Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Адам Робертс – старший преподаватель английского языка в Лондонском университете, известный писатель-фантаст, критик, рецензент и ученый. Среди его научных работ – исследования английской поэзии XIX века, а также научной фантастики, например «История научной фантастики» («The History of Science Fiction»). Его произведения публиковались в «Postscripts», «Sci Fiction», «Live Without a Net», «Future Shocks», «Forbidden Planets», «Spectrum SF», «Constellations» и других изданиях, a также представлены в сборнике «Почти по Свифту» («Swiftly»). В числе романов писателя: «Соль» («Sait»), «Стена» («Оп»), «Камень» («Stone»), «Полистом» («Polystom»), «Снег» («The Snow»), «Земля обезглавленных» («Land of the Headless»), «Градисил» («Gradisïl»), «Обломок» («Splinter»), «Желто-голубая берцовая кость» («Yellow Blue Tibia»), «Армия нового образца» («New Model Army»), В настоящее время Адам Робертс живет с женой и дочерью в Англии, в городе Стейне. Информацию о нем можно найти на сайте: adamroberts.com.

Модные тенденции индустрии красоты порой охватывают весь земной шар. Но иногда для этого есть веские причины, о которых вы узнаете из нижеследующей истории.

I

Мне кажется неразумным написать историю о предательстве и назвать ее, как того требуют мои спонсоры, «Прическа, которая изменила мир». Весь этот бизнес парикмахерских услуг, работа с волосами – мне не хотелось бы слишком увлекаться описанием. Не настолько, чтобы в воображении возникли картинки, как направленные потоки электроэнергии на поверхности сферы генератора Ван де Граафа[90]. И раз уж мы говорим о прическах… Мама воспитывала меня в одиночку, и мы были так бедны, что с самого раннего детства она была моим парикмахером. Для удобства и экономии я всегда ходил с одинаково короткой стрижкой. Мама, чтобы меня успокоить, пока водила жужжащей машинкой по моим волосам, рассказывала сказку о русалочке, которая мечтала жить на земле, но вместо ног у нее был рыбий хвост. Уверен, что вместе мы читали много старых книг, но именно эта история навсегда сохранилась в моей памяти: поющий краб, больше похожий на скарабея, чем на ракообразного, коварная колдунья, которая могла изменить не только свою внешность, но и размеры, что казалось мне совершенно невероятным, и я ломал голову: как она сумела превратиться в конце сказки в огромного осьминога? Но лучше всего мне запомнился образ прекрасной юной русалки с волнующим именем Ариэль. В основе сказки лежало удивительное превращение – ее хвост исчезал, и вместо него появлялась пара красивых ножек. Я так сильно переживал: а могут ли они оказаться непропорциональными? И чувствовался ли от них запах рыбы? Мне было интересно, а вдруг ногти на ногах – это рыбьи чешуйки? Все ли двадцать шесть костей каждой ноги (все, что я мог назвать) были такими же мягкими, как рыбьи хрящики? Мой разум так устроен, что мне легче найти определенные связи между различными элементами, чем смириться с несоответствиями. В этом, полагаю, и кроется причина выбора профессии. И не сомневаюсь, что увлечение историей русалочки связано с зарождающимся чувственным стремлением к самой Ариэль – искусно нарисованной привлекательной девушке, насколько я помню.

Но это не связано с тем, о чем я собирался рассказать. Мне не следует отвлекаться. Недопустимо так бесцеремонно прерывать самого себя, тем более если уже начал повествование, словно всеми возможными способами стараюсь избежать этого. Вам будет достаточно знать, что меня растила мать и после того, как ее не стало (через три недели после появления первых симптомов, причина – острая сердечная недостаточность), моим воспитанием занялась дальняя родственница. У меня была крыша над головой и еда, но во всем остальном я испытывал ощутимую нужду. Чтобы выбраться из этого мира, я усердно учился и сумел поступить в небольшой колледж, где получат стипендию и приобрел необходимые навыки, которые помогли мне достигнуть успехов в моей профессии. Вам, должно быть, также интересно, где я познакомился с Неоклисом (долгая «и» в конце, многие произносят неправильно). Это случилось в колледже. То, что для меня было постижением головокружительных образовательных высот, для него представляло своего рода «прогулки по трущобам», отголосок его либерального любопытства, желания узнать о том, как живут обездоленные.

Кроме того, вы должны понимать, что я представитель поколения, рассматривающего волосы как досадную растительность на голове, которую необходимо держать под контролем и вовремя укорачивать. А бедность – словно руда в камне: как бы вы ни измельчали породу и ни пытались просеять, именно она проявляется всегда. Воспоминания о моей матери бередят душу и болезненно отзываются в самых глубинах сердца. Кажется, до сих пор не могу до конца простить ее за то, что у нас не было денег. Мать безоглядно любила меня, и я любил ее так, как могут любить только дети.

Прекрасная русалка сидит на высокой скале и расчесывает свои длинные кораллово-красные волосы, в то время как игривые дельфины прыгают над водой через невидимые воздушные обручи.

II

Чтобы узнать историю о прическе, изменившей мир, мы должны вернуться на пять лет назад. Это произошло в Рейкьявике сразу после иркутского голода когда все зерно было уничтожено тем изматывающим веществом. Шли бесконечные споры, кому это было выгодно и кто финансировал теракт. В тот год даже чемпионат мира превратили в настоящий фарс. Тогда Ник находился в Исландии. Он должен был ответить на предъявляемые обвинения в суде по защите продукции, а я представлял его интересы.

Слушание по защите продукции немногим отличается от любого другого судебного разбирательства. Существуют определенные схемы ведения дела, пришедшие к нам не только из прошлого, но и из позапрошлого веков. Повсюду стекло и медь, начищенное до зеркального блеска темное дерево. Я не раз защищал Ника на подобных заседаниях, но ни одно из них не было таким важным, как это.

У меня имелся список всего движимого и недвижимого имущества Неоклиса, поэтому я точно знал размеры его состояния: пять квартир, одна из них – с видом на Центральный парк, шелковичная ферма, сорок всевозможных автомобилей и летательных аппаратов, более пятидесяти процентов акций польского Национального музея – возможно, он и не владел всеми этими картинами, статуями и прочим, но имел к ним привилегированный доступ. Так, в его апартаментах в Сиднее стояла скульптура Кановы[91], и поляки не настаивали на ее скором возвращении. Ему было что проигрывать.

В таких обстоятельствах излишняя беззаботность, вероятно, уместнее, чем лихорадочная тревога, хотя как юрист я бы желал более сдержанного поведения. В суд он надел очень стильную рубашку, но его прическа уже лет сто как устарела – немного от стиля «Вудсток» и образа английского аристократа времен Гражданской войны.

– Когда придет судья, – обратился я к нему, – необходимо подняться со скамьи и держаться прямо.

Вошел судья Патерсон, Ник мгновенно встал, кивнул, после чего сел на удивление правильно. Стол скрывал его свободные брюки с большими карманами, и он выглядел довольно респектабельно. Если не считать волос, конечно.

III

Я попрощался с ним до завтрашнего дня на ступеньках здания суда, но его взгляд был устремлен куда-то в небо. Облака далеко на горизонте цвета японского мандарина, поднимаясь выше, окрашивались в голубой и молочно-белый. Поверхность замерзшего лимана, которая при дневном свете казалась совершенно гладкой, в лучах заходящего солнца явила взору многочисленные выбоины и зазубрины. В открытом море, за линией льдов, где неспешно и лениво перекатывались волны, темнела палуба промыслового судна. Из его единственной трубы, словно из корзины факира, взметались вверх красноватые змейки дыма.

– До завтра, – рассеянно ответил он. Кажется, фантастический вид околдовал его.

