Мажоры СССР

А кто я есть, я есть советский парень…

Мое детство было наполнено глубоким символизмом. Пусть меня упрекнут в излишней склонности к притянутым за уши ассоциациям, но было так. Мое первое воспоминание как вспышка слайда на стене: я сижу на подоконнике и с интересом разглядываю гигантский плац дивизии МВД, что на Красноказарменной улице. Потом я немного подрос и переехал на Юго-Запад, на улицу имени великого академика, где, вывешиваясь из окна, смотрел на большое футбольное поле. Там, за окном, с утра до вечера гоняли мяч, а вдали в яркий солнечный день сверкал шпиль на высотке МГУ.

Чем не символ? Первая часть детства прошла под знаком марширующих строем колонн, вторая — под знаком свободного самовыражения, которое дарят футбол и научный поиск. Точно так же и вся моя жизнь разделилась на две неравные части: в первой я, скованный одной цепью, живя в «красной казарме», ходил в колоннах на демонстрации и жил в счастливой уверенности, что вокруг все прекрасно, что мне всегда помогут; во второй — самостоятельно выгребал против течения, пихался локтями во имя личного успеха, ежесекундно ожидая подножки или толчка в спину, и развивал свой разум, освободившись от навязанных штампов и идеологем.

Там, в самой ранней части моего детства, мне было тепло, уютно и безопасно, мне не нужно было думать о куске хлеба и кружке молока, я был уверен, что меня все любят, и понятие зла было отвлеченной книжной абстракцией. Точно так же было со мной, пока я жил в Советском Союзе.

В своем раннем детстве, в семье, где рождались одни девки, я был пупом земли, и мои еще не повзрослевшие тетки считали меня мажором, завидуя моему положению в семейной табели о рангах. Точно так же смотрели на меня окружающие, когда я оканчивал школу и когда был студентом-аспирантом, ибо мой отец десять лет отработал на серьезном посту в ЦК КПСС, инструктором в Отделе науки и учебных заведений, и потом на дипломатическом поприще, а в моей большой многопоколенной семье было не счесть лауреатов всех уровней премий СССР, профессоров и «небожителей», не вылезавших из-за границы, что по тем временам считалось суперкруто.

Да, я был мажором, но мажором советского разлива! По крайней мере, с точки зрения советского обывателя.

Ему, этому измученному постоянным дефицитом вечному «доставале», казалось, что за заборами государственных дач спрятан рог изобилия, изливающий свои дары избранным непонятно за какие заслуги. Когда под закат перестройки развернулась борьба с привилегиями, в Кремлевском дворце съездов депутатов лишили знаменитых сосисок из спеццеха при Управлении делами ЦК КПСС. Народные избранники были крайне раздосадованы. Вот такой сосиской, пока ее не запретил Горбачев, награждала наша партия моего отца, пересчитывавшего трупы убитых в Сумгаите и стоявшего перед разъяренной толпой в Нагорном Карабахе. Готовы ли были поменяться с ним местами журналист-«правдоруб» или обезумевший «демократ», вопивший на митингующих площадях о зажравшейся партократии?!

^{Уже пуп земли, но еще не мажор (фото из семейного архива)}

Сразу предвижу упреки в лакировке действительности. Ну что ж, попробую честно рассказать, как оно было.

У нашей семьи была трехкомнатная квартира и личное авто. Достойный уровень по тем временам. Вот только все эти блага были приобретены задолго до возвышения отца. Скромные молодые преподаватели, они удачно распорядились доставшимся наследством, помогли родители, и сами многого добились. Отец накануне перехода в ЦК КПСС из МГУ, где преподавал, получил премию Ленинского комсомола за научный труд — монографию о восточном вопросе во внешней политике царской России, а не восхвалявшую ВЛКСМ, как в труде его конкурента на соискание награды. Только в середине восьмидесятых отцу удалось выбить для себя и жены небольшую двухкомнатную квартиру в Царском Селе на Новых Черемушках в хорошем кирпичном доме от ЦК, когда семья увеличилась до пяти человек и всерьез обсуждалось новое прибавление[1].

