Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

ГЛАВА ПЕРВАЯ Предвидение / Сянь ши-лань

Во всяком государстве, которому грозит гибель, наблюдается, что владеющие дао покидают его раньше, чем гибель наступит. Так было в старину, так же обстоят дела и ныне. Страны находят опору в укрепленных городах, города свою опору — в гражданах, граждане — в мудрых.

Поэтому мудрые властители старались заполучить мудрых и тем самым заполучали граждан. Заполучив граждан, заполучали и населяемые ими укрепленные города. Заполучив города, приобретали всю страну. Тому же, кто владел страной, уже не нужно было самому заниматься всеми делами: его мудрецы заботились вместо него о народе, так что ему оставалось заниматься только самым главным.

Хронист дома Ся по имени Чжун Гу вытащил свои записи и графики-схемы [законов] и заплакал, держа их в руках, однако глава <дома> Ся — Цзе был уже в полном ослеплении, насилия и смуты при нем достигли предела. Тогда хронист Чжун Гу покинул страну и уехал ко двору династии Шан. Тан очень обрадовался этому и передал всем чжухоу следующее: «Царь из дома Ся утратил дао. Он насильничает над народом и мучает его, уничтожает своих родственников [отцов и старших братьев] и позорит своих верных слуг. Он пренебрегает [советами] своих мудрых и благонамеренных подданных, удаляет справедливых и слушает льстецов. Весь народ опечален таким ходом дел, придворные, которым поручено наблюдать за соблюдением законов, сами бегут в Шан».

Тайный секретарь нэйши дома Инь по имени Сян Цзи, видя, как правитель Чжоу впадает во все большее ослепление и творит все большие бесчинства, погрузил свои схемы и кодексы на повозку и бежал с ними к Чжоу[352]. У-ван очень обрадовался и, обращаясь к чжухоу, сказал: «Царь Шан впал в великую смуту! Он сдался перед силой вина, он удалил Цзи-цзы и окружил себя девчонками и мальчишками. Государственными делами ведает у него Да Цзи, награды и наказания выдаются бессистемно, без соблюдения законов и обычаев. Он казнил троих ни в чем не повинных, народ во многих случаях отказывается повиноваться, верные закону подданные бегут к нам в страну Чжоу». Главный хронист царства Цзинь по имени Ту Шу, видя, в какую смуту погружается Цзинь, увидев, как занесся, забыв о добродетели и долге, цзиньский правитель, со своими таблицами и кодексами бежал в Чжоу. Чжоуский Вэй-гун принял его и задал вопрос: «Какое из царств Поднебесной погибнет первым?» Тот ответил: «Первым погибнет Цзинь». Вэй-гун спросил, почему он так думает. Тот ответил: «Когда я был там, в Цзинь, я не мог прямо говорить, так что пришлось указать цзиньскому гуну на дурные предзнаменования небес, поскольку в движении солнца, луны и звезд наблюдалось много аномалий. Но он сказал: «Ну и чем это может мне повредить?» Я также указывал ему на то, что в поведении людей стало проявляться заметное отсутствие справедливости, так что простой народ начал роптать. Но он на это сказал: «Ну и как это может на мне сказаться?» Я также указал ему, что соседние государства проявляют строптивость, а мудрые и благонамеренные не одобряют правительственных мер. Но он на это сказал: «Ну и как это может меня подорвать?» Кто так говорит, тот даже не понимает, откуда грозит гибель. Поэтому я, ваш слуга, и говорю — первым погибнет Цзинь!»

Он не прожил в Чжоу и трех лет, как Цзинь погибло. Вэй-гун тогда вновь встретился с Ту Шу и спросил: «Кто следующий?» Тот сказал: «Следующим будет Чжуншань». Вэй-гун спросил, почему он так думает, и он ответил: «Небо рождает человека и наделяет его стыдливостью. Стыдливость — это долг человека. Этим он отличается от птиц и зверей, лосей и оленей. Этим устанавливается порядок, при котором существуют правители и подданные, высшие и низшие. В обычай же Чжуншань вошло превращать день в ночь, а ночью продлять предыдущий день. Мужчины и женщины там сходятся и ласкаются беспрерывно. От этого люди там изнеженные, чувствительные и легко льют слезы. А правитель не видит в этом ничего дурного. Это нравы погибающего царства, поэтому я, ваш слуга, и говорю: «Следующим будет Чжуншань!»

Через два года Чжуншань действительно погибло. Вэй-гун вновь призвал Ту Шу и между прочим спросил: «Кто следующий?» Ту Шу не ответил. Когда же Вэй-гун продолжал настаивать, Ту Шу ответил: «Следующим будете Вы, правитель». Вэй-гун тогда испугался и стал искать по всей стране зрелых мужей. Он заполучил на службу И Чжи и Тянь И и оказал им всяческие почести, он нашел Ши Линя и Чжао Пяня и сделал их членами совета. Он отменил 39 обременительных для народа указов и сообщил о своих мерах Ту Шу. Тот сказал на это: «Ну, может, этих мер и хватит до конца вашей жизни, правитель». И добавил: «Я, ваш слуга, слышал вот о чем. Когда государство идет к расцвету, небо посылает ему мудрых и искусных в речах мужей, а когда государство идет к упадку, небо посылает смутьянов и краснобаев».

Когда Вэй-гун скончался, гроб его девять месяцев не предавали земле, царство Чжоу разделилось на два лагеря. Посему слова владеющих дао нельзя не воспринимать всерьез.

На чжоуских треножниках изображался монстр Та-оте — с головой, но без туловища — он хватал человека, но не мог его проглотить целиком и тем наносил вред себе самому. Эти изображения олицетворяли возмездие: тому, кто творит недоброе, тоже не поздоровится.

Бо Туй прибыл в Чжуншань. Царь Чжуншань пожелал, чтобы он остался там. Бо Туй упорно отказывался, взошел на колесницу и уехал. Затем он прибыл в Ци. Циский царь также хотел оставить его при себе в должности, но он опять отказался и уехал. Кто-то спросил его, почему он так поступил, и он сказал: «Эти два государства в скором времени погибнут. То, чему я стал свидетелем, называется «пять признаков конца». Что есть пять признаков конца? Когда не награждают верных — это конец вере; когда не награждают прославленных — это конец стремлению к славе; когда не награждают любящих — это конец родственным чувствам; когда у путешествующих нет на дорожные расходы, а у постоянно живущих на одном месте — на пропитание — это конец финансам; когда не умеют заставить служить других и не в состоянии служить сами — конец успехам государства. Если в государстве имеются эти пять признаков конца, то оно погибнет, если не случится чуда. А в Чжуншань налицо полный набор этих признаков, и в Ци тоже. Если только предположить, что царь Чжуншань и циский царь, прослышав про пять признаков конца, изменят порядок правления, тогда, быть может, их гибель и не наступит с неизбежностью. Однако беда их в том, что они как раз ничего не слушают. Даже если им об этом и рассказать, они не поверят».

