Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

ГЛАВА ПЕРВАЯ Заслуги правителя / Ши цзюнь

Природа людей такова, что их когти и зубы не могут быть достаточными для самозащиты и самообороны, а кожа и мышцы недостаточны для того, чтобы защитить от жары и стужи. Сухожилия и скелет устроены у них так, что с их помощью трудно добиться выгоды и избежать ущерба; смелость и решительность у человека не таковы, чтобы с их помощью вести себя по-настоящему дерзко и решительно.

Все это так, но при этом человек распоряжается всем существующим, правит птицами и зверями, одевается в кожи и шкуры, и ни холод, ни жара, ни влага, ни сушь не в состоянии ему повредить — он не только заранее готов ко всему этому, но и способен выступить против напастей вместе с другими.

То, что существует множество способов организоваться, происходит оттого, что люди могут обмениваться услугами. Возможность выгод происходит от множественности — для того, чтобы можно было извлекать во множестве эти выгоды, и учреждается путь правителя. Поэтому после установления пути правителя становится возможным рациональное использование ресурсов, получаемых от многих, и люди становятся вооруженными против любых неожиданностей.

В глубокой древности было время, когда еще не было правителей, люди жили вместе и действовали группами; знали, что есть мать, но не знали, что есть отец; не было различий между родственниками по отцовской и материнской линиям, старшими и младшими братьями, супругами, мужчинами и женщинами [в обращении]; не было еще нравственного закона старших и младших; не было ритуальных жестов — как ступить вперед, как отступить назад, как пройти вперед или дать дорогу; не было верхней и нижней одежды, по которым судили о человеке, особых сапог и поясов, а также различных богатых украшений. И вообще не было стремления сделать все это удобным-красивым, как не было утвари и механизмов, лодок и повозок, городских стен и посадов, рвов и валов в таком изобилии. Таково было несчастье от неимения правителя.

Следовательно, нравственный закон, разделяющий правителей и подданных, не может не быть проясненным до конца. Со времени самых первых поколений людей в Поднебесной было множество погибших царств, однако сам по себе принцип власти — цзюнь — никогда не отменялся благодаря тому, что он — благо для Поднебесной. Именно поэтому отказались от такого положения, когда не было правителя, и установили такое положение, когда стал соблюдаться путь-дао правителя. Какова же была функция правителя? Она заключалась в том, чтобы служить к выгоде и классифицировать сообразно и отчетливо определять, что для каждой вещи — благо.

К востоку от Фэйбиня обитающие там народности — и и суй, и те, что живут в Дацзе, Линъюе, Ци, Луе, Яошани, Яндао, Дажэнь — по большей части не имеют правителей. К югу от рек Ян и Хань, в области байюэ, в Бикае, Фуфэне, Юйми, в государствах Болоу, Янюй, Хуаньдоу тоже в основном нет правителей. Ди, цяны, хутаны, лишуй — к западу от них, а также люди из Пу и Е, живущие в дельте потоков Пянь и Цзо, в области Чжоужэнь, Сунлун, Тужэнь — также в большинстве живут без правителей. На север от заставы Яньмэн, в странах Инчжунь, Сочжи, Сюйкуй, Таоте, Цюнци, в месте обитания Шуни и в области Даньэр тоже по большей части нет правителей; это и есть то, что называется [варварским] состоянием четырех фанов. Об этом и говорится: «У четырех фанов нет правителя». Народ в этих странах — все равно что яки-олени, птицы-звери; там младшие помыкают старшими, высокорослые пользуются авторитетом; сильные физически считаются добродетельными, наглые насильники пользуются уважением. День и ночь там не различаются, а война идет непрестанно, пока не уничтожают до конца всех себе подобных.

Мудрецам, взиравшим на это очевидное зло, глубоко была ясна пагубность такого положения дел, и, по долгом размышлении о благе для Поднебесной, они пришли к выводу, что для нее нет ничего лучше учреждения сана сына неба. По долгом размышлении о благе для царства, они решили, что нет ничего лучше учреждения должности правителя. Притом они установили должность сына неба не для того, чтобы почтить его самого, а чтобы тем самым почтить [всех ] старших-начальствующих.

Моральный закон в то время уже пришел в упадок, мир целое поколение был охвачен смутой, поэтому сын неба призван был ради блага Поднебесной, правители царств призваны были ради блага царств, а старшие чины — на благо младшим чинам. Благодаря этому государства стали расцветать и приходить в упадок закономерно, а смуты и кризисы стали возникать через определенные промежутки времени. Поэтому верные подданные и честные мужи во внутренней политике всегда готовы указывать на упущения правителя, во внешней — принять за него смерть!

Задумав убить чжаоского Сян-цзы, Юй Ян сбрил бороду и брови и изуродовал себя до неузнаваемости. Под видом нищего он отправился за подаянием к собственной жене, и жена его сказала: «Лицом и сложением ничем не похож на моего супруга, отчего же голос точь-в-точь?» Тогда он проглотил горячий уголек, чтобы изменить голос. Его друг стал его увещевать, говоря: «Моральный долг, который вы на себя возлагаете, чрезвычайно высок, а успеха может и не быть. Воли и решимости вам не занимать, а вот рассудительности явно не хватает. С вашими способностями вам лучше было бы поступить на службу к Сян-цзы, и Сян-цзы непременно приблизил бы вас к себе. Тогда уже вы и совершили бы задуманное. Это было бы намного легче, и успех был бы гарантирован». Юй Ян засмеялся и ответил: «Сделать так означало бы, что замысел был бы опорочен последующим исполнением. Ведь для того, чтобы послужить старому [отмщаемому] правителю, мне пришлось бы совершить предательство по отношению к новому, а между тем из-за таких вещей как раз и происходит нарушение понимания нравственного долга между правителем и подданным. И следовательно, тем самым утрачивается самая цель моего предприятия, поскольку я делаю все это именно для того, чтобы прояснить нравственные нормы, регулирующие взаимоотношения между правителем и подданным. И я вовсе не стремлюсь добиться своего наиболее легким путем».

Чжули Шу служил Гунъао-гуну. Считая, что его не понимают, он удалился на берег моря и там в летнее время питался водяными орехами, а в зимнее — желудями. Когда Гунъао-гун попал в трудное положение, Чжули Шу простился со своим другом и собрался в путь, чтобы умереть вместе со своим господином. Его друг сказал: «Ты ведь ушел от него потому, что полагал, что тебя там не поняли, а сейчас собираешься пойти за него на смерть. Что же, значит, понимание или непонимание со стороны высшего ничего уже для тебя не значат? Чжули Шу ответил: «Это не так. Я ушел, когда посчитал, что он несправедлив ко мне. Теперь же он погибает, и если я не пойду умереть за него, окажется тем самым, что он меня некогда раскусил. Поэтому я выбираю смерть, чтобы своей смертью предостеречь властителей будущих веков от того, чтобы они подозревали в предательстве своих подданных: тем самым я обличу незаконные действия всех правителей и как бы поощрю властителей сдерживать себя в отношениях с подданными. А это большая удача, когда верному подданному удается показать всему миру, как важны для правителя контроль над своим поведением и сдержанность в отношениях с подданными. Показ этого верноподданным — залог укрепления морали властвующих!»

