Лукьяненко

Глава первая

В начале мая 1972 года в институт из Пакистана пришло любопытное письмо. Его автор, адвокат и вместе с тем фермер Мохд Ахмаль Хан писал Павлу Пантелеймоновичу о том, что однажды, просматривая ежемесячник «Советский Союз», встретил статью о том, что в СССР академиком Лукьяненко создано два новых высокоурожайных сорта пшеницы — Аврора и Кавказ. И далее продолжал: «Мне трудно найти подходящие слова, чтобы выразить мое уважение к Вашему труду и к тому, сколько пота пролито Вами, чтобы создать такие сорта. Это огромный вклад в решение проблемы питания человечества. Научные работы подобного размаха, проводимые во всем мире такими людьми, как вы, позволяют устранить угрозу голода и голодной смерти, которая стоит сейчас перед человечеством. Я совершенно уверен, что благодаря таким людям, как Вы, страждущее человечество в будущем не столкнется с угрозой голода. Вы открыли новые горизонты для развивающихся стран и их страждущих масс».

В конце было сказано: «Сам я мелкий фермер с 30 га земли. Для меня было бы большой честью, если бы Вы были так любезны и в знак дружбы между народами Пакистана и СССР прислали мне через Ваше посольство или другим путем десять килограммов семян каждого из сортов Авроры и Кавказа. В моей стране они получат новое имя — сорт «Лукьяненко».

Пакистанец просил дать ему рекомендации о сроках посева, наиболее подходящих для возделывания, почвах, удобрениях, режиме орошения для краснодарских пшениц.

Поблагодарив его за любезное письмо и столь благожелательный отзыв о своей работе, Павел Пантелеймонович писал: «Действительно, селекция играет важную роль в обеспечении человечества продуктами питания. Однако универсальных сортов, которые бы в одинаковой степени в любых природных условиях проявили бы свою высокую продуктивность, не существует. Поэтому и наши новые сорта озимой пшеницы Аврора и Кавказ, дающие у нас очень высокие урожаи зерна, для условий Западного Пакистана могут оказаться мало приспособленными».

Действительно, для тех мест, где живет адвокат, озимые, довольно позднеспелые, сорта не подойдут: ведь там испокон веку сеют яровые. Аврору и Кавказ же следует высевать только осенью. Потом, возможно ли там применение орошения, будут ли внесены высокие дозы удобрений. «К тому же наши сорта имеют красную окраску зерна, — думал Павел Пантелеймонович, — а у них предпочтительны белозерные сорта». И все же он решает удовлетворить просьбу и в знак дружбы между нашими народами отправляет по десять килограммов озимой пшеницы Аврора и Кавказ.

Вскоре семена были отосланы из института в Пакистан. Павел Пантелеймонович хорошо знал от иностранных аспирантов из Африки и Азии о проблемах питания, существующих в развивающихся странах. Не за горами время, думал он, когда все человечество вынуждено будет наконец-то объединить свои усилия, чтоб взяться за ликвидацию угрозы голодной смерти от неурожаев.

Еще в первых числах февраля и в конце марта Павел Пантелеймонович получил письма из Соединенных Штатов. Они были написаны доктором Джонсоном из университета в штате Небраска. В них сообщалось о том, что с 5 по 10 июня 1972 года в Анкаре будет проходить международная конференция по озимой пшенице. Павла Пантелеймоновича пригласили принять в ней участие. Из Турции американский профессор собирался заехать на неделю в Краснодар — его интересуют работы по селекции озимой пшеницы.

В начале марта Лукьяненко приехал в столицу Турции. Доклад, сделанный им в Анкаре, назывался «Некоторые итоги селекции озимой пшеницы в СССР и тенденции дальнейшего ее развития». Много внимания в нем было уделено проблеме зимостойкости. Вопрос этот представляет немалый интерес, так как и на территории СССР в зонах возделывания озимых пшениц нередки годы с бесснежными и морозными зимами, когда температура в узле кущения понижается до —24, — 28 °C. А это приводит к гибели растений.

Поэтому советская селекция, отмечал Павел Пантелеймонович, ищет пути дальнейшего повышения зимостойкости озимой пшеницы. На очереди дня стоит задача создания потенциала зимостойкости, который бы выходил за пределы вида мягких пшениц. Уже многие годы селекционеры всего мира пытаются соединить свойства пшеницы с зимостойкостью ржи.

Павел Пантелеймонович отметил, что селекция озимых пшениц в последние годы достигла несомненного прогресса. Совсем недавно еще потолок урожайности был 25 центнеров с гектара, теперь же не редкость урожаи до 65 центнеров с гектара.

В наши дни международное сотрудничество играет важную роль в деле дальнейшего прогресса в области селекции пшеницы. Поэтому, подчеркнул в своем докладе Лукьяненко, крайне важно расширение такого сотрудничества. Проведение международных испытаний озимых пшениц, инициатива которых принадлежит Джонсону, по мысли Павла Пантелеймоновича, является одной из полезных форм этого сотрудничества.

На конференции в Анкаре, проходившей в сугубо деловой атмосфере, ее участники с большим вниманием отнеслись к докладу профессора Джонсона. Это было сообщение на тему «Изучение питательных свойств пшеницы в университете штата Небраска». Он говорил о том, что в мировой коллекции пшениц департамента сельского хозяйства США имеется 12 тысяч образцов мягкой пшеницы с содержанием протеина в зерне от 7 до 20 процентов, но что количество лизина в зернах пшеницы недостаточно с точки зрения потребностей организма в нем. И все же профессор Джонсон был настроен оптимистически. Он считал, что высокая урожайность зерна и высокое содержание протеина являются в определенных пределах совместимыми признаками.

