Мажоры СССР

От кавказского гостеприимства до горохового самогона

Я ворвался в мир злоупотребления алкоголем так же неожиданно и резко, как стал мажором. О чем думал мой папа, отправляя меня в этнографическую экспедицию в Абхазию в мои неполные семнадцать лет? Наверное, он нарисовал себе красивую картинку, как я славно проведу лето в экзотических горных местах и вернусь домой полный приятных и ярких впечатлений. Действительность мощно превзошла и его, и мои ожидания.

Лето восьмидесятого, за месяц до Олимпиады. На тентованном ЗИЛе, набитом под крышу походным снаряжением, пилим из Москвы через всю страну до Сухуми, где подбираем остальных участников экспедиции (от Института этнографии в рамках международного проекта исследования проблемы долгожительства). Далее двигаем до Очамчира, сворачиваем налево в горы и через Ткварчели забираемся в настоящую Абхазию, не имеющую ничего общего с бронзовеющими Гаграми.

Вдоль бурной горной речки петляет грунтовка с булыжниками и дремлющими буйволами, вдоль нее на склонах притаились двухэтажные домики: на первом этаже живут хозяева, а второй — с лучшей мебелью, коврами и посудой — стоит пустой и ждет гостей, как издревле заведено.

Устраиваемся в школе напротив сельпо, где на полках пылятся такие сорта водки, про которые в богатой Москве уже и не помнят. А зачем водка местным, если в каждом подвале хранится немереное количество красного вина и чачи?

Тут же на новеньких «Жигулях» подкатывает горец и зовет меня с собой:

— Сейчас слетаем ко мне домой, прихватим ведро вина и устроим небольшие посиделки прямо у вас. А потом подготовимся и отметим ваш приезд всем селом!

Едем, действительно берем ведро вина без всякой крышки. Держать его предстоит мне, причем на вытянутых руках. Задача оказывается мне не по силам: машину трясет, она резко маневрирует на неровной дороге, ведро раскачивается и вино плещет через край.

— Вай! Ты что, не мужчина? — причитает водитель, с горечью наблюдая, как коврик пассажирского сиденья быстро намокает.

Я молчу, но внутри себя чертыхаюсь: вино на возвратном ходе ведра окатывает мои белые брюки, которые уже приобрели буро-серый оттенок на самом интересном месте.

Вопрос с брюками решился неожиданно просто. Прямо напротив школы, под горой, неслась стремительная горная речка. Я поздно вечером спустился на берег, вбил в него крепкий кол, к которому прицепил свои многострадальные штаны. Через два дня активного полоскания брюки стали как новые. И никто на них не позарился. Святые люди жили в селе, хотя и безбашенные.

Дегустация вина, состоявшаяся вечером, скоро превращается в обыденность, ибо застольем заканчивается каждое интервью (так называется опрос живущих в деревне старцев). Эти посиделки — мы выдерживаем от силы три-четыре интервью, после чего нас, вконец упитых, отвозит на базу наш верный ЗИЛ, — проходят по четкому сценарию, без каких-либо отклонений.

Стартом застолью выступали три рюмки чачи с неизменными тремя тостами: за хозяина дома, за дружбу народов и за мир во всем мире. Потом желающие переходили на вино, которое разносили женщины в чайниках, наливая его в обычные граненые стаканы. Закуска была незамысловатой (тушеная домашняя курица, мамалыга с сулугуни, мягкий сыр из буйволиного молока, напоминающий нежный творог, овощи и сезонные фрукты), а вино — великолепным, как и красноречие тостующих.

Главный колхозный банкет по случаю нашего прибытия проходил по иному сценарию. Традиционные три тоста с чачей продолжило необычное действие, связанное с вином. Кто-то встал и произнес тост. Далее эстафету подхватил «тост о двух стаканах». Это означало, что перед тостующим ставили именно два стакана с вином. Он поднимал первый, говорил тост, выпивал со всеми, а затем поднимал второй и снова произносил тост. Далее следовал тост о четырех стаканах, потом — о восьми, шестнадцати, двадцати четырех.

Понятно, что стаканов на такой аттракцион не хватало, поэтому их без зазрения совести отбирали у сидящих за столом, наскоро ополаскивали и расставляли наполненными перед выступающим. И, естественно, никто не требовал, чтоб тостующий сразу выпивал весь объем, но не выпить его он не мог, а это ни много ни мало составляло два-три литра «Изабеллы»! Чтобы «пивец» мог передохнуть, бралось алаверды — отдельный тост от сидящих за столом, в том числе и от гостя.

