Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

ГЛАВА ПЕРВАЯ Удалиться от пошлого / Ли су

Чего не хватает в мире, так это здравого смысла и добросовестности; чего в нем с избытком, так это самомнения и безответственности. Народ уж так устроен, что ценит то, чего мало, и пренебрегает тем, чего в избытке. Поэтому когда в личном поведении подданные в холщовых одеждах чисты, непорочны, праведны, то чем они беднее, тем шире их слава. Даже если их настигнет смерть, вся Поднебесная прославляет их еще больше: вот каково [действие закона] нехватки. Но если с этих позиций [как уровнем и отвесом] выравнивать с помощью благомыслия и добросовестности, то даже у Шэнь-нуна и Хуан-ди наверняка обнаружится такое, что можно отвергнуть, не говоря уже о Шуне и Тане. Фэйту и Яоняо[377], но даже в их стати были недостатки. Так что если искать с меловым шнуром абсолютно ровное дерево в лесу, дворец никогда не будет построен.

Шунь отказывался от [царства] в пользу своего друга Шихучжи Нуна. Шихучжи Нун сказал: «Трудная должность у властителя людей: ему ведь приходится охранять себя силой?» Этим он хотел сказать, что и у Шуня внутренняя сила несовершенна. Затем он с чадами и домочадцами отправился в море и до конца своей жизни больше не возвращался. Шунь также хотел уступить власть своему другу Бэйжэню Уцзэ. Бэйжэнь Уцзэ сказал: «Странная должность на земле у властителя людей: пребывает он в самом центре земли, а в мысленных странствиях все стремится к воротам Яо [как ученик]. Не лучше ли [нам] оставаться на своих местах? Для чего же стремиться собственной нечистотой замарать еще и меня? Мне стыдно за тебя!» И он бросился в пучину Цанлин.

Когда Тан собрался походом на Цзе, он пригласил Бянь Суя и обратился к нему за советом. Бянь Суй отказался в следующих словах: «Это не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» Бянь Суй сказал: «Не знаю». Тогда Тан обратился за советом к У Гуану. У Гуан сказал: «Не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» У Гуан сказал: «Не знаю». Тан спросил: «Как насчет И Иня?» У Гуан сказал: «Силен и способен снести многое, об остальном не знаю». Тан тогда задумал вместе с И Инем поход на Ся против Цзе и после победы над ним хотел уступить власть Бянь Сую. Бянь Суй отказался и сказал при этом: «Когда властитель собирался покарать Цзе, он обращался ко мне за советом, — следовательно, он считал меня способным на злодейство. Теперь, после победы над Цзе, он уступает мне [власть], тем самым показывая, что считает меня [еще и] алчным. Довелось мне родиться в смутное время, а тут еще люди, лишенные морального чувства, обращаются ко мне, тем самым унижая меня. Я больше не в силах выслушивать эти предложения!» И он бросился в реку Иншуй и погиб.

Еще Тан уступал власть У Гуану, говоря при этом: «Тот, кто наделен разумом — замышляет, тот, кто вооружен — исполняет, тот, кто человечен — пользуется плодами [победы]; таков древний моральный порядок-дао. Почему же вы, мой господин, не желаете последовать этому и занять подобающее место? Прошу вас стать во главе [государства]!» У Гуан ответил отказом в таких выражениях: «Уничтожение высших [властителей] — это отрицание добропорядочности; убийство народа — это отрицание человеколюбия. Если некто попадет в беду, а я воспользуюсь этим, чтобы взять его достояние, — это нескромность. Я слышал вот о чем: «Уничтожай неверность долгу, но не завладевай [чужим] достоянием; покидай мир, в котором отсутствует дао, но не попирай его территории!» Как же теперь я верну самоуважение? Нет, я не в силах больше взирать на этот мир!» И, с камнем в объятьях, он опустился в воды реки Мушуй.

Такие, как Шихучжи Нун, Бэйжэнь Уцзэ, Суй Бянь, У Гуан, смотрят на Поднебесную как бы из-за шести полюсов-люхэ. Для обычных людей непостижимо: [как это] на богатство и знатность такие могут взирать, как если бы они их уже заполучили, но бороться за них не станут, как будто они им совсем ни к чему! Высокие, сдержанные, невозмутимые, они радуются только лишь своим думам, и потому никакие события не могут нанести им ущерба; они не пачкаются выгодой, не тянутся за особыми привилегиями и вообще стыдятся пребывать в [этом] грязном мире. Такова самодисциплина этих четырех мужей! На их фоне [может] показаться, что [даже] Шунь и Тан приукрашивали свои устремления и напускали на себя несвойственный им вид [благодетелей человечества] — как если бы они действовали не из корыстных побуждений.

В действительности же такие, как Шунь и Тан, действуют вовсе не из корыстных побуждений, хотя им и приходится маскировать свои планы и надевать различные маски: они сообразуются с моментом, имея в виду прежде всего любовь к выгоде, а долгом — [захват] тысяч людей. На этом фоне как бы получается, что Шунь, Тан скрытничали и лицемерили, желая ударить исподтишка, когда никто не ждет; воспользоваться удачным моментом и сделать свое дело, причем двигали ими при этом любовь к наживе и стремление к власти над людьми. Этому можно уподобить искусство удильщика, который в зависимости от размера рыбы подбирает подходящую наживку или мушку-насадку.

Царства Ци и Цзинь воевали. Некий солдат родом из Пинъэ, что в Ци, утратил на поле брани свою секиру, но захватил неприятельское копье. Возвращаясь в подавленном настроении, он обратился к встречному с вопросом: «Как думаешь, можно мне на побывку: я потерял секиру, но захватил копье?» «То — оружие, и это — оружие, — сказал прохожий. — Так что ты приобрел то же, что и потерял. Можешь двигаться домой». Воин побрел дальше, но на душе у него было по-прежнему скверно, и когда ему встретился дафу из Гаотана по имени Шу Усунь, он преградил дорогу его коню и спросил: «Сегодня в бою я потерял секиру, но захватил копье — можно мне в отпуск?» «Копье — не секира, а секира — не копье, — сказал ему Шу Усунь. — Как же ты смел подумать, что, потеряв одно, а добыв совсем другое, ты выполнил свой долг?» Солдат из Пинъэ глубоко вздохнул и вернулся в бой. Он храбро сражался, но отличиться больше не удалось, и он погиб. Узнав об этом, Шу Усунь сказал: «Как я слышал, благородный муж должен разделить участь того, кто пострадал по его вине». Стегнув коня, он ринулся в бой и также был убит.

Тот, кто отдает приказ многим, сам тоже не должен показывать [врагу] спину; кто приказывает стоять [до конца] рядом с правителем, также должен выполнять свой долг до смерти. И если, к примеру, он подумает, что умрет, не совершив ничего великого, то он узко мыслит.

Тот, кто мыслит узко, никогда не совершит [ничего] великого. Откуда, например, сейчас нам известно, что были такие, как этот неизвестный пешка из Пинъэ и Шу Усунь? Так что властителю, который хотел бы заполучить скромных исполнителей, нужно специально заниматься их поисками.