ГЛАВА ВТОРАЯ Долгосрочные выгоды / Чан ли

Настоящий муж в Поднебесной есть тот, кто думает о будущем благе для Поднебесной и всегда непременно утверждает этот принцип собственным поведением, а именно: хотя бы выгода была вдвое больше в настоящий момент, но не соответствовала выгодам в будущем — не совершать такого; хотя бы покой и был достижим на длительное время, и к тому же выгода распространялась на собственных сыновей и внуков — не делать этого!

Если взглянуть на вещи под этим углом зрения, то обличение Чэнь Уюя должно быть сугубым, поскольку, хотя по внешним признакам он вел себя так же, как Бочэн Цзыгао, Чжоу-гун Дань и Жун И, разве не отличался он от них отсутствием щепетильности в выборе средств?

Когда Яо привел Поднебесную к порядку, Бочэн Цзыгао состоял в ранге чжухоу. Яо передал [дела] Шуню, Шунь передал Юю, и тогда Бочэн Цзыгао подал в отставку с должности чжухоу и отправился пахать поля. Юй отправился его там проведать, а он как раз работал сохой на поле. Юй подошел к нему с подветренной стороны и спросил: «Яо управлял Поднебесной [и навел в ней порядок], и при нем вы, господин мой, были в ранге чжухоу. А нынче, когда дела перешли в мои руки, вы подали в отставку, отчего бы это?» Бочэн Цзыгао ответил: «Во времена Яо еще не знали наград, а народ был послушным, еще не знали наказаний, а народ знал страх. Народ грустил, сам не зная отчего, и радовался, сам не зная почему. Он был прост-весел, как новорожденный. Ныне же награды и наказания бесчисленны, а народ борется из-за выгоды и к тому же непокорен. От этого начинается упадок внутренней силы, выгода приобретает все большее значение для народа, и смута будущих поколений будет корениться именно в этом. Не лучше ли вам уйти и оставить меня с моими земледельческими занятиями?» Он отвернулся и повел борозду дальше, больше не оглядываясь.

Для настоящего чжухоу немыслимо носить одно лишь пышное и гордое звание, радуясь этому и в то же время зная, что потомство будет страдать от этого внешнего великолепия. Чжухоу — это в плане славы известность и почет; в плане имущества — праздность и веселье. Однако последующие поколения могут унаследовать от этого излишества привычку к роскоши, и это было известно Бочэн Цзыгао без всяких рассуждений на эту тему, так что его стремление отказаться от титула чжухоу было продиктовано этим пониманием и стремлением уберечь от этой скверны будущие поколения.

Синь Куань предстал перед луским Му-гуном и сказал: «Вашему слуге отныне стало ясно навсегда, что наш прежний властитель Чжоу-гун уступает Тайгун Вану в понимании природы наделения подданных землей. В свое время Тайгун Ван получил во владение Инцю, а это ведь сплошь морские лиманы, горные пики да пропасти, и именно по этой причине его земельное владение все время расширялось, и его сыновья и внуки становились все более благополучны. Наш же властитель Чжоу-гун получил надел в Лу, а здесь ни горных лесов, ни грозных ущелий, так что чжухоу могут нападать со всех четырех сторон, и по этой причине наши земли все больше сокращались, и сыновья и внуки постоянно беднели». Когда Синь Куань вышел, вошел с докладом Наньгун Ко. Гун ему сказал: «Похоже, правду говорят, что «ныне времена куаней, а не чжоу-гунов»». Наньгун Ко на это сказал: «Куань еще молод, в этом ничего не смыслит. Ну неужели вы не слышали, что произнес Чэн-ван, когда основывал город Чэнчжоу? Его слова были таковы: «Я единственный ныне поселяюсь в Чэнчжоу, так чтобы, если я, единственный, буду благ, это легко было увидеть своими глазами, а если плох, то легко было бы меня за это осудить. Поэтому и говорится: «Что умелый приобретет, то неумелый теряет — таков моральный закон с самой древности». Неужели порядочный человек станет желать, чтобы его дети и внуки, отгородившись от мира стеной лесов и гор, могли спокойно чинить беззаконие? Мелкий человек этот Куань! Попробуйте посадить ласточку на место лебедя или феникса — ничего не получится. Все что ей нужно — так это какая-нибудь трещина в черепице или обвалившийся угол крыши, чтобы свить гнездо. Что она может понимать в устремлениях того, кто, взлетев, разом покрывает тысячу ли; как понять все это тому, кто не обладает внутренней силой и слаб в исполнении внутреннего закона — ему ведь не добраться и до околицы. Глупый и мелкий люд всегда таков в рассуждениях о порядочных людях. Поэтому и клевещет, и злословит. Разве не жалость, что это так?!»

Жун И, покинув Ци, направился в Лу. Время было холодное, а городские ворота, когда они с учеником достигли их, были уже заперты. Пришлось ночевать под воротами. Ночью Жун И совсем озяб и сказал своему ученику: «Если отдашь мне свою одежду, может быть, я останусь в живых; если отдам тебе я — то останешься в живых ты. Я — муж государственный, моя жизнь нужна стране, так что мне умирать негоже. А ты сошка мелкая, и смерть твоя — дело невеликое. Так что лучше бы ты отдал мне свою одежду». Ученик сказал: «С какой стати нечестный человек станет отдавать свою одежду государственному мужу?» Тяжело вздохнув, Жун И произнес: «Увы! Правда в мире не будет утверждена из-за моей смерти». Он снял одежду и отдал ее своему ученику, а сам в полночь умер. Ученик же его остался в живых. Что касается Жун И, то сумел бы он утвердить единство в людях своего поколения или нет — об этом знать ничего нельзя, однако его стремление принести пользу людям не может быть поставлено под сомнение. Он постиг в своем рассудке разницу между жэнь и ай, любовью общечеловеческой и частной, и поэтому смог продемонстрировать свою моральную правду перед лицом неминуемой гибели. Он знал, что именно разделяет жизнь и смерть и что есть искренняя сердечная любовь и подлинное человеколюбие.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Знание различий / Чжи фэнь

То, что мы называем пониманием для мужа государственного, есть понимание того, где грань между жизнью и смертью. Постижение того, где грань между жизнью и смертью, дает то, что после этого уже невозможно смешение блага и вреда, существования и гибели. Поэтому Янь-цзы, хотя и был принужден к союзу с Цуй Шу, не изменил своему внутреннему долгу. Цзи-цзы из Яньлина усцы хотели сделать своим царем, но он отказался. Суньшу Ао трижды приходилось становиться главным советником, но его это не радовало; ему также трижды приходилось покидать этот пост, но он ни разу не опечалился — у всех них было это понимание. А когда оно достигнуто, вещи-события уже не в состоянии привести такого в заблуждение.

