Магистрали жизни

В те бурные годы

По донецким степям гремели и перекатывались грозные волны гражданской войны. Мы, совсем тогда зеленая детвора, жили в ощущении того, что вокруг вершится что-то огромное, великое. Жадно вслушивались в разговоры взрослых, стараясь уразуметь, почему орут и стреляют разъяренные офицеры и пьяные солдаты из белогвардейских полчищ, откуда и зачем у нас появились говорящие на чужом языке военные в серо-зеленых мундирах и рогатых касках, кто такие эти странные, пестро одетые, щеголяющие в меховых шапках с длинными шлыками люди?

А таинственные большевики! О них в нашей и в соседских семьях сначала говорили шепотом, с оглядкой. Знали мы монтера депо М. Авраменко. Рабочий — как и все вокруг. А оказалось, что он руководит железнодорожным большевистским подпольем в Славянске. С жадным мальчишеским любопытством глядели мы на машиниста Ф. Алябьева — комиссара депо. «Комиссар»! Это слово слышалось повсюду. Комиссарами были самые стойкие, самые авторитетные рабочие из нашей железнодорожной среды. А удивительные рассказы о Софье Мокиевской, легендарном комиссаре бронепоезда «Власть — Советам», героически погибшей в бою при защите станции Дебальцево…

Цепкая детская память запечатлевает так глубоко события, что они потом сохраняются на всю жизнь. Происходившее в те далекие годы часто помнится более ярко и отчетливо, нежели то, чем заполнялась жизнь в уже зрелую пору. Наверное, поэтому так живо стоит перед глазами тот удивительный день — 11 марта 1920 года. К нам в Славянск прибыл агитпоезд «Октябрьская революция». На перроне вокзала собрался многолюдный шумный митинг. Выступал приехавший с агитпоездом Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин. Говорил просто, так, будто беседовал по душам со старыми друзьями. И выглядел по-рабочему — в косоворотке, неказистом пиджачке и кепочке.

Своими впечатлениями я поделился дома с отцом.

— Понятно, — улыбнулся он. — Сказано — власть рабочих и крестьян. Сам Калинин-то — бывший токарь.

Так и слились в детском сознании два понятия — большевик и рабочая власть — в одно: большевики — это рабочие, ставшие теперь хозяевами новой жизни.

Жизнь той поры со всеми ее бурными событиями — с грохотом боев, жаркими речами на собраниях и митингах, яркими плакатами на заборах и стенах, красными лозунгами в цехах депо — закладывала в детские души зачатки того, что позже сформировалось, окрепло и прочно определило сознание юной рабочей поросли. Это большевистская идейность и высокий революционный дух.

Детские годы мои проходили в трудовой, революционной рабочей среде. Рабочие депо и железнодорожники узла Славянск жили тесной и дружной семьей в своем пристанционном поселке.

Железнодорожные поселки… Разные они — большие и малые, расположенные вблизи гулких узловых станций или невдалеке от путей полевых раздельных пунктов. Но имеют и немало общего. Сразу узнаешь: здесь живут железнодорожники. Усадьбы их ограждены заборами из старой вагонной обшивки, сарайчики во дворах из старых шпал, уже отслуживших свое на путях; на улицах шуршит под ногами паровозный шлак, которым засыпают лужи и ухабы; из труб тянется дымок, наполняя воздух острым, крепким запахом каменного угля. Даже здешний ритм жизни имеет свои особенности. Он тесно связан с расписанием движения поездов, регламентом дежурств, началом и концом рейсов локомотивных бригад.

Таким был и наш поселок на околице Славянска. Улица, на которой стоял наш домик, называлась Железнодорожной. Она, как и другие, была узкой, заросшей травой. Под заборами расстилались лопухи. Зато как красиво здесь было весной, когда сады покрывались вишневым цветом. Его повсюду было много. Но больше всего мы, дети, любили осень — время душистых яблок, сладких груш.