Во времена циского Чжуан-гуна жил некто по прозванию Бинь Бэйцзюй. Как-то раз во сне ему привиделся статный муж в шапке из белого шелка с красными завязками, зеленом платье, новых белых туфлях и с мечом в черных ножнах на боку. Подойдя, незнакомец грубо обругал его и плюнул в лицо. Тут он очнулся и понял, что это был всего лишь сон. Однако не мог уже уснуть и был весьма опечален На следующее утро он отправился к своему другу, все ему рассказал и пожаловался: «Смолоду ценил я мужество и, дожив до шестидесяти лет, ни разу ни от кого не потерпел оскорбления. Прошлой же ночью меня опозорили. Буду искать обидчика: найду — хорошо, не найду — останется только умереть». С того дня он стал каждое утро выходить в сопровождении своего друга на перекресток и весь день стоял там в ожидании обидчика. Прошло три дня, но того человека он так и не встретил и, вернувшись домой, покончил счеты с жизнью. Можем ли мы назвать его поведение правильным? Видимо, нет. Тем не менее сердце его не терпело позора, и это нужно бы поставить ему в заслугу.

ГЛАВА ВТОРАЯ Возвышение должного / Гао и

Взгляд княжича на собственное поведение таков: побудительной причиной к действию [может быть только] долг; а способ его исполнения должен содержать искренность в верности необходимости; и даже если люди несведущие назовут это поражением, это действие все же успешно; если же в действии нет искренности, а мотивом к нему не являются необходимость [долг], то хотя бы несведущие и сочли это действие успешным, оно — поражение. Так что в представлении княжича поражение или победа — не то, что под этим подразумевают люди несведущие.

За должным деянием закономерно следует должная награда, за должным преступлением — должная расплата. Если же награда не по заслуге, хотя бы ее и предлагали, следует отказался; и если расплата за дело, то, хотя бы и предлагали помилование, не следует делать для себя исключение [из закона]. Если с такой мерой подходить к делам государственным, будет выгода; если ее распространить на властителя, он будет удачлив в делах. Во внутреннем — нужно обращаться к собственному сердцу, и только если оно не противится — действовать.

Конфуций увиделся с циским Цзин-гуном, и тот предложил ему в кормление Линьцю, но Конфуций отказался и не принял [пожалования], а ученикам своим сказал об этом: «Как меня учили, цзюньцзы получает награду за должные заслуги. Я же ныне докладывал Цзин-гуну, но Цзин-гун не стал действовать сообразно моим советам, зато в благодарность за них предложил мне Линьцю. Разумеется, он совсем не понимает меня, Цю!» Он велел ученикам запрягать повозку, откланялся и отбыл. Конфуций — муж в холщовой одежде, служил в Лу в управе прокурором, а между тем и властителю десяти тысяч колесниц было с ним трудно сравниться в поведении, а советникам трех династий — в ясности мышления: поистине он не ошибался в вопросе о том, что принимать и что оставлять!

Мо-цзы отправил своего ученика Гуншан Го в Юэ. Гуншан Го изложил там учение [о должном] Мо-цзы, юэскому вану оно понравилось, и он ему сказал: «Ваш учитель может приезжать к нам в Юэ. Передайте ему, что готов почтить его по этому случаю землями У, по берегу реки Инь, и приписать ему 300 шэ[378] в качестве пожалования». Когда Гуншан Го вернулся обратно к Мо-цзы, тот его спросил: «Как на твой взгляд, способен ли юэский ван понять мои слова и принять мои принципы?» Гуншан Го ответил: «Боюсь, что нет». Мо-цзы сказал: «Видимо, не только юэский ван не в состоянии понять меня, но и ты, хоть мне и учеником считаешься, тоже ничего у меня не понял. Если бы юэский ван послушал мои речи и принял мои принципы, то я, Ди, принял бы от него платье по росту и стол по аппетиту, как рядовой гость-бинькэ, отнюдь не претендуя на должность советника-ши. Однако коль скоро юэский ван не понимает моих слов и не принимает моих принципов, то пообещай он мне даже все царство Юэ, я бы его не принял. Потому что принять царство от царя, который не понимает моих слов и не принимает моих принципов, означало бы тем самым продажу самого себя, а если уж продавать себя, то к чему за этим ехать в Юэ, когда это можно сделать и в срединных царствах».

Во всем, что касается человека, необходимо зрело рассуждать. Среди простых мужиков в Цинь часто из-за мелочной выгоды судятся даже старшие братья с младшими, обвиняют друг друга ближайшие родственники. А в этом примере — мог бы получить целое царство, но из-за боязни нанести ущерб собственным принципам отказывается от него — вот уж поистине люди следят за своим поведением! Как далеки они от циньских мужиков!

Чусцы воевали с усцами, войско чусцев было малочисленно, усцев было много. Цзы Нан, чуский полководец, тогда сказал: «Если сразимся с усцами — непременно потерпим поражение. Привести к поражению войско вана, к позору — имя вана, к сокращению — земли — это то, что верный подданный не может стерпеть». Он не сообщил об изменении своего решения вану, а прямо направился обратно в столицу и уже из предместья послал сообщить вану об изменении своего решения: «Прошу разрешения умереть!» Ван сказал на это: «То, что вы, командующий, вернулись, следует считать для нас удачей. А если вы искренни и приносите удачу, к чему же вам, командующий, умирать?» Цзы Нан ответил: «Если считать отступившего без приказа невиновным, то в будущем командующие вана будут под предлогом невозможности выиграть сражение и ссылаясь на мой пример самовольно отступать. В этом случае вышло бы так, что Чу в конечном счете стало бы мишенью для битья всей Поднебесной!» С этими словами он лег на меч и закололся. Ван сказал: «Таков образ действий зрелого мужа и командующего!» И он приказал похоронить его в гробу из тунга трех цуней толщиной, приложив плаху и секиру.

Вся беда властителя в том, что, когда он сохраняется, он не знает, отчего он сохраняется, а когда гибнет, не знает, отчего гибнет: по этой причине он то и дело оказывается между существованием и гибелью. А между тем эти гибель и существование можно предусмотреть! Распространение власти из таких малых столиц, как Вэй или Ци, подчинение им множества царств зависит как раз от этого. Все дело в правильном расчете! Чего только не было на протяжении сорока двух поколений правителей царства Чу — и мятежи Гань Си и Бо Гуна, и предательства полководцев Чжэн Сяна и Чжоу-хоу [из Цзинь], а между тем и по сей день Чу — великая держава — это что же, оттого, что все время там были такие, как Цзы Нан? Нет, конечно, просто эпизод с ним был известен не одному поколению [чуских] подданных.

