Маска Димитриоса

Глава тринадцатая Рандеву

Было два часа ночи, когда Латимер вышел из тупика Восьми ангелов и направился к себе в отель на набережную Вольтера.

Он то и дело зевал, во рту было сухо, и очень сильно болели глаза. Но выпитый кофе гнал сон прочь, и мозг, казалось, работал с такой лихорадочной быстротой и удивительной ясностью, что все лишенное смысла становилось вдруг разумным и понятным. А мысли, цепляясь друг за друга, влекли его все дальше и дальше, пока он вдруг не понимал, что пришел к нелепейшему выводу, над которым расхохочется первый встречный. Он пошел в ванную и выпил стакан воды. Стоя перед зеркалом, он смотрел на свое отражение и слушал, как стучит кровь у него в голове. Конечно, нечего было и думать о том, чтобы уснуть, и он решил пойти проветриться.

На углу бульвара Сен-Жермен было открыто кафе. Он зашел в него и попросил знаками — за цинковой стойкой стоял немой бармен — дать ему сандвич и кружку пива. Потом он выкурил сигарету. Его часы показывали два часа двадцать минут — до рассвета оставалось еще три часа. Надо было на что-то решиться. Он погасил сигарету, положил на стойку деньги и вышел на улицу.

Такси доставило его к метро Трините. Он легко нашел Рю Бланш и стал подниматься по ней вверх. Найти эту улицу было нетрудно, потому что над ней одной сияли неоновые огни.

Улица имела очень деловой вид и немного походила на торговую выставку с той только разницей, что вместо торговцев, желающих продать свой товар, сидящих в складных креслах возле своих стендов, вас повсюду встречали небритые швейцары в ливреях и без них (почему-то костюмы были им то велики, то малы), заступая вам дорогу и предлагая убеждающей скороговоркой зайти в заведение и получить удовольствие.

Все та же неоновая надпись «Le Kasbah Parisien» висела над зданием, которое, наверное, совсем не изменилось с тех пор, как здесь директорствовал мистер Питерс. Два швейцара встретили Латимера у входа: негр, одетый в полосатый халат, с тюрбаном на голове и вьетнамец в засаленном фраке и феске. Видимо, желая задобрить и Аллаха, и Брахму, он украсил лоб алым пятнышком, удостоверяющим, что он принадлежит к уважаемой касте. Позади них на обеих половинках двери, как бы противореча и уничтожая все благочестивые намерения, была во весь рост изображена проститутка в марокканском костюме. Время унесло, конечно, ковры, диваны и фонари из резного дерева — все теперь стало попроще: столы и стулья были сделаны из гнутых металлических трубок; правда, на полу лежал ковер, по которому метались какие-то космогонические вихри и змеились полосы. Латиноамериканцев, исполнявших танго, также заменил прозаический усилитель, через динамики которого гремели французские танцевальные мелодии или ритмические удары, напоминающие звук работающего где-то вдали мотоцикла. В зале находилось человек двадцать или тридцать, но за пустующими столиками можно было посадить еще столько, а может быть, и два-три раза по столько. Вход стоил тридцать франков. Латимер сел за столик и заказал пиво. Он также попросил подошедшего к нему официанта, по-видимому итальянца, пригласить патрона, если он здесь. Официант ушел. Стук в громкоговорителях прекратился — зазвучала музыка. Несколько пар заскользили между столиками.

Латимер подумал, что сказал бы мистер Питерс, окажись он здесь. Вряд ли он теперь нашел свое бывшее заведение уютным. Латимер закрыл глаза и представил, как здесь было десять лет назад: танго, сигаретный дым, приятный золотисто-красный свет, одетые по моде того времени в платья с талией на бедрах женщины в модных шляпках, похожих на колокольчики, и остриженные под «фокстрот». Мистер Питерс, вероятно, встречал гостей в вестибюле или сидел в комнате с надписью «Дирекция», выписывая и проверяя счета. А потом сюда, в этот зал, пришел Димитриос…

К его столику приближался патрон. Это был высокий грузный человек, совершенно лысый, с тем выражением в лице, которое как бы говорило: «Я ко всему привык, меня уже ничем не удивишь».

— Месье желали меня видеть?

— Да. Я хотел у вас узнать, не были ли вы знакомы с месье Жиро. Он тоже был патрон этого заведения, но только десять лет назад.

— Нет, я его не знаю. Я здесь только два года. Простите, зачем вам это нужно?

— Да просто так. Хотелось его повидать.

— Нет, я его не знаю, — повторил патрон и, бросив быстрый взгляд на бокал с пивом, сказал: — Не хотите потанцевать? Правда, придется немножко подождать, потому что еще рано, но зато вы познакомитесь с настоящими красавицами.