Новая, советская, жизнь шла по донецкой земле. Это чувствовалось во всем: и в радостных гудках паровозов, и в беге поездов. Да и во дворах наших стало веселее: стучали молотки, жужжали пилы. Мастеровые люди в свободное от работы время слесарили или занимались плотницким делом.

Так и жили у самых железнодорожных путей. За станцией начинался тихий городок Славянск. Между зелеными кварталами чистеньких домов выделялись темные кирпичные стены карандашной фабрики, содового и керамического заводов, приземистые строения нескольких кустарных солеварен. Наиболее шумным и оживленным местом на околице был железнодорожный узел, где круглосуточно посвистывали паровозы, наигрывали рожки стрелочников, лязгали буфера при сцеплении вагонов.

Вспоминая Славянск, вижу старый домик с соломенной крышей, почерневшей от дождей и солнца. Его купил отец за небольшую сумму, накопленную на протяжении многих лет. Родом отец из бедного села Кукулевки Сумского уезда Харьковской губернии. Как и сотни подростков из обездоленных крестьянских семей, пошел из родного дома на поиск заработков. Почти сорок лет тяжело работал по найму. Ныне только старики, бывшие горняки, могут рассказать о горькой шахтерской судьбе тех времен. Даже не верится, что, работая по четырнадцать часов, крепильщик получал ежедневно шестнадцать копеек. Артельщики цепко держали в своих руках робких сельских юношей, беспощадно эксплуатировали их. Жили шахтеры в темных, влажных землянках, куда даже солнце не заглядывало. Не лучше было и на железной дороге. Прошел отец и солдатчину, о чем рассказывал с особой горечью. В 1906 году устроился работать на железной дороге в Феодосии, а через пять лет — плотником депо Славянск. Сюда переехала и наша семья.

Детство наиболее памятно походами к реке Казенный Торец, где мы, загорелые и счастливые, ловили вьюнов, опуская на дно, в тину, корзины из лозы, а потом кричали возле них, топали ногами, как в пляске. Масса быстрых серебристых рыбок попадала в нашу западню. Путешествовали и на гору Карачун, невдалеке от поселка, и в Славянский сосновый бор, бродили по берегу Северского Донца, где раскинулся густой реликтовый лес. Там сохранилась растительность доледникового и ледникового периодов. Разнообразие деревьев, кустарников, трав, цветов влекло к себе, волновало детское воображение.

Но вокруг бушевала гражданская война. По ночам мимо наших домиков проносились конные ватаги петлюровцев, шумные банды разных атаманов.

Бывало и так: среди ночи в дом врывались пьяные, озверевшие, увешанные оружием головорезы и устраивали штаб или ночлег, а нас выгоняли в сарай. Спустя некоторое время подымалась возня, доносилась стрельба, и «бравых» вояк будто ветром сдувало — это наступали наши.

Потом появились немецкие оккупанты в запыленных серо-зеленых мундирах. Наглая солдатня грабила разоренные хозяйства, забирала последних кур, поросят. Школа на длительное время превратилась в казарму: парты и классные доски оккупанты сломали на дрова, сожгли библиотечные книги.

С тяжелым сердцем откладывал я в сторону железную коробку из-под пулеметных лент, которая служила ранцем. Вот уже несколько лет учиться приходилось урывками.

— Терпите, малыши, — говорили взрослые, — вот придут наши…

Видел наш Славянск и осатаневшую белогвардейщину из деникинских армий, рвавшуюся к центру страны, оккупировавшую Донбасс. Позже, бросая оружие, обозы, раненых солдат, эти «вояки» бежали на Юг.

И наступил день, когда на станцию прибыл закопченный бронепоезд. Открылись тяжелые двери его стальных вагонов, на перрон вышли бойцы в кожаных куртках с красными звездами на шапках. А по улицам, подымая облака пыли, мчались тачанки, запряженные четверками лошадей. Это вступали в город части Красной Армии. Вскоре весь Донецкий край был очищен от контрреволюционных банд. Последние бои гражданской войны гремели теперь далеко на юге, на подступах к Перекопу.