Что же касается международного питомника по сортоиспытанию озимых пшениц, то он был организован по инициативе профессора Джонсона с целью изучения адаптации сортов озимой пшеницы в различных широтах, при различной долготе дня, дозах удобрений, влаги, поражаемости болезнями. Этим путем организаторы питомника пытались выявить лучшие сорта пшеницы, которые можно было бы рекомендовать к использованию в практической селекции. Особое внимание обращалось на гены, контролирующие высокое содержание лизина и протеина. Одна из важнейших задач питомника — выявление самых продуктивных сортов с наиболее широкими приспособительными возможностями. Таким сортом, как известно, стала Безостая-1.

На конференции в Анкаре Павел Пантелеймонович постоянно находился в центре внимания своих зарубежных коллег. Где бы он ни появился, вокруг него и сопровождавшей его дочери Ольги непременно собирались и те, с кем связывала его долголетняя творческая дружба, и те, что знакомились с ним впервые. Когда наконец выдался свободный от заседаний денек, он попросил, чтобы его свозили в местечко Эскихишер, отстоящее от Анкары на расстоянии более пятисот километров. Многие часы езды по каменистой дороге в дождь и грозу туда и обратно — и все для того, чтобы взглянуть, в каком состоянии, как чувствуют себя посевы Безостой на турецкой земле. У него остались неплохие впечатления от осмотра полей, и обратный путь ему показался вовсе не таким утомительным и скучным.

В один из тех дней, когда участники симпозиума в Анкаре по намеченной программе посетили опытные участки, доктор Джонсон, находившийся неподалеку от Лукьяненко, в шутку заметил:

— А все-таки, несмотря на то, что ваша Безостая является непревзойденным шедевром, мы постараемся создать лучший сорт! Что вы на это скажете?

— Что ж, давайте! Давайте соревноваться! — сказал Павел Пантелеймонович, и слова его потонули в дружном веселом смехе.

Тогда же, прощаясь, многие участники конференции высказали пожелание: следующий форум провести в Краснодаре. Кое-кто решил взяться за изучение русского языка, чтобы свободнее общаться с краснодарскими селекционерами и понимать не только слово «Безостая»…

Сразу после конференции в Анкаре Джонсон посетил, как и обещал, Краснодар. Павел Пантелеймонович со своими сотрудниками был рад показать все, что интересует зарубежного коллегу. Они беседовали о проблемах селекции, о перспективах ее. Павел Пантелеймонович рассказывал о том, каких успехов достиг его коллектив и что они наметили на ближайшее будущее и на более отдаленные сроки. И конечно, не забыли сфотографироваться на память…

А потом еще долго шла переписка между Павлом Пантелеймоновичем и Джонсоном. В одном из писем Лукьяненко попросил сообщить примерную стоимость микромельниц, производительность и название фирмы, выпускающей их. Упоминание о возможности покупки в США микромельниц для лабораторных исследований зерна на качество является весьма показательным для деятельности Павла Пантелеймоновича. Где б он ни бывал, в какой бы уголок земли ни попадал, он всюду сам в первую очередь интересовался и новинками техники, обслуживающей ' нужды селекционной работы, делал подробные записи в своей книжке, присматривался, прислушивался. К этому же он призывал и своих товарищей по поездкам. Павел Пантелеймонович не уставал повторять им, что они прежде всего полпреды своей науки, своей Родины, а не праздные туристы: «Присматривайтесь ко всему хорошему, что бы можно было взять на вооружение. Возьмем все, что послужит на пользу нашей стране». Здоровая крестьянская расчетливость, взгляд на вещи прежде всего с точки зрения их практической пользы — это всегда отличало Лукьяненко, и таким его запомнили все близко знавшие его.

Если бы Павла Пантелеймоновича спросили, любит ли он свою работу, он бы, пожалуй, сразу и не нашелся что ответить. Потому что хлеб — это дело всей его жизни, основное занятие многих поколений его предков. И, подобно им, Лукьяненко воспринимал свои занятия как нечто само собой разумеющееся, бесспорное, раз и навсегда данное ему.

Павел Пантелеймонович в своей работе по выведению знаменитых сортов руководствовался мичуринским учением о скрещивании географически отдаленных форм. Он писал: «И. В. Мичурин впервые научно обосновал принцип скрещивания географически отдаленных форм и своими выдающимися практическими результатами доказал его высокую эффективность. Он показал, что гибриды, получаемые от отдаленных скрещиваний, легче всего приспособляются к условиям местного климата, при более благоприятном сочетании тех свойств, которые предъявляются к этим гибридам».

И Николай Иванович Вавилов, человек, перед которым преклонялся Лукьяненко, был сторонником гибридизации отдаленных эколого-географических форм. Именно он указывал в свое время, что «для коренного улучшения пшеницы огромное и решающее значение имеет планомерное использование их мирового разнообразия».

С самого начала практической деятельности в селекции Лукьяненко безошибочно определил свой путь и верное направление; сумел сделать для себя исключительно важный вывод: только этот и никакой другой принцип позволит ему создать самые жизнеспособные сорта, наиболее ценные в хозяйственном отношении, которые и получат со временем широкое распространение в производстве.

Именно использование этого метода, последовательно применяемого в КНИИСХе, позволило, как писал Лукьяненко, «преобразовать сортовой состав озимой пшеницы Кубани и других областей Северного Кавказа». В результате такого переворота экстенсивные, малопродуктивные формы пшениц были окончательно вытеснены высокопродуктивными.

Лукьяненко берет на вооружение принцип и руководствуется им всегда: достичь выведения новых сортов по возможности в кратчайшие сроки при минимуме затраченных материальных средств.

Конечно, когда Павел Пантелеймонович говорил о том, что уровень урожайности с внедрением сортов его селекции повышался, как правило, на 25 процентов, разумеется, он не сбрасывал со счетов общего подъема уровня нашего земледелия, повышение общего уровня агротехники. Кто же станет отрицать, что без этого было бы невозможным повысить потолок урожайности почти в два раза за сравнительно небольшой период. Шутка ли — с внедрением в производство Безостой-1 лучшие хозяйства Кубани стали собирать по 50–60 центнеров зерна с гектара!

