М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

смазанный глиняный пол посыпан полынью. Вообще

как снаружи, так и внутри было приветливо, опрятно

и прохладно. Я велел подать самовар и расположился

на завалинке. Вид на море для меня, жителя болот,

был новостью. Никогда еще не случалось мне видеть

ничего подобного: яркие лучи солнца, стоявшего над

горизонтом, скользили золотою чешуею по поверхности

моря; далее синеватые от набегающих тучек пятна

то темнели, то снова переходили в лазуревый колорит.

Керченский берег чуть отделялся розоватой полоской

и, постепенно бледнея, скрывался в лиловой дали. Белые

точки косых парусов рыбачьих лодок двигались по

всему взморью, а вдали пароходы оставляли далеко

за собой черную струю дыма. Я не мог оторваться

от этого зрелища. Хозяин мой, старый черноморец,

уселся тоже на завалинке.

— А что, х о з я и н , — спросил я, — много ли приехало

уже офицеров? И где собирается отряд?

— Нема, никого не бачив.

Расспрашивать далее было нечего; флегматическая

натура черноморца вся так и высказалась: его никогда

не интересуют чужие дела.

— Погода б у д е , — сказал он, помолчав немного.

— А почему так? — спросил я.

— А бачь, птыця разыгралась, тай жабы заспивали.

Я взглянул вниз с отвесной горы на берег. Сотни

больших морских чаек с криком летали у берега; то са­

дились на воду, качаясь на волнах, то снова подыма­

лись с пронзительным криком и опять приседали

качаться. Солнце окунулось в море. Быстро начало

смеркаться; яркие отблески исчезли; вся даль потемне­

ла, «зайчики», катившиеся до того к берегу друг за

другом, превратились в пенистые волны и, далеко забе­

гая на берег, с шумом разбивались о камни. Задул

холодный ветер с моря; рыбачьи лодки спешили к при­

стани; все стемнело вдруг. Послышались далекие

256

раскаты грома, и крупные капли дождя зашумели

в воздухе. Надо было убираться в хату. Долго не спа­

лось мне под шум бушующего моря, а крупные капли

дождя стучали в дребезжащие окна. Буря бушевала

недолго; налетевший шквал пронесся вместе с дождем,

и все снова стихло. Мне послышалось где-то очень

близко заунывное пение матери, баюкавшей свое дитя,

и эта протяжная заунывная песня усыпила наконец

и меня. <...>

...Я почти весь день проводил в Тамани на излюблен­

ной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря

в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я из­

дали заметил какие-то сидящие под окнами моими

фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках,

другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром

рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой

моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка

лет девятнадцати с грудным татарчонком на руках.

Черты лица ее нисколько не походили на скуластый

тип татар, но скорей принадлежали к типу чистокров­

ному европейскому. Правильный античный профиль,

большие голубые с черными ресницами глаза, роскош­

ные, длинные косы спадали по плечам из-под бархат­

ной шапочки; шелковый бешмет, стянутый поясом,

обрисовывал ее стройный стан, а маленькие ножки

в желтых мештах выглядывали из-под широких скла­

док шальвар. Вообще вся она была изящна; прекрасное

лицо ее выражало затаенную грусть. Собеседник ее

был мальчик в сермяге, босой, без шапки. Он, каза­

лось, был слеп, судя по бельмам на глазах. Все лицо его

выражало сметливость, лукавство и смелость. Несмотря

на бельма, ходил он бойко по утесистому берегу. Из

расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого

крымского татарина, золотых дел мастера, который

торгует оружием, и что она живет по соседству в малень­

ком сарае, на одном со мной дворе: самого же его

здесь нет, но что он часто приезжает. Покуда я расспра­

шивал слепого мальчика, соседка тихо запела свою

заунывную песню, под звуки которой в бурную ночь,

по приезде моем, заснул я так сладко. Слепой мальчик

сделался моим переводчиком. Всякий раз, когда она

приходила посидеть под окном, он, видимо, следил

за ней. Муж красавицы, с которым я познакомился

впоследствии, купив у него прекрасную шашку и кин­

жал, имел злое и лукавое лицо, говорил по-русски

9 Лермонтов в восп. совр.

257

неохотно, на вопросы отвечал уклончиво; он скорее

походил на контрабандиста, чем на серебряных дел

мастера. По всей вероятности, доставка пороха, свинца

и оружия береговым черкесам была его промыслом.

Сходство моего описания с поэтическим рассказом

о Тамани в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова

заставляет меня сделать оговорку: по всей вероятности,

мне суждено было жить в том же домике, где жил

и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин

послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится,

что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей

о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером

начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик,

о котором я вел речь 2.

А. И. АРНОЛЬДИ

ИЗ ЗАПИСОК

1. ЛЕРМОНТОВ В ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГРОДНЕНСКОМ ГУСАРСКОМ ПОЛКУ

Семнадцатого августа 1837 года, темным вечером,

после переправы на пароме чрез р. Волхов, на пере­

кладной въехал я в 1-й Округ пахотных солдат Аракче­

евского поселения 1, где расположен был тогда лейб-

гвардии Гродненский гусарский полк, принадлежавший

к составу 2-й гвардейской кавалерийской дивизии

и в котором я прослужил двадцать пять лет.

Многочисленные огоньки в окнах больших каменных

домов и черные силуэты огромнейшего манежа, гаупт­

вахты с превысокой каланчой, большого плаца с бульва­

ром, обсаженным липами, на первый раз и впотьмах

очень живописно представились моему воображению,

и я мнил, что вся моя будущая жизнь будет хоть и про­

винциальная, но городская.

С светом все мои надежды рушились: я увидел себя

в казармах, окруженного казармами, хотя, правду

сказать, великолепными, так как на полуверстном квад­

ратном пространстве полк имел все необходимое и даже

роскошное для своего существования.

Огромный манеж (в длину устанавливалось три

эскадрона в развернутом фронте) занимал одну сторону

плаца и был расположен своим длинным фасом

к р. Волхову на полугоре, на которой к реке были пол­

ковые огороды. На противоположном фасе квадратного

плаца тянулись пять офицерских флигелей, разделен­

ных между собою садиками за чугунными решетками

и двумя отдельными домами по бокам, в которых поме­

щались: в одном нестроевая рота, а в другом — наш

полковой «Елисеев» — маркитант Ковровцев. На пра-

259

вом фасе, подъезжая от Волхова, были два дома для

женатых офицеров или штаб-офицеров, гауптвахта

с каланчою, о которой я упомянул выше, а на внутрен­

нем дворе помещалась трубачевская команда; на левом

фасе был дом полкового командира, такие же два дома

с квартирами для женатых, временный деревянный

дворец и дом для приезда начальствующих лиц; за

ними влево, треугольником, построены были прекрас­

ные деревянные конюшни на три дивизиона или шесть

эскадронов. За гауптвахтой были полковые мастерские,

кухня, конный лазарет и малый манеж с конюшнею

верховых лошадей полкового командира. На концах

полкового манежа были флигеля, причем в правом —

цейхгаузы, швальни, шорная, лазарет, ванны и квартиры

докторов, а в левом — казармы всех шести эскадронов

и дежурная комната.

Дух Аракчеева, года за два-три перед тем скончав­

шегося в своем имении Грузино, верстах в тридцати

от 1-го Округа, царил всецело над его созданием, и поря­

док, заведенный при нем, все еще сохранялся. Все

дороги были шоссированы, дерн по аллеям поддер­

живался во всей свежести, деревья подсаживались,

обрезались и также поддерживались; дома красились,

и все имело привлекательный вид, а в особенности

весной.

Могу смело сказать, что для пользы службы луч­

шего места для стоянки полка и сыскать было трудно,

и от того, как мне кажется, служба во всех своих про­

явлениях нигде так исправно не шла, как в нашем

полку, да и вообще в тех полках нашей дивизии, кото­

рые были расположены, подобно нам, в таких же

казармах, тянувшихся по Волхову до Новгорода.

Не знаю, чему приписать отвращение, царствовав­

шее впоследствии к этому месту в нашем полку, когда

он изменился в составе своих офицеров, но могу сказать,

что в мое время, когда полк только что перешел из

Варшавы, где простоял многие годы, составляя гвардию

в. к. Константина Павловича и состоял почти исключи­

тельно из людей небогатых, офицеры были довольны

стоянкою полка; мы жили чрезвычайно дружно, весело

и довольствовались развлечениями в своем обществе,

довольно значительном, так как было время, что у нас

в полку было до тринадцати человек женатых, где юные

офицеры — товарищи мои проводили свои зимние

вечера.

260

Можно было избирать себе кружки по своим вкусам,

так как семейства женатых офицеров были, само собою

разумеется, разнообразных сфер, и каждый свободно

переходил из самой аристократической гостиной жены

полкового командира А. А. Эссена (бывшей фрейлины

большого двора) в скромную какого-либо ротмистра

Гродецкого, моего эскадронного командира, где цар­

ствовала вполне старинная патриархальность и где за

чайным столиком нередко полдюжины маленьких детей

его, с салфетками на шеях, зачастую надоедали нам

донельзя тем, что чадолюбивая мать их, разливая чай,

одному из мальчишек утрет нос, другому накрошит

хлеба в молоко и нередко забывала своего юного гостя,

но зато старик эскадронный командир сам лично набьет

вам трубочку и подаст вам огонька. Повторяю, что

общество наше жило чрезвычайно дружно, и нередко

в первые годы моей службы у нас устраивались пикники,

маскарады, танцы, карусели.

В полку была хорошая библиотека русских и фран­

цузских книг; в окрестностях — бесподобные места для

охоты, подобных которым я во всю мою жизнь впослед­

ствии и не видывал.

Еще в Спасской Полести, шестой станции от Петер­

бурга на Московском шоссе, в очень хорошей гостинице,

содержимой любекским уроженцем Карлом Ивановичем

Грау, узнал я, что Н. А. Краснокутский, товарищ по

Пажескому корпусу, вышедший за год до меня в Грод­

ненский гусарский полк, живет в сумасшедшем доме,

куда ямщик меня и привез. Надобно знать, что сума­

сшедшим домом назывался правый крайний дом

офицерских флигелей, потому что вмещал в себе до

двадцати человек холостых офицеров, большею частью

юных корнетов и поручиков, которые и вправду прово­

дили время как лишенные рассудка и в число которых,

само собою разумеется, попадал невольно всякий ново­

прибывший.

Легко себе представить, что творилось в двадцати

квартирах двадцати юношей, недавно вырвавшихся

на свободу и черпающих разнообразные утехи жизни

человеческой полными пригоршнями, и я полагаю, что

Лесаж, автор «Хромоногого беса», имел бы более

материала, ежели б потрудился снять крышу с нашего

жилища и описать те занятия, которым предавались мы

часто по своим кельям 2.

261

Были комнаты, где простая закуска не снималась

со стола и ломберные столы не закрывались. В одних

помещениях беспрестанно раздавались звуки или гита­

ры, или фортепьяно или слышались целые хоры

офицерских голосов, в других — гремели пистолетные

выстрелы упражняющихся в этом искусстве, вой и писк

дрессируемых собак, которые у нас в полку никогда

не переводились, так как было много хороших охотни­

ков. Были между нами и люди-домоседы, много

читавшие, и я положительно не понимаю, как они

умудрялись заниматься этим делом среди такого содома.

Во всякий час дня, в длинных коридорах верхнего

и нижнего этажей, разделяющих дом пополам в длину,

у каждой двери квартиры вы всегда могли встретить

какую-нибудь смазливую поселянку с петухом, клюквой,

грибами, или крестьянина, поставляющего сено, или

охотника, пришедшего оповестить о найденном им

медведе на берлоге или обойденных им лосях. «Личар-

ды» наши то и дело сновали по коридорам, исполняя

поручения своих господ, лихие тройки с колоколами

и бубенчиками постоянно откладывались и закла­

дывались у нас во дворе, и он постоянно имел вид

почтового двора.

Я не застал Краснокутского дома, но услужливый

слуга его Петр вскоре его отыскал, и я тотчас же без

дальних церемоний был введен им в одну из квартир

товарища, штабс-ротмистра Поливанова, где застал

почти весь контингент однополчан в страшном табачном

дыму, так как редко кто тогда не курил из длинных

чубуков табак Жукова.