Так что долг властителя заключается как раз в том, чтобы уметь слушать, вот и все. Иначе ничего не дадут ни пятикратные наделы Чжао, [как сделали в Чжуншань], ни всеобщая мобилизация и отвод войск к реке Цзи, [как сделали в Ци]. Ибо они отбросили то, благодаря чему существовали, и своими руками создали то, благодаря чему должны были погибнуть.

ГЛАВА ВТОРАЯ Наблюдения над современностью / Гуань ши

В Поднебесной есть мужи, владеющие дао, но их всегда немного. Если на пространстве в тысячу ли есть один такой муж, можно считать, что они стоят плечом к плечу, и если раз в несколько поколений появляется мудрец, можно считать, что они идут друг за другом по пятам. Но раз появление мужей государственных и мудрецов — дело столь редкое, а они совершенно необходимы для утверждения порядка, то откуда же взяться порядку? Ведь даже когда, по счастью, есть такие, они могут оставаться в неизвестности, а это все равно как если бы мудрых вовсе не было. Вот поэтому-то порядок обычно столь недолговечен, а смуты — столь продолжительны. Поэтому сильных ванов можно вспомнить не более трех, ба-гегемонов — не более пяти[353], в то время как гибель государств — дело обычное, властителей захватывают в плен одного за другим. А ведь этих несчастий не было бы, будь в стране истинные мужи государственные. По этой причине больше нет ни более чем четырехсот чжухоу, получивших от дома Чжоу наделы, ни более чем восьмисот царств, которые были у него в подчинении[354]. А те, что сохранились, тоже бывали в прошлом разорены. Разумный властитель, понимая, как обстоят дела, должен день ото дня становиться все осмотрительнее, стремясь продлить свой век. Это можно уподобить восхождению на вершину. Когда тот, кто поднимается на гору, находится уже достаточно высоко и оглядывается по сторонам, он видит, как величественные утесы вздымаются все еще высоко над ним. Тут есть сходство с тем, как воспринимает себя мудрец: как бы сам он ни был разумен, как бы ни были высоки его поступки, оглянувшись вокруг, он всегда видит тех, кто бесконечно превосходит его самого!

Поэтому Чжоу-гун Дань[355] говорил: «С теми, кто ниже меня по духу, я не общаюсь, поскольку они лишь отягощают меня; с теми, кто для меня ровня, я также не общаюсь, поскольку от них мне нечему поучиться!» Так что разумному полезно быть лишь с теми, кто добродетельнее его самого. А привлечь разумных и знаться с ними можно, лишь привечая их по ритуалу[356].

[Когда правители разумны и в мире порядок, добродетельные в почете. Когда же правитель невежествен, а мир погряз в смуте, тогда добродетельные в пренебрежении]. Всегда следует стремиться находиться с теми, кто добродетельнее нас. То, благодаря чему можно заполучить в знакомые добродетельного, чтобы с ним жить, — церемониал. Когда правитель добродетелен, а в мире порядок, добродетельные оказываются в почете [на самом верху]. Когда же правитель неразумен, а мир погряз в смуте, тогда добродетельные оказываются в самом низу [в пренебрежении]. Сейчас дом Чжоу низложен и нет больше сына неба, а большей смуты, чем отсутствие сына неба, не бывает. Потому что когда нет сына неба, сильные притесняют слабых, многочисленные творят насилие над малочисленными, уничтожают друг друга при помощи войска, не зная отдыха и перемирия, а на первых ролях оказываются льстецы. Именно таков нынешний мир. Поэтому желающему найти мужей, владеющих дао, нужно искать их на реках и морях, в горах и ущельях, в местах малодоступных и удаленных. Только там при удаче можно их обрести.

Тай-гун ловил рыбу в Цзыцюане, потому что родился во времена Чжоу-синя, но там его и нашел Вэнь-ван[357]. Вэнь-ван владел всего лишь тысячей колесниц, а Чжоу-синь был сыном неба. И то, что сын неба утратил Поднебесную, а властитель тысячи колесниц ее приобрел, показывает, что такое знание и незнание. Так что когда речь идет о людях заурядных, простом народе, ими можно повелевать не церемонясь. Но когда речь идет о муже, владеющем дао, то ему необходимо оказывать почет и с ним следует лично знакомиться — только тогда его ум может быть использован в полной мере.

Когда Янь-цзы прибыл в Цзинь, он увидел человека в вывернутой мехом внутрь одежде, тащившего тюк сена и остановившегося отдохнуть на обочине[358]. Признав в нем благородного мужа, он послал спросить, как тот оказался в таком положении. Тот отвечал: «Цисцы продали меня сюда в рабство, мое имя Юэ Шифу». Янь-цзы сказал: «О!» — и тут же велел отпрячь левую пристяжную, чтобы выкупить этого человека. Самого его он взял в повозку и отвез к себе. Когда они прибыли, он, ни слова не говоря, вошел во внутренние покои (женские покои). Тогда Юэ Шифу разгневался и хотел удалиться. Янь-цзы послал за ним человека, чтобы передать следующее: «Мы с вами прежде не были знакомы, но я помог вам избежать несчастья, чем же я теперь перед вами провинился?» В ответ Юэ Шифу сказал: «Я слышал, что благородный муж может снести унижение перед тем, кто его не знает, но не должен терпеть пренебрежения от того, кто его узнал. Поэтому я хочу прекратить всякие отношения». Тогда Янь-цзы сам вышел к нему и сказал: «Раньше я видел только вашу наружность, теперь я вижу и внутреннее содержание моего гостя. Я, Ин, слышал, что тот, кто хочет по-настоящему узнать человека, не обращает внимания на то, что о нем говорят другие, и кто хочет понять, каков человек в деле, не должен полагаться на его собственные речи. Могу я извиниться перед вами и просить вас остаться со мной?» Юэ Шифу сказал: «Раз вы относитесь ко мне с уважением, я не могу не последовать за вами». И Янь-цзы взял его на службу[359].

