Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

ГЛАВА ПЕРВАЯ Распознавать удел / Шэнь фэнь

Всякий властитель должен понимать, что есть мера, лишь тогда он в состоянии будет навести полный порядок, так что пути разврата, фальши, лицемерия и интриг окажутся закрытыми, а дурным влияниям неоткуда будет явиться. Наведение порядка в самом себе и в государстве — умения одного рода. Если, положим, все разом возьмутся обрабатывать общий участок земли, работа пойдет медленно, поскольку все будут мешать друг другу. Если же землю разделить на участки, дело пойдет споро, так как ничто не будет его задерживать. У властителя тоже, можно сказать, своя земля, земля, общая господину и его слугам, и если они станут обрабатывать ее совместно, слуги станут стремиться больше работать на себя, и господину не удастся этому воспрепятствовать. Создать доброе трудно, но использовать доброе легко. Как узнать, что это именно так? Если человек и конь побегут рядом, человек, конечно же, не сможет обогнать коня. Но если он запряжет коня в повозку, а сам взойдет на нее и так поставит коня себе на службу — конь не сумеет обогнать человека.

Умение властителя управлять служивым людом — это тот же случай, что и с конем в упряжке: среди чинов немало таких, с кем ему не потягаться. Но если властитель будет действовать так, как если бы чины у него были запряжены в колесницу, и не будет упускать управление ею, тогда все добрые станут источать силы и умение, а ловкачи и краснобаи, льстецы и болтуны, жулики и проходимцы не найдут щели, куда они могли бы просочиться со своими порочными намерениями; мужи же прямые и достойные, скромные и порядочные, верные и великодушные станут соперничать между собой в усердии на службе.

Колесница властителя опирается на вещи, и если он уделяет внимание законам власти над вещами, он способен вступить в обладание всеми четырьмя полюсами. Если же он не постиг законов использования вещей, он будет ими наносить вред самому себе, они охватят его ум и отнимут силы, и тогда подданные перестанут слушать его поучения и начнут жить своим умом. А коль скоро это случается, все чины начинают волноваться, беспокоиться и смущаться, младшие и старшие начинают соперничать друг с другом, все пороки возрастают разом. Власть тогда в опасности, авторитет колеблется, каждый правит у себя дома, и становится невозможным ни наставить, ни убедить. Так всегда обстоят дела в государстве накануне гибели.

Колесничий Ван Лян неподражаемо правил лошадьми оттого, что понимал каждое их движение и контролировал его поводьями, так что ни один из четверки коней не смел лениться. Когда обладающий путем властитель правит именно так же тьмой подданных — у него свои поводья.

На что же походят его поводья? Эти поводья именно и есть не что иное, как исправление имен и распределение обязанностей — поводья порядка. Поэтому знание сути вещей и делает возможным их правильное именование. Лишь в этом случае можно достичь знания их природы. Послушай их речи, и узнаешь, из какого они теста, и тогда не будет ни упущений, ни смуты. Если имен много — это означает, что они не соответствуют обозначаемым ими сущностям; если много деяний — это означает, что они не отвечают своему назначению. Посему властитель не может не уделять внимания наименованию и разграничению вещей. Если он не будет разбираться в наименованиях и их разграничении, это будет препоной и препятствием в делах, причем препоны и преграды воздвигаться будут не подданными, а самим государем. Ведь среди подданных Яо и Шуня были не одни лишь преданные долгу, а среди подданных Тана и Юя были не одни лишь верные государю — однако же эти цари умели с ними управиться. Среди подданных Цзе и Чжоу были не одни подлецы, — просто правители эти утратили понимание законов управления. Представим себе, что некий человек, которому понадобился бы буйвол, стал спрашивать лошадь, а когда ему понадобилась бы лошадь, стал спрашивать буйвола — несомненно, он не получил бы искомое. Если бы при этом он стал требовать с угрозами и гневом, должностные лица начали бы роптать и огорчаться, и даже среди самих буйволов и коней возникли бы волнение и беспокойство. Чины царства и представляют собой этих ответственных лиц, а вещи подобны табуну буйволов и коней. Когда их неправильно именуют, когда их должностные обязанности четко не распределены, а наказания и штрафы применяются в избытке — не избежать большой смуты. Если кого-то считают мудрым и понимающим, а он туп и невежествен на самом деле, если считают кого-то возвышенным и добродетельным, а на самом деле он подл и низмен, если кого-то восхваляют за целомудрие и чистоту, а добродетель его весьма сомнительна, если кого-то назначают на место, чтобы он блюл законы ради общего блага, а на самом деле он занимается только собственной мошной, если кого-то берут на службу, предполагая за ним мужество и отвагу, а он оказывается малодушным и трусливым, то все эти пять случаев напоминают о том, как вола принимают за коня, а коня — за вола. Это и есть неправильность именования!

По той причине, что называются вещи неверно, властители пребывают в тревоге и беспокойстве, а служилое сословие в сомнении и волнении своенравничает. Это грозит стране гибелью, народу — потерями. Но когда хотят обелить что-либо, а оно становится только чернее, когда хотят обрести что-либо, а оно никак не находится — значит, необходимое понимание утрачено. Посему умение навести высший порядок заключается в том, чтобы правильно называть вещи. Когда вещи правильно названы, у властителя не остается ни тревог, ни беспокойства, его зрение и слух ничем не ущемлены. Он справляется обо всем, но не правит, знает, но не действует. Он гармоничен и неагрессивен, добивается во всем успеха, но не кичится этим.

То, что по своей природе неподвижно, не может само прийти в движение; то, что по своей природе подвижно, не может произвольно остановиться. Однако тот, кто умеет употребить вещи в соответствии с их природой, не налагает на них пут и не требует от них подчинения себе вопреки их собственной природе. Он чист и спокоен и потому всеобъемлюще справедлив ко всему существующему без различия. Дух его проникает к четырем полюсам, а добродетель освещает все за четырьмя морями. Мыслью своей он проникает в беспредельное, а слава его разливается безбрежно. Это называется: утверждение своей природы в океане вещей. Такого можно назвать равным неявленному.

Посему обретающий дао забывает о человеческом. И таким образом приобретает себе на службу поистине достойных. Это не значит, что он при этом утрачивает дао. Познает добродетель и отбрасывает то, чем познал, но при этом, приобретая в силе познания, не теряет и в добродетели. Тот, кто обрел высшее знание, не занимается мелочами, он спокоен, и любая мелочь становится ему ясной; но это не означает, что он утратил внимание к деталям.

