Маска Димитриоса

Глава девятая Белград, 1926-го

Люди по опыту знают, что нельзя доверять своему воображению. Но, удивительное дело, иногда вымысел находит себе фактическое подтверждение. Для Латимера те несколько часов, что он провел с Владиславом Гродеком, были самыми странными в его жизни. Свои впечатления от этого разговора он выразил в большом письме к Марукакису, начатом в тот же день вечером, когда каждое слово было еще свежо в его памяти, и законченном на другой день, в воскресенье.

«Дорогой Марукакис!

Я обещал написать вам, если мне повезет и я узнаю что-нибудь новое о Димитриосе. Наверное, вы удивитесь — да я и сам удивляюсь этому, — но я действительно узнал кое-что интересное. Впрочем, я все равно бы написал вам, чтобы еще раз поблагодарить за ту помощь, которую получил от вас в Софии.

Вы, вероятно, помните, что, простившись с вами, я собирался поехать в Белград. И вот пишу это письмо из Женевы. Почему, быть может, спросите вы?

Дорогой мой, мне хотелось бы знать это самому. Но пока я не нашел ответа. Дело в том, что здесь, в Женеве, живет человек, на которого Димитриос работал во время своего пребывания в Белграде в 1926 году. У этого человека, бывшего профессионального разведчика, я был сегодня в гостях и разговаривал с ним о Димитриосе. Расскажу вкратце, как мне удалось на него выйти. Конечно, требовалась рекомендация, которую я неожиданно получил от лица, имеющего на меня какие-то виды. В чем тут дело, я пока еще не разобрался, но думаю, что постепенно все это выяснится. Меня, конечно, эта загадочность очень раздражает. Но давайте вернемся к Димитриосу.

Вы когда-нибудь верили в существование так называемого супершпиона? С полной определенностью могу заявить, что я в это не верил. Но после сегодняшней встречи знаю, что такие люди есть. Всю вторую половину дня я провел с одним из них. Поскольку не могу сказать, кто он, буду в лучших традициях шпионской литературы называть его просто Г.

Слово „супершпион“ я употребляю по отношению к Г. (он, кстати, сейчас уже ушел от дел) в том смысле, в каком мой издатель говорит об одном печатнике „спец“. Г. руководил большой сетью агентов, и его деятельность (разумеется, не всегда) была в основном организаторской и направляющей.

Теперь мне ясно, какую чепуху говорят и пишут люди о шпионах и шпионаже. Но мне кажется, лучше всего, если я начну свой рассказ так, как это сделал Г., когда беседовал со мной.

Он напомнил мне слова Наполеона о том, что во всякой стратегии главным является фактор внезапности. Надо сказать, Г. любит цитировать Наполеона. Несомненно, об этом факторе знали и другие завоеватели: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, Чингисхан или Фридрих Прусский. Додумался до этого, кстати, и Фош. Но вернемся к тому, что говорил Г.

Война 1914–1918 годов, говорил Г., показала, что в будущей войне (неправда ли, звучит очень обнадеживающе?) в результате всевозрастающей ударной силы и мобильности армии, авиации и флота главную роль будет играть безусловно фактор внезапности. По-видимому, войну выиграет тот, кто нападет на противника тогда, когда он этого не ожидает. Следовательно, первейшая необходимость состоит в том, как найти средства защиты против внезапного нападения, то есть знать о нем, когда война еще не началась.

В настоящее время в Европе существуют двадцать семь независимых государств. Каждое из них имеет армию, авиацию и — за исключением некоторых стран — флот. Безопасность каждого из государств требует сведений о том, как развиваются вооруженные силы в каждой из двадцати шести стран, какова их ударная мощь, эффективность, ведется ли там тайная подготовка к нападению. Ну а это означает, что нужны разведки, нужна целая армия специально подготовленных людей.

Признаюсь, сначала все это показалось мне довольно глупым и вряд ли соответствующим действительности. Неужели взрослые люди, управляющие государством, ведут себя как мальчишки, играющие в индейцев? Оказалось, что дело обстоит именно так. Влюбленный в свою профессию, Г. рассказывал о ней с велеречивым энтузиазмом молодого коммивояжера, случайно оказавшегося в деревенской таверне. Мои скептические замечания задевали его, и он, как мне кажется, привел очень убедительный довод своей правоты. Он напомнил мне, что в большинстве европейских стран за шпионаж, равно как и за преднамеренное убийство или государственную измену, полагается смертная казнь, а в остальных странах — очень большие сроки тюремного заключения, что таковы законы мирного времени (sic!), что имеется тенденция к ужесточению законов о шпионаже и что шпионаж, таким образом, рассматривается как одно из самых тяжких преступлений.

Очевидно, продолжал он, учитывая приведенные выше факты, минимальное число разведчиков, находящихся на службе у какого-либо европейского правительства, должно составлять примерно семьдесят человек — по три человека на страну и по два на те страны, у которых нет флота. Значит, минимальное число занимающихся разведкой людей составит в одной только Европе что-то около двух тысяч человек.

Я возразил, что он, по-видимому, пришел к нелепому заключению. Он сказал, что, конечно, его оценка может показаться преувеличенной, поскольку один и тот же человек может вести наблюдение за какой-нибудь базой британского флота, в то же время собирая разведывательные данные обо всем флоте в целом. Если взять, например, Испанию, то у нее, скорее всего, нет разведчиков, занимающихся британским флотом, потому что она может воспользоваться информацией, полученной итальянской разведкой. С другой стороны, совершенно очевидно, что итальянской разведке потребовалось бы не менее двадцати человек для сбора разведывательных данных о британском флоте, не считая, конечно, вспомогательных агентов, которых оплачивают по результатам их деятельности. Кроме того, иногда появляется необходимость привлечь к работе какого-нибудь разведчика высшего класса (как, например, Г., подумал я). И вот еще: не надо думать, что если какие-то страны союзники, то они не засылают друг другу шпионов. Ведь знать, чего стоит союзник, так же важно, как знать возможности противника. Кроме того, союзы не вечны, да и союзники не всегда откровенны друг с другом. Короче, союзники сегодня могут стать врагами завтра.

