Люди Смутного времени

Как известно, историю пишут победители. Эта чеканная формула относится и к событиям первого в России масштабного гражданского противостояния — Смутного времени. Именно поэтому мы достаточно много знаем о подвигах Минина и Пожарского в 1612 году и почти ничего — о тех, от кого нижегородское ополчение освобождало Москву. А ведь их противниками были не только (и не столько) иноземные интервенты, но и наши соотечественники, русские люди, которые видели иной выход из тупика гражданской войны. Одним из них был Федор Иванович Андронов.

Бизнес на лаптях

В либретто оперы «Минин и Пожарский» Михаила Булгакова встречается загадочный персонаж — «Федька Андронов, боярин». Булгаков ошибся. Федор Иванович Андропов был всего лишь думным дворянином и в тогдашней табели о рангах занимал третье место — после бояр и окольничих.

У этого человека в истории осталась недобрая слава. Вот что пишет о нем энциклопедический словарь: «Гостиной сотни торговый детина; повешен в Москве зато, что примкнул к полякам и, пользуясь властью, грабил и вымогал всех, кого мог». Летописи также характеризуют его довольно скверно: анонимный автор «Новой повести о преславном Российском царстве» называл его «душегубным человекоядным волком», а дьяк Иван Тимофеев — «ересиархом» (обвинение, лежащее, скорее, в идеологической плоскости). И все же Федор Андронов — купец, финансист, дипломат, правитель Москвы — был одним из самых выдающихся деятелей начала XVII века.

Он родился в семье мелкого торговца из Погорелого Городища. Этот небольшой тверской городок (еще в XVI веке носивший гордое имя Держеславль) стоял на пересечении торговых путей, соединяющих Псков и Великие Луки с Москвой, Тверью и Ярославлем.

Главным товаром его отца Ивана Андронова были лапти — товар, пользовавшийся в то время большим спросом. Федор Андронов расширил семейный бизнес: он стал скупать по деревням кожи и перепродавать их скорнякам. Дело оказалось настолько выгодным, что вскоре под его контролем оказалась почти вся торговля кожей в западных районах Руси. Коммерция Федора пошла с еще большим успехом, когда местный воевода порекомендовал молодого предприимчивого купца в качестве помощника членам гостиной сотни — высшего купеческого сословия, занимавшегося торговыми операциями царского двора. При Борисе Годунове Андронов вошел в эту привилегированную корпорацию.

Купец, считающий деньги. Гравюра из синодика XVII в.

Годунов нуждался в энергичных людях. Андронова пригласили в Москву, а затем и вовсе предложили поступить на царскую службу.

Злые языки утверждали, что Федор Иванович добился расположения царя Бориса не знанием торгового дела, а тем, что нашел для мнительного Годунова чернокнижника, умеющего предсказывать будущее. Это, по всей видимости, навет. Правда заключалась в том, что купцы в те времена были не только коммерсантами. Они выполняли различные дипломатические поручения, а нередко по заданию правительства занимались тем, что сегодня мы называем «секретными операциями».

Во время Смуты безначальной

Лжедмитрий I. Гравюра XVII в.

Спокойное течение жизни Андронова вскоре было нарушено появлением самозванца. Федор Иванович одним из первых примкнул к сторонникам «вора», готовившим переворот в столице. Видимо, поэтому, воцарившись в Кремле, Лжедмитрий I оставил за Федором Ивановичем все должности. Среди «торговых мужиков» Москвы Андронов пользовался наибольшим доверием нового государя. В свою очередь молодой купец находил много достоинств в самозванце: тот был прост в обращении, лично, минуя боярскую бюрократию, решал многие дела, пытался бороться с взяточничеством, объявил свободу торговли, разрешил всем желающим выезд за границу…

Лжедмитрий I, именовавший себя «императором», строил планы покорения Крыма. Первым шагом должен был стать поход на Азов — против турок. Но для этого грандиозного предприятия ему нужны были деньги. Федор Андронов предложил казне продавать ценные меха, которые присылали из Сибири в виде дани. «Мягкая рухлядь» в то время ценилась на вес золота. Часть от вырученных денег шла Андронову.

Но недолгому правлению Лжедмитрия I пришел конец. Заговор, организованный князьями Шуйскими, привел к свержению самозванца. Важную роль в перевороте сыграло московское купечество, издавна поддерживавшее Шуйских. А оно не очень благожелательно относилось к «тверскому выскочке» Андронову. Последствия не заставили себя ждать.

