Алёшки только волосы светлее, и курносее он того пацана… А так — очень похож. Особенно глаза.

— Вот я и решил не мешать им. Пусть одни живут, если им так нравится… — сказал Алёшка и беззвучно вздохнул. Видно было, как плечи его высоко приподнялись и тут же опустились.

Я теперь понимал, что Алёшку нельзя оставлять на чердаке. Как только начнет темнеть, сторож в любую минуту может прийти за ворованной тканью.

И первый раз я пожалел, что мы с Фимкой сожгли дневники. Ведь как было бы хорошо взять да вот прямо сейчас пригласить Алёшку жить к себе домой. Родители — ничего, они бы поняли.

А теперь если они все узнают, то наша с Фимкой планида будет в сто раз хуже, чем у Алешкиного дяди. Но что сделано, то сделано…

Главное, если мы даже поселим куда-нибудь Алёшку, то совсем неизвестно, когда приедет его мать. Камчатка вон как далеко!.. А нам ведь завтра утром уходить надо.

Я чувствовал — необходимо что-то придумать!..

И я придумал.