– Нет причин для волнения, – сказал я ему, ошибочно (в чем теперь не сомневаюсь) принимая его отстраненность за беспокойство об одной из своих пяти квартир или сорока машин и самолетов. – Судья Патерсон признался, что у некоторых людей есть определенные способности к инновациям. Это хороший знак. Вот что за этим стоит: закон может пойти на некоторые уступки, когда дело касается гениев, что непозволительно в отношении обычных людей.

– Гений инноваций, – повторил он.

– Я не уверен, что нам удастся выйти сухими из воды. Какое-то наказание будет обязательно. Но все не так плохо, как мы думали. У тебя останется больше, чем можно было предположить. Все будет хорошо. Не волнуйся. Договорились?

Внезапно он закашлялся, прикрывая рот рукой в желтой облегающей перчатке, и, кажется, впервые за все время разговора заметил меня. Бог свидетель, я любил его, как настоящего друга, но он видел только собственное эго, раздувшееся до немыслимых размеров и граничащее с уродством. До тех пор мне не встречался ни один человек, так высоко превозносивший свое Я. Этот эгоизм был безграничным, всеобъемлющим, таким, что казался почти трогательным, поскольку приближался к поведению маленького неразумного ребенка. Его прихоть: «Я буду благодетелем для всего человечества!» – далеко не показатель альтруизма. Просто эго Ника приходило в восторг от одного звучания этих слов. Зная его двадцать лет, могу в суде под присягой поклясться в этом. Ник разработал инновационный способ лечения остеопороза не столько для борьбы с этим заболеванием – мнимый предлог, упомянутый им в речи во время церемонии награждения национальной медалью за научные достижения, – сколько ради побочного результата этого открытия – новых возможностей в сфере пластической хирургии, что позволило ему добавить лишние двадцать сантиметров к собственным и без того длинным костям. Ник не был против использования своего метода для лечения остеопороза, конечно, нет.

Поэтому, когда на следующий день Неоклис не явился в зал суда, моей первой мыслью было, что он просто проспал или отвлекся на какие-нибудь туристические удовольствия. Возможно, часть его самосознания, подавляя доводы разума, воспротивилась грубому и неоспоримому факту, что судья собирается оштрафовать его и изъять половину богатств за нарушение прав собственности. Единственное, что даже не пришло мне в голову, – он мог намеренно скрыться. Скорее всего, и суду эта причина казалась маловероятной, в противном случае судья мог бы наложить на Ника ограничения передвижения. Естественно было предположить (очевидно, они так и думали), что перспектива лишиться миллионов евро должна сдержать его.

Тем не менее шок членов суда был ничто по сравнению с яростью главы компании – нашего работодателя. Хочу внести ясность: я был уполномочен защищать Ника в суде, и только. После произошедших событий намеренно активно подчеркиваю этот пункт. Я должен был обеспечить правовую поддержку и защиту в зале суда, в мои обязанности не входило присматривать за ним или не допустить посадки на самолет до Милана (как выяснилось потом) и пересадки на другой, чтобы никто не смог проследить его путь.

– Если была необходимость держать Неоклиса под контролем, вам нужно было нанимать охранника, – сказал я настойчиво, но не агрессивно.

Суд вынес решение заочно, большая часть огромного состояния Ника была изъята. Но даже после этого он не дал о себе знать.

Исчезновение друга больно ранило меня. В течение следующей недели я посетил десяток встреч в разных уголках мира. Пролетая над Голландией, любовался сверкающими в лучах солнца, подобно нефриту, ухоженными полями, возделываемыми роботами; живыми изгородями, достигающими двадцати футов в высоту, и мерцающими синими лентами рек, бегущими в сторону моря.

В аэропорту Денвера я увидел человека с болезнью Паркинсона, не старого, ему было едва сорок. Он сидел в кафе и пытался есть бисквит. Со стороны казалось, будто бедняга хочет обменяться рукопожатием с собственным ртом. В новостях показывали умирающих от голода людей, впрочем, как и всегда. На экране появилось изображение огромной зоны ожидания в Шри-Ланке, где люди просто сидели, предчувствуя конец. Голод, подобно ненасытной пиявке, присосался к их телам и выкачивал все соки до самых костей. Кожа туго обтягивала изгибы, на бескровных, искаженных болью лицах лихорадочным блеском светились огромные, как в манге, глаза. На Девятом канале в левом нижнем углу безостановочно бегут цифры, сливаясь в размытое пятно, – «часы голода». Улетаю в Исландию, а после возвращаюсь в Денвер.

Я прекрасно понимал, что исчезновение Неоклиса ставит под удар и мою карьеру. Если бы я всегда жил в роскоши и богатстве, как он, то меньше бы беспокоился. Богатые уверенно сморят в будущее, считая, что удача, несомненно, улыбнется им. Но, зная на собственном опыте, что значит быть бедным, я не хотел к этому возвращаться.

Меня спрашивали, почему я его не остановил. Компания, в которой мне приходилось иметь дело с десятком людей, вдруг разрослась и превратилась в огромного монстра. Более сотни сотрудников теперь хотели лично пообщаться со мной. «Дело очень серьезное» – говорили мне. В его руках была патентная информация на ряд технологий стоимостью в несколько миллиардов евро. «Можете ли вы гарантировать, что компания не понесет финансовых потерь, в случае если он осуществит дело с пиратскими лицензиями?» Я об этом думал.

Но не все решили сделать из меня козла отпущения. Некоторые отделы признали несправедливость и необоснованность попыток переложить всю ответственность за исчезновение Ника на меня. Например, отдел эмбриологии – его представители более чем кто-либо нуждались в квалифицированной юридической помощи, которую я не раз оказывал им в прошлом. Отдел оптики также заверил меня в своей поддержке, хоть и неофициально. Это заставило меня поверить в собственные силы и дало надежду, что моя двадцатилетняя карьера в качестве юридического советника компании не закончится через месяц. Отточенная сеть корпоративного шпионажа продолжала сообщать, что никто из наших конкурентов до сих пор не приобрел ни один из патентов на интеллектуальную собственность, которой мог распоряжаться Ник.

У меня была встреча в Кембридже в Великобритании, где, несмотря на позднюю зиму, было белым-бело, и утки на реке в изумлении смотрели на свои лапки. Летал в Рио, летний океан там был потрясающе красив и чист настолько, что, сидя на балконе нашего офиса, я мог без бинокля рассматривать мельчайшие детали улиц: здания, автомобили, выезжающие из ворот, и даже отдельные буквы, нарисованные на асфальте. Посетил Аляску и Сидней, в последнем в аэропорту ступить было негде от снующих повсюду подростков – флешмоб в знак протеста против сокращения пособий по безработице для молодежи.

В разгар всего этого я каким-то образом находил время и заранее, постепенно начинал выстраивать свою жизнь вне компании. Моя бывшая жена проявила больше понимания, чем можно было предположить, в большей степени она была озабочена возможностью сохранить медстраховки для двух наших детей, чем беспокоилась о себе. Я осторожно, втайне присматривал себе другую работу, но, даже несмотря на самые оптимистичные прогнозы, было очевидно, что мне придется непросто. Конечно, нельзя оставить без страховок детей, так же как и Кейт. Решил, что сам смогу обойтись, но в отношении экс-жены все останется как прежде.

Вскоре появились новости: Неоклис уехал в родной Мумбай, выбрав его среди других мест. Меня в очередной раз вызвали в Денвер, где я встретился лицом к лицу с Аламильо – мордоворотом компании, профессиональным боксером с задиристым нравом. Встреча была не из приятных: мне недвусмысленно намекнули, что это мой последний шанс. Слово «последний», конечно, не передает всего смысла, вложенного в него. Я находился на самом краю пропасти, и это была моя единственная возможность.

Серьезный тон беседы немного успокоил меня. Если бы я не был им нужен, компания не стала бы утруждать себя запугиванием. Впервые с тех пор, как Ник так необдуманно втянул меня в эту передрягу, подвергая риску не только свои активы, но и благополучие всей моей семьи, я почувствовал, как сердце, оледеневшее от страха, тронуло тепло надежды на благополучный исход.