Великое сознание не занимается пустяковыми проблемами, оно исходит из насущного и сразу схватывает суть вещей; но это не означает, что оно безразлично ко всему. Нет такого человека, который не имел бы специальных способностей. Но когда он сохраняется в целости, он способен на любое дело, не утрачивая и своих особых склонностей. Ведь именно потому, что он обрел целостность способностей, он может освободиться от мелочей.

Когда достигают этого, обретают способность следовать своей индивидуальной природе, и тогда ци сознания обретает способность странствовать в царстве вечной неподвижности, обретать покой в обиталище природы, сохранять свою целостность среди тьмы вещей, не властвуя над ними. Заполняет собой всю Поднебесную, и никто не знает, откуда она берет начало. И если даже все пять этих вещей и не удастся воплотить в одном себе, тот, кто стремится к этому, уже на пути к истине!

ГЛАВА ВТОРАЯ Чему уделять внимание / Цзюнь шоу

Тот, кто обрел дао, непременно пребывает в покое. Тот, кто пребывает в покое, не обладает знаниями. Кто понимает ценность неимения знаний, с тем можно говорить о пути правителя. Поэтому и говорится: тот, кто хранит свои желания в себе самом, зовется замкнутым. Того, кто не позволяет страстям внешнего мира проникать вовнутрь, называют запертым. Кто замкнут и отрешен, стоит близко к природе. Он имеет в себе уровень, но не выравнивает, имеет в себе отвес, но не выправляет; и все в природе пребывают в величайшем покое. Кто в покое и умиротворении, может служить образцом для всей Поднебесной.

Самое ценное в теле — сердце, самое ценное в сердце — рассудок. О, рассудок! Сколь глубок, сокровенен и в то же время основателен! Никто не в состоянии его постичь! В «Хун фань» говорится об этом: «Небо тайно распоряжается судьбами людскими!» Тайно — то, через что все проявляется. Поэтому и говорится: «Не покидая двора, постигать Поднебесную, не выглядывая в окно, постигать небесный путь».

«Чем дальше его путь, тем меньше его знания». Поэтому мужи великих познаний склонны к уединению [и далеко не ездят].

Когда слишком много трудятся ушами и глазами, когда глубоко задумываются — пропадают. Когда исследуют твердое и белое и спорят о не имеющем толщины — допускают ошибки. То, чего достигают, никуда не выходя, — это как раз то, за чем пускаются в путь; то, что обретается недеянием, — это как раз то, ради чего прилагают усилия. Но это все равно что с помощью ян стремиться достичь ян, с помощью инь воздействовать на инь!

В Восточном океане есть предел, за которым вода поворачивает и течет обратно. После пика летней жары погода становится прохладной. Поэтому и говорится: небо не имеет формы, но тьма вещей благодаря ему получают завершение. Предельно тонкое не имеет зримого образа, но оно вызывает превращения всего сущего. Великий мудрец ничем специально не занят, но все его чины крайне напрягают свои силы. Все это и называется обучением без наставлений, поучением без речей. И есть способ определить, не безумен ли властитель, — надо взглянуть, соответствуют ли его слова должному. Существуют и средства, чтобы узнать — не помрачился ли рассудок правителя: нужно посмотреть, получает ли он то, о чем просит. Что же касается самого правителя, то, если он недолжное принимает за должное, а недостижимое полагает достижимым, — это значит, что его представления о должном и достижимом неверны или из-за него самого, или из-за его подданных. Поэтому тот, кто по-настоящему умеет властвовать, не знакомится с делами. Самый умелый властитель — тот, кто даже не знает, что происходит; затем тот, кто сам ничем не занимается. Тот, кто имеет представление о том, что происходит, обязательно что-либо да упустит; тот, кто делает сам какое-нибудь дело, непременно чего-нибудь недоделает. Если же будут иметь место упущения и недоделки, это непременно поведет к сомнениям среди чинов, а этим-то как раз всегда и пользуются порочные.

Положим, строят повозку — ее можно сделать лишь при участии ряда исполнителей. Государство же, как известно, куда сложнее повозки, так что лишь многими умами и умениями может оно поддерживаться. Повозка не собирается из однотипных деталей универсальным способом. И только владеющий дао способен быть тем единственным, которому покорно все существующее.

Некий лусец поднес в дар сунскому Юань-вану головоломку-узел. Юань-ван тогда издал и огласил по всей стране указ с призывом к искусным — явиться, чтобы решить головоломку. Но никто не мог ее решить. Некий ученик Эр Шо попросил, чтобы ему разрешили решить ее. И он действительно отчасти ее распутал, но вторую часть распутать не сумел. Тогда он сказал: «Если никто не мог решить ее раньше, и у меня она не решается полностью — она неразрешима, это очевидно». Об этом спросили у того лусца, и он ответил: «Да, это так. Она действительно неразрешима. Но я придумал ее и знал, что она неразрешима, а вот тот человек не создавал ее и все же догадался, что она неразрешима, — значит, он умнее меня!» Так что такие, как ученик Эр Шо, решают тем, что не решают!

Вэнь, великий мастер-музыкант из Чжэн, находил удовольствие в том, что упражнялся целыми днями в игре на гуслях сэ, и всякий раз он отбивал перед своим сэ поклон и приговаривал: «Черпаю у вас, учитель, как черпают в беспредельном!»

Такие, как великий Вэнь, когда охотятся на зверя, поступают как охотник, стреляющий с упреждением, чтобы поразить его наверняка, Поэтому для них раздумья и размышления — это нанесение вреда собственному сердцу; пользование рассудком — самоубийственно; сознательное употребление в дело своих навыков — гибельно; пребывание в определенной должности — чревато безумием. Ибо возвышенная душа должна чувствовать себя свободно и беззаботно, быть нескованной, спонтанной, не проявляющей себя ни в какой внешней деятельности.

Ибо высшая мудрость — в том, чтобы отказаться от обычного и уйти от банального; никто не знает, по какому пути она направится, удаляясь от мира и покидая толпу, но при этом сливаясь в гармонии со всем окружающим. Она правит людьми скромно и неприметно, как бы с огорчением, но никто не может! воспротивиться ее воле. Такая мудрость интуитивно чувствует фальшь и лицемерие, и потому льстецам, краснобаям и мошенникам неоткуда подступиться.

Известно, что любому мошеннику и авантюристу нужно, чтобы его выслушали, а тут кто же станет ему потакать?

Что есть следование? Это есть следование деяниям властителя. Если же властитель любит сам действовать, то лица, состоящие при должностях, отбрасывают свои обязанности и дожидаются, пока сам правитель займется делом лично. А когда они, следуя указаниям правителя, допускают злоупотребления, властителю как будто не за что их осуждать, и он что ни день оказывается критикуем, а подданные что ни день расширяют свои права. Когда тот, кто должен оставаться в неподвижности, двигается, а те, кто должен был бы двигаться, пребывают в неподвижности, достоинство обращается в ничтожество, а ничтожество — в достоинство. И это результат вышеописанного положения дел. Так и рушатся царства, на таких-то враг и нападает.