Вскоре после того как несколько сот полупьяных жителей московского посада, собравшихся на Красной площади, «выкрикнули» в цари Василия Шуйского, недоброжелатели Андронова инициировали расследование, в ходе которого выяснилось, что купец, ведавший продажей царских мехов, недоплатил в казну. Так ли это было на самом деле или обвинение сфальсифицировали, осталось загадкой.

От сурового приговора Андронова спас новый самозванец. Летом 1608 года отряды Лжедмитрия II подошли к Москве и укрепились в Тушине. В той ситуации Федор Андронов сделал, видимо, единственно правильный выбор: он бежал в Тушинский лагерь, где его приняли с почестями. Во всяком случае, купца гостиной сотни произвели в думные пододьяки и сделали казначеем.

Финансист самозванца

Для борьбы с Василием Шуйским Лжедмитрию II пришлось обложить налогами присягнувшие ему города. Для их сбора и учета в Тушине было создано несколько приказов, которые возглавили бывшие кремлевские дьяки Иван Грамотин, Петр Третьяков, Богдан Сутупов, Иван Чичерин. Из них всех Федор Андронов сделал самую блестящую карьеру: он стал ведать Казенным приказом. Этот пост был ключевым и по тем временам (центральное финансовое ведомство открывало широкие перспективы: так, при Иване Грозном из числа руководителей Казенного приказа вышел знаменитый временщик Алексей Адашев).

Казенный приказ занимался личной казной царя и хранением царских драгоценностей, а также мехов, дорогих тканей, церковной утвари. Приказ осуществлял «жалованье разным людям» (мехами, оружием, сукном) и выдачу кормовых денег. Казначей «ведал» посольскими и поместными делами, а также хранил большую государственную печать, которой удостоверяли самые важные документы.

По своей должности Федор Андронов участвовал в заседаниях Боярской думы. Впрочем, тушинский казначей довольно быстро понял все ничтожество Лжедмитрия II: тот даже внешне не имел ничего общего с первым самозванцем, которого Федор Иванович хорошо знал. И, конечно, ни в малейшей степени Тушинский вор не обладал талантами своего предшественника. «Цариком» вертели как хотели наемники-авантюристы, такие, как гетман Роман Рожинский, который нередко держал «повелителя» под домашним арестом и общался с ним «матерно».

Из Тушина надо было выбираться. Искать случая еще раз повернуть свою судьбу Федору Андронову долго не пришлось. В ответ на призыв Шуйского к шведам навести порядок на Руси в сентябре 1609 года армия польского короля Сигизмунда III (находившегося в состоянии войны со шведами) вторглась в Россию и осадила Смоленск. В декабре в Тушино прибыли королевские послы с предложением избавиться от самозванца. Опасаясь, что «придворные» выдадут его полякам, Лжедмитрий II бежал из лагеря…

Автор первой конституции

Для оставшихся в Тушине русских бояр выходом из создавшегося положения представлялось соглашение с польским монархом. Инициаторами переговоров выступили боярин Михаил Салтыков-Кривой, дворянин Михаил Молчанов, дьяки Иван Грамотин и Федор Андронов. Они решили согласиться, на определенных условиях, на то, чтобы сын Сигизмунда, королевич Владислав, занял московский престол.

Федор Андронов вошел в состав делегации к Сигизмунду III под Смоленск. Король отнесся к послам исключительно милостиво. Больше других ему приглянулся Андронов — позже его даже называли «возлюбленный друг великого короля польского». Сигизмунд пожаловал Федору Андронову чин думного дворянина. А в октябре 1610 года писал московским боярам: «Федор Андронов нам и сыну нашему верою и правдою служил и до сих пор служит, и мы за такую службу хотим его жаловать, приказываем вам, чтоб вы ему велели быть в товарищах с казначеем нашим Васильем Головиным» (по обычаю того времени, царскую казну ведали два казначея).

Что же двигало Андроповым в его «прозападной» ориентации? Федор Иванович был человеком честолюбивым: ему не мог не польстить прием, оказанный в королевской ставке под Смоленском. Незнатный купец прекрасно понимал, что московские бояре никогда не позволят ему заседать в Думе или даже иметь дворянский титул. Или он опасался расплаты за махинации с царской казной?