Во времена чуского Чжао-вана жил некий муж по имени Ши Ду. Как человек — прямой и бескорыстный. По повелению царя он исправлял должность прокурора при дворе. Некто убил человека, и при расследовании убийства Ши Ду задержал убийцу. Оказалось — это его собственный отец. Тогда он повернул свою колесницу и вернулся в управу, где доложил: «Убийца — отец Вашего раба. Для меня невыносимо применить закон по отношению к собственному отцу; поощрять же убийство как вид преступления — значит попрать закон в государстве, что также невозможно. Мой долг как подданного ответить перед законом за то, что я нарушил закон!» И он положил голову на плаху, прося у вана разрешения умереть. Ван сказал: «Вы гнались за ним, но не догнали, за что же тут отвечать перед законом? Займитесь другими делами». Ши Ду отказался в следующих словах: «Того, кто не делает всего возможного для своих, нельзя считать почтительным сыном; того, кто на службе правителю пренебрегает законом, нельзя назвать верным подданным. То, что Вы, государь, велели меня помиловать, — Ваше милосердие как высшего над людьми; то, что я не смею нарушить закон, — это мой поступок как подданного». Он не покинул эшафота и сложил голову при дворе вана. Считающий, что тот, кто призван охранять закон, должен смертью отвечать за его нарушение, что невозможно наказывать отца, даже нарушившего закон, и что даже помилование от вана за такое преступление нельзя принимать — таковы были представления Ши Ду о [настоящем] подданном, которые можно охарактеризовать как верность и почтительность одновременно.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Высшая доблесть / Шан дэ

Что в Поднебесной, что в отдельном царстве, самое главное — это действие внутренней силой-дэ, а также следование внутреннему чувству [должной] необходимости. Тогда народ не надо будет убеждать с помощью наград, не нужно будет укрощать крамолу-безобразие — они сами прекратятся. Таков и был способ управления Шэнь-нуна и Хуан-ди. Если применять силу духа и нравственный закон, то даже такие преграды, как четыре моря и великие реки Цзян и Хэ, не будут непреодолимыми, и даже кручи Тайхуа и Гуйцзи не смогут служить препятствием. Даже [военная] наука, воспринятая от самого Хэ Люя, и военная теория Суня и У не смогут [этим силам] противостоять. Поэтому властители древних времен обладали силой духа, занимавшей собой все пространство между небом и землею, переполнявшей все четыре моря-океана, все четыре стороны света, достигавшей любого места, куда только падал свет солнца и луны, над которым только [сияло] небо, под которым только [твердела] земля. Они не делали секрета из того, что им любо, что — ненавистно, были скромны и безыскусны, но простой люд все как один бросались [в бой] на их врагов, сами не понимая почему. Вот это и называется следованием небу-природе: народ обучали, и он менял внешний вид и оставлял прежние обычаи. И никто из них даже не понимал, что это пришло к ним извне! Вот это и именуется следованием человеческой природе. Поэтому люди древности сами были сокрыты, и видны были лишь их деяния; свое тело-форму они не утруждали, но слава их была у всех на устах. Речи их слова были слышны повсюду, и сообразно им и изменение нравов было мгновенным! Их благое воздействие распространялось по всей Поднебесной, но народ даже не знал, откуда это. Зачем же им могли бы понадобиться суровые наказания и щедрые награды? Эти суровые кары и щедрые награды — признаки политики времен упадка.

Когда три племени мяо не покорились, Юй предложил пойти на них военным походом. Шунь тогда сказал: «Можно достичь того же самого, применяя силу внутреннюю». Три года действовал он силой духа, и три мяо покорились. Услышав об этом, Конфуций сказал: «Тому, кто приобрел такое расположение духа, не страшны ни Минмэн, ни даже [проход] Тайхан. Об этом и сказано: «Скорость распространения силы духа выше скорости, с которой гонцы способны передать повеления [правителя]». Но лишь тому, кто [сам] пришел в такое расположение внутренней силы, ясно, что есть сила духа». Поэтому в чжоуском Минтане [все] металлическое помещали в заднем ряду, и это делалось специально, чтобы продемонстрировать [принцип] «сначала внутренняя сила духа, и лишь потом сила оружия». А вот Шунь разве был таковым? Но вот его деяние — когда он спрятал все оружие — передалось всему дому Чжоу!

Цзиньский Сянь-гун из-за своей [второй] жены Ли-цзи удалил от себя наследников. Наследник Шэнь Шэн поселился в Цюйво, княжич-гунцзы Чжун Эр — в Пу, гунцзы И У — в Цюй. Ли-цзи обратилась к наследнику: «Прошлой ночью наш правитель видел во сне [твою мать] Цзян [ши]». Тогда наследник принес жертву духу матери и отправил жертвенное мясо гуну, но Ли-цзи [подменила его] отравой. Когда гун собирался вкусить от жертвенного, Цзи сказала ему: «Оно долго было в пути, пусть кто-нибудь попробует первым». Тот, кто попробовал, умер, а когда мясо дали собаке, она сдохла. Гун тогда обвинил наследника. Наследник не посмел оправдываться, сказав: «Если правителя лишить Ли-цзи, то он ни спать спокойно, ни есть с аппетитом не сможет». И он закололся мечом. Тогда гунцзы И У бежал из Цюй в Лян, а гунцзы Чжун Эр — к варварам-ди. Когда он по пути к ди проезжал через Вэй, вэйский Вэнь-гун был с ним непочтителен. Когда, миновав Лу, он достиг Ци, циский Хуань-гун как раз умер. Тогда он покинул Ци и отправился в Цао. Цаоский Гун-гун, увидев, [что он в лохмотьях], велел ему спуститься в пруд и наловить своей одеждой рыбы. После Цао он проезжал Сун, и сунский Сян-гун принял его со всеми подобающими церемониями. Когда он достиг царства Чжэн, чжэнский Вэнь-гун никакого уважения не оказал, и тогда [советник ] Бэй Чжань стал его увещевать: «Как слышал ваш слуга, мудрый властитель не унижает попавшего в беду. Посмотрите, те, кто последовал за цзиньским княжичем, — сплошь мудрецы. Если вы, правитель, не уважаете его, то лучше убейте!» Чжэнский правитель его не послушал. Тот покинул Чжэн и отправился в Чу, чуский Чэн-ван обошелся с ним небрежно. Когда же, покинув Чу, он отправился в Цинь, циньский Му-гун отправил его обратно домой. Однако Цзинь к этому времени пришло в нормальное состояние; там подняли войска в поход на Чжэн и потребовали выдачи Бэй Чжаня. Бэй Чжань тогда обратился к чжэнскому правителю: «Лучше вам выдать меня, вашего слугу». Чжэнский правитель сказал: «Это было моей ошибкой». Бэй Чжань сказал: «Если моя смерть может спасти государство, я охотно пойду на это!» Бэй Чжань отправился в стан цзиньцев, и Вэнь-гун собрался изжарить его в масле. Бэй Чжань, схватившись за край котла, вскричал: «Воины всей армии, слушайте меня, Чжаня! Отныне и впредь да не будет так, чтобы вы были верны своему правителю, так как верные своему правителю будут изжарены в масле, [как я]». Вэнь-гун тогда простил его, прекратил войну, а его самого вернул в Чжэн. Итак, Бэй Чжань остался верен своему правителю, выполнил свой долг по отношению к Чжэн и при этом был помилован Вэнь-гуном. Следовательно, польза от следования нравственному закону весьма велика.

Глава моистов Мэн Шэн был в хороших отношениях с чуским Янчэн-цзюнем. Янчэн-цзюнь поручил ему охрану своего города и в знак полномочий разломил яшмовое кольцо и половину передал ему вместе с указанием: «Послушаешь того, кто передаст вторую половину». Когда чуский ван умер, подданные ополчились на У Ци, войска собрались к месту погребения. Янчэнский правитель также принял участие в этом, и чусцы обвинили его в [этом] преступлении. Янчэнский правитель бежал, и усцы захватили его область.