Когда у человека заурядного появляются заслуги, он начинает воображать, что облагодетельствовал других людей; полагая себя благодетелем, он становится заносчивым. А вот то, что Янь-цзы не только не поставил себе в особую заслугу, что выручил человека из беды, но сумел даже перед ним извиниться, показывает, насколько далек он был от пошлости. Это и есть путь к истинным свершениям.

Учитель Ле-цзы[360] попал в нужду и отощал от голода. Какой-то гость-бинькэ поведал об этом чжэнскому министру Цзы Яну[361]: «Ле Юйкоу — муж, владеющий дао. Живет он в вашем царстве и так бедствует! Разве у вас не заботятся о настоящих мужах?» Чжэнский Цзы Ян тотчас велел служителям послать Ле-цзы несколько десятков бин[362] проса. Выйдя к посланцам, учитель Ле-цзы дважды поклонился, но дара не принял. Когда гости удалились и Ле-цзы вернулся в дом, его жена гневно била себя в грудь и причитала: «Я слышала, что семья человека, постигшего дао, обретает покой и радость, а ваши жена и дети отощали от голода. А когда министр хочет подарить вам немного зерна, вы отказываетесь! Что же, нам суждено вечно быть голодными?» Смеясь, учитель Ле-цзы ответил: «Министр меня даже никогда не видел, с чужих слов посылает мне просо. Но точно так же с чужих слов он обвинит меня и в преступлении! Поэтому я и не принял дара». В конце концов недовольный народ восстал и Цзы Яна убили.

Принять от другого пропитание и не пойти за него на смерть, если он окажется в беде — это забвение долга; но пойти за такого на смерть — значит умереть за неправое дело. Умереть же за неправое дело — значит пойти против природы. Сколь же далек был учитель Ле-цзы как от забвения долга, так и от всего, что противно дао! То, что он решил не принимать дара, даже терпя голод и холод, означает, что он предвидел, какой оборот примет дело, и действовал, исходя из этого предвидения. Это и есть подлинное понимание жизни и судьбы!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Понимать в искусстве восприятия / Чжи цзе

Человеческий глаз устроен так, что он воспринимает некий вид, если же глаз зажмурить, то это все равно как если бы никакого вида объективно не существовало. То, что мы видим с открытыми глазами, отличается от того, что мы видим с прищуренными глазами. Тому, у кого глаза закрыты, свет в глаза не попадает, поэтому он ничего и не видит. Тот, кто зажмурился, глазами ничего не воспринимает! Если он не может ничего воспринимать, но говорит о видах, которые ему представляются, он в заблуждении.

То же касается и сознания. То, что воспринимается обладающим сознанием и что воспринималось бы не обладающим сознанием, — одна и та же действительность. Но способность к восприятию у разных сознаний различная. То, что способен воспринять обладающий сознанием, намного обширней, чем то, что способен воспринять не обладающий сознанием. Тот, у кого ясное сознание, видит дальше, чем тот, у кого оно замутнено. Если же тот, кто приспособлен к восприятию только того, что лежит рядом, станет судить о тех превращениях, которые свершаются далеко от нас, то откуда же возьмется понимание истинного положения дел? Если же нет соответствующих представлений, то, как бы ни старался говорящий, он не сможет их точно описать.

Некий жунец увидел прядильщика и спросил его, чем он занят: «Из чего получаются эти длинные-длинные нити?» Тот, указывая на коноплю, сказал, что он делает. Тогда жунец пришел в негодование: «Как из этого спутанного-спутанного может получаться длинное-длинное?»

Вот и в гибнущем царстве не то чтобы не было мудрых мужей, не то чтобы не было добродетельных. Причина в том, что их правителям невдомек, что они есть. Эта болезнь — неспособность к адекватному восприятию действительности — приходит, когда сами себя считают обладающими сознанием: такое сознание как раз и не позволяет воспринимать мир правильно. Если же мир сознанием правильно не воспринимается, но сам воспринимающий считает, что он его воспринимает, — это, конечно, глупость. При таком положении государство не может существовать, и правитель никак не может рассчитывать на собственную безопасность. Если же сознание не воспринимает чего-либо, но человек сознает, что его сознание не воспринимает этого, — государству не грозит гибель, а правителю — опасность.

Гуань Чжун заболел. Хуань-гун пришел навестить его и спросил: «Ваша болезнь, чунфу[363], опасна, и весьма. Что бы вы хотели мне сказать в поучение?» Гуань Чжун сказал: «Крестьяне у нас в Ци любят одну поговорку: «С тем, кто ничего не накопил, пока был здесь, нечего будет зарыть, когда он пойдет туда». Нынче я отправляюсь в дальний путь, и о чем меня можно еще спрашивать?» Хуань-гун сказал: «Хотелось бы, чтобы вы, второй отец, не отказывали». Гуань Чжун тогда сказал: «Мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и принца из Вэй Ци Фана». Хуань-гун сказал: «И Я, чтобы доставить мне радость, зажарил собственного сына, как же я могу сомневаться в нем?» Гуань Чжун отвечал: «В природе человека нет ненависти к своему отпрыску. Если уж человек своего собственного ребенка подвергает мучительной смерти, то что же он может сделать с собственным правителем?» Гун тогда сказал: «Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне. Как я могу в нем сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека калечить собственное тело. Если он мог причинить это своему собственному телу, то что он может причинить своему правителю?» Хуань-гун тогда сказал: «Колдун из Чан разбирается в жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему?» Гуань Чжун сказал: «Жизнь и смерть зависят от судьбы, а душевные болезни — от воли человека. Вы, правитель, полагаетесь не на судьбу, чтобы сохранить свое здоровье, а на какого-то колдуна из Чан, и он, [таким образом,] пользуясь этим, может творить что ему вздумается». Хуань-гун сказал: «Царевич из Вэй Ци Фан служит мне пятнадцать лет; даже когда умер его отец, он не поехал домой, чтобы оплакать его, — как же в нем можно сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека не любить своего отца. Если же он пренебрег отцом, то чего ожидать от него вам, правитель?» Хуань-гун сказал: «Я обещаю вам».