Случались годы, когда урожайность и в пятьдесят центнеров с гектара не на сортоучастках, а на обширных площадях мало кому казалась диковинкой. А Пржевальский сортоучасток в Киргизской ССР доказал еще большие возможности сорта — там урожайность Безостой достигла 85–95 центнеров.

Поистине было чем гордиться Павлу Пантелеймоновичу: в подъеме земледелия в стране немалую роль сыграли сорта, созданные под его руководством. И, оглядывая мысленным взором нивы Кубани, он уже видел то время, когда их реальностью станет урожай в 40 центнеров с гектара. И это при значительных не использованных еще резервах. По-прежнему даже в урожайные и благополучные годы бросается в глаза пестрота урожая как в целом по краю, так и (что особенно обидно и кажется непростительным) на полях одного и того же хозяйства. В общем-то такая картина легко объяснима: как правило, виной бывает самое элементарное несоблюдение приемов агротехники. И ничего не находят в таких хозяйствах лучшего, как сослаться на неблагоприятные погодные условия или, допустим, вспышку ржавчины…

Павел Пантелеймонович хорошо знал не только силу своих сортов, но и их требовательность. Он прекрасно понимал, что не сбросить со счетов недобор урожая в годы с черными бурями, например, с суховеями, засухой, бесснежной зимой. Все это так. Но как быть с огрехами, допущенными по вине, по оплошности специалистов при возделывании пшеницы? Ведь тут сводится на нет труд сотен и тысяч людей. Несомненным благом он считал проведение тщательной, кропотливой работы в хозяйствах, работы подготовительной, черновой, но направленной на одно — получение наивысшего урожая. По своему опыту он знал, как нелегко хлеборобская наука дается практикам-агрономам, сколько сил, времени, внимания и знаний она требует, каждый раз задавая новые и новые вопросы. И решать их надо умело и в срок.

Лукьяненко всегда склонен был считать, что селекционеры еще не вправе полагать при создании своих сортов, будто они приблизились к идеалу. Каждый новый сорт имеет свои уязвимые места, свою ахиллесову пяту. Взять, хотя бы вопрос о зимостойкости. Перезимовка пшеничных растений все еще доставляет немало неприятностей земледельцам. Ведь они вправе высказать справедливый упрек в адрес ученых и селекционеров — до сих пор еще не создан сорт, гарантирующий успешную перезимовку хлебов. Время от времени в разные годы с неодинаковой силой вымерзают довольно-таки внушительные площади, занятые под озимыми.

В селекции нет мелочей. Го, что сегодня кажется незначительным, завтра может превратиться в угрожающее явление. Об этом говорит опыт как отечественной, так и мировой селекции.

В своей работе ученый уделял большое внимание вопросу зимостойкости озимых пшениц. Немало часов пришлось ему и Полине Александровне просидеть над книгами, чтобы побольше узнать об этом периоде в жизни растений, проделать тысячи опытов. Селекционеры называют зимостойкостью способность пшеничных растений противостоять условиям зимы. Но путь к разгадке успешной перезимовки, ее механизма лежит через многие трудности. Это и собственно вымерзание как результат воздействия низких температур, что довольно часто встречается при бесснежных и малоснежных зимах, и гибель растений в результате образования ледяной корки над ними, которая крайне затрудняет жизненно важные для растений процессы, и так называемое выпирание, когда корни пшеницы «выпираются» над уровнем почвы, в результате чего они в дальнейшем в значительной степени теряют жизнестойкость.

Чем же, однако, объясняют ученые относительно слабую зимостойкость озимой пшеницы? И Лукьяненко вновь перебирает старые и совсем свежие вырезки из газет и журналов, просит подобрать для него соответствующую литературу в читальном зале. Его коллеги — академик ВАСХНИЛ П. М. Жуковский, профессор А. Ф. Шулындин и другие склонны считать, что слабая зимостойкость озимых хлебов, по-видимому, связана с их происхождением. В последнее время все более ученые склоняются к выводу, что родиной озимых пшениц является Передняя Азия и Кавказ. Таким образом, она уже по своему происхождению не смогла приобрести генов устойчивости к успешной перезимовке. Как знать, быть может, и справедливо предположение, что озимая пшеница, продвигаясь все дальше в северные края, будет отличаться большей морозостойкостью.

Павел Пантелеймонович в своей селекционной практике немало сил потратил на то, чтобы выяснить взаимозависимость таких двух необходимейших свойств пшеницы, какими являются зимостойкость и продуктивность. Он еще и еще раз изучает взгляды и гипотезы ученых различных направлений.

Многие считают, что высокопродуктивные сорта неизбежно должны отличаться пониженной зимостойкостью.

Как противоположность этому существует мнение, что зимостойкость сорта зависит от чисто физиологических особенностей (мелкоклеточная структура тканей, замедленный рост в осенний период и весной, глубокий период покоя, мелкие листья и мелкое же зерно)…

Совсем иная картина наблюдается у сортов высокоурожайных: они с наступлением теплой весенней погоды быстро трогаются в рост, листья у них крупные, а также большими размерами отличаются клетки, у них более крупное зерно и т. д.

Все эти предположения и позволили Шулындпну высказать мысль о том, что совместить в одном сорте противоположные свойства весьма трудно.

Подобно многим своим коллегам, Павел Пантелеймонович бился над этой проблемой не один год. Опыты в КНИИСХе утверждают его во мнении, что при скрещивании Безостой-4 и Безостой-1 с другими сортами, отличающимися повышенной зимостойкостью, отобранные растения с отличной устойчивостью к морозам, к сожалению, отличаются и низкой продуктивностью. И, что уж совсем плохо, они в значительной степени поражаются ржавчиной.

Однако вопреки прогнозам от подобных скрещиваний удалось все же выделить несколько семей, удачно сочетающих признаки родительских пар. Они представляли и практический интерес. Это стало рождением нового сорта, самого морозостойкого из всех когда-либо выведенных краснодарскими селекционерами. Он получил название Краснодарская-39.

