Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

ГЛАВА ПЕРВАЯ Ценить прямоту / Гуй чжи

Мудрый властитель ничто так не ценит, как настоящих мужей. И ценит он настоящих мужей за их прямые речи. Когда речи прямы, на их фоне становятся видны все извращения. Горе властителю, если он желает слушать речи, извращающие правду, а прямые речи слушать не хочет — это все равно что завалить камнями источник и потом идти к нему за водой: откуда же она возьмется? Это все равно что отталкивать все желанное и привечать все ненавистное — откуда же возьмется желанное?

Нэн И был принят циским Сюань-ваном. Сюань-ван сказал: «Я, недостойный, слышал, что вы, господин, склонны к прямоте, это верно?» Тот ответил: «Мне, И, разве удается быть прямым? Как я, И, слышал, муж, любящий прямоту, не селится с семьей в царстве, охваченном смутой, и не ищет приема у запятнавшего себя правителя! А я вот стою перед вами, и семья моя — в Ци, так что разве можно мне говорить, что мне удалось остаться прямым?» Сюань-ван тогда в гневе вскричал: «Неотесанный мужлан!» — и хотел покарать его. Но Нэн И сказал: «Ваш слуга с малолетства полюбил службу, а возмужав, этим занялся. И почему бы вам, ван, не общаться с неотесанными мужами? Вы таким образом могли бы дать всем понять, что именно вам нравится?» Ван тогда отпустил его.

Нэн И, конечно, понимал, что нужно быть осторожным, когда говоришь в присутствии властителя, и все равно это не могло заставить его властителю льстить. А разве это малое приобретение, когда находится искомое отсутствие лести властителю? Этого как раз и ищут добропорядочные властители, в то время как недобропорядочные этого не любят.

Ху Юань обратился к цискому Минь-вану: «Иньские треножники были выставлены в чжоуском дворцовом зале, их алтарь земли шэ был убран чжоусцами под крышу, а их музыка, сопровождавшая ритуальные танцы со щитом и секирой [гань-ци], стала употребляться людьми для развлечения. Между тем музыка погибшего царства не должна исполняться в храме предков, алтарь шэ погибшего царства не должен быть показываем небу, а ритуальные сосуды погибшего царства должны быть выставлены в зале дворца как предостережение победителю. Вам, ван, необходимо этого избегать. Поэтому должно быть отдано повеление, чтобы большой люй-подбор колоколов царства Ци не выставлялся в зале дворца, чтобы никогда алтарь земли Тай-гуна не покрывался крышей, чтобы никогда циская музыка не исполнялась для развлечения народа!» Но циский ван не послушался его, и тогда тот вышел и три дня оплакивал судьбу царства, причитая так:

Циский ван спросил тогда у чинов знающих: «Что у нас полагается по закону тому, кто заранее оплакивает гибель царства?» Судьи сказали: «Отсечение ноги». Ван сказал: «Применить закон!» Тогда судебные чины выставили топор и плаху у ворот Дунлюй, поскольку они не хотели его казнить, а хотели, чтобы он бежал. Однако Ху Юань, прослышав об этом, пришел, хромая, и предстал перед судебными чинами. Те сказали ему: «За оплакивание царства положено отсечение ноги. Вы, преждерожденный, ведь стары, ведь вы такого по старости и не знали?» Ху Юань сказал: «Что значит не понимать по старости?» А затем как бы отвечал сам себе: «Люди с юга, которые приплыли сюда щурятами, выросли в барракуд. Таким чужой двор что трава, в которой они прячутся, а чужая страна что морская расселина, в которой они таятся. В Инь был Би Гань, в У был Цзысюй, а в Ци есть Ху Юань. Речей его не слушают, так что нужно отсечь ему ногу у ворот Дунлюй. Тот, кто велел отсечь, тем самым поставит меня третьим в ряд к тем двум мужам!»