Гуань Чжун умер, и он отослал всех их прочь. Однако он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, вновь его охватила душевная смута, двор потерял былой блеск. Так прожил он три года и, наконец, произнес: «Нет, второй отец, видимо, ошибался: его речи нельзя было понимать так буквально». И он вновь призвал тех ко двору. Они вернулись, и на следующий год у Хуань-гуна началась болезнь. Колдун из Чан вышел из внутренних покоев и объявил: «В такой-то день правитель скончается!» И Я, Шу Дао и колдун из Чан, сговорившись между собой, подняли смуту, запечатали дворцовые ворота и выстроили вокруг дворца высокие стены. Туда они никого не пропускали под предлогом, что действуют по приказу больного Хуань-гуна. Однако одна из жен перебралась через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун. Он проговорил: «Хочется есть». Жена ответила: «У меня ничего нет». «Хочется пить», — сказал гун. «У меня ничего нет», — повторила женщина. Гун спросил, в чем дело. Тогда она ответила: «Колдун из Чан вышел от Вас и объявил, что Вы скончаетесь в такой-то день. И Я, Шу Дао и колдун устроили заговор, они заперли ворота дворца, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. Принц же Ци Фан приписал к царству Вэй сорок общин, принадлежащих Вам». Тогда гун глубоко вздохнул и со слезами на глазах произнес: «Увы мне! Как же далеко видит мудрец! Если мертвые сохраняют способность думать, как я буду смотреть в лицо второму отцу?» Он закрыл лицо рукавом и отбыл во дворец долголетия. Когда черви стали выползать уже за порог, двери Янвэн пришлось плотно затворять, так как он три месяца оставался без погребения. А все это из-за того, что не слушал речей Гуань Чжуна!

Хуань-гун не был беспечным в отношении грозящей опасности и неплохо относился к Гуань Чжуну. Все дело в том, что он лишен был правильного восприятия. Из-за того, что лишен был правильного восприятия действительности, он удалял верных и надежных и приближал тех, кого любил и считал достойными людьми.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Сожалея об ошибках / Хуй го

Если в пещере больше восьми футов глубины, человек рукой до дна не достанет. Отчего так? Оттого что рука слишком коротка. Вот и сознание не может всего достичь. То, чего оно не в состоянии достичь, таково, что тот, кто станет о нем судить, даже если он искусен в суждениях, даже если он далеко ушел в постижении дао, не в состоянии будет это узреть. Поэтому даже Цзи-цзы ничего не добился при дворе Шан, а Фань Ци вынужден был уплыть вниз по течению реки Цзян. Му-гун как-то поднял войска, чтобы напасть на царство Чжэн. Цзянь Шу стал увещевать его в следующих словах: «Это невозможно. Я, ваш слуга, слышал вот о чем. Государство берут приступом на боевых колесницах с расстояния не более чем в сотню ли, в пешем строю — с расстояния не более чем в тридцать ли, чтобы войска прибывали к месту сражения, сохранив силу духа и физические силы. Только в этом случае при контакте с противником можно его уничтожить, а при отходе можно сохранить необходимую скорость. Если же марш составляет несколько тысяч ли и к тому же проходит по землям враждебных чжухоу, вряд ли, по мнению вашего слуги, возможно после этого что-либо предпринять. Лучше бы вам, государь, еще подумать над этим планом». Му-гун не послушал его. Тогда Цзянь Шу вывел войско за ворота столицы и со слезами произнес: «О, войско! Мы — свидетели того, как они уходят в поход, но не увидим, как они придут назад!»

У Цзянь Шу было два сына. Одного звали Шэнь, а другого — Ши, и оба отправлялись с войском. Цзянь Шу тогда сказал своим сыновьям: «Цзиньцы остановят наши войска, конечно же, у озера Сяо. Постарайтесь погибнуть на южном берегу, а не на северном, мне тогда легче будет найти ваши тела». Когда Му-гун узнал об этом, он послал человека поговорить с Цзянь Шу и передать ему следующее: «Когда я, несчастный, поднял войска, я не представлял себе, как далеко это зайдет. А теперь вы плачете на проводах. Это по моим-то войскам?» Цзянь Шу ответил: «Я никогда не посмел бы оплакивать ваше войско. Я уже стар, и у меня два сына. Оба они отправились с войском в поход, вот я и думаю: каково-то будет возвращение. Если они и останутся живы, то мне-то уж верная смерть. Вот по этой-то причине я и плачу».

Когда войско на марше миновало Чжоу, Вансунь Мань, прислонившись к воротам своего дома, произнес, взирая на него: «Ох-хо! В этом войске непременно будут неприятности! Если у него не будет неприятностей, я никогда больше не стану говорить о дао! Царство Цинь есть не что иное, как учрежденное домом Чжоу государство. Когда проходят по городу, принадлежащему сыну неба, подвязывают панцири и приторачивают оружие. Правые и левые воины на боевых колесницах должны сойти на землю, чтобы таким образом отдать честь сыну неба. А эти едут с развернутыми флагами, не левый воин держится за перекладину, а правый; тот, кто слева, ни разу не склонится над поперечным брусом колесницы в ритуальном поклоне, а в пяти сотнях колесниц из правых воинов вспрыгнули на ходу в колесницу не менее пятисот. Так что сил у войска много, а ритуал соблюдается худо. Без неприятностей им не обойтись!»

Войско миновало Чжоу и направилось на восток. Тут ему встретились два чжэнских купца, Гао и Си Ши, которые отправлялись на запад в Чжоу на базар. Когда на дороге им повстречалось циньское войско, они заговорили между собой. «О, это войско идет издалека. Конечно, они собираются напасть на Чжэн!» И они решили отправить в циньские войска Си Ши под видом того, что он выполняет распоряжение чжэнского бо, и передать им следующее: «Наш правитель давно слышит, что должны пожаловать военачальники вашего великого государства, а вас все нет и нет. Наш правитель и его войско начали уже за вас беспокоиться. Они понимают, что ваши солдаты в столь утомленном состоянии и без продовольствия долго не протянут. Поэтому он послал меня, чтобы доказать свое сочувствие вам посылкой вам в подарок двенадцати волов в качестве провианта». Три военачальника из Цинь отвечали: «За неимением лучшего наш правитель послал нас троих — Бина, Шу и Ши — в восточную сторону, чтобы мы дождались его на дороге в Цзинь. Однако мы совершили ошибку и в полном неведении относительно местопребывания случайно забрели в пределы ваших земель. Поэтому мы никак не можем отблагодарить...» Затем они дважды склонились до земли в поклоне и удалились с дарами.