Си Чжун придумал повозку, Цан Цзе — письмо, Хоу Цзи — культурные растения, Гао Яо изобрел наказания, Кунь У — гончарное ремесло, Ся Гунь — городские стены. То, что делали эти шестеро, безусловно, необходимые вещи. Это так, и все же это ничего общего по сложности не имеет с дао, которым должен владеть правитель. Посему и говорится: тому, кто действует по собственной инициативе, можно посочувствовать, тому, кто следует чужим указаниям, можно позавидовать. И лишь тот, в ком воплощено дао правителя, обретает способность видеть предначертания судьбы интуитивно и получает власть над живущими: всех в Поднебесной заставляет он служить себе, но сам не употребляет усилий. Вот это-то и называется — целостный человек.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Использование многих / Жэнь шу

Все, кто исправляет какую-либо должность, основным своим занятием считают наведение порядка, а смуту полагают преступлением. Если, положим, случится смута, но никто не понесет за это ответственности, смута будет разрастаться. Если властитель любовью к начальствованию показывает границы своих возможностей, а любовью к лести демонстрирует свою незащищенность, тогда его подданные без всякого труда сохраняют за собой свои места тем, что изображают покорность и послушание. Тогда правитель для них всего лишь вышестоящий управляющий для таких же управляющих. Такие подданные слепо следуют за ним во всем ради продвижения по службе. Статус правителя и статус подданного в таком случае не разграничен твердо. Это как если бы уши слышали лишь шум, но не различали пяти нот; это как если бы глаза реагировали на свет, но не распознавали бы пяти цветов; это как если бы сердце обладало некими представлениями, но ни о чем не ведало бы в отдельности. Все это зависит от окружения.

Чтобы уши слышали, необходима тишина; чтобы глаза различали, нужен свет; чтобы ум разбирался в вещах, он должен быть в согласии со всей природой. Но если правитель и подданные меняются своими ролями, от этих трех слуг человека, о которых говорилось выше, никакого толку. Правитель рушащегося царства не то чтобы не мог слушать своими собственными ушами, не то чтобы не мог видеть собственными глазами, не то чтобы не понимал вещей собственным умом. Но из-за того, что статусы правителя и подданных функционально перепутаны, из-за того, что высшие и низшие не разграничены, хотя бы он и слышал ушами, что он услышит; хотя бы и видел глазами, что он увидит; хотя бы и понимал умом — что именно он поймет?

Помыслы о собственных удовольствиях и готовность выслушивать разумные речи — этого глупый никогда совместить не сумеет! Глупец может стремиться к этому, но никогда не достигнет этого. Не достигнет, стало быть, не будет обладать знаниями, не будет обладать знаниями, стало быть, не будет вызывать доверия к себе.

Тварям без костей невозможно объяснить, что такое лед. Но правитель, имеющий на службе мужей совета, располагает возможностями для проверки истинности речей, и потому несчастью неоткуда подкрасться к нему. Так что ему не следует полагаться исключительно на изощренность своего слуха, зрения и ума — он может чувствовать себя спокойно, только когда он действует в согласии с мерой и в соответствии с природным порядком.

Ханьский Чжаоли-хоу увидал, наблюдая за животными, которые должны были быть принесены в жертву в храме предков, что жертвенная свинья слишком мелка, и приказал соответствующему чину заменить ее. Чиновник между тем опять явился с той же самой свиньей. Чжаоли-хоу тогда спросил: «Разве это не та же свинья, что и прежде?» Но чин молчал, ничего не отвечая, и хоу велел тюремщикам покарать его. Те, кто сопровождал хоу, спросили: «Как вы, ваша милость, могли узнать, что это та самая свинья?» Властитель ответил: «Собственными ушами слышал я это молчание чина».

Когда Шэнь Бухай услышал об этом, он продекламировал: «Как узнать, что скоро оглохнешь, — если уши чутки отменно; как узнать, что ослепнешь скоро, — если глаза зорки отменно; как узнать, что грозит безумье, — если речи верны необычайно». Поэтому и говорится: отбросить слух и не прислушиваться, и слух станет предельно острым; отбросить зрение и не присматриваться, и глаза станут необыкновенно зоркими; отбросить рассудок и не стараться ничего познать, и станешь справедливым, как сама природа. Если отбросить эти три вещи и не пользоваться ими — будет порядок, если же воспользоваться этими тремя — неминуема смута.

Вот каким образом объясняется тот факт, что на слух, зрение и рассудок, содержащийся в сердце, нельзя полностью полагаться: доставляемые ими знания о внешнем мире неполны, все, что благодаря им слышат и видят, — поверхностно. Если же с помощью поверхностного и ограниченного знания стремиться к тому, чтобы умиротворить всю Поднебесную, усмирить порочных и темных, навести порядок среди тьмы народа, такие намерения, конечно же, окажутся неосуществимыми!

На расстоянии всего лишь в десять ли ухо уже ничего не услышит; то, что находится за занавесью или стеной, — глаз уже не увидит; дворец, занимающий площадь всего лишь в три му, и тот ум человеческий охватить не в силах. Что же говорить о том, что происходит на востоке — в стране Кайу или на крайнем юге — у племени доин; стремиться на крайнем западе — подчинить народ-племя шоуми, на крайнем севере — инкорпорировать народ чжаньэр? Властитель не может не подвергать проверке такого рода речи!

Порядок и смута, покой и опасность, существование и гибель — их дао не может быть двойственным; посему высший разум — это отказ от разума, высшая доброжелательность — это забвение доброжелательности, высшая сила — это отказ от проявления силы; без слов и без размышлений, в глубоком покое ждать [своего] времени, с приходом его — откликаться, оставив помыслы, следовать [ему] — вот закон всякого отклика; быть незамутненным, чистым, объективным, простым, правильно относиться к началу и концу — вот порядок правления; вторить непропетому, следовать неслучившемуся.

Цари древности занимались мало чем, но отзывались на великое множество событий. Откликаться — вот искусство правления истинное. Приводить в исполнение — таково дао подданного. Тот, кто действует, встречает препятствия, тот, кто реагирует, обретает покой. Приходит зима, и все откликается холоду; приходит лето, и вес откликается жаре — чем же тут заниматься правителю? Поэтому и говорится: дао властителя в том, чтобы не знать и не действовать, но быть добродетельнее тех, кто имеет знания и занят деятельностью, тогда он будет владеть ими, а не они им.

