Маска Димитриоса

Наваждение начинается

Французский писатель Шамфор,[2] который, к сожалению, известен не так широко, как он того заслуживает, сказал, что провидение обычно выступает под кличкой «случай».

Этот афоризм, противоречивый, равно как и многие другие, предназначен скрыть тот неприятный факт, что случай играет важную, пожалуй, даже главенствующую роль во всех людских делах. Но не будем придираться к писателю. Безусловно, случайное стечение обстоятельств часто выглядит как непонятная, запутанная цепь причин и следствий, которую мы принимаем за вмешательство провидения.

Пусть же рассказ о Димитриосе Макропулосе послужит тому примером.

Тот факт, что человеку вроде Латимера удалось разузнать о таком человеке, как Димитриос, сам по себе комичен и нелеп. В самом деле, разве не верх нелепости, что Латимер, увидев труп Димитриоса, затем в течение нескольких месяцев собирал биографические данные об этой темной личности и вдруг столкнулся с «мертвецом» лицом к лицу, предоставив на усмотрение Димитриоса решение вопроса — жить ему или умереть.

И все-таки, сопоставляя все известные факты, трудно в этом случае удержаться от суеверного страха. Ведь сама нелепость совершившегося, казалось, запрещает видеть во всем «игру случая» или «совпадение». Впрочем, скептик может утешиться: если и существует недоступный пониманию людей промысел, то его исполнение из рук вон плохо — выбрать Латимера в качестве орудия промысла мог только идиот.

Чарльз Латимер, окончив университет, десять лет преподавал политэкономию в одном из непрестижных провинциальных университетов. К тридцати пяти годам он стал автором трех научных книг. Первая была посвящена влиянию Прудона на общественную мысль Италии XIX века, вторая называлась «Готская программа 1875 года», в третьей разоблачалась экономическая подоплека книги Розенберга «Миф XX века». Закончив работу над корректурой последней книги, он начал писать свой первый детективный роман в надежде, что это поможет ему побыстрей рассеять то мрачное впечатление, которое осталось у него после знакомства с философией национал-социализма и с пророком этой философии, доктором Розенбергом.

Тираж «Скверного дела» разошелся мгновенно. Вслед за первой книгой он написал еще две: «И я, — сказал шпион» и «Оружие убийцы». Сочинением детективов занимается пропасть народу, в том числе даже некоторые из его коллег, профессоров университетов, но Латимер отличался от них тем, что книги приносили ему хороший доход. По-видимому, он рано или поздно стал бы профессиональным писателем. Три обстоятельства ускорили этот процесс. Во-первых, расхождение во мнениях с руководством университета, причем себя в этом споре он считал принципиально правым, во-вторых, состояние здоровья и, в-третьих, то немаловажное обстоятельство, что он не был обременен семьей. Сразу после публикации романа «Это вам не семечки» он тяжело заболел, а, когда поправился, не долго думая, написал заявление об уходе из университета и отправился в Грецию, чтобы погреться на солнце и закончить свой пятый детектив.

Спустя неделю после того, как был закончен роман, он решил поехать в Турцию. Латимер прожил в Афинах почти год и давно хотел переменить обстановку. Здоровье его заметно улучшилось, но наступила осень и, вспомнив, как неблагоприятен в это время английский климат, он по совету одного из своих греческих знакомых взял билет на пароход, идущий из Пирея в Стамбул.

Имея на руках рекомендательное письмо, никогда не знаешь, как все обернется. Ведь в большинстве случаев податель письма лишь шапочно знаком с его автором, которого, в свою очередь, адресат знает ничуть не лучше. Вероятность того, что письмо оправдает надежды хотя бы одного из троих, очень мала.

Среди рекомендательных писем, имевшихся у Латимера, было и письмо к некой мадам Шавез, которая, как ему сказали, обитала на вилле, стоящей на берегу Босфора. На четвертый день после приезда в Стамбул он написал ей письмо и получил в ответ приглашение погостить дня три-четыре на вилле. Он обещал быть, хотя почему-то не ждал от этого визита ничего хорошего.

