Марки королевы Виктории

Кэти прошла за машиной по аллее пятьдесят ярдов, которые отделяли коттедж Фицпатриков от усадьбы Старлинга Кроуз-Нест. Обогнув пышный куст рододендронов, она увидела остановившийся у кованых железных ворот автомобиль. Он расположился за двумя другими автомобилями, за которыми присматривал полицейский в форме. «Пресса», — подумала Кэти и торопливо прошла мимо группы людей, собравшихся около первой машины.

Оказавшись в доме, она натянула нейлоновую накидку, предложенную ей одним из судебных экспертов, и поднялась по лестнице в хозяйскую спальню, а уже оттуда прошла через гардеробную в принадлежавшую Еве маленькую гостиную. Леон Десаи все еще находился там. Стоя на четвереньках, он исследовал угол комнаты, а его сотрудник держал над ним ультрафиолетовую лампу. От неудобного положения у помощника Десаи лицо налилось кровью и он сильно потел, чего нельзя было сказать о его начальнике. Увидев Кэти, последний весьма грациозно встал и подошел к ней.

— Я собираюсь навестить Брока в Фарнеме, — сказала она. — Поэтому мне было бы желательно узнать, к каким выводам вы пришли, чтобы передать эту информацию ему.

— Пока ничего определенного сказать не могу, — произнес он.

— Значит, вы не нашли здесь ничего такого, что Старлинг пытался от меня скрыть?

— Пятен крови здесь нет, если вы это имеете в виду. Но взгляните вот на это. — Она проследовала за ним к окну, бросив взгляд на висевшие в небе грозовые облака, подступавшие к дому с западной части горизонта. В вышине снова парил планер — крохотный светлый крестик на фоне темных туч. Не обращая внимания на надвигающуюся непогоду, он, пользуясь теплыми восходящими потоками, набирал высоту.

Десаи указал на мощные стальные запоры, ввинченные в деревянные рамы.

— Сэмми очень беспокоился о своей безопасности, — сказал он.

— И что же из этого следует?

— Только то, что мы не можем найти ключа, эти запоры отпирающего. В этой комнате его точно нет. Аналогичная картина в ее спальне. Как-то это странно, вы не находите? Обычно ключи держат поблизости, под рукой. По крайней мере во всех других комнатах ключи есть. — Он указал на дверь, которая вела из гостиной Евы в коридор: — Эта дверь тоже заперта. Ключа нет. А вон у той… — он провел ее через гардеробную и указал на дверь, которая выводила в коридор из хозяйской спальни, — ключ есть. Мы нашли его в замке — правда, с обратной стороны.

— С обратной стороны?

— Совершенно верно.

— Вы хотите сказать, что эти несколько смежных комнат представляют собой, по сути, тюрьму?

Он пожал плечами:

— Окна имеют двойные стекла, рамы заделаны намертво. Дом отапливается и охлаждается посредством подаваемого по трубам воздуха. Все сделано прочно и на совесть.

Кэти еще раз окинула взглядом комнату.

— Что-нибудь еще? Какие-нибудь следы насилия есть?

— Только один. — Он подошел к двери, соединявшей спальню с коридором, и указал на небольшую деформацию на внутренней стороне деревянной облицовки. — Недавнее повреждение, как нам представляется. Внизу на ковре обнаружены мельчайшие осколки фарфора.

— Кто-то швырнул фарфоровую статуэтку в закрытую дверь?

— Или в кого-то, кто стоял перед закрытой дверью. — Десаи огляделся. — Ничего из ряда вон, если разобраться. Но мы будем продолжать поиски.

В дивизионном подразделении полиции Фарнема такого столпотворения в воскресный день, да еще во время ленча, не было уже много лет. Были вызваны дополнительные силы полиции, чтобы оградить усадьбу Кроуз-Нест от нашествия фоторепортеров и телевизионщиков, пробиравшихся к домовладению через окружающие заросли и леса. Всех их подняли на ноги первые сообщения с места происшествия, расписывавшие сенсационные подробности, связанные со смертью Евы. Маленькая столовая дивизиона была забита потеющими мужчинами и женщинами в полном снаряжении. Они поедали принесенные на подносах чипсы и болтали, обмениваясь энергичными жизнерадостными репликами. Кэти спустилась в полуподвал и пошла по коридору в сторону комнат для допросов. Немного не доходя до первой из них, она зашла в помещение для аудиовидеозаписи, чтобы понаблюдать за допрашиваемыми с экранов мониторов.