Конечно, Ху Юань не желал, чтобы ему отсекли ногу, но страна уже была охвачена смутой, высшие уже впали в неразумие, поэтому, заботясь об алтарях земли и посева, а также о людях простых и знатных, он и выступил с такими речами. Он говорил так не ради того, чтобы кого-то просто обличить; этими речами он хотел предотвратить гибель царства, поэтому пошел на риск для себя лично. Вследствие его действий Чжу Цзы покинул страну, а Да Цзы [как командующий] погиб.

Чжаоский Цзянь-цзы напал на некоторые второстепенные города царства Вэй и при этом сам повел войска как командующий. Когда началось сражение, он тем не менее следил издалека, стоя рядом с боевой колесницей, покрытой носорожьими шкурами. Но когда барабан забил к наступлению, мужи не пошли вперед. Тогда Цзянь-цзы отбросил барабанную колотушку и запричитал: «Увы мне! Как это мои мужи могли так быстро все до одного утратить мужество?» Тогда Ханжэнь Чжуго снял шлем и, взяв свою пику наперевес, выступил вперед и сказал: «Если правитель оказывает неспособность быть мужественным, как могут мужи за него отдавать жизнь?» Цзянь-цзы от гнева изменился в лице и сказал: «Меня, недостойного, никто не посылал, а я сам как командующий встал во главе этого сброда; как же смеешь ты обвинять меня в неспособности? Если у тебя есть основание для таких утверждений, прощу; если же нет — казню». Тот сказал: «В свое время наш прежний правитель Сянь-гун за пять лет правления присоединил девятнадцать городов вот с этим же войском; однако Хуэй-гун, пребывая у власти всего два года, так погряз в увлечении красивыми женщинами, что циньцы, напав на нас, не дошли до нашей столицы Цзян всего семьдесят ли. И это при том же войске. Когда к власти пришел Вэнь-гун, то он всего за два года, взявшись за дело и вложив все свое мужество, добился того, что через три года все мужи были героями, готовыми на все: в битве при Чэнпу они пять раз обращали в бегство чусцев, они осадили Вэй и сровняли с землей Шишэ; они утвердили положение сына неба и прославились на всю Поднебесную. И это опять все то же войско! Так значит, если правитель не был способен на подвиг, когда это за него умирали мужи?» Тогда Цзянь-цзы покинул свое место у колесницы, покрытой носорожьими шкурами, и стал там, куда долетали камни и стрелы. При первом же ударе барабана воины были уже на колесницах. Цзянь-цзы тогда сказал: «Чем иметь еще тысячу защищенных от стрел колесниц, лучше мне было бы раньше послушать одну речь Ханжэнь Чжуго!»

Ханжэнь Чжуго действительно умел убеждать своего правителя. Когда сражение уже началось, одним только умелым использованием колотушки и барабана, без умножения наград и без усиления наказаний, он сумел одной речью сделать так, что все мужи готовы были отдать жизнь за высших.

ГЛАВА ВТОРАЯ Честное увещевание / Чжи цзянь

Когда речи предельно резки, они вызывают гнев; когда слушающий разгневан, говорящий — в опасности, а кто же, кроме добродетельного, рискнет подвергнуть себя опасности? Ведь тот, кто не честен, действует из выгоды, а тому, кто ищет выгоды, к чему подвергать свою персону риску? Поэтому у неразумного правителя не бывает мудрых слуг. Когда же нет мудрых, не слышат слишком резких речей, а кто не слышит резких речей, тот окружает себя со всех сторон льстецами, погрязает во всех пороках, так что ему уже нет спасения. Существование всякого царства и спокойствие любого правителя должны на чем-то основываться. Если это нечто неизвестно, даже существующее обречено погибнуть, даже недействующий познает беды-тревоги. Так что это нечто нельзя не исследовать.

Циский Хуань-гун, Гуань Чжун, Баошу Я и Нин Ци встретились за вином и пировали. Хуань-гун обратился к Баошу: «Почему бы вам не провозгласить тост за здоровье-долголетие присутствующих?» Баошу поднял кубок, вышел вперед и сказал: «Пусть гун не забывает тех времен, когда ему пришлось бежать, Гуань Чжун хранит в памяти, как он был схвачен и пребывал в узах в Лу, а Нин Ци помнит, как он кормил буйвола и жил под повозкой». Тогда Хуань-гун встал, дважды поклонился ему и сказал: «И я, недостойный, и наши дафу всегда будут помнить вашу, господин, речь — и алтари земли и посева в нашем Ци будут в целости и сохранности».