Для мадам Шавез дорога в Буэнос-Айрес и обратно была вымощена золотом. Красавица-турчанка, вышедшая замуж за аргентинского богача, в прошлом биржевого маклера, и затем разведшаяся с ним, вернувшись из Буэнос-Айреса, купила виллу — небольшой дворец, когда-то принадлежавший одному из родственников султана, — потратив на это часть средств, вырученных от брачной сделки с маклером. Вилла была очень красива — от вида на залив, открывавшегося с террасы, просто захватывало дух, — но отдаленность, плохая дорога и перебои с водой из-за высоты создавали довольно большие неудобства. Латимер легко мирился с ними, но ему действовали на нервы другие приглашенные и совершенно выводила из себя привычка хозяйки хлестать по щекам провинившихся служанок.

Гостями хозяйки были: два надоедавшие своей трескотней француза из Марселя, три итальянца, два молодых офицера турецкого флота со своими так называемыми «невестами» и группа бизнесменов из Стамбула с женами. Все они только и делали, что пили голландский джин, запасы которого были, по-видимому, неисчерпаемы, да танцевали под граммофон. Заводил граммофон слуга, который ставил пластинки, не обращая внимания на то, танцевали гости или нет. Под предлогом, что он себя плохо чувствует, Латимер уклонился и от джина, и от танцев, и сразу перестал для гостей существовать.

Четвертый, последний, день его пребывания на вилле клонился к вечеру. Латимер сидел на увитой виноградом террасе, куда почти не долетали звуки граммофона, и смотрел на поднимавшуюся к вилле дорогу. Вдруг на дороге появился быстро мчавшийся автомобиль, который оставлял за собой облако пыли. Когда машина въехала во двор виллы, открылась задняя дверца и из машины выпрыгнул пассажир.

Он был строен и моложав. Слабый загар как-то особенно подчеркивал седину его волос, подстриженных по-русски, в кружок. Узкое с впалыми щеками лицо, походивший на клюв нос и тонкие губы придавали ему хищный вид. Ему, наверное, было уже за пятьдесят, и Латимер, отметив, как великолепно сидит на нем, видимо сшитый на заказ, мундир, подумал: «Не может быть, чтобы он обходился без корсета».

Офицер, вытащив из рукава платок, обмахнул им свои лакированные сапожки, лихо сдвинул набекрень поданную шофером фуражку и исчез из поля зрения Латимера — где-то вдали прозвенел звонок.

Полковник Хаки — так звали офицера — сразу же понравился всем без исключения гостям. Приняв смущенный вид и, по-видимому, пытаясь тем самым внушить гостям, что неожиданное появление полковника безнадежно ее компрометирует, мадам Шавез представила офицера собравшимся минут через пятнадцать после его прибытия. Полковник был сама галантность: улыбаясь и щелкая при каждом знакомстве каблуками, он отдал честь морякам и в ответ на их приветствие, кланялся, целовал руки дамам, нахально их разглядывая при этом. Зрелище это настолько поразило Латимера, что он сначала не поверил своим ушам, когда было названо и его имя. Полковник долго тряс ему руку.

— Чертовки рад встретить тебя здесь, старик, — сказал он.

— Monsieur le Colonel parle bien anglais,[3]— пояснила мадам Шавез.

— Quelques mots,[4]— уточнил полковник.

— Как поживаете? — спросил Латимер, глядя прямо в светло-серые глаза полковника.

— Ну пока… всех лучше, — ответил полковник, и продолжил обряд целования ручек, который прервал только ради того, чтобы взглянуть с восхищением на стройную девушку в купальном костюме.

Появление полковника внесло в компанию большое оживление. Его шутки, по мнению Латимера первоклассные, его громкий смех, его смешное заигрывание с женами коммерсантов и при этом тайное внимание к молодым, незамужним женщинам были просто поразительны. Впрочем, поймав раза два его взгляд, Латимер прочитал в нем: «Вот валяю дурака ко всеобщему удовольствию, но не думайте, что я в восторге от этого». После ужина, когда, видимо, устав от танцев, гости сели играть в карты, полковник подошел к Латимеру и, взяв его под руку, увел на террасу.

— Вы должны меня простить, месье Латимер, — сказал он по-французски, — все эти дурачества с женщинами — такая чепуха! Поверьте, я приехал сюда только ради того, чтобы поговорить с вами. Закуривайте, — сказал он, доставая портсигар.