В Чу жил некто по имени Цы Фэй, он раздобыл драгоценный меч в Ганьсу, а на обратном пути ему пришлось переплавляться через реку Цзян, и когда он достиг середины, появились два дракона, которые зажали его лодку с двух сторон. Цы Фэй спросил тогда у лодочника: «Видел ли ты когда-нибудь, чтобы после встречи с двумя драконами, окружившими своими телами лодку, могло быть так, чтобы обе стороны — и дракон, и люди в лодке — остались в живых?» Лодочник сказал: «Никогда такого не было». Тогда Цы Фэй поднял руку, освобождая себе [плечо] от одежды, выхватил драгоценный меч и сказал: «Даже если в реке останутся [мои] мясо и кости [подобно] сгнившей падали, бросить [мой драгоценный меч], чтобы сохранить себя в целости — неужели же моя жизнь столь мне дорога?» С этими словами он бросился в реку и заколол драконов, после чего вновь поднялся в лодку, так что все без исключения плывшие в ней остались в живых. Узнав об этом, чуский ван пожаловал ему пост и титул чжигуя. Конфуций, узнав об этом, сказал: «Замечательно! Как там сказал этот Цы Фэй: не бросать меча ради своей бренной плоти?»

Во время своей поездки на юг Юй переправлялся через реку Цзян, когда лодку подхватил на спину желтый дракон. Люди, находившиеся в лодке, были ни живы, ни мертвы. Тогда Юй поднял взор к небу и со вздохом произнес: «Мое предназначение, данное небом, в том, чтобы я все свои силы отдал на дело пропитания народа. Жизнь от природы, смерть — от судьбы. Что же мне обижаться на дракона?» Прижав уши, опустив хвост, дракон удалился.

Следовательно, Юй постиг грань между жизнью и смертью и порядок, регулирующий выгоду и утраты. Ведь что есть вещь-человек — лишь измененное состояние инь и ян. А что есть инь и ян — это то, что образуется от неба и должно достичь пика функции. Природа-небо устроена так, что в ней бывают упадок и одряхление, а бывают и расцвет и наполнение. С людьми то же самое: бывают трудности-беды и обнищание, подчиненность и приниженность, а бывают и наполнение, богатство, постижение и успех — все это формы существования неба-природы, порядок проявления вещей-событий, которые не могут реализоваться иным способом! Поэтому в древности мудрецы из-за чувств, связанных с собственной жизнью, не ранили себе душу, не наносили ущерба своему нуминозному — высшему знанию предков (шэнь мин).

Янь-цзы был вынужден заключить союз с Цуй Ши. Цуй Ши потребовал, чтобы он произнес слова: «Да будет проклят тот, кто не с Цуй Ши, а с Гунсунь Ши!» Янь-цзы, склонившись, омочил губы в жертвенной крови, а затем поднял голову и возопил к небу: «Да будет проклят тот, кто не пойдет с родом Гунсунь, а пойдет с родом Цуй!» Цуй был этим взбешен, поэтому острие своей алебарды он наставил Янь-цзы в грудь, в то время как ее загнутый конец приставил к его шее сзади, при этом он сказал Янь-цзы: «Если ты откажешься от своих слов, мы разделим царство Ци между собой; если же нет, этот миг — твой последний». Янь-цзы сказал: «Цуй! Для чего же тогда нам даны «Песни»? В «Песнях» есть слова: «Вот плети вьются вдоль опор, простираются по стволу; молодой молодец цзюньцзы ищет счастья, никогда не уклоняясь от правды». Что же мне, Ину, позволено искать счастья, уклоняясь от правды? Неужели вы так плохо обо мне думаете?» Цуй Шу тогда сказал: «Это человек честный, убивать его нельзя». Он убрал оружие и отошел. Янь-цзы взялся за шнур и поднялся на колесницу. Слуга его хотел было хлестнуть коней и бежать. Янь-цзы тогда сдержал руку своего слуги со словами: «Придержи [коней]. Не следует терять самообладания. Кто торопится, не обязательно остается в живых, кто медлит, не обязательно погибает. Олень рождается в горах, а судьба его висит на кухне. Ныне моя, Ина, судьба, тоже висит где-то в другом месте!»

Янь-цзы понимал, что такое жизнь и смерть. То, что называется судьбой — это то, чего ни воля, ни ум, ни искусство изменить не в состоянии. Так что судьба — это то, что невозможно заполучить, как бы ни гнаться, и невозможно отвергнуть, как бы ни избегать. Государственный муж понимает, что дела обстоят именно так, и потому поступает всегда в соответствии с внутренним законом и спокойно принимает все последствия.

Бо Гуй спросил у цзоуского гунцзы Ся-хоу Ци: «Выдержка, как по шнуру, воля к победе, как у четырех царств [от Цзинь] — это примеры героизма, известные на всю Поднебесную. Лично мне приходилось побывать в Цзинь, и поэтому я имею представление о том, что принято называть страхами трех Цзинь; но я никогда не слышал о том, что называют «самообладанием, как по шнуру», и «волей, как у четырех царств». Ся-хоу Ци сказал: «Я человек ничтожный, что меня об этом спрашивать». Бо Гуй сказал: «Просил бы вас, господин, не отказать в любезности». Ся-хоу Ци тогда сказал: «Считая, что можно выполнить, тут же выполнять, причем выполнять с такой устремленностью, чтобы ничто в Поднебесной не в состоянии было помешать. Считая, что делать чего-то нельзя, немедленно по этой причине отказываться от этого деяния, так чтобы ничто в Поднебесной не могло заставить это сделать». Бо Гуй сказал: «Что, даже и выгода не должна подвигнуть? Что, даже и угроза не должна удержать?» Ся-хоу Ци сказал: «Если жизнь не достаточная награда, чтобы подвигнуть, что говорить о прибыли? Если смерть не достаточная угроза, чтобы удержать, то какие же страхи смогут удержать?» Бо Гую нечего было ответить. Ся-хоу Ци поклонился и вышел.

Так что способы воздействия на честных и подлых разнятся: подлых следует стимулировать наградами и наказаниями, а честных — воздействием на моральное сознание. По этой причине честный и умный правитель в обращении с подданными должен считать обязательным моральный долг, не упуская из виду и награды-наказания; только так можно добиться полной отдачи [на службе] со стороны как честных, так и подлых.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Распределение по классам / Чжао лэй

То, что функционально близко — стремится к сближению; если у вещей общая ци — они сливаются воедино; если у них сравнимые голоса — они откликаются друг другу. По этой причине — когда берешь ноту гун, и отзывается гун; когда берешь ноту цзюэ, и отвечает цзюэ. С помощью дракона вызывают дождь, с помощью тела — тень. Откуда появляются несчастье и счастье? Люди заурядные считают это судьбой и поэтому не стремятся познать причин, от которых они происходят. А между тем, если в стране смута, она просто смутой не останется, но непременно повлечет мародерство-разбой и нападения извне. И если одной смуты, может быть, и недостаточно, чтобы наступила погибель, то когда она сопровождается еще и разбойными нападениями, дальнейшее существование государства становится невозможным.