В то время Хуань-гун умел ладить с теми, кто произносил резкие речи. И потому, что умел принимать резкие речи по своему адресу, он и смог стать ба-гегемоном.

Чуский Вэнь-ван получил в дар желтых гончих псов из Ю и охотничий кинжал из Вань. Отправившись с ними на охоту в Юньмэн, он не возвращался в течение трех лун. А когда он нашел красавицу из Дань, он предался утехам настолько, что целый год не занимался государственными делами. Воспитатель его [в пору, когда он был еще наследником], Бао Шэнь, тогда обратился к нему с увещеванием: «Прежний ван по гаданию избрал меня, вашего слугу, в воспитатели наследника, [так как гадание было благоприятно]. Теперь же вы, государь, получили этих желтых псов из Ю, охотничий кинжал из Вань и три луны после этого пропадали на охоте безвозвратно; когда же вам доставили девицу из Дань, вы предались развлечениям и целый год не занимались при дворе делами. За такие проступки полагаются розги». Ван сказал: «Я уже вырос из пеленок и числюсь в ранге чжухоу, может быть, мне изменят наказание с розог на что-нибудь другое?» Бао Шэнь сказал: «Ваш слуга слушается приказов прежнего вана и не смеет ими пренебрегать. Если вы, ван, не захотите принимать розги, это будет означать неуважение к приказам прежнего вана. Лучше я совершу преступление против вас, чем провинюсь перед прежним ваном». Ван сказал: «Согласен, повинуюсь». Принесли циновку, и ван лег на нее ничком. Бао Шэнь связал из тонких прутьев числом пятьдесят розги, преклонил колени и поместил пучок ему на спину. Так он проделал дважды, а затем сказал: «Вставайте, ваше величество». Ван сказал: «Как ни крути, все равно это называется порка розгами», — и продолжал лежать. Тогда Шэнь сказал: «Ваш слуга слышал, что благородный муж стыдится такого, а маленький человек боится из-за боли. Если с помощью стыда невозможно исправить, то не поможет и боль». Затем Бао Шэнь быстро вышел, подошел к глубокому пруду и попросил разрешения умереть. Вэнь-ван сказал: «Это было моей ошибкой. Вы, Бао Шэнь, ни в чем не провинились». После этого случая ван очень переменился, приблизил к себе Бао Шэня, перебил желтых собак из Ю, поломал кинжал из Вань, отпустил домой девицу из Дань, после чего чусцы присоединили тридцать девять городов.

То, что Чу смогло так подняться и расшириться, произошло благодаря тому, что Бао Шэнь поистине владел таким средством, как резкая речь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Знание изменений / Чжи хуа

Тот, кто служит своей храбростью, должен быть готов умереть. Если на смерть не идут, а только говорят о смерти, это незнание сути дела. Такой, если даже понимает, как это важно, все равно как если бы не понимал. Рассудок ценят прежде всего за то, что с его помощью можно предвидеть изменения-переходы. Это не то, с помощью чего можно ввести властителя в заблуждение. Когда изменение еще не началось, он не знает о нем, а когда изменение уже началось, то, хотя бы он и знал об этом, это все равно что не знать. В любой службе есть упущения, которые простительны, упущения, которые непростительны. А разве то, что ведет к гибели человека или царства, может быть простительно? Это то, к чему мудрые властители относятся серьезно и чем пребывающие в заблуждении пренебрегают. Если этим пренебрегают, как может страна избежать опасности? Как может тело избежать мучений? Путь опасностей и мучений, когда тело погибает, царство уничтожается, содержится заранее в незнании того, как будут происходить изменения. Таков был уский царь Фучай. А вот Цзысюй как раз не был из тех, кто не понимает заранее, куда пойдет процесс изменений; он убеждал царя, но его не слушали, поэтому и остались от У одни развалины, а беда дошла и до храма предков Хэ Люя.