Брок занимал левую часть экрана. Он сидел на стуле, наклонившись вперед, сканировал взглядом находившегося перед ним человека, молчал и указательным пальцем правой руки почесывал заросший бородой подбородок. Напротив, через стол, с прямой спиной и бесстрастным выражением лица сидел Старлинг. Только лежавшие на коленях руки, которые он непрестанно сжимал и разжимал, давали представление о его внутреннем состоянии.

— Вы уверены, что в состоянии отвечать на вопросы? — сказал Брок с вполне натуральной озабоченностью в голосе.

Старлинг коротко кивнул:

— Я в порядке, мистер Брок. Правда.

— Очень уж у вас спокойный вид, Сэмми, принимая во внимание случившееся, — тихо сказал Брок. — Извините, конечно, за замечание.

Старлингу, чтобы ответить, понадобилось какое-то время. Наконец, запрокинув голову к потолку, он сказал:

— Мы такие, мистер Брок. Прячем свои чувства и остаемся непроницаемыми и непостижимыми.

— Мы?

— Мы, англичане. — Если он и пошутил, то на его лице это никак не отразилось.

Рассматривая в мониторе этих двух людей, Кэти подумала, что их состояние и внешний вид на первый взгляд не отвечают ситуации. Старлинг был спокоен и отрешен, Брок же имел несколько растрепанный вид и производил впечатление человека, который, узнав о случившемся, впопыхах выбежал из дома. Более того, Брок представлялся более обеспокоенным происшествием, более травмированным им, нежели Сэмми.

— Почему бы нам для начала не уточнить временные рамки событий, связанных с вашим возвращением из Хитроу? — высказал предложение Брок.

— Разумеется. Я поступил глупо, что не сделал этого раньше, и теперь ясно это вижу, — спокойно констатировал Старлинг. — Итак, я поймал такси около терминала и попросил водителя отвезти меня в Кейнонбери. Где-то посередине эстакады Хаммерсмит я передумал и велел ему ехать в Кэмден-Таун, что он и сделал. Он высадил меня у станции метро «Кэмден-Таун».

— Почему вы передумали?

— Я решил поехать в кинотеатр «Голливуд», который часто посещала Ева.

Брок пристально посмотрел на Старлинга, никак его слов не комментируя.

— Я поехал в кинотеатр «Голливуд», — сказал наконец Старлинг, — чтобы выяснить, нет ли там Евы.

— Объясните этот пункт вашего заявления, — тихо сказал Брок.

— Я подумал, если за всем этим стоит Ева и ей поэтому надо скрываться, то, вполне возможно, она прячется в темноте кинозала, да еще и удовольствие при этом получает: смотрит свои любимые фильмы. — Старлинг одарил Брока печальным взглядом. — Глупая мысль. Ее, конечно же, там не оказалось. И мне стало стыдно: ведь я позволил себе в ней усомниться. Потому-то я вам об этом и не сказал.

— Но из всех мест, где она могла быть, это представлялось вам наиболее перспективным?

— Точно так.

— Как вы думаете, она с кем-нибудь там встречалась?

Сэмми от душевной боли на мгновение прикрыл глаза. Впрочем, могло статься, что он просто моргнул.

— Если она с кем-то и встречалась, то мне думается, что там. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Мы уделим этому месту повышенное внимание. Что-нибудь еще?

— «Что-нибудь еще»? — Старлинг снова запрокинул голову и тяжело вздохнул. — Но почему, мистер Брок? Почему эти люди так поступили? С Евой? С канадским пакетом? Они что — взяли себе за правило уничтожать все прекрасное?

Брок опустил голову и промолчал. Кэти в очередной раз подумала, что вид у него весьма удрученный. Казалось, он знал об этом деле больше, чем Старлинг, и это знание оптимизма ему не внушало.

В дверь постучали; в комнату вошел человек в рубашке с короткими рукавами и передал Броку письменное сообщение. Брок прочитал его и медленно поднялся на ноги.

— На этом сделаем перерыв, Сэмми, — сказал он со вздохом. — Я прерываю допрос в… — он посмотрел на часы, висевшие над столом, — один час восемь минут. Время ленча, Сэмми, воскресного ленча. Где вы будете есть?

Старлинг с удивлением на него посмотрел. Хотел было сказать: «Дома», — но потом заколебался.

— Я бы не советовал вам возвращаться домой. Сейчас в вашей усадьбе прохода нет от репортеров и телевизионщиков.

Осознав сказанное, Сэмми поник и словно стал ниже ростом.

— Как вы смотрите на то, чтобы навестить мистера и миссис Купер? — высказал предложение Брок.

Старлинг ненадолго задумался.