Мэн Шэн тогда сказал: «В моих руках порученное мне другим царство; чтобы передать его другому, мне нужен знак. Но сейчас знак мне не предъявлен, а сил сопротивляться врагу нет. Не умереть в такой ситуации невозможно». Ученик его Сюй Жо стал его убеждать: «Если бы ваша смерть могла принести какую-то пользу янчэнскому правителю, правильно было бы умереть. Но, зная, что выгод от этого нет, подвергать [из-за этого] опасности распространение в мире учения моистов невозможно!» Мэн Шэн сказал: «Это не так. Кто я по отношению к янчэнскому правителю? Если не полководец, то младший друг; если и не друг, то подданный. Если я не умру, то отныне и впредь в поисках суровых наставников никогда не станут обращаться к моистам, так же как и не станут искать среди них ни добродетельных друзей, ни верных подданных. Если же своей смертью я продемонстрирую, как относятся к своему внутреннему закону моисты, дело моистов, напротив, будет тем самым утверждено среди будущих поколений! А должность главы моистов я передам Тянь Сян-цзы в царстве Сун. Тянь Сян-цзы добродетелен, так что нечего беспокоиться о том, чтобы учение Мо-цзы прервалось в мире». Сюй Жо сказал: «По вашим же словам я, Жо, прошу о праве умереть первым, чтобы проложить вам путь». Он отступил на шаг и снес себе голову прямо перед Мэн Шэном. А Мэн Шэн послал двоих, чтобы они передали права на должность главы моистов Тянь Сян-цзы. Когда Мэн Шэн ушел из жизни, за ним последовали 180 учеников. Три человека были посланы, чтобы передать его повеление Тянь Сян-цзы, они после этого собирались вернуться обратно в Чу и там умереть вместе с Мэн Шэном, причем, удерживая их, Тянь Сян-цзы говорил: «Права главы школы уже переданы Мэн Шэном мне, и вы обязаны меня послушать». Но они все равно вернулись и покончили с собой. Моисты [всегда] считали, что неповиновение главе школы — нарушение закона, и, конечно, к такому положению дел не могли бы привести одни щедрые награды и суровые наказания. А ныне, когда в мире заходит речь о порядке, по большей части имеют в виду [именно такие] награды и наказания. Этого не поняли бы люди прежних поколений.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Употребление народа / Юн минь

В употреблении народа выше всего — [привитие ему] чувства долга, затем — награды и наказания. Без воспитанного чувства долга нечего и думать, что кто-то пойдет на смерть; без воспитанного понимания — что есть награды и наказания, никого никуда не пошлешь и никому ничего не поручишь. Без этих вещей способных управлять народом не было бы ни в древности, ни в наше время.

[Но] нет универсального способа использования народа, так же как и нет универсальных причин, по которым народ невозможно было бы использовать: возможным это [использование ] делает лишь овладение принципом-дао функционирования [государства].

Хэ Люй использовал войско, никогда не превышавшее [по численности] тридцати тысяч, а Ци использовал войско, которое никогда не превышало пятьдесят тысяч. И эти тридцать или пятьдесят тысяч считались даже избытком. А теперь во внешней сфере не могут остановить врага, а во внутренней не в состоянии защитить [свой] город — и это происходит не потому, что народ непригоден к службе, а потому, что не знают, как заставить его служить. Когда нечем заставить его служить, то даже большое царство, даже благоприятный рельеф, даже многочисленность солдат не принесут никакого проку. В древности часто бывало, что обладавшие Поднебесной утрачивали ее, и это было потому, что не умели заставить народ служить себе. Поэтому необходимо глубоко понимать теорию использования народа на службе. Меч сам не рубит, колесница сама не движется — их обязательно кто-то направляет. Посадишь пшеницу — соберешь пшеницу, посадишь просо — соберешь просо, — никто этому и не удивляется! В использовании народа на службе тоже есть свои виды злаков, и тому, кто не разбирается в этих сортах, нечего молить о богатом урожае в деле использования народа на службе — ничего не может быть глупее!

Во времена Юя в Поднебесной было десять тысяч царств, а ко времени Тана [их осталось всего] три тысячи. Те, кого сейчас уже не существует, все не умели использовать народ на службе. Неумение использовать народ на службе коренится в несовершенстве системы наград и наказаний. Тан и У сумели приспособить к делу народы, [подвластные соответственно] Ся и Шан, постольку, поскольку нашли средства, с помощью которых их можно было поставить на службу. Гуань Чжун и Шан Ян также сумели приспособить себе на службу народы Ци и Цинь, поскольку нашли средства, с помощью которых ставят на службу. Служение [или неслужение] народа имеет свои причины, и для того, кто познал эти причины, нет ничего невозможного в обращении с народом. В использовании народа есть подбора и есть главный строп сети: потянешь за подбору, и все ячейки поднимутся, потянешь за строп — они раскроются! Что же служит стропом и подборой для народа [как сети]? Желание и отвращение. Что за стремление и отвращение? Стремление к славе и выгоде, отвращение от позора и ущерба. Поэтому позор и ущерб — это то, что придает действенность наказаниям, а слава и выгода — то, что составляет привлекательность наград. А когда награды и наказания действенны и существенны, нет ничего, чего бы народ ради них не сделал.

[Когда] Хэ Люй обучал своих людей у озера Уху, мечами били друг друга по плечам [по-настоящему], так что кровь заливала землю, но никто не смел остановиться [без команды]. Гоу-цзянь обучал своих людей при Циньгуне, и народ наперебой бросался в огонь и воду, убитых набиралось больше тысячи, но [атаку] прекращали только по сигналу гонга. Такова была действенность наград и наказаний. Меч Мосе тот же самый для храбреца и для труса, и то, что храбрец пускает его в дело с большим искусством, а трусишка и с ним путается — целиком зависит от умения или неумения владеть мечом.

Люди из Суша напали на собственного правителя, а потом все ушли к Шэнь-нуну. Люди из Миху схватили собственного властителя и передали его в руки Вэнь-вана. Тан и У не просто умели заставить своих людей служить, они могли даже не своих людей заставить служить себе. А тому, кто умеет заставить себе служить даже не своих людей, тому даже при маленьком государстве и небольшом войске возможно совершить подвиг и приобрести славу. В стародавние [и старые ] времена многие объединители мира были из людей в холщовой одежде; значит, все они умели поставить себе на службу то, чем они не обладали [по рождению]. Мысль использовать то, чем не обладаешь — поистине глубока! Искусство-дао [царей] трех династий заключалось не в чем ином, как в упоре на использование доверия народа к самому себе!

Один сунец отправился в путь. Когда его конь не [мог] идти дальше, он забил его и бросил в реку Цзишуй. Затем он вновь пустился в путь, а когда [другой] конь не смог идти дальше, также забил его и бросил в Цзишуй. Так поступал он трижды. Тут уж даже такой, как Цзао Фу с его искусством управления конями, наверное, прекратил бы попытки [ехать с такой скоростью]! Тому же [сунцу], который усвоил лишь внешнее [принуждение] в искусстве Цзао Фу по управлению конями, эта суровость тем более не могла принести успеха в управлении повозкой.

