Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Свое первое произведение Морин Макхью опубликовала в 1989 году и с тех пор, несмотря на сравнительно небольшое количество работ, неизменно восхищает мир фантастики, заслужив репутацию одного из самых уважаемых современных авторов. В 1992 году ее роман «Чжан с Китайской горы» («China Mountain Zhang») стал одним из самых высоко оцененных и обсуждаемых, получив премию журнала «Locus» за лучший дебютный роман, а также премию «Лямбда» и премию Джеймса Типтри-младшего, оказался в числе финалистов «Хьюго» и «Небьюлы» и был включен газетой «New York Times» в число самых значительных книг года. Рассказ «Поезд Линкольна» («The Lincoln Train») принес писательнице премию «Хьюго». Другие произведения, в том числе романы «Половина дня – ночь» («Half the Day is Night»), «Дитя миссионера» («Mission Child») и «Некрополь» («Necropolis»), были приняты с таким же энтузиазмом. Яркие рассказы автора выходили в «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Starlight», «Eclipse», «Alternate Warriors», «Aladdin», «Killing me Softly» и других изданиях, а также представлены в сборнике «Матери и другие монстры» («Mothers and Other Monsters»). Вместе с мужем, сыном и золотистым, ретривером, по имени Хадсон писательница живет в городе Остин, Техас.

Этот рассказ переносит нас лет на десять вперед, в мир, где экономика потерпела крах. Неторопливая и глубоко искренняя история о женщине в обнищавшем обществе, которая пытается свести концы с концами и вместе с тем не растерять основные человеческие качества.

– Сеньора? – У моей обтянутой сеткой двери стоит перепачканный пылью мужчина – мигрант из Мексики. Собаки не слышали, как он подошел, зато сейчас зашлись яростным лаем, пытаясь исправить допущенную оплошность. Я сижу за кухонным столом, расписываю куклу и жду, когда таймер сообщит мне о том, что пора вынимать из печи готовые детали следующей.

– Гудзон, Эбби! – кричу я, но собаки не обращают внимания.

Мужчина делает шаг назад.

– Есть ли у вас работа? Я могу, прополка. – Он жестами помогает сделать речь доступной для понимания. Мужчина коротконог, с длинным туловищем. Вероятно, направляется к Великим озерам, где на территории США самый большой запас пресной воды и наиболее востребован сельскохозяйственный труд.

Из-за спины гостя виден мой участок земли, огороженный забором. Небо только начинает розоветь. В это время года я работаю, избегая жары: рано утром и поздно вечером. Видимо, в это же время мой гость путешествует.

Провожаю мексиканца туда, где он может зарядить телефон. Показываю ему цистерну и отправляю полоть.

По интернет-радио играет «(You’re So Square) Baby I Don’t Саге»[5]. Сегодня сорок пятая годовщина смерти Элвиса Пресли. Я иду в дом и наливаю мексиканцу тарелку фасолевого супа.

Странствующие рабочие с помощью специальных кодов оповещают себе подобных о том, где остановиться, а где лучше пройти мимо. Зубы обозначают скрягу. Треугольник с руками – домовладельца, у которого есть ствол, и он не прочь использовать его по назначению. Кошка – милая дамочка. Сегодня люди активно пользуются интернет-сайтами и по мере возможности просматривают новости с дешевых смартфонов. Почему-то я там оказалась в качестве «милой дамочки» или как они нынче это называют. Отсюда железная дорога проходит на восток, и здесь, возможно, поезда в последний раз замедляют свой ход перед большой сортировочной станцией в Белене. Люди поднимаются вдоль Рио-Гранде в надежде запрыгнуть на поезд.

Мне не по себе. Я бы с радостью покормила кого-нибудь, оставаясь неизвестной. Так просто быть довольной собой, вручая миску супа тому, кто, может, не ел несколько дней! Но я не горю желанием открыть столовую для мигрантов. Экономические трудности делают жизнь беженца непростой, от этого люди не становятся добрее и лучше, и мне кажется, что благодаря упоминанию на каком-то сайте я становлюсь уязвимей. Собаки могут сколько угодно захлебываться безумным лаем, только Гудзон – помесь бордер-колли и золотистого ретривера, а Эбби – метис черного лабрадора. Они славные псы, а не охранные собаки, и, чтобы понять это, не надо быть семи пядей во лбу.

Теперь я иногда просыпаюсь ночью, опасаясь, что кто-то забрался в дом. Эбби спит на другой стороне кровати, Гудзон – на полу. Безлунные ночи здесь темные как смоль, никому и в голову не приходит зря тратить электричество в это время суток. Дом у меня небольшой: две спальни, гостиная и кухня.

Я наклоняюсь, бужу спящего на полу Гудзона и шепчу:

– Кто там?

Эбби тоже просыпается и садится. Собаки ничего не слышат. Вместе со мной они идут по коридору в темную гостиную. Я вглядываюсь через окно в тенистый сад и жду, когда залают собаки. Часто в такие ночи я не могу снова уснуть.

Но человек, оказавшийся этим утром у моих дверей, прополол мой сад. Он принимает миску супа, несколько лепешек и горячо меня благодарит. Берет заряженный телефон и показывает мне фотографию женщины и ребенка.

– Моя жена и малыш, – говорит он. Я киваю, мне неинтересно знать о его семье, но не грубить же ему.