Страна залечивала раны, нанесенные интервентами. В школу спешили наши матери, чтобы вымести мусор, вымыть полы. А отцы чинили парты, забивали фанерой оконные рамы. Вскоре школьный двор заполнила веселая детвора. Раздался звонок, зовущий снова на уроки.

В рабочей среде ценилось прежде всего умение хорошо трудиться, и мы, мальчишки, горя желанием работать, с раннего детства тянулись к молотку, пиле, напильнику. Много раз, бывало, я бегал к отцу в депо, и не только затем, чтобы собрать обрезки древесины и стружки на топливо, — часами, не отрываясь, смотрел, как работают ремонтники. Визжала дисковая пила, гремели листы железа под молотком кровельщика, шуршали напильники в руках слесарей, подгонявших подшипники. С каким наслаждением дышал я смоляными запахами сосновых досок, крепким ароматом смазки! Следил за точными движениями рабочих, любовался их мастерством и сноровкой. А на ремонтных канавах стояли локомотивы, выпускали густой пар, сверкали медью начищенной арматуры. Избегая встречи со строгим мастером, я наблюдал, как работает ремонтная бригада. Вот котельщики открыли тяжелую дверь дымовой коробки, вынимают оттуда дымогарные трубы. Слесари разбирают дышловой механизм, арматуру.

Дети из рабочего поселка были хорошо осведомлены о жизни коллектива депо. Знали, что люди иногда круглосуточно не покидают цехов, ремонтируя разбитые паровозы. Это была тяжелая, сложная, но очень необходимая работа. Мы прислушивались к разговорам рабочих. В клубе или возле своих жилищ они беседовали о преодолении разрухи на транспорте, о том, что встают из руин донецкие шахты, выдавая уголь на-гора́. Машинисты, возвращаясь из рейсов, рассказывали о том, что стали в строй заводы Краматорска, Дружковки, Юзовки, Горловки. По ночам край неба освещали зарницы — это давали знать о себе донецкие домны и мартены, уже поднявшиеся из руин. Везде кипел напряженный труд.

С тревогой и волнением толковали железнодорожники о своих делах: ведь разрушено немало участков пути, на отрезке Славянск — Лозовая взорваны все мосты, не везде восстановлены гидроколонки, ненадежная связь, а главное — мало паровозов и вагонов. Потому коммунисты и комсомольцы, профсоюзные активисты депо в свободное время обходили дома железнодорожников, агитировали рабочих помочь срочно отремонтировать паровоз или выгрузить уголь из эшелона. В выходные дни люди с песнями шли на воскресники.

Так и росли мы, дети железнодорожного поселка, совмещая учебу в школе с работой на узле. Но стремились мы к одному: быстрее вырасти и стать такими же, как взрослые, — умелыми мастеровыми — слесарями, котельщиками, кузнецами и, конечно, машинистами. Я мечтал поступить в школу фабрично-заводского ученичества, созданную на нашем узле в 1921 году. Она находилась в большом доме, конфискованном у купца Голосняка. Вначале здесь вместо парт стояли длинные скамейки, а стол преподавателя помещался на пороге, точнее, посредине двух смежных комнат — классов. Учащиеся держали книги и тетради на коленях, к слесарным тискам выстраивались очереди.

Когда я закончил школу-семилетку, наше ФЗУ стало уже самым оборудованным, хорошо организованным учебным заведением, имевшим производственные мастерские, столовую, общежитие, даже сад и подсобное хозяйство. Вскоре был построен еще один большой корпус, где разместились аудитории, технические кабинеты, спортивный зал, не забыли также и о жилых домах для преподавателей и инструкторов. Возник настоящий учебный городок. Партийные работники, руководители дороги понимали, как необходима эта школа. Транспорту были очень нужны квалифицированные кадры: следовало дать путевку в жизнь сотням юношей и девушек, прежде всего — детям транспортников, с детства мечтавшим о железной дороге.