Неразумные среди властителей очень напоминают этого незадачливого путешественника. Не усвоив искусства, владея лишь внешними приемами [правления ], они напрасно прилагают в избытке силу. Получается так, что чем сильнее их воздействие, тем менее управляем народ. Властители погибших царств по большей части и управляли своими народами, излишне пользуясь внешними средствами давления. Понятно, что без применения внешней силы обойтись нельзя, но на нее одну полагаться целиком тоже неверно. Уподобим это солености: соль ведь употребляют в пищу в меру, смотря по величине блюда; если же ее не в меру, то нарушается эта пропорция, и блюдо становится невкусным. Внешняя сила подобна этому: обязательно в ней должна быть пропорциональность, только в этом случае ее можно применить.

Но какова же эта мера-пропорция? Она зависит от силы любви к выгоде. Когда любовь к выгоде велика, можно употребить и угрозу наказания. Однако если угроза наказаний слишком велика, то стремление к получению выгоды начинает угасать. Когда же стремление к выгоде прекращается вовсе, а остается лишь усиливающееся давление угрозы наказания извне, сам угрожающий в конце концов истощит свои силы и погибнет. Именно из-за этого прекратили свое существование дома Инь и Ся.

Править по-настоящему — это значит извлекать выгоду из положения дел и правильно расставлять по местам чипов. Поэтому правитель не может не интересоваться теми средствами, с помощью которых можно навести порядок в иерархии чинов и удержать надолго благоприятную обстановку [в правлении]. И всем тем, кто склонен запрещать то, что не следует, надлежит разобраться в этом поглубже.

ГЛАВА ПЯТАЯ Соответствие положению / Ши вэй

Прежние ваны правили своими людьми, как правят добрым конем: они легко натягивали поводья, легко меняли ритм бега, но не давали разбегаться, когда они рвались, и так проходили тысячу ли [в день]. Умелое использование своих людей заключается в том же самом. Когда народ денно и нощно мечтает о том, чтобы его использовали, и не может этого получить, а потом вдруг получает возможность послужить высшему, народ устремляется туда, как водный поток, прорвавший плотину высотой в тысячу жэней: кто тогда сможет его удержать?

В «Чжоу шу» говорится: «Где народу нравится, там он и останавливается [на жительство]; когда же ему что-то не по нраву, он ожесточается». Если такое ожесточение охватывает многих, то кажется — лучше бы [этого народа] не было вообще.

Ли-ван был сыном неба, однако когда враждебность к нему охватила многих, он бежал в Чжи, а несчастье, приключившееся с ним, потом распространилось на сыновей и внуков, и если бы не Шао-гун Ху, его род прекратился бы вовсе. Властители нынешнего века по большей части желают многочисленности [подданных], но, не имея понятия о добре, лишь умножают число ожесточенных против них самих. Не будешь возбуждать добрые чувства к себе, не будешь и обладать ими. Обладание — это то, что непременно предусматривает любовь в сердце того, кем обладаешь, поскольку обладание только телом нельзя назвать обладанием в полном смысле слова.

Шунь был человеком в холщовой одежде, а обладал Поднебесной. Цзе был сыном неба, но не знал покоя. Причина этим двум [разным] положениям именно в этом. Поэтому теория обладания и необладания стоит того, чтобы с ней познакомиться как следует. Вот Тан и У постигли это учение и потому сумели утвердиться в деяниях и славе.

Те, кто в старину правил людьми, устанавливали по рядок с помощью человечности и нравственности; пользовались любовью народа к высшим и материальным поощрением для установления в его среде спокойствия; пользовались его верностью высшим и своей способностью внушать веру для того, чтобы ввести его в русло морали. Они старались исключить то, что было для него бедствием, заботились о том, чтобы сделать его счастливым. Поэтому их люди в отношении к высшим были подобны глине, на которой делают оттиск печатью вана: приложишь квадратную — отпечаток будет квадратный, приложишь круглую — отпечаток будет круглый. Отношение их было таким же, как отношение пяти видов злаков к земле, — они должны соответствовать своему роду — лэй, тогда урожай будет стократным. Поэтому пять предков и три царя не имели в мире противников. Даже когда сами они умерли, их потомки изменяли людей, как по волшебству божеств-предков — так глубоко разбирались они в людях и их делах.

Вэйский У-хоу, будучи в Чжуншани, спросил у Ли Кэ: «В чем причина гибели царства У?» Ли Кэ ответил: «Постоянные войны и постоянные победы». У-хоу сказал: «Постоянные победы в постоянных войнах — счастье для государства. Так почему же они все-таки погибли?» Тот ответил: «Когда войны ведутся постоянно, народ устает; когда победы следуют одна за другой, властитель зазнается. Когда зазнавшийся правитель стоит над ропщущим народом, редко бывает в Поднебесной, чтобы такое государство не погибло. Ведь гордость [правителя] приводит к легкомыслию, а легкомыслие — к погоне за вещами. Усталость [народа] ведет к озлоблению, а озлобление приводит к тайным замыслам. Если оценивать по этим крайностям, в которые впадают высшие и низшие, можно считать, что гибель У еще задержалась — ведь именно такое положение дел привело к самоубийству Фучая в Ганьсуе».

Дунъе Цзи показывал Чжуан-гуну свое искусство управления колесницей: при движении вперед-назад правил, как по [отбивному] шнуру, при поворотах влево-вправо — как по циркулю. Чжуан-гун сказал: «Отлично!» — и высказал предположение, что и сам Цзао Фу не превзошел бы мастера. Поэтому он послал его проехать сто ли и вернуться обратно [без спешки]. Между тем Янь Хэ тоже пришел посмотреть. Чжуан-гун спросил: «Вы не встретили Дунъе Цзи?» Тот ответил: «Да. Ваш слуга встретил его. Его конь скоро падет». Чжуан-гун спросил: «Отчего бы ему пасть?» Через некоторое время конь Дунъе действительно пал. Тогда Чжуан-гун, призвав Янь Хэ, спросил: «Как ты узнал, что конь его падет?» Янь Хэ ответил: «Езда по прямой как по шнуру, повороты как по циркулю — это приемы управления упряжкой Цзао Фу, но он никогда не превышал в этом меры. Когда же я давеча встретил Дунъе Цзи, мне показалось, что он требует от своего коня слишком многого, вот ваш слуга и решил, что конь скоро падет».

Вот и в царстве, находящемся в состоянии смуты, народом помыкают, не принимая во внимание его телесных свойств, не обращая внимания на его душевное состояние. Науку там делают трудной, а обвиняют в упущениях тех, кто не овладел ею; множат указы, а преследуют тех, кто их по неведению не выполняет; пытаются произвести впечатление с помощью огромных сооружений, а обвиняют в преступлении тех, кто не в состоянии выполнить задание. Народ делает шаг вперед и тут же ждет награды, отступает на шаг назад и уже трепещет от страха наказания. Потому что он знает, что его внутренних и внешних, [душевных и телесных], сил недостаточно, и начинает заниматься приписками. Когда то, что он занимается приписками, становится известно, высшие начинают преследовать и обвинять его в преступлениях. А это значит, что преступление влечет за собой еще преступление, и высшие и низшие начинают друг друга ненавидеть.