Продемонстрировав таким образом потребность в разведчиках в мирное время, Г. сказал, что миллионы франков, марок, лир, злотых, рублей, гульденов, фунтов и других денежных единиц (разумеется, включая сюда и доллары) тратятся ежегодно на нужды шпионажа. По его мнению, общее число лиц, так или иначе связанных с разведкой, в одной только Европе составляет более пятидесяти тысяч человек, причем в это число он не включил тех, кто работает в контрразведке.

Выходит, цивилизация создала еще одну профессию, в которой сильна конкуренция? Увы, нет. Компетентный разведчик никогда не будет сидеть без работы. И хотя в первые годы Лиги Наций был небольшой спад шпионской деятельности, потом все вошло в норму, и теперь шпионаж процветает как никогда.

За эти годы сильно изменились цели и методы разведывательной деятельности. В добрые старые времена, до первой мировой войны, шпиону было достаточно похитить формулу отравляющего газа или чертежи нового пулемета, чтобы обеспечить себя на всю жизнь. В наши дни это мало кого интересует. Химики в любой стране могут получить газ с наихудшими свойствами. Что же касается пулемета, то вы можете купить лицензию у самого изобретателя, если его конструкция вам понравилась больше, чем та, которая есть у вас. Гораздо важнее знать технические изобретения в области противовоздушной обороны или взрывчатых веществ, также очень важно знать, растет ли в данной стране производство бомб и увеличился ли, например, выпуск офицеров-подводников. Непосредственная польза, конечно, меньше, зато последствия значительнее. Сильно изменились и методы. Наклеенные бороды и взрывы бомб ушли в безвозвратное прошлое. Руководители разведки стали разборчивее. Ученая степень теперь для разведчика гораздо больше значит, чем обольстительная внешность. Хотя, конечно, приходится иногда использовать и преступников, но все-таки, как правило, разведчики — это люди, получившие хорошую подготовку, или, что бывает реже, люди (женщины, естественно, не исключаются) с выдающимися личными качествами.

Но какое отношение имеет все вышесказанное к Димитриосу? Ведь у Димитриоса не было ученой степени. Он, как мы знаем, был убийцей, сутенером, шантажистом и, кроме того, тайным агентом Евразийского кредитного треста в Болгарии и Турции. Каким же образом Г. удалось завербовать его и для каких целей?

Но прежде чем отвечать на эти вопросы, необходимо объяснить позицию Г.

По его словам, единственное правительство в Европе, ни за, ни против которого он никогда не работал, — это правительство Польши, его родины. Разумеется, я был тронут, узнав об этой слабости, тем более что — думаю, вы со мной позднее согласитесь — у этого человека, кажется, нет других слабостей, и я говорю это отнюдь не иронически. Интересно, что выдающиеся разведчики похожи на знаменитых музыкантов: далеко не в каждой стране найдется человек с такими способностями. Вот почему разведчик может работать на правительство сначала одной, потом другой страны или даже на две страны сразу, но Г. считает, что двойная игра нецелесообразна, потому что слишком опасна.

В 1926 году Г. работал на Италию и весной того же года поселился в Белграде. Отношения между Италией и Югославией в то время стали особенно напряженными в результате захвата Италией Фиуме и последовавшей затем бомбардировки Корфу. Ходили слухи (как вскоре подтвердилось, вполне обоснованные), что Муссолини готовится оккупировать Албанию. Разумеется, Югославия вступила бы в этом случае в борьбу. Итальянцам через своих агентов стало известно, что югославы собираются минировать побережье, чтобы помешать высадке десанта.

Как мне объяснил Г., при закладке минных полей всегда оставляют свободные проходы для своих кораблей. Таким образом, требовалось получить карту минных полей. Именно эта работа и была поручена Г., поскольку требовалось не только знать расположение минных полей вблизи побережья, но сделать это так, чтобы югославы не догадались об этом, так как в противном случае они просто расположили бы мины по-другому.

Г. не справился с этой задачей, и виной тому послужил Димитриос.

Мне всегда казалось, что работа разведчика неимоверно трудна. Поясню, что я имею в виду. На месте Г. я, например, не знал бы, с чего начать. Допустим, мне было бы известно (как это было известно Г.), что расположение минных полей нанесено на обычную навигационную карту. Прекрасно. В одном экземпляре эта карта или есть еще и ее копии? Неизвестно. Где хранится карта или ее копии? Опять-таки неизвестно. Конечно, можно было сделать разумное предложение, что по крайней мере одна копия этой карты хранится в министерстве военно-морского флота. Но ведь министерство — это большое учреждение, которое хорошо охраняется. Даже если бы мне удалось узнать, в какой комнате хранится карта, не представляю, как бы я получил копию карты, оставив югославов в полном неведении.

Когда я говорю о выдающихся способностях Г., то могу подтвердить это тем, что, прожив в Белграде всего месяц, Г. не только установил, где хранится карта, но и разработал план, как получить копию карты и сделать это так, чтобы югославы ничего не заподозрили.

Представившись агентом немецкой фирмы по изготовлению оптических приборов в Дрездене, он завязал знакомство с чиновником отдела по борьбе с подлодками (отдел, между прочим, занимался также вопросами минного заграждения) министерства военно-морского флота. Не без юмора он заявил, что это знакомство было его первым разумным шагом. Я, помнится, спросил его, читал ли он шпионские романы, и он ответил, что нет, поскольку они всегда казались ему чересчур наивными.

Начал он с того, что, появившись в министерстве, попросил дежурного показать ему, где находится отдел снабжения, что, конечно, не могло вызвать подозрение. Получив разрешение пройти, он свернул в коридор и, остановив первого встречного, сказал, что заблудился и не знает, как пройти в отдел по борьбе с подлодками.