Однако вероятен и другой ответ: Федора Андронова, человека по тем временам достаточно образованного, привлекала возможность реформирования России по «польскому» образцу. Идеи Лжедмитрия I, который планировал устроить в Москве университет, модернизировать высшие органы управления, дать возможность инициативным и предприимчивым людям «из низов» участвовать в управлении страной, так и остались нереализованными. Однако эти перемены могли произойти в России с воцарением Владислава (или Сигизмунда). Кроме того, в Польше существовало «магдебургское право», юридически закрепившее права и свободы горожан. При царе Владиславе I «магдебургское право» могло быть распространено на всю Россию. А кроме того, уния с Польшей способствовала бы расширению торговых связей России с Европой.

4 февраля 1610 года тушинскому посольству удалось заключить с королем «кондиции», состоявшие из 18 статей. Владислав должен был принять православие, венчаться на царство русским патриархом и дать клятвенное обещание «веры греческого закона не нарушать ни в чем». В. О. Ключевский писал, что этот договор предусматривал «не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых… Все судятся по закону, никто не наказывается без суда; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские… Государь делит свою власть с Земским собором и Боярской думой… Без согласия Думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах…».

Но мнению В. О. Ключевского, это был «основной закон конституционной монархии». И Федор Андронов принимал самое деятельное участие в подготовке этого документа.

Проект Владислав

Тем временем в Москве произошел очередной переворот: Василий Шуйский, рейтинг которого упал до нулевой отметки, был «сведен» с престола. На смену царю пришел коллегиальный орган — Семибоярщина.

В августе 1610 года «седьмочисленные» бояре, возглавляемые князьями Федором Мстиславским и Иваном Воротынским, созвали Земский собор из находившихся в Москве представителей различных сословий, который от имени «всея земли» подтвердил избрание Владислава на царский трон. За основу соглашения была положена «конституция 4 февраля». Члены Семибоярщины надеялись, что с избранием королевича они с помощью польской армии смогут покончить со Смутой. Значение имело и то обстоятельство, что Владиславу едва исполнилось 15 лет: бояре надеялась править его именем. Однако Сигизмунд вовсе не собирался доверять своему сыну реальную власть. Он сам рассчитывал получить царский титул.

Из лагеря под Смоленском король отправил в Москву в качестве специального курьера Федора Андронова, который должен был потребовать, чтобы московиты присягнули ему, а не его сыну.

Король Владислав IV

Но Андронов опоздал: 17 августа 1610 года столица торжественно целовала крест Владиславу (бояре в Успенском соборе, простые горожане — на Новодевичьем поле). Андронов прибыл в Москву через два дня после присяги.

Очень вероятно, что хитрый купец опоздал сознательно, полагая, что выполнить требование Сигизмунда в тех условиях было невозможно. В письме к польскому канцлеру Льву Сапеге он так объяснял свое поведение: «…где было не учинить тех договоров по их воле, тогды было, конечно, пришло на то, доставать саблею и огнем… лутчи ся с ними тепере обойтиться по их штукам; те их штуки к часу нарушим, их на иную сторону, на правдивую наворотим». Пример, хорошо иллюстрирующий, что в области интриг «торговый мужик» Андронов мог дать фору искушенным боярам.

После московского «крестоцелования» провинциальные воеводы один за другим стали приводить население к присяге царю Владиславу. Присягнули жители Можайска, Борисова, Боровска, Ржева, монахи Иосифо-Волоцкого монастыря. Агитация за польского королевича имела успех: он считался потомком великого литовского князя Ягайло, который был сыном русской княжны и сам женат на русской княжне.

21 сентября по просьбе «седьмочисленных» бояр в Москву вошли польские войска коронного гетмана Станислава Жолкевского (примечательно, что по национальному составу армии Сигизмунда и Лжедмитрия II ничем не различались: бок о бок сражались русские, поляки, казаки, татары и европейские наемники). После этого последовала реорганизация правительства. Один из ключевых постов занял военачальник и дипломат Александр Гонсевский, слывший знатоком России: еще при Лжедмитрии I его назначили послом в Москву, где он вел тайные переговоры с боярами, предложившими тогда русский трон Владиславу, и, по мнению некоторых историков, был одним из организаторов свержения самозванца.

Теперь знатный литовский магнат получил чип боярина, место в Думе, пост начальника Стрелецкого приказа. Боярин Михаил Салтыков и казначей Федор Андропов стали ближайшими советниками Гонсевского.

