Маленький театр

IV У Маметты

— Настоящий дикарёнок, — рассказывала Маметта. — Много ребят я вырастила, но такого ещё не встречала.

Она усадила Мили в плетёное кресло в большой комнате. Жорже и девчушка с куклой прижались к Маметте и с любопытством рассматривали сестру дикарёнка, ведь его пребывание в доме было для них целым событием.

Мили теребила воротник серой кофты.

— Право, мы доставили вам столько хлопот… — бормотала она. — Один ваш бинт чего стоит. А я поставила на ногу Жерве горчичник…

— Горчичник?.. — воскликнула Маметта и от души расхохоталась. — Я мало смыслю во всех этих растяжениях, милочка, но вы, по-моему, просто понятия о них не имеете. Чёрт возьми, да обратитесь вы к аптекарю, что ли, если уж не хотите позвать доктора.

Глаза Мили гневно блеснули, и она чуть было резко не осадила эту самоуверенную особу, но тут же постаралась вернуть себе самообладание и повернулась спиной к хозяйке дома, что было не очень вежливо, сделав вид, будто осматривает комнату. Приятно видеть чистоту, опрятность, белые занавески на окнах. Впрочем, когда у вас бельё в одном шкафу, а посуда в другом, не так уж трудно всё держать в порядке. И Мили глубоко вздохнула.

— У вас так красиво! — застенчиво сказала она.

— Неужели красиво? — снова рассмеялась Маметта. — Да у нас всё по-простому, ничего лишнего. До красоты ли с тремя ребятишками?

— А третий где?

— В колыбели спит. Вон там, в уголке.

Мили подошла к колыбели, посмотрела на малыша и заметила:

— Похож на вас.

В ответ Маметта расхохоталась ещё громче. Её полные плечи затряслись от смеха. Мили была озадачена и не сводила с неё глаз. Посмеявшись, Маметта сказала:

— Да откуда вам знать, что малыши мне чужие! Своих мне только и не хватало… Детей я люблю… Но, поверьте, ни за что не взяла бы на воспитание эту троицу, если б не обстоятельства… Муженька ревматизм скрутил, и где уж ему после этого на стройке работать. Тогда я и сказала себе: «Ну, милая, придётся тебе самой выкручиваться!» И решила стать кормилицей. Поле́тт у меня умница, — продолжала Маметта, гладя девочку по кудрявой головке, — зато вот с этими двумя — Жорже и Аленом — хлопот не оберёшься. Ален у меня с месяц. Мать у него умерла.

— Как и у нас, — еле слышно отозвалась Мили.

— Значит, у вас тоже нет матери? — воскликнула Маметта, первый раз внимательно вглядываясь в лицо Мили. — И давно она умерла?

— Три года назад.

— Бедная девочка!.. Я сразу поняла, что забот у вас много. Да, хлопотное дело с детишками возиться. Ну, надеюсь, Жерве у вас один?

— Нет, у меня их пятеро. Правда, они уже большие, только Лео всего три годика. Но, конечно, мне не легко. Да и папа нездоров.

— Расскажите-ка мне обо всём, — сказала Маметта с искренним сочувствием. — Впрочем, подождите минутку, доченька. Сейчас я принесу кофе.

«Доченька»… Давно никто так не называл её. И Мили расплакалась. Маметта, вернувшись из кухни с подносом в руках, посмотрела на неё и всполошилась.

— Ну полно, полно, душечка, успокойтесь. Всё мне расскажите, и сразу легче станет.

Хорошо, когда есть кому утешить! Мили съела бутерброд, выпила кофе и стала рассказывать обо всём без утайки. Ей было очень уютно в этом доме, рядом с гостеприимной хозяйкой, которая так внимательно умела слушать. Мили рассказывала о своей матери, о родном городе — Гонфлере, о доме у самого порта, где прошло её детство… О том, как отец откуда-то получил немного денег и все они пошли на Маленький театр — мечту его жизни. И они начали кочевать. Однако осенью возвращались в свой городок. И мама всегда так радовалась, что они снова дома и снова встретятся с дядюшкой Норуа́, её братом, если только он не в плавании. Она так и не смогла привыкнуть к автофургону, а в последний раз, когда они вернулись в Гонфлер, вскоре после рождения Лео, дядюшка Норуа просто из себя вышел, увидев, как она похудела. Ну и ругал же он отца!.. И они вконец поссорились. А через неделю мама умерла от воспаления лёгких.

— И тут папа просто обезумел, — продолжала Мили скороговоркой. — Он возненавидел наш дом, продал его, и все деньги ушли на уплату долгов. Дядюшка Норуа хотел оставить у себя Жиля и сделать из него моряка — ведь Жиль так любит море, — но папа не согласился. И мы все вместе уехали в фургоне, и ни разу не побывали в Гонфлере.

— Вот беда! — воскликнула Маметта, крепко сжав руки Мили. — Вы, значит, им вместо матери? Да я бы на вашем месте разнесла весь этот театр и на отца бы не посмотрела! Подумать только, обречь детей на такую жизнь!.. Ну Жерве у вас актёрствует, а остальные чем занимаются?

— И остальные тоже… Флора, моя сестрёнка, просто влюблена в театр, танцы, аплодисменты. Зато мальчики терпеть не могут театр. Валентин самый старший и самый серьёзный. Ему так хочется найти себе дело по душе. Ведь ему уже пятнадцатый год. А Жиль только о море и мечтает. Вечно витает в облаках…

— Ну, а Жерве?

— Жерве? Ему только бы книги да книги. Ему бы в школе учиться, он такой способный…

Маметта всплеснула руками.

— Учиться?.. Разве они не ходят в школу?

— Да какая уж школа? Мы круглый год переезжаем с места на место.

— Ну и отец!.. Разве можно оставлять детей без учения!

Мили вскинула голову и сердито взглянула на собеседницу.

— Можно, сударыня… во всяком случае бродячим актёрам. Наш папа актёр и вправе распоряжаться своими детьми, как ему заблагорассудится. Он же не делает ничего дурного!

— Ну полно, полно! — сказала Маметта.

— Папа нас всех очень любит, он не злой, уверяю вас. Просто сам он сущий ребёнок. Только старенький… Меня очень тревожит его здоровье. А уговорить его обратиться к доктору — невозможно. С тех пор как не стало мамы, он слышать не может о болезнях. Вот и с Жерве… Господи, я и забыла о Жерве! Мне давно пора домой! — воскликнула Мили, вскакивая с кресла. — Большое вам спасибо за бинт, за помощь… словом, за всё…

— Не за что, милая, — добродушно ответила Маметта. — Трудно вам приходится, ну да стойкости и мужества вам не занимать. Поцелуйте-ка меня на прощание.

Мили обняла её, и на миг ей почудилось, будто вернулись прежние времена, когда мать, утешая, ласково её целовала.

— Завтра я навещу вас, посмотрю, что там у Жерве с ногой, — решительно заявила Маметта.

Мили обрадованно улыбнулась ей в ответ. Потом с грустью оглядела чистую уютную комнату, где, казалось ей, она защищена от всех житейских бурь и тревог. Неужели она навсегда прощается с этим домом? Может быть, она ещё вернётся сюда? И правда, почему бы ей не надеяться на лучшее? Когда она уходила, на сердце у неё стало легче и тревожные мысли о будущем как-то рассеялись.