Использование оружия зависит от такого фактора, как выгода, и такого фактора, как мораль! Когда ведут наступление против царства, охваченного смутой, оно легко покоряется, а если и не покоряется, нападающий все же получает выгоду. Когда нападают на царство, охваченное смутой — это как бы восстановление справедливости, так что такое нападение еще и сопровождается славой для напавшего. Когда же ждут слава и выгода, даже средних способностей властитель готов рискнуть, не тем более ли правитель разумный? Поэтому ни территориальные уступки, ни богатые дары, ни отказ от борьбы, ни униженные мольбы, ни выражения покорности не могут предотвратить нападение извне. Обеспечить это может только твердый порядок внутри. Когда в царстве порядок, тогда на него незачем нападать ни искателям выгоды, ни искателям славы: ведь нападают и покоряют или рады выгоды, или ради славы; если же ни то, ни другое заполучить невозможно, даже и сильное царство не станет нападать.

Войско появилось очень давно. Яо сражался на берегах Даньшуй, чтобы покорить южных маней; Шунь разбил племена мяо и затем изменил и улучшил их нравы; Юй захватил Цаовэй и владения рода Ю И из Цюйао, чтобы осуществить свое учение. Так что еще при трех царях определенно использовались войска. Когда возникала смута, войска использовали, когда же восстанавливался порядок, войска отправляли на отдых.

Если в царстве порядок, то нет большего несчастья, чем нападение на такое царство; если царство охвачено смутой, не покарать его значит длить муки народа этого царства. Таковы переходы одного в другое порядка и смуты, определяющие соответственно использование военных или мирных средств. Когда пользуются мирными средствами — это доказательство любви-симпатии; когда действуют оружием — это выражение ненависти. Если эти любовь и ненависть в соответствии с моральным законом, то использование мирных и военных средств носит правомерный легитимный характер — и это основа основ для мудреца. Это можно сравнить с последовательной сменой друг другом жары и холода: настает определенный момент, и начинается их действие. Мудрец не в состоянии заменить собой время, но он может сообразовывать свои дела со временем. Если дела сообразованы со временем, их эффективность многократно возрастает.

Когда Ши Иньчи был посланником от царства Чу в царство Сун, он был принят там начальником земельных работ Цзы Ханем. Во время приема он обратил внимание, что у соседа начальника с южной стороны стена дома покосилась, а от соседа с западной стороны вода натекает прямо во двор к начальнику. Он осведомился о причинах такого положения. Министр сказал: «Мой сосед с южной стороны ремесленник, шьет сапоги. Я хотел было переселить его подальше, но его отец пришел ко мне и сказал: «Мы занимаемся сапожным ремеслом на протяжении жизни трех поколений. Если вы теперь переселите нас, сунцы не будут знать, куда им идти за сапогами, и нам нечего будет есть. Просим начальника не отнимать у нас заработок». Поэтому я не стал его наказывать. Что касается западного соседа, то его дом стоит выше моего, и после ливней вода стекает ко мне — тут уж ничего не поделаешь!» Ши Иньчи вернулся в Чу как раз когда там поднимали войска, чтобы идти походом на Сун. «Нельзя на них нападать, — предостерег Ши Иньчи чуского вана. — Правитель там честен, министр милостив. А народ любит честных и покорен милостивым. Если мы на них нападем, выгоды не будет никакой, а опозоримся перед целым светом». Чусцы тогда оставили Сун в покое и напали на царство Чжэн. Услышав об этом, Конфуций сказал: «То, что совершается в тиши храма предков, способно остановить нападение, готовящееся за тысячи ли. Именно это видно на примере начальника работ Сычэн Цзыханя. Сун было расположено среди трех иных царств с тысячами колесниц. Во времена Цзыханя на него никто не нападал, а границы были расширены со всех четырех сторон: разве не он же служил при Пин-гуне, Юань-гуне, Цзин-гуне до конца своей жизни, и все только с помощью человеколюбия и самодисциплины? Из этого следует, что человеколюбие и скромность обладают огромной эффективностью. По этой причине Минтан покрывали соломой, его крыша подпиралась [простыми] бамбуковыми стволами, а ступени в него вели земляные, и их было всего три — так делали, чтобы сделать очевидными скромность и простоту [власти].

Чжаоский Цзянь-цзы собирался напасть на царство Вэй и отправил Ши Мо, чтобы тот посмотрел, как там обстоят дела, дав ему сроку месяц, но тот вернулся только через шесть месяцев. Чжао Цзянь-цзы спросил: «Почему так долго?» Ши Мо ответил: «Рассчитывать на выгоду, а понести ущерб — едва ли это прозорливо. Сейчас там у них Цзюйбо Юй первым советником, а вторым — Ши Ю; Конфуций приглашен в качестве эксперта, а Цзыгун представляет все дела правителю, и тот его во всем слушает. В «Переходах» сказано: «Мудра его свита — к началу счастья». «Мудра» значит, что это честные люди; «свита» значит, что их много; «начало» означает начало счастливого периода. Вся фраза «мудра его свита — к началу счастья» означает, что советники его по большей части — люди честные». Чжаоский Цзянь-цзы тогда остановил мобилизацию и ничего не стал предпринимать.

Прежде чем начать осуществлять замысел, нужно подумать. Сомнение должно быть матерью всякого намерения. Колеблешься, значит, необходимо рассмотреть предстоящее дело с точки зрения морального долга, так как только если судить о предстоящем деле с позиций морального долга, замысел не приведет к провалу; если же замысел не приведет к провалу, значит, за его осуществлением последуют слава и выгода. Когда разумный правитель предпринимает что-либо, ему не нужно дожидаться спуска флагов или смерти на поле боя полководца, чтобы только после этого определять, победил он или потерпел поражение. Он изучает закономерности военного дела и тем самым определяет заранее — будет приобретение или утрата, слава или позор. Поэтому ничто так не ценили правители трех династий, как мудрость!

ГЛАВА ПЯТАЯ Достижение идеала / Да юй

У человека в теле 360 сочленений, девять отверстий, пять внутренних органов, шесть полостей. Мышцы и сухожилия хотят, чтобы им было упражнение; кровь и лимфа желают проникать всюду; суставы и кости хотят крепости; ум и воля желают оставаться в гармонии; и тонкая и плотная ци стремятся осуществлять свои функции. Если все это осуществляется, тогда болезни негде поселиться и недугу неоткуда произойти. Поселение недуга и рождение болезни есть застой плотной и тонкой ци. Известно из опыта, что стоит воде застояться, как она начинает портиться; что стоит оставить неподвижным дерево, как его начинает точить короед; стоит сено оставить без ворошения, и оно сгорит.

В государстве тоже бывает застой. Когда внутренняя сила правителя не проходит до низов, а стремления народа не находят удовлетворения — вот это и есть застой и государстве. Если государство пребывает в застое достаточно долго, все беды встают разом, и все несчастья идут скопом. Ожесточение друг против друга верхов и низов проистекает именно отсюда. В силу изложенного мудрые ваны ценили смелых мужей и верных подданных за то, что они, смело и прямо высказываясь, прорывали этот затор.