Правитель Кремля

Для «торгового мужика» из Погорелого Городища такая карьера выглядела просто фантастической. Власть его была такова, что он добился смещения своих недругов из числа руководителей приказов, как он выражался, «похлебцов» Шуйского. «Надобно немедленно указ прислать, что делать с теми, которые тут были при Шуйском и больше дурили, чем сам Шуйский», — писал он Льву Сапеге. На освободившиеся посты Андронов назначил своих старых приятелей: Ивана Грамотина (ставшего хранителем большой государственной печати), Евдокима Витовтова, Степана Соловецкого…

«Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в Думе торгового мужика Андронова… Особенным бесчести ем для себя считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против Мстиславского и Воротынского, распоряжался всем, пользовался полною доверенностью короля и Гонсевского, потому что действовал прямо, хлопотал, чтоб царем был Сигизмунд, тогда как бояре колебались, держались за Владислава», — писал С. М. Соловьев.

Вскоре среди членов правительства начались разногласия. Особенно серьезный конфликт возник между Андроновым и Михаилом Салтыковым. Боярин жаловался Саиеге: «Я рад служить и прямить и всяких люден к королевскому величеству приводить, да гонят их от короля изменники… Александр Иванович Гонсевский их слушает и потакает… Многие люди разными притеснениями и разореньем оскорблены по приговору торгового человека Федора Ащцюнова, а с Мстиславского со товарищи и с нас дела посняты, и на таком человеке правительство и вера положены… Как такому человеку знать правительство? Отец его в Погорелом Городище торговал лаптями, и он сам на Москве был торговый мужик. Покажи милость, государь Лев Иванович! Не дай потерять у короля государства Московского; пришли человека, которому верш ь можно, и вели дела их рассмотреть. Много казны в недоборе, потому что за многих Андронов вступается и спускает, для посулов, с правежу; других не своего приказа насильно берет к себе под суд и сам государевых денег в казну не платит».

Андронов не оставался в долгу: «Надобно воспрепятствовать, милостивый пан, чтоб не раздавали без толку поместий, а то и его милость пан гетман дает, и Салтыков также дает листы на поместья; и я боюсь, чтоб при такой раздаче кто-нибудь не получил себе богатой награды за малые услуги», — в свою очередь писал он польскому канцлеру.

Но в одном Салтыков и Андронов были едины: сделав однажды выбор в пользу короля, они уже не отступали от своей позиции. 30 ноября они потребовали от патриарха Гермогена, чтобы он «их и всех православных крестьян благословил крест целовать» Сигизмунду. «И патриарх им отказал… И у них о том с патриархом брань была, и патриарха хотели за то зарезать», — сообщали о московских событиях казанцы вятичам в начале января 1611 года. Гермогена бросили за решетку, где он впоследствии умер голодною смертью.

В осаде

Как и многие другие временщики, Андронов вскоре почувствовал, что взять власть гораздо легче, чем ее удержать.

19 марта 1611 года в столице вспыхнуло восстание. Причиной его историки обычно называют бесчинства польских отрядов. Но вот свидетельство иностранного очевидца тех событий: «Более всего москвитяне злились на твоих вельмож. Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Грамотина, и требовали выдачи этих изменников, вероломно предавших царство королевичу Владиславу», — писал лютеранский пастор Мартин Бер в своей «Летописи московской». По столице ходили подметные письма, в которых осуждалась деятельность «злодеев, которые прельщены тленною, мимо летною и гибнущею славой и богатством ослеплены… пожелали обманом мира сего рабствовать, и в великой славе быть. и сана почетного достигнуть не по своему достоинству». Андронова московские патриоты ругали поистине виртуозно: «прозвище его известное не следует по имени святого давать, но по названию нужного отверстия — Афедроновым именовать его».

Гонсевский потопил восстание в крови. Однако для того, чтобы справиться с мятежниками, польский комендант был вынужден зажечь посад. Пожар уничтожил большую часть Москвы. Огромный город превратился в груду развалин. Потерявшие кров жители спешили покинуть столицу. Правительство Салтыкова — Андронова в одночасье лишилось большинства подданных.

…В начале апреля 1611 года войска Первого ополчения осадили Москву. Белый город был взят штурмом. Кремль и Китай-город оказались отрезанными от остальной страны. Продовольствие и жалование для солдат перестали поступать. В условиях чрезвычайного положения Федор Андронов взял царскую казну под свой полный контроль. Он лично занялся всеми выплатами, ни перед кем не отчитываясь.