Получив соответствующие указания, он пошел туда и, войдя в отдел, спросил, верно ли, что это отдел снабжения. Когда ему сказали, что нет, он извинился и вышел. Он пробыл там не более минуты, стараясь запомнить всех, кто ему попался на глаза. Из них он выбрал троих. В тот же вечер он дождался, когда один из них покинет здание министерства, и проводил его до дома. Узнав его имя и кое-какие дополнительные сведения о нем, он повторил эту процедуру с двумя другими. Подумав, он решил остановиться на том, фамилия которого была Булич.

Вы, быть может, скажете, что это грубая работа, но такие люди, как Г., всегда считали и считают успех оправданием своих действий. В искусстве разбираться в людях Г. проявил несомненную одаренность: выбрать в качестве агента именно Булича было равносильно попаданию в десятку.

Тщеславный, озлобленный человек, которому давно перевалило за сорок, он был старше всех остальных сотрудников отдела, почему-то сильно не любивших его. Он был женат на очень красивой женщине, капризной и вечно недовольной, на десять лет моложе его. Хронический катар желудка довершал картину.

После работы Булич обычно заходил в кафе, чтобы пропустить стаканчик. Здесь с ним и познакомился Г., спросив, нет ли у него спичек. Угостив его сигарой, он затем поставил ему выпивку за свой счет.

Вы, наверное, удивитесь тому, как чиновник, работающий в военном министерстве, мог подружиться с первым встречным, который, быть может, познакомился с ним для того, чтобы выпытать секретные сведения. Но Г. все предусмотрел заранее и позаботился о том, чтобы никакие подозрения не закрались в голову Булича.

Они стали встречаться в кафе каждый вечер. Поскольку Г. до этого никогда не был в Белграде, он иногда спрашивал у Булича совета по разным поводам — это давало возможность вести пустую, ни к чему не обязывающую беседу. Г. всегда платил за выпивку, и Булич снисходительно принимал это. Иногда они играли в шахматы, причем Г. старался, чтобы Булич выигрывал; иногда вместе с другими посетителями играли в безик.

И вот однажды Г. рассказал Буличу о своем деле. Ему-де стало известно от одного из общих знакомых (им мог быть кто-нибудь из тех, с кем они иногда играли в карты), что Булич занимает важный пост в министерстве. Булич нахмурился, разинув рот от удивления. Он подумал, что Г. над ним издевается. Но Г., не дав ему опомниться, стал говорить, что его фирма хочет получить у военно-морского министерства заказ на морские бинокли. Он, конечно, подал заявку, но, как Булич, наверное, знает, в таких делах нет ничего лучше помощи друга. Если бы Булич, воспользовавшись своим влиянием, протолкнул это дело в министерстве, то фирма, получив заказ, выплатила бы Буличу двадцать тысяч динаров.

Давайте посмотрим на это предложение с точки зрения Булича. Ему, незначительному чиновнику, известная фирма обещает двадцать тысяч (да ему за полгода не заработать такой суммы!), в сущности, ни за что. Если заявка подана, то остается только ждать, будет она принята или нет. Если она будет принята, он кладет себе в карман кругленькую сумму, если же нет, то и в этом случае он ничего не теряет. До чего же все-таки глуп этот человек!

Г. говорит, что Булич сделал слабую попытку не впутываться в это дело. Покраснев и сконфузившись, он промямлил, что его влияние сильно преувеличено и он не уверен, что сможет чем-нибудь помочь. Г. решил, что он добивается увеличения взятки. Булич стал уверять, что Г. его неправильно понял. Он был жалок и смешон. Через пять минут он согласился.

Они стали друзьями. Г. абсолютно ничем не рисковал: ведь Булич не мог знать, принята заявка дрезденской фирмы или нет, поскольку все заявки проходили через отдел снабжения, а отдел держал все свои операции в секрете до тех пор, пока заявки не были приняты. Если бы Булич оказался любознательным и заглянул в „Правительственный вестник“, он бы узнал (Г. как раз оттуда и взял эти сведения), что отдел снабжения действительно интересовался заказами на поставку биноклей.

Г. принялся за работу.

Чтобы у Булича и дальше развивался комплекс важного чиновника, Г. как его самый лучший друг начал приглашать его и красивую, но очень глупую мадам Булич в шикарные рестораны и ночные клубы. Для обоих это было как дождь на изнывающую от засухи пашню. Как-то Г., предварительно накачав Булича шампанским, завел разговор о возрастающей мощи итальянского военно-морского флота и об угрозе десанта на югославском побережье. Понял ли Булич, во что его втягивают? Разумеется, нет. Хотя он и не был сильно пьян, впервые за многие годы он мог показать жене, что тоже кое-чего стоит. В конце концов можно же намекнуть, что он не какая-нибудь там пешка: ему тоже известно, что происходит за кулисами. Язык его развязался, и он заявил, что ему доподлинно известно о планах остановить итальянцев на подступах к побережью. „Вы, конечно, понимаете, что это большой секрет, но…“

В тот вечер Г. узнал, что Булич имеет доступ к этой карте. Теперь он должен был придумать, как заставить его снять с нее копию.

Он тщательно разработал план. Он не мог взять это на себя — ему нужен был посредник. Так появился Димитриос.

Каким образом Г. узнал о существовании Димитриоса, не совсем ясно. Думаю, что он просто не хотел компрометировать никого из своих старых сотрудников. Все-таки мне удалось установить: кто-то рекомендовал ему Димитриоса. Помня о Евразийском кредитном тресте, я попытался прощупать, что это был за человек. Но Г. уклонился от ответа, сказав, что все это было так давно и он уже ничего не помнит. Помнит только, что рекомендация была устная.

Вот что стало известно Г. о Димитриосе.

Димитриос Талат, турок, мог бы быть ему „полезен“, поскольку имел „чистый“ паспорт и слыл чрезвычайно осторожным человеком. Говорили также, что он имеет опыт проведения „финансовых операций при условии полной секретности“.