Машины отец от партии не получил: мы так и ездили все десять лет его работы на Старой площади на скромной «копейке», пока я ее не угробил окончательно, оторвав кулису. Считалось, что инструкторам и консультантам аппарата ЦК КПСС для разъездов достаточно машин по вызову из ведомственного гаража, а для нерабочего времени есть общественный транспорт. Так отец и ездил на метро на работу, когда переехал в новую квартиру. Готов побиться об заклад, что многие мне не поверят, но так все и было.

Слышали ли вы о кулинарии при столовой ЦК (ныне комбинат питания Кремлевский) в Никитниковом переулке? О, это было намоленное место, куда к вечеру стекались родственники и знакомые ответственных работников Аппарата. Оттуда эти святые люди выносили говяжью и свиную вырезку, печенку, те самые знаменитые сосиски и замороженные рыбные и картофельные котлеты, естественно, не забывая про свои семьи. Никаких деликатесов и банок с икрой. Кое-что из этого списка можно было обнаружить в праздничных заказах.

Нескромно по тем временам? Даже спорить с этим не буду: на фоне очередей на отоварку талонов на сливочное масло и позеленевшую колбасу где-нибудь в Магнитогорске подобное изобилие выглядело вызывающим. Когда с высоких трибун кричат о социальном равенстве, все в первую очередь вспоминают почему-то про желудок.

В том же здании, где была столовая с кулинарией, бок о бок с Троицкой церковью находился клуб, в котором время от времени устраивали закрытые показы зарубежных фильмов. Там я впервые посмотрел «Унесенных ветром» — уже раскрашенный черно-белый фильм, имевший в свое время такой оглушительный успех, что публика на премьере в Атланте разгромила кинотеатр. Об этом нам рассказал Виталий Вульф, будущий ведущий «Серебряного шара» и блистательный лектор. Зачем его выступления предваряли показы? Все просто: даже верхушка партаппарата соблюдала приличия и ими же установленные правила. Кинопоказы были не обычными сеансами, а просветительскими мероприятиями с демонстрацией фильма. Именно этой уловкой впоследствии воспользуются первые видеосалоны под крышей комсомола в конце восьмидесятых.

Неплохо у высшего партийного и государственного руководства и их семей было с медицинским обслуживанием. Повзрослевшим детям не стоило торопиться с браком. Женился или вышла замуж — все, отрезанный ломоть, не член семьи, на медобслуживание больше не рассчитывай. Исключением были студенты — вроде как иждивенцы. Гуманно!

Серьезные болезни лечили в ЦКБ, за здоровьем наблюдали в поликлинике на Сивцевом Вражке, затерявшемся в арбатских переулках. Лакированные полы, по которым посетители передвигались в войлочных музейных тапочках, красивая мягкая кожаная мебель, пневмопочта между кабинетами, чтобы секретная информация из карточек высокопоставленных больных не досталась врагу, вежливый медицинский персонал. «Полы паркетные — врачи анкетные», как шутили в медицинских кругах. Это как раз про Сивцев Вражек. Зато в стоматологии применяли «заморозку», в то время как в обычной поликлинике новокаин хранился у хирургов, и обычному терапевту просто не хотелось ноги бить и запросы писать. Кто жил — тот помнит! Удаление нерва без анестезии — бррр!

Наконец, отдых. К услугам государственных и партийных чиновников были многочисленные пансионаты и санатории ЦК КПСС — на кавказском побережье, в Крыму, в Подмосковье. Про заграничные поездки услышал лишь раз, когда родители собирались в Венгрию, куда так и не попали: накануне отпуска отца отравили в Армении во время командировки[2]. Они предпочитали речные круизы по Волге, и лишь однажды отец организовал семье автомобильный тур через Киев на Западную Украину и в Закарпатье. Принимали нас хлебосольно, везде встречали сопровождающие, на турбазах нас ждали люксы, а кое-где и накрытые за счет ОРСов[3] поляны.

Потом, анализируя это путешествие, я понял, что отец за десять лет лишь раз воспользовался своим положением. И ни разу не взял ни меня, ни мать в свои многочисленные командировки по стране, которую он облетел вдоль и поперек. И никогда не рассказывал, что в таких поездках участвовал чей-то сын или внук. Зато делился со мной, как приходилось отбиваться от коробок с подарками, особенно на Кавказе. Местные порою устраивали настоящий экшн, чтобы проявить свое гостеприимство.