Чжоуский Ли-ван мучил народ, и люд в стране роптал все как один. Чжао-гун подал доклад, в котором говорилось: «Народ не в состоянии так жить дальше». Тогда ван послал вэйского колдуна выслеживать недовольных. Кого тот указывал — казнили. В стране никто не смел открыть рот, на дорогах только смотрели друг на друга [не заговаривая]. Ван обрадовался и сообщил об этом Чжао-гуну: «Мне удалось пресечь крамолу!» Чжао-гун сказал: «Это ведь только сдержать, а не прекратить. Закрывать народу рот хуже, чем запруживать горный поток — если прорвет запруду, пострадавших будет множество. С народом то же самое. И из-за этого те, кто прудит потоки, обязательно делают сток, чтобы можно было спускать воду, а те, кто правит народом, делают так, чтобы он имел возможность высказаться. Именно для этого сын неба выслушивает предложения и позволяет гунам, цинам и именитым мужам выступать с прямыми речами-увещаниями, поощряет науки и слушает собранные по стране стихи и речитатив странствующих исполнителей, уделяет внимание преданиям и пословицам простых людей, чтобы ближние подданные могли исчерпать свои возможности в подготовке предначертаний, а родственники по всем линиям — исправить упущения и вразумиться на будущее. И только после всего этого ван размышляет и принимает решения. В этом случае ничто доброе среди низших не остается без внимания, а в среде высших не бывает ошибочных действий. А сейчас вы, ван, заткнули рот низам и попускаете высшим совершать ошибки — как бы не оказались под угрозой алтари земли и зерна». Ван не стал его слушать, а через три года народ изгнал вана в Чжи.

Такова пагубность застоя. Застой — это бессилие силы ян. На чжоуском треножнике изображали крысу, растаптываемую конем, поскольку она была не-янной [тварью ]. Эта не-янность в обычае гибнущего царства.

Гуань Чжун посетил Хуань-гуна. Солнце уже село, но Хуань-гун обрадовался его приходу и велел зажечь факелы. Гуань Чжун сказал на это: «Ваш слуга рассчитывал закончить с этим днем, не думая, что дело затянется до ночи. Может быть, вы прикажете унести светильники?» Гуну это не понравилось, и он сказал: «Вы, отец Чжун, уже стары. Кто знает, сколько еще мне осталось с вами встречаться? Давайте проведем эту ночь в весельи!» Гуань Чжун сказал: «Вы впадаете в заблуждение. Увлечение погоней за удовольствиями приводит к истощению моральных сил, и кто увлекается поисками наслаждений, в конце бывает опечален. Муж в зрелых летах, предающийся расслаблению, теряет время. Муж в преклонных летах, допускающий распущенность, не оставляет после себя доброго имени. Ваш слуга сегодня трудился для вашего блага, за что же вы хотите утопить его в вине. Я ведь еще пригожусь».

Гуань Чжун, можно сказать, умел себя поставить. Поведение должно быть сдержанным по отношению к музыке-забавам, потому что постоянное пребывание в радости увеличивает ущерб [характеру]. Поведение должно быть направлено против роскоши, поэтому, несмотря на то, что властитель в данном случае желал доставить ему удовольствие, он этого не допустил. Своим поведением он показал, что не поддается соблазнам, а усиливает строгость к себе и что он не обольщается хорошим к себе отношением: ведь правитель хотел его оставить при себе [на пиру], но он не пошел на это. Концентрация воли и строгая самодисциплина — этого не могут поколебать такие соблазны, как радость и почет. Именно руководствуясь этими принципами, служил он своему господину, и именно благодаря этому Хуань-гун стал гегемоном-ба.

Лецзин Цзыгао имел большое влияние на циского Минь-вана. Наряжаться он любил в фиолетовое платье в сочетании с белыми шелковыми шляпами и остроносыми сапогами. Однажды он прибыл ко двору в дождливую погоду и, поспешая к залу аудиенции, обратился к прислужнику: «Как я выгляжу?» Прислужник ответил: «Достойно и красиво». Однако Лецзин Цзыгао все же подошел к колодцу и погляделся: вид был как у всклокоченного мужлана. Тогда он вздохнул и сказал: «Прислужник из-за того, что я пользуюсь покровительством Минь-вана, так мне льстит! Как же должны льстить тому, кто пользуется влиянием правителя великой державы, а ведь зеркала у него нет! Видно, близка его гибель».

Кто мог бы тут послужить зеркалом, если не настоящий государственный муж! Но люди таковы, что радуются лишь бронзовому зеркалу, в котором видят свое отражение, и терпеть не могут государственных мужей, которые ясно им показывают их самих. А между тем эффект от собственного изображения в обычном зеркале незначителен, тогда как польза от получения верного изображения себя самого в глазах государственного мужа весьма велика. Когда хватаются за то, что дает малый эффект, но пренебрегают тем, что дает эффект огромный — налицо непонимание функциональной эквивалентности того и другого.

Чжаоский Цзянь-цзы сказал: «Цзюэ меня любит, До же меня не любит. Когда Цзюэ убеждает меня, он всегда это делает там, где никого нет; а До всегда меня увещевает, как бы специально стараясь поймать момент, когда я нахожусь в окружении других — конечно же, он тем самым хочет меня выставить в смешном свете!» Инь До ответил: «Цзюэ боится, как бы не поставить вас, господин, в неловкое положение, но не заботится о том, чтобы вы, господин, не совершали тех же ошибок в будущем. А я-то печалюсь только о ваших, господин, упущениях и не думаю о том, как бы вас не поставить в неудобное положение. Ваш слуга некогда слышал от мастера, у которого он обучался физиогномике, что стыд легко переносят люди с толстой кожей и серым цветом лица — им насмешки нипочем. Поэтому я боюсь, что, если я не стану вас поправлять перед другими, вы, господин, никогда не изменитесь».

Мудрость Цзянь-цзы все же остается под вопросом. Поскольку, когда властитель разумен, тогда речи его подданных прямы. А Цзянь-цзы не был благоразумен, и поэтому До в конце концов не прижился в Чжао. Что же говорить о тех, кто еще менее разумен, чем Цзянь-цзы?!

ГЛАВА ШЕСТАЯ Слова и дела / Син лунь

Поведение властителя не таково, как действия человека в холщовой одежде. Когда соотношение сил неблагоприятно, время неудачно выбрано, дела идут плохо — он все равно должен стараться спасти положение: ведь в его руках судьба народа, а держать в руках судьбу народа — тяжкое бремя, и здесь нельзя полагаться исключительно на свое хотение. Поэтому тех, кто действует в таких случаях как наемник, отвергает страна и отталкивают даже земляки.