Если задача обычных посиделок — просто отдохнуть в приятной компании, оказав уважение хозяину дома, то застолье в честь нашего приезда, на котором собрались все жители села мужского пола — мандариново-мимозные короли, хвалившиеся машинами, как в старину своими конями, и прочими мужскими радостями, — преследовало весьма неожиданную цель: никто не должен был уйти на своих ногах. Для этого в качестве «стремянной» хозяйка дома вынесла для особо крепких поднос с кружками пива. Смутно помню, как нас как дрова грузили в кузов ЗИЛа. А наутро все начиналось по новой[19].

В СССР пили и по-другому, по-черному. Работяги в конце смены хлопали на троих, колхозники допивались до мутного глаза, шабашники могли бросить работу и уйти в многодневный загул, развязав по случаю Красной горки, интеллигенция банкетировала по любому поводу, а в буфетах при университетских аудиториях лекторам наливали коньяку для связок. Партаппарат подавал всем пример, умудряясь, как в Краснодарском крае, заработать уголовные сроки за пристрастие к официальным пирушкам. В буфете цековского пансионата утром в воскресенье буфетчица готовила подносы, на которых стройными рядами стояли прозрачные чайные стаканы с водкой и томатным соком на запивку. Далее к стойке украдкой и с оглядкой начинали подтягиваться вершители судеб страны — трубы горели.

^{Студенты пили по-разному: вот культурный вариант (фото из личного архива О. Олейникова)}

^{Студенты пили по-разному: могли и по-черному (фото из личного архива О. Олейникова)}

Держалась лишь Томская область под твердой и бескомпромиссной рукой Егора Лигачева. В догорбачевские времена поехала туда межведомственная комиссия по науке, включая одного академика. Лигачев, в то время еще первый секретарь обкома, ее решил принять за городом, на стилизованной заимке. Стол заставлен сибирскими дарами, спиртного ноль.

Академик:

— Неужели мы не выпьем за щедрый сибирский край?!

Все молчат, включая моего батю, главу комиссии (ему не по чину члену ЦК указывать). Лигачев молчит. Академик снова:

— Щедра сибирская земля, да в горле сухо.

Лигачев буркнул официанту:

— Налей ему!

Официант выудил из буфета графинчик, собрался налить академику. Тот, поняв перспективы, молвил:

— Лей в стакан для воды!

Наверное, ситуация напомнила ему хорошо известную историю про его коллегу по Академии Александра Засядько, который меру знал.

История выражения «Засядько меру знает» приобрела ныне вид дурного исторического анекдота. Я же слышал другую версию, причем от куда более компетентных людей, чем доморощенные историки интернет-разлива. Возможно, это тоже легенда, аппаратная, из Общего отдела ЦК КПСС, который в том числе занимался министерскими назначениями.

Итак, на очередном застолье в Кремле, в большом зале и в присутствии множества орденоносцев, которых как раз и чествовали, Засядько, в то время возглавлявший комбинат «Сталинуголь», на весь зал гаркнул на официанта, убрав водочную рюмку и подставив стакан для воды (примерно 150 граммов):

— Лей сюда!

Этим он обратил на себя внимание Вождя. Далее официант для второго тоста уже без напоминаний налил ему в тот же бокал, и все заметили, что Сталин посматривает в сторону Засядько. А в третий раз будущий министр прихлопнул бокал ладонью, не давая его наполнить, и снова гаркнул:

— Засядько меру знает!

Прошло какое-то время, и Сталину передали список возможных кандидатов на пост министра угольной промышленности. Напротив каждой фамилии были пометки Общего отдела ЦК КПСС, напротив Засядько — «пьет». Сталин красным карандашом перечеркнул эту пометку и написал: «Засядько меру знает, назначить».

Отменным, видимо, хитрецом был Александр Федорович. Во всяком случае, выражение его прижилось, особенно среди мужей, уверявших в эпоху застоя своих жен на семейных застольях, что дно еще не пробито.

Увлечение алкоголем достигло таких размеров, что породило даже городские мемы. В советской Москве широко применялось выражение «час волка». Оно имело два значения. Первое имело отношение к часам на здании Театра Образцова: в 11:00 появлялся волк с ножом, и как раз в это время начиналась торговля спиртными напитками. Второе — это обозначение промежутка между 18:00 и 19:00. Оно возникло в связи с новым ограничением времени продажи алкоголя согласно очередному антиалкогольному закону СССР от 16 мая 1972 года. Соответственно, рабочему люду требовалось рвать когти, чтобы успеть затариться спиртным после работы.