Что же, какие качества отличают этот новый сорт? Прежде всего замедленные темпы роста и ранней весной, когда после кратковременных так называемых «февральских окон» зачастую возвращаются зимние холода. Сорта, обладающие повышенной реактивностью на потепление, трогаются в рост и, как правило, вымерзают на больших площадях именно в этот период. Новый сорт, выведенный в КНИИСХе, отличает и стелющаяся форма куста. Как только наступает устойчивая теплая погода, у растений этого сорта начинается активная вегетация, и уже через некоторое время внешне эти посевы неопытному, неискушенному глазу довольно трудно отличить от Безостой-1.

Таким образом, Краснодарская-39 наиболее удачно унаследовала от одного из родителей (Саратовская-3) два важнейших признака — морозостойкость и засухоустойчивость. При этом сохранились почти все ценные качества Безостой-1. Этот сорт при всех своих достоинствах имеет хорошие, хотя и уступающие Безостой хлебопекарные качества и отличается устойчивостью к грибным болезням.

Вся ценность этого сорта, по мнению практиков, заключается в том, что при нормальных условиях он способен давать урожаи, не уступающие Безостой-1, но если случится суровая малоснежная зима с засушливой весной, то как знать, посоперничает со знаменитой Безостой…

Глава вторая

Во время одной из поездок по краю Павел Пантелеймонович вместе с Пустовойтом остались ночевать в районной гостинице. Зимние сумерки располагали к беседе, и они с Василием Степановичем разговорились мало-помалу. Связывала их не только многолетняя творческая дружба — ведь первым увлечением Пустовойта была пшеница. В тот вечер многое сказали они друг другу, вспомнили прошлое…

Представил Павел Пантелеймонович себе давние времена. Уроженец украинского волостного села Тарановка, что стояло при тракте, Василий Пустовойт после окончания сельскохозяйственного училища в Деркачах под Харьковом, в последний раз оглянулся на училище, где провел несколько незабываемых лет, и с легкой грустью подумал: «Прощайте, милые Деркачи! Прощай, отчий дом!» И вот он уже в Екатеринодаре, работает преподавателем сельскохозяйственной школы, открытой в 1906 году там, где шумел густой листвой войсковой заповедный дубовый лес Круглик. Он читает ученикам общее и частное земледелие и сельскохозяйственную механику. Неугомонный, энергичный, страстно влюбленный в свое дело, молодой человек буквально засыпает канцелярию атамана Кубанского казачьего войска рекомендациями — как сеять, как выращивать, как удобрять поля, чтобы получать богатые урожаи. Через четыре года после приезда на Кубань — в 1912 году — по его настойчивой рекомендации здесь же, при школе, открывается опытно-селекционное поле «Круглик».

В 1926 году в Краснодаре он публикует книжку тиражом 500 экземпляров под названием «Краткий очерк о масличном подсолнечнике за период 1912–1925 гг.», где излагает результаты своих кропотливых опытов и исследований, до того мирно покоившихся в его толстой клеенчатой тетради с научными записями и цифровыми выкладками и таблицами. 67 семейств подсолнечника были исходным материалом, с которым вдумчивый экспериментатор начал свой труд, чтоб путем селекции создать новые сорта этого ценного растения, богатого маслом. В 20-е годы «Круглик» становится сердцем всей селекционной работы на Кубани. Именно здесь Василий Степанович творит все новые и новые сорта ценнейших культур.

Кроме традиционного способа выведения новых сортов путем отбора, под руководством Пустовойта проводится и большая работа по гибридизации пшениц. Старались отобрать растения, устойчивые к ржавчине, так как к тому времени это заболевание настолько распространилось, что представляло собой угрозу довольно серьезную.

Стали тогда пробовать на кубанских полях сорта из других областей. В середине двадцатых годов была рекомендована озимая Украинка. Вывели ее на Мироновской госселекстанции. Хотя Павел Пантелеймонович был в то время довольно молод, но и он хорошо помнит плакат и на нем молодую, пышущую здоровьем женщину. Держит она в руках большой каравай. И был на том листке призыв: «Якщо хочешь маты дебелу жинку, сий пшеницу Украинку!»

Тут и должен был, казалось, прийти конец начинаниям Пустовойта, так как новый сорт победил по конкурсу все выведенные им в «Круглике». Но это только придало ему решимости. Ведь он всегда считал, что Кубань обязана иметь свои сорта, потому что здесь довольно своеобразны и почвенные и климатические условия. Работая вместе с женой, Василий Степанович увеличивает объем опытов, набирает большой штат сотрудников. Он вовлекает в испытания зарубежные сорта, особый интерес проявляет к канадским. По его собственному признанию, дел было так много, что ученые нередко и ночевали в поле, не имея возможности отлучиться.

В сентябре 1928 года на одном из краевых совещаний, посвященном важнейшему производственному вопросу — как поднять урожайность, Пустовойт говорит о селекции как молодом деле на Кубани, отмечает, что оно идет медленно из-за скудной материальной базы, и тут же горячо поддерживает высказанную другими селекционерами мысль о том, что кубанские опытные станции почему-то «не обслуживают непосредственно хлеборобов». Василий Степанович убежденно заключает свою речь: «Нужны средства, нельзя оставлять опытные учреждения в ненормальном положении полной материальной необеспеченности…» Видимо, кое-кому из местного начальства не совсем пришлось по вкусу столь предметное указание Пустовойта на причины, являющиеся основным тормозом в работе «Круглика». И вскоре он почувствовал какое-то недоброжелательное давление сверху.