— Благодарю.

— Пройдемте в тот конец. Когда мадам сказала, что вы у нее в гостях, я не смог побороть искушение побеседовать с писателем, книги которого я высоко ценю, — и вот я здесь.

Пробормотав, что он очень рад, Латимер никак не мог решить, что же имеет в виду полковник: книги по политэкономии или детективы. Разговаривая однажды с одним милым старичком, преподавателем университета, неожиданно проявившим интерес к его «последней книге», он здорово его удивил и, очевидно, обидел, задав ему встречный вопрос, что ему больше нравится: выстрел из пистолета или удар дубинкой по голове. Задать сейчас прямой вопрос ему почему-то показалось нетактичным. Однако полковник опередил его:

— Я получаю из Парижа все выходящие там полицейские романы. Между прочим, я ничего другого не читаю. У меня уже составилась целая коллекция — рад был бы показать ее вам. Особенно мне нравятся книги англичан и американцев, разумеется, в переводе на французский. Французы переводят все самое лучшее, хотя книги самих французов мне не нравятся. Я думаю, благодаря некоторым качествам французской культуры невозможно создать первоклассный полицейский роман. Недавно моя библиотека пополнилась вашим романом «Une Pelle Ensanglantee».[5] Это что-то потрясающее! Но я никак не могу понять смысл названия книги.

Латимер не без труда попытался объяснить по-французски игру слов, разгадав которую можно было — при этом, конечно, требовалось некоторое умственное напряжение — узнать имя убийцы. Полковник Хаки слушал его молча, изредка кивая головой, и, не дождавшись, когда выбившийся из сил Латимер закончит свое объяснение, сказал:

— Понял, теперь мне все ясно. Я вот подумал, быть может, вы окажете мне честь отобедать со мной на этой неделе. Мне кажется, — заключил он таинственно, — я мог бы быть вам полезен.

Не очень-то понимая, о какой пользе идет речь, Латимер согласился. Они договорились встретиться в отеле «Пера-палас» спустя три дня.

В четверг вечером, как раз накануне встречи, Латимер сидел в гостиной отеля, в котором он остановился, и болтал с Коллинсоном, управляющим отделения одного английского банка в Стамбуле. Латимер пользовался услугами этого банка. Коллинсон был бы славным малым, не будь он таким занудой: непременной темой его разговоров были слухи и сплетни об англичанах и американцах, проживающих в Стамбуле. «Вы не знаете Фитцвильямсов? — обычно спрашивал он. — Нет? Какая жалость! Ну, значит, на днях…» Латимер, будучи экономистом по образованию, стал было расспрашивать его об экономических реформах Кемаля Ататюрка, но так ничего и не добился.

— Между прочим, — сказал он, выслушав перед этим рассказ о похождениях жены, турчанки по рождению, одного американца, торговавшего в Стамбуле автомобилями, — вы не знаете некоего полковника Хаки?

— Хаки? А почему вам это имя пришло в голову?

— Я с ним завтра обедаю.

Брови у Коллинсона вдруг поползли вверх.

— Ну и дела! — сказал он, почесав подбородок. Видно было, что он волновался. — Я, конечно, слышал о нем. Он одно из тех лиц, чьи имена знакомы многим, но о ком точной информацией никто не располагает. Так сказать, человек из-за кулис. Говорят, что он намного влиятельнее высокопоставленных чиновников в Анкаре. В 1919-м в Анатолии он был членом временного правительства и с ним советовался сам гази. Мне много о нем рассказывали. Говорят, что он настоящий зверь — будто бы сам пытал заключенных. Впрочем, противная сторона тоже хороша. Да, кажется, именно люди султана начали первыми применять пытки. Я слыхал, что он может, не моргнув глазом, выпить бутылку виски и остается трезв как стеклышко. Но я в это не верю. А где это вы с ним познакомились?

Латимеру пришлось рассказывать.

— Я не очень-то понимаю, на что он живет. Он военный? Я видел его в форме.