Уский царь Фучай собирался походом на Ци. Цзысюй ему сказал: «Нельзя. Цисцы и усцы отличаются воспитанием и нравом; речь и строй языка у них различны, и если мы захватим их земли, мы получим в подданные население, которым невозможно будет управлять. А вот сравнить У с Юэ — ландшафт однотипен, границы общие; почвы сходны, сообщение есть; воспитание и обычаи те же самые у них и у нас; речь и строй языка близки. Если завоюем их земли, можно будет на них расселиться; если захватим их народ, можно будет им управлять. И с точки зрения Юэ мы выглядим точно так же. Поэтому У и Юэ как державы не могут существовать одновременно. Юэ для У, как болезнь сердца или желудка: снаружи не видно, зато внутри постоянно болит. Что же касается Ци, то оно для усцев все равно что чесотка или прыщ — не трогай, так он и не болит. Если мы оставим Юэ в покое и нападем на Ци — это будет все равно как от страха перед тигром заколоть поросенка; даже если и победим, от будущих бед не избавимся». Но тайцзай Пи сказал: «Нельзя так рассуждать. Единственные из крупных царств, которые не подчиняются повелениям нашего вана, — это Ци и Цзинь. Если наш правитель покарает Ци и низложит его, то после этого ему достаточно будет приблизиться со своими войсками к пределам Цзинь, чтобы они покорились своей судьбе. Таким образом, одним походом наш правитель покорит себе сразу два царства, и тогда приказы нашего вана будут законом для всех крупных царств». Фучай с ним согласился и не стал слушать речей Цзысюя, а принял совет тайцзая Пи. Цзысюй тогда сказал: «Если небо захочет погубить У, то оно дарует нашему правителю победу в этой кампании; если же небо не захочет гибели нашего правителя, то оно не допустит его победы в этой безумной войне». Фучай его опять не послушал. Тогда Цзысюй поднял обеими руками полы и, высоко поднимая ноги, покинул зал совета, говоря при этом: «О горе! На этом месте уже растут тернии!» Фучай же поднял войско и пошел на Ци карательным походом, разгромив в битве при Айлине циское войско; после возвращения он приговорил Цзысюя к смерти. Перед смертью Цзысюй сказал: «Ох! Хоть бы одним глазом взглянуть на то, как юэсцы будут входить в ускую столицу!» После чего он покончил с собой. Тогда Фучай бросил его тело в реку Цзян, а глаза вырвал и прибил их на воротах Дунмэн со словами: «Где ты видишь юэсцев, входящих в наш город?»

Через несколько лет юэсцы отомстили усцам, разрушив их город, уничтожив династию, сровняв с землей алтари земли и посева, сровняли с землей и храм предков. Сам Фучай был захвачен в плен. Перед казнью он сказал: «Если после смерти остается сознание, с каким же лицом предстану я перед Цзысюем под землею?» Он взял платок, закрыл им лицо и так умер.

Когда горе еще не пришло, оно о себе не объявляет; когда оно уже разразилось, если его и узнаешь, не успеешь уберечься от него. Оттого что Фучай понял наконец, что ему нужно стыдиться перед Цзысюем, все равно уже толку быть не могло.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Сверх природного закона / Го ли

Властители погибших царств теряют их одним и тем же образом, хотя и в разных условиях — они в своих забавах не соблюдали принципа уместности. Поскольку они радовались не тому, чему надо, они и не смогли сохранить себя. Холмы из теста, винные пруды, рощи из мяса и казнь на медной штанге; резной столб, на котором, как на коромысле колодца-журавля, топил он чжухоу, — таковы были забавы [Чжоу-синя]. Отрубить руку дочери Гуй-хоу, чтобы взять ее браслет; отсечь ноги по бедра шедшим через воду, чтобы посмотреть, каков у них костный мозг; умертвить бо Мэя и отправить Вэнь-вану его изрубленное мясо — все это противно [морали]. Вэнь-ван как бы покорился, но тем самым он предостерег чжухоу.