– Мой последний шанс. Понимаю.

– Ты едешь к нему, – сказал Аламильо. – Тебе есть что ему сказать, черт возьми, не так ли?

Тогда я догадался, что они посылают меня, потому что я его друг, а не только адвокат. В компании уже понимали, что деньги не дают рычагов влияния на Ника – он отрекся от них. Примерил на себя новую роль – Иисуса Христа, спасителя голодающих и страждущих. Как можно управлять человеком, которому не нужны деньги? Что обладает большей властью в нашем мире?

– Я поговорю с Неоклисом. Что еще?

– Ничего, – ответил Аламильо.

– Привезти его домой?

– Нет, мы не за этим тебя туда посылаем. Послушай меня, твою мать. Просто поговори с ним.

IV

Я летел на борту элитного самолета, его обшивка была жестче и прочнее, чтобы избежать нагревания из-за трения о воздух во время полетов в высоких слоях атмосферы. Ел маленькие канапе – вкусный хлеб с акульей икрой и творожным сыром, потом принесли настоящие сосиски в медовой заливке, копья спаржи и шоколадные драже, тающие во рту. Пил белое вино – выдержанное кенийское. В туалетной кабинке я обнаружил семь различных видов туалетной бумаги: совершенно обыкновенная, особая, которая проводит детальный анализ вашего стула после использования по назначению, остальные обладают вариативным набором функций, направленных на определение проблем в каждом отделе кишечника.

Я посмотрел фильм о веселой семейной паре, преодолевающей многочисленные препятствия, возникающие на пути их любви. После этого показывали новости. Затем другой фильм, на этот раз достаточно продолжительный – минут пятнадцать, если не больше, – основанный на исторических событиях времен французской революции.

И вот приближался главный момент моего путешествия, я ощущал внутреннее волнение, словно в канун Рождества. Мы приземлились в Мумбае.

Прибыв в аэропорт Чхатрапати Шиваджи, я словно совершил путешествие во времени на пятьдесят лет назад: резкий запах, мусор, серебряная роспись потолков и опорных балок… Цельнометаллический поезд, бегущий по цельнометаллическим рельсам, доставил меня от терминала к выходу на посадку. После этого в считаные минуты флиттер компании привез меня в пригород Мумбая – Джогешвари. Мы быстро набирали высоту, под нами проплывала беспорядочная городская застройка побережья, небоскребы, похожие на сложенные блюда, возвышающиеся и извивающиеся дальше к югу. Небо было изумительного голубого цвета, а море отражало солнечный свет. И буквально через несколько минут мы уже приземлились. Я мог бы пешком дойти от аэропорта до набережной, так близко они были расположены друг от друга. Но лучше лететь, это бесспорно. Когда я позвонил Нику, он любезно согласился встретиться со мной: никаких представителей компании, только ты, старый друг. Конечно, конечно.

На дамбе Джуху была построена парковка для аэромобилей, там я оставил флиттер с водителем и дальше пошел пешком. Сорок градусов тепла – средняя температура для этого времени года, как мне сказали. Небо такое голубое, словно сияющее пламя кристалла. Оно изливает потоки тепла вниз на раскинувшийся под ним мир. В воздухе смешались сразу несколько запахов: аппетитные, вкусные ароматы, вонь гниющих отходов и едва уловимый, но стойкий запах соленой воды океана.

Я не знаю, чего ожидал. Думаю, зная Ника, я готов был увидеть его примкнувшим к хиппи или, наоборот, святым отшельником, читающим джапу[92]. Предполагал, что он может заниматься серфингом, но вскоре заметил, что здесь нет серфингистов. Однако люди были повсюду. Невероятно пугающее воздействие оказало на меня такое большое скопление представителей рода человеческого: одни прогуливались, другие спешно проносились мимо, они двигались вперед и назад, разговаривали, пели, молились. Здесь собралась огромная толпа. В воздухе раздавались звуки несовместимых друг с другом музыкальных композиций, соперничая и побеждая с переменным успехом: ритмичные удары сменялись простыми гармоничными мелодиями, сталкивающимися друг с другом в атональном завывающем противоборстве. Все вокруг были худыми. Некоторые были истощены голоданием. Их легко было выделить по неестественно спокойному состоянию: они стояли и сидели, погруженные в безмолвное недвижимое созерцание. Те, кто двигался, еще имели возможность питать свое тело энергией.

Над водой возвышаются верхушки и крыши многочисленных затопленных небоскребов, разбросанных по заливу, словно девять ферзей на шахматной доске, препятствуя возникновению высоких волн. На верхних этажах этих затонувших зданий по-прежнему живут люди, поскольку бедные будут жить там, где смогут, даже если это опасно. От крыш к берегу тянутся разнообразные кабели и провода, опасно провисая и едва не касаясь воды. Люди купаются, плещутся или шлепают ногами на мелководье. На новом грязевом пляже возвышаются несколько черно-серых пальм, их тяжелые перистые листья колышутся на ветру. По моей спине струится пот.

Как вдруг, словно так и должно было быть, я увидел Ника: он лежал на нагретом солнцем волноломе, а его длинные волосы веером разметались над головой. Первый сюрприз – он был одет скромно, в черное. Второй – его сопровождали вооруженные телохранители. Я присел рядом с другом. Было нестерпимо жарко.

– А я надеялся встретить любителя поваляться на пляже.

– Я видел твой флиттер, – сказал он. – Производит столько шума.

– Аэродинамическое торможение. – Как будто я что-то знал об этом.

– И все-таки хорошо, что ты прилетел, – произнес он, присаживаясь на корточки. Его охрана проявила заметные признаки беспокойства, еще крепче прижав локтями перекинутые через плечи винтовки. Я заметил, что они были в форме Национальной гвардии Маратхи. – Просто отлично, что ты приехал.

– Люди в Денвере крайне раздражены.

– Мало тех, на кого можно положиться, – продолжил он. Я понимал, что мне Ник действительно доверяет.

– Эти ребята работают на тебя? – спросил я.

– Солдаты. Да, так и есть. Власти Маратхи и я пришли к полному взаимопониманию. – Ник вскочил на ноги. – Они поддерживают мою теорию об удивительных свойствах волос и получают благодарность населения, бедняков. Тогда как я, в свою очередь, имею политическое убежище и, кроме того, укрепленный лагерь в Бхиванди. Все ценное перевезли из города в горы, на восток, в Нави Мумбай. Богатые не верят в то, что море прекратит наступать на сушу. Они уверены, что оно отвоюет еще часть территории. Богатые очень осмотрительны.

– Богатые, – повторил я.

– Так что ты можешь поехать и посмотреть, – ответил он. – Пойдем.

Я поднялся:

– Мой флиттер ждет неподалеку.

– Ты можешь парковаться прямо здесь? Меня предупредили, что аэромобили необходимо оставлять на специальной парковке. – Я осмотрелся вокруг. – Где-то там, далеко.

– Я обладаю особыми привилегиями, – ответил он, широко улыбаясь.

V

– Что же мы делаем? – спросил меня Ник спустя несколько минут, как только флиттер с нами и двумя вооруженными солдатами на борту устремился на северо-восток Мумбая. Ему пришлось повысить голос. Шумно было, как в вертолете.

– Что касается меня, – ответил я, – то работаю на компанию. Я поступаю так, чтобы заработать и обеспечить всем необходимым дорогих мне людей. Между прочим, и тебя имею в виду.

– А как Кейт? – спросил он, хитро улыбаясь.