Какого рода операции и в чем их польза, Г., конечно, не мог догадаться и решил, что ему рекомендуют какого-нибудь бухгалтера. Но потом Г. сообразил, что вышеприведенную фразу не надо понимать буквально, и решил написать Димитриосу по указанному адресу. Он сообщил мне этот адрес, наверное, думая, что это обычный адрес до востребования. Представьте, это бы адрес отделения Евразийского кредитного банка в Бухаресте!

Спустя пять дней после отправки письма в доме по улице Кнез Милетина, где жил тогда Г., появился Димитриос. Г. прекрасно помнит, как это было. Перед ним стоял среднего роста человек, которому можно было дать и тридцать пять, и пятьдесят лет (напомню, что на самом деле тогда ему было тридцать семь). Он был одет по моде и… Но лучше я предоставлю слово Г.:

„Он изо всех сил старался создать „шикарное“ впечатление, но, как он ни пыжился, как ни задирал нос, достаточно мне было посмотреть ему в глаза, и я тотчас раскусил его. Не спрашивайте, как я догадался, что он сутенер: по-видимому, есть у меня, как и у женщин, нюх на этих субъектов“.

Итак, Димитриос вновь на коне. Быть может, и здесь нашлась еще одна мадам Превеза? Кто знает. Во всяком случае, Г. был доволен: ведь сутенер не побежит за юбкой, бросив порученное дело. У Димитриоса было и другое важное достоинство: он умел себя вести. Опять-таки предоставим слово Г.:

„Одевался он всегда очень элегантно, да и взгляд у него был умный. Мне это как раз понравилось, потому что я терпеть не могу молодчиков из подворотни. Хотя иногда приходится прибегать и к их услугам, но, в принципе, я против — уж очень мне трудно найти с ними взаимопонимание“.

Как видите, Г. был несколько привередлив.

Заметим, что Димитриос не тратил времени попусту и за два года научился сносно говорить по-немецки и по-французски. Вот что сказал Димитриос Г.: „Получив ваше письмо, я сразу же направился к вам. Хотя у меня были в Бухаресте дела, но я все бросил, потому что много слышал о вас“.

Г. объяснил, не вдаваясь в подробности и опуская некоторые важные детали (вновь принятому на работу совсем не обязательно раскрывать карты), что тому надо делать. Димитриос выслушал его, не моргнув глазом.

После того как Г. замолчал, он спросил, сколько ему заплатят за работу.

— Тридцать тысяч динаров, — ответил Г.

— Пятьдесят тысяч, — сказал Димитриос, — и предпочтительнее в швейцарских франках.

В конце концов столковались на сорока тысячах швейцарских франков. Димитриос, пожав плечами, улыбнулся.

Г. уверяет, что именно улыбка Димитриоса насторожила его. Стоит ли доверять этому человеку, — подумал он.

Мне это показалось странным. Неужели Г. не знал, что негодяи вроде Димитриоса лишены каких-либо нравственных критериев, и, только обратив внимание на его улыбку, понял, что он за человек? По-видимому, Г. до сих пор не забыл ни улыбку, ни выражение лица Димитриоса. Помните, что говорила о нем мадам Превеза? „Глаза темно-карие, какие-то беспокойные. Они напоминали мне глаза доктора, когда тот делает операцию“. Думаю, что дело тут не в улыбке. „Он был тихий и скромный. Но только заглянув ему в глаза, вы понимали, как чужды этому существу нежные человеческие чувства“. Я опять цитирую мадам Превеза. Быть может, Г. тоже почувствовал нечто подобное? Будучи человеком строгим и выдержанным, он этим своим впечатлением пренебрег, но потом, когда Димитриос подвел его, он, наверное, вспомнил свои первые ощущения. Конечно, и тот и другой были чем-то похожи, как два волка из разных стай. Вот почему, наверное, Г. бдительно следил за действиями Димитриоса.

Тем временем Булич наслаждался жизнью как никогда прежде. Бывая в местах, где проводят время богачи, его жена постепенно привыкала к роскошной обстановке и уже не смотрела на мужа с презрением. За счет экономии (обеды и ужины оплачивал этот глупый немец) она могла теперь покупать свой любимый коньяк и, выпив, становилась сговорчивой и даже симпатичной. Ну а впереди была радужная перспектива получения двадцати тысяч. Как-то, лежа в постели, Булич сказал жене, что у него почти прошел катар — вот что значит хорошо питаться. Между тем печальный конец этой истории был уже близок.

Заказ на морские бинокли получила чешская фирма. „Правительственный вестник“, где и было опубликовано сообщение об этом, поступил в продажу в полдень. Купив газету, Г. немедленно отправился к граверу. В шесть часов вечера он был у министерства. Он видел, как Булич вышел из здания на улицу. Под мышкой у него была газета. Даже издалека было видно, что он очень расстроен. Г. пошел за ним.

Обычно Булич точно на крыльях летел к своему кафе. Сегодня он на секунду задержался, подойдя к кафе, но затем решительно прошел мимо — нет, он не хотел сегодня встречаться с немцем.

Г. свернул в одну из боковых улиц и поймал такси. Через две минуты он догнал Булича. Попросив таксиста остановиться, он выскочил из машины и крепко обнял Булича. Не давая ему опомниться, он затащил его в машину, все время повторяя поздравления с успехом и слова благодарности. Затем сунул ему в руку чек на двадцать тысяч динаров.

— Но ведь вы же потеряли заказ, — промямлил Булич.

— Да неужели? — захохотал Г., как будто Булич сказал что-то очень остроумное. — Ах да! Я совсем забыл сказать вам. Заявка была подана дочерним отделением нашей фирмы. Вот посмотрите-ка сюда. — Он сунул Буличу одну из только что отпечатанных карточек. — Я редко ими пользуюсь: общеизвестно, что чешская фирма является филиалом дрезденской. Ну а теперь надо как следует спрыснуть это дело!