Было далеко за полночь, когда я, радушно принятый

товарищами, после скромного ужина заснул на желез­

ной кровати своей посреди узкой комнаты квартиры

Краснокутского. Утром по совету моего ментора и руко­

водителя я должен был явиться <к> полковому, диви­

зионному и эскадронному командирам в полной парад­

ной форме, всем женатым — в вицмундире, а остальным

товарищам — в сюртуке, на что и употребил почти

целый день. Полковой командир Антон Антонович

Эссен принял меня любезно, назначил во 2-й эскадрон

к ротмистру Гродецкому и, предуведомленный письмом

моего отца, прочел мне несколько общих настав­

лений. <...>

С первых же дней моего поступления я горячо при­

нялся за службу, выучился тридцати двум или тридцати

262

шести кавалерийским сигналам у полкового штабтру-

бача, понял механизм поворотов и заездов строя и еже­

дневно вместе с такими же неучами ездоками, как

и я, ездил верхом под руководством полкового коман­

дира, так что вскоре перешел в общую офицерскую

смену, которые, в составе всех наличных офицеров,

по субботам обыкновенно съезжались в великолепном

огромном нашем манеже. Антон Антонович сам был

отличный ездок, имел много хороших лошадей на своей

конюшне, в том числе знаменитого Фаворита, за кото­

рого было заплачено им 8000 р. Полковник Риземан,

когда-то гейдельбергский студент, первый бретер,

«питух», коронованный в знаменитой по величине своей

бочке в Гейдельберге, был в то время старшим полков­

ником, не только по старшинству чинов и своим летам,

но и по тому авторитету, который успел приоб­

рести. <...>

Полковник Стааль фон Гольштейн (Александр Кар­

лович) был вторым по старшинству и пользовался

общим уважением и любовью целого полка. Очень кра­

сивый мужчина, он ловко сидел на лошади и был пере­

веден к нам из конной гвардии, где, отличаясь своими

джентльменскими манерами и изящными танцами, был

постоянным кавалером императрицы Александры Фе­

доровны на малых аничковских балах; жена его

Софья Николаевна 3, дочь Шатилова, который после

долгой ссылки в Сибирь за участие в убийстве помещика

Времева за карточным столом в Москве жил у дочери

в нашем полку 4. Она была красавица в полном смысле

этого слова, умна, кокетлива и сводила с ума весь наш

полк и ко многим из нас, что греха таить, была любезна...

хотя я не попал в число избранных, отчасти оттого,

что был слишком стыдлив, робок, наивен и непред­

приимчив.

Третьим дивизионером был полковник Адеркас,

женатый также на красавице, разводке Лешерн, уро­

жденной Берте; отец ее был камердинером или чем-то

вроде церемониймейстера при скромном дворе Людо­

вика XVIII у нас в Риге. <...>

1-м эскадроном командовал ротмистр Иван Альбер­

тович Халецкий, магометанин из польских татар, лихой

эскадронный командир, впоследствии командир Киев­

ского гусарского полка, раненный в Крымскую кампа­

нию под Инкерманом при отражении знаменитой атаки.

Кардигана; после восстания Польши в 1863 году, будучи

263

генерал-майором в оставке, бежал за границу и посту­

пил на иждивение жонда.

2-м эскадроном, в который я был зачислен, командо­

вал, как я сказал, ротмистр Гродецкий недолго, потом

Абрамович (Геркулан Помпеевич, очень умный человек,

получивший образование у иезуитов) и, наконец, Эдуард

Штакельберг, при котором я был уже штабс-ротмистром

и вскоре сам получил эскадрон.

3-м эскадроном командовал ротмистр Роман Бори­

сович Берг. <...>

4-м эскадроном командовал Казимир Войнилович,

маленький человек с огромными усами, командовавший

впоследствии Веймарнским гусарским полком.

5-м эскадроном командовал Готовский, а потом

Высоцкий. Высоцкий, побочный сын генерал-адъютанта

Трубецкого, был вполне русский человек и, несмотря

на свои странности и плохое знание службы, был очень

любим товарищами. <...>

6-м эскадроном командовал сначала Адеркас, потом

Константин Штакельберг (вскоре он женился на дочери

негоцианта Крамера, и я был у него шафером). Он был

произведен в генералы. 7-м запасным эскадроном —

Готовский.

Вообще в нашем полку был сброд порядочный, так

как полк, состоя в гвардии цесаревича в Варшаве,

всегда комплектовался самим великим князем Констан­

тином Павловичем, и никто не знает, что руководило

им при этой вербовке офицеров. Разные авантюристы

изобиловали в полку, и бог знает, каких только нацио­

нальностей у нас не встречалось: кроме польских фами­

лий, как граф Рачинский, Гродецкий, Готовский, Абра­

мович, Гедройц-Юрага, попадались французы — Живон

де Руссо, граф Лотрек де Тулуз, немцы — Берг, Бер,

Герлах, Моллер, Лауниц, англичане — Мерфельд, поль­

ские татары — Халецкий и даже был один с мыса Доб­

рой Надежды. С прибытием полка в Россию и с зачисле­

нием его в состав гвардейского корпуса он стал попол­

няться воспитанниками из юнкерской гвардейской

школы и из пажей — отличнейшей молодежью: Моллер,

Цейдлер, Бер, Кропотов, Ильяшевич, граф Тизенгаузен,

Безобразовы, Топорнин, Арсеньев, Девитт, Бедряга,

Кисловский, Клодт, Лобанов-Ростовский и проч., кото­

рые хоть какому полку не сделали бы бесчестья. Много

между ними было людей образованных, богатых, и мы

весьма дружно жили одной братской семьей. С переме-

264

ной доброго полкового командира Эссена на строгого

князя Багратиона-Имеретинского многие, не соответ­

ствующие составу полка офицеры, сами оставили его,

а многие были вынуждены к тому строгостью командира

полка, что дало ему возможность довести Гродненский

полк до возможного совершенства во всех отноше­

ниях. <...>

Итак, служба шла своим чередом, офицерская езда

производилась новичкам ежедневно, а всем офицерам

два раза в неделю, караулы отбывались поручиками

и корнетами, дежурили по полку ротмистры, а по трем

дивизионам все субалтерн-офицеры. Пешие, по конному,

учения повторялись на неделе очень часто; все офицеры

обязаны были присутствовать на езде своих эскадронов,

производившейся через день, равно и при пешем ученье.

Вечерами и в свободное время молодежь играла в кар­

ты по маленькой, ездила гурьбой в почтовую гостиницу

Спасской Полести, в девяти верстах от нас, где выпи­

вала изрядное количество шампанского, делая долги,

конечно, временные, так как Карл Иванович Грау, со­

ставив себе состояние, ни на кого из нас во всю жизнь

свою не мог пожаловаться. Не быв по летам нашим

и по привычкам монахами, мы, правду сказать, вели

жизнь старогусарскую, в подражание былым гусарам,

но ни разу кутеж наш не омрачился никакой историей

или скандалом, а мало-помалу, можно сказать, и пре­

кратился. <...>

Из товарищей полка помню очень хорошо полкового

казначея Федора Ивановича Левенталя, аккуратного

лифляндца, который не раз выводил всех нас из денеж­

ного затруднения и никогда не отказывал мне в помощи;

он успел сделать себе небольшое состояньице и ныне

служит генералом для поручений при шефе жандармов.

Бывало, в кошельке пусто, а насущные потребности

в платье, чае, кофе, сахаре, табаке напоминают о себе;

идешь к Федору Ивановичу, у которого все это всегда

находилось в запасе и отпускалось в кредит, отличное

и дешевейшее. <...>

Евгений Петрович Рожнов был тогда полковым

адъютантом, и я смело могу сказать теперь, что он был

совершенно на своем месте. Чопорный, щеголь, с всегда

вкрадчивым обычным своим «душа моя», он, кроме

исполнения своей обязанности по ведению дел в полку,

заведованию канцелярией и хором трубачей, всегда

старался быть посредником между обществом офицеров

265

и командиром полка, даже таким неукротимым, каким

был наш Багратион, и умел согласить и свои обязан­

ности и интересы товарищей. <...>

Кропотов и Ильяшевич, оба из гвардейской юнкер­

ской школы, были славные ребята и оба имели большие

состояния, а потому отличных лошадей, как верховых,

так и упряжных. <...>

Михаил Иванович Цейдлер, русский немец, как

назвал его поэт Лермонтов в экспромте, за стаканом

шампанского, написанном, когда мы все провожали

М. И. Цейдлера на Кавказ, был также красавец, боль­

шой любитель женщин и милейший человек, какого

когда-либо можно встретить; он прекрасно лепил из

воска и глины, удачно рисовал карикатуры, как на всех

нас, так и на себя, и мастерски рассказывал и, конечно,

более выдумывал анекдоты, в которых обыкновенно

играл самую смешную и непривлекательную роль. По

службе он никогда не отличался особенною ретивостью

и впоследствии, командуя одновременно со мною эскад­

роном, только успевал удержаться на своем месте, а во

фронте, по рассеянности, часто ошибался и заводил

свою часть не туда, куда следовало. В 1857 году, уже

полковником, он был некоторое время полицей­

мейстером в Нижнем Новгороде, а затем состоял

по особым поручениям при Потапове, Альбединском

и прочих генерал-губернаторах виленских.

Два брата Безобразовы, Владимир и Александр,

были душою общества нашего, имея хорошие мате­

риальные средства, и были как бы коноводами во всех

наших сборищах и собраниях. С Александром я осо­

бенно сдружился и долго делил с ним и радости, и горе

свое. Шкатулки наши, ласки женщин — все у нас было

общее. Владимир очень хорошо играл на гитаре и на

фортепьяно, и оба брата премило пели. Зачастую у нас

составлялся хор, и мы за картами, за скромным ужином

или в гостинице Спасской Полести, или в лавке Малеева,

коротали наши дни.

Я был с обоими братьями в артели и у них же в три­

дцать восьмом или тридцать девятом году в первый раз

увидел и познакомился с Михаилом Юрьевичем Лер­

монтовым, старинным знакомым их по Школе юнкеров

и подпрапорщиков, когда он был переведен с Кавказа

в наш полк.

Надобно сказать, что Гродненский полк, да и вообще

2-я гвардейская кавалерийская дивизия в прошедшее

266

царствование императора Николая, вероятно, по месту

нашей стоянки, вдали от столицы и всех ее прелестей,

считалась как бы местом ссылки или какого-то чисти­

лища, так что Лермонтов — не единственное лицо из

гвардейских шалунов-офицеров, прощенных за разные

проступки и возвращаемых в гвардию, из перебывав­

ших у нас в полку. Несмотря на то что они садились

(в отношении старшинства) на голову многим из нас,

все они, будучи предобрыми малыми, немало способ­

ствовали к украшению нашего общества. Так, у нас был

прикомандирован князь Сергей Трубецкой 5, товарищ

по Пажескому корпусу, из Кирасирского орденского

полка, в который попал из кавалергардов за какую-то

шалость, выкинутую целым полком во время стоянки

Кавалергардского полка в Новой деревне. (Говорили

тогда, что кавалергарды устроили на Неве какие-то

великолепные похороны мнимоумершему графу Борху.)

За ним последовал Лермонтов, а вскоре и граф Тизен-

гаузен, служивший прежде также в кавалергардах

и сосланный в армию за историю с Ардалионом Ново­

сильцевым. Сергей Трубецкой, бывший в армии, соблаз­

нил дочь генерала Мусина-Пушкина, фрейлину двора,

был обвенчан с нею по приказанию государя Николая

Павловича в Зимнем дворце, когда он стоял там

во внутреннем карауле, и сделался отцом дочери, ко­

торая впоследствии вышла замуж за графа Морни.

Трубецкой был красавец, и потому вовсе не мудрено,

что в отставке уже и в летах увез г-жу Жадимиров-

скую от живого мужа и был пойман и возвращен

уже с персидской или турецкой границы, куда на­

правлялся. Старший брат его Александр был женат

на дочери известной танцовщицы Талиони и всю

жизнь свою провел в Италии на своей вилле; млад­

ший брат их Андрей женился на моей племяннице

Софии Николаевне Смирновой и живет поныне за

границей. <...>

Лермонтов в то время не имел еще репутации увен­

чанного лаврами поэта, которую приобрел впослед­

ствии и которая сложилась за ним благодаря достоин­

ству его стиха и тем обстоятельствам, которыми жизнь

его была окружена, и мы, не предвидя в нем будущей

славы России, смотрели на него совершенно равно­

душно.

Придя однажды к обеденному времени к Безобразо-

вым, я застал у них офицера нашего полка, мне незна-

267

комого, которого Владимир Безобразов назвал мне

Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Вскоре мы сели

за скромную трапезу нашу, и Лермонтов очень игриво

шутил и понравился нам своим обхождением. После

обеда по обыкновению сели играть в банк, но вместо тех

50-ти или 100 руб., которые обыкновенно закладывались

кем-либо из нас, Лермонтов предложил заложить 1000

и выложил их на стол. Я не играл и куда-то выходил.

Возвратившись же, застал обоих братьев Безобразовых

в большом проигрыше и сильно негодующих на свое

несчастье. Пропустив несколько талий, я удачно подска­

зал Владимиру Безобразову несколько карт и он

с моего прихода стал отыгрываться, как вдруг Лермон­

тов предложил мне самому попытать счастья; мне пока­

залось, что предложение это было сделано с такою

ирониею и досадой, что я в тот же момент решил по­

жертвовать несколькими десятками и даже сотнями

рублей для удовлетворения своего самолюбия перед

зазнавшимся пришельцем, бывшим лейб-гусаром...

Судьбе угодно было на этот раз поддержать меня,

и помню, что на одном короле бубен, не отгибаясь

и поставя кушем полуимпериал, я дал способ Безобра-

зовым отыграться, а на свою долю выиграл 800 с чем-то

рублей; единственный случай, что я остался в выигрыше

во всю мою жизнь, хотя несколько раз в молодости

играл противу тысячных банков.