Каждый поступающий проходил конкурс. А он был немалый. Мне, например, в первый раз не повезло. В канцелярии школы сообщили:

— Заявлений у нас больше, чем мест. Твой отец плотник, вот и учись у него.

А как же с моей мечтой? Я с детства хотел стать машинистом. Но даже для того, чтобы быть квалифицированным слесарем, надо закончить ФЗУ.

Почти год старательно готовился к поступлению, штудировал учебники, техническую литературу. И вот она, победа: осенью 1926 года я впервые в жизни стоял у слесарного верстака.

— Устал? — спросил инструктор Василий Яковлевич Марапулец, когда я прекратил работу, чтобы немного отдохнуть. И умелый наставник дал совет, запомнившийся на всю жизнь.

— Учись правильно действовать инструментом: молоток держи свободно, легко, как птицу, чтобы не выпорхнула и чтобы не раздавить в руке…

Жадные к науке и работе, мы быстро осваивали опыт, отрабатывали точность движений, изучали тонкости слесарного дела.

— Смелее, ребята, — подбадривал инструктор Павел Иосифович Гулько, когда мы в чем-то сомневались или действовали неуверенно. — Умение и смекалка сами не приходят, их надо добыть в труде, в ежедневной, упорной учебе…

Деловыми, разумными советами помогал нам весь преподавательский коллектив. Мы искренне уважали и любили наставников за их доброжелательность, умение привить любовь к рабочей профессии. И эти талантливые педагоги отлично выполняли нелегкую задачу воспитания молодой смены.

На первом курсе мы учились делать инструменты — ключи, кронциркули, микрометрические винты и другое. Однажды я показал Павлу Иосифовичу французский ключ, который изготовил самостоятельно за восемь часов вместо двенадцати, как предусматривалось программой.

— Вот и стал ты слесарем, — положив руку мне на плечо, сказал инструктор. — Пора тебе, друг, на ремонтную канаву.

Наша школа имела в депо свое отделение. Там учащиеся под руководством инструкторов выполняли подъемочный ремонт паровозов. Это была весомая помощь коллективу депо. К тому же будущие ремонтники здесь совершенствовали свое слесарное мастерство. В то время я уже умел хорошо шабрить подшипники паровозов, и потому получил направление в буксовую бригаду.

Вспоминаю, с какой гордостью и волнением ходил я в депо вместе с рабочими, которые жили на нашей улице. Шел как равный среди равных. Мы обсуждали наши деповские дела. Бывало, кто-нибудь, улыбаясь, слегка толкнув меня, интересовался:

— Ну как, не соленый он, слесарный хлебушко?

Окончен теоретический курс. Иногда говорят, что теория — дело не очень интересное, скучное — расчеты, формулы… Но ее преподавал нам начальник школы Антон Алексеевич Демич, материал излагал интересно, с большим знанием и умением. На его уроках мы с любовью изучали конструкцию паровозов, тяговую силу, систему парообразования. Иначе нельзя: тот, кто готовился быть машинистом, должен знать паровоз до винтика. Целыми ночами иногда просиживал над схемами, чертежами, учебниками.

Заметив, что я очень увлекся изучением паровоза, Антон Алексеевич однажды спросил: «Ну как, интересно?» И тут же начал объяснять наиболее непонятные теоретические положения и формулы. Но нас, надо сказать, увлекали не только паровозы. Учащиеся интересовались и всеми переменами, событиями в стране.

Время было сложное. Тысячи задач решала тогда молодая Советская республика, напрягала все силы, чтобы восстановить народное хозяйство, ликвидировать разруху, залечить раны войны. Под руководством партийных и комсомольских организаций трудились мы, не жалея сил и времени. Вокруг кипела общественная и производственная деятельность народных масс. Наиболее способные, преданные своему делу труженики — слесари, токари, сталевары, ранее честно выполнявшие свои обязанности, теперь возглавили предприятия, партийные и советские органы. Они имели в большинстве случаев опыт комиссаров, ревкомовцев, руководителей революционного подполья, командирской службы в Красной Армии. Но условия мирного строительства социализма требовали совершенствования методов руководства. На помощь пришла рабочая солидарность, сплоченность, которая воспитывалась годами в непримиримой классовой борьбе. Новые руководители получали широкую, энергичную и массовую поддержку со стороны товарищей-производственников, и прежде всего коммунистов.