Заканчиваю работу над куклой. Я уже расписала ее, собрала все детали и вручную укоренила волосы. Малышка получилась более миловидной, чем хотелось бы. Покупатели моего сайта могут по своему желанию подбирать различные части кукол: черты лица, цвет глаз, положение рук. Стоимость комбинированной куколки составляет примерно двухнедельный заработок мигранта. Некоторые клиенты желают получить портретную куклу по фотографии и делают спецзаказ. В этом случае к стоимости добавляется ноль.

Я одеваю пупса, держа его за ножку. Когда Эбби, радостно и звонко лая, врывается в комнату, я вздрагиваю и встаю. Кукленок звучно стукается головой об пол, так что мужчина в ужасе ахает.

– Это кукла, – говорю я.

Не знаю, понял ли мигрант мои слова, но он все же догадывается. Прикрывает рот ладонью и нервно смеется. Поднимаю малыша с пола.

Я делаю гиперреалистичных пупсов, которые выглядят совсем как новорожденные. Однако сходство должно быть передано не совсем достоверно. Людям нравится, когда куколки чуть-чуть симпатичнее и немного совершеннее настоящих детей. Мне же по душе, если в них есть что-то странное, безобразное, как в живых новорожденных, с неким намеком на то, что онтология подытоживает филогенетику: человеческий плод зародился как одноклеточный организм и развивался в виде крохотной рыбки, до того как наконец принял форму млекопитающего. Теория о том, что развитие человеческого эмбриона воссоздает ход эволюции, конечно же, ошибочна. Но мне нравится, когда младенцы напоминают нам, что в действительности мы – животные, некогда древние и немного фантастические. Эдакие крохотные подменыши, поселившиеся в людских домах.

Также я охотно отождествляю приготовленную на День благодарения индейку с угощением из мяса динозавра, когда-то занимавшее почетное место на столе. Возможно, именно поэтому я живу одна.

– Que bonita[6], – говорит мексиканец, протягивая пустую тарелку.

– Gracias[7], – благодарю я. Беру тарелку и отправляю беженца восвояси.

Проверяю электронную почту, вижу заявку на спецзаказ – портретную куклу новорожденного. Это от пары, живущей в Чикаго, Рейчел и Элам Мазар. Мне кажется, что пишет мне именно Рейчел, но по электронным сообщениям сложно понять, кто набирает их на самом деле. Прилагается фото грудного младенца. Довольно странно. За последние три года это уже их третий заказ с той же фотографии. А куклы стоят дорого, особенно по спецзаказу.

После окончания художественной школы несколько лет я работала скульптором в компании по производству игрушек. В то время я занималась не куклами, а трансформерами, пришельцами и космическими кораблями из кинокартин. На моих игрушках выросло целое поколение мальчишек. Когда прошло увлечение космическими фильмами, компания уволила многих людей, в том числе и меня. Собственно, трещала по швам вся экономика. Мне еще повезло продержаться там долго. Затем я перебралась в Нью-Мехико. Мне нравилось это место, да и жить здесь дешевле. Попытала счастья во фрилансе, работала в гипермаркете. Жизнь моя, как и очень многих людей того времени, напоминала свободное падение. Я купила это ранчо, изъятое банком, в месте, где никто ничего не покупал, маленький домик, граничивший с ветшавшими, похожими на беззубые рты постройками. На это ушли мои последние сбережения. В качестве временной меры я начала делать кукол.

Я кое-как свожу концы с концами с помощью вырученных за кукол. денег и еды, которую выращиваю в огороде. И живу получше некоторых.

На вырученные за спецзаказ деньги я смогу заплатить налог на собственность. Воды в цистерне все меньше, до июньского муссона еще очень долго. А если этот год выдастся таким же, как прошлый, то дождей не хватит, чтобы заполнить цистерну. Можно заказать воду, только мне не хочется. Размещая информацию о спецзаказах, я думала о том, как бы раздобыть денег. Подсмотрела это на другом сайте по изготовлению и продаже кукол. Я просто скульптор. И я совсем не думала о том, почему люди делают спецзаказы.

Некоторые просили меня увековечить в пупсах своих собственных детей. Если бы маме взбрело в голову купить мою младенческую версию, меня бы это сильно встревожило.

Одна женщина сделала спецзаказ на саму себя. Она писала длинные электронные письма о том, каким самовлюбленным человеком была ее мать – настоящим монстром, и собиралась символически сама себя удочерить. Муж дамы был мэром одного калифорнийского города, поэтому она могла позволить себе запечатлеть свой младенческий образ. Ее воплощение вышло очень симпатичным, гораздо милее, чем она сама на фотографии. Дама не сделала мне замечания. Не знаю, поняла ли она это вообще. Ее письма были мне неприятны, и после я передала эту клиентку другому мастеру. Полагаю, эта женщина запечатлела себя и на других этапах детства.

Думаю, Мазары попадают в другую категорию. Я получала три заказа от родителей, потерявших малышей. Я говорила себе, что, возможно, в воссоздании умершего ребенка в кукле есть что-то утешительное. Получая такой заказ, я каждый раз серьезно думала об исключении этой услуги со своего сайта.

Выплата налога на собственность. Вода в цистерне.

Если чета Мазаров потеряла ребенка – не знаю, так ли это на самом деле, но вряд ли я ошибаюсь, – скверно, что им хочется получить точную копию младенца. Через год после первого заказа от Мазаров пришла заявка на вторую куклу. Я подумала, что Рейчел – если я переписывалась с ней – по ошибке отправила прошлое фото, и спросила, уверены ли они, что прислали нужное изображение? Пришел лаконичный ответ – они уверены. Тогда я написала, что в случае поломки могу починить куклу. На этот раз ответ был столь же кратким – они хотят, чтобы я выполнила заказ.