Василий Степанович с улыбкой вспоминал тот давний случай из своей практики, когда он рекомендовал казакам станицы Петропавловской, которые терпели убытки от пыльной головни, протравливать семена, и как один почтенный старик пластун возразил ему и был поддержан голосами других станичников. Но когда поспела пшеница, те, кто последовал его указаниям, собрали намного больше, и только тогда петропавловские хлеборобы оценили его разумные практические меры, признали и в знак благодарности даже приняли в казаки: выдали бурку и земельный пай! Вот как бывает в жизни!.. «Что и говорить, в подсолнечник я влюблен, — говаривал иногда В. С. Пустовойт, — но прежнее мое мнение совершенно твердо и непоколебимо: озимая пшеница является главной полевой культурой Кубани…»

В октябре 1930 года селекцией озимой пшеницы занялся ученый агроном-полевод Павел Лукьяненко. Он начал с того, что получил из «Круглика» целый «чувал» — огромный мешок семян Гибрида-622, около 80 килограммов, привез его на подводе на селекционную станцию и засеял им опытные делянки. Лукьяненко приступил к своей работе, ставя перед собой вопрос остро и масштабно. Вот что записал он тогда в дневнике: «Вопрос о двух колосьях вместо одного — самый жгучий, самый коренной политический вопрос, который предстоит решить нашей стране, чтобы избавиться от голода. Люди не должны думать о хлебе, как не думают о воздухе, которым дышат, о воде, которую пьют…» Не подлежит сомнению, что удивительная работа опытного кубанского селекционера Пустовойта, его любовь к полю, к кропотливому и терпеливому выращиванию хлебных всходов, вдохновенный образ ученого, как и его прекрасные лекции в институте по общему земледелию, которые он с восторгом слушал, сыграли немалую роль в судьбе Лукьяненко.

Совершенно очевидно, что для Пустовойта озимая пшеница всегда представляла огромный интерес, который к этой культуре у него никогда не ослабевал. Он продолжал оставаться до последних дней своей жизни не только выдающимся специалистом по селекции подсолнечника, но и видным авторитетом по вопросам селекции озимой пшеницы. Не случайно близко знавшим обоих ученых коллегам запомнились слова, сказанные Павлом Пантелеймоновичем после одного из совещаний:

«…Я затрудняюсь сказать, что Василий Степанович любит больше — пшеницу или подсолнечник. Во всяком случае, не знаю ни одного совещания по пшенице, на котором бы не присутствовал и не участвовал активно в работе Пустовойт».

Все, кому доводилось общаться с Пустовойтом или Лукьяненко, а тем более те, кому пришлось бок о бок работать с ними, — все они в оценке взаимоотношений между обоими учеными — и что касалось сугубо научных контактов, и чисто человеческих качеств, сходились в одном — это была дружба людей, глубоко преданных науке, любящих прежде всего то дело, которым каждый из них занимался всю жизнь.

Вообще же отношения между двумя учеными можно охарактеризовать как взаимное уважение предельно чутких, внимательных друг к другу людей. Хотя закадычными друзьями их, конечно же, никто бы не назвал. Василий Степанович исключительно сдержан, корректен, педантичен до сухости, до мелочей. Павел Пантелеймонович — человек совсем иного склада — молчалив, неразговорчив, но прост, добродушен, отзывчив к людским нуждам. К себе, к своей особе недостаточно внимателен.

Их отношения были далеко не идиллическими. Порою некая тень пыталась пробежать между ними. Но к чести как того, так и другого, всякий раз они не давали себя вовлечь в недостойную игру. В пору высокой и продолжавшей расти славы Безостой какой-то из поклонников Пустовойта прислал ему копию своего «послания», которое он отправил в Москву. В том письме незадачливый автор задавал вопрос: почему этой славой, по праву, мол, принадлежащей Пустовойту, воспользовался Лукьяненко? Но ни для кого и никогда не было секретом, что Василий Степанович долгие годы занимался выведением ржавчиноустойчивых гибридов и в 1930 году передал годами накопленный материал, ценнейший в селекционном отношении, начинающему тогда селекционеру Лукьяненко… Пустовойт собственными руками написал опровержение, в котором категорически отрицал какую бы то ни было свою причастность к созданию шедевра мировой селекции — Безостой-1.

Подобного рода недоразумения, как ни странно, возникали и по поводу самого названия сорта — Безостая. Общеизвестно, что в пятидесятые годы колхозник-опытник одного из колхозов края Г. Т. Шкода путем скрещивания озимого сорта Ворошиловка с найденной в посевах сорта Мелянопус-69 яровой безостой пшеницей получил новый сорт озимой, который назвали Безостая-Шкода. Урожайность в сортоиспытаниях по своей северной зоне сорт показал на два центнера выше районированных на то время и вскоре получил путевку в жизнь. О сорте упоминалось тогда и в газетах, но удержаться хотя бы на несколько лет в производстве он не смог. Само собой разумеется, Безостая-1, выпестованная под руководством Лукьяненко, с ним ничего общего не имела и не могла иметь. Однако находились злые языки, которые и тут пытались судачить, делать недвусмысленные намеки. Но, как говорится, собаки лают, а караван идет дальше…

Есть одно обстоятельство и, быть может, самое важное — Лукьяненко и Пустовойта отличала исключительная преданность своему делу. Они и мысли не допускали, что эту свою работу можно кому-либо передоверить, какое-то звено ее ослабить.

Казалось бы, ну что дает селекционеру такое дело, как чтение лекций на ежегодных курсах по апробации новых сортов? Каждый год до шестисот агрономов со всей Кубани съезжалось на эти курсы. Занятия подобного рода мог бы проводить кто угодно из огромной массы специалистов. Но ни Лукьяненко, ни Пустовойт не передоверяли этого дела никому, не отдавали его ни в чьи руки. Они понимали, что от того, насколько их рекомендации по возделыванию новых сортов дойдут до рядовых исполнителей, тех, что непосредственно претворяют их идеи в жизнь, испытывают их на практике, — от этого в конечном счете зависит судьба не только выпестованных ими детищ, но и в целом урожая. Вот почему они всегда принимали самое активное участие в работе курсов и всей душой стремились обратить внимание слушателей на ту или иную особенность нового сорта.