Булич, справившись, наконец, с шоком, воспринял все происшедшее как должное. Он был уже сильно навеселе и понес такую околесицу насчет своего влияния в министерстве, что Г. едва сдерживался, чтобы грубо не одернуть его.

В конце праздника Г. сообщил Буличу под большим секретом, что будет еще дополнительный заказ на дальномеры. Мог ли Булич устоять против этого? Хитро улыбаясь, он напомнил, каких трудов ему стоило протолкнуть заказ. Г. догадался, что он надеялся на новое поощрение.

Г., конечно, не ожидал от него такой прыти, но, посмеявшись про себя, тотчас согласился и вручил Буличу новый чек на десять тысяч динаров. Кроме того, он обещал еще десять тысяч, когда заказ будет размещен на предприятиях фирмы.

Итак, теперь у Булича было тридцать тысяч динаров. Спустя два дня Г., пригласив его с женой поужинать в один из самых дорогих ресторанов, познакомил супругов с бароном фон Кислингом. Думаю, вы уже догадались: конечно, это был Димитриос.

Глядя на него, — говорил Г., — вы могли подумать: он всю свою жизнь только и делал, что проводил время в шикарных отелях и ресторанах. Сразу был виден человек с безупречными, аристократическими манерами. Когда я представил ему Булича как важного чиновника из министерства, он снисходительно подал ему руку. Наоборот, с мадам Булич он вел себя так, точно она принцесса. Любопытно — я это видел своими глазами — он, прежде чем поцеловать ей руку, пощекотал ей ладонь.

Простите, я немного забежал вперед.

Димитриос раньше их появился в ресторане и обращал на себя внимание своими манерами и поведением. Г., притворившись, будто не ожидал его здесь встретить, сообщил супругам, что это барон фон Кислинг, всемирно известный банковский воротила, который благодаря своему капиталу контролирует двадцать семь компаний, и предложил познакомить их с ним.

Разумеется, те сразу согласились. Когда же „барон“ пожелал выпить вместе с ними бокал шампанского, то они были на седьмом небе от счастья. С трудом подбирая немецкие слова, они старались выразить свою благодарность за оказанную им честь. Вероятно, Булич с замиранием сердца думал: вот она, цель жизни, вот один из тех хозяев жизни, которые либо помогают выйти в люди, либо, скомкав, как ненужную бумажку, выбрасывают вас на помойку. Наверняка он мечтал о том, что „барон“ поможет ему. Здорово было бы стать директором какой-нибудь компании, принадлежащей „барону“, — большой дом, слуги, которые уважают и боятся вас — вот какие мысли пронеслись у него в голове. Когда на следующее утро он занял свое обычное место в министерстве, вероятно, сердце его пело от радости, хотя дурные предчувствия и укоры совести немного портили мелодию. Впрочем, эти слабые голоса легко было подавить. В конце концов Г. получил за свои деньги то, что хотел. Ему же, Буличу, нечего было терять: пусть будет, что будет. Ведь прямым, честным путем богатства никогда не достигнешь.

„Барон“ был так добр, что пригласил Г. и его очаровательных друзей поужинать послезавтра вместе с ним.

Мне казалось, что в таких делах надо действовать по принципу „куй железо, пока оно горячо“, и я спросил Г., не мог ли Булич за эти два дня передумать. „Конечно, он эти два дня думал о том, — сказал Г., — какие блестящие перспективы его ожидают и как он отметит этот праздник сбывшихся надежд“. Он на секунду задумался, лицо его стало торжественно-серьезным. Вдруг ироническая усмешка пробежала по его губам, и он процитировал Гете: Ach! Warum, ihr Götter, ist unendlich, alles, alles, endlich unser Glück nur?[11] Как видите, Г. не лишен чувства юмора.

В этот вечер все должно было решиться. Димитриос занялся мадам. Он говорил ей комплименты, похвалил ее мужа и пригласил их обоих погостить у него в Баварии в следующем месяце. Он бы с радостью принял их в Париже или в Каннах на принадлежащих ему виллах, но там весною очень холодно. А в Баварии им будет очень хорошо, особенно ее мужу, который, бросив свое министерство, наконец сможет как следует отдохнуть.

Безусловно, все это было ужасно примитивно, но ведь и супруги Булич умом не отличались. От россказней и от выпитого шампанского у мадам кружилась голова, и чем веселее становилась она, тем мрачней ее супруг. И вот тут-то Димитриос блеснул нехитрой режиссерской находкой.

К их столику подошла цветочница с корзиной цветов. Димитриос выбрал самую большую и красивую орхидею и широким жестом вручил ее мадам Булич, сказав, что просит принять этот цветок как дар от восхищенного ее красотой поклонника. Он достал из кармана бумажник и раскрыл его — из него выпала на стол толстая пачка денег. Каждая из купюр была по тысяче динаров.

Извинившись, он положил деньги в бумажник и сунул его опять в карман. Г., как и было задумано, сказал, что носить с собой такую большую сумму не очень разумно, и спросил „барона“, зачем это ему нужно. „Это получилось совершенно случайно, — небрежно ответил „барон“. — Просто перед тем, как с вами встретиться, я был у Алессандро и выиграл эти деньги. Бывали ли вы, мадам, у Алессандро?“, — спросил он. „Нет“, — ответила она. И пока „барон“ рассказывал, как все здорово устроено у Алессандро, где, не в пример другим игорным домам, все зависит только от вашего счастья, а не от искусства крупье, супруги угрюмо молчали — они отродясь не видели столько денег. „Конечно, мне сегодня ужасно везло, — закончил он, устремив свои горячие черные глаза на мадам. — Если вы никогда не были у Алессандро, то мне доставит громадное удовольствие сопровождать вас“.

Они были не в силах побороть это искушение.