Три военачальника после этого стали испуганно совещаться: «Мы прошли несколько тысяч ли через владения нескольких враждебных нам чжухоу, чтобы напасть на них, но не успели еще дойти до цели, а они уже знают обо всем. Это значит, что они, конечно, подготовятся самым тщательным образом. Нужно скорее развернуть войска, чтобы уйти от преследования!» Однако как раз в этот момент скончался цзиньский Вэнь-гун. Он не был еще погребен, когда Сянь Чжэнь стал советовать Сян-гуну, наследнику: «Циньское войско нужно обязательно атаковать! Прошу вас разрешить мне нанести удар!» Сян-гун сказал: «Наш властитель скончался, тело его все еще лежит в зале, а я буду гоняться за циньским добром и ради этого нападать на циньцев, — не будет ли это с моей стороны нарушением дао почтительного сына?» Сянь Чжэнь сказал: «Они не выразили соболезнования, их не трогает наше горе — это все равно как если бы они убили нашего правителя и нанесли ущерб бедному сироте. При этих условиях мы можем нанести удар — это поможет усилению наших позиций! Прошу вас разрешить мне ударить по ним!»

Сян-гуну ничего не оставалось, как согласиться. Сянь Чжэнь перехватил циньские войска у озера Сяо, нанес удар и одержал полную победу. Он захватил всех трех циньских полководцев и вернулся с ними ко двору. Когда Му-гун узнал об этом, он явился в простом платье перед всеми в храме предков и сказал: «Небо не помогает Цинь. Ибо оно не заставило меня, несчастного, послушаться совета Цзянь Шу! Вот почему и свалилось на нас это несчастье!»

Конечно, Му-гун не желал поражения при Сяо. Просто ему не хватило рассудительности. И оттого, что не хватило рассудительности, он не возбудил и достаточной веры. Когда же к речам нет достаточной веры, войска не возвращаются. Так что нехватка рассудительности приводит к большим неприятностям.

ГЛАВА ПЯТАЯ Радуясь успеху / Лэ Чэн

У высшей мысли нет видимого образа, большой сосуд долго делать, великий голос трудно услышать.

Пока Юй прокладывал русла рек, народ сходился к нему, чтобы набрать черепицы и кирпича. Когда дело было сделано и подвиг совершен, он послужил к пользе десяти тысяч поколений. Юй видел далеко, но народ об этом не догадывался. Поэтому с народом нечего толковать о преобразованиях и обсуждать начинания — с ним можно только радоваться тому, что уже совершено и сделано.

Когда Конфуций начал службу в Лу, некий насмешник по имени И сочинил про него такой стишок-яо:

Однако через три года мужчины ходили только по правой стороне улицы, а женщины — только по левой. Если терялись дорогие вещи, народ не смел их поднимать. Так что свершения великих людей трудно чему-либо уподобить. Когда Цзычань начал управлять царством Чжэн, то поля там впервые были размежеваны, а в городах и поселениях была впервые введена для всех форменная одежда. Народ, видя это, сочинил такую частушку:

Но уже через три года народ запел другое:

Положим, чжэнский Цзянь или луский Аи из-за таких насмешек со стороны народа взяли да и уволили бы мудрецов со службы — в стране, конечно, не было бы таких успехов. Но и у Конфуция, и у Цзычаня были случаи, когда они ничего не могли поделать! Конечно же, не из-за их неспособности, здесь уж целиком можно отнести вину на счет народа, который сам не понимал, в чем его счастье. Если в наше время все признают Цзянь-гуна и Ай-гуна мудрыми властителями, а Конфуция и Цзычаня способными мужами, то это оттого, что два эти правителя умели взять на службу достойных людей.

Когда были изобретены лодка и повозка, потребовалось три поколения, чтобы их перестали страшиться. Что-либо хорошее провести в жизнь очень нелегко! Поэтому, если слушать всякого, никакое дело невозможно будет сделать — дело делается только когда правитель руководствуется собственной мудростью.

Царство Вэй напало на Чжуншань под водительством генерала Юэ Яна. По возвращении он представил Вэнь-хоу доклад, в котором ясно проступало любование своими подвигами. Вэнь-хоу сразу же понял это и приказал секретарю: «Принеси сюда все, что сообщали подданные и советники-бинькэ». Секретарь принес два ящика бумаг, и Вэй-хоу дал их почитать генералу. Все доклады были на тему о том, как трудно нанести поражение Чжуншань. Тогда генерал сделал шаг назад, повернулся в знак уважения лицом на север и дважды поклонился: «Предприятие с царством Чжуншань удалось не благодаря моей силе — это целиком Ваша заслуга! Если бы все те, кто был против кампании, явились в этот зал! Для того, чтобы царство Чжуншань осталось не завоеванным, не потребовалось бы двух коробов документов, хватило бы и одного цуня — моя воля была бы сломлена».