— Видите ли, — сказал Коллинсон, пожав плечами, — мне из авторитетных источников известно, что он глава тайной полиции. Но я не стану распространяться о том, что у нас говорят о ней в клубе. Ну так вот, на днях…

Все, что ему рассказал Коллинсон, только укрепило Латимера во мнении, составленном при первой встрече: полковник — один из тех мерзавцев, каких на свете пруд пруди. Тем не менее Латимер отправился на встречу с полковником, испытывая к нему гораздо больший интерес, чем раньше.

Полковник опоздал на двадцать минут и, появившись, тотчас рассыпался в извинениях. Жестом руки он предложил Латимеру пройти в ресторан.

— Давайте сразу выпьем виски с содовой, — сказал он, сев за столик, и приказал подать бутылку «Джонни».

Во время обеда он говорил только о прочитанных детективах: о том, что ему в них нравилось, об из героях, наконец, о том, что он предпочитает, когда убийство произведено из пистолета. Виски было допито, на десерт подали земляничное мороженое. Вдруг он, наклонившись к Латимеру, сказал:

— Мне кажется, месье Латимер, я мог бы помочь вам.

Еще до встречи у Латимера мелькнуло дикое предположение: не предложит ли ему полковник сотрудничать с турецкой службой безопасности.

— Ну что же, буду вам очень благодарен, — вот все, что пришло ему сейчас на ум.

— Вы не поверите, — продолжал полковник, — но у меня была мечта написать самому хороший полицейский роман. Я долго обдумывал его, но время… где взять время, вот в чем вся загвоздка.

Он многозначительно замолчал. Латимер подумал, сколько все-таки людей считают, будь у них только время, они бы непременно сочинили детектив.

— Сюжет у меня давно разработан, — сказал полковник, — и я буду рад отдать его вам — это мой подарок. Ваша книга доставила мне столько удовольствия, — отмахнулся он от изъявлений благодарности, которые начал было Латимер, — что я готов отдать вам идею. Времени у меня в обрез, да и, — добавил он великодушно, — вы воспользуетесь ею много лучше, чем я.

Латимер пробормотал в ответ что-то весьма невразумительное.

— Дело происходит в Англии, — начал полковник, пристально глядя своими светло-серыми глазами на Латимера, — в загородном доме одного богача, лорда Робинсона. На уик-энд в доме собрались гости. И вдруг кто-то обнаружил, что лорд Робинсон убит выстрелом из пистолета в висок. Рана, заметьте, контактная. Письменный стол, за которым он сидел, залит кровью. Убийство произошло в тот самый момент, когда лорду оставалось лишь поставить подпись под своим новым завещанием, согласно которому все его имущество должно было после его смерти перейти в руки одного из родственников. Согласно прежней редакции завещания имущество лорда делилось поровну между шестью родственниками. Следовательно, — он поднял руку, в которой была десертная ложка, и ткнул ею в Латимера, — убийство совершено кем-то из пяти. Логично, не правда ли?

Латимер, открыв рот, хотел что-то сказать, но не нашелся и только кивнул головой. На лице полковника сияла торжествующая улыбка.

— Вот тут-то и зарыта собака.

— Где же?

— Дело в том, что никто из подозреваемых к убийству не причастен. Лорда убил его дворецкий, потому что тот совратил его жену! Вам нравится мой сюжет?

— Весьма изобретательный.

Откинувшись на спинку кресла, полковник самодовольно улыбался, разглаживая складку на рукаве кителя.

— Я рад, что вы оценили этот поворот сюжета. Он у меня проработан во всех деталях. Конечно, есть и полицейский, комиссар из Скотленд-Ярда. Он, между прочим, совратил одну из подозреваемых, очень красивую женщину, и ради ее спасения занимается расследованием убийства. Очень художественно получилось. Да я, кстати, изложил все на бумаге.

— Вы так меня заинтересовали, — сказал Латимер вполне искренне, — что я хочу почитать ваши заметки.

— Я ждал, что вы это скажете. Как у вас со временем?

— В общем-то мне спешить некуда.

— Тогда давайте заглянем ко мне в офис, и я покажу вам рукопись. Она, конечно, на французском.

Секунду-другую Латимер раздумывал, принимать или не принимать приглашение. Все-таки увидеть своими глазами кабинет полковника было очень заманчиво. Он сказал:

— Я готов следовать за вами.