В 1957 году академик П. П. Лукьяненко за выдающуюся селекционную деятельность по выведению новых сортов пшеницы был удостоен звания Героя Социалистического Труда с вручением Золотой медали «Серп и Молот». В. С. Пустовойт один из первых тепло поздравил коллегу.

Многим памятны слова Павла Пантелеймоновича, сказанные им на праздновании восьмидесятилетия Пустовойта 15 января 1966 года, когда один из ораторов, тогдашний ректор Кубанского сельскохозяйственного института П. Ф. Варуха, произнося здравицу в честь юбиляра, упомянул: «Не забывайте, пожалуйста, Василий Степанович, что вы наш питомец. Вы когда-то были нашим студентом, и мы гордимся этим». Павел же Пантелеймонович, поднимая свой бокал, сказал тогда: «А я хочу сказать, что мне на всю жизнь запомнилась первая лекция в сельскохозяйственном институте. И лекция это была ваша, Василий Степанович, по общему земледелию».

Виновник торжества услышал, пожалуй, самое сердечное и приятное. Такое воспоминание глубоко его растрогало. И если слова предыдущего оратора именинник воспринял сдержанно, то после выступления Лукьяненко лицо его, обычно бесстрастное, засветилось от благодарности.

Последние несколько лет ученым довелось жить в одном и том же девятиэтажном доме на улице Пушкина, где поселились научные работники города. Изредка встречались они то в подъезде, то в скверике под высокими разросшимися кленами, там, где в памятные им обоим времена возвышался теперь уже не существующий бронзовый монумент Екатерины с запорожцами, созданный в 1907 году по проекту знаменитого скульптора М. О. Микешина. Чуть пригреет солнце, и на кустах сирени лопаются почки, матери и бабушки прокатывают по дорожкам в колясках грудных детей, летают над еще голыми клумбами проснувшиеся ранние бабочки, а в трещинках асфальта уже светятся острые травинки. В такую погоду кажется, что вся округа изнемогает от оглушительного воробьиного крика, как и черная земля под весенним солнцем. Возятся с игрушками малыши, присматривают за ними бабушки, прохаживаются степенно или дремлют на скамейках завсегдатаи-всезнайки; пачки свежих газет под мышкой, порою о чем-то важном спорят друг с другом, не замечая прохожих, которые торопливо пересекают по диагонали зеленый четырехугольник старинного сквера.

В выходной день отыщет Павел Пантелеймонович на кухне хозяйственную сумку, опустится в лифте и отправится в ближайший магазин за хлебом. По душе ему после напряженных занятий совершить небольшую прогулку, а по дороге зайти в этот уголок, походить по аллеям, похрустывающим ракушкой, полюбоваться зеленым весенним облачком ивы в углу сквера и проплывающими в ветвях высоких деревьев облаками. Во время такого моциона он нередко виделся с Василием Степановичем, также вышедшим прогуляться и подышать свежим воздухом.

— Вы спешите? — спросит он, бывало.

— Да нет, дышу, — ответит Василий Степанович, поблескивая голубыми сквозь стекла очков глазами. — А где это вы французских булочек взяли? — пошутит тут же.

— В булочной Киор-Оглы, — отвечая на шутку, найдется Павел Пантелеймонович.

И пойдет-пойдет разговор — воспоминания о прошлой городской жизни, об общих знакомых, о политике речь зайдет, о философии. И. как всегда, кончится селекцией, избранницей их общей.

— Вы, уважаемый Павел Пантелеймонович, отбили-таки у меня заветную любовь мою, пшеничку, — лукаво поглядывая, скажет Василий Степанович. — Увы, что же я мог поделать? Вы были моложе меня. Понимаю теперь, почему возлюбленная моя досталась вам!..

— Заветное наше слово — хлеб. Говорено о нем, переговорено сколько! — отвечает Павел Пантелеймонович. — Читаю вот сейчас новую книгу о пшенице, рекомендую ее своим сотрудникам — «Пшеница и ее улучшение». Переводная. Как замечательно сказано там: для ботаника пшеница — злак, для химика комплекс органических соединений, генетик видит в ней загадочный организм, для земледельца это работа, а для заготовителя — обычный товар… Там у них, на Западе, конечно, пшеница еще и товарная культура для фермера, и фрахт для транспортировщика, и имущество для банкира, и козырная карта в международной игре для политика. Но все же самое ценное, самое главное — это то, что пшеница всегда была, есть и будет великолепным, не заменимым ничем иным источником питания для миллионов людей на планете!

— Хлеб да каша — пища наша, — вставит Василий Степанович, явно показывая, как мил и дорог его сердцу такой разговор.

— Хлеб да с маслом, особенно постным, каша — пища наша, — на лету перефразировав поговорку, живо заметит Лукьяненко. — Нет, поверьте мне, далек я от всякой лести, Василий Степанович, но сорта ваши — подсолнечник Передовик и Армавирский-3497, под которыми у нас в стране, если не ошибаюсь, засевается ежегодно до трех миллионов гектаров, — это ли не чудо! И масличность семян в сухом зерне пятьдесят пять процентов. Подумать только!

— Нет, а мне всегда удивительны ваши успехи, — прервет его Пустовойт. — У вас с самого начала был верный путь: вы первый указали на вредоносность ржавчины, вы взялись скрещивать географически отдаленные формы, в результате чего и получили более жизнеспособные гибриды с широкой перспективной наследственной основой. У вас есть шедевр — ваша Безостая-1.

— Может быть. Но мне видится будущее: уверен, появятся еще более продуктивные сорта. Но изменится и сам человек, возделывающий поле, возрастет его земледельческое мастерство. Наше сельское хозяйство оснастится еще более совершенной техникой. Я верю, что урожайность озимой пшеницы в семьдесят центнеров с гектара не будет редкостью…

— Да, перспективы у селекции огромны.