Впоследствии мы жили с Лермонтовым в двух смеж­

ных больших комнатах, разделенных общею переднею,

и с ним коротко сошлись. В свободное от службы время,

а его было много, Лермонтов очень хорошо писал мас­

ляными красками по воспоминанию разные кавказские

виды, и у меня хранится до сих пор вид его работы

на долину Кубани, с цепью снеговых гор на горизонте,

при заходящем солнце и двумя конными фигурами чер­

кесов, а также голова горца, которую он сделал в один

присест *6.

Кажется мне, что в это время с подстрочного пере­

вода, сделанного Краснокутским, стансов Мицкевича

Лермонтов тогда же облек их в стихотворную форму,

а равно дописывал свои «Мцыри» и «Хаджи Абрека» 7.

Я часто заставал его за работой и живо помню его гры-

* В 1880 году обе картины подарены мною в школу гвардей­

ских юнкеров (Николаевское Кавалерийское училище) в Лермон­

товский музей. ( Примеч. А. И. Арнольди.)

268

зущим перо с досады, что мысли и стих не гладко

ложатся на бумагу.

Как и все мы, грешные, Лермонтов вел жизнь свою,

участвуя во всех наших кутежах и шалостях, и я помню,

как он в дыму табачном, при хлопании пробок, на про­

водах М. И. Цейдлера, отъезжавшего на Кавказ в экс­

педицию, написал известное:

Русский немец белокурый

Едет в дальнюю страну,

Где неверные гяуры

Вновь затеяли войну;

Едет он, томим печалью,

На кровавый пир войны,

Но иной, не бранной, сталью

Мысли юноши полны 8, —

где в словах «не бранной сталью» шутит над бедным

Цейдлером, влюбленным по уши в С. Н. Стааль фон

Гольштейн, жену нашего полковника.

Лермонтов пробыл у нас недолго, кажется, несколько

месяцев, и по просьбе бабки своей Арсеньевой вскоре

переведен был в свой прежний лейб-гусарский полк.

Мы с ним встречались впоследствии, и мне довелось

даже видеться с ним в 1841 году в Пятигорске. <...>

2. ЛЕРМОНТОВ В ПЯТИГОРСКЕ В 1841 г.

Ревматизм, мною схваченный в 1840 году, разы­

грался не на шутку, и я должен был подумать о полном

излечении, а так как сестре и мачехе понадобилось

лечение минеральными водами, то и было решено всем

нам целой семьей ехать туда. В начале мая мы пусти­

лись в путь. <...>

Мы часто останавливались ночевать у станичников

и продовольствовались как провизией, взятой с собой,

так и моей охотой. <...> Подъезжая к Ставрополю, мы

ехали часто с конвоем донских казаков, человек из трех-

четырех состоящих, и я до сих пор не знаю, к чему

это было нужно. В Ставрополе останавливались в из­

рядной гостинице Найтаки, отдохнули, освежились

и через Георгиевск прибыли в Пятигорск в конце

мая. <...>

Встреченные еще в слободке досужими десятскими,

мы скоро нашли себе удобную квартиру в доме комен­

данта Умана, у подошвы Машука, и посвятили целый

вечер хлопотам по размещению 9. Я сбегал на бульвар,

269

на котором играла музыка какого-то пехотного полка,

и встретил там много знакомых гвардейцев, приехавших

для лечения из России и из экспедиции, как-то: Тру­

бецкого, Тирана, ротмистра гусарского полка, Фитин-

гофа, полковника по кавалерии, Глебова, поручика

конной гвардии, Александра Васильчикова, Заливкина,

Монго-Столыпина, Дмитревского, тифлисского поэта,

Льва Пушкина и, наконец, Лермонтова, который при

возникающей уже своей славе рисовался — и сначала

сделал вид, будто меня не узнает, но потом сам первый

бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и об­

лобызал.

На дворе дома, нами занимаемого, во флигеле, посе­

лился Тиран, по фасу к Машуку подле нас жил Лермон­

тов с Столыпиным, а за ними Глебов с Мартыновым.

С галереи нашей открывался великолепный вид: весь

Пятигорск лежал как бы у ног наших, и взором можно

было окинуть огромное пространство, по которому

десятками рукавов бежал Подкумок. По улице, которая

спускалась от нашего дома перпендикулярно к буль­

вару, напротив нас, поместилось семейство Орловой,

жены казачьего генерала, с ее сестрами Идой и Полик-

сеной и m-me Рихтер (все товарки сестры моей по Ека­

терининскому институту), а ниже нас виднелась крыша

дома Верзилиных, глава которого, также казачий гене­

рал, состоял на службе в Варшаве, а семейство его, как

старожилы Пятигорска, имело свою оседлость в этом

захолустье, которое оживлялось только летом при

наплыве страждущего человечества.

Семья Верзилиных состояла из матери, пожилой

женщины, и трех дочерей: Эмилии Александровны, из­

вестной романическою историею своею с Владимиром

Б а р я т и н с к и м , — «le mougik» *, как ее называли, бело-

розовой куклы Надежды, и третьей, совершенно неза­

метной. Все они были от разных браков, так как m-me

Верзилина была два раза замужем, а сам Верзилин был

два раза женат. Я не был знаком с этим домом, но го­

ворю про него так подробно потому, что в нем разыгра­

лась та драма, которая лишила Россию Лермонтова.

В то время Пятигорские минеральные воды усердно

посещались русскими, так как билет на выезд за гра­

ницу оплачивался 500 рублями, а в 1841 году сезон был

одним из самых блестящих, и, сколько мне помнится,

* мужик ( фр.) .

270

говорили, съехалось до 1500 семейств. Доктора Рожер,

Норман, Конради и многие другие успешно занимались

практикою, и я видел в Пятигорске многих людей,

по-видимому, неизлечимых, которые в конце кур­

са покидали целительные воды совершенно здоро­

выми. <...>

Раз или два в неделю мы собирались в залу ресто­

рации Найтаки и плясали до упаду часов до двенадцати

ночи, что, однако, было исключением из обычной во­

дяной жизни, потому что обыкновенно с наступлением

свежих сумерек весь Пятигорск замирал и запирался

по домам.

Помню приезжавших на время из экспедиций гвар­

дейских офицеров: Александра Адлерберга I, кирасира

Мацнева, которому я проиграл 500 рублей на 12 000 им

заложенных и которые заманчиво разбросаны были

в разных видах по столу в одной из комнат гостиницы,

носившей название chambre infernale *.

Тогда же я отыскал и, можно сказать, познакомился

с дядею своим Николаем Ивановичем Лорером, кото­

рый за 14 декабря 1825 года был сослан в Сибирь,

провел на каторге восемь лет, на поселении в Кургане

десять лет, а в описываемое время служил рядовым

в Тенгинском пехотном полку и в этот год был произ­

веден в офицеры. Дядя жил в слободке с Михаилом

Александровичем Назимовым и Александром Ива­

новичем Вегелиным, товарищами своими по ссылке,

и у него я часто встречался с двумя братьями Беля­

евыми, также членами «тайного общества». Не знаю за

что, только они все очень меня полюбили, обласкали,

и я весело с ними проводил все свое время.

Начальник штаба Кавказской линии А. Траскин,

Сергей Дмитриевич Безобразов, командир Нижегород­

ского драгунского полка, и толстый Голицын (вечный

полковник) оживляли от времени до времени пятигор­

ское общество. <...>

Я часто забегал к соседу моему Лермонтову.

Однажды, войдя неожиданно к нему в комнату, я застал

его лежащим на постеле и что-то рассматривающим

в сообществе С. Трубецкого и что они хотели, видимо,

от меня скрыть. Позднее, заметив, что я пришел не во­

время, я хотел было уйти, но так как Лермонтов тогда

же сказал: «Ну, этот н и ч е г о » , — то и остался. Шалуны

* роковой комнаты ( фр.) .

271

товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур

на Мартынова, которые сообща начертали и раскра­

сили 10. Это была целая история в лицах вроде француз­

ских карикатур: Cryptogram M-r la Launisse и проч., где

красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был

изображен в самом смешном виде, то въезжающим

в Пятигорск, то рассыпающимся пред какою-нибудь

красавицей и проч. Эта-то шутка, приправленная часто

в обществе злым сарказмом неугомонного Лермонтова,

и была, как мне кажется, ядром той размолвки, которая

кончилась так печально для Лермонтова, помимо тех

темных причин, о которых намекают многие, знавшие

отношения этих лиц до катастрофы... 11

В первых числах июля я получил, кажется от

С. Трубецкого, приглашение участвовать в подписке

на бал, который пятигорская молодежь желала дать

городу; не рассчитывая на то, чтобы этот бал мог стоить

очень дорого, я с радостью согласился. В квартире

Лермонтова делались все необходимые к тому приготов­

ления, и мы намеревались осветить грот, в котором

хотели танцевать, для чего наклеили до двух тысяч

разных цветных фонарей. Лермонтов придумал громад­

ную люстру из трехъярусно помещенных обручей,

обвитых цветами и ползучими растениями, и мы

исполнили эту работу на славу. Армянские лавки

доставили нам персидские ковры и разноцветные шали

для украшения свода грота, за прокат которых мы

заплатили, кажется, 1500 рублей; казенный сад —

цветы и виноградные лозы, которые я с Глебовым

нещадно рубили; расположенный в Пятигорске полк

снабдил нас красным сукном, а содержатель гостиницы

Найтаки позаботился о десерте, ужине и вине 12.

Восьмого или десятого июля бал состоялся, хотя

не без недоразумений с некоторыми подписчиками, бла­

годаря тому что дозволялось привести на бал не всех,

кого кто желает, а требовалось, чтобы участвующие

на балу были более или менее из общих знакомых

и нашего круга. Сколько мне помнится, разлад пошел

из-за того, что князю Голицыну не дозволили пригла­

сить на бал двух сестер какого-то приезжего военного

доктора сомнительной репутации. Голицын в негодова­

нии оставил наш круг и не участвовал в общей затее 13.

Я упоминаю об этом обстоятельстве потому, что Голи­

цын ровно через неделю после нашего бала давал такой

же на свои средства в казенном саду, где для этого

272

случая была выстроена им даже галерея. В этот-то день,

то есть 15 июля, и случилась дуэль Лермонтова 14, и бал

Голицына не удался, так как его не посетили как все

близкие товарищи покойного поэта, так и представи­

тельницы лучшего дамского общества, его знакомые... 15

Наш бал сошел великолепно, все веселились от

чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой

Мусиной-Пушкиной.

Мачеха моя с сестрой незадолго до этого времени

переехали в Железноводск, верстах в семнадцати отсто­

ящий от Пятигорска, и я навещал их изредка на неделе.

Пятнадцатого июля погода была восхитительная,

и я верхом часу в восьмом утра отправился туда. Надоб­

но сказать, что дня за три до этого Лермонтов подъ­

езжал верхом на сером коне в черкесском костюме

к единственному открытому окну нашей квартиры,

у которого я рисовал, и простился со мною, переезжая

в Железноводск. Впоследствии я узнал, что ссора его

с Мартыновым тогда уже произошла и вызов со стороны

Мартынова состоялся... 16

Проехав колонию Шотландку, я видел пред одним

домом торопливые приготовления к какому-то пикнику

его обитателей 17, но не обратил на это особого внима­

ния, я торопился в Железноводск, так как огромная

черная туча, грозно застилая горизонт, нагоняла меня

как бы стеной от Пятигорска и крупные капли дождя

падали на ярко освещенную солнцем местность.

На полпути в Железноводск я встретил Столыпина

и Глебова на беговых дрожках; Глебов правил, а Сто­

лыпин с ягдташем и ружьем через плечо имел пред

собою что-то покрытое платком. На вопрос мой, куда

они едут, они отвечали мне, что на охоту, а я еще

посоветовал им убить орла, которого неподалеку оттуда

заметил на копне сена. Не подозревая того, что они едут

на роковое свидание Лермонтова с Мартыновым, я при­

ударил коня и пустился от них вскачь, так как дождь

усилился. Несколько далее я встретил извозчичьи дрож­

ки с Дмитревским и Лермонтовым 18 и на скаку поймал

прощальный взгляд его... последний в жизни.

Проведя день у мачехи моей, под вечер я стал соби­

раться в Пятигорск и, несмотря на то что меня удер­

живали под предлогом ненастья, все-таки поехал, так

как не хотел пропустить очередной ванны.

Смеркалось, когда я проехал Шотландку, и в тем­

ноте уже светились мне приветливые огоньки Пяти-

273

горска, как вдруг слева, на склоне Машука, я услыхал

выстрел; полагая, что это шалят мирные горцы, так как

не раз слышал об этом рассказы, я приударил коня

нагайкой и вскоре благополучно добрался до дома, где

застал Шведе, упражнявшегося на фортепьяно. Раз­

девая меня, крепостной человек мой Михаил Судаков

доложил мне, что по соседству у нас несчастие и что

Лермонтова привезли на дрожках раненого...

Недоумевая, я поспешил к соседу, но, застав ставни

и двери его квартиры на запоре, вернулся к себе. Только

утром я узнал, что Михаил Юрьевич привезен был уже

мертвым, что он стрелялся с Мартыновым на десяти

шагах и, подобно описанному им фаталисту, кажется,

далек был от мысли быть убитым, так как, не подымая

пистолета, медленно стал приближаться к барьеру,

тогда как Мартынов пришел уже к роковой точке

и целил в него; когда Лермонтов ступил на крайнюю

точку, Мартынов спустил курок, и тот пал, успев вздох­

нуть раз, другой и, как рассказывали, презрительно

взглянул на Мартынова.