Так что когда обряды слишком обременительны, теряется торжественность; когда обременительно дело житейское, теряется эффективность; когда указы назойливы, их не слушают; когда запретов слишком много, они не действенны. Запретительных актов, изданных при Цзе и Чжоу, было не счесть, из-за них-то народ и обратился против них самих, отчего они и погибли. И наступила эта крайность оттого, что они не в состоянии были правильно воспользоваться внешним принуждением. Или вот: крайняя строгость Цзы Яна такая, что когда некто по неосторожности сломал его лук, то от страха смертной казни выпустил [на волю] бешеного пса, из-за которого в конце концов и погиб Цзы Ян! [Не случайно] на [одном из] чжоуских треножников изображен зверь Це: он длинный и извивающийся, верхняя и нижняя части [тела у него как бы] закручены в обратную сторону для того, чтобы этим показать, что все чрезмерное гибельно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ О желаниях / Вэй юй

Если народ лишить его стремлений, то высшие, хотя бы они были разумны, все равно не смогли бы использовать его на службе. Те, у кого нет воли к жизни, смотрят на то, чтобы стать сыном неба, так же, как если бы им надлежало стать обычным мелким чином; смотрят на обладание всей Поднебесной, как на обладание клочком земли, в который шила не вонзить; смотрят на Пэн Цзу, как на младенца, погибшего в раннем детстве.

Сан сына неба — самый почетный; нет большего богатства, чем владение всей Поднебесной; по долголетию нет равного Пэн Цзу. Однако когда человек приходит в такое состояние, когда ему поистине не к чему стремиться, то и этих трех оказывается недостаточно, чтобы подвигнуть его к действию.

Мелкий чин — самое низкое из возможных положений; поле меньше острия шила — самое бедное; смерть в младенческом возрасте — самое великое несчастье. Однако и этих трех недостаточно, чтобы воспрепятствовать деяниям того, кто впал в полное безразличие.

Вместе с тем если некто охвачен одним-единственным стремлением, то на севере он может дойти до Дася, на юге — до Бэйху, на западе — до Саньвэй, на востоке — до Фуму, но не посмеет поднять смуту; пойдет на обнаженные клинки, пренебрежет дождем стрел, пересечет огонь и воду, но не посмеет [самовольно] отступить; будет вставать раньше всех и тяжко трудиться, управляясь с плугом и бороной, но не посмеет просить об отдыхе. Следовательно, чем больше у человека стремлений, тем в большей степени он может быть использован; наоборот, чем меньше у него желаний, тем меньше и возможностей его применения на службе; те же, у кого нет вовсе стремлений, вообще не могут быть использованы на службе. Но даже если у людей будет множество желаний, а высшие не будут, пользуясь этим, указывать, что именно делать, — такие люди, хотя и получат желаемое, останутся непригодными для службы. Следовательно, нельзя не изучать искусство предоставления людям того, что им желанно.

То, что делает умелым повелителем, — это неистощимая изобретательность в устроении людям обретения желаемого; одновременно это есть неистощимая изобретательность в получении от людей разнообразных услуг. В странах маней, и, фаньшэ, чжусу, иси — одежда, головные уборы, пояса, дворцы и частные дома, жилища и постройки, лодки и повозки, утварь и механизмы, звуки и цвета [песен и плясок], вкусы в напитках и еде — все это иное, однако все эти вещи могут быть стимулами действий, и в этом они те же самые, [что и у нас]. Даже три вана не в состоянии были их изменить [стимулы], поскольку нельзя изменить [природу], но тем не менее в деяниях [они всегда ] добивались успеха благодаря следованию [этой самой] врожденной природе людей. Цзе и Чжоу тоже не пренебрегали этими стимулами, но царства их погибли, потому что они действовали против естественной природы [людей]. Кто идет против [ситуации ] и не знает, что против, тот погряз в пошлости. Кто долго пребывает в пошлости и не в состоянии от нее избавиться, для того она становится второй натурой.

Необходимо глубоко разобраться в вопросе о том, что есть натура первая и что есть натура вторая. Но тем, кто даже не слышал о дао-искусстве, как избавиться от вторичной натуры? Если не отбросить второй натуры, то желания никогда не станут подлинными. Когда же желания не подлинны, то управление собственным телом приводит к ранней смерти, а управление государством — к его гибели. Поэтому ваны-мудрецы древности следили за тем, чтобы следовать своей природе и тем самым использовать ее естественный потенциал. Поэтому не было ничего, что они не могли бы повелеть своему народу; не было такого деяния, какого они не могли бы совершить. Про это и говорят: «Мудрые цари древности придерживались одного, а варвары притекали к ним на службу со всех четырех сторон света». Держаться единого — высшее благородство. Кто держится единого, тот не имеет соперников. Мудрые ваны опирались на неимение противников, и поэтому им было по пути с народом.

Когда множество собак расположится в кружок [на земле], они будут спокойно лежать и не задевать друг друга; но стоит только швырнуть между ними жареную курицу, и тотчас поднимется междоусобная свара — одна будет хватать кости, а другая рвать сухожилия, но драться будут все одинаково. То есть когда есть стимул, возникает и драка; когда же присутствует умение не подавать повода для драки, ее и нет. Только вот царств, которые владели бы искусством вызывать схватку, но самим в ней не участвовать, едва ли найдешь одно на десять тысяч!

В нормальном царстве приказывать своему народу сражаться считается согласным с нравственностью; в царстве, охваченном смутой, приказать своему народу сражаться — безнравственно. Когда сильное царство созывает народ на войну, от желающих послужить отечеству нет отбоя; когда слабое царство собирает народ на войну, все так и норовят уклониться от службы. Когда сражение предполагается в соответствии с нравственным законом, все рады послужить; когда же война входит в противоречие с моралью — все стремятся избежать боя. Это такие счастье и несчастье соответственно, что небу не под силу их покрыть, а земля не в состоянии их на себе удержать.

Цзиньский Вэнь-гун осаждал город Юань. Перед этим он поклялся перед своими воинами, что дело будет сделано за семь дней. Однако прошло семь дней, а Юань так и не пал. Тогда он отдал приказ снять осаду. Некто из военного совета возразил: «Юань должен скоро пасть. Мы, воинские начальники, просим еще повременить». Вэнь-гун отвечал: «Вера в слова главы государства — великое сокровище. Взять какой-то Юань ценой траты такого сокровища — это не по мне». И он отвел войска. На следующий год Юань был вновь осажден, и Вэнь-гун обещал своим воинам, что вернется, только когда город будет взят. Однако когда юаньцы узнали о его клятве, они сдались сами. Когда вэйцы узнали об этом, они сочли, что вера в слова Вэнь-гуна достигла предела, и сами пошли под покровительство Вэнь-гуна. Поэтому есть пословица: «Воевал Юань — получил Вэй». Тут имеют в виду именно этот случай. Дело ведь не в том, что Вэнь-гуну в первый раз не хотелось взять Юань. Просто взять Юань ценой нарушения слова было для него хуже, чем не брать его вовсе. Так что к тому, кто умеет внушить веру в вождя, которая берет города, вернутся не только жители Вэй. О Вэнь-гуне можно сказать, что он знал, как пользоваться устремлениями людей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Ценить доверие / Гуй синь

Властитель должен внушать доверие. Доверие и еще раз доверие — кто из людей тогда не станет относиться к нему, как к родному? Поэтому в «Чжоу шу» сказано: «Искренность, о, искренность!» В этих словах выражен смысл: без доверия добиться успеха в делах невозможно. Поэтому завоевание доверия — великий успех. Когда доверие достигнуто, даже пустых болтунов можно заставить отвечать за свои слова; когда же и пустые болтуны должны отвечать за свои слова, тогда можно считать, что внутри шести пределов вселенной все, как в твоем собственном подворье.