— Мечтаю о ста двадцати центнерах с гектара!

— Возможности почти безграничны, — повторяет, уже думая о чем-то ином, Пустовойт. — Жаль только: вот уйдете на пенсию, и селекция пшеницы на Кубани затопчется на месте. Ведь вы как никто знаете, что она, простите, держится на бескорыстной любви к делу, на энтузиазме, на самопожертвовании, если хотите. Нужно всю жизнь проработать на одном месте, не прыгать с места на место, быть однолюбом, подвижником. А много ли таких вы встречали?…

— Мои ученики… — делает попытку возразить Павел Пантелеймонович.

— Да, ученики… Конечно, конечно, — подхватит Василий Степанович, — вспомните, как вы работали вначале, когда переехали в Краснодар, тогда был совсем не тот размах. Это сегодня целые НИИ, великолепные лаборатории с новейшим оборудованием, десятки, сотни сотрудников. Твори! Вот как изменилась жизнь. Но в нашем деле нет какого-либо предела, вершины достижений. Сегодня это неслыханный сорт, а завтра практик-агроном отвергнет его, потому что жизнь не стоит на месте, требования к сорту повышаются с каждым днем. Да и природа не дремлет, насылая на поля и полчища вредителей, и сонмы невидимых глазу болезней. Не будем говорить о непредсказуемых стихийных бедствиях — они почти ежегодно наносят значительный урон культурным растениям…

Был октябрьский день 1972 года. Более грустного дня в своей жизни Павел Пантелеймонович не мог, пожалуй, припомнить. Возвращаясь с похорон Василия Степановича, он чувствовал такую опустошенность, какой давно не испытывал. Находившемуся с ним в тот вечер Владимиру Васильевичу Усенко признался:

— Знаете, я что-то плохо чувствую себя. За этот год так устал, что, кажется, не отдыхал вечность. Думаю поехать в Крым. Мне нравится там — красиво. Правда, врачи не советуют. Ну да все равно поеду.

И неожиданно после целого дня воспоминаний о покойном снова вернулся к нему:

— Нет, Владимир Васильевич, такого человека, как Василий Степанович, Кубани еще долго ожидать. Да и не только одной Кубани. Не каждому народу ждать таких людей — одного на целое столетие.

Ровно через неделю, 20 октября, Павел Пантелеймонович поехал в санаторий.

Решился, взял наконец Павел Пантелеймонович путевки. Давно так не хотелось отдыхать, как сейчас, хотя врачи и не очень советуют ему ехать. Говорят, повременить бы надо, сердце не нравится им, что ли. Но он настоял на своем. В Ливадию с Полиной Александровной добрались из Новороссийска по морю.

Осень в тот год выдалась мягкая, золотая пора увядания, казалось, застыла в прозрачных далях. Днем — спокойная синь моря и дальние линии берегов, после ужина — тишина парка посреди цветочных газонов, ухоженных клумб, непривычных для глаза пальм, миртов и сосен.

А по ночам в Гурзуфе исполинская луна бледнела светлой медузой над спящим морем, и мерные вздохи его выносили на берег запах глубин, настоянный на йодистых водорослях, сырой и прохладной гальке, рыбной лузге. Волна откатывалась, и вода ее проливалась меж мелких камешков в прибрежный песок. Эту негромкую песню воды можно было слушать часами, ни о чем не думая и никуда не спеша. Так было, так есть. И всегда будет так. Будет, пока восходит день за днем солнце и смеется луна — будет все так же набегать волна, откатываться и пропадать среди камней, просачиваясь в песок. День за днем, год за годом.

Каждый вечер из санатория он спешил к телефонным автоматам и набирал краснодарский номер. Скучал по дочери. Он разговаривал с ней из душной кабины, спрашивал о внуках Тане и Жене. Встречавшие их с Полиной Александровной на дорожках парка знакомые шутили: «Скажите, Павел Пантелеймонович, сколько вам лет! Выглядите вы лет на десять моложе ваших!» Они решили остаться здесь еще на несколько дней. Против обыкновения он не захотел отъезжать домой раньше срока.

Вечером шестого ноября случилась беда. Сразу же после ванны почувствовал себя плохо. Через минуту в коридорах только и слышалось: «Инфаркт! Инфаркт!» Полина Александровна не отходила от него ни на минуту. Благодаря ее заботе и вниманию врача, оказавшегося к тому же земляком Полины Александровны, Павла Пантелеймоновича выходили.

Выздоровление шло медленно. Не зря говорят: «Здоровье уходит пудами, а входит золотниками». За всю свою жизнь Павлу Пантелеймоновичу почти не пришлось обращаться к врачам за помощью — казак, здоровый, сильный организм. Род их вообще отличался крепостью и долголетием. Бабушка дожила до столетнего возраста, сестры тоже жили долго — одна даже за девяносто лет; отец на девятом десятке умер, да и то от голода в войну; один из двоюродных братьев в Ивановской, глядишь, скоро до ста лет дотянет. Ему также грех было бы жаловаться на свое здоровье.

На перрон краснодарского вокзала он сошел с большим трудом. Встречавшая дочь испугалась, взглянув на него, но виду не подала. Перед ней был совсем другой человек, постаревший, разбитый болезнью, с тусклыми глазами на осунувшемся лице. Да, глаза были совсем не те, блестящие, живые. Они, казалось, потухли и поблекли.

Лежать пришлось долго. Но уже через короткое время стали звонить с работы, спрашивать, как поступить; принимать ли такого-то на работу, а если да, то с каким окладом, читали пришедшие в институт письма и телеграммы. Чтобы не беспокоить Павла Пантелеймоновича лишний раз, по его просьбе к дивану, где он лежал, подвели телефон, и он, не вставая, мог теперь отвечать на звонки.

Но как только он почувствовал себя лучше, сразу же начал собираться в институт. Разве усидишь в четырех стенах, когда на дворе весна, когда начинается дело, которого ждали всю зиму, на делянках кипит работа и вообще столько забот, а он будет нежиться?!