Я полагаю, что, кроме двух секундантов, Глебова

и Александра Васильчикова, вся молодежь, с которою

Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли,

полагая, что она кончится шуткой и что Мартынов,

не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и про­

тивники помирятся 19.

Заключение это можно вывести из того, что будто бы

А. Столыпин, как я тогда же слышал, сказал Марты­

нову: «Allez vous en, votre affaire est faite» *, — когда тот

после выстрела кинулся к распростертому Лермонтову,

а также и потому, что только шуточная дуэль могла

заставить всю эту молодежь не подумать о медике и эки­

паже на всякий случай, хотя бы для обстановки, что

сделал Глебов уже после дуэли, поскакав в город за

тем и другим, причем при теле покойного оставались

Трубецкой и Столыпин. Не присутствие ли этого

общества, собравшегося посмеяться над Мартыновым,

о чем он мог узнать стороной, заставило его мужаться

и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?

Рассказывали в Пятигорске, что заранее было услов­

лено, чтобы только один из секундантов пал жертвою

правительственного закона, что поэтому секунданты

между собою кидали жребий и тот выпал на долю Гле-

* Уходите, вы сделали свое дело ( фр.) .

274

бова, который в тот же вечер доложил о дуэли комен­

данту и был посажен им на гауптвахту. Так как Глебов

жил с Мартыновым на одной квартире, правильная

по законам чести дуэль могла казаться простым убий­

ством, и вот для обеления Глебова А. Васильчиков на

другой день сообщил коменданту, что он был также

секундантом Лермонтова, за что посажен был в острог,

где за свое участие и содержался 20.

Ранним утром на другой день я видел Лермонтова

в его квартире на столе, в белой рубахе, украшенного

цветами. Комната была пуста, и в углу валялась его

канаусовая малиновая рубаха с кровяными пятнами на

левой стороне под сердцем.

Шведе по заказу Столыпина написал портрет с по­

койного и сделал мне такой же. Я нахожу его лучшим

портретом Лермонтова, даже лучше того, которым

сестра моя владеет и поныне (в молодых еще летах

в гусарском ментике) и который он сам подарил моей

мачехе 21. На портрете Шведе поэт наш коротко обстри­

жен, глаза полузакрыты и на устах играет еще злая

насмешка. Тимм, издатель «Художественного листка»,

поместил этот портрет на одном из своих прелестных

листков художественного альбома и окружил его различ­

ными воспоминаниями о поэте, которые я дал ему из

моего альбома. Там изображен дом Реброва в Кисло­

водске, который мы занимали вскоре после катастрофы,

где происходит действие повести Лермонтова «Княжна

Мери» (предполагают в героине сестру Мартынова),

балкон дома в Пятигорске, где мы частенько сиживали

с покойным. Кавказский вид снеговых гор при закате

солнца масляными красками работы Лермонтова, кото­

рый мне дал Столыпин уже после смерти своего друга,

а также временная могила Лермонтова с видом на

Машук, которую я срисовал несколько дней спустя...

Я храню и доселе черкесский пояс с серебряной «жер-

ничкой» покойного, который также получил на память

о нем. Все эти вещи подарены мною генерал-майору

А. А. Бильдерлингу в Лермонтовский музей, который

им устроен в школе юнкеров как месте воспитания

поэта.

Убитого на дуэли, по правилам нашим, священник

не хотел отпевать, но деньги сделали свое дело, и на

другой день после дуэли в сопровождении целого

Пятигорска, священника и музыки мы отнесли Михаила

Юрьевича на руках в последнее его жилище.

275

По странному стечению обстоятельств, на похо­

ронах поэта случились представители всех тех полков,

в которых служил покойный, так как там были

С. Д. Безобразов, командир Нижегородского драгун­

ского полка, Тиран — лейб-гусарского, я — Гроднен­

ского гусарского и дядя мой Н. И. Лорер — Тенгинского

пехотного полков.

Дамы забросали могилу цветами, и многие из них

плакали, а я и теперь еще помню выражение лица

и светлую слезу Иды Пушкиной, когда она маленькой

своей ручонкой кидала последнюю горсточку земли

на прах любимого ею человека.

Сам не понимаю, как не попал я в эту историю, быв

так близок со всеми этими лицами и вращаясь посто­

янно в их кругу, и объясняю это разве только тем, что

не был знаком с домом Верзилиных и ничего не знал

о ссоре Мартынова с Лермонтовым. Глебов и Василь­

чиков долго содержались под арестом, потом прогу­

ливались на водах в сопровождении часового, а впослед­

ствии Глебов был обходим чинами, служа адъютантом

князя Воронцова, а Васильчиков не получил награды,

к которой был представлен сенатором Ганом, с которым

тогда находился на ревизии на Кавказе. Полагаю, что

такая милостивая расправа с секундантами была след­

ствием как ходатайства высокопоставленных лиц, так

и некоторого нерасположения самого государя к Лер­

монтову, хотя я и далек от веры в те слова, которые

будто бы вырвались у императора при известии о его

кончине: «Собаке — собачья смерть» 22.

О происшествии этом много писали, но проверить

его окончательно и вполне достоверно весьма трудно,

так как многие свидетели и участники его покончили

свое земное существование, а скоро не останется уже

никого в живых. Трубецкой, Монго-Столыпин, Глебов,

Дмитревский мирно покоятся, кто во Флоренции (Сто­

лыпин), а кто у нас на Руси. Мартынов молчит, а Василь­

чиков рассказывает в «Русском архиве» 1872 года

о происшествии так, как оно сложилось людскою

молвою.

С. H. КАРАМЗИНА

ИЗ ПИСЕМ К Е. Н. МЕЩЕРСКОЙ

Царское Село, среда утром, 7 сентября< 1838 г.>

...Чтобы спуститься с облаков на землю и вернуть

тебя в колею нашей веселой, многолюдной жизни

в Царском Селе, я устремляюсь прямо в Китай1,

в середину Ротонды2, и приглашаю тебя войти туда

вместе со мной в пятницу в 9 часов вечера, чтобы

присутствовать при появлении там Лиз 3 и послушать

лестный шепот одобрения, которым ее встретили: очень

она была хороша... <...>

Вот что, мне кажется, более всего заинтересовало

бы тебя в Ротонде. Впрочем, она довольно плохо была

освещена; великий князь 4, который был туда приглашен

(и провел там час, шушукаясь и смеясь, как обычно,

с моей тетушкой Вяземской) 5, сказал, что здесь можно

играть в жмурки, не завязывая глаз. В Ротонде собра­

лись все Царское Село и весь Павловск, так что

общество нельзя было назвать избранным, но там ока­

зался достаточно обширный круг знакомых, чтобы

не скучать и не затеряться среди неизвестных, как

в Павловске. <...>

Я забыла рассказать тебе о Надин Вяземской... 6

<...> Она и Лиз веселились вовсю. Нашими семейными

танцорами были Александр Голицын, Абамелек, Герз-

дорф, Столыпин, Никита Трубецкой, Озеров, Левиц­

кий, Золотницкий; кроме того, я вальсировала с Лер­

монтовым (с которым мы познакомились; маменька

пригласила его к нам, он очень мил, совершенный

двойникХомякова 7 и лицом и разговором) и с кн.

Александром Трубецким — в память прошлого, а ма­

зурку я танцевала с Коленькой Бутурлиным 8, расска­

завшим мне кучу разных историй и сплетен обо всех,

277

и в том числе о нашей бедной м-м Багреевой: 9 он

настоятельно мне советовал не сближатьсяс ней из

соображений нравственности.Бедная женщина! <...>

<В субботу>) вечером у нас были Пашковы 10, мы

с ними готовимся к карусели11, на которой Пашков

предложил мне быть его дамой, в первой паре:значит,

мое несчастное падение с лошади не поколебало его

веры в мой талант.

В воскресенье я провела день, валяясьна диванах

и искушая тетушку последовать моему примеру. Вече­

ром приехала м-м Клюпфель и позабавила нас своим

враньем: будто в «карусели» она поедет первой, в паре

с Пашковым.«Как же т а к , — говорит ей м а м е н ь к а , —

ведь вчера он пригласил Софи!» Я, увидев ее смущение,

поспешила сказать: «Должно быть, он забыл!» — и тут

она сновапопадает впросак: «Если у меня есть сопер­

ница, я его у с т у п а ю , — и потом он хотел <нрзб.>, чтобы

я ехала не с ним, на меня притязает командир гвардии

Кнорринг». Вообрази <нрзб.>, просил Лизбыть его

дамой: всеобщий хохот! Бедная женщина пришла

в полное замешательство и не нашла ничего лучшего

как удалиться... <...>

Поэтому на следующий день, на именинах Лиз,

бедная лгунишка уже не посмела показаться на глаза

свидетелям, столь ею смущенным. У нас была куча

гостей, все Царское и Павловск: Хрущевы, оба графа

Шуваловы, которых м-м Багреева представила ма­

меньке, Лермонтов, Столыпин, Абамелек, Левицкий и

Золотницкий. Танцевали, но под любительскую музыку:

танцы не удались! Зато было много пирожных, тарти­

нок и мороженое!

Вчера утром у нас была первая репетиция карусели,

и Тери 12 вызвала всеобщее восхищение...

Царское Село, вторник, 27 сентября< 1838 г.>

Наконец-то, моя любимая Катрин, все успешно

завершилось, и я обращаю к тебе свои мысли, свободные

от забот, и свое сердце, полное любви к твоему нежному

образу.

В четверг, вблагословенный день твоего рождения,

у нас была последняя репетиция «карусели»; она прош­

ла на редкость хорошо (с моей лошадью во главе).

<...>Но вообрази, что мы узнали в это утро: наш

главный актерв обеих пьесах, г. Лермонтов, посажен

под арест на пятнадцать суток его высочеством великим

278

князем из-за слишком короткой сабли 13, с которой он

явился на парад. При этом известии нас всех охватила

великая растерянность, но дело кончилось тем, что

Вольдемар 14 великодушно взял на себя роль Бурдениля

в «Двух семействах», а Левицкий — с отвращением

и чуть ли не с ужасом— роль Джонатав «Карантине» 15,

уверяя нас, что он провалит пьесу из-за своей отврати­

тельной игры и робости. И в самом деле, после обеда

(обедали все участники труппы,и мы выпили за твое

драгоценное здоровье) мы провели репетицию, привед­

шую всех в уныние.Но, уповая на талант Андре 16,

на мой собственный (скромно говоря), на красивое

личико Лизы и на неотразимую забавность крошки

Абамелека, мы все-таки решили дать спектакль. M-ль

Полин Бартенева 17 аккомпанировала куплетам воде­

виля более с охотой, чем с талантом, но зато Андре

в очаровательной манере спел тринадцатькуплетов,

и это искупило все.

<...> В пятницу утром нам пришли доложить, что

у нас в кухне вот-вот может вспыхнуть пожар, и нам

пришлось обедать в гостях, у милых Баратынских,

к которым из города приехал князь Козловский, чтобы

присутствовать на нашей «карусели». <...> В восемь

часов мы <с Лизой> отправились в манеж. Сердце мое

сильно билось: я очень боялась за свою лошадь при

ярком освещении,хотя и позаботилась об этом, объ­

езжая ее целых два часа утром, чтобы умерить ее

горячность.

Там было, я думаю, около двухсотзрителей, которым

отвели места за барьером. Манеж был очень красиво

освещен, гремела музыка, гусары были в своих красных

мундирах; все имело радостный и праздничный вид.

Я вскочила на лошадь, вверив себя богу, и он меня

не оставил. Тери достойно провела «карусель», и Паш­

ков был очень доволен тем, как я ему помогала. Сам

он верхом выглядит очаровательно,и лошадь у него

была прекрасная, и у всех гусаров тоже! Мы удивительно

точно выполнили ужасно трудные фигуры — такие, как

«восьмерка», «мельница», «цепь». Временами, когда мы

все галопировали, огни мерцали, будто вот-вот погаснут,

и в этом полумраке мы казались какими-то т е н я м и , —

и вдруг свечи вспыхивали вновь, и вся эта движущаяся

картина ярко освещалась. Все говорят, что было очень

красиво. (Поскольку бедного Лермонтова не было,

кавалером у Лиз был другой гусар, некий г. Реми 18.)

279

Когда все трудные фигуры были закончены и нам

оставалось исполнить только экосез и котильон,

устроили общий перерыв.Дамы остались на лошадях,

кавалеры же спешились и поднесли своим дамам чай

и пирожные, зрителей тоже ими обносили. Затем

к одиннадцатичасам вечера мы закончили «карусель»,

после чего еще до двух часовночи у нас дома была

репетиция «Карантина». <...>

Все воскресное утро (признаться, мы пропустили

даже обедню) ушло на репетиции. Обедали мы у Паш­

ковых... В семь часов вечера мы были дома, гостиная

наверху уже была полна гостей, которых маменька

принимала однас очаровательной обходительностью.