Отец во главе или в составе межведомственных комиссий часто выезжал в Баку, и каждый раз принимающая сторона пыталась всучить подарки в конце поездки. Отец и сам не брал, и другим запрещал. Тогда руководство Азербайджана пошло на хитрость. Красивые плетеные корзины с дарами загрузили в самолет и выделили сопровождающего. Когда шло получение багажа пассажирами в Москве, он неожиданно обратился к делегации, указывая на транспортерную ленту:

— Товарищи, это ваше! Тут на каждой корзине ваши фамилии.

Что делать, не устраивать же скандал прямо в аэропорту? Пришлось брать.

Дело было накануне Нового года, и черная икра, орехи, фрукты и восточные сладости пришлись весьма кстати. Особенно поразил коньяк «Азербайджан» — лучший коньяк из тех, что я пробовал, ему в подметки не годился и знаменитый «Луи Кэнс». Когда бутылку открыли, над столом повис дивный аромат: можно было не пить, а просто вдыхать. Потом, после развала Союза, мне рассказали, что местные нувориши растащили бочки из-под этого коньяка и понаделали себе паркет. Беда!

За все эти годы я у моря побывал всего дважды, под Сочи. Жил в пансионате в так называемых бочках, как Диоген. Странная полукруглой формы металлическая конструкция на четыре кровати, накалявшаяся днем. Моими соседями кто только не был: и нефтяник из Сибири, учивший нас пить спирт, и какие-то мутные ребята из Питера, непонятно какими путями пробравшиеся в привилегированный, в принципе, пансионат. Молодежи вообще было много, и никто не козырял положением своих родителей: понты были не в почете. Это вообще была табуированная тема. Нас больше занимали вопросы, как с девчонками познакомиться, где разжиться дешевым винишком и кого позвать на пикник у кромки моря с мидиями, собранными своими руками и поджаренными на костре на ржавом листе, случайно подобранном в кустах, — обычные курортные радости, доступные всем без исключения.

Эта атмосфера демократизма, этот антигламур нам прививались с детства — не в обычных пионерских, а в спортивно-трудовых лагерях для школьников, где вместе проводили смену дети и ответработников, и так называемой обслуги. Я ездил в такой, в «Звенигородку», пока не вырос.

Я в разных лагерях успел побывать. «Звенигородка» выделялась среди обычных пионерских разве что уровнем комфорта (палаты на четыре-пять человек), чистотой, порядком и ухоженностью территории, разнообразием развлечений (у нас даже были уроки вождения и соревнования на лодках на Москве-реке) и плотной опекой вожатых, среди которых далеко не все были толковыми педагогами. Зато они жестко пресекали разговоры, кто чей отец, брат или дед.

Подобная атмосфера царила и на моей любимой «Клязьме», цековском пансионате на берегу одноименного водохранилища, о котором я по сей день вспоминаю со счастливой улыбкой, где я играл в футбол с Кареном Шахназаровым, сыном замзав Международного отдела, а позднее помощника Горбачева, и уступал в теннисном поединке шестилетней Ане Курниковой, чья бабушка работала в ЦК. Мы с отцом шутили: «Нас обыгрывают все, даже старики и дети», — не подозревая, с кем нам довелось скрестить ракетки.

Как-то зимой накануне Олимпиады мы с дядей, который тогда был юн и строен, предавались любимому развлечению — пинали друг другу мяч на асфальтовом теннисном корте, засыпанном снегом. Мимо проходили два мужика пенсионного возраста, слегка навеселе после хорошего обеда. Видимо, это обстоятельство сподвигло их предложить нам сыграть двое на двое. Игра надолго не затянулась, потому как одному игроку-сопернику кто-то из нас заехал локтем в глаз.

— Вы совсем спятили? — шипел на нас отец, чтобы никто посторонний не услышал. Я редко его видел в такой ярости.

— Да что мы сделали?

— Вы хоть знаете, кого приложили, два балбеса? Вы Трапезникову, моему шефу, глаз подбили!

К чести Сергея Павловича, заведующего Отделом науки ЦК, члена ЦК КПСС и депутата четырех созывов Верховного Совета СССР, никаких последствий инцидент не имел. Хотя от его научных трудов хотелось схватиться за парабеллум и футболист из него был никакой, мужиком он оказался не злопамятным.