Некий чин обратился за советом по какому-то делу к Хуань-гуну из Ци. Хуань-гун ответил: «Поговорите об этом с нашим отцом — Гуань Чжуном». Этот сановник снова спросил его о чем-то, и тогда Хуань-гун сказал: «Спросите нашего отца Гуань Чжуна». Так повторялось три раза, и тогда некто праздный стал говорить: «Первый раз — Гуань Чжун, второй раз — Гуань Чжун; надо сказать, и легко же быть правителем!» Хуань-гун на это отвечал: «Когда я не обрел еще отца Чжуна, мне было очень тяжело самому. Но после того, как я обрел отца Чжуна, отчего бы мне не пожить легко?» Если то обстоятельство, что Хуань-гун нашел Гуань-цзы, принесло большое облегчение в делах, то чего можно ожидать от обретения искусства дао?!

Конфуций был в затруднении между Чэнь и Цай. В течение семи дней не ел он горячего супа, ни зернышка вареного не держал во рту. Когда он как-то днем уснул, Янь Хуэй отыскал где-то рис и приготовил его. Когда рис уже почти поспел, Конфуций увидел, как Янь Хуэй сунул руку в котел, схватил что-то оттуда и съел. Через какое-то время рис доспел, и он понес его Конфуцию, чтобы тот поел. Конфуций, между тем, сделал вид, что не видит его, выпрямился и проговорил в пространство: «Сегодня во сне я видел своего покойного брата и хотел бы сперва принести ему жертву из этой чистой пищи». Янь Хуэй ответил: «Это невозможно! Только что в эту пищу упал уголек. Поскольку выбрасывать пищу в нынешних обстоятельствах показалось мне дурным знаком, я выловил его рукой и съел!» Конфуций со вздохом произнес: «Вот и верь своим глазам! Если чему и верить, то глазам, а им, оказывается, тоже верить нельзя! Если уж на что и полагаться, то на ум, но и на ум полагаться невозможно. Запомните это, ученики, поистине нелегко познать человека!» Так что трудно не знание вообще, а то, посредством которого Конфуций познавал людей!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Не кланяться / У цзю

Если намерения у человека воистину добрые — он может быть начальником, даже если ничего не знает. Поэтому Ли-цзы и говорил: «Без собаки не взять зайца, но если зайцы превращаются в собак и начинают выполнять их функции, это уже не зайцы». С правителем, который стремится стать стряпчим во всех делах, произойдет подобное же. Ибо когда подданные совершают ошибки, другие порой могут им помешать их совершать, но, если заблуждается сам правитель, никто не посмеет ему перечить, и потому известно, что именно те, кто брал на себя министерские функции, всегда совершали самые большие ошибки.

Если метлой пользоваться ежедневно, ее нечего даже и убирать в ларь. Поэтому и говорится: то, чем пользуются, быстро приходит в негодность; то, что движется, всегда пачкается; тот, кто старается, всегда устает. Слабость, ветхость, дряхлость и усталость не должны быть свойственны дао правителя.

Да Яо создал [цикл] цзя-цзы, Цянь Жу придумал счет пленных по головам, Жи Чэн создал календарь, Си Хэ научил различать дни, Шан И ввел деление на месяцы, Хао И — деление на годы, И Шо изобрел одежду, И И — лук, Чжу Жи — торговлю, И Да придумал вино, Гао Ань придумал дома, Юй Сюй создал лодку, Бо И — колодец, Чи Цзи изобрел ступу, Чан Я — упряжь, Хань Ай — обучил управлению колесницей, Ван Бин — укрощению буйволов, Ши Хуан придумал таблицы, У Пэн научил врачеванию, У Сян — гаданию на стеблях тысячелистника.

С помощью этих двенадцати чинов-подданных мудрецы привели к порядку Поднебесную. Сами мудрые цари не понимали ничего в каждом из этих искусств, но они поручили этим двенадцати чинам-подданным приложить все усилия, сделать все, на что они способны, так как по положению стояли над ними. Так они с помощью людей, которые умели достичь того, чего сами они не умели, сумели найти таких людей, которые знали то, что самим им было неведомо. Они вскармливали свой дух, совершенствовали свои добродетели и таким образом становились преобразующей силой. Так зачем же им нужно было утруждать свою плоть и нагружать собственные глаза и уши? По этой причине добродетель мудрых царей сияла, как лучи восходящего солнца, которое, появляясь над горизонтом, достигает шести полюсов мира, оставаясь при этом мощным и не ущербным. Затмевая своим сиянием солнечный свет, они преобразовывали и меняли все существующее, и не было для них ничего невозможного в деяниях с великим единым.

Жизнь их не знала никакого ущерба, а намерениям их не было преград. Их ум-цзин сообщался с душами божеств-предков и природными духами, проникая в тончайшее. Поэтому умелые правители прежде всего уделяли внимание овладению собственной естественно-природной цин, и этого было достаточно для того, чтобы упорядочить все сто чинов, народ заставить служить себе как родному отцу, а имена и звания сделать очевидными всем.

Гуань-цзы обратился с представлением к Хуань-гуну: «В распашке новых полей, расширении городов, обработке земли и севе зерновых, с тем чтобы полностью употребить к выгоде силы земли, мне не сравниться с Нин Су. Поэтому я прошу вас назначить его датянем — министром земледелия. В том, как входить в залу и спускаться из нее, ступать вперед или отступать назад, когда остаться недвижимым, а когда, напротив, проявить сноровку — в этом всем мне не сравниться с Си Пэном, поэтому я прошу вас назначить его главным церемониймейстером. В том, чтобы первым являться на службу и последним уходить с нее, по выражению лица определять настроение властителя и всегда оставаться преданным ему во всех представлениях и советах — когда делать, когда — нет, не страшась ни казни, ни гибели на поле брани, не обращая внимания на богатство и чины, — в этом мне не сравниться с Дунго Я, поэтому прошу вас назначить его главным цензором. Решать задачи на больших пространствах, невзирая на укрепленные стены, так чтобы боевые колесницы не сцеплялись осями, а бойцы не поворачивали вспять; поднять дух войска так, чтобы командующие трех армий смотрели на смерть, как на возвращение, — в этом мне не сравниться с царевичем Чэн Фу, поэтому я прошу вас назначить его главнокомандующим. Разбирать судебные дела так, чтобы всегда соблюдалась справедливость, не казнить ни одного невинного и не опозорить ни одного невиновного — в этом мне не сравниться с Сюань Чжаном, поэтому я прошу вас сделать его верховным судьей. Если вы, государь, желаете привести страну к порядку, а войско сделать мощным — для этого достаточно этих пяти мужей. Если же государь желает стать гегемоном над остальными царями, тогда к ним необходимо присоединить меня». Хуань-гун сказал тогда: «Отлично!» — и повелел этим пяти мужам вступить в соответствующие должности под началом Гуань-цзы. Через десять лет, объединив девять чжухоу под своей властью, он овладел Поднебесной — и все это благодаря тому, что опирался на способности Гуань-цзы и пяти вышеназванных мужей.