Всего, по подсчетам Андронова, ему пришлось заплатить полякам более 912 тысяч рублей и 340 тысяч грошей — огромную по тем временам сумму. Дело в том, что наемники требовали все больше денег. Их жалование достигло фантастических размеров: гайдукам платили по 300 рублей в месяц. Это равнялось годовому «окладу» некоторых членов Боярской думы. Но у правительства не было иного выхода…

Когда деньги закончились, казначей велел перелить золотую посуду и отчеканить монеты с изображением «государя Владислава Жигмонтовича». Для этого ему пришлось прибегнуть к реквизициям. Очевидцы описывали, как Андронов и его приближенный Иван Безобразов в сопровождении солдат обходили боярские и купеческие дома в Китай-городе и Кремле, повсюду производили обыски, забирая ценности. Архиепископ Арсений Елассонский, преемник Гермогена, отмечал в своем дневнике: «Федор Андронов и Иван Безобразов… изгнали из Москвы всех немощных — старцев, жен, мальчиков и девочек, отняли у русских серебро, золото, одежды златотканые и шелковые, отняли все доходы и у блаженнейшего архиепископа Архангельского и немало вещей и денег».

Предваряя обвинения в адрес нашего героя, заметим, что такими же крутыми методами действовал нижегородский купец-мясник Кузьма Минин, который потребовал себе чрезвычайных полномочий для сбора казны для Второго ополчения. Его призыв: «Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!» — на деле обернулся тем, что имущество тех, кто медлил с выплатой, отбирали силой, дома продавали с торгов, а жен и детей брали в заложники, и выкупать их приходилось родственникам…

…В сентябре 1611 года, чувствуя безвыходность своего положения, «кремлевские сидельцы» решили отправить «великое посольство» во главе с Салтыковым и Гонсевским к королю Сигизмунду — с просьбой как можно скорее прибыть в Москву. В состав «посольства» вошел и Федор Андронов. Однако новый командующий польской армией гетман Ян Ходкевич вернул «великого посла» Андронова с полдороги, решив оставить его в Москве. Это была вынужденная мера: ни на кого другого поляки не могли положиться.

Таким образом, с сентября 1611 года и по ноябрь 1612 года фактическая власть в столице принадлежала Федору Андронову.

Поскольку он верно служил Сигизмунду, некоторые историки заносят Андронова в категорию предателей. Однако подобное обвинение можно предъявить практически каждому деятелю Смутного времени. Даже Дмитрий Пожарский, канонизированный романовскими, а затем и советскими историками, высказывался за приглашение на московский престол австрийского эрцгерцога Максимилиана. Вождь Первого ополчения Прокопий Ляпунов вел переговоры со шведами о признании царем принца Карла-Филиппа. Активнейшим сторонником унии с Речью Посполитой был Филарет Романов, последовательно изменявший Борису Годунову, обоим Лжедмитриям и Василию Шуйскому. Список этот можно продолжить…

Голодный год

После стягивания к Москве войск Второго ополчения во главе с Мининым и Пожарским надежд на благоприятный исход практически не осталось. Особенно когда в конце августа 1612 года земская армия разгромила корпус гетмана Яна Ходкевича, который должен был доставить осажденным полякам продовольствие.

К началу сентября голод в Кремле приобрел катастрофические масштабы. Цены на продукты выросли запредельно: лепешка с лебедой стоила рубль, столько же давали за дохлую ворону. Наемники съели всех кошек и собак, а затем принялись за церковные пергаментные книги.

Андронову становилось все труднее контролировать ситуацию. Ведь голодали не только наемники, но и русское население. Казначей принял решение сократить число «едоков», выпустив всех желающих из крепости (и этим спас их от голодной смерти).

Тем временем осажденные занялись каннибализмом. Дошло до того, что власти разрешили людоедство официально: командующий гарнизоном полковник Струсь приказал вывести из тюрем всех пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. После этого обезумевшие от голода солдаты стали убивать друг друга. Полковник Будила констатировал в своих записках, что его «пехота сама себя съела». За месяц численность трехтысячного гарнизона сократилась вдвое.

22 октября (4 ноября по новому стилю), когда защищать стены кремлевских укреплений стало практически некому, ополченцы пошли на решающий штурм Китай-города. Поляки отступили в Кремль и начали переговоры о капитуляции. Только Федор Андронов и Иван Безобразов продолжали призывать поляков держаться до последнего, но их уже никто не слушал. Боярская дума аннулировала присягу Владиславу в обмен на гарантии собственной безопасности.