Я искала в Сети, но мне ничего не удалось узнать о Мазарах из Чикаго. О состоятельных людях нет информации в Интернете? Связаны ли они с организованной преступностью? Или просто вели уединенный образ жизни? Теперь третья кукла. На почту я не отвечаю. Пока.

Вместо этого я достаю ноутбук из ниши, где располагается печь для сушки кукольных деталей после росписи, втыкаю штепсель в розетку для подзарядки и убираю компьютер на полку выше уровня глаз. У меня есть части кукол, отлитые Тони в Огайо, – старые связи времен производства игрушек. Он изготавливает для меня медные кристаллизаторы и с помощью центробежного литья делает различные детали. Обычно спецзаказы единичны, поэтому Тони отсылает мне медный образчик головы, чтобы его не хранить. Я порылась в своих литейных формах и отыскала голову, сохранившуюся с прошлого раза. Ставлю на полку и смотрю на нее.

Я грубо леплю части тела куклы из глины, затем делаю гипсовый слепок с этого оригинала. Потом делаю восковой макет, который смотрится как некий викторианский памятник инфанты, скончавшейся от желтухи. Я изготавливаю воск по собственному рецепту – смешиваю покупной с парафином и тальком. Большинство мастеров подцвечивают его розовым, но мне нравится, как выглядят белые детали.

Я тщательно вылепливаю и полирую восковую модель. Хорошенько накую и отправляю Тони, он отливает медную форму. Процесс изготовления неприятен и токсичен, мне самой с этим не справиться. Для обычных кукол он делает небольшую партию в сто экземпляров из поливинилхлорида и отправляет мне. Медные формы хранятся у Тони, на случай если составные мне понадобятся еще. Для спецзаказов он высылает мне обратно отлитую голову и форму.

Все элементы находятся внутри, снаружи форма представляет собой всего лишь грубый контур. Головы младенцев ото лба до затылка длинные, личики у них крохотные и невыразительные, Они – удивительные и странные существа.

Около семи я слышу звук приближающегося грузовичка Шерри. Собаки вскакивают. Шерри и Эд живут в полутора милях вверх по дороге. Они держат маленькую ферму с дойными козами. Шерри на шестом месяце беременности, в Альбукерке она ездит на прием к акушеру. Ее отец работает в лабораториях Сандия, получает приличные деньги и оплачивает ее медицинскую страховку. До Альбукерке путь неблизкий, грузовичок старенький, и Эду не нравится отпускать жену одну. Поэтому я езжу вместе с Шерри, Заодно в городе мы покупаем продукты и заезжаем на ланч к ее маме.

– Ужасно жарко, – сообщает Шерри, когда я забираюсь в кабину маленького желтого грузовичка марки «тойота». – Как у тебя с водой?

– Все меньше, – отзываюсь я, зная, что у них есть колодец.

– Боюсь, как бы нам в этом году не пересохнуть, – говорит Шерри. – По-прежнему продолжается скулеж о водоносном пласте. Если придется покупать воду, уж и не знаю, что мы будем делать.

По происхождению Шерри китаянка – одна из тысяч девочек, удочеренных из Китая в девяностых и в начале двухтысячных годов. Она говорит, что, пытаясь изучать всякие китайские штучки, она обнаружила единственную национальную черту – непереносимость лактозы.

– Этим утром ко мне заявился мигрант, – рассказываю я.

– Что, накормила его? – спрашивает она, склоняясь в сторону рычага переключения скоростей, пытаясь его отыскать, и заставляет грузовик тронуться на первой передаче.

– Он прополол мой огород.

– Пока ты их кормишь, они не отвадятся.

– Как бродячие кошки, – соглашаюсь я.

Альбукерке никогда не был славным городком. Когда я приехала сюда, он представлял собой череду моллов и гипермаркетов, окруженных пригородом. Десять лет засухи со среднегодовой нормой выпадения осадков в четыре дюйма и меньше изрядно повредили городу, особенно после утраты прав водопользования по проекту «Сан-Хуан-Чама». В Альбукерке вода дорогая. Она оказалась невыгодна для многих компаний, в том числе и для «Интел». В длинной череде невзгод закрытие «Интел» оказалось ощутимым ударом.

В окрестностях много брошенных домов – владельцы не смогли расплатиться с ипотекой и просто оставили их стоять без окон, заваленные мусором. Кто мог, отправился на север в поисках воды. Оставшихся развал экономики вынудил переселиться в сдающиеся дома и квартиры, жить в машинах или с родственниками, прозябать прямо на улицах.

Но в доме родителей Шерри время как будто остановилось лет двадцать назад: гранитные столешницы, большой плазменный телевизор показывает сотни каналов, холодильник забит мясом и заморозками, кондиционер поддерживает благословенные 75 градусов по Фаренгейту[8]. Бренда, мать Шерри, – психолог с небольшой практикой, стройная женщина с красиво подстриженными седеющими волосами.

У Бренды есть одна из моих кукол, которую она купила, потому что я ей нравлюсь. Когда прихожу в гости, она мила и приветлива со мной, хотя это совершенно не подходит беззаботному, благоустроенному образу жизни Бренды.

Мне никогда не доводилось слышать, чтобы Бренда нелестно отозвалась об Эде. Могу только предполагать, что они с Кайлом желали союза Шерри с кем-нибудь более благополучным, работающим в Лос-Аламосе, Сандии или в университете, с кем-нибудь, располагающим государственными пособиями, например медицинской страховкой. С другой стороны, Шерри всегда была оторвой и, по словам Бренды, «примерила на себе амплуа лесбиянки». Как будто быть лесбиянкой – это что-то вроде членства в Корпусе мира. Невозможно заставить собственное дитя полюбить того, кто вам нравится. Вот бы мне найти мужчину из Лос-Аламоса! И больше того, вот бы я сама смогла получить работу в Лос-Аламосе или университете. Я, а также половина Альбукерке.