— Что ж… я полагаю…

— Хотите им позвонить? Мы можем отвезти вас к Куперам прямо из дивизиона и отрядить человека к вам домой, чтобы он взял вещи, которые могут вам понадобиться. Что, если этим займется Марианна? Она сейчас находится у ваших соседей, но скоро пресса об этом пронюхает и нагрянет туда. Ну так как — нам отвезти ее к Куперам?

— Не думаю… не думаю, что в этом есть смысл. Я знаю людей, имеющих отношение к португальскому посольству, которые дружны с семьей Евы. Возможно, они позаботятся о ней…

Брок, возвышавшийся словно башня над маленьким и поникшим Старлингом, провел его к двери. Когда дверь распахнулась, Брок сделал шаг в сторону, чтобы пропустить его вперед. Старлинг посмотрел на него снизу вверх и сказал:

— Это может случиться с кем угодно и когда угодно, мистер Брок. Не забывайте об этом.

— О чем это вы, Сэмми?

— О том, что человек в любой момент может лишиться всего, что у него есть. Мы просто мешки с картошкой, на короткое время оживленные. Мы ни над чем не властны и ничем не управляем.

Брок с удивлением на него посмотрел, но ничего не сказал.

— Это и с вами может случиться, мистер Брок. Возможно, сегодня днем. Или завтра. Или на следующей неделе.

Он повернулся и вышел из комнаты.

На другом мониторе Брен пытался разговорить чрезвычайно некоммуникабельного Марти Келлера. В ответах бывшего инспектора полиции не чувствовалось ни на гран скрытой агрессии или хотя бы протеста, а в лице и тоне сквозили лишь пассивность, полнейшая отрешенность и равнодушие к происходящему, которые подметил в нем Брен, когда несколькими днями раньше вел за ним наблюдение. При всем том глаза Келлера жили, казалось, какой-то своей отдельной жизнью. Их взгляд метался по комнате для допросов, исследуя малейшие изменения в ней с тех времен, когда он сам беседовал с задержанными десятью годами раньше. Его взгляд не задерживался лишь на одном объекте в этой комнате — на Брене.

— У вас проблемы, мистер Келлер? — сказал Брен, у которого подобная манера поведения задержанного вызывала раздражение.

— Извините?

— Вы не смотрите на меня. Это что — представляет для вас проблему?

— Проблему? Нет, — сказал он, но продолжал смотреть на стол прямо перед собой.

Брен глубоко вздохнул.

— Вступали ли вы в какой-либо форме в контакт с мистером Сэмюелем Старлингом или с кем-либо из членов его семьи в течение последних шести месяцев?

Келлер покачал головой.

— Прошу вас дать словесный ответ.

— Нет, не вступал.

— Вы не видели его, не писали ему писем, а также не посещали его частных владений и не встречались с его женой за указанный период?

— Нет.

— Вступали ли известные вам люди в контакт с мистером Старлингом или его женой за этот период?

Келлер некоторое время обдумывал этот вопрос.

— Нет. — Казалось, его нисколько не интересовало, почему ему задают все эти вопросы.

— Вы в этом уверены?

— Уверен.

— Вы просили кого-нибудь за последние девять лет, начиная с июня 1988 года, когда вас признали виновным в совершении определенных уголовно наказуемых деяний, сообщать вам о местопребывании, деятельности и жизненных обстоятельствах мистера или миссис Старлинг?

Келлер поднял глаза к потолку.

— Это слишком широкий вопрос. — Даже однократное изменение в системе односложных отрицательных ответов явилось, по мнению Кэти, облегчением для Брена.

— Да, это широкий вопрос. Ответьте на него, пожалуйста.

— Ну, я вполне мог спросить брата о том, что поделывает Старлинг, особенно в первое время. Пока не потерял к нему интерес.

— Как давно вы потеряли к нему интерес?

— Ну, может, четыре… пять лет назад.

— Почему?

— Просто с течением времени начинаешь понимать, что важно, а что — нет. Сэмми Старлинг стал неважен для меня.

— А что важно для вас, мистер Келлер?

Созерцавший потолок Келлер, избегая смотреть на лицо Брена, медленно опустил взгляд, который в конце концов уперся в пол.

— Прожить сегодняшний день.

— Примерно год назад у вас был тяжелый стресс.

— Правда?

— Так сказано в вашем досье.

— Неужели?

— Отвечайте на мой вопрос, пожалуйста.

— На какой вопрос?

— Переживали ли вы депрессию с июля по сентябрь прошлого года?

Келлер с минуту помолчал, потом кивнул:

— Да.

— Что явилось причиной этой депрессии?

Келлер, придя в некоторое возбуждение, покачал головой и в очередной раз возвел глаза к потолку, задержав внимание на объективе камеры слежения, установленной в верхней части стены, так что у Кэти возникло впечатление, будто он смотрит на нее в упор.