Скажу пару слов о Кейт. Понимаю, что это не очень уместно, но кое-что нужно прояснить. Видите ли, я люблю ее. Мне все известно о предрассудках, но уверен, нет необходимости доказывать, что она является таким же человеком, как и все. Ее словарный запас – около девятисот слов и целый набор фраз и изречений. Она открыта и добра. Ее волосы темно-красного цвета, как ягоды остролиста. Несомненно, вы ждете от меня этих слов, и я скажу: невероятная ирония судьбы в том, что если бы те люди, которые насмехаются над Кейт после пройденного ею лечения, познакомились бы с ней до этого, им и в голову бы не пришло отрицать, что она действительно человек. В этих обстоятельствах они нашли бы способ хорошо к ней относиться. И если все это возможно было бы до лечения, почему нельзя после? Сейчас Кейт намного счастливее, чем когда-либо прежде. Она учится играть на фортепиано. Из всех людей, которых я встречал в своей жизни, эта девушка самая открытая и искренняя.

Знаете что? Мне не нужно защищать свою любовь перед вами.

– У нее все хорошо, – ответил я, возможно, немного громче, чем следовало. – На какие вопросы я еще должен ответить?

– Дома, машины, весь этот хлам! – крикнул он, сделав жест правой рукой, словно отмахиваясь. Несмотря на некую театральность, была в нем абсолютная необъяснимая беззаботность – отпечаток обеспеченной жизни, когда ты ни в чем никогда не испытывал нужды.

– Мы могли бы спасти большую часть этого, если бы ты не скрылся во время судебного процесса.

– Все эти вещи, они владели мной, не я ими.

– О, – только и смог произнести я, не сумев объяснить ему, как бессмысленно все это звучит для меня.

Ник усмехнулся:

– Чертовски здорово снова видеть тебя.

– Патент на теорию об удивительных свойствах волос принадлежит компании? – спросил я его, не до конца понимая, что он имел в виду, но предполагая некую разработанную им нанопептидную технологию.

– Ты знаешь, – ответил он, сверкнув глазами, – даже если б так и было, то не имело бы значения. Но нет.

– Уже что-то.

Рядом со мной сидел творец, спаситель страждущих.

– Теперь я – заступник, – звучали его слова. – Я революционер. Потомки будут помнить меня как величайшего благодетеля за всю историю человечества. Через год я приберу к рукам всю эту чертову компанию!

Флиттер приземлился, совершив несколько неуклюжих скачков до полной остановки, – неопытного водителя видно сразу.

Мы вошли на территорию его лагеря: массивные стены, возвышающиеся по периметру в форме огромного пятиугольника, увиты колючей проволокой. Внутри очень много людей, и у всех без исключения – мужчин, женщин, детей – длинные иссиня-черные волосы. Люди лежали на полу, сидели в креслах, стояли, опершись на низенькие крыши и выступы, – все они принимали солнечные ванны, и волосы у всех были распущены и свободно ниспадали с плеч. Центральная башня, напоминавшая нефтяную вышку с установленной на самом верху огромной пушкой, производила неизгладимое впечатление на неподготовленного человека, но в действительности, словно картонный замок, служила прикрытием для армии с самым современным снаряжением. Территория лагеря достаточно велика, но все пространство было переполнено. Ник провел меня по дорожке вдоль внутреннего дворика, повсюду на земле лежали люди, словно живой ковер. Многие из них были неестественно неподвижны, так что мне стало интересно: живы ли они? Об этом можно было судить только по вздымающейся груди или неторопливому жесту, которым они отгоняли от лица назойливых мух.

– Загорают, – пробормотал я.

Вдруг, не успели мы войти внутрь, Ник остановился и повернулся ко мне, охваченный особым мальчишеским задором.

– Кстати, еще не говорил тебе, что мне стало известно буквально на днях?

– Ты о чем?

– Поразительно, что я не знал этого раньше, учитывая всю проделанную работу. И обнаружил это совершенно случайно. Пептиды, имею в виду само слово «пептиды», – от греческого «πεπτος», что в переводе значит «питательный». Сколько всего неизведанного в природе. Орехи, чипсы, оливки, фаршированные кусочками вяленых томатов… Пептиды могут означать «вкусная закуска».

– Потрясающе, – ответил я с непроницаемым лицом. – Наследие греков дает о себе знать, – продолжил я, прекрасно зная, что он вообще не владеет греческим языком.

При этих словах Ник напустил на себя торжественный вид и произнес:

– Теперь я гражданин мира.

Мы продолжили путь, поднялись вверх по склону и вошли в просторное помещение. Внутри полукругом располагались ряды кресел, рассчитанные человек на шестьдесят. Но кроме нас двоих здесь больше никого не было. Когда мы вошли, половина комнаты осветилась неярким светом.

Я сел в кресло в первом ряду. Ник остался стоять перед экраном, он заметно нервничал: теребил волосы, пропускал их сквозь пальцы и вытягивал.

– Ответь мне, почему ты здесь? – наконец спросил он. не глядя на меня.

– Просто хочу поговорить с тобой, Ник, – ответил я. – У меня нет иных целей. Эй, старик, нам действительно пора кое-что обсудить. Как насчет будущего?

– Хм, – пробормотал он, словно завороженный этим словом. Он коснулся рукой датчика, и экран позади него вспыхнул ярким светом: на заставке появился федеральный флаг Индии. – Хорошо, – четко произнес он.

Изображение на экране начало видоизменяться, превращаясь в графики и схемы, вскоре экран заполнился изображениями химического строения пептидных соединений: бесконечные петли и изгибы угловых соединений, оплетающие шестиугольные бензольные кольца.

– Минутку. – Ник оглянулся назад. – Это неверно. – Он щелкнул патьцами. Некоторые участки сложных молекулярных соединений исчезли в затемнении.

– Как это барнумо-бейльно[93], – усмехнулся я.

– Кальмодулин, внутриклеточный белок, связывающий кальций, представлен в формате ЗБ, – продолжил он. – Это изображение всегда напоминало мне бумажные гирлянды. Хотя в другой версии оно похоже на карту звездного неба. На молекулярном уровне так много свободного пространства, чаще всего наши репрезентативные коды скрывают это. Вот посмотри, это лизин. – Он пританцовывал на месте. – В твоих волосах он содержится в большом количестве. От NН₂ тянутся вниз светящиеся линии к Н и Н₂Х, а О и ОН кажутся замершими с открытыми ртами. – На экране появилось новое изображение. – Одна из разрушенных форм лизина называется кадаверин. Ты знал об этом? Молекулы распада и смерти, гниющих трупов – путресцин, кадаверин. Кто придумал эти названия?

– Это имеет какое-то отношение к теории об удивительных свойствах волос? – уточнил я.

– Лизин, – произнес он. – Волосы. – Подняв правую руку, Ник провел большим пальцем по дисплею: картинки на экране мгновенно начали сменять друг друга. – Что же мы делаем?

– Ты уже спрашивал об этом, – откликнулся я.

– Инновации, и изобретения, и новые блестящие достижения в области технологий.

– Я – просто юрист, Ник. Ты – новатор.

– Но тут появляется компания, не так ли? Ее дело – поставить научно-технический прогресс на службу всему человечеству, чтобы улучшить мир.

Мне показалось, он косвенно намекает на Кейт, поэтому я ответил грубее и резче, чем должен был.

– Да, они стремятся к этому, – огрызнулся я. – Черт возьми, не пытайся доказать мне обратное.

Он посмотрел на меня широко распахнутыми глазами, не ожидая такой агрессии.

– Бесспорно, они ставят перед собой такую задач}', – продолжил он немного удивленно. – Старик, не пойми меня неправильно. Хорошенько все проанализируй. Вот что я хочу сказать. Ты разговариваешь со мной, помнишь об этом? Научно-технический прогресс, новые достижения, восхитительные новинки, разработанные нашими современниками, – все это действительно великолепно. Ты не услышишь от меня ни слова против.

– Я за час долетел из Денвера в Мумбай. Ты бы хотел, чтобы мне пришлось добираться сюда три месяца по морю?