Шерри заходит в дом. Ее волосы неровно подстрижены с помощью зеркала. Она шумная и уютная. Живот небольшим плавным изгибом выступает под синей футболкой из шерсти румательских коз. Бренда ловит каждое ее слово, зная о трудностях ведения козьего хозяйства, справляется об Эде и грузовике, а заодно кормит нас ланчем.

Раньше я думала, что жизнь, строящаяся на вдумчивом либерализме, является и моим неотъемлемым правом. Потом поняла: моему поколению было суждено родиться в занимательное время.

Я сижу в приемной акушера и стараюсь не уснуть. Бренда досыта накормила меня цыпленком, бутербродом с сыром и кукурузной похлебкой. Листая журнал «People Magazine», я наткнулась на статью о Томе Крузе – он проходил курс терапии по восстановлению, которая продлит его жизнь лет на сорок. В следующей публикации говорится о доме какого-то музыканта, оснащенном современной роскошью: новейшими технологиями, позволяющими затемнять стекла окон и менять цвет стен прикосновением руки, распознавать, тепло тебе или холодно, и поддерживать комфортную температуру в помещении. Также в статье идет речь о любви этого музыканта к антиквариату из Турции и России. Другая публикация рассказывает о женщине, посвятившей всю жизнь помощи людям из Сибири, которые больны СПИДом.

Разговаривая по мобильному, Шерри выходит из кабинета врача. Я слышу половину ее беседы с матерью. Доктор сказал, что при наличии медицинской страховки ей бы сделали положенный на этом сроке беременности ультразвуковое исследование.

– Этот малыш, – говорит Шерри, положив руку на живот, – наполовину крепкий китаец-крестьянин, и с ним все отлично. – Они решают подождать с УЗИ еще месяц.

Шерри уверена, что носит мальчика, а Эд не сомневается: родится девочка. Он напевает животу песню Дэвида Боуи «China Doll»[9], чем почему-то совершеннейшим образом выводит из себя Шерри.

По дороге домой мы останавливаемся, чтобы запастись рисом, бобами, мукой, сахаром и кофе. Все это можно приобрести и в Белене, только в «Клубе Сэма» – дешевле. У Шерри есть членская карточка, половину взноса оплачиваю я. Шерри рассчитывается картой за наши покупки, а я возвращаю ей деньги в машине. Кассирам, наверное, известно, что мы делим членство на двоих, но им все равно.

Дорога домой очень утомительна. Кондиционер сломан, и в грузовичке невыносимо душно. Но вот показываются деревья – мы приближаемся к долине.

Подъезжая к ранчо, мы видим распахнутую парадную дверь.

– Кто здесь? – удивляется Шерри.

Эбби бегает по палисаднику. Признав грузовик, заливаясь лаем и отчаянно виляя хвостом, псина со всех лап мчится нам на встречу. Я выхожу из машины и иду к дому. Собака обгоняет меня, но потом возвращается, явно не желая заходить одна, и снова семенит к двери.

– Гудзон! – зову я второго пса, хотя знаю: если дверь открыта, он наверняка воспользовался этим, пошел побродить и потерялся. Повсюду разбросаны вещи. Валяются диванные подушки, содержимое кухонных ящиков, задняя дверь распахнута. Я иду туда и, надеясь на чудо, зову собаку. Задние ворота тоже открыты.

Из-за моей спины доносится предостережение Шерри:

– Не ходи туда одна!

– Собаки нет, – говорю я.

– Гудзона? – уточняет она.

Я выхожу на задний двор. Зову пса, но его нигде нет. Некоторые собаки, такие как Эбби, всегда держатся поближе к дому. Но Гудзон не из их числа.

Мы с Шерри обходим весь дом. Никого. Я вхожу в мастерскую. Ящика с инструментами нет, зато вор не заметил закрытого ноутбука, стоящего на верхней полке.

Должно быть, это сделал тот парень, которого я накормила супом. Он мог остаться неподалеку пережидая дневную жару, и увидеть, как я уезжаю.

Я запираю ворота, заднюю дверь и мастерскую. Эбби льнет ко мне, собакам не нравится, когда что-то не так.

– Давай поищем его, – предлагает Шерри.

Мы с Эбби залезаем в ее грузовичок и час ездим по проселочным дорогам, высматриваем и зовем Гудзона, но его нигде не видно. Нам звонит Эд, муж Шерри. Он заявил в руководство округа, и дома меня ожидает следователь, готовый взять у меня показания. Мы входим в дом, и я перечисляю пропажи. Кажется, украдено не так уж и много, в основном инструменты. Шериф говорит, что обычно грабители ищут деньги, оружие, ювелирные украшения. Все кредитки и мобильный телефон были при мне. Дорогих украшений и оружия у меня нет.

Я рассказываю шерифу о мигранте, который приходил утром. Он говорит, что ворваться ко мне мог и этот мигрант, и кто угодно. Мне кажется, мы никогда этого не узнаем. Шериф обещает дать объявление о пропаже собаки.

Когда все уехали, уже стемнело, и я принялась за уборку. Подняла подушки, разложила их на диване, собрала с пола столовые приборы и поместила их под горячую воду. Эбби поскуливала у задней двери, но выйти боялась.