Когда Яо уступил Поднебесную Шуню, Гунь был одним из чжухоу. Он разгневался на Яо и сказал: «Ди-предком становится тот, кто обрел небесный путь-дао; гуном становится тот, кто постиг дао-закон неба и земли. Но ты не сделал меня саньгуном!» Тем самым он хотел сказать, что Яо не прав. Он так жаждал заполучить титул саньгуна, что в ярости готов был обратиться даже к диким зверям как союзникам, желая поднять мятеж ради достижения цели. Он выровнял рога зверей так, что они как бы образовали городскую стену; он заставил их поднимать хвосты так, чтобы их могли принять за знамена. Когда его звали, он не шел, а носился по полям, огорчая этим ди-правителя. Поэтому позже Шунь загнал его на гору Юйшань и там рассек острым уским клинком. [Его сын] Юй не посмел мстить, но подчинился и стал служить Шуню; он был назначен сыкоу с заданием отвести с равнины бурные потоки. Когда он этим занимался, лицо его загорело до черноты лака, ходить нормальным шагом он разучился, а ци не проходило через отверстия [тела]. И все это для того, чтобы заслужить расположение ди-предка!

Некогда Чжоу утратил моральные принципы: убил Мэй Бо и сварил; убил Гуй-хоу, зажарил, и с этим блюдом устроил прием чжухоу при дворе. Вэнь-ван заплакал и отказался принимать в этом участие. Чжоу тогда испугался, что он его предаст, и хотел убить Вэнь-вана и уничтожить Чжоу. Вэнь-ван тогда сказал: «Хотя бы отец и утратил моральный долг, может ли сын посметь не служить отцу? Хотя бы правитель был и немилостив, может ли подданный посметь не служить правителю? Как же можно восставать против самого вана?» Чжоу тогда отпустил его. Когда в Поднебесной узнали об этом случае, всем стало ясно, что Вэнь-ван выступает за авторитет власти и заботу о подданных, и стали уважать старших и жалеть младших. В «Песнях» об этом сказано: «Один лишь Вэнь-ван прозорлив — он показал, как надо служить высшему предку Шанди, и тем самым уготовал себе множество благ!»

Цисцы осадили Сун, Янь-ван послал Чжан Куя, чтобы он во главе яньского войска оказал им помощь, и циский ван его казнил. Узнав об этом, яньский ван залился слезами, потом собрал соответствующих чинов и объявил им: «Я хотел помочь им, а цисцы убили моего посланника! Прошу вас отдать приказ поднять войска и вести их в поход на Ци». Приказ уже был принят к исполнению, когда вперед выступил Фань Юй, предстал перед правителем и возразил: «У нас был благоразумный правитель, и я рад был служить ему. Но теперь вы, ван, перестали быть благоразумным правителем, и мне хотелось бы попросить вас об отставке, так как я не хочу больше быть вашим подданным». Чжао-ван спросил: «Отчего так?» Тот ответил: «Во время мятежа в Сунся наш прежний правитель и ваш отец попал в руки цисцев, сам и погиб, и потерял много народу. Вы, ван, тяжело переживали это, но служили цисцам, поскольку сил у вас было недостаточно. А теперь из-за гибели Куя вы, ван, устраиваете поход на Ци. Это выглядит так, как если бы вам Куй был дороже нашего усопшего правителя». Ван сказал: «Согласен». «Тогда прошу вас остановить войска». Ван сказал: «Пусть будет так, но что делать дальше?» Фань Юй сказал: «Прошу вас облачиться в траурное одеяние и временно переселиться в предместье, послав в Ци человека, который должен будет там извиниться от вашего имени в следующих выражениях: «Все это исключительно по моей, несчастного, вине. Вы, великий ван, — мудрый властитель. Неужели же, будучи мудрым властителем, вы решили полностью истребить всех, кого посылают к вам чжухоу? Такого не может быть, поэтому то, что вы убили только нашего яньского посланника, означает, что наше презренное царство не сумело выбрать достойного человека. Хотелось бы, чтобы вы переменили гнев на милость и простили наше преступление». Когда посланник прибыл с этим в Ци, циский ван пировал, отмечая победу. Вокруг него находилось множество приближенных и слуг, поэтому он из тщеславия велел посланнику выйти со своим покаянным сообщением перед всеми гостями. Посланный сообщил в тех же словах, что Янь-ван чрезвычайно напуган и просит его пощадить. Когда он кончил, его заставили повторить, чтобы похвастаться перед присутствующими чинами. После этого он послал мелкого чина с разрешением Янь-вану вернуться в свой дворец. Но именно поэтому позже Ци потерпело поражение на реке Цзи и было опустошено. Оно потеряло семьдесят городов и, если бы не Тянь Дань, могло бы вообще погибнуть. Минь-ван так гордился своим великим царством Ци, а вот ведь потерпел поражение; Тянь Дань имел только ополченцев города Цзимо, а сумел совершить большое дело. В «Песнях» не об этом ли поется: «Если хочешь кого-то уничтожить, сперва накопи силы вдвое больше; если хочешь разбить, сначала поднимись повыше!» Копить силы, но не нести от того ущерба; расти ввысь, но не ломаться под собственным весом способно только то, что следует закону-дао!

Чуский Чжуан-ван отправил Вэнь Увэя посланником в Ци. Когда тот проезжал через Сун, он не осведомился предварительно о праве на проезд через территорию царства. Когда он возвращался, Хуа Юань обратился к сунскому Чжао-вану: «Когда он ехал туда, он не спрашивал разрешения и теперь, на обратном пути, опять не спрашивает. Значит, они смотрят на нас как на захолустье! К тому же, когда вы ездили охотиться вместе с чусцами, именно он ударил плетью вашего слугу в Мэн-чжу. Прошу его покарать!» И Вэнь Увэя убили на дамбе реки Янлян. Чжуан-ван, и так уже теребивший рукава [по поводу сунцев], услышав об этом деле, сказал: «Так, значит!» — и, закинув рукава [выше локтей], стремительно встал. С боевой обувью его нагнали только во дворе, с мечом — у ворот, а с боевой колесницей — у рынка Пушу. Переселившись в предместье, он поднял войско и обложил сунскую столицу осадой на девять месяцев. Сунцы менялись детьми и ели их, а потом разбивали кости и варили из них бульон. Наконец, когда сунскому гуну пришлось приносить жертвы в храме предков костями жертвенных животных, он смирился и сообщил о своей болезни-слабости в таких словах: «Каковы бы ни были планы в отношении нас со стороны вашего великого царства, сделаем, как прикажете». Чжуан-ван тогда сказал: «Вот теперь Сун-гун заговорил как надо!» Затем он отвел войска на сорок ли и расположился лагерем у ворот Лумэна, чтобы заключить там соглашение, после чего смог вернуться домой.