Но и Гуань-цзы, будучи по своему положению подданным, ничего бы не достиг своими недостаточными силами, если бы не сумел воспользоваться способностями пяти названных мужей. Ни тем более ли пристало это властителю по положению? Властитель обязан знать, кто к чему способен — с тем, чтобы властвовать над людьми. Тогда все смутные, путаные и опасные речи принимаются именно за то, что они представляют собой на самом деле, и все чины и управители, гражданские и военные, истощают силы и иссушают ум на службе, а их подчиненным и в голову не приходит, что можно отлынивать.

Так что всякому правителю надлежит знать, что он не должен полагаться лишь на свои собственные способности, мужество, силу, честность и верность, и тогда он приблизится к этим добродетелям. Всякий правитель стремится к миру и спокойствию, опирается на силу и преобразованность социума, наводит порядок и живет в спокойствии, утвердив свою дэ, и тогда все преобразуется само собой, а он может заняться самым насущным, оставив мелочи аппарату. Если он достигает этого, плоть и сила его день ото дня крепнут, а уши и глаза становятся день ото дня все проницательнее, так что все его чины с трепетом относятся к своим обязанностям, и никто из них не смеет быть легкомысленным или неисправным. Каждый исправляет свою должность, чтобы добиться славы, и тогда слава-имя и богатство-существо служат опорой друг другу. Это и называется — познать дао.

ГЛАВА ПЯТАЯ Знание меры / Чжи ду

Мудрый правитель не тот, кто пытается разобраться во всех делах, а тот, кто ясно представляет себе то, благодаря чему он стал правителем. Правитель, обладающий необходимым для этого умением, не тот, кто лично занимается всем, а тот, кто знает главное — как заставить трудиться все сто чинов. У знающего это главное — дел не так и много, а в стране — порядок. Потому что у того, кто ясно представляет себе, чем должен заниматься правитель, власть укрепляется, а пороки в стране быстро изживаются. Когда же порок пресечен, болтунов при дворе нет, и ясно, как обстоят дела. Реальное положение тогда никем не приукрашивается, и во всех занятиях обнажается суть дела. Это и есть то, что называют совершенным порядком правления. В Поднебесной, находящейся в состоянии совершенного порядка, народ не любит пустых рассуждений и ничего не значащих слов, его не привлекают развратные учения и увлекательные речи, а добродетельные и бесчестные равно возвращаются к своей истинной природе, следуют обычным чувствам, не стараются приукрасить разными ухищрениями свою изначальную простоту и служат высшим не мудрствуя. И тогда искусные и неискусные, умные и глупые, отважные и трусливые становятся в силу этих причин одинаково пригодны для дел. Легко перемещая их с должности на должность, можно добиться того, чтобы все они справлялись со своими обязанностями. И тогда те, кто уже занимает посты, будут спокойно отправлять свои должности, не тая недовольства, а те, кто еще не имеет постов, будут стремиться проявить себя в деле, чтобы подкрепить свои предложения. Когда эти два состояния ясно разграничены, бесполезные речи не проникают ко двору. Правитель тогда может следовать естественному ходу дел и отказаться от симпатий и антипатий к кому бы то ни было. Корнем всему он избирает полное беспристрастие и в этом состоянии воспринимает лишь речи, ведущие к практической пользе. Это и есть государственный подход к делу.

Государственный подход — это когда правитель и подданные сообща направляют усилия на то, чтобы добиться установления разумного и должного, утвердить законы и правила. А когда правитель следует естественному ходу дел, мужи разумные и верные долгу притекают ко двору со всех сторон, а законы и правила утверждаются. Напротив, люди, стремящиеся хитростью и обманом проложить себе путь наверх, покидают двор, видя, что это дело пустое, а все корыстолюбцы и шарлатаны стараются держаться подальше.

Таким образом, для наведения порядка в Поднебесной главное — искоренить порок, главное для искоренения порока — навести порядок в служебной иерархии, а для наведения порядка среди чинов главное — в правильном понимании дао-закона. Самое же главное для наведения порядка в сфере дао-закона заключается в постижении природного порядка вещей[366]. Поэтому учитель Хуа-цзы[367] говорил: «Правителю надо быть глубоким, но не обширным, ему надлежит благоговейно хранить корень и радоваться правильному. Он ни в чем не должен уподобляться другим, а его усилия должны быть направлены на искусное использование подданных. Когда он в полной мере овладеет этим искусством, даже варвары четырех стран света будут умиротворены, поскольку обладающий этим небесно-природным даром следует естественному закону, даже не стремясь к этому. Это — именно то, благодаря чему возвысился Шэнь-нун; это — именно то, благодаря чему прославлены Яо и Шунь»[368].

Когда правитель считает себя умным, а других — глупыми, считает себя искусным, а других — неумелыми, тогда все «глупые и неумелые» обращаются к нему, «умному и искусному», чтобы он их научил. Однако чем больше указаний, тем больше становится тех, кто обращается за указаниями, и в конце концов уже не остается такого дела, которому не просили бы научить. А как бы ни был искусен и умен правитель, все же он не может знать всего. Если же он попытается, обладая ограниченным знанием, отвечать на бесконечные вопросы, его дао-искусству непременно будет нанесен ущерб. Между тем если властитель раз за разом демонстрирует перед подданными слабость в дао-искусстве, как он может оставаться властителем? К тому же ошибающийся, который не подозревает, что ошибается, может возгордиться и тем самым усугубить свое положение. Такого властителя можно назвать дважды заблуждающимся, едва ли ему по силам сохранить свое царство. Посему правитель, владеющий дао-искусством, пребывает в состоянии недеяния — он уполномочивает, но не поучает. Отбросив размышления и отринув намерения, как если бы он был покойным и пустым, он прислушивается лишь к тем речам, которые не дерзновенны, и лишь к тем делам, которые не безрассудны. Он презирает названия и рассматривает лишь сущность. В делах правления он полагается на своих министров, считая своим путем незнание и своей заслугой умение спрашивать: «Как быть?» Так некогда Яо спрашивал: «Что сделать, чтобы распространить свое влияние на все области, над которыми светят солнце и луна?» Шунь спрашивал: «Что мне сделать, чтобы покорить себе мир, лежащий за четырьмя пустошами?» Юй вопрошал: «Что должен я совершить, чтобы привести к порядку Цинбэй и к культуре — области Цзючишань и Цигуаго?»[369]