Не буду описывать повсеместное увлечение портвейном и плодово-ягодным вином: про это не писал разве что ленивый. Но на ум приходит одно воспоминание о культуре употребления спиртных напитков, которое разительно отличалось у разных социальных групп, доходя порой до курьезов.

Конец восьмидесятых, стройматериалов нет от слова ни хрена, потому валю у себя и у соседей по даче сухие сосны, отвожу их на лесопилку, чтобы на доски распустить. По итогу решаю главного по пилам отблагодарить. Привожу ему бутылку «Аиста», неплохого по тем временам коньяка. Почему-то решено распить бутылек тут же в моей машине (загадка для меня, что мешало в кабинете?). Отъезжаем метров на десять от главного здания, тут же появляются яблоко в качестве закуски и классический граненый стакан. Мне, непонятно за какие заслуги, быть может, как дароносцу, наливают первому. Полный стакан. Я начинаю, прихлебывая небольшими глоточками, как привык. У мужиков глаза квадратные. Мне вдруг говорят:

— Братишка, можно мы нашим покажем, как ты пьешь? Нас бы точно стошнило от такого способа!

Я в ответ:

— Не вопрос.

Через пять минут вокруг машины стоит толпа мозолистых мужиков, наблюдающих за моим бенефисом, открыв рот. Вот я ржал потом, рассказывая своим друзьям о случившемся!

Правда, с появлением в Кремле Лигачева нам всем резко стало не до смеха. Когда он затеял борьбу с пьянством, многие обзавелись самогонными аппаратами, включая и нашу семью благодаря семейным связям с заводом «Запорожспецсталь». Любые посиделки обязательно сопровождались обменом рецептами. Из них самым убойным оказался вариант самогона на горохе и кефире — жуткое вонючее пойло, единственным достоинством которого был короткий срок созревания браги. А гнала самогон моя мама, доцент-гуманитарий в третьем поколении — когда на даче, а когда и в московской квартире, затыкая вентиляционные отверстия, чтобы соседи не догадались.

Представьте картину маслом, как говаривал Давид Гоцман. Киев, шикарная гостиница «Жовтневий», лучший номер люкс со сверкающей лаком столовой. На столе официантка расставляет тарелки: украинский борщ с пампушками, жареные колбаски, одним своим шкворчанием сводящие с ума, вареники с луком и картошкой под шапкой из сметаны, сало с чесночком, помидоры «бычье сердце» с капельками на срезе… Стоит официантке удалиться, как на столе появляется литровая бутыль, и мы наслаждаемся трапезой, тайком запивая ее «гороховкой». Перед каждым возлиянием приходится зажимать носы, ибо этот самогон ничто не брало — ни марганцовка, ни ореховая скорлупа, ни самодельный угольный фильтр…

Другим способом выживания в ту неблагословенную эпоху стало домашнее вино. Мой приятель научил меня, как готовить вино из черноплодки. Нужно было отжать из ягод сок, постаравшись не уделать кухню несмываемыми пятнами, потом добавить сахар и ягодные дрожжи (я использовал плесень с клубники на грядках), залить в большие бутылки и натянуть на горлышко перчатку. Когда эта перчатка поднималась, вино было готово. Но вот беда: до этого момента следовало снимать пену, а у меня что-то пошло не так. Пена перла как бешеная, я постоянно переливал из бутылки в бутылку, потом в ход пошли трехлитровые банки. Вино вышло так себе — очень терпкое и слабенькое. Но через пару лет я нашел на балконе случайно забытую банку, пережившую и зной, и морозы, покрытую паутиной и пылью, словно из элитных винных подвалов. Великолепный янтарный цвет, а внутри банки не уксус, как ожидалось, а очень недурственное крепленое. Бывает же такое!

Думаю, в Кремле были правы, когда забили в колокола относительно угрозы всеобщей алкоголизации. Но им не хватило смелости признать главное: повальное увлечение спиртным было примитивным, но действенным способом заглушить пустоту и отупляющую скуку в душе у многих советских людей, их усталость от серых будней, от пустых обещаний с высоких трибун. Вместо того чтобы увлечь их новыми смыслами бытия, Лигачев со товарищи ничего лучше не придумал, как прибегнуть к варварским административным методам, словно на дворе было сталинско-хрущевское время. Но времена изменились, и люди не простили нового издевательства над собой. Борьба с пьянством обернулась очередной глупой кампанией, от которой остались горькие воспоминания, вкус и запах «гороховки» и смешные казусы вроде комсомольской свадьбы с молочными коктейлями и «Буратино».

Вот и новый штришок к образу мажора СССР — бутылка мутного «ароматного» самогона в кармане вместо элитных спиртных напитков в обществе знойных красавиц!