Так что корень всех дел — в правителе, и страдает он тогда, когда на первом месте у него дела, а на втором — люди. А оттого что люди на втором месте, поруха и в самих делах. Как в нашем примере: погибает подданный, и правитель, считая это беззаконием, лично ведет свои войска и народ, чтобы покарать обидчика, — вот это как раз и называется не жалеть людей. Сун-гун покорился под предлогом болезни и вернул войска на место — можно считать, что это еще не полный провал. То, что ему еще довелось потом собрать чжухоу в Ханьяне и угостить тех, кто прибыл отметить его победу, разве не потому, что он действовал как при наступлении, так и при отступлении в [том эпизоде], руководствуясь моральным законом? Одной силы недостаточно для успеха предприятия.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Гордый вид / Цзяо цзы

Властитель царства, идущего к гибели, непременно заносчив, непременно считает себя разумным и непременно пренебрегает другими. Поскольку он самонадеян и ни во что не ставит мужей, поскольку он считает себя самым умным, все решения им принимаются единолично. Поскольку же он пренебрегает другими, он ни к чему другому не готов. Неготовность изменить свое субъективное мнение навлекает беды; решение всех вопросов единолично подвергает опасности собственное положение; пренебрежение мужами создает между ними стену. Кто не желает остаться в изоляции, должен непременно уважительно относиться к мужам; желающий сохранить свое положение должен уметь привлечь на свою сторону массы; желающий жить, не навлекая на себя беду, должен готовиться к любым неожиданностям. Эти три положения и составляют канон поведения властителя.

Цзиньский Ли-гун был склонен к расточительству и распущенности: он любил слушать льстецов-краснобаев и собирался удалить всех больших советников и поставить на их место своих подручных. Тогда Сюй Тун обратился к нему с речью: «Прежде всего необходимо уничтожить троих из рода Си: когда род-цзу слишком усиливается, от него так и жди неприятностей. Напротив, устранение крупных родов избавляет от массы забот». Гун сказал: «Согласен». Тогда послали Чанъюй Цзяо убить Си Чжоу, Си И и Си Чжи и на базарной площади выставить их останки. После этого Ли-гун направился с визитом в дом Цзянли Ши, но Луань Шу и Чжунхан Янь перехватили его и пленили. Никто из чжухоу не поспешил к нему на помощь, никто в народе не выразил по этому поводу сожаления. Через три месяца его убили.

Беда властителей в том, что они понимают, что вправе наносить вред людям, но не понимают, что когда такие кары налагаются неправомочно, они оборачиваются против них самих. Отчего это происходит? Оттого, что их рассудок короток-мелок. Когда же рассудок мелок, он не в состоянии охватить всех последствий, а кто не в состоянии предвидеть последствий, тот подвергает себя опасности.

Вэйский У-хоу держал военный совет, и его предложение было принято. Тогда, довольный, он откинул рукава и громко произнес: «Ваши мысли, дафу, оказались похуже предложенного мной, несчастным». Он встал, выждал некоторое время, а затем повторил то же самое еще трижды. Тогда Ли Ли, почтительно приблизившись, сказал: «В свое время чуский Чжуан-ван задумал одно предприятие, и весьма удачно. Успех был велик, однако когда он покидал совет, вид у него был опечаленный. Тогда справа и слева заговорили: «У вана такой успех, а он покидает совет с озабоченным видом! Позвольте узнать, отчего это так?» Ван ответил: «У Чжун Хуэя есть высказывание, которое мне по душе, там так сказано: «Сила чжухоу возрастает, когда он находит себе учителя, старшего друга — такой станет ваном, такой сохранит свой удел. Если же из тех, кого он себе подбирает, ни один не достигает его уровня — он идет к гибели». И вот взять меня, столь неразумного. Ведь среди планов, поданных всеми советниками, и впрямь нет ни одного, который мог бы сравниться с предложенным мною. Что же, мне грозит гибель?» «Это, — продолжал Ли Ли, — то, о чем печаловался способный стать гегемоном, а вы, господин, сами любуетесь своими единоличными решениями. Куда это годится?» У-хоу сказал: «Отлично!»

Забота властителя должна состоять не в том, чтобы не подумать о себе слишком плохо, а в том, чтобы не подумать о себе слишком хорошо. Когда понимают о себе слишком много, отказываются принимать советы; когда отказываются принимать советы, их и перестают давать. Ли Ли действительно умел увещевать своего правителя. Одним-единственным примером он заставил хоу лучше понять, что есть моральный долг правителя. Циский Сюань-ван задумал построить огромный дворец площадью в сто му, чтобы главный зал мог вмещать сразу триста семей-домов. Со всего царства были собраны лучшие мастера, строительство продолжалось уже три года, но конца не было видно. Никто из подданных не решался выступить перед правителем с увещеванием. Тогда перед Сюань-ваном предстал Чунь Цзюй и сказал: «Чуский правитель решил отказаться от ритуала и музыки древних, полагая, что музыка — нечто неважное. Осмелюсь спросить, можно ли после этого считать, что в Чу есть правитель?» Сюань-ван сказал: «Нет там правителя». Чунь Цзюй спросил: «В Чу несколько тысяч подданных, но никто не смеет выступить перед правителем с увещеванием — можно ли считать, что в Чу есть подданные?» «Нет там преданных подданных», — сказал правитель. «Ныне вы, господин, строите огромный дворец, — продолжал Чунь Цзюй, — на сто му, чтобы сразу собирать по триста семей-домов на приемы. Собрали лучших мастеров по всему Ци, прошло вот уже три года, а дворец все еще не готов. Из подданных же никто не решается выступить перед вами с увещеванием. Позвольте узнать, есть ли у вас верные подданные?» Сюань-ван сказал: «Нет у меня верных подданных». «Разрешите удалиться», — сказал Чунь и направился к выходу. «Мастер Чунь, мастер Чунь, вернитесь! — закричал ему вслед Сюань-ван. — Что же вы так поздно обратились ко мне? Я, недостойный, тут же распоряжусь о прекращении строительства». Затем, обращаясь к записывавшим, сказал: «Запишите. Я, недостойный, утратил добродетель и пристрастился было к гигантским сооружениям, но мастер Чунь поправил меня, недостойного».

В критике и увещаниях нужно быть умелым. То, что другие не решались выступить с увещанием, происходило не оттого, что они этого не желали. То, чего желал Чунь Цзюй, было тем же самым, чего желали и другие, — разница состояла в том, [что он знал], как это подать. Если бы не Чунь Цзюй, Сюань-ван стал бы посмешищем для всей Поднебесной. В свете сказанного властители, теряющие царства, по большей части походят на Сюань-вана, а если так, то беда их в том, что у них нет такого вот Чунь Цзюя. По этой причине, когда речь идет о увещевании со стороны честного подданного, нужно уметь найти подход к правителю — этому необходимо уделить особое внимание. Именно в этом — корень успеха или неудачи.

Утопив своего подданного Луань Цзяо в Желтой реке, чжаоский Цзянь-цзы провозгласил по этому случаю: «Я любил красивых женщин, и Луань Цзяо поставлял мне их; мне нравились дворцы, залы, террасы и павильоны, и Луань Цзяо заботился о том, чтобы все это у меня было. У меня был вкус к хорошим скакунам и красивым колесницам, и Луань Цзяо мне их всегда добывал. Но помимо всего этого мне нравились также настоящие государственные мужи, а вот их-то мне за шесть лет Луань Цзяо не представил ни одного. От этого мои слабые стороны умножились, а силы уменьшились».