Во времена правления Чжао Сян-цзы командующим в Чжунмоу был Жэнь Дэн[370]. При подаче годового доклада он, обратившись к Сян-цзы на аудиенции, сказал: «В Чжунмоу есть муж по имени Чжань Сюйцзи[371], я прошу вас принять его». Чжао Сян-цзы после этой аудиенции решил назначить того средним дафу. Главный министр тогда сказал: «Вы ведь только слышали о нем, но сами еще не видели, что он за человек. Неужели так легко становятся средними дафу? Это — не в обычае цзиньцев!» Сян-цзы ответил: «Когда я брал на службу Жэнь Дэна, я не только слушал, что о нем говорят, но и лично выяснял, что он за человек. Если теперь я стану не только выслушивать обо всех, кого рекомендует Жэнь Дэн, но и лично всех изучать, моим ушам и глазам только и останется, что слушать и рассматривать рекомендуемых». Поэтому он не стал больше встречаться с Чжань Сюйцзи, а сразу сделал его средним дафу. Как поступал Сян-цзы? Он брал на службу, и человек благородный не мог не стараться после этого проявить все свои способности.

У правителей бывает так, что они берут на службу человека, но не дают ему действовать. Или же дают ему возможность заниматься делами, но одновременно разрешают не понимающим его людям оспаривать его действия. Тот, кому необходимо переправиться через Янцзы, должен воспользоваться лодкой; тому, кто хочет попасть в далекий край, необходим добрый скакун. Так и тому, кто намерен заняться делами ванов и ба-гегемонов, не обойтись без разумных мужей. И Инь, Люй Шан, Гуань Иу, Байли Си[372], — эти люди как лодки и скакуны для тех, кто занят делами ванов и ба. На таких нельзя распространять правило не брать на службу одновременно отцов и сыновей, и то, что среди них бывали повара, рыболовы, личные враги правителей или даже слуги, не означало, что их брали на службу только по прихоти. Правители не могли поступать иначе, поскольку они желали сохранения своих государств и достижения успеха. Это все равно что подготовка к началу стройки, которую проводит искусный плотник: оценив размеры будущего дворца, он начинает подбирать подходящий материал, а прикинув объемы работ, нанимает нужное количество людей. Поэтому когда мелкие чины И Инь и Люй Шан были поставлены на крупные должности, в Поднебесной стали догадываться, что Инь и Чжоу предстоит борьба за Поднебесную; когда получили назначения Гуань Иу и Байли Си, в Поднебесной поняли, что царства Ци и Цинь задумали стать ба-гегемонами. Но разве эти люди были всего лишь лодками и добрыми скакунами?

Чтобы стать ваном или ба-гегемоном, конечно же, нужны люди, но люди состоят на службе и в гибнущих царствах. При Цзе на высокой должности оказался Гань Синь, при Чжоу-сине — Э Лай; у сунского правителя в почете был Тан Ян, у циского — Су Цинь[373]. Когда те еще только приближали этих людей, все в Поднебесной понимали, что их царства идут к собственному концу. Потому что если кто-либо замышляет совершить великие дела без больших людей, это будет подобно тому, как если бы желали, чтобы ночи удлинялись после летнего солнцестояния, или как если бы кто-то решил поразить из лука рыбу, целясь при этом в небо! Такое было бы не под силу даже Шуню или Юю, не говоря уж об обычных правителях.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Внимание к существенному / Шэнь ши

Тот, кто ошибается в счете, но стремится сохранить к себе доверие — под подозрением. Тот, кто проигрывает в силе, но пытается устоять у власти в государстве — в опасности. Рыба, глотающая корабли, будучи вытащенной на сушу, не справится даже с муравьями и медведками. При равенстве властей никто никому не может приказывать. Когда силы равны, никто не в состоянии присоединить царство другого. Когда порядок и смута в равных долях, невозможно установить твердый порядок. Поэтому невозможно не интересоваться вопросом о том, что есть малое, что есть великое, легкое и тяжелое, малое и большое — ведь это врата к успеху или краху.

Все государства, где носят шапки и пояса, где плавают на лодках и передвигаются на повозках, не нуждаясь в переводчиках ни южных сян, ни северных и, ни западных дити наречий, — все они занимают общую площадь, равную квадрату со стороной в три тысячи ли.

В древности те, кто стали царями, избрали центр Поднебесной для того, чтобы заложить стольный град, центр стольного града — чтобы построить дворец, а центр дворца — чтобы возвести храм предков. Земля в Поднебесной со стороной квадрата в тысячу ли считалась градом потому, что именно при таких размерах достигался максимальный порядок и исполнение [закона]. Дело не в том, что невозможно было сделать государство большим — просто здесь большое уступало малому, многочисленное уступало малочисленному.

Когда наделяют многих, это происходит не от пристрастия к добродетели, а из стремления таким способом утвердить свою власть и консолидировать свои силы. Таким образом поднимают сознание долга, когда же сознание долга подкрепляется великими выгодами, тогда правитель становится непобедимым. Непобедимый же пребывает в безопасности.

Поэтому, взглянув на прежние поколения, мы видим, что их земельные пожалования были многочисленными, их счастье-благосостояние — долгим, слава же их была сияющей. Шэнь-нун владел Поднебесной в течение семнадцати поколений, потому что он был тождествен Поднебесной.

Наделять же владениями по-царски следует так: чем ближе к столице, тем крупнее надел; чем дальше, тем мельче. На море же бывали владения и по десять ли в окружности. Ибо большое управляется малым, тяжелое — легким, многочисленное — немногочисленным. То, что делает [один дом] царствующим в Поднебесной, и есть свершение этого [главного ] царского дела. Поэтому и говорится: «Когда занимаются малыми царствами, такими, как Тэн и Фэй, тогда прилагают многие труды, когда же занимаются царствами размерами с Цзоу и Лу, дело идет гораздо легче; когда речь идет о больших царствах, как Сун или Чжэн, тогда за один день успевают сделать два таких дела, когда же устраивают такие гиганты, как Ци или Чу, то это столь же просто, как дать закон и правило, только и всего.