Вэнь-хоу был мудрым правителем, а между тем вот так обстояли при нем дела. Что же творится в делах правителя средних способностей? Самым большим пороком властителей средних способностей следует признать то, что они не в состоянии предаться недеянию и не могут избежать манипулирования — они вечно сами что-то делают, но и с ними вечно что-то делают. Если же во всяком трудном предприятии воля, взгляд на вещи и действия правителя лишены колебаний, то уж тем более и среди подданных никто не осмелится предаваться сомнениям и рассуждениям. Если же все, и правитель, и подданные, будут объединены в стремлении сделать что-либо, их не может постичь неудача и в самом трудном деле. Именно благодаря этому удалось Тану и У одержать великие победы над Ся и Шан, а Гоу-цзяню удалось отомстить своему врагу. Если даже малые и слабые объединятся в каком-либо деянии и будут держаться вместе, они превзойдут в своих деяниях сильных и больших. Вэйский Сян-ван как-то сидел за вином со своими. Когда он несколько захмелел, он поднял тост за присутствующих: «Желаю, чтобы свершились желания души всех моих верных подданных!» Тогда Ши Ци встал и сказал: «Среди подданных есть умные и глупые. Если исполнятся желания умных, очень хорошо. Но не дай бог, чтобы исполнились желания неразумных». Царь сказал: «Да, если бы все были такими же прекрасными слугами, как Симэнь Бао[364]!» Ши Ци ответил: «Когда род Вэй наделяет кого-либо землей, то на сто му в любом другом месте приходится двести му в местности Е, поскольку поля там хуже. Но, между прочим, там рядом протекает река Чжан. Так что если Симэнь Бао не знал об этом, то он просто глуп, а если знал, то он не предан государю. Глупый и неверный — что же брать с него пример?» Вэйский царь ничего на это не ответил. На другой день он вызвал Ши Ци и обратился к нему с вопросом: «Можно ли водами реки Чжан оросить поля области Е?» Ши Ци сказал: «Можно». Царь спросил: «А почему же тогда вам не сделать этого для меня?» Ши Ци сказал: «Боюсь, что вам, государь, не справиться с этим делом». Царь сказал: «Если вы всерьез приметесь для меня за это, я, в свою очередь, во всем вас послушаю». Ши Ци почтительно согласился и, обсуждая с царем эту проблему, сказал следующее: «Если я, ваш слуга, возьмусь за это дело, народ ополчится против меня. В крайнем случае меня убьют, если же этого не случится, тогда я буду осужден властью. Если я погибну или буду осужден, прошу, чтобы царь послал другого человека завершить начатое дело». Царь обещал. Послал его указом в область Е. Ши Ци во исполнение отправился туда. Народ области Е вознегодовал и был готов предать Ши Ци суду. Ши Ци не смел появляться на людях и скрылся. Тогда царь послал другого человека, чтобы он завершил начатое дело. Когда вода пошла на поля, народ увидел, какова выгода от этого, и сложил об этом песню, где были такие слова:

Если бы народ сам знал, что можно сделать, а что нельзя, тогда нечем было бы заняться мудрым. Если мудрый правитель и честный подданный не в состоянии направить глупых и наставить простых, слава их не увенчает потомков; они не оставят будущим поколениям в наследие ничего великого.

Ши Ци, конечно, понимал, что произойдет с ним, но поступал так из верности правителю. Вэйский Сян-ван, можно сказать, был последовательным в проведении добрых начинаний. Поскольку он искренне стремился быть последовательным в осуществлении добрых дел, он не менял своего образа действий, невзирая на ропот и протесты народа. Свершать большое дело непросто — оно всегда вызывает ропот толпы. Бывает, что этот ропот приводит даже к гибели царства. Поэтому на ропот толпы невозможно не реагировать. Правитель средних достоинств может из-за такого ропота прекратить доброе дело. Однако мудрый правитель свершает свои великие дела, невзирая на ропот толпы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Изучение тончайшего / Ча Вэй

Когда порядок и смута, существование и гибель царства отличаются, как гора от лощины, как белый мел от черного лака, — тогда ни к чему мудрость, достаточно и глупости. Но вообще порядок и смута, существование и гибель не таковы — они то очевидны, то неочевидны. Поэтому даже мудрые мужи и добродетельные правители должны напрягать ум и глубоко задумываться, прежде чем достичь этого состояния ясности понимания, как это можно видеть из деятельности Гуань Шу и Цао Шу и планов по умиротворению непокорных восьми государств на востоке.

Ибо начало различий между смутой и порядком, между гибелью и существованием подобно осенней паутинке. Кто в состоянии увидеть кончик осенней паутинки, тому не грозит заблуждение и при изучении крупных вещей.

Законы царства Лу гласили, что если житель царства Лу попадает в рабство, жительница — в наложницы к кому-нибудь из чжухоу, то сумма, за которую их можно выкупить, предоставляется в золоте двором. Но когда лусцы выкупали Цзыгуна у чжухоу, он отверг положенное ему золото из казны. Конфуций сказал: «Это твоя ошибка! Отныне лусцы перестанут выкупать своих соотечественников. Если бы ты взял это золото, то добродетели твоей урону не было бы, а вот то, что не взял, приведет к тому, что людей больше не будут выкупать по твоей милости». Наоборот, Цзылу как-то спас утопающего, и тот, чтобы отблагодарить его, подарил вола. Цзылу подарок принял, и Конфуций сказал: «Теперь лусцы непременно станут спасать утопающих». Конфуций видел всю тонкость ситуаций и предвидел отдаленные последствия. Достаточно было ему увидеть начало, и он мог представить себе конец.

В царстве Чу был пограничный город под названием Бэйлян. Некая девица из этого города вместе с другой девицей из пограничного города со стороны царства У вместе собирали листья тута на самой границе. Во время забавы девица из Бэйляна как-то поранилась. Тогда люди из Бэйляна обвинили в ранении своего чада взрослых из У. Отвечая на это обвинение, усцы не были достаточно вежливы, что рассердило чусцев, которые убили жителей У и оставили их там лежать. Усцы тогда отправились в Чу, чтобы отомстить за это, и уничтожили всю семью той девушки. Это привело в ярость бэйлянского гуна, который вскричал: «Что? Эти усцы смеют нападать на мой город?» Он поднял войско и повел его ответным походом на чуский город, истребив там всех от мала до велика. Узнав об этом, пришел в ярость И Мо, царь Чу. Во главе войск он напал на пограничный город усцев и сровнял его с землей, предварительно разграбив, а затем отступил. Царства У и Чу с той поры стали непримиримыми врагами. В результате уский гун Цзы Гуан вновь пошел походом и дал сражение чусцам при Цзифу. Он нанес сокрушительное поражение чусцам и захватил их полководцев Пань Цзычэна, Сяо Вэйцзы и Фэнь Сяо. Затем он привел войска к стенам Ин, столицы царства Чу, где захватил и увез к себе жену чуского Пин-вана. Таковы истинные мотивы битвы при Цзифу.

При управлении государством самое высшее знание — знание того, с чего начинается событие и чем оно завершится; только потом — знание процесса развития. Кто не владеет искусством знания этих трех вещей, тот подвергает свое государство опасности, а самого себя обрекает на гибель. В «Сяо цзине» говорится: «Тот, кто стоит высоко, но никому не угрожает, может сохранять долго свое высокое положение. Тот, у кого много добра и кто не расточителен, может долго сохранять свое состояние. У кого же знатность и богатство становятся неотъемлемыми, тот в состоянии защитить алтари земли и посева и умиротворить население своей страны». Чусцы этого не сумели.