— Так бывает, когда приближается к концу некий долгий тяжелый период твоей жизни. В такое время на душе иногда бывает не легче, а тяжелее. Поскольку ты понимаешь, что конец достижим, каждый день становится и длиннее и труднее. И тогда невольно задаешься вопросом, способен ли ты их прожить, преодолеть их протяженность и тяжесть. Я это к тому, что ты можешь сдаться, сломаться именно тогда, когда конец уже не за горами. — Он рассуждал об этом совершенно спокойно, как клиницист, не демонстрируя ни малейшей жалости по отношению к собственной особе.

— Ваш брат был озабочен вашим положением?

— Об этом надо спросить его.

— Пытался ли он придумать что-нибудь, что могло бы дать вам силы преодолеть это трудное для вас время? Нечто такое, ради чего стоило бы жить?

— Не припомню.

— Быть может, он считал, что для вас будет лучше, если вы снова возбудите в себе ненависть к Старлингу? Что именно это даст вам опору?

Келлер отвел глаза от камеры слежения и вновь принялся созерцать пространство стола. Потом неожиданно рассмеялся.

— Считаете, что находитесь на правильном пути, не так ли? В таком случае не тяните, скажите мне о главном.

— О чем это?

— Я все время слышу: Старлинг, Старлинг, Старлинг… Вы, должно быть, недоумеваете, почему я до сих пор не спросил вас, что с ним случилось? Почему меня забрали? Вот и скажите мне об этом сами.

— Миссис Старлинг похитили, мистер Келлер. И убили.

Келлер довольно долго смотрел не мигая на свой край стола, потом заговорил снова — спокойным, лишенным каких-либо эмоций голосом:

— Вот оно что… Но я ничего об этом не знаю. — Он повернул голову и посмотрел в угол комнаты, обращаясь, казалось, к незримо присутствующему здесь третьему лицу. — Позволительно ли мне в таком случае поинтересоваться, кто возглавляет расследование? Это ведь не вы, я правильно понимаю?

— Расследование возглавляет главный инспектор детектив Брок.

— Значит, он все еще служит? Так-так… — Келлер резко поднял голову и снова посмотрел в камеру. При этом у него на губах появилась легкая, почти неуловимая улыбка. В этот момент Кэти неожиданно осознала, что рядом с ней стоит Брок собственной персоной. Она не слышала, как он вошел в помещение.

— В таком случае остается только удивляться, что не он лично проводит допрос, — продолжал Келлер, не спуская глаз с объектива камеры. — Впрочем, приходится констатировать, что при сложившихся обстоятельствах это было бы для него непросто.

— Какие обстоятельства вы имеете в виду?

— О… это длинная история. И старая. Слишком старая. — Келлер слабо улыбнулся и перевел взгляд в дальний конец комнаты. — Значит, говорите, жена Сэмми приказала долго жить? Вот это да! Определенно женам Сэмми не везет. Оказывается, рискованное это занятие — выходить замуж за Сэмми Старлинга.

— Женам? — сказал Брен, нахмурившись.

— Ну, вы наверняка знаете об этом больше меня. — Келлер невесело рассмеялся. — Как-никак это вы коп.

— Кэти?

Кэти повернулась на голос. Брок говорил негромко, но внушительно.

— Мне удалось подключить доктора Мехту к медицинскому исследованию головы. В связи с этим я сейчас же возвращаюсь в Лондон. Будьте любезны поставить об этом в известность Брена.

Кэти кивнула.

— Я помогу уладить дела с Марианной, — сказала она. — А потом хочу перемолвиться словом с Салли Мэлони, если, конечно, мне удастся ее найти.

— Мэлони?

— Она долгое время была экономкой Старлинга и уволилась лишь пару лет назад. Перед началом операции он попросил меня связаться с ней в случае, если что-нибудь пойдет не так. Возможно, она знает кое-что о Еве.

— Да… — Брок ненадолго задумался, сведя на переносице брови. — Я ее помню. Думаю, это неплохая идея. Знаете что? Разбирайтесь с Марианной, а часа через два заезжайте за мной в морг. Если вы к тому времени найдете Салли, я поеду к ней с вами. Мне тоже хочется с ней пообщаться.

— Может, привезти ее в управление?

— Нет. — Брок устало потер ладонями лицо. — Давайте взглянем на нее в ее привычной среде обитания, не предупреждая заранее о своем визите.

