Люди без имени

36. Суд идет

— Дедушка, мы едем в Москву!

Лицо Павла Беляева мгновенно приняло мрачный вид. Слова внука задели больное место, и он отвернулся, сдерживая слезы. Затем достал бумажный носовой платок, протер глаза и, устремив взор в потолок, дрожащим голосом ответил: — Да! Да! Это хорошо!

— А ты, дедушка, поедешь с нами? — приставал с вопросами маленький Пуранковский и, не выслушав ответа, рассказывал прелести предстоящей поездки. Он был слишком мал, чтобы понять душевные муки деда, и что его беззаботный, детский лепет был неприятен старику.

— Александр, не приставай к деду, ты уже порядком надоел, — сердито говорил отец Пуранковский, аккуратно упаковывая чемоданы. — Лучше помогай матери собирать вещи.

Старик Беляев прижимал внука к себе и ласково гладил белокурую головку. Война окончательно подорвала здоровье Беляева и превратила его в дряхлого старика. Когда он говорил, голос его дрожал, руки тряслись, и он с трудом мог брать папиросу из портсигара. Глаза ввалились, из них постоянно текли слезы. При виде радостного лица зятя Владимира, сияющей улыбки внука, сдержанного нетерпения дочери, ему требовалось много душевных усилий, чтобы сдерживать себя и не разрыдаться. Поэтому он избегал разговоров с дочерью, и все свободное время отдавал внуку. Чем ближе была минута расставания, тем труднее становилось Беляеву. В душе он упрекал дочь, что она ни разу не заговорила с ним о предстоящей поездке, не поинтересовалась, как он будет жить в городе один, когда они уедут.

И вот, когда он с трудом поднимался по лестнице квартиры зятя, направляясь к дочери, чтобы проститься навсегда, услышал голос: — Владимир, я не могу ехать. На кого его оставлю? Ты видел сам, как папа плохо себя чувствует. Он не переживет разлуки. Поезжайте с Сашей, а я останусь здесь, чтобы похоронить его рядом с матерью — потом приеду…

Беляев, придерживаясь за перила, попятился назад и почувствовал, как ноги его подкашиваются. Он сел на ступеньку крыльца и горько заплакал.

— Бедное дитя! Моя дочь — единственная надежда в жизни — хочет пожертвовать своим благополучием ради меня… В моей жизни остались считанные дни и задержка дочери в чужой стране слишком большая жертва.

Вечерняя прохлада придала ему бодрости. Он постепенно успокоился и вспомнил, что пришел проститься.

— Зачем я сижу здесь? Мне пора домой. Я не имею права держать ее здесь. Если она останется, то вечно будет жить с думами о родине, и разлука с сыном подорвет ее здоровье… она умрет от туберкулеза, как мать.

Павел приподнялся, посмотрел на дом, в окне которого тускло светилась керосиновая лампа, и быстро пошел. Улица была пуста. Ни одного пешехода, ни одной машины, словно все вымерло. Вскоре поравнялся со зданием, где размещалась союзно-контрольная комиссия. Павел прошелся вдоль дома несколько раз взад и вперед, потом перешел улицу и остановился напротив.

— Вот от кого зависит моя судьба! — сказал Беляев, показывая пальцем на окно… — Пойду, расскажу…

Там меня поймут! Мои муки в изгнании разбудят их сердце. Мне разрешат вместе с дочерью вернуться на родину…

Но зайти Павел не решился по своей трусости из-за прошлого. Ушел к себе домой, быстро разделся, лег в постель и предался мечтам. Перед его глазами стоял дом, откуда сквозь большие окна лился на улицу теплый матовый свет и манил Беляева к себе. Когда проснулся, пред ним не было приятного видения, ни залитого светом большого зала, а были грязные стены своей комнаты, усеянные тараканами, да горькое разочарование на душе. Чтобы не думать о завтрашнем дне, дочери, будущем, Беляев оделся и вышел на улицу. Было не больше 4-х часов утра. С моря тянуло прохладой. Хмурые тучи нависли над городом и лениво плыли по небу. Павел приподнял воротник шинели, застегнулся на все пуговицы и, не спеша, пошел, думая о виденном приятном сне.

Весь день Беляев скитался по улицам, не решаясь зайти в союзно-контрольную комиссию, а стрелки часов упорно приближались к шести — времени отхода поезда, который навсегда увезет его дочь из чужой страны.

— Она не поедет, пока я жив, — вспомнил Беляев. — Через два часа объявят посадку. Она, не дождавшись меня, забеспокоится и отложит поездку…

Зачем? Кому это нужно? Убедить ее нельзя. Разве уехать самому? Но куда? В Америку? В Швецию? А разве там будет лучше, чем здесь?

Рассуждая и не находя выхода из создавшегося положения, Беляев дошел до базара. Там толпились люди. Одни продавали, другие покупали, третьи просто высматривали: нельзя ли воспользоваться трудным положением и свою тяжесть в жизни переложить на другого, пусть для этого пришлось бы пойти на обман или воровство. Было там множество гадалок, которые на картах, на руке, на всевозможных побрякушках предвещали всем долго жить и хорошее будущее. Самой большой репутацией среди них пользовался инвалид с попугаем. Возле него вечно толпились люди.