— Благодарю, не надо.

Патрон пожал плечами и ушел. Латимер, допив пиво, рассеянно разглядывал публику, стены, как человек, который заскочил сюда, чтобы переждать грозу. Теперь ему действительно хотелось спать, и он пожалел, что поехал. Всему виной, разумеется, мистер Питерс. Своим рассказом он создал такое фантастическое впечатление, что нужна была поездка сюда, чтобы поверить ему. Подозвав официанта, Латимер расплатился и, взяв такси, поехал в отель.

Да, он очень, очень устал. Он подумал, что похож, наверное, на студента, которому дали только день на то, чтобы, прочитав шесть томов контовского «Курса позитивной философии», он завтра сдал экзамен. Нет, дело, пожалуй, обстоит гораздо, гораздо хуже. Ведь студента смущала бы и сбивала с толку невыполнимость задачи, тогда как Латимера мучило еще и чувство неизвестности, в его мозгу все время то вспыхивали, то гасли вопросы, на которые у него не было ответа. А за всем этим, конечно, таился страх. Ведь ему предстояло встретиться с Димитриосом, вором и убийцей, сутенером и торговцем живым товаром, негодяем и шпионом и, наконец, банкиром, с человеком, которого, казалось бы, убрали его сообщники и который как ни в чем не бывало радуется жизни и стрижет миллионы.

Латимер посидел немного в кресле, глядя на черную Сену, на отблеск света, горевшего где-то над Лувром. Он никак не мог выбросить из головы ни признание Дхриса Мохаммеда, ни рассказ Ираны Превеза, ни драму Булича, ни рассказ о том, как бывший упаковщик инжира заработал свои миллионы, отравляя белым порошком Париж. Доподлинно известно, что по его вине и при его участии погибли три человека, а сколько, должно быть, еще безымянных жертв… Да, если существовало воплощение мирового Зла, то им, безусловно, был этот человек.

Но ведь Добро и Зло — это абстракции, созданные барочным сознанием. Для новой теологии характерны понятия Хороший Бизнес и Плохой Бизнес. С этой точки зрения Димитриос — логическое следствие положения вещей, когда на детей, женщин и стариков сбрасывают бомбы, когда людей травят газом. Это логическое следствие той перемены, когда на смену Давиду Микеланджело, бетховенским квартетам и теории Эйнштейна пришли «Бюллетень фондовой биржи» и «Mein Kampf».

Конечно, один человек бессилен против тех, кто сбрасывает на детей бомбы. Он может только проклинать тех, кто это делает, да испытывать чувство сострадания к несчастным, но в том, что касается действий отдельных личностей, можно и должно помешать их стремлению причинять зло людям. Пусть большинство преступников закон не в состоянии потревожить, но ведь Димитриос по крайней мере дважды совершил тяжкое преступление и, значит, в принципе может быть привлечен к суду как и любой голодающий, укравший кусок хлеба.

Если Димитриос в принципе может быть привлечен к суду, то, значит, дело только в том, чтобы составить обвинительное заключение. Мистер Питерс утверждает, что для этого мало фактов. Но так ли это? Рассмотрим же факты: Димитриос — член правления Евразийского кредитного треста, проживающий на вилле в Каннах, хороший знакомый графини, проживающей на авеню Гош, был вместе с нею на горнолыжном курорте в Сент-Антоне; затем он зафрахтовал в июне греческую яхту; кроме того, он гражданин одной из латиноамериканских стран. Неужели этого недостаточно, чтобы идентифицировать этого человека? Даже если имена членов правления банка действительно недоступны, то простого повторения одной и той же фамилии в списках лиц, удовлетворяющих поставленным условиям, было бы вполне достаточно для идентификации Димитриоса.

Значит, дело за списками. Однако, даже убедив турецкую полицию эксгумировать труп Виссера, сможет ли он убедить французскую в том, что человек, одновременно фигурирующий во всех списках, и есть тот самый Димитриос? Ведь этот человек — один из директоров могущественного банка. Для того чтобы оправдать Дрейфуса, потребовалось долгих двенадцать лет. Привлечение Димитриоса к суду, возможно, так никогда и не состоится.

Все тело Латимера налилось тяжестью, и, хотя ему хотелось лечь не раздеваясь, он все-таки разделся.

Лежа в мягкой, удобной постели с закрытыми глазами, он вдруг подумал, что, приняв предложение мистера Питерса, он становится сообщником шантажиста. «Как странно, — подумал он, — это произошло в течение нескольких часов». Но тотчас же внутренний голос сказал ему, что дело совсем не в этом: «Главное — то, что ты боишься Димитриоса». — «Разумеется, боюсь», — ответил он. Ведь если Виссер был убит за шантаж в связи с наркотиками, что ждет его и мистера Питерса, пытающихся шантажировать Димитриоса в связи с убийством двух человек?