К тому времени, когда Брок добрался до центрального района Лондона, темные грозовые тучи заволокли полнеба. Подразделение судебно-медицинской экспертизы примыкало к офису коронера и зданию суда. При входе Броку пришлось остановиться у поста безопасности и ждать, когда придет доктор Мехта и проводит его в здание. Когда возникала необходимость проведения сложной или срочной аутопсии, Брок первым делом вспоминал о Сандипе Мехте. Вот и теперь Броку, несмотря на воскресный день, удалось без особых сложностей заручиться согласием маленького индийца. Это был юркий, с большими восточными глазами человечек, обладавший профессионально извращенным чувством юмора. Он проявил свои выдающиеся таланты в области исследования человеческих останков еще в те годы, когда учился на медицинском факультете Бомбейского университета. На званых обедах он имел обыкновение говорить, что медицина стала бы лучшим в мире занятием, если бы не имела дела с живыми пациентами, и именно отсутствие таковых заставило его выбрать в качестве сферы деятельности патологию. Он пользовался подобным способом успокаивать соседей по обеденному столу, когда они, приступая к главному блюду, узнавали, чем он занимается. Истина, однако, заключалась в том, что подобно тому, как объект исследования биографа всегда остается для него полным жизни, объекты исследования доктора Мехты также рассматривались им как живые существа. Правда, для него вся их жизнь ужималась и сосредоточивалась в последнем миге их земного существования.

Сандип Мехта провел Брока через барьер, рассуждая о невозможности достижения исчерпывающего результата на основании исследования только одного, пусть даже главного, органа.

— Вы должны постараться и найти мне что-нибудь еще, Брок! В противном случае мои выводы могут показаться вам разочаровывающими. Прошу, однако, заметить, — продолжал он, когда они ждали лифта, — что это начинает все больше входить в моду, поэтому я, так и быть, вас прощаю.

— Что вы имеете в виду?

Двери лифта раздвинулись, и первое, что услышал изумленный лифтер, когда они вступили в кабинку, был громкий возглас доктора Мехты:

— Обезглавливание!

— Действительно?

— О да! Вы что — в кино не ходите или газет не читаете? Сейчас, кажется, это практикуют буквально все, хотя не могу не признать, что это будет первая отрезанная голова на моем хирургическом столе. И я приношу вам за это свои отдельные благодарности. У меня, как вы, наверное, знаете, существует на этот счет одна занимательная теория…

— Это меня не удивляет, Сандип, — сухо сказал Брок.

— Да бросьте вы хмуриться… Моя теория заключается в том, что обезглавливание симптоматично и служит для выражения бытующих в обществе настроений относительно скорого краха существующего социального порядка. Вспомните о французской революции! Тогда головы скатывались с плеч повсюду!

— Понятненько…

— У меня дома в кабинете есть одна гравюра, приобретенная год назад в антикварном магазине в Инвернессе. На ней изображен весьма плотного сложения жизнерадостный мужчина, одетый в камзол, парик и короткие, до колен, панталоны. Он беседует с художником и что-то объясняет ему. Это портрет Саймона, лорда Ловата, о чем свидетельствует подпись. Далее сказано: «Взято из жизни и гравировано в технике офорта Уильямом Хогартом. Опубликовано в соответствии с парламентским актом 25 августа 1746 года».

— Похоже, я потерял нить, Сандип, — сказал Брок. Они вышли из лифта и двинулись по длинному и пустому подземному коридору.

— Ловат был вождем горцев. Во время шотландского восстания 1745 года он был захвачен англичанами и препровожден в Тауэр, где Хогарт и набросал его портрет, перед тем как его вывели во двор и обезглавили. Ловат был последним человеком, обезглавленным в Англии по приговору королевского суда.

— Я по-прежнему не улавливаю…

— Это обезглавливание точно совпадает по времени с Актом об унии, а в соответствии с ним образовалось Соединенное Королевство! А нынешняя склонность к обезглавливанию является отражением общеизвестного факта, что ваше драгоценное Соединенное Королевство разваливается на части! — радостно вскричал доктор Мехта, после чего открыл дверь и вошел в большой анатомический зал.

— Очень убедительно, Сандип, — пробормотал Брок и подумал, что индус по обыкновению переврал все исторические даты и факты, подгоняя их под свою очередную курьезную теорию. Потом он надел халат и перчатки и другую защитную одежду, предложенную ему ассистенткой. — Я буду иметь это в виду как возможный мотив. Без сомнения, адвокаты за это ухватятся.

— Значит, у вас уже есть подозреваемый?

— Нет, в сущности… Разве что любовник или муж…

— О Господи! — Мехта в разочаровании закатил глаза к потолку. — Всегда любовник или муж…

Брок проследовал за ним через облицованную пластиком дверь в большую, ярко освещенную комнату.