Сделать комнату из драгоценных камней, построить огромный дворец Цингун, разрезать живот беременной женщине, чтобы посмотреть на ее плод, убить Би Ганя, чтобы посмотреть, что у него за сердце, — все это несообразно природе человека. Когда Конфуций узнал об этом, он сказал: «Если бы хоть одно отверстие в сердце Чжоу-синя было открыто, Би Гань не погиб бы. Вот отчего погибли Ся и Шан».

Цзиньский Лин-гун утратил путь — стрелял сверху из самострела в людей, чтобы посмотреть, как они прыгают под пулями; когда он велел своему повару приготовить медвежью лапу и когда ему показалось, что тот ее не дожарил, он его убил, а затем велел его жене тащить его труп через дворец, чтобы нагнать на людей страху. И это было неподобие. Чжаоский Дунь поспешил туда, чтобы убедить его отказаться от этих дел, но не был услышан — гун разгневался на него и послал за Цзу Ни, чтобы тот его убил. Но когда Цзу Ни его увидел, он не решился брать на себя это преступление и сказал: «Не могу забыть об уважении к властителю народа. Убивать властителя — неверность; не выполнить приказ правителя — не оправдать доверия. Чем совершить что-нибудь одно из этих двух, лучше умереть». И он разбил себе голову о колонну из софоры в центре зала и умер.

Циский Минь-ван потерял свои земли и поселился в Вэй. Он спросил у Гунван Даня: «Каков я был как правитель?» Дань сказал в ответ: «Ван был разумным властителем. Ваш слуга слышал, что в старину некоторые люди отказывались от Поднебесной, не выражая при этом внешне ни малейшего сожаления. Так вот, раньше ваш слуга только слышал рассказы об этом, а после того, как я встретил вас, я смог убедиться в том, что это реально, своими собственными глазами. Ваш титул был дунди — божество-дух востока. Этому на практике соответствовало ваше господство над Поднебесной. Но теперь ваше государство больше не существует — живете вы в Вэй, однако вид у вас довольный, выражение лица бодрое. Это означает, что вы относитесь к стране как к чему-то неважному». Ван сказал: «Отлично! Вы, Дань, поняли меня. С тех пор как я утратил царство и поселился здесь, в Вэй, мне трижды уже приходилось удлинять мой пояс».

Сунский ван [Кан] построил высокую башню, наполнил кровью до краев кожаный мешок и подвесил его наверху, а сам в каске и панцире стрелял снизу, так что кровь лилась сверху на землю. Окружение поздравляло его: «Разумом вы, Кан-ван, превзошли уже Тана и У. Тан и У одерживали победы над людьми, а вы, ван, одержали и победу над самим небом! Что может быть выше этой мудрости!» Когда Сун-ван бывал доволен и пил вино, в зале кто-нибудь выкрикивал «ваньсуй» — и все до одного отзывались; а когда наверху в зале все отзывались, отзывались и все, кто стоял внизу; а когда за воротами и во дворе слышали это, уже никто не смел не отозваться. Таково было это неподобие.

ГЛАВА ПЯТАЯ Препятствовать и сдерживать / Юн сэ

Властители гибнущих царств таковы, что к ним невозможно обращаться с прямыми речами. Поскольку они не допускают обращения к себе с прямыми речами, постольку у них нет дао-искусства, которое позволило бы им узнать о их собственных упущениях, и потому благу неоткуда к ним прийти. А раз благу к ним неоткуда притечь, они остаются глухи к нему.

Во времена циньского Му-гуна жуны были сильны и многочисленны, и Му-гун послал им две капеллы певиц по восемь каждая и искусного повара. Предводитель жунов очень обрадовался и по этому поводу стал постоянно предаваться выпивке и обжорству и готов был слушать певиц день и ночь. Когда же кто-то из его советников сказал, что циньцы могут напасть врасплох, он натянул лук и застрелил его. А когда циньцы действительно напали, жунский предводитель был пьян и лежал рядом с винным сосудом, так что его в конце концов связали и увели в плен. До того как он был пленен, ему и в голову не пришло, что это может случиться, и даже после того как его пленили, он так и не мог понять, что произошло. Тут и самый красноречивый советник ничего не смог бы поделать.