Куда бы ни достигло доверие, там все становится полностью управляемым. То, что поставлено под контроль, но не используется на службе, принадлежит другим; то, что поставлено под контроль и используется на службе, принадлежит тебе самому. Когда то, что тебе нужно, используется [на пользу тебе] самому, все, что происходит на небе и на земле, в конце концов становится доступным. Если властитель понял это учение — ему скоро быть ваном; если подданный проник в существо этого учения, он может становиться советником вана хоть завтра. Если нет доверия к действию неба — год неурожайный. Если нет уверенности в поведении земли — деревья и травы не вырастают большими.

Сила весны — ветер, но когда этот ветер не внушает доверия, цветение не бывает пышным, и поэтому плоды не завязываются. Сила лета в жаре, и если жара ненадежна, земля не наливается плодоносящей силой; а если земля не набухает — созревание происходит слишком долго, и зерно выспевает не лучшее. Сила осени в дожде, но если дождь ненадежен, злаки не становятся крепкими; а когда они не становятся крепкими, тогда все пять видов семян не вызревают. Сила зимы — холод, но если холода ненадежны, земля не становится крепкой; а когда земля не становится крепкой — не начинается зимнее затворение. Небо и земля огромны, изменения четырех сезонов бесконечны, однако, по-видимому, и эти огромность и бесконечность не в состоянии обойтись без надежности-доверия: им как бы не хватает сил, чтобы без этого сформировать все вещи. Что же говорить тогда о человеке со всеми его делами!

Когда между правителем и подданным отсутствует взаимное доверие, народ начинает слушать речи клеветников, а алтари земли и посева — в опасности. Когда нет уверенности в тех, кто исполняет общественные или государственные должности, тогда младшие не уважают старших, а благородные и подлые начинают презирать друг друга. Когда нет уверенности в том, что награды и наказания — по заслугам, народ легко идет на нарушение законов, и его невозможно наставить и направить указами. Когда нет доверия между друзьями, расстаются и разбегаются, спорят и затаивают обиду друг на друга. Когда ремесленники не верят, что их труд оценят по заслугам — утварь и механизмы дурного качества и из плохих материалов, краски и лаки, цвета тканей и изделий ненатуральны.

Так что доверие — это то, чем можно начинать и чем можно заканчивать; это то, от чего зависит, быть ли уважаемым или презираемым. Доверие и еще раз доверие — когда его тебе оказывают, в конце концов можешь постигнуть самое природу-небо! И когда с этим станешь править людьми — сезонные дожди и сладкие росы выпадут ко времени, а холод и жара, все четыре сезона, всегда станут сменять друг друга в срок.

Циский Хуань-гун осадил царство Лу. Лусцы отнеслись к войне весьма серьезно, решили оборонять область вокруг столицы на расстоянии в 5 ли и укрепились в этом районе. Затем лусцы попросили цисцев разрешить им самим обратиться к хоу внутри застав, с тем чтобы убедить их добровольно подчиниться цисцам. Хуань-гун на это согласился. Цао Хуэй сказал [тогда] лускому Чжуан-гуну: «Что бы вы предпочли, господин, дважды подряд умереть или дважды подряд остаться в живых?» Чжуан-гун спросил: «Что ты имеешь в виду?» Цао Хуэй ответил: «Если вы послушаетесь моих советов, то страна будет расширяться и увеличиваться, а сами вы будете покойны и счастливы — это и есть дважды остаться в живых. Если же вы не послушаете совета вашего подданного, то наше царство будет разбито и прекратит существование, а сами вы будете в опасности и позоре — это и есть дважды умереть». Чжуан-гун сказал: «Предлагай, я сделаю по-твоему». Когда на следующий день должен был заключаться договор, Чжуан-гун и Цао Хуэй прибыли к месту церемонии, скрыв за пазухой мечи. Чжуан-гун, схватив левой рукой за одежду Хуань-гуна, правой выхватил меч и занес его над своей грудью со словами: «Луская столица отстояла от границ на несколько сот ли, а теперь от нее до границы всего лишь пятьдесят ли, и все же ей не дают жить. Тогда уж лучше смерть перед лицом владыки: перед вами, господин!» Гуань Чжун и Баошу кинулись вперед, но Цао Хуэй с мечом в руке стал между двойными ступенями и сказал: «До тех пор, пока два правителя не выработают нового соглашения, никто сюда не поднимется». Чжуан-гун тогда сказал: «Земля должна защищать своего правителя с оружием в руках, а не правитель — свою землю; правитель согласен на ваши условия». И тогда было решено провести границу по реке Вэнь, по южному берегу определены владения, и все это было скреплено договором о союзе. По возвращении же циский правитель решил ничего не отдавать. Но Гуань Чжун сказал: «Невозможно. Они подстроили нападение на вас, господин, чтобы не заключать союз на ваших условиях, а вы об этом не догадывались — и это нельзя назвать сообразительностью. Когда дела приняли крутой оборот, вы не смогли им не подчиниться — и это нельзя назвать смелостью. Вы согласились с ними, и если теперь не отдадите [обещанное] — это нельзя будет назвать верностью своему слову. Несообразительность, робость, ненадежность — при таких трех недостатках невозможно преуспеть и прославиться. Лучше отдадим: пусть потеряем при этом территорию, зато приобретем доверие к себе. За какие-то четыреста ли приобрести доверие в глазах всей Поднебесной — это вы, господин, можете считать прибыльным для себя».

Чжуан-гун был врагом, а Цао Хуэй — предателем, но если можно было показать, что тебе могут доверять даже враги и предатели, то не тем более ли должны были проникнуться доверием те, кто ни врагом, ни предателем не являются?

Все девять соединений, когда они согласуются, звучат в унисон, и всем это слышно, а происходит это именно по причине [их согласованности]. Девять раз Хуань-гуну удавалось объединить хоу, и потому однажды он спас дом Чжоу, и все его послушались. Вот откуда родилась эта его способность — из внушения к себе доверия. Что касается Гуань Чжуна, то о нем можно сказать, что он понимал, как сообразовываться с обстоятельствами. Он умел обратить позор в славу, несчастье — в успех, и хотя терял спереди, можно сказать, приобретал [то же самое ] сзади. Он понимал, что вещи таковы, что не могут обладать совершенством-полнотой!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Браться за трудное / Цзюй нань

Трудно найти человека, о котором можно было бы сказать, что он целостен, ибо такова общая природа вещей. Люди даже о Яо сплетничают, что он, мол, не был чадолюбив, обвиняют Шуня в непочтительности к родителю. Юя считают честолюбцем, стремившимся занять первое место, Тана и У обвиняют в том, что они слишком свободно распоряжались чужими жизнями, а о пяти бо болтают, что они занимались нападениями и захватами.