В анатомическом зале выстроились в два длинных ряда шестнадцать секционных столов. Рядом с ними стояли низенькие металлические столики и раковины. Завтра, в понедельник, который считался самым загруженным днем в этом подразделении, на всех этих секционных столах будут лежать трупы, но сегодня оказался занят только один. Покоившаяся посередине большого анатомического стола голова Евы имела патетический вид и казалась всеми забытой, никому не нужной вещью.

Мехта представил Брока своей ассистентке Энни — молодой женщине с густыми волосами до плеч. Энни одарила Брока короткой зубастой улыбкой и продолжила приготовления к исследованию, выкладывая на рабочую поверхность стола хирургические инструменты и металлические ванночки и кюветы для образцов. Она работала с Мехтой давно и к его трепу уже привыкла.

— Мы ждем результаты анализов на СПИД и гепатит С, которые должны получить в ближайшее время, — сказал Мехта.

И действительно, в дверях появилась женщина в белом халате и помахала ему. Энни наблюдала, как патологоанатом просматривал полученные из лаборатории бумаги. Наконец он, кивнув, что-то спросил у женщины и повернулся к Броку:

— Все чисто.

Энни уже интерпретировала результаты анализов, сообразуясь с языком жестов своего шефа, и надела перчатки, белую маску и пластиковые очки. Потом она подошла к столу, взяла голову Евы своими розовыми, затянутыми в пластиковые перчатки руками и повернула ее так, что лицо запрокинулось к потолку. Мехта направился к противоположному концу стола, натягивая перчатки и жестом предлагая Броку к нему присоединиться.

— Между прочим, мне действительно нужно для правильного исследования кое-что еще помимо головы, — сказал Мехта, обращаясь к Броку. — Взгляните: линия отделения головы от туловища проходит по шее очень высоко, в связи с чем мы лишились сразу и подъязычной кости, и щитовидного хряща, которые, если бы мы обнаружили на них повреждения, могли указывать на попытку удушения руками. Я хотел бы привлечь ваше внимание к одному обстоятельству, о котором вы тоже наверняка размышляли. Мне думается, голову доставили в таком виде именно для того, чтобы мы имели возможность удостовериться в смерти жертвы, но не смогли при этом установить кое-что другое.

— Например? — проворчал Брок.

— Например причину смерти. Или что-нибудь из совсем другой сферы. Скажем, факт изнасилования или беременности. Но нельзя сказать, чтобы мы были полностью лишены такой возможности. Хотя щитовидная железа и отсутствует, давление, оказанное на нее при насильственных действиях, может найти отражение в виде чрезмерного содержания в крови вырабатываемого ею гормона, что можно проверить с помощью определенных тестов. С другой стороны, как вы можете видеть, на лице жертвы явных признаков конгестии, или застоя крови, нет, как не наблюдается и вспучивания слизистой оболочки глаз, что могло бы свидетельствовать о прекращении доступа воздуха и закупорке головных кровеносных сосудов.

— Но разве обезглавливание не является очевидной причиной смерти? — осведомился Брок.

Мехта рассмеялся.

— Ну уж на этот вопрос мы ответить в состоянии. Жертва уже была мертва, возможно, несколько часов, прежде чем ее голову отделили от туловища. Как видите, здесь посинения нет, но если мы перевернем голову…

Энни перевернула лежавшую на стальном столе голову лицом вниз. Мехта отвел длинные черные волосы от черепа и указал на багровые, с синевой пятна на шейной и затылочной части головы.

— После того как наступила смерть, жертва лежала на спине и кровь прилила к нижней части головы, через несколько часов образовав устойчивое посинение. Если бы шею перерезали сразу, посинение локализовалось бы ниже и ближе к открытой ране, куда устремилась бы кровь после обезглавливания. Но, как видите, ничего этого нет. Отделение головы от туловища имело место после того, как произошла локализация посинелости в нижней части головы, и его осуществили неизвестным оружием с широким лезвием… — Он ткнул пальцем в плоть на шее жертвы: — Замечаете, на какую глубину проникал клинок при каждом ударе? Судя по всему, это оружие тяжелее, нежели простой разделочный нож, но, на мой взгляд, легче топора. Возможно, это сечка для рубки мяса или мясницкий нож. Обратите внимание: спинной хребет был перерублен одним очень сильным ударом при помощи того же оружия.

Патологоанатом сделал паузу, позволив Броку рассмотреть срез и торчавшую из него белую кость.

— Ладно, примем это к сведению, — сказал тот, распрямляясь. — А что вы можете сказать о времени смерти?