Но выбор был уже сделан, и, кроме того, мистер Питерс обещал действовать, соблюдая все предосторожности.

Латимер видел черновик письма, который мистер Питерс собирался отправить Димитриосу. Ему бросилось в глаза: письмо было написано в том же тоне, что и письмо одного шантажиста в его романе. Оно начиналось дружеским упреком, что месье С. К., ныне процветающий банкир и член высшего общества, наверное, уже забыл автора письма, с которым когда-то съел пуд соли и заработал не одну тысячу. Далее выражалось пожелание, чтобы месье С. К. посетил автора письма в таком-то отеле в девять часов вечера в четверг на этой неделе. После заверений в давней и искренней дружбе шла подпись, а затем постскриптум, в котором месье С. К. сообщалось, что автор письма не так давно виделся с одним человеком, который знал их общего друга Виссера и которому не терпится познакомиться лично с месье С. К. Было бы жаль, если бы обстоятельства помешали месье С. К. появиться в указанном месте в четверг вечером.

Димитриос должен был получить письмо в четверг утром. В половине девятого «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были появиться в отеле, где мистер Питерс предварительно заказал номер. Предполагалось, что Димитриос согласится уплатить требуемую сумму, которую он должен вручить на следующий день вечером. После чего «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были исчезнуть.

Предосторожность заключалась в том, чтобы исчезнуть, не оставив следов. Мистер Питерс заверил, что это можно сделать без труда.

В четверг же вечером Димитриосу должно быть вручено второе письмо, в котором говорилось, как посланец Димитриоса должен передать деньги в тысячефранковых купюрах. Это должно было произойти в одиннадцать часов вечера на указанном месте дороги, возле кладбища в Нейи. Посланца здесь ждала машина с двумя людьми, выполняющими поручение мистера Питерса. Посланец садился в машину, и она, покружив в пригороде Парижа, чтобы убедиться, что за ней нет слежки, возвращалась на авеню Де ла Рен вблизи Порт де Сен-Клу, где ее поджидали «мистер Петерсен» и «мистер Смит», которым посланец и передавал деньги. Затем люди мистера Питерса отвозили посланца на то же место, где его взяли. В письме ставилось обязательное условие, что посланец — женщина.

Последняя предосторожность несколько удивила Латимера, но мистер Питерс убедил его, что она очень важна, потому что посланцем мог быть сам Димитриос, который легко мог перевербовать людей мистера Питерса, после чего и «мистер Петерсен», и «мистер Смит» получили бы пулю в лоб.

Ну что ж, кажется, действительно все предусмотрено. А все-таки как странно, что после двух месяцев поисков он встретится лицом к лицу с этим страшным человеком, которого хорошо знали Ирана Превеза, Гродек и мистер Питерс. Он подумал, что это похоже на фантастический рассказ об ожившей восковой фигуре.

В щель между шторами пробился первый луч света. Уже рассвет. Он повернулся на бок и тотчас уснул.

Проснулся он от телефонного звонка. Звонил мистер Питерс, который сообщил, что письмо Димитриосу уже отправлено и что ему хотелось бы обсудить вместе кой-какие детали и поэтому он просит мистера Латимера поужинать вместе. Латимеру казалось, что обсуждать уже больше нечего, но он согласился. Пообедав, он пошел в зоопарк. Ужин был очень скучен, и Латимер понял, что это была еще одна предосторожность мистера Питерса, который опасался, что его компаньон, не имевший в этом деле денежного интереса, просто возьмет и сбежит. Два часа Латимер слушал, как мистер Питерс расписывал достоинства трудов Фрэнка Крейна и восхищался романами «Красавица-хромоножка» и «Всего лишь человек».

Сказав, что у него болит голова, он ушел и, приехав к себе в отель, сразу лег в постель. Странно, но на следующее утро у него действительно болела голова, и он подумал, что виной тому бургундское, которым его потчевал мистер Питерс. Но было что-то гораздо неприятнее, и он вдруг вспомнил, что сегодня вечером они встречаются с Димитриосом — ведь тот, быть может, в эти минуты читает первое письмо.

Латимера мучило то, что он в своих книгах бичевал шантажистов, а теперь сам участвует в шантаже. И дело ничуть не менялось оттого, что шантаж был направлен против Димитриоса, — ведь шантаж такое же преступление, как и убийство. Вероятно, Макбет колебался бы, убивать ему или не убивать Дункана, даже если бы знал, что тот закоренелый преступник, а не человек с душой чистой, как у ангела. Но, к несчастью, мистер Питерс прекрасно справился с ролью леди Макбет.