Цисцы напали на Сун. Сунский ван послал человека разведать местность, куда дошли циские нападавшие. Вернувшись, лазутчик доложил: «Циские разбойники близко, народ перепуган». Тогда окружение вана стало его уговаривать: «Это называется — мясо гибнет от собственных же червей! Где это видано, чтобы такое могло быть, когда Сун так мощно, а Ци так слабо!» Тогда Сун-ван разгневался и казнил безвинно лазутчика. Затем послали другого на разведку к циским разбойникам, и посланный донес то же самое, что и предыдущий. Сунский ван опять разгневался и вновь казнил его неправедно. Так было трижды. Затем вновь отправили соглядатая: все то же — цисцы наступают, в народе паника. Тут посланный встретил своего брата, и тот его спросил: «Страна в опасности, куда же это ты собрался?» Младший брат посланника сказал: «Меня отправили наблюдать за цискими разбойниками, а я даже не думал, что они так близко, а народ до такой степени напуган. А тут еще мне персонально грозит то же, что прежним посланным наблюдать за передвижением циских войск: все они сообщали, что циские войска приближаются, и все были казнены. А теперь то же будет и со мной: если доложу, как обстоят дела на самом деле, казнят, если не доложу — тоже как бы не казнили. Что делать, ума не приложу». Старший брат посоветовал ему: «Если доложишь, как обстоят дела на самом деле, то напрасно присоединишься к тем, что раньше из-за этого погибли». Так что в конце концов он доложил вану: «Мне ничего не известно о местоположении циских разбойников. Народ совершенно спокоен». Ван очень обрадовался. Его советники заговорили: «Тех казнили за дело». Ван щедро наградил его золотом. А когда разбойники пришли, сам ван вскочил на колесницу, погнал и скрылся. А тот человек разбогател и поселился в другом царстве.

Поднимешься на высокую гору, и буйвол покажется ростом с барана, а баран — ростом с поросенка. Буйвол по форме не похож на барана, баран по форме не похож на поросенка — ошибка вызвана положением наблюдателя, и если он по этой причине станет вдруг гневаться на буйвола или барана, что они слишком малы, это будет крайним проявлением безумия. Но из-за безумного распоряжения наградами и наказаниями и прекратился род Дай!

Циский ван хотел, чтобы Шунь Юйцюнь учил наследника престола. Юйцюнь, отказываясь, сказал: «Я не умен, мне не по силам это важное дело. Не лучше ли вану выбрать кого-либо из старейшин нашего города [столицы] и поручить это ему?» Циский ван сказал: «Не отказывайтесь. Разве я прошу вас, чтобы вы наставляли наследника так, чтобы он вырос таким же, как я, недостойный? Я, недостойный, обладал всем этим от рождения. Может быть, вы сможете все же воспитать из моего наследника Яо? Или хотя бы Шуня?»

Порядок всякого рассуждения таков: тот, у кого нет ума, слушает того, у кого есть ум. Низший интеллект подчиняется высшему; тот, кто не прав, приходит через учение к правде. Искусство тут в том, чтобы не-ум слушал ум, а метод в том, чтобы тот, кто далек от правды, получал ее от того, кто ею обладает. Если же, как в данном случае, считать себя умнее Яо и Шуня, то как с таким прикажете обращаться, чтобы чему-нибудь научить? Учению тут неоткуда входить. Правда, не было случая, чтобы такой жил долго.

Циский Сюань-ван хорошо стрелял, и ему было приятно, когда другие хвалили его умение обращаться с тугими луками. Лук, которым он обыкновенно пользовался, был всего лишь мощностью в три даня. Как-то раз он его показывал своим приближенным. Те один за другим пробовали его натянуть, но могли согнуть только наполовину и бросали. Все при этом говорили: «Этот лук не менее девяти даней, кто же кроме вана может его натянуть?»