26 октября наемники выпустили из Кремля бояр и всех оставшихся русских. На следующий день сдался гарнизон. Андронов вышел на мост через кремлевский ров последним.

Казначея арестовали. Его бросили в тюрьму и беспрерывно вели допросы с пристрастием. Новые власти интересовало: куда делись царские сокровища?

Судьба царских сокровищ

Собственно, ответа на этот вопрос нет и по сей день. За без малого четыре столетия «клад Андронова» стал такой же легендой, как и знаменитая «либорея» Ивана Грозного. Более или менее достоверно известно лишь то, что в последних числах октября, когда доведенный до крайности гарнизон уже готовился сдать Кремль, Андронов спрятал остатки казны и царские регалии в заблаговременно подготовленные и известные одному ему тайники.

Что входило в состав русских коронных драгоценностей? В первую очередь царские венцы, скипетры, держава. Считается, что в России первая корона по европейскому образцу впервые была изготовлена только в 1724 году для Екатерины I. Это неверно. Ее сделали в 1604 году для Бориса Годунова венские мастера, которые скопировали императорскую корону Габсбургов. В числе царских регалий было еще несколько венцов. Конрад Буссов упоминает о «семи царских коронах, которые должны были познать, как ite in ordein universum (идти по всему миру)». Немецкий наемник, сидевший в осаде в Кремле, видел регалии собственными глазами, но об их дальнейшей судьбе имел смутное представление.

Объяснение, которое давал Федор Андронов следователям, было простым.

Поскольку казна задолжала солдатам огромные суммы, поляки взяли в залог из кремлевских сокровищниц две короны (Бориса Годунова, которую оценили в 20 тысяч рублей, и Лжедмитрия I) и алмазное седло, принадлежащее первому самозванцу. Конрад Буссов упоминает в числе присвоенных поляками «три скипетра, из них один — из цельного рога единорога, очень богато украшенный рубинами и алмазами». Короны были разломаны на части, драгоценные камни, их украшавшие, поделены между солдатами.

Дальше — больше.

В Золотой палате Московского Кремля для Ивана Грозного возвели невиданный дотоле на Руси трон. О нем мы знаем из рассказа немецкого купца Георга Паэрле, описавшего, как Лжедмитрий I восседал «па высоких креслах из чистого серебра с позолотою, под балдахином; двуглавый орел с распущенными крыльями, вылитый из чистого золота, украшал сей балдахин; под оным было распятие, также золотое, с огромным восточным топазом, а над креслами находилась икона Богоматери, осыпанная драгоценными каменьями. Все украшения трона были из литого золота; к нему вели три ступени; вокруг него лежали четыре льва серебряные, до половины золоченые, а по обеим сторонам, на высоких серебряных ножках, стояли два грифона, из коих один держал государственное яблоко (державу), а другой обнаженный меч…». А вот запись из дневника Марины Мнишек: «В Московскую Разруху 1611 года все царские места были разобраны… Царь Михаил Федорович, при своем вступлении на престол, застал московский дворец в совершенном запустении».

После польского «сидения» из всех реликвий династии Ивана Калиты уцелела лишь «шапка Мономаха». Ей-то и пришлось короноваться Михаилу Федоровичу Романову.

Но мы забежали вперед.

…В ноябре 1612 года дворянин Иван Философов сообщал, что в Москве арестовали «за приставы русских людей, которые сидели в осаде: Иван Безобразов, Иван Чичерин, Федор Андронов, Степан Соловецкий, Важен Замочников; и Федора де и Бажена пытали на пытце в казне». Архиепископ Арсений Елассонский подтверждал, что «во время пытки умерли из них трое: великий дьяк царского судилища Тимофей Савинов, Степан Соловецкий и Важен Замочников». Федор Андропов, по-видимому, оказался человеком крепким.

Разумеется, казначей Сигизмунда записывал, кому и что отдавалось «в залог» из царских драгоценностей: некоторые регалии пришлось отправить в Польшу Владиславу, для подготовки его венчания, часть драгоценностей присвоил себе Александр Гон-севский, часть — члены Семибоярщины. Себе Федор Андронов, вероятно, не взял почти ничего: он прекрасно понимал, что ему первому придется держать ответ перед новыми властями.