Разумеется, их ждали и тщательно подготовились. Рулетка была исключена, потому что здесь мошенничество практически невозможно. Была выбрана карточная игра trente et qurante. Минимальная ставка — двести пятьдесят динаров.

Они пили коктейль и смотрели, как играют другие. Наконец Г. решил попытать счастья и два раза выиграл. „Барон“ спросил мадам, не хочет ли она сыграть. Она посмотрела на мужа. Булич извиняющимся тоном сказал, что у них с собой очень мало денег. Димитриосу только этого и надо было. „Какие пустяки, герр Булич! Алессандро мой друг и, значит, поверит в долг моему хорошему знакомому. Ну а если вы проиграете, то расплатиться можно чеком или оставить расписку“.

Итак, все готово — фарс начинается. Появился Алессандро, и „барон“ знакомит его с супругами Булич. Узнав, в чем дело, тот разводит руками: какой может быть разговор? Друзья „барона“ — его друзья. Да и причин для волнений пока нет — вот если бы господам не повезло, тогда, конечно, другое дело.

Г. считает, что, если бы Димитриос не помешал разговору супругов между собой, они бы ни за что не сели за стол. Да, сейчас у них было тридцать тысяч динаров, но, зная о том, сколько еды и всякого добра можно купить на одну карточную ставку, они не рискнули бы их потерять. Они стояли возле кресла Г. и следили за игрой. И вот тут-то Димитриос шепнул на ухо Буличу, что ему нужно поговорить с ним о деле, и предложил пообедать вместе в самое ближайшее время.

Как Димитриос и рассчитывал, шепоток этот произвел на супругов неизгладимое впечатление. Небрежно брошенные „бароном“ слова для Булича могли означать только одно: „Дорогой мой, даже если вы проиграете несколько сот динаров, не стоит из-за этого расстраиваться — вы мне понравились и, значит, вскоре станете одним из нас. Так что не портите то хорошее впечатление, которое вы на меня произвели“.

И мадам Булич села играть.

Она проиграла свою первую ставку, потому что у нее была не та масть, вторую — потому что у нее был перебор. Димитриос, который советовал действовать как можно осторожнее, предложил сыграть ta cheval. В результате — проигрыш, потом еще один.

Спустя час она проиграла пять тысяч динаров. Явно симпатизировавший ей Димитриос, чтобы утешить ее, дал ей пять фишек, по сто динаров каждая, из той кучи, которая громоздилась перед ним, и сказал, что это должно принести ей счастье. Для Булича все происшедшее было чем-то вроде изощренной пытки, и он, считая, что это подарок, промямлил что-то нечленораздельное вроде: „Спасибо, но лучше не надо“.

Он вскоре убедился, что „барон“ и не думал рассматривать это как подарок. Мадам Булич тем временем совсем потеряла голову. Ей иногда везло, но проигрыши случались гораздо чаще. В половине третьего игра закончилась. Булич подписал долговую расписку на имя Алессандро в том, что он обязуется выплатить ему двенадцать тысяч динаров. На прощание Г. угостил супругов шампанским.

Можете себе представить, какая сцена произошла между супругами, когда они вернулись домой: упреки, слезы, взаимные обвинения. Все-таки мрак был не таким уж безнадежным: ведь на завтра „барон“ пригласил Булича пообедать вместе с ним и обсудить кое-какие деловые вопросы.

Встреча, конечно, состоялась. Причем Димитриосу было дано указание ободрить Булича. „Барон“ рассказывал, какие баснословные доходы имеют его друзья, какой у него чудесный замок в Баварии, — у Булича от этих рассказов сладко замирало сердце. Какие-то двенадцать тысяч? Да чепуха, теперь он заработает миллионы.

Димитриос первым заговорил об уплате долга Алессандро. Он предложил пойти сегодня же к нему и все уладить. Он сам сядет за стол и будет играть. Что же касается проигрыша, то ведь без него не бывает и выигрыша. Надо, чтобы они играли вдвоем — женщины только портят все дело.

Когда Булич сел в ту ночь за игорный стол, у него было в бумажнике тридцать пять тысяч динаров. Вероятно, к деньгам, которые он получил от Г., он добавил и свои сбережения. Но прежде чем приступить к игре, он расплатился (несмотря на протесты Алессандро, что тот готов подождать) за вчерашний проигрыш, гордо заявив: „Я всегда плачу свои долги“. Купив фишки по пятисот динаров каждая, он был уверен, что его ждет большой выигрыш. Он даже отказался пить коктейль — решил играть на трезвую голову.

Рассказывая об этом, Г. саркастически усмехнулся. Быть может, он был прав. Во всяком случае, чувство сострадания ему было чуждо. Между прочим, я также не нахожу Булича достойным сострадания. Думаю, вы согласитесь, — это обыкновенный, слабовольный и очень глупый человек. Такие, как он, вечно надеются на случай, и провидение нередко отвечает на их беспочвенные амбиции ударом дубинки по голове, но ведь оно и не изощряется, как Г. и Димитриос, которые способны вырезать ремни из человеческой кожи. Дьявольски проницательные, они досконально изучили Булича и с помощью подтасованных карт разбили все его иллюзии. Окажись на его месте я, быть может, и сам действовал не лучше, так что единственное, чем могу утешиться, — маловероятно, что я окажусь в таком положении.

Когда Булич начал игру, у него было сорок фишек. Через два часа — ни одной. Он взял в долг еще двадцать фишек, заявив, что счастье переменчиво. Странно, но ему не приходило в голову, что он имеет дело с шулерами. Вероятно, пример „барона“, который тоже много проиграл, создавал иллюзию честной игры. Он еще раз взял в долг и опять все проиграл. Когда он, наконец, решил остановиться, проигрыш составил тридцать восемь тысяч динаров. Он был бледен как полотно, по лицу его струился пот.

Теперь Г. и Димитриос могли вить из него веревки. На следующий день они позволили ему выиграть тридцать тысяч. В третий раз он проиграл четырнадцать тысяч. В четвертый раз, когда он был уже должен двадцать пять тысяч, Алессандро потребовал вернуть долг. Булич обещал сделать это в течение недели. Естественно, Г. был первым, к кому он обратился за помощью.