Были Пашковы, Баратынские, Шевичи 19, фрейлины

Бартеневы 20, Бороздин 21 и Трюке, Лили Захаржевская,

приехавшая из города, чтобы посмотреть наш спектакль,

всеБалабины 22, г. Ланской, Клюпфели 23, Толстые 24,

Мердеры, м-м Варези,Хрущевы, Реми, Тиран, Огаре­

вы 25, Зыбин 26, Золотницкий, Шувалов, нашЗахаржев-

ский 27 и м-м Б а г р е е в а , — вот, кажется, и все; в общем,

человек сорок.

Наконец нам сообщают, что все собрались. Занавес

поднимается, сердце мое бьется от страха за успех

спектакля. Первые сцены между Андре и Александри-

ной Трубецкой 28 проходят чудесно; последняя в белой

муслиновой тунике с локонами по-английски вызывала

восхищение своим изяществом и искренностью, непри­

нужденностью и тонкой очаровательной игрой. Затем

на сцене в платье из светло-голубого и кораллового

шелка появляюсь я в очень милой и очень забавной роли

ревнивой жены.Все смеялись, и, к несчастью, я тоже

дважды засмеялась, потому что публика падала от

с м е х а , — а ведь искреннийсмех (он был и в самом деле

искренним) так заразителен! Вольдемар играл моего

мужа, Дюпона, с огромными бакенбардами,изрядно

его старившими; свою роль он сыграл очень весело

и очень смешно. Лиз играла молоденькую вдовушку—

ту самую, что сеет раздор в обоих семействах. Она была

очень хороша в платье из органди, вышитом букетами,

с белой розой и кружевной наколкой на голове (этот

очень изящный головной убор ей дала м-м Пашкова) ;

она играла тонко и уверенно. Надин в белом закрытом

платье, в темном переднике и в маленьком чепчике

с розами играла торговкуподержанными вещами. Андре

играл восхитительно и как всегда был обворожителен!

280

Уходя со сцены, я из-за кулис, украдкой рассматри­

вала зрителей; „физиономии у всех были внимательные,

оживленные и смеющиеся, а когда закончились все три

акта, зрители, все еще продолжая смеяться, восклицали:

«Уже?!»Затем все снова поднялись в большую гостиную

выпить чаю. Его сервировала на длинном столе Фиона 29,

которую мы весьма изящнонарядили ради такого

случая. За это времямы переоделись, так что никто

не томился в ожидании.

В «Карантине» Левицкий приятно нас поразил: он

был очарователен. Подстегиваемый лихорадочным

страхом, он играл, словно в бреду,и дурачился à la

Поль Мине 30, которого напоминал дородностью, па­

риком с зачесанными на лоб прядями (этот парик при­

давал ему чрезвычайно глупый вид) и, наконец, своим

костюмом женихас криво приколотым букетом. Все

хохотали над ним и над маленьким Абамелеком, восхи­

тительным в роли доктора,распевавшим во все горло

с истинно комической непринужденностью. Андре

в роли Габриеля был весел, трогателен, остроумен,

влюблен, а пел так, что, право, не будь я его сестрой,

я бы просто влюбилась.

Что до меня, я была в костюме невесты:белое

платье, кружевная фата с белой розой поверх локонов,

падающих на плечи. Во время длинной сцены между

мной и Андре зрители то и дело повторяли: «Хорошо,

очень хорошо, очаровательно, — и, мне кажется, они

были искренни.Виктор Балабин сказал мне, что он

желал бы, чтобы этот «Карантин» длился сорок дней.

Я доверяю больше лицам, нежели словам, и уверяю

тебя, у всех они были весьма оживленными.

После спектакля все снова поднялись в гостиную,

где ели мороженое, станцевали два экосеза, и к двум

часам ночи все разъехались...

Петербург, четверг, 13 октября< 1838 г.> , полночь

...Во вторник утром за нами заехала м-м Пашкова,

повезла нас к себе завтракать, а затем проводила до

железной дороги. Мы совершили очень приятное путе­

шествие с Абамелеком и бедным Лермонтовым, осво­

божденным наконец-то из-под 21-дневногоареста,

которым его заставили искупить свою маленькуюсаблю:

вот что значит слишком рано стать знаменитым!.. 31

281

Петербург, пятница, 21 октября< 1838 г.>

...Мы продолжаем вести наш обычный скромный

образ жизни: по утрам — визиты (я больше не спорю

из-за них с маменькой, лишь бы вечера оставались

свободными); вечерами в наших красивых комнатах

у горящего камина я чувствую себя совсем счастливой,

особенно когда приходит охота читать или работать...

<...> По-прежнему к десяти часам приезжают гости, но

их немного. Впрочем, в это воскресенье было человек

десять: Шевичи, Озеровы, Путята, Одоевская 32, Левиц­

кий, Лермонтов, Серж Баратынский и Веневитинов...

Петербург, пятница, 4 ноября< 1838 г.>

...Итак, постараюсь пока вспомнить, что мы делали

на этой неделе. В субботу мы получили большое удо­

вольствие — слушали Лермонтова (он у нас обедал),

который читал свою поэму «Демон» 33. Ты скажешь, что

название избитое, но сюжет, однако, новый,он полон

свежести и прекрасной поэзии. Поистине блестящая

звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом

литературном небосклоне. <...>

Вчера, в четверг, провела у нас вечер Сашенька

Смирнова 34 вместе с Лермонтовым и нашим милым

Абамелеком. Какая она веселая и как похорошела!..

Царское Село, понедельник утром, 26 июня

< 1839 г.>

...В субботу утром вся колония прекрасных дам

Царского совершила поездку в Петергоф, а мои братья

приехали из лагеря, чтобы провести эти два дня с нами...

В десять часов вечера мы сидели за чайным столом

с Валуевыми 35, м-м Клюпфель, Лермонтовым и Реп­

ниным 36, как вдруг, ужасно некстати,появляется

верный Амос,прибывший курьером из лагеря с при­

казом братьям явиться в Петергоф на завтрашний бал

«в чулках и башмаках». <...>

Вчера, в понедельник(ибо я пишу тебе уже во втор­

ник), был дивный день. М-м Смирнова вернулась из

Петергофа (менее осчастливленная, чем давеча, потому

что на сей раз ей пришлось ожидать в толпе,затеряв­

шись среди множества слишком интересных «особ»,

но не менее пикантная в своих многочисленных вуалях);

она видела дорогого Жуковского 37, который чувствует

себя великолепно и первыми словами которого были:

«Ну, что Карамзины? Катерина Андреевна все спорит?»

282

Ты же помнишь — это была его излюбленная тема.

Маменька нашла, что подобные воспоминания, после

восемнадцатимесячного отсутствия, не слишком любез­

ны.Что до меня, то мне это даже нравится, потому

что эти слова характеризуют Жуковского и его

логику. <...>

За чаем у нас были Смирновы 38, Валуевы, гр. Шува­

лов, Репнин и Лермонтов. С последним у меня в конце

вечера случилась неприятность;я должна рассказать

тебе об этом, чтобы облегчить свою совесть. Я давно уже

дала ему свой альбом,чтобы он в него написал. Вчера

он мне объявляет, «что когда все разойдутся, я что-то

прочту и скажу ему доброе слово».Я догадываюсь,

что речь идет о моем а л ь б о м е , — и в самом деле, когда

все разъехались, он мне его вручает с просьбой прочесть

вслух и, если стихи мне не понравятся, порвать их,

и он тогда напишет мне другие.Он не мог бы угадать

вернее! Эти стихи, слабые и попросту скверные, на­

писанные на последнейстранице, были ужасающе

банальны: «он-де не осмеливается писать там, где оста­

вили свои имена столько знаменитых людей, с боль­

шинством из которых он незнаком; что среди них он

чувствует себя, как неловкий дебютант, который входит

в гостиную, где оказывается не в курсе идей и разгово­

ров, но он улыбается шуткам, делая вид, что понимает

их, и, наконец, смущенный и сбитый с толку, с грустью

забивается в укромный уголок», —и это все. «Ну,

как?» — «В самом деле, это мне не нравится: очень

зауряднои стихи посредственные». — «Порвите их».

Я не заставила просить себя дважды, вырвала листок

и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он

их подобрал и сжег над свечой, очень сильно покраснев

при этом и улыбаясь, признаться, весьма принужденно.

Маменька сказала мне, что я сошла с ума, что это

глупый и дерзкий поступок, словом, она действовала

столь успешно, что довела меня до слез и в то же время

заставила раскаяться, хотя я и утверждала (и это чистая

правда), что не могла бы дать более веского доказатель­

ства моей дружбы и уваженияк поэту и человеку. Он

тоже сказал, что благодарен мне, что я верно сужу

о нем, раз считаю, что он выше ребяческого тщеславия.

Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать

что-нибудь другое, так как теперь задета его честь.

Наконец он ушел довольно смущенный, оставив меня

очень расстроенной. Мне не терпится снова его увидеть,

283

чтобы рассеять это неприятное впечатление, и я на­

деюсь сегодня вечером вместе с ним и Вольдемаром

совершить прогулку верхом...

Царское Село, среда утром, 5 июля< 1839 г.>

...В пятницу мы совершили большую прогулку

верхом, а вечером у нас снова собрались все наши за­

всегдатаи, в том числе и Лермонтов, который, кажется,

совсем не сердится на меня за мою неслыханную

дерзость по отношению к нему как к поэту. <...>

Царское Село, понедельник утром, 24 июля

< 1839 г.>

...<В четверг> мы ездили с Беннигсеном 39 и брать­

ями в Павловск, где было большое празднество;

московские купцы давали обед в честь петербургских;

обед обошелся в 15тысяч рублей; можешь представить

себе весь этот шум, голоса и лица, разгоряченные вином,

дым сигар и запах шампанского, толпу, запрудившую

аллеи, всех этих разряженных прекрасных дам купе­

ческого звания, песельников Жукова 40, оглашавших

воздух своими немного дикими песнями, и среди всего

этого нас, царскосельчан, державшихся маленькой

кучкой, которые то бродили, то сидели, слушая музыку,

смеялись, болтали, зевали по сторонам <нрзб.> на

пеструю незнакомую толпу — и так до одиннадцати

часов вечера, после чего мы вернулись домой и пили

чай с Валуевыми, Репниным и Лермонтовым; лишь

в третьем часуэти господа нас покинули, а братья

отправились обратно в лагерь. <...>

В субботу у нас за обедом собралось много гостей.

<...> Были Валуевы, Вяземский, Лермонтов и Вигель.

Из-за последнего все и собрались; он должен был

читать нам свои мемуары (братья тоже приехали из

лагеря). С половины седьмого до десятимы были так

захвачены чтением Вигеля, что не заметили, как проле­

тело время. Даже Вяземский, который отнюдь не отно­

сится к числу его друзей, был очарован. Это остроумно,

смешно, интересно, порою глубоко и написано в стиле,

исполненном изящества, легкости и силы, сообразно

сюжету, который он трактует; различные портреты

набросаны рукой мастера, и там есть персонажи

настолько забавные, настолько живые, что кажется,

будто ты жил вместе с ними, и если бы однажды увидел

их, то пошел бы им навстречу, улыбаясь, как старым

284

знакомым. Итак, в десятьчасов «заседание» было

закрыто, и мы отправились в Павловск к м-м Шевич,

у которой были именины. <...>

В воскресенье двенадцатичасовым поездом я со

своей горничной поехала в Петербург навестить бедную

графиню Беннигсен. <...> В пятьчасов я была уже дома;

там я застала Валуевых, Вяземского и г. Поля Муха-

нова.<...>

Вечером мы все отправились в Павловский воксал.

Странно было снова ехать в коляске, сидя напротив

Муханова — the same, but how different *. Я все время

с трудом подавляла сильное желание засмеяться. Он

потом еще пил у нас чай вместе с Валуевыми, Вязем­

ским, Лермонтовым, Репниным и Виктором Балабиным

и уехал ночным двенадцатичасовым поездом, пообещав

приехать на этой неделе, которую он еще пробудет

в Петербурге, где рассчитывает этой зимой поступить

на службу...

Царское Село, вторник утром, 1 августа

< 1839 г.>

...Господин Вигель давеча сказал мне: «Не иначе как

вы владеете неким притягательным талисманом;из всех

знакомых мне женщин вас любят больше всех — а меж­

ду тем вы многих обижали, одних по необдуманности,

других по небрежности. Я не нахожу даже, чтобы вы

когда-либо особенно старались быть любезной. И что

же? Вам все это прощают; у вас такой взгляд и такая

улыбка, перед которыми отступают антипатия и не­

доброжелательство, в вас есть что-то милое и привле­

кающее всех». Не правда ли, очень любезно и очень

лестно, если это в самом деле так? Хотя, бог знает,

почему, я говорю «очень лестно»!Быть любимой всеми

означает в сущностине быть по-настоящемулюбимой

никем! Но я никогда не смотрю в сущностьвещей. Лишь

бы меня устраивала видимость. И еще есть книги,эти

добрые и дорогие спутники, которые <нрзб.> любить

бескорыстно (это тот прекрасный идеал,к которому

я стремлюсь в своей системе взглядов на человечество,

но которого я еще не д о с т и г л а ) , — а прогулки, а моя

лошадь! Как глупы люди, которые находят время

скучать в жизни! Извини мне, дорогая Катрин, это

длинное, философическое и капельку эгоистическое

рассуждение! Вернемся к повествованию. <...>

* то же самое, но какое различие ( англ.) .