Внезапно я понимаю, что пропала кукла, над которой я работала. Зачем он украл куклу? Продать ее он не сможет. Полагаю, он сделал это, чтобы отправить домой для своего ребенка с фото. Или для жены, у которой есть настоящий ребенок и которая, вне всякого сомнения, куда менее сентиментально относится к младенцам, чем большинство моих клиентов. Пропала пара недель работы, не целых рабочих дней, конечно, но расписывание, ожидание, пока высохнет этот слой, и наложение следующих…

Снова скулит Эбби, Гудзон где-то там, в темноте. Потерявшиеся собаки слабо приспособлены к условиям пустыни. А там водятся ядовитые змеи. Я опускаюсь на пол, обнимаю Эбби за шею и плачу. Я не смогла его защитить. Да, я глупая женщина, которая до безумия обожает своих собак. Но они все, что у меня есть.

Я не могу уснуть, всю ночь прислушиваюсь к самым тихим звукам. Меня тревожит отсутствие денег. Будет непросто возместить украденные инструменты.

На следующее утро я наношу первый слой краски на новую куклу, которой заменила похищенную. Я решила заняться тем, чего обычно предпочитаю не делать. Через Интернет я могу продавать не только пластиковых кукол. Начинаю вылепливать глиняную заготовку для фаллоимитатора.

За последние пару лет компании определенного плана, которые видели моих кукол в Интернете, не раз предлагали мне подумать насчет изготовления дилдо. Сделать натуралистичный пенис ничуть не сложней, чем детские ручонки. И даже проще. Заказать у Тони я не могу, он не станет делать фаллоимитаторы. Но несколько лет назад они получились у меня при комнатной температуре из медицинского силикона. Я сама смогу сделать формы, отливать небольшими партиями и вручную доводить до совершенства. Надеюсь, что люди готовы платить за новизну, когда дело касается секса.

Мне не особо нравится делать кукол, но не могу сказать, что мне это не по вкусу. Фаллоимитаторы же, напротив, вгоняют меня в тоску. Не думаю, что в их использовании есть что-то плохое, дело совсем не в этом. Просто… не знаю. Я не собираюсь бросать кукол.

Еще я ответила паре из Чикаго, что возьмусь за их спецзаказ и в третий раз сделаю ту же самую куклу. Затем приступаю к уборке на кухне. Звонит Шерри, чтобы узнать, как у меня дела, и я рассказываю ей о дилдо. Она хохочет.

– Тебе давно нужно было заняться этим, – говорит она. – Ты бы уже озолотилась.

Я тоже смеюсь. И после разговора чувствую себя немного лучше.

Сегодня отметка термометра превысила 100 градусов[10]. Стараюсь не думать, что Гудзон без воды или попал в беду. Пытаюсь сконцентрироваться на кровеносных сосудах полового члена, расположенных под головкой (я делаю обрезанный пенис). Вдруг звонит мобильный, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Слышу мужской голос:

– Тут у меня собака с вашим номером на ошейнике. Вы потеряли?

– Золотистый ретривер? – уточняю я.

– Ага.

– Его зовут Гудзон. Спасибо вам! Спасибо! Сейчас приеду за ним.

Хватаю кошелек. У меня пятьдесят пять долларов наличными. Не очень много в качестве вознаграждения, но больше у меня нет.

– Эбби! – зову я. – Пошли, девочка! Поехали за Гудзоном!

Она вскакивает, растерянная, но взволнованная моим голосом.

– Поедем кататься? – спрашиваю я.

Мы забираемся в древнюю красную «Импрезу». Машина не слишком надежна, но нам недалеко ехать. Следуя указаниям GPS-навигатора, мы с лязгом преодолеваем мили скверной грунтовой дороги и оказываемся у выгоревшего на солнце трейлера. Вокруг полно всякого хлама: старое кресло, лежащий на боку стул со сломанной ножкой и светлый старый стол для пикника с белой неокрашенной внутренней частью, напоминающей шрам. Еще – старый зеленый холодильник и целая батарея пустых бутылок по сорок унций. Откровенно говоря, увидев это местечко, я готова была предположить, что владелец гонит денатурат. Но пожилой мужчина, открывший дверь трейлера, оказался просто стариком в бейсболке. Вероятно, он живет на пособие социального обеспечения.

– Меня зовут Ник, – сообщает мужчина.

Несмотря на жару, он одет в клетчатую рубашку с длинными рукавами. У старика темная от загара кожа, а двойной подбородок делает его похожим на индюка.

Я представилась и показала на машину:

– Это Эбби, она у нас умная и осталась дома.

Внутри трейлера темно и пахнет старостью. Диваны покрыты дешевыми покрывалами, на одном из них красуется сине-белый рождественский снеговик. Снаружи поблескивает под палящим солнцем кустарник. Гудзон лежит у раковины и, завидев нас, встает.

– Он трусил по дороге, – рассказывает Ник. – Увидел меня и подошел.

– Я живу выше по реке, между Беленом и Джаралесом, – говорю я. – Кто-то ворвался в мой дом, оставил двери нараспашку, и пес отправился побродить.

– Вам еще повезло, что собак не убили, – замечает Ник.

Я нащупываю кошелек со словами:

– Вот ваше вознаграждение.

На что он отмахивается:

– Нет, вот только не надо, – говорит он и объясняет, что ничего не сделал, просто нашел мой телефон на брелоке и дал собаке попить. – У меня всю жизнь были собаки. И я был бы рад, если бы мне точно так же кто-нибудь позвонил.