– Ты смотришь не с той стороны, дружище, – произнес он. – Послушай, прогресс – это замечательно. Но он всегда был и будет привилегией зажиточных людей. Бедность и технологии просто несовместимы. Сейчас многие становятся миллионерами самыми удивительными и разными способами. Но неимущие так же, как и их предки, голодают, страдают от болезней и умирают молодыми. Нехватка денег значительно ограничивает и усложняет жизнь.

– Все не так плохо, как ты говоришь, – возразил я. – Новые технологии постепенно становятся известны всем.

– Конечно. Но гаджеты богатых всегда на шаг впереди. До сих пор на Земле существуют те, кто не использует колесо, – они перевозят товары и вещи на санях или переносят на себе. Некоторые армии экипированы игольчатыми ружьями и шрапнельными снарядами, другие – антикварными АК-сорок семь, а есть и те, кто сражается с врагом мотыгами и лопатами.

– Как тебе удалось заставить правительство Маратхи предоставить тебе этот маленький замок и вооруженную охрану?

– Необходимые условия для достижения цели, – ответил он.

– И что это?

Существует особое молчание, которое возникает только в конференц-залах при обсуждении высоких технологий и новых разработок. Тишина изолированная и искусственная.

– Это поразительная разработка, – коротко ответил он.

– Естественно.

– Она действительно поразительна. Я расскажу тебе в общих чертах. Особый компонент взаимодействует с лизином, содержащимся в волосах, и далее следует по проводящим каналам внутри каждого отдельно взятого волоса по всей его длине. Существуют еще более сложные процессы, которые происходят через биоинтерфейс в кровеносных сосудах кожи головы. Сказав, что ни одна из этих разработок не запатентована компанией, возможно, я немного слукавил. Ее небольшой вклад здесь есть – материал о процессах кровезамещения в сосудах кожи головы. Но основное ядро данной технологии – волосы – это моя разработка. Только моя. Это инновационная технология. И я намерен внедрить ее в массы. Очень скоро миллиарды людей получат специальные препараты. Это огромное… – Ник окинул взглядом пустые кресла, – количество, – закончил он, запнувшись.

– Волосы?

– Я собираюсь искоренить бедность на генетическом уровне, – пояснил он. И, охваченный юношеским энтузиазмом, с азартом продолжал: – Все, что мы создаем, все предназначено денежным мешкам. А нищие продолжают голодать и умирать. Но теперь…

– Волосы…

– Пища – вот ключ ко всему. Именно еда является камнем преткновения, если ты беден. Голод терзает нас изо дня в день, и что получается – вся жизнь, все устремления человека направлены на добывание пищи, чтобы не умереть. Болезни поражают неимущих, потому что они пьют грязную воду или едят так скудно, что их иммунная система не выдерживает и дает сбой. Будущее для таких людей не наступит никогда, если в корне не изменить ситуацию.

– Итак, что же волосы… – начал я. – Какова их функция? Что-то похожее на фотосинтез?

– Вроде того, – ответил он.

Его аватар высотой в двадцать футов с застывшей на губах улыбкой, словно у деревенского дурачка, навис над нами.

– А ты… Имею в виду, что должен делать человек? Лежать на солнце?

– Энергию, которую раньше ты получал благодаря употреблению пищи, теперь будешь получать от солнца. – Он резко повернулся на месте. – Великолепная задумка, – добавил он. – На самом деле я сделал акцент на волосы, поскольку с ними легко работать: пептидные соединения генерируют фоточувствительность структуры волос и направляют микроэлементы к корням. Инновация в том, что энергия передается в… Постой, не хочу вдаваться в подробности. Это не важно.

Я взглянул на огромное 2D-изображение глупого лица на экране. Посмотрел на серьезное выражение ЗD-версии – самого Ника, – он был немного суетлив, но глаза светились искренностью.

– Тебе не нужно есть?

– Нет.

– Но ты можешь?

– Конечно, если хочу. Но в еде нет необходимости. Уже столько раз подчеркивал это… и я даю такую возможность любому желающему.

Воображение услужливо напомнило о тех многочисленных телах, словно булыжники недвижимо лежащих на улице.

– Необходимо весь день валяться на солнце?

– Не весь день. В этих широтах для большинства людей достаточно трех часов.

– А как насчет, скажем, Рейкьявика?

– В таких местах солнечного света недостаточно, – подтвердил он. – Лучше находиться в тропиках. Но ведь бедных больше именно здесь.

– А жизненно важные аминокислоты? – продолжил я.

– Главное – вода. Естественно, пить необходимо. В идеале – воду, насыщенную минералами железа. Или съедать время от времени немного очищенной грязи. А витамины… их можно тоже синтезировать. Даже сахар для работы мышц.

Ты был бы удивлен, узнав, сколько генерируется энергии за три часа солнечных ванн при условии использования моего препарата для волос. Трудно поверить, но очень много.

– Уф, – выдохнул я. Головокружительные амбиции, порожденные этой идеей, пронзили мою душу, словно острый меч. – Ты не шутишь.

– Через несколько лет, – продолжал он, – только представь себе: все нищие мира будут одарены уникальной технологией, благодаря которой они освободятся от голода. Больше нет необходимости выполнять тяжелую изнуряющую работу ради куска хлеба.

– Но они по-прежнему смогут есть? – переспросил я. Не знаю почему, но эта мысль никак не отпускала меня.

– Конечно, смогут, если захотят. Ведь у них, как и раньше, будут… – в его голосе сквозило презрение, – чертовы ненасытные желудки. Но без еды они не умрут от голода. Только вдумайся в эту фразу. Любая форма жизни, когда-либо существовавшая на нашей планете, ощущала нависший над ней дамоклов меч. Есть или умереть. Но больше не будет голода. Никто не умрет без пищи.

– Иисусе, – пробормотал я. Понимаю, почему правительство Маратхи ухватилось за эту идею, рассматривая ее как средство обеспечения политической поддержки населения, почему появились охрана и лагерь. И точку зрения Ника тоже: он захотел большего, чем быть просто хорошо оплачиваемой обезьянкой компании.

– Мне нужен адвокат, – вдруг сказал он. – Все скоро круто изменится. Мне нужна команда, люди, которым можно верить. Я буду вращаться в очень влиятельных кругах. А найти надежного адвоката – легче сказать, чем сделать.

Этого я не ожидал.

– Ты предлагаешь мне работу?

– Если ты не против.

– Что-что? Переехать сюда? Приехать и жить? Работать в Мумбае?

– Конечно.

– Ты серьезно?

– Почему нет?

Я не ответил: потому что через три недели армия Великой Республики Кашмир прибудет сюда во всей своей военной мощи – штурмовики, военные флиттеры, танки «крабы», бессчетное количество оружия и боеприпасов – с тем, чтобы захватить все эти несметные сокровища, чудесным образом оказавшиеся в руках военного правительства Маратхи. Я не сказал ему, что приехать сюда и начать работать равносильно тому, чтобы оказаться под перекрестным огнем. Не сказал всего того, что думал. Вместо этого просто спросил:

– И привезти Кейт?

Выражение его лица стало очень серьезным, настолько, что я понял: он пытается подавить усмешку.

– Всегда хорошо относился к Кейт.

– И детей?

– Конечно. Даже бывшую жену, если ты так хочешь.

– Но я не могу привезти сюда детей. Не могу привезти Кейт.

Краем глаза он взглянул на свое изображение на экране. Повернулся, махнул рукой, будто собрался поприветствовать самого себя, и экран мгновенно погас.

После этого Ник развернулся ко мне и несколько раз моргнул, пытаясь увидеть меня в полумраке.

– Что ж, – неопределенно закончил он. – Подумай об этом.

Позже, когда Неоклис провожал меня через двор, где на земле, словно живой ковер, лежали неподвижные тела, он сказал:

– Знаешь, мое эго тут ни при чем.

Но именно так и было. Как всегда, дело было в самолюбии моего друга Ника.

VI

Просто существование. Без стремлений. Стремление к цели противостоит безликому бытию. Это не постоянная борьба, и добросовестный труд, и проверка, и перепроверка, и созидание.