Г. с участием выслушал его. Но ведь двадцать пять тысяч не шутка, не правда ли? Конечно, он мог бы помочь, но средства, которыми он располагает, принадлежат не ему лично, а фирме, поэтому он не может распоряжаться ими по своему усмотрению. Все, что он может, это дать взаймы на несколько дней двести пятьдесят динаров. Больше он, к сожалению, ничего сделать не может, потому что… Булич взял у него деньги.

Г. посоветовал ему обратиться к „барону“, который всегда принимает близко к сердцу трудности своих друзей. Нет, взаймы „барон“ не дает (у него принцип: никогда не давать взаймы), но он дает своим друзьям возможность заработать значительные суммы денег. Почему бы Буличу не побеседовать с ним?

„Беседа“ состоялась в гостиной номера, который „барон“ занимал. Заказанный Буличем ужин на две персоны был подан прямо в номер. Г., запершись в ванной, подслушивал.

Преодолев некоторое смущение, Булич наконец взял быка за рога: что было бы, если бы он отказался платить Алессандро, чем это могло ему грозить?

Димитриос гневно осудил это предположение. Поскольку именно он рекомендовал Булича, и за него поручился, то он нес и ответственность. Но даже, если отбросить этот деликатный вопрос, то все равно могли возникнуть неприятности. Ведь у Алессандро остались долговые расписки, которые он мог предъявить полиции. Впрочем, он надеется, что до этого дело не дойдет.

Булич наконец понял, к чему это приведет: его тотчас выгонят из министерства. Наверняка всплывет и то, что он брал деньги у Г. Никто ведь не дает деньги за одни красивые глаза — значит, здесь что-то есть, а это уже грозило тюрьмой. Буличу оставалось только одно: выпросить деньги у „барона“.

Как ни умолял Булич „барона“, тот наотрез отказался: во-первых, потому что данная взаймы сумма превращает друга во врага, а во-вторых, он никогда не нарушал это правило. И несмотря на это, он все-таки хотел бы помочь. Есть один путь, но готов ли герр Булич пойти по нему — вот в чем вопрос? После долгих упрашиваний „барон“ наконец сдался и сказал, что кое-кого из его знакомых интересует информация, которую они не могут получить по обычным каналам. Эти люди могли бы заплатить за эту информацию тысяч пятьдесят, если бы все было сделано без шума.

Между прочим, Г. приписывал свой успех (это слово означает для него, как и для хирурга, выживет ли оперированный после операции) тщательно продуманному манипулированию с денежными суммами. Первая взятка в двадцать тысяч, затем долги Алессандро, который был агентом Г., и, наконец, предложенные Димитриосом пятьдесят тысяч были этапами психологической обработки Булича. Так, например, уплатив из последней суммы долг Алессандро, Булич получал двадцать пять тысяч, почти столько же, сколько у него было в самом начале. Действуя таким образом, Г. надеялся, что разбуженная алчность поможет одолеть страх.

Интересно, что сразу сломать Булича не удалось. Когда он понял, что от него требуется, он, конечно, сначала испугался, но потом впал в настоящее бешенство.

Видимо, у него наконец-то спала с глаз пелена, потому что он несколько раз выкрикнул: „Шпион! Подонок!“ Действительно, после этих слов „барон“ перестал изображать занятого филантропией аристократа и собственноручно подавил бунт. Удар ногой в живот согнул бедного Булича пополам и вызвал приступ рвоты. За ним последовал удар ногой в лицо, после чего, бросив Булича в кресло, Димитриос еще раз объяснил, что у того нет другого выхода.

Все было очень просто: Булич должен был принести карту после работы в отель и положить ее на место на следующее утро; он получал деньги сразу, как приносил карту, которую ему возвращали, сняв с нее фотокопию. Он был строго предупрежден о возможных последствиях визита с повинной в полицию, в то же время было еще раз подчеркнуто, что пятьдесят тысяч ждут его. На этом беседа была окончена.

На следующий день вечером Димитриос получил карту. Отнеся ее Г., который немедленно занялся фотографированием и проявлением пленки, Димитриос вернулся в гостиную и не спускал с Булича глаз до тех пор, пока Г. не дал знать, что карта больше не нужна ему. Затем Димитриос вручил Буличу карту и деньги, и тот, не вымолвив за все это время ни единого слова, удалился.

Г., находившийся все это время в спальне, говорит, что звук захлопнувшейся за Буличем двери был для него слаще музыки. В самом деле, негатив обошелся ему за весьма умеренную цену, притом он уложился в назначенный срок. Если Булич незаметно вернет карту — а в этом не было ничего исключительного, — то получалось, что и волки сыты, и овцы целы.

И в этот момент в спальню вошел Димитриос. Г. тотчас понял, какую ошибку он совершил.

— Позвольте получить то, что причитается мне за работу, — сказал Димитриос, протягивая руку.

Г. посмотрел ему прямо в глаза и согласно кивнул головой. Он очень сожалел о том, что пришел сюда безоружным.

— Вам придется пройти со мной, — сказал он и шагнул к двери.

Димитриос отрицательно качнул головой.

— То, что мне причитается, у вас в кармане.

— То, что у меня в кармане, причитается мне, а не вам.

Ухмыльнувшись, Димитриос достал револьвер.

— Поднимите руки, mein Herr, и держите их на затылке.

Г. подчинился. Сделав два шага, Димитриос остановился. Г. говорит, что только тогда понял грозящую ему опасность.

— И, пожалуйста, без глупостей, mein Herr.

Улыбка вдруг исчезла с лица Димитриоса. Он сделал еще один, последний шаг, и, ткнув револьвер в живот Г., сунул свободную руку в карман его пиджака и вытащил пленку. Потом, отскочив в сторону, сказал:

— Теперь можете уходить.