Я заверяю старика, что для меня это важно, и энергично сую ему деньги. Гудзон, вывалив из пасти язык, прижимается к моим ногам, чтобы я его приласкала. Он хорошо выглядит, просто утомился.

– Присядьте на минутку. Вы так долго ехали. Извиняюсь за беспорядок. Ко мне заезжал внук моей сестры вместе с друзьями, они все так и побросали, – машет он рукой, указывая на хлам и бутылки.

– Я не могу оставить вторую собаку на жаре, – говорю я, желая поскорее уйти.

– Заведите ее внутрь.

Мне не хочется оставаться, но я благодарна старику, поэтому я привожу Эбби в трейлер. Ник похлопывает ее и рассказывает мне, как жил здесь с тех пор, как ему исполнилось двадцать. Он – сторонник свободы, не доверяет правительству и, уж конечно, не собирается верить властям штата Нью-Мехико. По его мнению, наш штат – самая настоящая банановая республика, только без причудливой униформы, столь любимой диктаторами третьего мира. Потом он говорит о том, как хорошо, что Гудзона не подобрали и не сделали псиной для травли те, кто выращивают зверюг для собачьих боев. И о том, как в отместку за развал Советского Союза российские шпионы разрушили американскую экономику.

Половина того, что он говорит, – полная чушь, остальное – неправда. Но передо мной одинокий старик, живущий посреди пустыни, который вернул мне пса. И меньшее, что я могу сделать для него, – это выслушать.

Где-то неподалеку зачихал какой-то слабосильный мотор. Затем донесся звук еще парочки таких же. Похоже на маленькие мотоциклики, на которых ездят дети. Ник выглянул наружу, и его глаза сузились.

– Явился внучок моей сестры, – говорит он. – Чтоб его!

Эбби скулит. Старик стоит и смотрит в пустыню через щели решетчатых жалюзи.

– Проклятье! С ним его дружки, – говорит Ник. – Забирайте собак, только ничего им не говорите, ладно? Просто идите к машине.

– Гудзон! – зову я и пристегиваю к ошейнику поводок.

К трейлеру в клубах пыли подъезжают четверо мальчишек. Они заметили мою машину и явно сгорают от любопытства. Парни одеты в комбинезоны оранжевого и оливкового цветов, которые носят в тюрьме. Только рукава оторваны, и штанины обрезаны над коленями. У одного из хулиганов руки расписаны татуировками.

– Эй, Ник! – кричит тот, что с татуировками. – Новая подружка?

– Тебя это не касается, Итан.

Сам парень темнокожий, но глаза у него светло-голубые, как у сибирского хаски.

– Вы социальный работник? – спрашивает у меня мальчишка.

– Я сказал: не твое дело, – обрывает его Ник. – Леди уже уходит.

– Если вы из социальной службы, значит должны знать, что старикашка Ник – сумасшедший, нельзя верить ни единому его слову.

Тут вступает другой парень:

– Вовсе она не соцработник, у тех собак не бывает.

Миновав ступеньки, я иду к машине. Мальчишки сидят на своих байках, и, чтобы добраться до «Импрезы», мне приходится обходить их. Гудзону хочется получше их рассмотреть и обнюхать, он сильно тянет, но я крепко держу его на коротком поводке.

– Что-то вы нервничаете, леди, – замечает мальчишка с набитыми «рукавами».

– Отстань от нее, Итан, – еще раз говорит Ник.

– Ты вообще заткнись, дядя Ник, не то задницу надеру, – рассеянно бросает парень, не сводя с меня глаз.

Ник не отвечает.

Я тоже ничего не говорю, сажаю собак в машину и уезжаю.

Наша жизнь опять идет своим чередом. Пришел ответ на мое письмо о фалломитаторах. За комиссионные парень из Монтаны готов предоставить мне право продажи на своем секс-сайте. Я подготавливаю несколько разных моделей, в том числе ту, которую я расписала так же натуралистично, как кукол-младенцев. Вначале я накладываю базовое покрытие, затем рисую вены. Высушиваю. Затем наношу полупрозрачный слой краски и снова высушиваю. Всего шесть слоев. Затем покрываю дилдо силиконом, иначе при подобном использовании краска вряд ли будет держаться долго. Я ставлю на сие творение изрядную цену и называю спецзаказом. Одновременно я занимаюсь вторым проектом – куклой для пары из Чикаго. Я отправила форму Тони, и он отлил мне третью голову, которую тоже надо покрывать слоями краски. Иногда части моих творений сохнут совсем рядом.

Сейчас бизнес мой продвигается неспешно, поэтому я уделяю каждому изделию больше времени. Я всегда работаю тщательно, особенно над спецзаказами.

Полагаю, если кто-то готов выложить такие деньги, то кукла должна быть сделана наилучшим образом. Мастерю пупса легко и быстро, наверное, потому, что делаю его не в первый раз. Вспоминаю предыдущего, которого украл у меня вор. Не знаю, отправил ли он его жене и дочери в Мехико. Скорее я готова предположить, что он продал его через сайт вроде «еВау», – хотя я посматривала выставленных на продажу кукол и свою не нашла.

Эта моя кукла – сиротка. Она исполнена печали. В ней живет горечь большой потери. Помню, какой страх меня обуял, когда Гудзон бродил неведомыми тропами в пустыне. Я представляю себе Рейчел Мазар, которую терзает утрата ребенка. Сжатые крохотные кулачки куклы светятся фарфоровой бледностью. Голубые вены на висках словно узор из едва видимых синячков. Закончив куклу, я тщательно ее запаковываю, как и другие заказы, и отсылаю.