Сначала все происходило, словно во сне, медленно, неспешно. Я вернулся обратно в Соединенные Штаты и отчитался о поездке. Больше компания не посылала меня на переговоры – опасались, полагаю, что могу не устоять. Но и увольнять меня не стали. Я подписал новые контракты и вертелся к работе. Кейт была бесконечно рада меня видеть. Она запомнила новую фразу: «Давно не виделись!» Кроме того, она выучила первую часть сонаты Моцарта и сыграла мне. Я аплодировал.

– Давно не виделись, – сказала она, обнимая меня.

– Скучал по тебе, – ответил я, пощекотав ее ноги.

– Давно не виделись, долгое время!

В Западной Индии ситуация была критической. Федеральное собрание раскололось на группы, не выстояв перед лицом ожесточенных разногласий. Едва ли это можно было назвать новостью. Но у меня совершенно не было свободного времени для праздных размышлений.

В стране творились беспорядки. Позже Южно-Индийский Альянс поддержал военное вторжение. В новостях показывали, как бронетанковые войска, перемещаясь по улицам от здания к зданию, непрерывно стреляли из орудий. Танки старого образца, оснащенные древними гусеничными лентами, медленно продвигались вперед через заросли кустарников, оставляя за собой клубы пыли. Рискуя каждую минуту пострадать от непрерывного наземного огня, самолеты распыляли над гаванью Мумбая особое вещество, достаточное густое, чтобы пехотинцы могли идти по воде. А потом все закончилось: прежнее правительство сложило свои полномочия, пришедшие к власти прочно обосновались на новом месте, и, когда ситуация немного улеглась, обнаружилось, что во время охватившего страну разрушительного хаоса Ник вновь исчез.

Многие люди по-прежнему принимали солнечные ванны, распустив свои длинные волосы, развеваемые легким ветерком. Сначала их поведение рассматривалось как следование новому религиозному культу. Новые Подвижники. Последователи. Солнцепоклонники. Прошло немного времени, и стало очевидно, что они не имеют ни малейшего отношения к религии. Во многом этому способствовали и откровенные беседы на духовные и мистические темы с обладателями волос, аккумулирующих солнечную энергию.

Вскоре прошел слух, что Ник на юго-востоке субконтинента. Его последователи появлялись по всей Федерации – они пошли дальше на восток, поднялись в горы, – распространяя информацию о созданной им технологии. Лицо Неоклиса мелькало на экранах, но все было не на высшем уровне: либо он не мог себе позволить нанять более компетентных людей, либо просто забыл сделать это. Либо специально оставил все как есть, поскольку содержание этих роликов было немного нарочито-простоватым, но нравоучительным. Богатство разрушило мир, бедность спасет его. Денежные магнаты отступят на виртуальные земли или найдут убежище в своих замках, обнесенных глубоким рвом и огороженных высокими стенами. А нищие, сбросив оковы терзавшего их голода, постепенно, словно неизбежные морские приливы, избавятся от всех богачей и наконец унаследуют Землю. Этим информационные посылы не ограничивались, в них было много всего. Временами за фразами я чувствовал присущий Нику ораторский талант и силу убеждения, но чаще всего речи с экранов были похожи на революционные призывы, какое бы правительство или организация ни давали ему убежище или, в последнее время, не держали его в плену. Был ли он в Африке, или в Китае, или далеко, на самом краю земли, где-нибудь в песках пустынь, Бог свидетель, что я любил его, как только друг может любить своего настоящего друга, но едва ли мог спокойно смотреть на все это.

Я старался контролировать себя, чтобы сохранить здравомыслие. Каждый день, думая о нем, прежде чем окунуться с головой в работу, я посвящал полчаса изучению всех напечатанных материалов, имеющих малейшее отношение к Неоклису. В конце дня, прежде чем вернуться домой к Кейт («Снова дома, снова дома, уставший» – пела она), вновь просматривал новости, появившиеся за день.

Как-то раз появилась интересная статья на фоне многих однотипных. Его ученики выглядели настоящими аскетами, их кожа так туго обтягивала кости, что казалось: малейшее движение, и она треснет. Некоторые его последователи интересовались политикой, другие были совершенно аполитичны, их основным стремлением стадо подражание Иисусу Христу, желание проверить, способны ли они провести сорок дней без пищи и не умереть.

Прошла еще одна неделя, как вдруг новости о нем стали настоящей сенсацией. У меня больше не было сил справляться с потоком информации. Еще через несколько дней необходимость в этом пропала, поскольку о Неоклисе заговорила вся общественность. Его последователи, с которыми теперь беседовали журналисты, больше не напоминали несчастных бродяг, оказавшихся за бортом жизни. Теперь они уже являли собой ядро нового класса людей – homo superior'[94]. Их численность на юге Азии неумолимо росла. Ника провозгласили сверхчеловеком, основной целью которого стало победить нас. Он находился в Марокко (в Северной Африке, насколько нас поставили в известность), но вскоре его захватили в плен ударные силы Экваториальных Штатов, в ходе жестокой операции погибло около сорока человек. Несмотря на то что Ника пленили против воли, в ходе интервью он выглядел спокойным и даже беспечным. «Теперь у меня новое видение мира, – как будто говорили его взгляд и выражение лица. – Мир изменится». Ник сообщат, что все большее количество людей – «закодированных» на бедность – начинает применять его лекарство. Он утверждал, что ситуация вскоре достигнет своей точки невозврата.

Когда прошла информация, что Экваториальные Штаты пытались потребовать за него у США огромную сумму денег в качестве выкупа, начались чудовищные беспорядки. Ника вывели из здания, в котором он находился, – несколько минут нервного напряжения, его лицо залито кровью, – провели через море людей, насмешки, ухмылки, – и он исчез. Позже Неоклис появился в Малайзии, в качестве официального гостя Малайской Республики.

Я, как обычно, просматривал новости, когда увидел интервью Фосса, которое ему удалось взять у Ника, несмотря на все воздвигнутые барьеры секретности. Мне действительно показалось, что старина Ник пытается объяснить то, что ожидает поддерживавших и доверявших ему людей. Он шутил, рассказывал о своих планах.

– Уверяю вас, – вещал он убедительным тоном, – за этим будущее. Благодаря разработанной мною технологии человечество больше никогда не будет умирать от голода. Я расскажу вам, что нас ожидает. Неимущие будут мигрировать, наступит период массового переселения в тропики – в ту часть нашей планеты, где солнечного света в избытке, а пищи не хватает. Власти многих стран будут недовольны подобным, но правительство, м-м-м… – он перевел взгляд на светящийся экран, чтобы не ошибиться в названии страны, чьим радушным гостеприимством он сейчас наслаждался, – Исламской Народной Демократической Республики Малайзия будет радушно приветствовать приход новой эры, предоставляя ее последователям всевозможную поддержку.

– А как же остальной мир? – спросил Фосс.

– Пусть другие части планеты принадлежат богатым. Холодные и малосолнечные зоны на севере и на юге. Им не нужен солнечный свет. У богатых достаточно денег, чтобы не испытывать недостатка в пище. Вскоре демографическая ситуация полностью изменится – яркая и насыщенная жизнь будет пульсировать, подобно юному сердцу, в тропиках. Именно сюда переместится центр культуры и процветания. Со временем на севере и на юге почти никого не останется. Человечество будет сосредоточено в центральной части планеты – огромное количество настоящих людей, которым необходимо всего три часа в день провести на солнце, тогда как оставшиеся двадцать один час они смогут посвятить созиданию великого на благо человечества.

VII

Но что я могу сказать? В моей душе полыхал пожар, а как известно, пламя обжигает. Не знаю, есть ли необходимость объяснять причины, по которым я предал своего друга. Но думаю, все станет очевидно из нижесказанного.