Ибо чем больше рычаг, тем легче совершить работу. Если бы у Тана не было его земли Вэй, а у царя У — не было его земли Ци, то хотя бы их добродетель была и вдесятеро больше, им не удалось бы преуспеть. Если же добродетели Тана и У было недостаточно, и они знали, что должны опираться на силу, то что же говорить о тех, кто не сравнится с Таном и У? Когда большое управляет малым — это счастье, когда же малое пытается управлять большим — это погибель! Если важным воздействовать на неважное, дело пойдет, если же неважным стремиться воздействовать на важное — быть несчастью. Если так смотреть на дело, все те, кто стремится исполнить повеление неба по умиротворению черноголовых даже на одно поколение, кто желает, чтобы слава и заслуги его написаны были на сосудах, а имя и звание — выгравированы на бронзовых зеркалах и чайниках для вина, тот не должен думать о том, не слишком ли велики расходуемые им силы, не слишком ли велики его материальные затраты. Потому что изобилие, богатство, авторитет и сила — это то, управляя чем добродетельный правитель вступает в схватку с миром, пребывающим в состоянии смуты.

Народ Поднебесной беден, он страждет. Но чем больше он страждет, тем легче преуспеть тому, кто царствует. Потому что дело царя — спасение тех, кто пребывает в нужде и скорби. На воде пользуются лодкой, на суше — повозкой; на болоте в ход идут высокие сапоги, на песке — пескоступы, в горах — горные ботинки. Передвижение в таких местах возможно только благодаря этим приспособлениям. Поучения тех, чье место высоко, воспринимаются без возражений. У того, кто умеет внушить к себе уважение, не станут развратничать под самым носом — таков путь обуздания людских пороков. Ибо владеющему десятком тысяч колесниц легко приказывать имеющему всего тысячу колесниц. С тысячей колесниц легко повелевать одним кланом; опираясь на силу клана, легко привести к повиновению одного-единственного.

Однако если кто-либо захотел бы поступить наоборот, то будь он хоть Яо и Шунь, не сумел бы. Чжухоу подчиняются другим с огромной неохотой, и только тогда, когда не остается ничего другого. Кто привык к власти, тому нелегко становиться подданным. Именно соотношение важного и неважного, рассуждение о том, чему быть алым, чему — белым, установление многих наделов — все это и служит ограничению власти чжухоу. Ибо только тому, кто есть царь, подобает всякая власть. Только если царь обладает такой силой, которой никто не в состоянии противостоять, [он есть истинный царь]; если же у царской власти есть равные противники, тогда само его царское достоинство уничтожается.

Кто обладает пониманием того, что лучше мелкие наделы, чем крупные, что лучше малонаселенные, чем густонаселенные, царства, — тот понимает, что значит не иметь равных себе противников. Тот, кто понял, как надо становиться в положение, при котором отсутствуют противники, тот удаляет от себя путь сомнений и колебаний. Поэтому способ действия (фа) прежних царей состоял в том, что они установили ранг сына неба с тем, чтобы не давать чжухоу впасть в сомнения. Когда же устанавливали ранг чжухоу, имели в виду оградить от крамольных мыслей дафу. Установление же звания цзы — сыновей законной супруги — удерживало от крамольных идей простолюдинов — отпрысков наложниц.

Ибо сомнения порождают борьбу, из борьбы рождается смута, и по этой причине чжухоу теряют свои места, а Поднебесная ввергается в состояние хаоса. Если среди дафу нет четкого разделения по рангам (дэн), то при дворе происходит смута. Если же нет четкого разделения между главной и второстепенными женами, начинается беспорядок в доме на мужской и женской половинах. Если не проведено разграничение между сыновьями главной жены и сыновьями второстепенных жен, то происходит столкновение между партиями родни мужа и родни жены.

Шэнь-цзы говорил: «Предположим, бежит заяц, а сто человек гонятся за ним. Между тем ясно, что одного зайца не хватит на сто человек. Происходит это оттого, что не установлено, кому должен принадлежать заяц по праву. Тут и сам Яо был бы в затруднении, не говоря уже о человеке дюжинном». Когда зайцами завален весь рынок, тогда прохожие на зайцев даже не смотрят. Это не потому, что не нужна зайчатина — просто все уже поделено. А поскольку все поделено, даже и подлые людишки не вступают в драку из-за товаров. Так и искусство управления Поднебесной ли, царством ли, заключается лишь в том, чтобы установить правильную долю каждого.

Чжуан-ван осаждал Сун в течение девяти месяцев. Кан-ван осаждал Сун в течение пяти месяцев. Шэн-ван осаждал Сун десять месяцев. Трижды царство Чу держало под осадой царство Сун и не могло уничтожить его. И дело не в том, что Сун было неуничтожимо; если бы, напротив, Сун двинулось походом на Чу, этому тоже конца бы не было. Просто военные подвиги для царства с мудрым правителем или ничтожным, сильным или слабым, находящимся в состоянии порядка или пронизанного смутой — не одно и то же.

Циский Цзянь-гун имел среди подданных некоего Чжу Юйяна, который обратился к нему с увещеванием следующего содержания: «Двое из ваших подданных, а именно Чэнь Чэнчан и Цзай Юй, питают ненависть друг к другу. Я, ваш слуга, опасаюсь, как бы им не пришло в голову пойти друг на друга походом. Если же в этой борьбе они станут упорствовать, в опасности окажутся высшие. Я советовал бы вам удалить одного из этих двух». Цзянь-гун тогда сказал: «Это вопрос, который тебе, низкородному, не постигнуть».

В скором времени и вышло, что Чэнь Чэнчан напал на Цзай Юя прямо во время аудиенции при дворе и нанес тем самым оскорбление Цзянь-гуну перед храмом предков. С глубоким вздохом сказал тогда Цзянь-гун: «Да, не смог я своевременно справиться с этим делом, а все оттого, что я не послушал Юйяна!» Но его авторитет и его власть были уже утрачены — безразлично, был ли он при этом удручен тем, что не послушал Яна, или нет.

Все это оттого, что не существует ясного понимания: за что человеку крепко держаться, а от чего можно и отказаться. История с чжоускими треножниками и рисунками на них весьма поучительна, поскольку повествует о том же. Именно в постижении этого закона (ли тун) и есть путь властителя.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Против двойственности / Бу эр

Если слушать советы многих при управлении государством, государство не простоит и одного дня. Как убедиться, что это именно так? Лао Дань ценил гибкость. Конфуций ценил доброжелательность. Мо Ди ценил умеренность. Гуань Инь ценил чистоту. Мудрец Ле-цзы ценил пустоту. Шэнь Бин ценил равенство. Ян Шэн ценил себя самого. Сунь Бинь ценил силу. Ван Ляо ценил передвижение вперед, Эр Лян — передвижение назад. Эти десять мужей были великими мужами Поднебесной.