Мы жили на «Клязьме» все три летних месяца плюс сентябрь. В остальное время она и подобные пансионаты («Сосны», «Поляна», «Горки» и другие), работали только в выходные, и любой заезд — и летний, и зимний — стоил немалых денег. В нашем распоряжении был двухкомнатный номер без особых излишеств: с ванной и холодильником, но без кухни (на этаже была общая кухня с четырьмя электроплитами и гладильная комната). Питались мы в столовой, где все стояли в одной очереди в кассу и на раздачу без каких-либо скидок на ранги, как и в буфете, где можно было увести из-под носа солидного партчиновника последнюю бутылку чешского пива.

Кстати, о пиве и других горячительных «излишествах». Вопреки расхожему мнению, буфет не ломился от зарубежных напитков — их вообще не было, кроме слабоалкогольных. То же чешское пиво («Пльзень» или «Золотой фазан») «выбрасывали» редко, из вина — только грузинское (постоянно были лишь «Цинандали» и «Мукузани», все остальное, включая любимое нами «Лыхны», — время от времени), водка — только «Столичная», коньяк — только грузинский, три и пять звездочек. Рассказы о забитых «Наполеоном» балконах — это смешная байка из знаменитой студенческой песни.

Питание в столовой было разнообразным, скорее диетическим, чем с изюминкой. И уж точно не было ни деликатесов, ни каких-либо изысканных блюд. Самое дорогое и топовое блюдо — вырезка в яйце за 56 копеек. Для нас с женой и маленьким ребенком, живших на стипендию, оно было не по карману, и мы ждали родителей на выходные, чтобы полакомиться.

Представляю, как у многих из старшего поколения сейчас подгорит: вот, мол, буржуи! Небось и рябчиков едали с ананасами?!

Были рябчики, были, правда, без ананасов, но с куропатками. В магазине «Дары природы» мы регулярно этих птичек приобретали и готовили на мой день рождения. Стоили они совсем недорого. Было две проблемы: как их аккуратно ощипать и, главное, как съесть так, чтоб не сломать зуб о мелкую дробь. Иногда попадалась.

Как-то раз я пригласил своего клязьминского друга Андрея с женой в только открывшийся после реконструкции ресторан «Пекин». Смотрим меню, ничего не понимаем. Спрашиваем официанта:

— Что посоветуете?

— Возьмите вырезку!

— Извините, но мы ею на даче уже наелись, может, еще что-то предложите оригинальное?

— Ну, не знаю, где вы там наелись. Тогда возьмите баранину, — хмыкнул официант и обсчитал нас под занавес на десять процентов.

Но вернемся на «Клязьму». Из Никитникова переулка каждый вечер летом и в сентябре в конце рабочего дня периодически выезжают комфортабельные автобусы. Едем быстро, по «зеленой волне», по улице Горького, потом по Ленинградке до окружной; короткий отрезок до Дмитровского шоссе, куда сворачиваем, и напротив прудов за поселком Северный снова поворот направо в неприметное ответвление, где в конце пути нужно проехать под «кирпич», чтобы добраться до «Клязьмы» и стоящего напротив через речушку пансионата Министерства обороны.

Подъезжаем к главному входу одноэтажного здания общего назначения с оригинальной системой дневного света. Сверху крыша смотрится странно — как большое поле, усыпанное детскими куличиками-колпаками из прозрачного пластика. Здесь и столовая с буфетом, и кинозал, где Карен Шахназаров под овации публики представит свои первые фильмы, и большая бильярдная с огромными, в пол, панорамными окнами, где мною сыграны сотни партий и выкурены тысячи сигарет. Налево и направо, как огромные крылья, раскинулись пятиэтажные жилые корпуса. Чуть в стороне стоят две отдельные небольшие трехэтажные виллы квартирного типа: там живет народ повыше в должности, чем обычные инструктора, но и не в роскоши.

Вокруг корпусов все вылизано: ровный газон, цветники, чистые прогулочные дорожки, петляющие между аккуратно постриженных деревьев. Футбольное поле, пять теннисных кортов, площадки под бадминтон и городки, лодочная станция и даже уличный кегельбан к концу восьмидесятых — партия следит за здоровьем своих комиссаров в непыльных шлемах. Говорили, это место выбрал лично Хрущев, когда приезжал сюда ловить рыбу.