Компания убедила меня в необходимости встретиться с ним еще раз. Неоклису передали, что я хотел бы его увидеть. Организовали встречу. Льщу себя надеждой, что на всей планете найдется не так много людей, ради которых он бы согласился на это.

Мне пришлось притвориться, что я начал принимать стимуляторы. Мне действительно время от времени надо было вдыхать какой-то порошок, хотя все внутри меня противилось этому. Как мне объяснили, этот порошок был основным пунктом стратегии захвата. Благодаря данному веществу можно было определить, где я нахожусь, более того, оно было запрограммировано и на идентификацию Ника (конечно, для этого компания приложила много усилий). Таким образом, мы выделялись среди других людей, в каком бы помещении ни находились – допустим, среди солдат, охраны, террористов, похитителей, кого угодно – и какой бы плохой ни была там видимость. Когда ворвется вооруженная группа захвата, им будет предельно ясно, в кого можно стрелять, а в кого нет.

Ник вновь находился в Индии, где-то недалеко от Дели. Я прилетел сразу в международный аэропорт Делфи. Самолет приземлился в полдень. Меня знобило от сильного волнения.

Из аэропорта я поехал на такси к заранее обговоренному месту, там меня встретило доверенное лицо компании и сообщило, куда мне следует направиться уже на другой машине. Трое мужчин проводили меня к роскошному автомобилю. Поездка не вызвала у меня приятных эмоций. Я был словно комок оголенных нервов, мой разум оказался не готов к такому жесткому давлению. Мне было неимоверно жарко: сорок пять – пятьдесят градусов, и казалось, что в машине нет кондиционера. Мы проезжали мимо благоухающих зеленых садов, стволы деревьев мелькали за окном, похожие на вертикальные палочки штрихкодов. Позже мы свернули на прилегающую дорогу, прямую и ровную, словно ртутный столбик термометра, конец которой терялся где-то вдали за горизонтом. Мы устремились вперед, не снижая скорости, пока прямо перед нами не выросли огромные массивные ворота. По обеим сторонам стояли вооруженные солдаты. Тут же я заметил четырех собак, их розовые языки, как незаправленные полы рубашки, свисали из приоткрытых пастей. Ворота открылись, и мы въехали внутрь.

Меня проводили в комнату, где я отдыхал в течение нескольких часов. Мой багаж забрали. Сон никак не шел. Было слишком жарко для того, чтобы хотя бы пытаться уснуть. Мне вернули багаж, контейнер с порошком по-прежнему находился внутри. Задумчиво повертев в руках, я положил его в карман брюк.

Я сообщил своим охранникам, что мне жизненно необходимо пройти в уборную, – действительно, мочевой пузырь был полон и беспокоил меня в данный момент больше, чем совесть. В туалете с одной стороны на стене было прикреплено около двенадцати писсуаров, вдоль другой стены возвышалось полдюжины раковин. Влажные разводы на покрытых темно-синей плиткой стенах свидетельствовал! о недавней уборке, но блестящий пол был не так чист, как мне хотелось. Я сделал то, ради чего пришел сюда, вымыл руки и потом, словно в дешевом кино, взглянул на себя в зеркало. Жадно всматривался в свое отражение: внимательно изучал подбородок, покрытые щетиной щеки, густые брови, слишком большие уши. Именно такое лицо видела вечерами Кейт, когда льнула ко мне, бормоча «поцелуй перед сном» или «время для поцелуев в кровати», и касалась своими мягкими губами моих губ. Я с ужасом осознавал, как бешено колотится мое сердце, насыщая кровь адреналином.

В туалет вошел охранник, который был мне незнаком, высокий, худощавый человек, за поясом у него поблескивала золотая рукоять пистолета.

– Спаситель хочет видеть вас, – произнес он.

VIII

Если бы он сразу спросил «почему ты здесь?», или «что тебе нужно?», или подобное, не сомневаясь ни единого мгновения, я рассказал бы всю правду. Конечно, у меня были заготовлены ответы на эти вопросы, но, вновь увидев Ника, я почувствовал, как меня охватывает нервная дрожь. Но, естественно, его нисколько не озадачило мое желание вновь увидеться. Он воспринимал это как должное. Бесспорно, я хотел с ним встретиться – а кто бы не хотел? Его лицо озарила широкая насмешливая улыбка, и он шагнул вперед, чтобы обнять меня.

Мы находились в просторной комнате с низкими потолками. Вокруг нас, словно безмолвные изваяния, стояли вооруженные мужчины и женщины: некоторые белые, как я, цвет кожи других был золотистого оттенка, как выдержанный херес, были и очень смуглые, словное эбеновое дерево. В углу светился большой экран, но звук был выключен. Сквозь забранное решетками окно я видел просторы выжженных солнцем полей, а где-то далеко на горизонте – едва различимую в мареве границу садов.

– Спаситель? – спросил я хриплым от волнения голосом.

– Ты можешь поверить в это? – Он закатил глаза, будто хотел рассмотреть что-то на потолке, – если бы он только знал, что по такой же траектории и солдаты компании должны спикировать вниз. – Я всеми силами старался избежать этого, черт побери!

– Уверен, так и есть, – ответил я. И, крепко сжав в кармане контейнер с порошком, чтобы унять нервную дрожь, быстро добавил: – Ты знаешь, я начал принимать стимуляторы.

Ник невесело взглянул на меня.

– Боюсь, тебе придется выйти на улицу, если соберешься нюхать это.

На мгновение мне показалось, что вот сейчас он настоящий, искренний, и мое сердце учащенно забилось, руки дрожали, лоб вспотел. Когда же Ник засмеялся и жестом пригласил меня присесть на низкий диван, я почувствовал облегчение, такое же острое, как внезапный приступ страха. Присел и попытался, сосредоточившись на предстоящем непростом разговоре, унять дрожь в ногах.

– Знаешь, что я ненавижу больше всего? – спросил он, как бы возвращаясь к прерванному недавно разговору. – Само понятие «крайняя враждебность в отношении человеческого тела». Возьмем, например, упитанного мужчину или дородную женщину и будем критиковать их за то, что они толстые. Таким образом, ты становишься «врагом человеческого тела». Знаешь, в чем здесь ошибка? Проблема рассматривается не в том ракурсе. В этом чертовом мире, где треть населения владеет всеми запасами еды, а две трети умирают от голода, – в том мире, где твоя дорогая компания зарабатывает миллиарды, создавая и внедряя новые технологии против ожирения, люди слишком глупы, чтобы понять, что они могут стать стройнее совершенно бесплатно – просто начав меньше есть, – в этом мире тучные люди воруют еду у худых, обрекая их на голодную смерть. Это мир, где ожесточенными врагами становятся те, кто критикует толстяков? Видишь, что все перевернулось с ног на голову?

Я достал контейнер и вдохнул немного порошка. Микроскопические гранулы, включившись в процесс метаболизма, стремительно ворвались во все системы моего организма. Подобно тому как огонь используют для тушения вырывающихся из нефтяной скважины языков пламени, дополнительная стимуляция оказала успокаивающее действие.

В воздух взметнулось белое облачко. Я закашлялся, театрально взмахнуЕ рукой, будто пытаясь разогнать его.

– Итак, тебе ничего не мешает уйти?

– Но я не властен над этим, – воскликнул он. – Черт, как приятно снова тебя видеть! Я не стремился к тому, чтобы управлять, – но как никто другой был заинтересован в этом. Движется буря, и она закружит все человечество, словно осенние листья.

– Кое-что из этого принадлежало компании, – решился я. – С юридической точки зрения, ты не имел права обнародовать информацию по некоторым протоколам, касающимся АДФ[95] и АТФ[96], поскольку к тебе они не имели отношения, не так ли?

– Весь материал, касающийся волос, был моим, – ответил он.

– Только хочу сказать, что…

– Конечно, но волосы…

На мгновение я задумался о вооруженном отряде солдат, стремительно приближающихся к нам сверху, об их массивных ботинках, подошвы которых с каждой минутой все ближе и ближе к нашим головам.