Если смотреть с этой точки зрения, разве может быть в существах цельность? Следовательно, когда правитель требует от людей, он исходит из реальных человеческих возможностей; когда же он требует от себя, он исходит из нравственного закона. Если от человека требовать только человеческого, ему легко будет выполнить требуемое; если ему будет легко выполнять, приобретешь его на свою сторону. Если требовать от себя, исходя из нравственного закона, трудно допустить неправду; когда же трудно допустить неправду, действия правильны, и поэтому такой не гневит небо и землю и имеет от них избыток.

Не таков неразумный: он, требуя от других, исходит из нравственного закона, от себя же требует лишь человеческого. Если же требовать от других по меркам нравственного закона, им это будет трудно вынести; когда трудно выносить, люди утрачивают понятие о родственных чувствах, питаемых по отношению к ним другими. Когда же к себе обращаются с меркой человеческого, легко пускаются во всевозможные предприятия, а когда с легкостью пускаются в авантюры, действия по необходимости становятся изощренными. Поэтому и Поднебесная при всем своем величии не может вместить таких, и сами они подвергаются опасностям, и царства их гибнут — таков был образ действий Цзе, Чжоу, Юя и Ли.

В веточке дерева длиной всего в один чи непременно найдется сучок; в кусочке яшмы длиной в один цунь непременно обнаружится пятнышко. Прежние ваны знали, что в вещах невозможна целостность, и потому они перебирали вещи-события и больше всего ценили выбор единственной вещи из многих.

Когда Цзисунь Ши узурпировал власть гуна, Конфуций желал было обличить его со свойственным ему искусством [аллегорически], но в этом случае он был бы изгнан, поэтому он принял от него жалованье и выступал соответственно. За это в Лу над ним стали смеяться. Конфуций тогда сказал: «Дракон питается в чистых водах и плавает в чистых водах. Однако безрогий дракон питается в чистой воде, а плавает в мутной, и только рыба питается в мутной и плавает в мутной. Я, Цю, не скажу, чтобы достиг уровня дракона наверху, и не скажу, чтобы опустился ниже рыб внизу; Цю как раз как безрогий дракон!»

Когда желают преуспеть, разве можно при этом оставаться в поведении совершенно прямым? Кто спасает утопающего, замочится; кто ловит убегающего, запыхается.

Вэйский Вэнь-хоу имел младшего брата по имени Цзи Чэн и друга по имени Дичжай Цзайхуан. Вэнь-хоу хотел одного из них назначить первым министром, но не знал которого и обратился за советом к Ли Кэ. Ли Кэ сказал в ответ: «Вы, государь, хотите поставить кого-то министром, тогда необходимо испытать, кто разумнее — Лэ Тэн или Вансунь Гоудуань?» Вэнь-хоу сказал: «Отлично! Если неразумным окажется Вансунь Гоудуань, Ди Хуан займет пост министра. Если же Лэ Тэн окажется разумнее, то Цзи Чэн займет пост». В результате пост был занят Цзи Чэном.

Тому, к кому обращается за советом властитель, нельзя не быть осмотрительным в оценке людей. Ли Чэн был младшим братом, а Ди Хуан другом, и если в отношении их ничего невозможно было знать, то как можно было знать о Лэ Тэне и Вансунь Гоудуане? Противоестественно знать о дальних и чужих больше, чем о близких и своих. Естественно, судить о том, кому быть министром, было ошибкой. Такой ошибкой и был ответ Ли Кэ Вэнь-хоу. И хотя тут все были не правы, все же если сравнить дерево и металл, любой металл все равно тверже дерева!

Мэнчанский правитель спросил у Бо Туя: «Слава вэйского Вэнь-гуна превосходит славу Хуань-гуна, тогда как успехи его несравнимы даже с успехами пяти бо. В чем причина этому?» Бо Туй ответил: «Вэнь-хоу учился у Цзы-ся и дружил с Тянь Цзыфаном, он почтил Дуань Ганьму, поэтому славой он превзошел Хуань-гуна». Когда гадали о том, кого назначить первым министром, вопрос был составлен так: «Кого назначить, Чэна или Хуана?» — поэтому успехи его несравнимы с успехами пяти бо. Ведь министр — это глава всех чинов. Тому, кто выбирает его себе, необходимо стремиться к тому, чтобы это был мудрейший из мудрых. А тут при выборе всего два кандидата — как это далеко от того, чтобы использовать на службе даже личного врага. При этом быть наставником и другом — это общественные и деловые связи; родственники же и любимчики — это личные пристрастия. Когда частное берет верх над общим — это политика царства, переживающего упадок; если притом имя и слава все же сияют и гремят, то это только благодаря помощи тех трех мужей, дружба с которыми пересилила собственные неразумные намерения с назначением первого министра.

Нин Ци желал встретиться с циским Хуань-гуном, но, несмотря на все усилия, не мог к нему подступиться; тогда он нанялся к одному купцу, который ехал в Ци возничим, чтобы хоть так попасть в Ци. На закате они заночевали у городских ворот, снаружи. Когда Хуань-гун выехал в предместье навстречу гостям, ночью ворота открыли, возниц разогнали. Кругом пылали факелы, свита была огромной. Нин Ци сам кормил быка, спал под телегой. Увидев Хуань-гуна, он закручинился и, в такт дуя в рог буйвола, громко запел. Услышав его пение, Хуань-гун схватил за руку своего слугу и сказал: «Удивительное дело! Тот певец, наверное, человек непростой!» И он велел тому ехать следом за последней повозкой. Когда Хуань-гун возвращался, сопровождающие пригласили [Нин Ци] с собой. Хуань-гун послал в подарок одежду и шапку, а затем велел предстать. Когда Нин Ци явился, он изложил свой план: как Хуань-гуну навести порядок внутри границ. На другой день он вновь предстал перед гуном и изложил план приобретения Хуань-гуном Поднебесной. Хуань-гун был чрезвычайно обрадован и взял его на службу. Но подданные воспротивились этому, говоря: «Этот гость — вэйец, а Вэй недалеко от Ци. Не лучше ли вам, господин, послать туда порасспросить о нем, чтобы убедиться в том, что он человек стоящий. А на службу его взять никогда не поздно». Хуань-гун ответил: «Не надо этого. Если мы начнем наводить о нем справки, может оказаться, что у него были в прошлом мелкие недостатки, однако если из-за мелких недостатков забывать о больших достоинствах человека, то мы пойдем по пути тех, из-за кого властители теряли Поднебесную».

Слушают не без причины, и если уж [Хуань-гун] послушал и больше ни о чем не спрашивал, значит, в речах [Нин Ци] было нечто созвучное его собственным планам. Вообще же говоря, среди людей найти совершенство конечно же трудно, так что нужно решиться дать власть и использовать сильные стороны подданного. Все дело в правильном выборе — Хуань-гун это постиг.