Сын гуна из царства Чжэн по имени Гуйшэн поднял войско с целью покарать царство Сун. Сунский Хуа Юань во главе своих войск встретил его при Даци. Ян Чжэнь правил его боевой колесницей. Накануне битвы Хуа Юань велел заколоть барана, чтобы угостить мужей, но Ян Чжэнь туда не был приглашен. На следующий день в ходе битвы он гневно обратился к Хуа Юаню и сказал: «Вчера ты всем заправлял, а сегодня всем заправляю я!» И он направил боевую колесницу в самый центр чжэнских войск. Сунские войска потерпели поражение, а Хуа Юань был пленен.

Каждому известно, что огромный арбалет не выстрелит, если в нем не хватает детали размером с рисинку. Бой — огромная машина. Угощать военных и забыть о собственном колесничем, а затем из-за этого потерпеть поражение и оказаться в плену — на кого уж тут пенять?! В каждой битве нужно все предусмотреть, все приготовить, знать и противника, и свои войска — только тогда можно воевать.

В царстве Лу дома Цзи и Гоу устраивали петушиные бои. Дом Цзи одел своего петуха в доспехи, и тогда дом Гоу надел своему металлические шпоры. Петух дома Цзи не мог одержать верх, и тогда Пин из рода Цзи возмутился. Он отправился на двор к Гоу и разрушил там сарай. Тогда в гневное состояние впал Чжао из дома Гоу и подал клеветническое заявление Чжао-гуну. Он сказал: «При великой жертве предкам в храме Сян-гуна было всего два танцовщика, потому что все остальные исполняли танцы в доме Цзи. Отсутствие морали и уважения к высшим в доме Цзи давно известно, и если их не покарать самым суровым образом, под угрозой окажутся алтари земли и посева». Гун пришел в ярость, без дальнейшего изучения вопроса послал Бо во главе войск к дому Цзи, и тот разорил их подворье. Тогда обе ветви дома Цзи, Чжунсунь и Шусунь, встретились и сошлись на следующем: «Если не станет дома Цзи, наш род прекратит существование в течение одного дня». Они вооружились и отправились в путь так, чтобы выйти через северо-западные ворота. Таким образом, все три дома объединили усилия, и Чжао Бо из рода Гоу не смог их осилить и пал. Чжао-гун тогда испугался. Он бежал в Ци и умер по дороге в Ганьжоу. Луский Чжао, до которого дошли эти слухи, не стал рассуждать, соответствуют ли они действительности, — он испугался того, что все государство Лу оказалось не в состоянии разгромить один род Цзи, не понимая того, что только страх заставил род Чжуншу объединиться в несчастье с родом Цзи!

Это значит, что он не понял истинных мотивов действий этих людей. Кто не понимает истинных мотивов действии людей, тому, как бы высоко ни было его положение, не видать покоя. Если уж царство Лу опасалось, что ему не справиться с одним родом Цзи, то тем более надо было опасаться общей ненависти трех ветвей рода Цзи, отчего они и стали помогать друг другу. Если рассмотреть этот случай, станет ясно, что в этой неразберихе виноват не один род Чжуншу — все царство Лу было охвачено страхом, а когда все государство Лу оказалось объято страхом, могло показаться, что весь народ стал твоим врагом. И тут уж, считай, повезло, что удалось добраться так далеко — до Ганьжоу, и только там умереть!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Отринуть ослепление / Цю ю

На востоке жил моист по имени Се-цзы. Он отправился на запад, чтобы повидаться с циньским Хуэй-ваном. Царь спросил о нем у циньского моиста Тан Гуго. Тан Гуго испугался, что царь сочтет Се-цзы более мудрым, чем он сам, и ответил: «Се-цзы — искусный спорщик с востока. Это человек опасный, так как его речи могут захватить молодого господина». Поэтому царь ждал того с затаенным гневом. Когда Се-цзы прибыл, чтобы поговорить с царем, царь даже не стал его слушать. Тогда Се-цзы замолчал, а затем откланялся и пустился в дальнейший путь.

Когда кого-либо слушают, то для того, чтобы приобрести что-либо полезное. Если такие речи действительно хороши, то что же плохого в том, если они даже и захватят своей силой молодого властителя. Если же то, чему посвящена речь, плохо, то даже если она будет лишена той силы, которая может захватить молодого повелителя, какое тут преимущество?

Хуэй-ван совершил большую ошибку, когда принял намерение добросовестно изложить свои мысли за попытку одурачить молодого властителя. Это неумение слушать. Если так применять свою волю, то при всем желании принимаемого гостя, при всем усилии воспользоваться глазами и ушами, все равно невозможно будет понять, что именно тот имеет в виду. Именно такое случилось с хронистом Чжоу [из Дань], который с помощью души убитого обвинил невинного человека по ошибке и казнил его, что вызвало всеобщее возмущение и смуту среди подданных, повергшие страну в огромную опасность. Обычно когда человек стареет, тело его слабеет, а рассудок крепнет. А вот у Хуэй-вана в старости одинаково ослабли и тело, и рассудок.

Чуский Вэй-ван учился «Шу цзину» у Шэнь Иньхуа. Это не нравилось Чжао Ли. Вэй-ван любил физические упражнения. У него был партнер, некий чин, который, по поручению Чжао Ли, сказал Вэй-вану: «По стране идет слух, что Вы собираетесь стать учеником Шэнь Иньхуа». Царю это не понравилось, и поэтому он отдалил от себя Шэнь Иньхуа. Этот чин был мелким человеком. И все же — одно его слово, и Вэй-ван перестал слушать о поучениях прежних царей, а люди больших познаний не решались выступать, так что Чжао Ли получил полную свободу действовать по собственному произволу.

Поэтому речи мелких людей нельзя не подвергать проверке. Повелитель, который часто гневается, тем самым открывает путь подлым людишкам. Когда же фальшивым людишкам путь открыт, чрезвычайно трудно удержать их и дать им отпор. Кто дает волю стреле, у того будет промах; кто дает волю воде, у того будет засуха. Правитель, дающий волю своим чувствам, окажется в дураках. Кто же творит глупости, тот не может быть назван благородным мужем. Для того же, чтобы не давать волю своим эмоциям, необходимо только, чтобы к ним была приложена мера.

Некий старик жил по соседству с другим человеком. У того рос засохший платан, и сосед-старик сказал ему: «Засохший платан — не к добру». Тот его сразу срубил. Тогда старик попросил срубленное дерево себе на дрова. Сосед опечалился и сказал: «И хитер же мой сосед! Да разве это по-людски? Ему только одна выгода и нужна была!» Между тем, просил ли тот себе дерево на дрова или не просил, не имело никакого отношения к тому, плохое или нет предзнаменование — сухой платан во дворе.