Умение таких, как Цзянь-цзы, — в том, чтобы, по зрелом размышлении, по заслугам возлагать ответственность на своих подданных. Умение возложить ответственность на разумных основаниях означает для властителя достижение такого положения, когда ему помогают в добром, но отказываются содействовать в несправедливом; когда ему могут помочь в том, чтобы стать прямым, но не поощряют в самодурстве. Именно на этом расцвела культура-учение трех династий.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Судить по наружности / Гуань бяо

В суждениях о человеческом сердце, в рассмотрении повествований о делах минувших нужно стремиться быть умелым и глубоким. Небо высоко, и поэтому солнце и луна, звезды и планеты, облака и пар, дожди и росы никогда не останавливаются на отдых. Земля обширна, и вот реки и ключи, травы и деревья, покрытые шерстью и пернатые, голые и чешуйчатые никогда не останавливаются в своем движении. Все, что помещается в промежутке между небом и землей, внутри шести пределов, стремится к пользе-упокоению друг друга, равно как и наносит друг другу ущерб и подвергает опасности без счета.

Деяния людей таковы же. Действует человек по сердцу, а сердце следует желанию-похоти. Если в страстях нет меры, не знает границ и разум; не знает границ разум — неизвестно, что он вознамерится сделать. Человеческое сердце сокрыто и замкнуто, трудно его видеть, поскольку, если пучина глубока — дна не увидишь. Вследствие этого мудрец, прежде чем действовать, анализирует свои [волевые ] порывы-устремления.

Единственное, чем мудрый превосходит обычного человека, — это предвидение. Для того чтобы научиться предвидеть, непременно нужно разбираться в признаках и обликах; когда нет никаких знаков и обликов, в этом случае Яо и Шунь оказываются в таком же положении, что и первый встречный.

Хотя знаки увидеть легко, а представить весь процесс с его последствиями — трудно; хотя внешние признаки обнаружить легко, а во внутренних намерениях разобраться гораздо сложнее — от мудреца невозможно скрыть ни того, ни другого, У человека же заурядного, не обладающего таким дао-искусством, нет средства достижения предвидения. Поскольку же у толпы нет умения, с помощью которого достигается предвидение, она смотрит на мудрецов как на нечто чудесно-нуминозное и полагает их способности чем-то сверхъестественным. Но эти способности вовсе не обусловлены связью с миром нуминозного — просто мудрецы рассчитывают то, что иначе происходить и не может, поскольку таковы законы неба-природы. К этому уровню приблизились, например, Гоучэн-цзы и У Ци.

Гоучэн-цзы отправился послом от Лу в Цзинь. Когда он проезжал через Вэй, его принял у себя тамошний министр Юцзай Тучэнь и устроил в его честь прием. Он выставил целый хор музыкантов, но велел им хранить молчание. Когда позже они согрелись вином, он передал Чжун-цзы драгоценную яшму. Когда же Гоучэн-цзы возвращался по завершении своей миссии через Вэй, вторичного приглашения от Юцзая не последовало, и его возница обратился к нему с вопросом: «В прошлый раз нас принимал Юцзай, и все было хорошо. Непонятно, почему это на обратном пути мы не получили от него нового приглашения?» Гоучэн-цзы сказал: «Тем, что он нас задержал и угостил, он выразил свое расположение к нам; а тем, что он выставил музыкантов, но не велел им играть, он хотел показать, что у него на душе забота. И то, что он за вином подарил мне драгоценную яшму, ясно означало, что он отдает ее на сохранение! Из всего этого следует, что Вэй стоит на пороге смуты». Не успели они удалиться от границ Вэй на тридцать ли, как узнали о том, что Нин Си поднял мятеж, в котором Юцзай Гучэнь погиб за своего правителя. Тогда [Гоучэн-цзы] развернул свою колесницу в сторону Вэй и, трижды подняв руки, оплакал друга, после чего вернулся к себе. По прибытии он послал человека за женой и сыном [погибшего] и отвел им под жилье часть своего дома, позаботившись о том, чтобы они не нуждались. Когда сын погибшего вырос, он вернул ему драгоценную яшму. Узнав об этом, Конфуций сказал: «О том, что сделал Гоучэн-цзы, говорится: «Рассудком таков, что способен по тончайшим признакам уловить намерение, а человеколюбием таков, что ему можно вверить все свое достояние».

Гоучэн-цзы в своих наблюдениях над поведением Юцзай Гучэня показал, что его наблюдательность глубока и тонка, потому что он смотрел не на то, что тот делает, а на то, что он намеревался этим выразить; это можно назвать искусством распознавать людей.

У Ци управлял землями Сихэ, когда Ван Цо оклеветал его перед вэйским У-хоу, и хоу послал людей, чтобы его схватили. У Ци бежал в Аньмэн; там он остановил повозку, чтобы отдохнуть, посмотрел назад на Сихэ и заплакал так, что слезы потекли ручьями. Его слуга обратился к нему с вопросом: «Насколько я знаю ваш характер, для вас отказаться от власти над Поднебесной все равно что выбросить пару старых сандалий. Почему же вы рыдаете, потеряв всего лишь Сихэ?» У Ци вытер слезы и ответил: «Ты не понял меня. Если бы правитель понял меня и позволил мне по-настоящему развернуться, тогда могло бы случиться так, что циньцы потерпели бы поражение, и Сихэ получило бы мудрое правление. Но наш правитель предпочел слушать речи низкого клеветника и не понял меня, так что скоро Сихэ попадет в руки циньцев, а это будет для Вэй началом конца». В конце концов У Ци покинул Вэй и переехал в Чу, а земли Сихэ в итоге вошли в состав Цинь, отчего Вэй стало хиреть день ото дня. Именно это и предвидел У Ци, поэтому-то он и плакал.

В древности были знатоки коней: из них Ханьфэн Ши определял их по зубам, Ма Чао — по крупу, Цзы Нюйли — по глазам, Вэй Цзи — по гривам, Сюй Би — по хвостам, Доу Фагэ — по груди и бокам, Гуань Цин — по губам, Чэнь Бэй — по ногам, Цинь Я — по груди, Цзань Цзюнь — по крупу. Все эти десять человек были мастерами, прославленными в Поднебесной, и хотя признаки, по которым они определяли качества коней, были различными, каждый из них по одному-единственному признаку способен был определить, каковы пропорции тела, легок ли бег, крепко ли сложение, каковы достоинства и недостатки.

Так обстоят дела не только с конями, у людей тоже есть стати-признаки, как есть такие же внешние признаки у дел и государств — так со всем. Поэтому мудрец может знать о том, что было тысячу лет назад и что будет через тысячу лет, и это не потому, что он гадает о вещах, а потому, что они сами ему о себе сообщают. А книги предсказаний, такие, как «Люй ту» и «Пань бо», как раз на этих наблюдениях и основываются.