На футбольном поле сражаются между собой команды пансионатов, на кортах, ярко залитых вечером прожекторами, не умолкает стук мячей и громкие крики болельщиков. Рыбакам — раздолье, рядом большая вода. Грибники прочесывают близлежащий лес, любители пеших прогулок через тот же лес могут добраться до большого вольера с ланями. Одним словом, живи и радуйся, наслаждайся природой, спортом, компанией единомышленников или просто любителей «расписать пулю» или сыграть партию в шахматы.

Но есть одно большое «но». Дары эти заемные, на пенсию или при переводе на другую работу в кармане не унесешь. А захочешь соломки на будущее подстелить — жди неприятностей.

Когда моя бабушка решила переоформить свою дачу на маму — у стариков уже не хватало ни сил, ни средств, — мы, естественно, не отказались, но это была тайна тайн, даже по телефону, который прослушивался (я это точно знаю), говорить на эту тему — портить бате нервную систему. Нам он поведал о драме своего коллеги, случившейся как раз из-за дачного вопроса.

— Вызвали его в партком, как узнали про его дачку, и говорят: или сдай государству, или пиши заявление по собственному.

— И что он, сдал? — ахнули мы с мамой хором.

— Заявление написал! — грустно усмехнулся папа.

^{Вход в главный корпус оздоровительного комплекса «Клязьма»}

^{Переход между корпусами}

^{Игра в городки}

^{Современный вид (фото из архива оздоровительного комплекса «Клязьма» Управления делами Президента РФ)}

Вот такие нравы царили в высшей партийной среде. Все слышали, как выпихивали из квартир и госдач кремлевских неудачников. Горбачев тоже не избежит сей печальной участи, когда придет его черед. Но и второй эшелон бойцов партийного фронта находился под прицелом. Рассуждение было простое: дали тебе две комнаты в цековском пансионате, что тебе еще нужно, товарищ?

Конечно, я далек от мысли, что подобный опыт — вообще все, что я описал выше, — служил примером республиканскому, краевому и областному начальству. На том уровне порою хапали без разбора — взятками, услугами, дефицитом, закатывали пиры Валтасаровы, набивали подвалы и бидоны из-под молока золотом и брильянтами, прятали наворованное по родственникам, позабыв, что в гробу карманов нет. Кое-что прорывалось на общественное обозрение — как результат дворцовых интриг, а не в порядке партийного самобичевания.

Так вышло, например, с сочинско-краснодарским делом.

Из протокольной записи заседания секретариата ЦК 29 марта 1983 года, составленной Клавдием Богомоловым, первым замом заведующего Общим отделом ЦК КПСС. Выступает Иван Густов от КПК:

«Взяточничеством были поражены многие работники крайкома, горкомов, исполкомов местных Советов. Бывший секретарь крайкома партии Тарада за счет взяток и злоупотреблений скопил ценностей на один миллион рублей. Эти ценности были спрятаны в канистрах в гараже его водителя на территории Краснодарского края…».

Расследование, на результаты которого опирался докладчик, привело к аресту полутора тысяч ответственных работников разного уровня, более пяти тысяч были исключены из партии. Беда в том, что эта чистка, по масштабам сопоставимая со сталинской, имела целью не оздоровление обстановки (скорее она парализовала край, многие, испугавшись, просто бежали, как был вынужден сделать создатель «Краснодарского чая» Устим Штейман), а устранение потенциального соперника, уже «сбитого летчика» Сергея Медунова.

Можно подумать, что где-то было лучше. Наверное, где-то и было, а где-то было намного хуже: в Узбекистане и Азербайджане точно был советский феодализм, где за взятки решался любой вопрос и была своя такса на любую госдолжность.

И в самой столице далеко не так было гладко, как мне тогда представлялось при виде идиллической клязьминской жизни. Уже упомянутый Богомолов получал колоссальные гонорары за откровенную халтуру от государственных издательств — за сборники партдокументов, публикация которых входила в его служебные обязанности. На даче Михаила Георгадзе нашли при обыске несколько десятков миллионов в рублях и валюте и… золотые унитазы. Николай Щелоков, которого ныне стало модно защищать, не смог оправдаться на том же заседании секретариата, где пороли Медунова.