Мехта печально покачал головой:

— Окоченение с лицевых мышц сошло, но следов начинающегося разложения не наблюдается. Температура, которую доктор измерил на месте происшествия, поместив градусник в рот жертвы, составляла всего пять градусов по Цельсию, хотя утро было довольно жаркое. Напрашивается следующий вывод: голову замораживали или подвергали систематическому охлаждению. Если это именно тот случай, я опасаюсь строить какие-либо догадки. Вы уж извините. — Переведя дух, он продолжил: — Мы взяли мазки с косметики на лице, чтобы сравнить их с образцами, найденными дома и на квартире.

— Вы можете сказать, за сколько часов до смерти косметику нанесли на лицо жертвы?

— Вопрос дельный, не отрицаю, но боюсь, что ответить на него я также не в силах. Могу только сказать, что тушь и тени на глазах слезами не повреждены; что же касается губной помады, то она слегка смазана — возможно, поцелуем. К сожалению, я не могу подкрепить научными выкладками то, что вы в состоянии увидеть собственными глазами. Может, начнем? — спросил Мехта и взял голову в руки, в то время как Энни отвернулась за скальпелем.

Мехта крепко держал голову Евы, когда Энни бестрепетной рукой воткнула скальпель в кожу на черепе над левым ухом. Потом она медленно провела рукой через всю голову жертвы, сделав большой разрез от левого до правого уха. Поработав некоторое время скальпелем в области разреза, чтобы отделить скальп от черепа, она отложила скальпель, ухватилась за болтавшийся спереди лоскут кожи и, с силой за него потянув, спустила скальп с передней стороны головы, вывернув его наизнанку и накрыв им лицо жертвы. Затем она снова взяла в руку скальпель и проделала аналогичную работу с задней стороной головы, спустив с нее скальп и обнажив таким образом всю верхнюю часть черепа.

Энни отошла от секционного стола и сняла с держателей на стене электрический инструмент с диском небольшой циркулярной пилы с одной стороны и с длинным кабелем в изолирующей оболочке, тянувшимся к стенной розетке, — с другой. Мехта, все так же крепко сжимая в руках голову Евы, кивком предложил Броку отойти на пару шагов.

Брок отвернулся. Он знал молодых офицеров, которые проявляли повышенный интерес к вскрытиям и которым, более того, даже нравилось бывать в анатомическом зале. Были и другие сотрудники, постарше, тоже никогда не упускавшие случая посетить сеанс аутопсии. Брок считал, что они приходили сюда не потому, что были испорченными людьми или обладали извращенным восприятием действительности. Их привлекала сама обстановка зала, несколько мрачная, но спокойная и деловитая, и уверенные, эффективные действия патологоанатомов и их ассистентов, которые, как казалось посетителям, знали о смерти нечто такое, чего им не дано было знать. Но, по мнению Брока, просто возникала такая иллюзия. Никаких важных тайн жизни и смерти узнать здесь было нельзя. Истины, открывавшиеся здесь посетителю, оказывались слишком мелкими, банальными и неприятными. Вроде того, к примеру, что мертвецов можно как угодно резать и кромсать, да еще и отпускать по этому поводу шуточки, как это делали подчас доктор Мехта и его коллеги.

Рассекая кости, циркулярная пила пронзительно визжала. Энни сделала два чистых полукруглых надреза в верхней части черепа. Потом, отложив пилу, она ввела в разрез некий стальной инструмент и повернула его, после чего верхушка черепа, подобно верхнему сегменту взрезанного кокосового ореха, с легким щелчком отделилась. Энни сняла верхушку черепа, положила ее на край секционного стола и взглянула на мозг.

Брок подумал о сделанном ранее Старлингом замечании относительно того, что люди подобны мешкам с картошкой. Полемизировать с этим замечанием здесь не приходилось, хотя в этом зале в голову скорее приходили мысли, связанные с технической стороной дела. Возможно, еще вчера Ева, красивая молодая женщина, была полноценной личностью, способной влиять на жизнь других людей. Теперь же ее в прямом смысле слова аккуратно и деловито разбирали на детали на поточной линии по исследованию поломанных человеческих машин. Загадка бытия заключалась не в том, что человеческий механизм неожиданно переставал работать, а в том, что иногда он по какой-то непонятной причине функционировал слишком долго.

Определенно что-то подобное имел в виду Келлер, когда сообщил о скромной цели своего существования: дожить до следующего дня. Что ж, вполне объяснимое и разумное намерение.

Энни извлекла из черепа мозг и отошла, чтобы положить его на панель электронных весов, стоявших на низеньком металлическом столике. Доктор Мехта, все это время державший голову Евы в руках, вернул ее на секционный стол и стал разминать кисти рук. Тем временем Энни вымыла руки под краном, взяла маркер и на белой доске, висевшей на стене над хромированным столиком, написала:

«Имя: Старлинг.