285

В пятницу у нас были Катрин Спафарьева 41 со

своей племянницей, красавицей м-ль Траверсе, и Ми­

шель Рябинин, более толстый и веселый, чем когда-либо.

Их мы тоже заставили совершить неплохую прогулку,

только не утром, а вечером, который был поистине

жарким, потому что за полчаса,минута в минуту, мы

пробежали(в полном смысле слова) через парк и сад

от арсенала до железной дороги, по которой дамы

должны были отправиться в Павловск, куда мы их

и проводили. В воксале мы съели много мороженого

и выпили множество стаканов холодной воды, чтобы

умерить наш внутренний жар, и в десятьчасов опять

по железной дороге вернулись домой с Вольдемаром,

Рябининым, Тираном и Золотницким. У нас мы застали

Полуектовых, Баратынских, Вяземского и Валуевых;

он (я разумею: Валуев) и Поль приезжали попрощаться

с нами, на следующий день они отплывали пароходом

в Гамбург и Нордерней, где Поль останется вместе

с моей тетушкой на морских купаньях. Я забыла упо­

мянуть Лермонтова, который назавтра ездил провожать

этих господ на пароходе и потом нам рассказывал, что

во время переезда несчастного Поля успело вырвать

уже четыре раза. Мари проявляет героическое му­

жество: она не плакала до самого их отъезда. С ней

оставили обеих девиц Полуектовых, чтобы те утешали

ее и скрашивали ее одиночество. В субботу я каталась

верхом с ней, Вольдемаром, Репниным, Виктором Бала-

биным и Икскюлем 42. <...>

Вечером у нас были Аннет Оленина 43 со своим

батюшкой 44, Мари, Балабин, Репнин и Лермонтов;

все они являли собой общество очень веселое, очень

говорливое и очень занимательное. <...>

Во вторник я обедала в Павловске у кн. Щербатовой-

Штерич. Ты меня спросишь: по какому случаю? Поня­

тия не имею. Но я никак не могла отказаться, потому

что она настоятельнопросила меня об этом и сама

за мной приехала. Там были ее престарелая бабушка

с седыми волосами и румяными щеками, Антуанетт

Блудова 45, Аннет Оленина и Лермонтов (можешь себе

вообразить смех, любезности, шушуканье и всякое

кокетничание — живые цветы, которыми украшали

волосы друг у друга, словом, the whole array * оболь­

щения, что мешает этим дамам быть приятными, какими

* все средства ( англ.) .

286

они могли бы быть, веди они себя проще и естественнее,

ведь они более умны и образованны, чем большинство

петербургских дам). Они были очень увлечены разгово­

рами о вечере, который давала в тот же день Аннет Оле­

нина и который назывался «вечером шалуний»;каждая

из них должна была изображать на нем один из москов­

ских колоколов;что же до мужчин, то туда допускались

только мужья( а они не мужчины,говорили дамы),

вроде г. Ковалькова, г. Донаурова 46 и т. п.

Я услышала, как кн. Щербатова спросила у Аннет:

«Вы не приглашаете м-ль Софи?» — и та ей ответила:

«Нет, Софи было бы скучно, она любит побеседовать,

а мы будем только смеяться и дурачиться друг с другом;

будем беситься». При этом ужасномслове я, разумеется,

сделала вид, будто ничего не слышу. Лермонтов был

поражен моим серьезнымвыражением лица и степен­

ным поведением, так что мне совестно стало, и я в конце

концов принялась шутить и любезничать вместе со все­

ми, и даже смеялась от всей души, и даже бегала

взапуски с Аннет Олениной.

Мы прогулялись всей компанией, дойдя до воксала,

а в девять часов кн. Щербатова снова в коляске отвезла

меня в Царское Село. Она такая добрая, что я больше

не хочу считать ее глупой. За чаем у нас были Мари

Валуева со своими обеими спутницами, дядюшка

Вяземский, Репнин и Лермонтов, чье присутствие всегда

приятно и всех одушевляет. Антуанетт Блудова сказала

мне, что ее отец очень ценитЛермонтова и почитает

единственным из наших молодых писателей, чей талант

постепенно созревает,подобно богатой жатве, взра­

щиваемой на плодоносной почве,ибо находит в нем

живые источникиталанта — душу и мысль!

Дождь перестал идти. Как мне хотелось бы, чтобы

небо прояснилось: ведь именно с Лермонтовым,Репни­

ным, Лиз и Катрин Полуектовой мы собираемся совер­

шить верховую прогулку сегодня вечером. Шла было

речь даже о прогулке на мельницу,которую знает

Пьер 47; вместе с нами должны были поехать в коляске

м-м Шевич с маменькой, кн. Трубецкая и Ливен; но

«Будем справедливы»очень взволнована из-за падения

с лошади, случившегося с ее братом, графом Бенкендор­

фом, на маневрах. Я надеюсь, он отделается тем, что

немного похромает...

287

Царское Село, вторник утром, 8 августа< 1839 г.>

...В четвергцелый день у нас была м-ль Плюскова,

которая приехала провести неделю в «Китае». Она

обедала у нас, а потом мы повели ее в Павловский вок-

сал, где я очень приятно провела два часа, гуляя

и болтая с Шевичами, Озеровыми, Репниным и Лермон­

товым. М-ль Плюскова непременно желала познако­

миться с последним, повторяя мне раз десятьпо своей

привычке: «Ведь это ерой! Мне так жаль, что я не зна­

кома с вашим ероем»(ты ведь знаешь, она не произно­

сит начальную букву). И снова: «Ах, это поэт, это ерой!

Вы должны бы мне представить вашего ероя».Я вынуж­

дена была это сделать, но при этом, опасаясь какой-

нибудь выходки с его с т о р о н ы , — ведь я еще прежде

грозила ему этим знакомством, а он ответил мне гри­

масой, —я вдруг краснею как маков цвет, в то время

как она расточает ему комплименты по поводу его

стихов. Он раскланивается перед ней и восклицает,

глядя на меня: «Софья Николаевна, отчего вы так

покраснели? Мне надобно краснеть, а не вам». И как

объяснишь это смущение м-ль Плюсковой, увидевшей

в нем новое доказательство моей страсти к не слишком

скромному «ерою»,который этим забавлялся? <...>

В субботу целый день лил дождь как из ведра, мы

не могли даже двинуться из дома. У нас обедала

м-ль Плюскова, а вечером были Лермонтов, Мари,

Баратынские, Вяземский и Репнин. В воскресенье

я узнала от м-ль Плюсковой, что г. Шарль де Бурмон

собирается посетить Царское Село с генералом Чев-

киным; еще две недели назад из газет я узнала о его

приезде в Петербург и тщетно пыталась найти средство

снестись с ним; я поручила м-ль Плюсковой, которая

должна с ним обедать, сообщить ему, что мы здесь и что

маменька будет рада принять его у себя; я была уверена,

что это доставит ему удовольствие.

Во вторник утром мне пришлось прервать свое

письмо (чтобы хорошенько понять, что рассказываю я

уже о том, что было,а не о том, что будет, тебе надобно

знать, что пишу я это в среду, в час пополуночи; и это

единственно моя вина,так что не вздумай жалеть меня).

Итак, мне пришлось прервать письмо, так как приходило

несколько человек прощаться с нами перед отъездом:

Баратынский — в Бородино, Натали Озерова — в Мос­

кву, а м-ль Плюскова — в Петербург. Последняя стала

громко выражать свое удовольствие при виде входящего

288

г. де Бурмона,который ей очень нравится и которого,

благодаря ей, я вновь увидела. <...>

Бурмон обедал у нас с Мари; к моему великому

удовольствию, обед был превосходный;затем мы долго

беседовали, и Андре, против своего обыкновения, был

любезен с Бурмоном, который ему тоже понравился.

В семьчасов мы поехали кататься верхом: он, Лермон­

тов, Лиз и я. Бурмон был очарован Павловском, он

уверял, что здесь намного красивее, чем в окрестностях

Рима, а прогулка со мной более приятна,потому что

я стала весьма благоразумнойи уже не внушаю ему

ужаса. Еще бы! Я предпочитала беседовать с ним,

нежели скакать во весь опор, и я даже боялась за Лиз,

которая ехала на Тери в сопровождении этого безумца

Лермонтова, сидевшего на лошади по-гусарски и все

время горячившего лошадь Лиз. Мы с ней вернулись

к десятичасам; за чаем у нас было большое общество:

Герздорф с женой, Жорж Шевич с женой, Тиран,

Золотницкий, Лермонтов, Репнин и Мари. Г. Бурмон

сидел за столом между нею и мной...

Царское Село, четверг, 8 часов утра, 17 августа

< 1839 г.>

...Полетика <...>провел у нас три дня <нрзб.> в обще­

стве моих братьев, в комнатках на их половине; очень

забавно было видеть, как он прибыл к нам со своим

дормезом, своими дорожными сундуками и двумя слу­

гами; впрочем, мы совсем не стесняем его свободы

и видели его только за завтраком, обедом и ужином

<...>. Приехал он в пятницу, и в этот же день, после

обеда, в нашей гостиной неожиданно появился г. Тур­

генев; он нисколько не изменился: все такой же любез­

ный по-своему, неожиданный и оригинальный. Вечером

он пил у нас чай с Вяземским и Мари Валуевой; Поле­

тика в десятьчасов уже отправился спать.

В субботу была прекраснейшая погода, и мы вос­

пользовались этим и совершили вечернюю прогулку

верхом по новой очаровательной дороге через парк,

которую проложили в Павловск; на прогулку ездили

мы с Лиз, м-ль Штерич, Андре, Репнин, ВикторБалабин

и Золотницкий. <...> А кончилось все ужасной грозой...

<...> Нам пришлось переодеться с ног до головы.

Вернувшись в гостиную, мы застали там множество

гостей: г. Вигеля и его протеже, маленького г. Демидова

из гусаров, кн. Щербатову, Антуанетт Блудову и ее

10 Лермонтов в восп. совр.

289

батюшку, Мари Валуеву, Лермонтова, Левицкого, Реп­

нина и Виктора Балабина, Вяземского и Полетику.

В воскресенье сюда прибыл двор; прощай сельская

свобода! <...>

В понедельник мы устроили прогулку верхом

с Репниным и Балабиными, а вечером у нас были Мари,

Лермонтов и наши кавалеры. Во вторник у нас обедала

Аннет Оленина с твоим деверем Базилем... Вечером

у нас была куча народу: Балабины и Репнин, все

Тираны, Абамелек, Лермонтов, Вяземский, Тургенев,

дамыПашковы, Баратынский, Бартенев и Б о р о з д и н , —

и Александр вернулся с полей!..

H. M. СМИРНОВ

ИЗ ПАМЯТНЫХ ЗАМЕТОК

Перехожу теперь к Лермонтову. Его в первый раз

узнали по стихам, которые он написал о Пушкине.

В них нападает он на аристократию за малое участие,

ею принятое в смерти незабвенного нашего поэта. За

эти стихи он был переведен в армию из л.-гв. Гусарского

полка; 1 но через два года возвращен. По приезде

в Петербург он стал ездить в большой круг и, получив

известность, был везде принят очень хорошо. Через

несколько времени он влюбился во вдову княгиню

Щербатову, урожденную Штерич, за которою волочился

сын французского посла барона Баранта. Соперни­

чество в любви и сплетни поссорили Лермонтова с Ба-

рантом 2. Они дрались; последний выстрелил и не

попал, а другой выстрелил на воздух. Сия история оста­

лась долго скрытою от начальства; но болтовня самого

Лермонтова разгласила ее, и он был посажен под арест.

Впрочем, не было бы никаких других дурных послед­

ствий для нашего поэта, ибо все его оправдывали, если б

он не потребовал новой сатисфакции от Баранта 3 по

случаю новых сплетней. Узнав об этом, военное

начальство сослало его в армию на Кавказ, откуда

он приезжал в Петербург только однажды и где он

нашел смерть от пули не в сраженье, а на новом

поединке. На теплых водах Пятигорска он встретил

старого товарища юнкерской школы, бывшего в кавалер­

гардах, Мартынова. По старой школьной привычке

он стал над ним трунить и прозвал его le chevalier

du poignard *, потому что Мартынов носил черкесскую

одежду с огромным кинжалом. Однажды вечером у г-жи

* рыцарь с кинжалом ( фр.).

291

Верзилиной шутки надоели Мартынову, и по выходе

из общества он просил Лермонтова их прекратить.

Сия просьба была принята дурно, и на другой день

в 6 часов вечера они дрались за горою Бештау. Князь

Васильчиков был секундантом Лермонтова, а Глебов

Мартынова 4. Сей последний выстрелил, и противник

его упал мертвым.