— Пойду, возможно, куплю хлеба, а заодно и погадаю, — сказал Беляев, стараясь вспомнить, сколько у него осталось денег.

Около ворот сидело несколько нищих, прося милостыню. Они хватали за полы пальто прохожих и жалобно просили: — Пожертвуйте калеке, потерявшему здоровье на фронте!

Беляев вырвал полу шинели и быстро прошел в ворота.

— Я хуже нищего! Мне, если доведется, никто не подаст, — подумал Беляев. Тем не менее, заметив юношу без ног, который пристроился на урне для мусора, и держал на вытянутых костылях шапку, балансируя телом, чтобы не упасть. Беляев смягчился и бросил пятьдесят марок. Нищий костылями подбросил шапку вверх, и она ладно села на голову. Беляев удивился ловкости безногого и остановился.

— Дай еще бумажку — повторю! — сказал нищий, заметив, что прохожего это заинтересовало.

— Хватит, — ответил Беляев.

Безногий отвернулся и стал разговаривать со своими друзьями.

— Тойно, везет тебе сегодня, — сказал оборванный нищий, сидевший ближе всех к безногому юноше.

— Мне всю жизнь везло, — ответил тот, кого назвали Тойно, — Вам оторвало по одной ноге, а мне сразу две.

Беляев подошел к месту, где обычно стоял продавец счастья с попугаем. Он был на своем месте и как обычно, держал клетку на перекинутом через плечо ремне, но попугая не было.

— Кто желает вытянуть счастье? Пять марок! — гнусавым голосом кричал продавец. — Планета счастья! Сущая правда… Только пять марок…

— Куда делся попугай? — ежеминутно спрашивали его мальчишки.

— Сегодня вместо попугая я. Сущая правда. Только пять марок…

— Человек врет — птица не способна на обман, — сказал пожилой мужчина в поношенном пальто.

— Ты видно на своем веку обманул не одного доброго человека, — огрызнулся продавец счастья. — Попугай подох с голоду… Сущая правда..

— На мое счастье или несчастье — сказал Беляев и вытащил билетик.

В это время мимо него прошел человек похожий на цыгана.

— Сын Блинова — подумал Беляев и, расталкивая публику, побежал, крича на ходу: — Блинов! Блинов! — Но широкоплечий молодой человек не останавливался, уверенно шел вперед. Вскоре Беляев потерял его из виду.

— Надо разыскать! Поговорить! Чем занимается он?

В это время, заглушая шум базарных криков, послышался Беляеву хорошо знакомый бас: «Бывали дни веселые, гулял я молодец…»

— Не может быть, чтобы лейтенант финской армии пел на базаре за кусок хлеба! — закричал Беляев, пробираясь ближе к человеку, которого плотным кольцом окружила любопытная толпа. И увидел своими глазами, как Блинов, закатив глаза под лоб, пел, играя на гитаре, а рядом лежала шапка для подаяния.

— Вот она наша жизнь! — закричал Беляев и, закрыв уши, чтобы не слышать, побежал с базара.

— Чего же больше ожидать? Снова простаивать сутками на бирже труда, петь на базаре, а вечерами собираться и мечтать о лучшей жизни — несбыточной мечте, когда падет Советская власть! Снова видеть, как на твоих глазах будет угасать дочь, а ты должен успокаивать мечтами. Пора уступить ей место в жизни! Пусть она первое время погрустит, поплачет, но радостный день в счастливой стране заполнит ей пустоту преждевременной смерти грешного отца. Я уйду из жизни, тем приближу радостный день для нее.

Он спешил к дочери с твердым намерением сделать все, чтобы устранить причину, мешающую ей спокойно покинуть чужую страну. Он готов был пойти на крайность, вплоть до самопожертвования, лишь бы дочь и внук счастливо жили и не переживали угрызения совести.

— Сегодня суд! Суд идет! Военные преступники на скамье подсудимых! — услышал Беляев звонкий мальчишеский голос. Мальчик лет десяти, размахивая пачкой газет, подбежал к Беляеву. Павел купил газету. На первой странице большими буквами было написано: «Они не уйдут от справедливого наказания».

— А разве я не преступник? — задал себе вопрос Беляев. — Два раза поднять руку на свою родину — преступление.

Под впечатлением внезапно нахлынувших мыслей о его преступлении перед родиной, Беляев пришел окончательно к выводу, что путь на родину для него закрыт.

Он вышел на средину улицы и остановил первую попавшуюся машину.

— Быстро в порт, — попросил Павел, открывая дверцу машины и протягивая шоферу последние деньги. — Потом отвезешь записку по указанному на ней адресу.

В порту не было никого. Пароход закончил погрузку, и два катера отводили его от причала. Дым клубом валился из трубы и расстилался над морем. Волны лениво плескались о мол.

— Прах мой не будет покоиться в чужой стране. Волны прибьют труп к родному берегу, — сказал Беляев, и последний раз посмотрел на город, который кроме несчастий не принес ему ничего.

И, не сказав «прощай», решительно шагнул навстречу волне.