Представим себе, что гонги и барабаны нужно настроить так, чтобы они звучали в унисон: слышен звук гонга и барабана, и все оборачиваются на эти звуки. Приказы и повеления должны быть единообразны — тогда их выполняют единодушно. Тогда те, у кого есть знания, не смеют быть искусными, а те, кто глупее, не смеют быть неловкими. Потому что все без различия подчинены здесь одному приказу. Смельчаки не смеют лезть вперед, а робкие не смеют оставаться позади — так вот достигается единство натиска. Поэтому там, где единство — там порядок; если же появляется еще что-то, начинается смута. Пока держатся единого, царит покой; стоит появиться чему-то еще — начинается опасность. Тот, кто способен сплотить воедино тьму самых разных существ, глупых и умных, умелых и беспомощных, с тем, чтобы они все силы и все способности употребляли так, будто они действуют заодно, — несомненно является мудрецом! Это — знание без подготовки, это — способности, приобретаемые не в процессе учения — одних только силы, быстроты, навыка и умения недостаточно, чтобы добиться этого.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Держаться единого / Чжи и

Небо и земля, силы инь и ян неизменны, но они все завершают; благодаря им является на свет тьма существ, совершенно различных по виду. Глаз взирает то на черное, то на белое, и это ему не вредит; ухо внимает то высоким звукам, то низким, и это не наносит ему ущерба.

Властвующие придерживаются единого и, устанавливая истинные критерии, исправляют всю тьму существ. В армии непременно есть военачальник. Так заведено, чтобы было единство. В стране непременно имеется правитель — и это тоже для того, чтобы было нечто единое. В Поднебесной непременно находится сын неба — и это для единства. Сын неба непременно придерживается единого — это для того, чтобы иметь возможность править безраздельно. Только единое обеспечивает порядок, два же порождают смуту. К примеру, если в повозку, запряженную четверкой коней, посадить четверых и дать каждому по кнуту — они не сумеют даже выехать за ворота. Это и есть отсутствие единства в управлении.

Чуский царь спросил у Чжань-цзы[374], что тот думает об управлении государством. Чжань-цзы отвечал: «Я знаю кое-что об управлении своим телом, но ничего не знаю об управлении государством». Конечно, он не имел в виду, что государство не нуждается в управлении вообще! Он лишь полагал, что корень управления государством лежит в управлении самим собой. Когда управлено собственное тело, управлена и семья; когда же управлена семья, управлена и страна. Управлена страна — управлена и Поднебесная. Поэтому и говорится: своим собственным телом-персоной занимайся, чтобы заняться семьей; своей семьей — чтобы заняться страной; страной — когда хочешь заняться Поднебесной. Все эти четыре умения, хотя и находятся как бы врозь, произрастают от одного корня. Поэтому занятие мудреца в широком смысле охватывает пространство и время: прошлое, будущее и настоящее, обнимает солнце и луну, а в тесном смысле слова — не выходит за пределы собственной персоны. Даже любящий родитель не в состоянии передать этого умения своему сыну. Даже верный подданный не в состоянии поделиться этим с правителем — только те, в ком присутствует некая способность, могут приблизиться к этому.

Тянь Пянь излагал суть искусства дао перед правителем Ци. Выслушав его, циский ван спросил: «Единственное, чем обладаю я, недостойный, это царство Ци. Поэтому и узнать мне хотелось бы о принципах управления именно моим царством». Тянь Пянь сказал в ответ: «Речи вашего подданного как раз о том, как, не имея правления, можно приобрести истинное правление. Это можно уподобить дереву в роще: древесины в нем как бы нет, из него можно только получить древесину. Я полагаю, что конкретно об управлении царством Ци вы можете узнать и сами». Тянь Пянь, понятно, не желал тратить красноречие всего лишь на одно царство Ци, много или мало слов нужно было на это потратить.

Когда изменения и трансформации уже завершены и всякая вещь-существо уже обрела свой внешний образ, вместе со своей природой она уже как бы обрела и свое предназначение. После этого ни одна из них своего предназначения уже не утратит. Так и Пэн Цзу сохранял долголетие как цель жизни и процветал, живя при трех поколениях династии подряд. Этим-то и просияли в потомках пять предков-царей, и этим же приобрел свою великую славу сам Шэнь-нун!

У Ци в разговоре с Шан Вэнем сказал: «Правда ли, что служба нашему правителю вознаграждается только в результате благоприятной судьбы-мин?» Шан Вэнь спросил: «Что Вы имеете в виду?» У Ци сказал: «Установить порядок среди четырех границ, усовершенствовать обучение и воспитание, изменить дурные взгляды и обычаи, заставить правителей и подданных блюсти долг, отца и сына — соблюдать порядок старшинства — кто сделает все это лучше, Вы или я?» Шан Вэнь сказал: «В этом мне не сравниться с Вами». Тот вновь спросил: «Положим, некто, отбросив свою истинную природу, поступит на службу к правителю, и тут же воцарится мир; а на следующий день после того, как тот сдаст свою печать и оставит должность, там начнется смута. Кто больше может преуспеть в этом — Вы или я?» Шан Вэнь ответил: «И тут мне не сравниться с Вами». Тот продолжал: «Когда войско, пехота и конница уже выстроены в ряд, люди — впереди боевых порядков конницы, и при подаче команды барабанным боем все офицеры готовы принять смерть так, как если бы это была жизнь, кто может подготовить это лучше: Вы или я?» Шан Вэнь и на это отвечал: «Нет, и в этом мне не сравниться с Вами». У Ци тогда сказал: «Итак, во всех этих трех случаях, как Вы сами утверждаете, Вам не сравниться со мною, и однако при всем этом по положению Вы выше меня — так разве не от случая зависит успех на службе нашему правителю?» Шан Вэнь сказал: «Прекрасно! Вы спрашивали меня, теперь я также спрошу Вас. Когда происходит передача трона, правитель молод, подданные относятся друг к другу с подозрением, простой народ волнуется — кому можно доверить государство, Вам или мне?» У Ци помолчал, ничего не отвечая. Через некоторое время он произнес: «Лучше Вам». Шан Вэнь сказал: «Вот именно по этой причине я и нахожусь на более высоком посту».

У Ци видел то, в чем он силен, но не видел того, в чем он слаб, знал, в чем его добродетель, но не знал, в чем его порок. Поэтому он одержал победу при Сихэ, но проиграл сражение Ван Цо. И попал в такие обстоятельства, что ему не пришлось даже умереть своей смертью. По этой же причине уский царь сумел одержать победу над царством Ци, но не сумел победить Юэ, а Ци сумело победить Сун, но не смогло одержать верх над Янь. Ибо те, кто способен сохранить в целости царство и свою жизнь до конца своих дней, должны знать, в чем их достоинства и недостатки, преимущество и проигрыш в меняющейся обстановке.