Вожаком рабочей молодежи был комсомол. В его ряды я поступил еще в 1925 году, будучи учеником школы ФЗУ, где была большая, дружная комсомольская организация. В задымленных цехах, учебных лабораториях комсомол направлял горячих, иногда легкомысленных, ребят к главной цели — учиться, осваивать производственный опыт. А по вечерам мы выпускали нашу задиристую, зубастую стенгазету.

Вскоре пришлось мне стать бригадиром буксовой, потом дышловой ученической бригады, познакомиться с котельным, арматурным делом. А в 1929 году партийная организация депо приняла меня кандидатом в члены партии. Через полгода я стал членом ленинской партии.

Великое и памятное событие! Вспоминаю, с каким волнением держал я красную книжечку. Тогда же и поклялся жить и работать так, чтобы всегда иметь право называться коммунистом.

В том же году окончил учебу в ФЗУ. Меня назначили помощником машиниста на маневровый паровоз. Это был старенький, неказистый локомотив серии «ОВ», ветеран нашего транспорта. Его конструкция отвечала всем требованиям восьмидесятых годов минувшего столетия. В отношении мощности, надежности он был тогда одним из лучших. Да о чем говорить, «овечка», как любя назвали машину железнодорожники, потрудилась славно. Она оказалась очень выносливой, настоящим «механическим долгожителем». В большинстве эти машины составляли паровозный парк русских железных дорог начала XX столетия. «Овечки» вынесли на себе и всю тяжесть первой мировой войны. Они водили военные эшелоны, бронепоезда в годы революции и гражданской войны. Правда, незадолго перед революцией в поездном парке появились паровозы серии «Щ», которые в шутку назывались «щуками». Они были более мощными, однако капризными, с малоэффективным парообразованием, с недостатками в конструкции механизма движения.

Пройдут десятки лет, на железные дороги придут другие машины — мощные электровозы и тепловозы. Но каждый старый паровозник будет посматривать на «овечку» с уважением, встретив ее где-то на подъездных путях сахарного или консервного завода. И у меня становится теплее на душе при встрече с добрым другом…

Я, помощник машиниста, был обязан держать топку в должном режиме, не допуская прогаров, следить за водопробными краниками, водомерным стеклом, инжекторами, манометром. Во время перерыва в работе укреплял дышловые клинья, смазывал подшипники и буксы. Но и в конце дежурства хлопот было немало — и котел хорошо протереть тряпкой, чтобы на его поверхности не осталось следов масла, подтеков, набрать воды в тендер, уложить инструменты. Но все эти трудности — ничто в сравнении с той радостью, которую ощущаешь от колебания под ногами паровозной контрбудки, горячего дыхания топки, когда выполняешь команды машиниста, видишь на его лице молчаливое одобрение своих действий.

Вскоре меня перевели на поездной паровоз.

…Бурный рост народного хозяйства требовал от железнодорожников ускорения перевозок. Особенно отсталым был паровозный парк. Большой вред приносила обезличка. Бригады не закреплялись за паровозами, а ездили на разных машинах. Это вызывало небрежное отношение к технике отдельных паровозников. Поэтому машины часто выходили из строя.

Мы, коммунисты и комсомольцы, стремились работать в бригадах, имеющих стабильный состав, как могли устраняли неисправности машин, упорно совершенствовали свое мастерство, по зову партии шли на учебу.

Закончив подготовительные курсы, я поступил в Днепропетровский институт инженеров транспорта. Но политическая ситуация на Дальнем Востоке была напряженной. В 1931—1932 годах японские империалисты оккупировали Маньчжурию. Возникла угроза войны. Нашей стране надо было укреплять свои дальневосточные границы, повышать обороноспособность Красной Армии. Именно тогда в Днепропетровский обком партии вызвали группу наших студентов-коммунистов и комсомольцев. Принял нас первый секретарь обкома М. Хатаевич.