Дилдо появляются на интернет-сайте. Натуралистичный фаллос в вертикальном положении красуется у меня в мастерской, такой напыщенный, сочного розово-фиолетового цвета. Он стоит на полке, как настоящий трофей, и влажно поблескивает верхним покрытием. На протяжении многих лет я делала исключительно кукол, и после них изготовить дилдо оказалось даже забавно. Он выглядит как объект восхищения и вместе с тем оскорбления. Честно говоря, я не считаю его аморальнее кукол. В фаллоимитаторе есть нечто откровенное. Что-то гораздо более ясное и внятное, нежели кукла, специально сделанная похожей на мертвое дитя. Нечто значительно менее запутанное.

Никто не заказывает дилдо. Ночью я лежу без сна и размышляю о налогах на недвижимость. Отец у меня умер. Мать живет в льготном доме для престарелых в городе Колумбус. Долгие годы я не виделась с ней, при нынешних ценах на путешествия это нереально. Моя машина туда не доедет, а ни один из моих знакомых больше не может позволить себе авиаперелет. Я, конечно, не могу жить с ней. А стоит мне только появиться, мама тут же лишится крыши над головой. Если я не заплачу налоги и лишусь дома, где мне жить – в машине? Похоже на начало конца. Может, Шерри и Эд возьмут собак. Получив деньги за спецзаказ, я смогу на некоторое время вздохнуть с облегчением. Господи, спасибо Тебе за Мазаров из Чикаго! Сколь бы безумны ни были их мотивы, платят они оперативно и через Интернет. Это даст мне возможность купить новые инструменты.

Мне по-прежнему не спится по ночам. И вместо того чтобы вложить оставшиеся деньга в оплату долга, я внесла часть суммы за девятимиллиметровый пистолет. Его нашел для меня Эд. Я даже не знаю, где взять оружие.

Шерри заехала за мной на грузовичке и привезла на козью ферму. У Эда есть несколько ружей и старый револьвер, который некогда принадлежал еще его отцу. Когда мы подъехали к дому, он на заднем дворе покрывал креозотом новые столбы изгороди, но с радостью зашел с нами в дом.

– Итак, ты сдалась, – ухмыляется он. – Перешла на темную сторону.

– Верно, – соглашаюсь я.

– Что ж, это славное оружие для самообороны, – говорит он. У Эда седеющие короткие волосы. Он совсем не похож на владельца оружия. Скорее, на продавца мобильных телефонов из местного торгового центра. И Эд вовсе не напоминает того, кто может захотеть жениться на Шерри или разводить коз. Однажды он рассказал мне, что получил ученую степень по антропологии, а в этой области сложно устроиться на работу.

– Предложи ей что-нибудь холодное! – кричит его жена из ванной комнаты. Беременная Шерри не может проехать и двадцати минут в тряском грузовике, чтобы не пописать.

Эд приносит мне холодный чай, берет револьвер, проверяет, есть ли в нем патроны, и вручает мне. Объясняет, что первым делом мне нужно всегда смотреть, заряжено оружие или нет.

– Ты только что это сделал, – говорю я.

– Ага, – кивает он. – Но, может, я идиот. Всегда следует проверять.

И он показывает мне, как это делать.

Револьвер совсем не такой тяжелый, как я себе представляла. Я уже не раз замечала: когда думаешь, что нечто изменит твою жизнь, на деле обычно это не так. Позже Эд выходит вместе со мной на задний двор и учит стрелять. А я вовсе не удивляюсь тому, что не принимаю это за забаву.

И, как гром среди ясного неба, письмо от Рейчел Мазар из Чикаго: «Я пишу вам с целью узнать, имеете ли вы личные или деловые отношения с моим мужем, Эламом Мазаром. Если вы не ответите, я готова поручить последующую переписку моему адвокату».

Я в смятении, не знаю, что предпринять. Как ни странно, проверяю пистолет, который храню в прикроватной тумбочке. Мне предложили поработать няней. Когда у Шерри родится ребенок, полагаю, мне придется убрать пистолет подальше. Только зачем он тогда?

Пока я нахожусь в замешательстве, звонит мобильный телефон. Это Рейчел Мазар.

– Мне нужно, чтобы вы объяснили ваши отношения с моим мужем, Эламом Мазаром, – говорит она. Судя по голосу, она образованна, проскальзывает искорененный региональный акцент, что говорит об окончании пристойного колледжа.

– Мои отношения? – переспрашиваю я.

– Ваш электронный адрес был забит у него в телефоне, – холодно объясняет миссис Мазар.

Может, Элам умер? Ее слова звучат так, словно все кончено.

– С вашим мужем я не знакома. Просто он покупал кукол.

– Что покупал? – переспрашивает теперь она.

– Кукол, – повторяю я.

– Кукол?

– Да.

– То есть… эротических кукол?

– Нет. Младенцев. Кукол ручной работы.

Она явно ничего не понимает, отчего в моем мозгу роится множество странных мыслей. У кукол нет отверстий. Фетиш? Я называю ей свой сайт, и она находит его.

– Он делал спецзаказы, – говорю я.

– Но они стоят пару тысяч долларов! – удивляется Рейчел.

Недельная зарплата для кого-то вроде Элама Мазара, полагаю. Несмотря на то что он работает где-нибудь в химчистке, мне он представляется профессионалом.

– Я думала, этих кукол он дарил вам, – признаюсь я. – Полагала, что вы потеряли ребенка. Порой те, у кого случилось такое несчастье, делают у меня заказы.

– У нас детей нет, – сообщает она. – Мы их никогда не хотели. – В навалившейся тишине я слышу, насколько она ошеломлена. – Боже мой!..