В феврале 1973 года, когда Павел Пантелеймонович все еще чувствовал себя неважно, он получил письмо из Мексики от Нормана Борлауга, который летом прошлого года так и не смог присутствовать на конференции по озимой пшенице в Анкаре. Причиной тому, как узнал теперь Павел Пантелеймонович, были, кроме всего прочего, болезнь и внезапная смерть одного из ближайших помощников Борлауга, который проводил большую работу по скрещиванию мексиканских и чилийских пшениц с различными сортами, в том числе и с Безостой, Авророй и Кавказом. Мексиканский ученый считает, что эти пшеницы смогут проявить себя в условиях Аргентины или в южной части Чили. В конце письма доктор Борлауг интересовался, не может ли Лукьяненко порекомендовать сорта, устойчивые к некоторым болезням. Приглашает на одну-две недели в Сонору. Конечно, было бы интересно побывать там. Вот только здоровье что-то подводит. Врачи не советуют перенапрягаться, и сам он понимает, что чувствует себя неважно…

Не сразу ответил Павел Пантелеймонович на это письмо — мешали заботы, да и сердце пошаливало. Он выразил готовность сотрудничать с международной организацией, которую представлял мексиканский ученый, — ведь там испытывались и сорта мягкой пшеницы. Семена интересующих нобелевского лауреата сортов он вышлет. Приехать же в Сонору, к сожалению, не может, скорее всего это исключено. А вот если такая возможность появится у Борлауга, то он ждет его в Краснодаре в начале июня. Тогда они и питомники осмотрят, и вопросы совместной работы обговорят.

В дни вынужденного бездействия Павел Пантелеймонович с увлечением изучал пятый том сочинений Н. И. Вавилова. Вопросы селекции пшеницы, взгляд на них великого ученого всегда представляли для Лукьяненко живой интерес. Эта книга сразу же стала для него настольной. Но не только научные труды читал он в ту пору. Его заинтересовал роман Поля Виалара «И умереть некогда», а когда внуки, Таня и Женя, названный в память о матери Павла Пантелеймоновича, отбирали у него эту вещь, то ему ничего не оставалось делать, как усесться с ними на диван и продолжать чтение книжки Натальи Забилы «Катруся уже большая». Это всякий раз продолжалось и тогда, когда он простужался и совсем не мог читать. Но тогда Таня настаивала, чтобы он разглядывал с ними хотя бы картинки.

Все идет своим чередом. Давно ли он стал дедушкой? Любо ему в свободную от занятий минуту повозиться с внуками. Женя еще слишком мал, а когда Таня не в меру расшалится и ее пытаются увести, чтоб не мешала его занятиям, он просит оставить их вдвоем, так как ребенок нисколько ему не в тягость, наоборот, скорее чувствуешь себя лучше.

Кажется, совсем недавно нравилось Павлу Пантелеймоновичу отправляться с Танечкой на прогулки в окрестностях дома. Особенно если уляжется недолгий снежок, то взять саночки, усадить на них внучку, да и выбраться на Затон — рукав недалекой от их дома Кубани. Миновав дамбу, очутиться в разросшемся за последние годы лесочке. По умятому, осунувшемуся, изъезженному в разных направлениях многочисленными полозьями мягкому снегу выехать к берегу, туда, где виден чистый вымытый песок. Не торопясь добрести до стрелки, туда, где с главным руслом сливается рукав Затона, почти во всю ширину забитый ржавыми днищами и боками барж, обшарпанными буксирчиками, кажущимися никчемными в такую пору и неживыми. Вот они с Таней взбираются на борт одной из барж и видят город с непривычной стороны. За пристанью вдоль невысокого берега среди фруктовых садиков в дымке голубоватого воздуха — отжившие свой век домики с возвышающейся над ними пустой колокольней Троицкой церкви с задранными там и сям листами истлевшего железа на кровле. Вот черными хлопьями из стрельчатого проема звонницы время от времени сыплются галки, потом, описывая круги над белым городом, увертываясь вдруг одна от другой, снижаются к черно-белым узорам садов и к реке, резвясь, взмывают кверху и на всем лету проскальзывают в облюбованную каменную обитель.

С левого берега над водой раздается глухой ружейный хлопок — кто-то решил распугать нахальных ворон. Испуганная птица снялась с невысокого куста неподалеку. Вода вдоль снежной кромки под самыми ногами движется такая же светлая, и видно, как струйки свиваются жгутиками над чешуйчатой рябью песка. «Рай для поэта или художника», — подумалось Павлу Пантелеймоновичу, и вместе с внучкой он неторопливо шагает к дамбе, обходя прибрежные кусты краснотала, алеющие на снежной белизне. «Хорошо бы почаще сюда выбираться, — мечтает он. — Минутное дело, а как бодрит!»

Вокруг лежит осевший снежок, и серебристые тополя-осокори белеют с солнечной стороны зеленоватой корой. Желтопузые синички с черными галстучками снуют с ветки на ветку, осыпая на землю искорки снега и древесные соринки. Вцепившись тонюсенькими лапками в веточку, сидит нахохлившийся зяблик, подставив пристуженному солнцу заревую грудку…

В конце апреля с сердцем опять стало плохо. С большим трудом собрались они с Полиной Александровной и пошли в поликлинику. После снятия кардиограммы, уже сидя в коридоре на стуле, он обратил внимание на то, что поздоровавшийся с ними малознакомый ему молодой человек с каким-то странным вниманием задержал на нем свой взгляд. Когда он отошел, Павел Пантелеймонович спросил: «Поля, неужели я столь плохо выгляжу, что на меня так смотрят?» — «Ну, ты же не на свадьбу собрался, правда? Да и сколько тебе лет? Постарел, конечно. Может, человек давно не видел тебя, вот и удивляется…» — успокоила его жена.