Андронов мог напомнить следователям (и наверняка напомнил), что еще Лжедмитрий I отправил огромное количество драгоценностей из царской сокровищницы в Польшу. Мог напомнить, что обвинения в растрате казны выдвигались еще правительству Василия Шуйского и лично царице Марии, которая продавала драгоценности, потому что нечем было платить шведским наемникам.

Видимо, Андронов показал на следствии, куда спрятал часть драгоценностей, например «шапку Мономаха». Но многое утаил, в том числе подлинную реликвию Рюриковичей — «золотую шапку», самую древнюю корону великих московских князей. Ее описал еще Сигизмунд Герберштейн: она имела круглую форму, со всех сторон ее покрывали золотые монетки, которые при каждом повороте головы тихонько звенели…

В начале 1613 года на Земском соборе царем был избран Михаил Федорович Романов. Юный монарх потребовал принять все меры к возвращению расхищенной казны. Андронов был переведен из тюрьмы на подворье к князю Федору Волконскому под усиленную охрану. Бывшего казначея посадили в подклет, заковав в колонки.

Федор Андронов решил обратиться к помощи церкви, пожелав принять постриг в каком-нибудь отдаленном монастыре, например на Соловках. Он просил похлопотать перед боярами своего тюремщика князя Волконского, но тот отказался со словами: «Почему же ты, когда Москву разорял, в те поры постричься не захотел?»

Замыслил он побег…

14 марта 1613 года князь Федор Волконский сообщил правительству, что накануне ночью Андронов сумел бежать из-под стражи. Узник подкупил одного из княжеских слуг, который сбил с него колодки. Был объявлен «всероссийский» розыск, организована погоня. Федору Ивановичу не удалось уйти далеко — помешала весенняя распутица. Уже 15 марта он был схвачен отрядом казаков в семи верстах от Москвы. Власти решили, что побег Андронова — одно из звеньев заговора против нового царя. Было арестовано много знакомых Андропова, его недавних соратников и приближенных. Против них применяли пытки. Следствием руководил сам царь (по крайней мере, Михаил Федорович лично читал допросные листы). Но чего-то вразумительного добиться не удалось.

Донося о поимке бывшего казначея царю, бояре писали: «А казнить его (Андронова) дворяне, атаманы, козаки и всякие люди отговорили, потому что о его побеге писано во все города и теперь про того изменника пишем грамоты во все города, что его поймали, и про него бы во всех городах было ведомо и сомненья бы нигде не было; а как всем людям про того изменника объявим, и его, государь, вершат по его злодейским делам, как всяких чинов и черные люди об нем приговорят».

Другими словами, определить дальнейшую судьбу Андронова был должен Земский собор. Впрочем, все уже было предрешено.

Еще в марте 1613 года, когда правительство Михаила Федоровича начало переговоры с поляками о перемирии, московскому послу Денису Аладышу давали следующий наказ: «Станут говорить про изменников, про Федьку Андронова с товарищами, за что их пытали, ведь они за правду стояли, то отвечать: «Михалка Салтыков да Федька Андронов первые изменники и всякому злу начальники: из-под Смоленска на Московское государство королевскую рать подняли и вместе с польскими и литовскими людьми придумали Москву разорить, царскую многую неисчетную казну, собрание прежних великих государей, к королю отослали, а иную ратным людям раздавали; и они, злодеи, не только пыток, но и всяких злых смертей достойны».

«Злая смерть» не заставила себя ждать. Осенью 1614 года Андронова казнили — как говорится, по высшему разряду. Бывшего правителя Москвы повесили на Лобной площади при большом скоплении народа — вместе с другими особо важными государственными преступниками: атаманом Иваном Заруцким (его посадили на кол) и четырехлетним Иваном-царевичем — сыном Марии Мнишек.

Судьба оказалась немилостивой к «торговому мужику» Федору Андронову. Многие его «подельники» получили при новом режиме прощение: дьяк Иван Грамотин возглавил Посольский приказ, Иван Безобразов служил при царском дворе, Иван Чичерин был воеводой в Уфе и Казани… Возможно, власти решили преподать суровый урок всем, кто в годы Смуты стремился к власти «не по своему достоинству». Именно в это время простые русские люди, пожалуй, впервые осознали свое право самим решать судьбу страны и престола, право самим выбирать свой путь. Но этот путь для многих из них вел в никуда.