Г. ушел. Но и Димитриос, в свою очередь, тоже совершил ошибку.

В ту ночь агенты Г. вместе с завербованными по этому случаю уголовниками прочесывали Белград, пытаясь схватить Димитриоса. Димитриос как в землю провалился — больше его Г. никогда не видел.

Вы спросите, что стало с негативом? Вот ответ Г.:

— Когда на следующий день утром стало ясно, что Димитриос ушел от нас, мне — как это ни горько, ведь вся моя работа пошла насмарку — ничего не оставалось, как рассказать о происшедшем одному работнику германского посольства, который был моим приятелем и кое-чем был мне обязан. Спустя два-три дня после этого памятного вечера мне стало известно, что Димитриоса видели вместе с человеком, который работал на французскую разведку, так что германскому посольству представилась прекрасная возможность оказать услугу правительству Югославии. Как вы думаете, могло оно упустить ее?

— Если я правильно понял, — сказал я, — вы поступили вполне сознательно, известив югославские власти о том, что карта побывала в чужих руках?

— К сожалению, у меня не было другого выхода. Будучи новичком в нашем деле, Димитриос совершил непростительную ошибку, выпустив меня живым. Он, наверное, думал, что я, шантажируя Булича, легко опять получу в свои руки карту. Но эта карта теперь не имела для меня никакой цены, во-первых, потому, что секретные сведения стали известны другой разведке, а во-вторых, потому, что, сообщая сведения, уже известные другой разведке, разведчик роняет свой престиж. Конечно, я был очень зол на самого себя. Единственным утешением было только то, что Димитриос получил от французов половину договорной цены за информацию, как будто они догадывались, что она уже устарела. Впрочем, она стала такой чуть позже, после предпринятого мной демарша.

— Что стало с Буличем?

Черты лица Г. вдруг исказила брезгливая усмешка.

— Жаль, конечно, что все так получилось. Я обычно беру на себя ответственность за судьбу тех, кто на меня работает. Его арестовали чуть ли не на другой день. Карты хранились свернутыми в металлических цилиндрах, а ему, чтобы вынести карту из министерства, пришлось сложить ее несколько раз. На ней одной были следы складок, ну и, конечно, на ней нашли отпечатки его пальцев. Булич рассказал властям все, что знал о Димитриосе. Это и спасло ему жизнь — он был приговорен к пожизненному заключению. Я уже приготовился к тому, что власти будут разыскивать и меня: в конце концов ведь это я познакомил его с Димитриосом. Но, как ни странно, меня не трогали. Подумав, я решил, что Булич, возможно, боится дополнительного обвинения в получении взятки либо сделал это из благодарности за те двести пятьдесят динаров, которые я ему дал в последний раз. Весьма вероятно, он так и не догадался, что за всем этим стоял я. Как бы там ни было, мне это очень пригодилось: ведь я еще не закончил свою работу в Белграде и, если бы за мной началась слежка, мне пришлось бы переменить паспорт и — что самое для меня неприятное — прибегнуть к гриму. Судите сами, насколько бы это усложнило мне жизнь.

Я задал ему свой последний вопрос, и вот что он мне ответил:

— Да, я сфотографировал новую карту. Правда, на этот раз я пошел совсем другим путем. Вернуться с пустыми руками я не мог хотя бы потому, что ухлопал на это предприятие кучу денег. Кстати, в нашем деле всегда так: хорошо, если огромные силы и средства тратятся хотя бы не впустую. Вы, наверное, думаете, что я просчитался, поставив на Димитриоса. Полагаю, это несправедливо. Ведь моя ошибка заключалась только в том, что Димитриос казался мне таким же жадным до денег дураком, каких миллионы. Каково же было мое удивление, когда он отнял у меня пленку, не дожидаясь своих сорока тысяч! Эта ошибка в прямом смысле этого слова стоила мне очень дорого.

— Ошибка эта особенно дорого обошлась Буличу, — сказал я с каким-то мстительным удовольствием и пожалел об этом, потому что Г. нахмурился.

— Я хочу напомнить вам, уважаемый мсье Латимер, — начал Г. свою отповедь, — что Булич был изменником родины и получил по заслугам. Сантименты по отношению к таким, как он, просто недопустимы. Кроме того, как известно, на войне ведь и убивают, и Буличу здорово повезло, что он остался жив, — обычно таких, как он, расстреливают. Рискуя прослыть в ваших глазах беспредельно жестоким, я заявляю, что тюрьма для него — дом родной. Ведь, в сущности, ему не нужна была свобода. Жена только и ждала подходящего случая, чтобы бросить его. Уверен, что она прекрасно устроилась. И мне не хочется бросать в нее камень, потому что человек он был ужасно неприятный. Когда ел, вечно брызгал слюной, и был таким занудой, какого поискать. Вы, наверное, думаете, что, получив от Димитриоса деньги, он пошел к Алессандро и отдал ему долг? Ошибаетесь. Когда его арестовали, пачка так и не была распечатана. Хоть бы истратил на что-нибудь пару тысяч. Видимо, дорогой мой, у таких, как он, просто отсутствует чувство юмора.

Мое письмо, дорогой Марукакис, подходит к концу. Думаю, я очень утомил вас. Все-таки я надеюсь, что вы напишете охотнику за призраками и скажете мне, есть ли хоть какой-то смысл в исследовании прошлого. Между прочим, я начинаю в этом сомневаться. Согласитесь, история получается ну совершенно никчемная — ни героя, ни героини, одни только негодяи и дураки. А вам, быть может, кажется, что одни только дураки?

Но уже и так я отнял у вас слишком много времени, чтобы еще предаваться риторике. Сейчас начну упаковывать вещи. На днях брошу вам открытку с моим новым адресом и надеюсь получить от вас письмо. Во всяком случае, мы вскоре непременно увидимся.

С наилучшими пожеланиями,

ваш Чарльз Латимер.»