Офис полковника помещался на верхнем этаже здания, с виду похожего на дешевую гостиницу, очевидно, переделанную под правительственное учреждение. Пройдя длинный коридор, они оказались в большой комнате.

Офицер, склонившись над письменным столом, — вероятно, секретарь полковника — увидев его, встал по стойке «смирно» и потом что-то сказал полковнику по-турецки. Тот ответил, и офицер вышел из комнаты. Латимер осмотрелся. В комнате кроме письменного стола стояло несколько кресел, в углу небольшой американский холодильник для льда; стены комнаты были голые, пол застлан циновкой из кокосовой пальмы. После поездки в автомобиле по солнцу и жаре было очень приятно оказаться в сумрачной прохладе комнаты — зеленые жалюзи защищали от ярких лучей солнца.

Полковник, показав жестом на кресло и на пачку сигарет, стал рыться в ящиках письменного стола. Наконец, достав оттуда несколько отпечатанных на машинке листов бумаги, он протянул их Латимеру.

— Я назвал эту вещь «Залитое кровью завещание», но, наверное, можно было придумать что-нибудь и получше. Все хорошие названия уже давно использованы, но я еще подумаю и, быть может, найду какое-нибудь другое. Прочтите, пожалуйста, и скажите мне прямо, что вы об этом думаете. Если надо изменить какие-то детали, то я с удовольствием это сделаю.

Латимер стал читать рукопись. Полковник, сидя на краешке письменного стола, качал ногой. Дважды прочитав рукопись, Латимер, хоть это было ужасно бессовестно, с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться. Зря только потратил время, что ж, теперь надо поскорей уносить отсюда ноги.

— Сейчас трудно сказать что-нибудь определенное, — начал он, медленно растягивая слова, — надо будет все как следует обдумать. Ведь легко ошибиться. Познакомившись с неплохим, быть может, сюжетом, требуется обдумать такие, например, детали, как ход расследования, который во многом определяется законами, принятыми в Англии…

— Да-да, конечно. — Полковник слез со стола и сел в кресло. — Но ведь вам, наверное, это может пригодиться?

— Не знаю, как и благодарить вас, — сказал Латимер, не найдя лучших слов.

— Какие пустяки! Пришлите мне экземпляр, когда книга выйдет из печати. — Полковник взялся за телефон. — Сейчас я скажу, чтобы вам отпечатали экземпляр.

У Латимера чуть было не вырвался вздох облегчения. Слава Богу, это не займет много времени. Поговорив с кем-то по телефону, полковник сказал:

— Простите, но мне придется заняться делами.

— Не беспокойтесь, я подожду.

Достав толстую папку из манильской бумаги, полковник начал перебирать содержавшиеся в ней документы. Какой-то из них его явно заинтересовал. В дверь постучали, и в комнату вошел секретарь, держа под мышкой тоненькую желтую папку, которую он вручил полковнику. Тот, сказав что-то по-турецки, отдал ему рукопись, и секретарь, щелкнув каблуками, удалился. В комнате воцарилось молчание.

Латимер курил и от нечего делать разглядывал полковника. Тот перелистывал бумаги в желтой папке и так углубился в свои мысли, что Латимер не мог не заметить происшедшую в нем перемену: за столом теперь сидел, что-то тщательно обдумывая, специалист, мастер своего дела. Куда подевались все его шуточки и бравада! Глядя на его длинные желтые пальцы, перелистывавшие бумаги, Латимер вспомнил слова Коллинсона о пытках заключенных. Да, конечно, не занятый своими служебными обязанностями полковник мог валять дурака, но теперь это был совершенно другой человек. Он вдруг чем-то напомнил Латимеру старого кота, наблюдающего за маленькой неопытной мышкой. И в этот момент полковник, оторвавшись от бумаг, взглянул на Латимера. Избегая смотреть прямо в глаза, полковник с какой-то непонятной задумчивостью разглядывал его галстук, но у Латимера было такое чувство, будто полковник читает его мысли.

Наконец, оторвавшись от галстука, полковник посмотрел ему в лицо — у Латимера екнуло сердце, будто его поймали за руку, когда он полез к кому-то в карман, — и сказал:

— Я думаю, месье Латимер, вам будет небезынтересно познакомиться с настоящим убийцей.