— Товарищи! — обратился он к присутствующим. — Партия призывает способную молодежь идти в авиацию. Международная обстановка требует создания мощного воздушного флота. Предлагаем вам стать курсантами недавно созданной Луганской школы военных пилотов.

В Луганске мы, курсанты, осваивали материальную часть, теорию, штурманское дело. Было уже немало самостоятельных полетов на У-2, а также на Р-5. Но когда мы начали осваивать фигуры высшего пилотажа, выяснилось, что летчиком я не стану. Дефекты вестибулярного аппарата вызвали болезненное состояние организма. Медицина была неумолимой, врачи категорически запретили летать.

Возвращался в Славянск усталый, ощущая горечь постигшей неудачи. От товарищей, с которыми учился в институте, я отстал. Понимал: потерянного не наверстать… Как же быть дальше?

После приезда пошел работать помощником машиниста на паровозах. Встретил Макара Васильевича Рубана. Он предложил стать его помощником. Отлично, лучше не придумаешь! Беспредельно влюбленный в паровозное дело, Макар Васильевич воспитал уже не один десяток ребят, ставших настоящими машинистами.

Начались наши общие рейсы. Меня поражали глубокое знание паровоза и врожденная деликатность моего учителя. Он внимательно присматривался, как я хозяйствую на своем рабочем месте, левом крыле, и, если что-либо получалось не сразу, молчал, а когда я ошибался — мягко, по-дружески советовал выход, делал замечания. Эта тактичность в отношении к подчиненным вдохновляла меня работать так, чтобы заслужить одобрение учителя.

Макар Васильевич требовал неуклонной, строгой дисциплины, прививал чувство личной ответственности за все, что происходило на паровозе.

— Смотри, — говорил он, — тебе доверена мощная машина. Никакой беспечности, легкомыслия, халатности допускать не имеешь права. Во время поездки будь сосредоточенным, внимательным, готовым к оперативным, точным и правильным действиям.

Я чувствовал, что должен совершенствовать мастерство ухода за топкой. Современным машинистам и их помощникам, которые водят электровозы и тепловозы, трудно и представить сложность этой работы. Она требовала сноровки, умения держать тяжелую совковую лопату с углем так, чтобы подавать его точно в шуровочное кольцо, не касаясь краев, рассыпать топливо ровным слоем по всей поверхности горения, умело заполнять прогары. А разве легко создать шлаковую подушку, положив уголь таким образом, чтобы слой раскаленного шлака был не толстым, но и не тонким, чтобы этот слой обеспечивал нужные условия для сгорания угля, не нарушая тяги? А тогда только так можно было обеспечить хорошее парообразование и полное сгорание топлива.

— Многое зависит еще и от сорта, — объяснял Макар Васильевич, — а также от теплотворной способности угля, которым загружается тендер паровоза на топливном складе. Он разный, и каждый сорт его требует своих методов сжигания.

Я научился действовать резаком, пикой пробивать шлак, чтобы улучшить условия сгорания и тяги, правильно смачивать топливо, прежде чем загрузить им топку. Вот сколько интересного и нужного передал мне, а также кочегару опытный машинист.

Благодаря Макару Васильевичу наша бригада хорошо освоила локомотив, изучила возможности силы его тяги, сцепления колес с рельсами, парообразования, скорости. Дружный, трудовой коллектив был полон чувства профессиональной гордости, стремления идти вперед.

Именно в ту пору проходил III Всесоюзный конкурс паровозных бригад. В нем участвовали и мы. После подведения итогов Макару Васильевичу было присвоено почетное звание лучшего машиниста СССР, мне — лучшего помощника машиниста страны. Как я гордился первой в жизни трудовой победой!

Вскоре я поехал в Кременчуг на курсы машинистов, а спустя несколько месяцев успешно сдал выпускные экзамены. И вот в моих руках эта маленькая книжка — право на управление паровозом!