Так не стало нашего юного поэта, заменившего

Пушкина. Об его таланте нечего говорить: его творения

всегда останутся живыми. Другими же качествами

он был несравненно ниже Пушкина; он не имел начи­

танности Пушкина, ни резкого проницательного его

ума, ни его глубокого взгляда, ни чувствительной,

всеобъемлющей души его. Его характер не был еще

совершенно сформирован, и, беспрестанно увлеченный

обществом молодых людей, он характером был моложе,

чем следовало по летам. Он еще любил шумную, раз­

гульную жизнь, волочиться за дамами, подраться на

саблях, заставить об себе говорить, подтрунить,

пошутить и жаждал более славы светской, остряка, чем

славы поэта. Эта молодость убила его. Все приятели

ожидали сего печального конца, ибо знали его страсть

насмехаться и его готовность отвечать за свои насмеш­

ки. Не взирая на то, его смерть поразила всех как

неожиданная новость. И в какую минуту он был похи­

щен! В то время, когда его талант начинал созревать.

Нет сомнения, что, если б он прожил еще несколько лет

и если б мог оставить службу и удалиться (как он

хотел) в деревню, он близко бы достиг высоты Пушкина.

A. H. СТРУГОВЩИКОВ

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О М. И. ГЛИНКЕ

В конце ноября 1840 г. 1, когда он <В. А. Соллогуб>

окончил свою «Аптекаршу», я встретился у него

с Лермонтовым и на вопрос его: не перевел ли я «Молит­

ву путника» Гете, я отвечал, что с первой половиной

сладил, а во второй недостает мне ее певучести и неуло­

вимого ритма. «А я, напротив, мог только вторую поло­

вину п е р е в е с т и , — сказал Л е р м о н т о в , — и тут же по

просьбе моей набросал мне на клочке бумаги свои

«Горные вершины».

Этот автограф, остающийся у меня и поныне 2,

я показал на другой день Глинке, прочитав ему и мои

обе половины.

293

О. H. СМИРНОВА

О СТИХОТВОРЕНИИ «А. О. СМИРНОВОЙ»

Он <Лермонтов> написал их тайком, потом признал­

ся в этом гр. Ростопчиной, которая передала эту тайну

А. О. Смирновой 1. Альбом лежал на столе в кабинете,

и Лермонтов их написал у А<лександры> О<сиповны>

на вечере 2. После этого он принес еще другой экземпляр

на листе и торжественно передал А<лександре> О<си­

повне>. Он очень робел перед ней в первый период

знакомства, но после 1838 г. он уже читал ей свои

стихи и перестал робеть.

А<лександра> О<сиповна> говорила всегда, что

Лермонтов вовсе недерзкий человек, его в этом обви­

няли, но что он свою природную застенчивость маски­

рует притворной дерзостью.

Его стихи «Молитва» посвящены княгине Щерба­

товой, рожд<енной> Штерич, впоследствии за Лутков-

ским (который был в родстве с Смирновой), они напи­

саны вот по какому случаю: кн<ягиня> Щербатова

его спросила (он за ней ухаживал), молится ли он

когда-нибудь? Он жаловался, что ему грустно, это было

при Смирновой. Он отвечал, что забыл все молитвы.

Смирнова сказала ему: «Какой вздор, а молитва

успокоит вашу грусть, Лерма». (Его так звали все его

близкие знакомые, братья Смирновой были очень с ним

хороши, А<лександр> Ив<анович> Арнольди, служив­

ший с ним в гусарах, и А. О. Россет 3, который часто

сидел с ним под арестом (он был улан) на Адмиралтей­

ской гауптвахте; когда они сидели под арестом, они

сочиняли вместе челобитниА<лександре> О<сиповне>,

которая просила за них прощенье у в<еликого> к<нязя>

Михаила Павловича, который очень благоволил и Рос-

сету, и Лермонтову вообще.)

294

«Неужели вы забыли все м о л и т в ы , — спросила

кн<ягиня> Щ е р б а т о в а , — не может быть!

А<лександра> О<сиповна> сказала княгине: «На­

учите его читать хоть Богородицу».

Кн<ягиня> Щербатова тут же прочла Лермонтову

Богородицу.

К концу вечера он написал стихи, всем известную

«Молитву», и показал Смирновой, она сказала ему, что

стихи дивнохороши и что следует их переписать

и поднести княгине (она была тогда уже вдовой).

И. С. ТУРГЕНЕВ

ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ И ЖИТЕЙСКИХ

ВОСПОМИНАНИЙ»

Лермонтова я тоже видел всего два раза: в доме

одной знатной петербургской дамы, княгини Ш<ахов-

ск>ой 1, и несколько дней спустя на маскараде в Бла­

городном собрании, под новый 1840 год. У княгини

Шаховской я, весьма редкий и непривычный посетитель

светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я за­

бился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом.

Он поместился на низком табурете перед диваном,

на котором, одетая в черное платье, сидела одна из

тогдашних столичных красавиц — белокурая графиня

М<усина>-П<ушкина> — рано погибшее, действитель­

но прелестное создание 2. На Лермонтове был мундир

лейб-гвардии Гусарского полка; он не снял ни сабли,

ни перчаток и, сгорбившись и насупившись, угрюмо

посматривал на графиню. Она мало с ним разговаривала

и чаще обращалась к сидевшему рядом с ним графу

Ш<увалов>у, тоже гусару 3. В наружности Лермонтова

было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрач­

ной и недоброй силой, задумчивой презрительностью

и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших

и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно

не согласовался с выражением почти детски нежных

и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая,

кривоногая, с большой головой на сутулых широких

плечах, возбуждала ощущение неприятное; но прису­

щую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он

до некоторой степени изобразил самого себя в Печо­

рине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он

смеялся» и т. д. — действительно, применялись к нему.

Помнится, граф Шувалов и его собеседница внезапно

296

засмеялись чему-то, и смеялись долго; Лермонтов также

засмеялся, но в то же время с каким-то обидным уди­

влением оглядывал их обоих. Несмотря на это, мне все-

таки казалось, что и графа Шувалова он любил, как

товарища — и к графине питал чувство дружелюбное.

Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, на­

пустил на себя известного рода байроновский жанр,

с примесью других, еще худших капризов и чудачеств.

И дорого же он поплатился за них! Внутренно Лермон­

тов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной

сфере, куда его втолкнула судьба. На бале дворян­

ского собрания 4 ему не давали покоя, беспрестанно

приставали к нему, брали его за руки; одна маска сме­

нялась другою, а он почти не сходил с места и молча

слушал их писк, поочередно обращая на них свои су­

мрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил

на лице его прекрасное выражение поэтического твор­

чества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки... и т. д.

M. A. КОРФ

ИЗ ДНЕВНИКА

21 марта <1840 г.>. На днях был здесь дуэль, кончив­

шийся ничем, но примечательный по участникам. Не­

сколько лет тому назад молоденькая и хорошенькая

Штеричева 1, жившая круглою сиротою у своей бабки,

вышла замуж за молодого офицера кн. Щербатова, но

он спустя менее года умер, и молодая вдова осталась

одна с сыном, родившимся уже через несколько дней

после смерти отца. По прошествии траурного срока она

натурально стала являться в свете, и столько же нату­

рально, что нашлись тотчас и претенденты на ее руку

и просто молодые люди, за нею ухаживавшие. В числе

первых был гусарский офицер Л е р м о н т о в , — едва ли не

лучший из теперешних наших поэтов; в числе послед­

них — сын французского посла Баранта, недавно сюда

приехавший для определения в секретари здешней мис­

сии. Но этот ветреный француз вместе с тем приволачи-

вался за живущей здесь уже более года женою консула

нашего в Гамбурге Бахерахта — известною кокеткою

и даже, по общим с л у х а м , — femme galante *. В припад­

ке ревности она как-то успела поссорить Баранта с Лер­

монтовым, и дело кончилось вызовом.

Сперва дрались на шпагах, причем одно только

неловкое падение Баранта спасло жизнь Лермонтова;

потом стрелялись, и когда первый дал промах, то по­

следний выстрелил на воздух, чем все и кончилось.

Между тем все это было ведено в такой тайне, что не­

сколько недель оставалось сокрытым и от публики, и от

правительства, пока сам Лермонтов как-то проговорил­

ся, и дело дошло до государя. Теперь он под военным

* женщиной легкого поведения ( фр.) .

298

судом *, а Баранту (сыну), вероятно, придется возвра­

щаться восвояси. Щербатова уехала в Москву, а между

тем ее ребенок, остававшийся здесь у бабки, умер, что,

вероятно, охладит многих из претендентов на ее руку:

ибо у нее ничего нет и все состояние было мужнино,

перешедшее к сыну, со смертию которого возвращается

опять в род отца.

Странно, что лучшим нашим поэтам приходится

драться с французами: Дантес убил Пушкина, и Барант,

вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если б не

поскользнулся, нанося решительный удар, который

таким образом только оцарапал ему грудь.

* По приговору сего суда, смягченному государем, он был пе­

реведен в армию и отправлен за Кавказ. ( Примеч. М. А. Корфа.)

В. Г. БЕЛИНСКИЙ

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ И СТАТЕЙ

Н. В. СТАНКЕВИЧУ1

29 сентября— 8 октября 1839 г.

На Руси явилось новое могучее дарование — Лер­

монтов; вот одно из его стихотворений:

ТРИ ПАЛЬМЫ

(Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли

Три гордые пальмы высоко росли... и т. д.

Какая образность! — так все и видишь перед собою,

а увидев раз, никогда уж не забудешь! Дивная кар­

тина — так и блестит всею яркостию восточных красок!

Какая живописность, музыкальность, сила и крепость

в каждом стихе, отдельно взятом! Идя к Грановскому,

нарочно захватываю новый № «Отечественных запи­

сок», чтобы поделиться с ним наслаждением — и что

же? — он предупредил меня: «Какой чудак Лермонтов —

стихи гладкие, а в стихах черт знает что — вот хоть его

«Три пальмы» — что за дичь!» 2 Что на это было отве­

чать? Спорить — но я уже потерял охоту спорить, когда

нет точек соприкосновения с человеком. Я не спорил,

но, как майор Ковалев частному приставу, сказал Гра­

новскому, расставив руки: «Признаюсь, после таких

с вашей стороны поступков я ничего не нахожу» 3, —

и вышел вон. А между тем этот человек со слезами

восторга на глазах слушал «О царе Иване Васильевиче,

молодом опричнике и удалом купце Калашникове».

300

В. П. БОТКИНУ4

16— 21 апреля 1840 г.

Кстати: вышли повести Лермонтова 5. Дьявольский

талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так

и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь огра­

ниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь.

Недавно был я у него в заточении и в первый раз по­

разговаривал с ним от души. Глубокий и могучий дух!

Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий

и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет

русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! Я был

без памяти рад, когда он сказал мне, что Купер выше

Вальтер Скотта, что в его романах больше глубины

и больше художественной целости. Я давно так думал

и еще первого человека встретил, думающего так же.

Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит

«Онегина». Женщин ругает: одних за то, что <...>, дру­

гих за то, что не <...>. Пока для него женщины и <...> —

одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит

одних женщин и в жизни только их и видит. Взгляд

чисто онегинский. Печорин — это он сам, как есть.

Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рас­

судочном, охлажденном и озлобленном взгляде на

жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство

того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и ска­

зал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим

понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед

ним превосходстве. Каждое его слово — он сам, вся

его натура, во всей глубине и целости своей. Я с ним

р о б о к , — меня давят такие целостные, полные натуры,

я пред ними благоговею и смиряюсь в сознании своего

ничтожества 6. <...>

Он славно знает по-немецки и Гете почти всего

наизусть дует. Байрона режет тоже в подлиннике.

Кстати: дуэль его — просто вздор, Барант (салонный

Хлестаков) слегка царапнул его по руке, и царапина

давно уже зажила. Суд над ним кончен и пошел на

конфирмацию к царю. Вероятно, переведут молодца

в армию. В таком случае хочет проситься на Кавказ,

где приготовляется какая-то важная экспедиция против

черкес. Эта русская разудалая голова так и рвется на

нож. Большой свет ему надоел, давит его, тем более

что он любит его не для него самого, а для женщин.

<...> Ну, от света еще можно бы оторваться, а от жен-

301

щин — другое дело. Так он и рад, что этот случай отры­

вает его от Питера.

Что ты, Боткин, не скажешь мне ничего о его «Колы­

бельной казачьей песне». Ведь чудо!

* * *

17 марта 1842 г.

Стихотворение Лерм<онтова> «Договор» — чудо как

хорошо, и ты прав, говоря, что это глубочайшее стихо­

творение, до понимания которого не всякий дойдет; но

не такова ли же и большая часть стихотворений Лер­

монтова? Лермонтов далеко уступит Пушкину в худо­

жественности и виртуозности, в стихе музыкальном

и упруго-гибком; во всем этом он уступит даже Майкову

(в его антологических стихотворениях); но содержание,

добытое со дна глубочайшей и могущественнейшей на­

туры, исполинский взмах, демонский полет — с небом

гордая вражда7 — все это заставляет думать, что мы

лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию

шагнул бы дальше Пушкина. Надо удивляться детским

произведениям Лермонтова — его драме, «Боярину Ор-

ше» и т. п. (не говорю уже о «Демоне»): это не «Руслан

и Людмила», тут нет ни легкокрылого похмелья, ни слад­

кого безделья, ни лени золотой, ни вина и шалостей

а м у р а , — нет, это — сатанинская улыбка на жизнь, ис­

кривляющая младенческие еще уста, это «с небом гор­

дая вражда», это — презрение рока и предчувствие его

неизбежности. Все это детски, но страшно сильно и

взмашисто.Львиная натура! Страшный и могучий дух!