Из выступления Николая Савинкина, заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС:

«Щелоков действительно присвоил без наличия на то соответствующего разрешения три подаренных ему машины „Мерседес“. Одну машину он записал на сына, вторую — на жену, третью — на дочь. Только под серьезным нажимом он сдал две из этих машин, а третья так и осталась у его сына. За счет Министерства внутренних дел Щелоков начал строить дачу для своего сына на Соколиной горе. Дача, которую он построил в Калининграде для тестя, после смерти тестя была передана жене Щелокова. О том, что Щелоков признает наличие этих злоупотреблений, говорит уже тот факт, что он после разбирательства вернул государству сто шестнадцать тысяч рублей»[4].

Эти наследники Сталина, которые, наконец-то вздохнув свободно после смерти Вождя, стали жрать в три горла, превратившись в коллективного инженера Корейко, набивая канистры сотенными купюрами, чтобы потом, предав всех и вся, дать возможность своим детям разграбить то, что было создано трудом миллионов и ценой жизней миллионов!

Но пока эти детишки в основной массе из-под плинтуса не высовываются: не гоняют наперегонки по центру столице на иномарках, не устраивают кутежи в ресторанах с битьем посуды и мазаньем официантов горчицей, не бахвалятся друг перед другом неправедно нажитым богатством. Стоит им проколоться — и суровая машина КПК возьмет за жабры дурных отцов. Тут не спасут ни депутатская неприкосновенность, ни инструкции по наружному наблюдению, осуществляемому органами государственной безопасности СССР (утверждены приказами № 0015 от 2 марта 1973 и № 0035 от 7 марта 1987 года), выводящие из-под надзора КГБ руководителей партийного и советского аппарата, начиная с уровня председателя поселкового или сельского советов народных депутатов и секретаря райкома комсомола. «Черные кабинеты», Двенадцатый отдел КГБ СССР (прослушка) бдят круглые сутки и информируют кого надо о любых грешках. Попадешься, положишь партбилет на стол — и адью.

Хоть убейте, в толк не возьму, зачем им все эти богатства были нужны, неужели заранее готовились к приходу Бориса Ельцина, к прихватизации? Тратить, по сути, было не на что: банкеты оплачивали подчиненные, машина служебная, квартиры детям можно было через местный исполком устроить. Подобное, чего скрывать, было повсеместно.

Но богатый дом не возведешь — и сложно из-за тотального дефицита, и внимание привлекает… Я роскошные дворцы видел только в Закарпатье: отделанные мрамором, с белыми колоннами у входа, с заборами из листов нержавеющей стали, по которым шли причудливые узоры. Местные нас уверяли, смущаясь и пряча глаза, что виллы эти понастроили шабашники, что по всему Союзу мотались, что у них на каждый гвоздь квитанция. Ага, на фондируемый материал, ну-ну… Почему-то слабо верится, что руководство области и правоохранители в стороне остались.

Зато я верю, что не один мой отец был настоящим коммунистом и патриотом, что стяжательством и конформизмом страдали далеко не все партийцы. В девяносто первом им пришлось пройти нелегкую проверку на прочность[5]. И я верю, что тысячи моих сверстников, чьи отцы занимали ответственные посты, были нормальными и порядочными людьми и семья прививала им здоровый взгляд на действительность, правильные моральные устои.

Конечно, встречались на моем пути и зазнайки, и пижоны, и сложно четко определить, из какой среды, чьих кровей. Но так заведено в мире еще со времен египетских: всегда в толпе серых куриц найдется свой павлин. Не благодаря, а вопреки, ибо шагать в ногу со временем не так уж сложно — так было, так есть и так будет. Не очень сложно было подчиняться простым правилам: скромность украшает, лишнего не болтай, не нужно выпендриваться — сколько раз мы слышали подобное от родителей.

Вот мы и помалкивали. Лишь через много лет я узнал, с детьми каких непростых людей меня сводила судьба — в школе, на отдыхе, в МГУ, в военных лагерях. Сколько интересного можно было узнать! Помощник Андропова, важный чин во внешней разведке, руководители из Секретариата Верховного Совета и Совмина, видные дипломаты, куратор от КГБ Академии наук… С дочкой последнего вообще получилось забавно, ведь наши отцы работали, по сути, бок о бок. А я и не знал, и она то ли не ведала, то ли постеснялась сказать, то ли в ее семье было принято за правило языком о работе отца не трепать.