На самом деле сложение Сюань-вана было таково, что он не смог бы натянуть лук мощнее трех даней, но до конца жизни он полагал, что его лук — в девять даней. Прискорбно все это. Кроме прямого мужа, кто еще может не льстить своему властителю? Однако по закону природы прямых мужей в одном поколении всегда мало, и в массе они незаметны. Поэтому властителей гибнущих царств можно пожалеть: их беда в том, что все они пользуются луками в три даня, будучи уверены, что там все девять.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Истоки смуты / Юань луань

У смуты есть определенные степени. В Ци было пять больших смут, три малых смуты и три смуты, которые пришлось решать с помощью оружия. Поэтому в «Песнях» сказано: «Не подходи к воротам, из которых исходит смута», чтобы с помощью этого предостережения можно было держаться подальше от смут. Если чаять счастья, оно не обязательно придет, но если думать о возможном приходе беды, можно ее отдалить. У-ван завоевал мир с помощью оружия, но он удержал его с помощью письмен-культуры, поэтому он велел перевернуть копья остриями вниз и снять тетиву со всех луков, чтобы показать Поднебесной, что он не собирается использовать оружие; тем самым он сохранил его для себя.

Цзиньский Сянь-гун назвал свою вторую жену Ли своей главной супругой, а их сына Си Ци — наследником; тогда Ли Кэ повел за собой горожан, чтобы убить Си Ци после смерти Сянь-гуна. Сюнь Си тогда поставил младшего брата убитого, Гунцзы Чэ Чжо, но когда Си Ци был погребен, Ли Кэ вновь повел граждан столицы против Чжо, и того тоже умертвили. После этого Цзинь осталось без правителя. Гунцзы И У через обещание циньцам передачи земель Цзинь добился их помощи в том, чтобы взойти на престол, и циньский Му-гун послал свои войска, чтобы отдать ему трон. Тогда цзиньцы сами посадили его своим правителем, и это был Хуэй-гун. Когда Хуэй-гун утвердился на троне в Цзинь, он забыл о своем обещании циньцам и не отдал им земли. Тогда циньский Му-гун повел свои войска на Цзинь, а Хуэй-гун выступил против них, что и привело к битве при Ханьюане. Цзиньское войско было наголову разбито, а циньцы захватили Хуэй-гуна и увезли его к себе, где и заключили его в башню Линтай. Через десять месяцев с цзиньцами был заключен мир, и Хуэй-гун был возвращен на родину, но вынужден был оставить в заложниках наследника Юя. Наследник Юй бежал и вернулся в Цзинь. Когда Хуэй-гун умер, Юй стал правителем — это был Хуай-гун. Циньский Му-гун, разгневанный его бегством, послал во главе войска Гунцзы Чжун Эра напасть на Хуай-гуна. Он убил Хуай-гуна при Гаоляне и посадил на трон Чжун Эра — это и был Вэнь-гун. Вэнь-гун предпринял все, что мог, потратил свое состояние на то, чтобы вывести страну из кризиса, ограничить трудности, испытываемые страной, оказать помощь пострадавшим от бедствий, прекратить разврат и роскошь, снизить налоги и поборы, положить конец преступлениям и злоупотреблениям, упорядочить использование людей на общественных работах со своим инвентарем. Народ он стал привлекать к работам только в подходящее время года и, наконец, нанес поражение чусцам при Чэнпу и помог чжоускому Сян-вану укрепить свою власть в Поднебесной. Он освободил Сун и изгнал гарнизон, который чусцы держали в Гу. Вовне и внутри все ему покорились, и затем смута в Цзинь прекратилась.

Итак, вследствие того что Сянь-гун послушался своей второстепенной жены Ли, приблизил к себе Лян У и Ю Ши, убил наследника Шэнь Шэна и тем самым вызвал в стране те самые пять больших неурядиц-смут — три правителя погибли, один был пленен, убитые среди высоких чинов и военных сановников исчислялись сотнями, а время беспорядков растянулось на двадцать лет. С древних времен и по сей день смута не обязательно всегда приходит одним и тем же путем, но зло, какое наносит людям смута, всегда одно и то же. Дело в том, что действия и размышления не одно и то же для того или другого человека — эта разница в действиях и отношениях к действиям разных индивидуальных сознаний происходит оттого, что сердца у людей устроены по-разному. От этого тот, кто начинает смуту, редко и сам спасается от беды.