– То, что касается фотогальванических моментов теории, взаимодействия лизина и образования проводящих каналов внутри каждого отдельно взятого волоса, – твое. Но, имея все это, невозможно создать высокотехнологичную продукцию без участия АТФ.

Он пожал плечами.

– Ты рассуждаешь как юрист. Я хочу сказать, что ты рассматриваешь науку с точки зрения закона. Но это далеко не так. Ты не допускаешь, что есть моральное побуждение к действию, когда знаешь, что голод убивает население южноафриканских республик, невероятное количество людей умирает каждую неделю? – Вдруг его лицо просветлело. – Черт, несмотря ни на что, как приятно снова тебя видеть! Если бы я не обнародовал разработки компании, они бы выжали из этого все до последнего евро, а миллионы людей погибли бы. – Но чувствовалось, что в глубине души он уже не придает должного значения этой словесной перепалке. – Подожди, пока не покажу тебе все, – произнес он голосом, полным мальчишеского восторга, описав в воздухе правой рукой полукруг.

Где-то невдалеке раздался вой сирены. Приглушенный расстоянием, он напоминал кошачье мяуканье. Ник не обратил на это ни малейшего внимания, но несколько охранников вскинули головы, а один вышел посмотреть, что происходит.

Я почувствовал, как тревога и волнение захлестнули меня. Уверен, что предательство не относится к числу моих врожденных привычек. Оно причиняет столько неудобств. Мне было невыносимо находиться здесь. Капли пота, стекая со лба, застилали мне глаза.

– Прежние ритмы жизни меняются, – сказал Ник. – Сейчас все по-другому.

Я испытывал неудержимое желание заорать. Из последних сил, стиснув зубы, подавил этот порыв.

– Бесспорно, власть боится, – продолжал он. – Конечно, она мечтает остановить нас. Не дать нам освободить людей от нависшей угрозы голода. На протяжении долгих лет власть держала людей в постоянном страхе умереть от голода, тем самым порабощая их, добиваясь от них беспрекословного подчинения.

– Позволь сказать, – хриплым голосом произнес я, – насколько сильно мне нравились твои лекции на политические темы на втором курсе.

– Эй! – воскликнул он, то ли в притворном возмущении, то ли действительно разозлившись. Я был не в том состоянии, чтобы адекватно оценивать обстановку.

– Дело в том, что… – только и успел произнести я, как вдруг в одно мгновение все и произошло. С улицы послышался прерывистый стрекот винтовок. Внезапно я осознал, что высокочастотный шум. ровным гулом пронизывающий мой мозг последние несколько минут, на самом деле был настоящим звуком, а не просто звоном в ушах. В следующее мгновение он заполнил собой все окружающее пространство, дойдя до наивысшей точки. Над головой послышался страшный треск, и в образовавшемся на потолке разломе в облаке дыма и штукатурки появился огромный металлический нос летательного аппарата. Крыша просела от его тяжести, так что стены покачнулись и, словно в карточном домике, едва не сложились внутрь. Открылся люк, выпуская в помещение двух, трех, четырех вооруженных солдат – они ловко спрыгнули на пол, развернулись и открыли огонь. И последующие секунд двадцать только бесконечный грохот взрывов, стрекот пулеметных очередей и стойкий запах пороха – вот все, что я помню.

И непрекращающийся, пробирающий до мозга костей звук, словно сама вселенная мягко, но настойчиво водит огромным пальцем по краю винного бокала, все ускоряя и ускоряя темп.

Я моргнул несколько раз и оглянулся вокруг. В воздухе кружилась пыль, плотной завесой тумана скрывая окружающие меня предметы. Открытый металлический люк, словно распахнутый клюв огромной птицы, виднелся из разверзшегося потолка, наводя на мысль об авангардной металлической люстре. Полдюжины солдат, крепко сжимая свое оружие, стояли то тут. то там. На полу распростерлись тела убитых. Мне не хотелось пересчитывать, сколько их, или более пристально их рассматривать. Оказалось, что рядом со мной на диване сидел удивленно оглядывающийся Ник.

Я начал шевелить губами, пытаясь хоть что-то сказать ему, как вдруг осознал: либо я что-то произнес и сам не услышал этого, либо ни звука так и не вырвалось из моего приоткрытого рта.

Ник не смотрел на меня. Он дернулся вперед и приподнялся с дивана. Замер, встав на ноги. Из бокового кармана Ник достал небольшой предмет и, задумавшись на мгновение, взял его в правую руку. Сейчас я уже не помню, стояли ли солдаты в полном безмолвии или кричали что-то ему, эти воспоминания, увы, не сохранились. Белые облачка пыли и штукатурки медленно оседали вниз. Ник поднял пистолет, уверенно сжимая его в вытянутой руке. Как вдруг, словно по взмаху магической палочки фокусника, из его груди вырвались ярко-красные ленты, Ника резко отбросило назад, он перелетел через невысокую спинку дивана и приземлился спиной на пол. В тот же миг я понял, что произошло.

Возможно, он принял решение уйти из жизни, окруженный ореолом мученика, либо в самый последний момент, либо давно продумывал это и все рассчитал. Скорее всего, Спаситель не может донести до сознания людей свое учение каким-то иным способом. А быть может, на протяжении всей жизни находясь под защитой своего эго, он искренне верил, что в одиночку может справиться с полудюжиной солдат и стать героем дня. Честно говоря, я не знаю.

IX

Я был вынужден покинуть свой дом и скрываться во временных убежищах. Бесспорно, Иуда, подобно любому другому действующему лицу религиозной драмы, фигура святая и значительная. Но верующий человек (Кейт, вечерами перед сном преклонив колени, смиренно молится доброму Иисусу) может совершить ошибку, поддавшись искушению принять образ мыслей своего внутреннего Иуды. Никто не любил Ника так искренне, как я. И никто на свете не знал его так же хорошо. Но он всегда жил в достатке, и ни единый порыв его прогрессивного сознания или эгоистичного желания нести добро в этот мир не мог повлиять на неспособность на самом деле войти в жизнь обездоленных. Бедняки не хотят, чтобы их спасали. Даже бунтовщики и мятежники Индийской Федерации, даже голодающие австралийцы, даже они – если бы им стало это известно – не желают, чтобы богоподобный богатый человек перенес их на руках в новое царство. То, о чем они мечтают, гораздо прозаичнее. Они не хотят быть бедными. Это одновременно и очень просто, и очень сложно. Теория об удивительных свойствах волос, принадлежащая Нику, на самом деле была единственным способом раскрыть сущность классовых отношений. Согласно его утопии бедняки должны были превратиться – в буквальном смысле этого слова – в растительность земли. Зажиточные слои упрочили бы свои позиции в качестве «зоологии» по отношению к «ботанике» неимущих. Трудно представить себе что-то более разрушительное, поскольку в сознании людей в скором времени закрепилось бы, что это совершенно естественно и неизбежно, что богачи пасутся на полях бедняков, а те созданы для того, чтобы позволять совершать это. Даже не осознавая того, Ник трудился над тем, чтобы сделать бесправных граждан совершенно бесполезными, превратить их в траву, на которой будет кормиться денежная аристократия. Я любил его, но он творил зло. У меня не было выбора.

X

Вчера вечером, когда мы лежали в постели в моей новой квартире – очередном безопасном пристанище, предоставленном компанией, находившейся не-могу-сказать-где (хотя я платил арендную плату), Кейт сказала мне:

– Я была словно половинка убывающей луны. Но, подобно луне, я вновь возрождаюсь и становлюсь полной.

Я был удивлен. Эти слова не похожи на то, что она обычно произносила.

– Что-что, дорогая? – переспросил я. – Что ты сказала, любовь моя?

Но Кейт уже спала, плотно сомкнув свои алые губы, в тишине было слышно лишь ее ровное дыхание.