Быть может, ответ насчет устоев и нравов гораздо проще, чем я себе вообразил. Нашел я как-то на Ютубе любительский фильм про клязьминскую жизнь в девяностом году (там можно своими глазами увидеть все то, что я описал) и был поражен и поведением молодежи, и их разговорами. Импортные сигареты, болтовня про баксы… Выходит: какое время, такие и детки. О tempora! О mores! Грустно.

А в мои студенческие годы была популярна такая веселая песенка, часто звучавшая в компаниях:

Там было много куплетов — про осетрину из собственного пруда, про девчонку из ЦК, где нужна своя рука, и много других (при желании найдете текст в интернете). Заканчивалась она так:

Эта песня — не злая сатира, а шуточная, ее пели, не опасаясь каких-либо последствий. И меня в шутку звали порой мажором, зная, где работает мой отец, но и видя мои растоптанные туфли. Я был как все: обычный советский парень, с которым хоть в пивнушку-автомат на улицу Строителей, хоть на университетском Большом Сачке лекцию прогулять[6].

^{Как тут разберешься, кто есть кто, когда мы на овощебазе перебираем гнилую капусту? (фото из личного архива О. Олейникова)}

^{А здесь с первого взгляда понятно, кто мажор? (фото из личного архива Н. Чувичкиной)}

Каково же было мое удивление, когда в последнее время мне стали попадаться на глаза современные статьи про советских мажоров. Набор классических штампов: престижный вуз, выгодное распределение после окончания, шмотки-«фирма́», иномарки, поездки на заграничные курорты, вечеринки на номенклатурных дачах (интересно, куда смотрела охрана из «девятки», управления охраны КГБ СССР?), кутежи в «Арагви» и «Праге», «Мальборо» и рок-н-ролл…

Ребята, вы ничего не перепутали? Трудно спорить с историями про образование и дальнейшую карьеру (а какой родитель не желает подобного своему чаду?). Но откуда денежки на роскошную жизнь, из тайной кубышки отца сперли? Я могу допустить, что «золотые мальчики» из семей торговой мафии или «цеховиков» могли пускаться во все тяжкие, но дети партийных и советских работников? Три раза ха-ха!

Неужто эти сказки доморощенные писаки и прочие любители посмаковать светские сплетни ушедших времен вытащили из пыльных подшивок газет конца восьмидесятых? Чей заказ выполняете? Если вы верите в свою писанину, обратитесь к мозгоправу, у вас проблема. Если решили заработать на хайпе, есть темы поинтереснее. Если ваша задача любыми путями очернить наше прошлое, тогда понятно и очень знакомо: «прощай, немытая Россия», квасной патриотизм, а вот на Западе… Плавали — знаем.

Правда, некоторые «эксперты» по сладкой жизни эпохи застоя и сумбурных годов перестройки подводят иногда к следующему заключению: трудно сегодняшнему читателю понять мажористость того поколения «золотых мальчиков», ибо на фоне «подвигов» современной элиты мажоры СССР выглядят нелепо и странно. А как они должны выглядеть, если вы рисуете карикатуру, используя в качестве источника обложку «Крокодила»?

Расскажу такую историю.

Руководство «Клязьмы» заботилось о своих постояльцах. Два раза за сезон семьям выдавались скромные продуктовые заказы, которые включали в себя, помимо гречки и сыра «Виола» (считались бешеным дефицитом), два килограмма воблы. О, я был крутым парнем в своей компании в Москве, со мной было классно пойти попить пивка под рыбку! Нереальный дефицит, однако!

Если бы кто-то решил в то время нарисовать на меня дружеский шарж, он бы изобразил меня так: на груди надпись «Мажор», в одной руке вобла, в другой — оторванная ручка переключения скоростей — мои скипетр и держава, на голове треуголка из газеты, а на ногах стоптанные башмаки на высоком каблуке. Дальше я расскажу, отчего я вижу себя именно таким, но сперва постараюсь объяснить, почему только в СССР мог родиться столь противоречивый типаж.