Знаешь ли, с чего мне вздумалось разглагольствовать

о Лермонтове? Я только вчера кончил переписывать его

«Демона», с двух списков, с большими р а з н и ц а м и , —

и еще более вник в это детское, незрелое и колоссальное

создание. Трудно найти в нем и четыре стиха сряду,

которых нельзя было бы окритиковать за неточность

в словах и выражениях, за натянутость в образах; с этой

стороны «Демон» должен уступить даже «Эдде» Бара­

тынского; но — боже мой! — что же перед ним все

антологические стихотворения Майкова или и самого

Анакреона, да еще в подлиннике? 8 Да, Боткин, глуп

я был с моею художественностию, из-за которой не

понимал, что такое содержание. Но об этом никогда

довольно не наговоришься. Обращаюсь к «Договору»:

эта пьеса напечатана не вполне; вот ее конец: 9

302

Так две волны несутся дружно

Случайной, вольною четой

В пустыне моря голубой:

Их гонит вместе ветер южный,

Но их разрознит где-нибудь

Утеса каменная грудь...

И, полны холодом привычным,

Они несут брегам различным,

Без сожаленья и любви,

Свой ропот сладостный и томный,

Свой бурный шум, свой блеск заемный

И ласки вечные свои...

Сравнение как будто натянутое; но в нем есть что-то

лермонтовское.

ИЗ РЕЦЕНЗИИ НА «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Немного стихотворений осталось после Лермонтова.

Найдется пьес десяток первых его опытов, кроме боль­

шой его поэмы — «Демон»; пьес пять новых, которые

подарил он редактору «Отечественных записок» перед

отъездом своим на Кавказ... Наследие не огромное, но

драгоценное! «Отечественные записки» почтут священ­

ным долгом скоро поделиться ими с своими читателями.

Лермонтов немного написал — бесконечно меньше того,

сколько позволял ему его громадный талант. Беспечный

характер, пылкая молодость, жадная впечатлений бы­

тия, самый род ж и з н и , — отвлекали его от мирных ка­

бинетных занятий, от уединенной думы, столь любезной

музам; но уже кипучая натура его начала устаиваться,

в душе пробуждалась жажда труда и деятельности,

а орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь

жизни. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни,

создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил на­

писать романическую трилогию, три романа из трех

эпох жизни русского общества 1 (века Екатерины II,

Александра I и настоящего времени), имеющие между

собою связь и некоторое единство, по примеру куперов-

ской тетралогии, начинающейся «Последним из моги­

кан», продолжающейся «Путеводителем в пустыне»

и «Пионерами» и оканчивающейся «Степями»... как

вдруг —

Младой певец

Нашел безвременный конец!

Дохнула буря, цвет прекрасный

Увял на утренней заре!

Потух огонь на алтаре!.. 2

303

Нельзя без печального содрогания сердца читать

этих строк, которыми оканчивается в 63 № «Одесско­

го вестника» статья г. Андреевского «Пятигорск»:

«15 июля, около 5-ти часов вечера, разразилась ужас­

ная буря с молниею и громом: в это самое время, ме­

жду горами Машукою и Бештау, скончался — лечив­

шийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов. С сокрушением

смотрел я на привезенное сюда бездыханное тело

поэта»...

Друзья мои, вам жаль поэта:

Во цвете радостных надежд,

Их не свершив еще для света,

Чуть из младенческих одежд,

Увял!.. 3

И. И. ПАНАЕВ

ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ»

Лермонтов хотел слыть во что бы то ни стало и пре­

жде всего за светского человека и оскорблялся точно

так же, как Пушкин, если кто-нибудь рассматривал его

как литератора. Несмотря на сознание, что причиною

гибели Пушкина была, между прочим, наклонность его

к великосветскости (сознание это ясно выражено Лер­

монтовым в его заключительных стихах «На смерть

Пушкина»), несмотря на то что Лермонтову хотелось

иногда бросать в светских людей железный стих,

Облитый горечью и злостью... —

он никак не мог отрешиться от светских предрассудков,

и высший свет действовал на него обаятельно 1.

Лермонтов сделался известен публике своим стихо­

творением «На смерть Пушкина»; но еще и до этого,

когда он был в юнкерской школе, носились слухи об

его замечательном поэтическом таланте — и его поэма

«Демон» ходила уже по рукам в рукописи.

Литературная критика обратила на него внимание

после появления его повести о купце Калашникове

в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду»,

издававшихся под редакциею г. Краевского.

Я в первый раз увидел Лермонтова на вечерах князя

Одоевского 2.

Наружность Лермонтова была очень замечательна.

Он был небольшого роста, плотного сложения, имел

большую голову, крупные черты лица, широкий и боль­

шой лоб, глубокие, умные и пронзительные черные глаза,

невольно приводившие в смущение того, на кого он смо­

трел долго. Лермонтов знал силу своих глаз и любил

305

смущать и мучить людей робких и нервических своим

долгим и пронзительным взглядом. Однажды он встре­

тил у г. Краевского моего приятеля М. А. Языкова...

Языков сидел против Лермонтова. Они не были знакомы

друг с другом. Лермонтов несколько минут не спускал

с него глаз. Языков почувствовал сильное нервное

раздражение и вышел в другую комнату, не будучи

в состоянии вынести этого взгляда. Он и до сих пор

не забыл его.

Я много слышал о Лермонтове от его школьных

и полковых товарищей. По их словам, он был любим

очень немногими, только теми, с которыми был близок,

но и с близкими людьми он не был сообщителен. У него

была страсть отыскивать в каждом своем знакомом

какую-нибудь комическую сторону, какую-нибудь сла­

бость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал

такого человека, подтрунивал над ним и выводил его

наконец из терпения. Когда он достигал этого, он был

очень доволен.

— С т р а н н о , — говорил мне один из его т о в а р и щ е й , —

в сущности, он был, если хотите, добрый малый: поку­

тить, повеселиться — во всем этом он не отставал от

товарищей; но у него не было ни малейшего доброду­

шия, и ему непременно нужна была ж е р т в а , — без этого

он не мог быть п о к о е н , — и, выбрав ее, он уж беспощад­

но преследовал ее. Он непременно должен был кончить

так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой

убил бы его.

Лермонтов по своим связям и знакомствам принад­

лежал к высшему обществу и был знаком только с ли­

тераторами, принадлежавшими к этому свету, с литера­

турными авторитетами и знаменитостями. Я в первый

раз увидел его у Одоевского и потом довольно часто

встречался с ним у г. Краевского. Где и как он сошелся

с г. Краевским, этого я не знаю; 3 но он был с ним до­

вольно короток и даже говорил ему ты.

Лермонтов обыкновенно заезжал к г. Краевскому по

утрам (это было в первые годы «Отечественных запи­

сок», в сороковом и сорок первом годах) и привозил ему

свои новые стихотворения. Входя с шумом в его кабинет,

заставленный фантастическими столами, полками и по­

лочками, на которых были аккуратно расставлены и раз­

ложены книги, журналы и газеты, Лермонтов подходил

к столу, за которым сидел редактор, глубокомысленно

погруженный в корректуры, в том алхимическом костю-

306

ме, о котором я упоминал и покрой которого был снят

им у О д о е в с к о г о , — разбрасывал эти корректуры и бу­

маги по полу и производил страшную кутерьму на столе

и в комнате. Однажды он даже опрокинул ученого

редактора со стула и заставил его барахтаться на полу

в корректурах. Г. Краевскому, при его всегдашней

солидности, при его наклонности к порядку и аккурат­

ности, такие шуточки и школьничьи выходки не должны

были нравиться; но он поневоле переносил это от вели­

кого таланта, с которым был на ты,и, полуморщась,

полуулыбаясь, говорил:

— Ну, полно, полно... перестань, братец, перестань.

Экой школьник...

Г. Краевский походил в такие минуты на гетевского

Вагнера, а Лермонтов на маленького бесенка, которого

Мефистофель мог подсылать к Вагнеру нарочно для

того, чтобы смущать его глубокомыслие 4.

Когда ученый приходил в себя, поправлял свои

волосы и отряхал свои одежды, поэт пускался в рас­

сказы о своих светских похождениях, прочитывал свои

новые стихи и уезжал. Посещения его всегда были

очень непродолжительны.

Заговорив о Лермонтове, я выскажу здесь, кстати,

все, что помню об нем, и читатель, верно, простит меня

за нарушение в рассказе моем хронологического по­

рядка.

Раз утром Лермонтов приехал к г. Краевскому в то

время, когда я был у него. Лермонтов привез ему свое

стихотворение.

Есть речи — значенье

Темно иль ничтожно... —

прочел его и спросил:

— Ну что, годится?..

— Еще бы! дивная вещь! — отвечал г. К р а е в с к и й , —

превосходно, но тут есть в одном стихе маленький грам­

матический промах, неправильность...

— Что такое? — спросил с беспокойством Лер­

монтов.

Из пламяи света

Рожденное слово...

— Это неправильно, не т а к , — возразил г. Краев­

с к и й , — по-настоящему, по грамматике, надо сказать

из пламении света...

307

— Да если этот пламень не укладывается в стих?

Это вздор, н и ч е г о , — ведь поэты позволяют себе разные

поэтические вольности — и у Пушкина их много... Од­

нако... (Лермонтов на минуту задумался)... дай-ка

я попробую переделать этот стих.

Он взял листок со стихами, подошел к высокому

фантастическому столу с выемкой, обмакнул перо и за­

думался.

Так прошло минут пять. Мы молчали.

Наконец Лермонтов бросил с досадой перо и сказал:

— Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как

есть. Сойдет с рук...

В другой раз я застал Лермонтова у г. Краевского

в сильном волнении. Он был взбешен за напечатание

без его спроса «Казначейши» в «Современнике», изда­

вавшемся Плетневым. Он держал тоненькую розовую

книжечку «Современника» в руке и покушался было

разодрать ее, но г. Краевский не допустил его до этого.

— Это черт знает что такое! позволительно ли де­

лать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая

к н и ж е ч к о ю . . . — Это ни на что не похоже!

Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш

и на обертке «Современника», где была напечатана его

«Казначейша», набросал какую-то карикатуру 5.

Вероятно, этот нумер «Современника» сохраняется

у г. Краевского в воспоминание о поэте.

Я также встретился у г. Краевского с Лермонтовым

в день его дуэли с сыном г. Баранта, находившимся

тогда при французском посольстве в Петербурге 6... Лер­

монтов приехал после дуэли прямо к г. Краевскому

и показывал нам свою царапину на руке. Они дрались на

шпагах. Лермонтов в это утро был необыкновенно весел

и разговорчив. Если я не ошибаюсь, тут был и Бе­

линский.

Белинский часто встречался у г. Краевского с Лер­

монтовым 7. Белинский пробовал было не раз заводить

с ним серьезный разговор, но из этого никогда ничего

не выходило. Лермонтов всякий раз отделывался шут­

кой или просто прерывал его, а Белинский приходил

в смущение.

— Сомневаться в том, что Лермонтов у м е н , — гово­

рил Б е л и н с к и й , — было бы довольно странно; но я ни

разу не слыхал от него ни одного дельного и умного

слова. Он, кажется, нарочно щеголяет светскою

пустотою.

308

И действительно, Лермонтов как будто щеголял ею,

желая еще примешивать к ней иногда что-то сатанин­

ское и байроническое: пронзительные взгляды, ядовитые

шуточки и улыбочки, страсть показать презрение к жиз­

ни, а иногда даже и задор бретера. Нет никакого сомне­

ния, что если он не изобразил в Печорине самого себя,

то, по крайней мере, идеал, сильно тревоживший его в то

время и на который он очень желал походить.

Когда он сидел в ордонанс-гаузе после дуэли с Ба-

рантом, Белинский навестил его; 8 он провел с ним часа

четыре глаз на глаз и от него прямо пришел ко мне.

Я взглянул на Белинского и тотчас увидел, что он

в необыкновенно приятном настроении духа. Белинский,

как я замечал уже, не мог скрывать своих ощущений

и впечатлений и никогда не драпировался. В этом отно­

шении он был совершенный контраст Лермонтову.

— Знаете ли, откуда я? — спросил Белинский.

— Откуда?

— Я был в ордонанс-гаузе у Лермонтова, и попал

очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка,

в первый раз я видел этого человека настоящим челове­

ком!!! Вы знаете мою светскость и ловкость: я взошел

к нему и сконфузился по обыкновению. Думаю себе: ну,

зачем меня принесла к нему нелегкая? Мы едва зна­

комы, общих интересов у нас никаких, я буду его жени-

ровать *, он меня... Что еще связывает нас немного —

так это любовь к искусству, но он не поддается на

серьезные разговоры... Я, признаюсь, досадовал на себя

и решился пробыть у него не больше четверти часа.

Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завя­

зался как-то разговор об английской литературе и Валь­

тер Скотте... «Я не люблю Вальтер С к о т т а , — сказал мне

Лермонтов 9, — в нем мало поэзии. Он сух». И начал

развивать эту мысль, постепенно одушевляясь. Я смо­

трел на него — и не верил ни глазам, ни ушам своим.

Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту

минуту самим собою... В словах его было столько исти­