Ритуалы сатанистов? Что-то странное и оскорбительное?

– Та женщина сказала мне, будто он ей говорил, что потерял ребенка.

Не знаю, что тут скажешь, поэтому просто жду.

– Мой муж… а в ближайшем будущем бывший муж, – продолжает она, – явно заводил романы на стороне. Одна из его женщин связалась со мной и рассказала, что он говорил, будто у нас был ребенок, который умер, и теперь мы женаты только номинально.

Я колеблюсь. Не знаю, имею ли я законное право рассказывать о делах с ее мужем. С другой стороны, я получала письма, подписанные именами и мужа, и жены.

– Он купил три куклы, – говорю я.

– Три?

– Не сразу. Примерно по одной в год. Те, кто хочет сделать спецзаказ, прилагают фотографию. Он присылал всегда один и тот же снимок.

– О! – восклицает она. – Узнаю Элама. Он очень консервативный. На протяжении пятнадцати лет он пользуется одним и тем же шампунем.

– Мне это показалось странным, – замечаю я. Не могу удержаться, чтобы не спросить: – Как вы думаете, что он с ними делал?

– Полагаю, с их помощью извращенец добивался сочувствия у женщин, – сквозь зубы процедила она. – Думаю, он расчувствовался по отношению к куклам. Может, даже сам наполовину уверовал в то, что у него действительно была дочь. Или в моей вине в том, что у нас не было ребенка. Мы никогда не хотели детей. Никогда.

– Наверное, многие мои клиенты предпочитают скорее лелеять мечту о ребенке, чем на самом деле его родить, – рассуждаю я.

– Не сомневаюсь в этом, – соглашается Рейчел. – Благодарю за уделенное мне время. Извините, что потревожила.

Так странно – и вместе с тем настолько банально. Пытаюсь представить себе, как он показывает куклу какой-то женщине и рассказывает ей, что именно таким было его умершее дитя. Как это могло работать?

У меня начинают заказывать фаллоимитаторы. Я получаю два заказа на кукол, плачу за кредит и кое-как справляюсь с налогом на имущество. Теперь мне не придется жить в машине.

Как-то вечером, когда я работаю в саду, Эбби и Гудзон лают у задних ворот.

Я встаю с коленей, тело ломит, но я бреду в дом, захожу в спальню, где хватаю с прикроватного столика свою девятимиллиметровку. Он не заряжен, сейчас мне это кажется ужасно глупым. Пытаюсь сообразить, нужно ли мне его заряжать. Руки дрожат. Несомненно, просто пришел кто-то, кому охота получить еду и подключиться к розетке, чтобы зарядить аккумулятор. Решила, что боюсь вставлять патроны, к тому же во дворе две собаки. Пошла к задним воротам с пистолетом в руке, дуло смотрит в землю.

У дверей стоят двое похожих, как братья, черноволосых индейца с челками, по прямой линии обрезанных прямо над бровями.

– Леди, – говорит один, – можно мы работать у вас за еду?

Тут они замечают у меня в руке пистолет, и лица у них вытягиваются.

Собаки прыгают рядом.

– Я дам вам что-нибудь поесть, и вы уйдете, – предлагаю я.

– Уходить, – соглашается тот, кто начал беседу.

– Меня ограбили, – объясняю я.

– Мы вас не грабить, – заверяет он. Взгляд у него прикован к пистолету. Его товарищ делает шаг назад, смотрит на ворота, а затем на меня, словно прикидывая, стану ли я стрелять, если он побежит.

– Знаю, – киваю я. – Но кто-то пришел сюда, я накормила его, а он меня обокрал. Вы расскажете всем, чтобы никто сюда не ходил, хорошо?

– Хорошо. Мы уходить.

– Скажите людям, чтобы сюда не ходили, – повторила я. Дам им что-нибудь поесть и взять с собой. Терпеть не могу все это. Вот двое молодых мужчин в чужой стране, которые голодны и ищут работу. Запросто может статься так, что я буду спать в машине. Стану бездомной. И захочу, чтобы кто-нибудь пожалел меня.

Я просто боюсь.

– Гудзон! Эбби! – сурово прикрикиваю я на собак, и оба мужчины вздрагивают. – Домой!

Собаки плетутся за мной и не понимают, что они сделали не так.

– Если хотите есть, я вам что-нибудь дам, – снова говорю я. – Расскажите всем, чтобы не приходили сюда.

Похоже, они не понимают меня, медленно пятятся, затем разворачиваются и быстро выходят за ворота, закрывая их за собой.

Я опускаюсь прямо на землю там, где стояла, колени дрожат.

Ранний вечер, в синих небесах висит луна. Через забор мне видны кусты и пустыня – беспощадная земля, в которую, наподобие окаменелых хребтов апокалипсических зверей, врываются горы. Ландшафт вполне подходящий для сумасшедших банд мутантов, рассекающих по окрестностям на убогих машинах. Этнических пережитков Америки с размалеванными физиономиями, заплетенными в косы волосами, украшениями из блестящих СD-дисков и зажигалок, добытых из руин цивилизации. Пустыня по-байроновски чрезмерна в своих крайностях.

Тех двух парней я не вижу. Нет никого в мехах, с раскрашенными синим лицами, оседлавших багги, собранных из мотоциклов и увешанных черепами врагов. Там всего-навсего парочка ребят из Никарагуа или Гватемалы в футболках и джинсах.

И я сижу и смотрю, как темнеет в пустыне, восходит луна, а в руке у меня – незаряженный пистолет.