Мозг: 1386».

После того как Энни взвесила мозг Евы, Мехта приступил к работе над ним. Взяв прямой, с длинным лезвием и тупым концом хирургический нож, он первым делом использовал его для разделения мозга на составные части — полушария, мозжечок и стволовой отдел, а затем нарезал их на аккуратные дольки в четверть дюйма толщиной. Потом он разложил их на рабочей поверхности секционного стола со сноровкой повара, который ведет телевизионное кулинарное шоу. Каждая долька имела очертания, напоминавшие крону развесистого дерева, и обладала фактурой горизонтального среза вилка цветной капусты. Взяв три дольки, Мехта положил их в стоявший перед ним сосуд с какой-то жидкостью. Пока он обмывал под краном затянутые в перчатки руки и возвращался к секционному столу, Энни сложила оставшиеся части мозга в небольшой пластиковый пакет.

— Все как будто в норме. Но у меня еще раньше возникли кое-какие сомнения относительно ее носа…

— А что у нее не так с носом?

— Давайте посмотрим, хорошо?

Мехта завернул скальп назад, прикрыв отсутствующую часть черепа, и некоторое время критическим взглядом исследовал лицо жертвы.

— Вот так-так, — хохотнул он. — Ох уж мне эти озорные собачки! Не много оставили от левой стороны, не правда ли? Лабрадоры, говорите? Что ж, отныне буду относиться к этой породе с большим почтением… Но правая ноздря, кажется, осталась в неприкосновенности. — Он взял скальпель и взрезал ее. — Ага! Вы только взгляните, Брок! — Мехта сиял как именинник.

— Ну, если вы настаиваете… А на что мне, собственно, смотреть?

Пока мужчины с глубокомысленным видом заглядывали в ноздрю Евы, Энни держалась на заднем плане. Она сняла защитные очки и не мигая смотрела, как кривляется ее босс. Брок заметил ее немигающий взгляд и подумал, что она держит себя как всякая квалифицированная помощница при пожилом начальнике — то есть снисходя к его слабостям, и тем не менее мысленно предлагает ему бросить валять дурака и позволить ей приступить к следующей стадии ее работы. Обдумав все это, Брок тут же задался вопросом, имеет ли обыкновение его собственная помощница — Кэти — смотреть на него подобным образом.

— Взгляните на мембраны во внутренней части носа. Они повреждены, видите? Фактически, — Мехта осторожно поскреб плоть острием скальпеля, — повреждения тканей настолько сильные, что разделяющий ноздри хрящ проеден чуть ли не насквозь. Такое впечатление, что у нее был абсцесс кости синуса.

— Кокаин? — высказал предположение Брок.

Мехта кивнул:

— К тому же устойчивая привычка.

— Значит, она не была такой уж хорошей девочкой, как все думают. Говорите, она здорово налегала на это зелье?

— Употребляла до грамма в день, — уверенно сказал патологоанатом. — И сидела на нем по меньшей мере год.

— Правда? — сказал Брок. — Это интересно.

— Вы что, ничего подобного не ожидали? — спросил Мехта.

— До сих пор мы никаких наркотиков не обнаружили.

— А как насчет следов кровотечения?

— Носового?

— Да, особенно ночью, во время сна. Кокаин вызывает при вдыхании сужение кровеносных сосудов. В носовых мембранах нарушается циркуляция крови, а поскольку ткани там слабые, возможна перфорация. У женщины с такой приверженностью к кокаину утром на подушке почти наверняка можно обнаружить кровь.

— Любопытно. Главное, теперь есть что искать. Большое спасибо.

— Между прочим, это весьма дорогостоящая привычка, — продолжал развивать свою мысль патологоанатом. — Грамм должен был обходиться ей примерно… скажем, в сотню фунтов. Коли так, это почти сорок тысяч в год. Причем наличными. Солидная сумма. Даже больше той, что требуют мои дети на карманные расходы!

Прошло пять минут. Доктор Мехта все еще посмеивался над своей шуткой и сделанным им маленьким открытием. Между тем Энни, подойдя к секционному столу, вложила пластиковый пакет с мозгом Евы в отверстие в верхней части головы, заткнула дыру куском марли, наложила спиленную часть черепа, натянула скальп и зашила разрез на нем грубыми нитками. После этого она обмыла голову, полив ее водой из шланга. Теперь голова Евы выглядела очень неплохо, а кожа влажно блестела, как после купания в бассейне. Все было бы хорошо, если бы не уродливые надрезы на правой ноздре.