Когда-то одному цисцу очень хотелось золота. С утра пораньше одел он платье и шапку, отправился на базар, подошел прямо к меняле, схватил золото и кинулся прочь. Поймав его, стражник спросил: «Как мог ты украсть чужое золото? Ведь кругом были люди!» Тот ответил: «Когда я брал, никого не заметил, видел лишь золото».

Вот это действительно великая жажда выгоды! Когда человек чем-либо ослеплен, он готов принять день за ночь, белое за черное, Яо за Цзе. Поистине велики несчастья, проистекающие из ослепления. Властители погибших государств все были в глубоком ослеплении, разве не так? Поэтому всякий человек, прежде чем достичь знания, должен отринуть ослепление. Только избавившись от пристрастий, можно сохранить в целости свою натуру.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Исправление имен / Чжэн мин

Если имена соответствуют действительности, наступает порядок, если имена извращают действительность, наступает смута. Те же, кто извращает именами действительность, — болтуны. Такие болтают безответственно о возможном и невозможном, соответствующем действительности и несоответствующем, правдивом и неправдивом, ложном и неложном. Поэтому речи благородного мужа говорятся лишь в той мере, чтобы сделать содержание ясным как мудрому, так и немудрому; лишь в той мере, чтобы из них можно было понять, как обстоят дела и куда движется жизнь человеческая; в той лишь мере, чтобы уяснить причины возвышения и краха, узнать истоки смуты и порядка.

Если воздвигается смута, значит, наказания и поощрения не соответствуют деяниям. Даже неумный властитель полагает, что берет на службу мудрых, следует пути добра и действует разумно. Вся беда тут в том, что то, что он полагает разумным, заставляет людей следовать в действительности неразумному; думая, что творит добро, он толкает других на путь порока; думая, что действует разумно, он на самом деле идет против естества. И постепенно наказания и поощрения приобретают ложный смысл, а название и сущность — ложное истолкование. Тогда и мудрые, и глупые, и добрые, и злые могут пойти против природы. И тут уж не приходится ждать, чтобы в государстве не было смуты, а сам ты не подвергся опасности.

Циский Минь-ван был таков, что понимал, что необходимо покровительствовать мужам служилым, но он не понимал, что значит быть служилым мужем. Поэтому когда Инь Вэнь[365] спросил его об этом, он даже не мог ему ответить. Так приобрел у него доверие Гун Юйдань, так получил у него назначение Чжо Чи. Между тем разве не было и доверие Гун Юйданю, и назначение Чжо Чи вредным для него самого делом?

Инь Вэнь предстал перед циским царем, и циский царь сказал ему: «Я так люблю государственных мужей!» Инь Вэнь ответил: «Мне хотелось бы услышать, что вы называете государственным мужем». Царь ничего ему не ответил. Тогда Инь Вэнь сказал: «Предположим, что у нас тут есть некто, кто в услугах родне проявляет почтительность, в службе государю проявляет верность; в дружбе на него можно положиться, в своей общине он почтителен к старейшинам. Если есть эти четыре качества — такой муж может быть назван государственным, так?» Циский царь сказал: «Да, действительно можно назвать такого мужем». Инь Вэнь сказал: «Если бы вы смогли заполучить такого человека, сделали бы вы его своим подданным?» [Царь ответил утвердительно]. Инь Вэнь тогда спросил: «А, положим, такой человек, находясь при дворе и в храме предков, будет жестоко оскорблен, но не станет в ответ сражаться — оставит ли тогда его царь среди своих подданных?» Царь сказал: «Нет. Если дафу подвергся унижению и не сразился в ответ, то это позор для него. Если же это для него позор, то я не могу держать опозоренного на службе». Инь Вэнь тогда сказал: «Но ведь то, что он был опозорен, но не стал защищать свою честь силой, не означает утраты им ни одного из тех четырех качеств, благодаря которым вы согласились считать его мужем государственным. А если он не утратил ни одного из качеств, из-за которых вы согласились считать его мужем государственным, то выходит, что и если бы он утратил хоть одно из качеств мужа, царь перестал бы его считать своим слугой, и, напротив, если бы он не утратил ни одного из качеств мужа, царь также перестал бы считать его своим слугой. Тогда, по-видимому, то, что мы условились называть мужем, вовсе не соответствует тому, что следовало бы так называть?» Царь ничего не ответил.

Инь Вэнь продолжал: «Положим, что нашелся бы такой человек, который стал бы приводить к порядку свое царство и стал бы наказывать тех, кто поступает неправедно, и равно наказывать тех, кто не поступает неправедно; стал бы карать тех, кто виновен, и равно карать тех, кто невиновен, и к тому же сетовать на то, что народом трудно править, — возможно ли такое?» Царь сказал: «Невозможно». Инь Вэнь сказал: «Мне все же кажется, что низшие чины именно таким образом и управляют в Ци». Царь сказал: «Если бы мне, несчастному, и моему правительству было такое свойственно, то если бы народ и не был приведен к порядку, я не стал бы ни на кого жаловаться. Хотя все же надеюсь, что до этого еще не дошло». Инь Вэнь тогда сказал: «Что ж, тогда я не в силах молчать и прошу разрешить мне объясниться. Есть царский указ, который гласит: «Тот, кто убил, умрет; тот, кто причинил увечье, будет подвергнут пытке». Тот, кто даже перед лицом глубокого унижения не смеет сразиться с обидчиком, лишь буквально исполняет царский указ. И вот тот же царь говорит: «Тот, кто подвергается оскорблению, но не желает биться за свою честь, — опозорен». Видимо, тогда то, что называют позором, в действительности позором не является; и тот, кто считается подданным, на самом деле не есть подданный — в противном случае получилось бы, что царь карает того, на ком нет вины». Циский царь ничего не ответил.

Когда в суждениях таковы, как этот царь, тогда царство в опасности, тело под угрозой, так что приходится бежать потом в Вэй. А между тем этот самый циский Минь-ван был старшим ленником мэнхоу дома Чжоу, которому оказывал знаки внимания сам Тай-гун, благодаря которому Хуань-гун установил ба-гегемонию и который разбирался в том, как Гуань Чжун отделял имя от сущности!