Латимер позавтракал, потом побродил по городу. Мистер Питерс занимался в это утро людьми и машиной. Они договорились встретиться в пятнадцать минут восьмого. День тянулся нудно и бездарно. Чтобы убить время, Латимер вошел в кино.

И вот, выйдя из кино в начале шестого, он вдруг почувствовал, что у него почему-то болит под ложечкой, и он немного задыхается, как будто кто-то ударил его в солнечное сплетение. Он подумал, что, наверное, это последствие бургундского, и зашел в кафе на Елисейских полях, чтобы заглушить эти последствия стаканчиком настойки. Но странно, это ощущение не только сохранилось, но еще и усилилось. И только тогда, когда ему попались две парочки, беззаботно хохотавшие над какой-то шуткой, он вдруг понял, в чем дело. Ему не хотелось идти на встречу с мистером Питерсом, потому что вслед за тем он должен был встретиться с человеком, во взгляде которого мог прочесть лишь холодное и ясное желание убить каждого, кто встанет поперек дороги. Итак, он явно трусил.

Он очень разозлился. Чего тут, собственно, бояться? Да, Димитриос опасный и умный преступник, но ведь не сверхчеловек же в конце концов. Вот и мистер Питерс… Но ведь мистер Питерс одного с ним поля ягода, тогда как он, Латимер, человек с другой планеты. Он должен был немедленно пойти в полицию и рассказать все, как только узнал, что Димитриос жив. Дело принимает теперь настолько опасный поворот, что с ним уже не справится детектив-любитель (он же автор детективных романов), потому что с профессиональным убийцей должны бороться профессионалы. А чего стоит его договор с мистером Питерсом! Он вдруг представил, что его дело слушается в английском суде, и в ушах зазвучали слова судьи:

«Что касается объяснений подсудимого по поводу своих действий, то им просто нельзя доверять. Нам известно, что подсудимый умный человек, бывший преподаватель университета, автор нескольких научных работ. Кроме того, нам известно, что он автор нескольких детективных романов, имевших успех, но, с точки зрения разумного человека, представляющих собою не более чем пищу для незрелых умов. Как бы там ни было, проводимая в этих книгах идея, что все здравомыслящие люди должны помогать полиции в ее борьбе с преступностью, делают их небесполезными. Из объяснений подсудимого получается, что он вступил в сговор с Питерсом не как сообщник шантажиста, а всего лишь как человек, желавший удовлетворить свое любопытство. Если бы это было правдой, то так мог вести себя лишь умственно отсталый ребенок, а не взрослый разумный человек. Прошу также присяжных заседателей обратить внимание на тот факт, что господин обвинитель настаивает на участии обвиняемого в дележе суммы. Поэтому его объяснение мы не можем рассматривать иначе, как попытку уйти от ответственности».

Если дело будет слушаться во французском суде, то речь судьи будет похлеще, — подумал Латимер.

Ужинать ему пока не хотелось, и он пошел по улице в направлении Оперы. Теперь уж ничего не изменишь, — вдруг подумал он, — волей-неволей придется помогать мистеру Питерсу. Почему же, — одернул он себя, — а если пойти в полицию прямо сейчас, сию минуту, то ведь еще многое можно изменить.

Далеко впереди он заметил человека в плаще, очень похожего на полицейского. Латимер ускорил шаг. Возле подъезда, прислонясь к стене, стоял полицейский и покачивал резиновой дубинкой. Латимер спросил его, где находится ближайший участок. Надо было пройти еще три квартала.

Вход в участок загораживали трое разговаривавших между собой полицейских. Они расступились, чтобы пропустить Латимера. К стене была прикреплена табличка, на которой было написано, что по всем вопросам следует обращаться на второй этаж. На второй этаж вела железная лестница. Из комнаты под нею доносились звуки голосов и стук пишущей машинки. Сильно пахло камфорой и не очень сильно, но все же ощутимо, мочой.

Пока Латимер поднимался по лестнице, в нем еще больше утвердилась решимость рассказать все, что он знает. Комната, в которую он вошел, была разделена на две половины деревянной перегородкой, лоснившейся от прикосновения. За перегородкой стоял полицейский и, держа в левой руке маленькое зеркальце, что-то рассматривал у себя во рту.

Латимер соображал, что сказать. Если бы он начал так: «Я знаю убийцу и хотел получить от него деньги, шантажируя его. Но я раскаялся и решил сообщить о нем полиции», — то его бы наверняка приняли за пьяного или сумасшедшего. Видимо, надо было рассказать о том, как он напал на след и что из этого вышло. В этот момент полицейский заметил его и резко повернулся в его сторону.

— Что вам угодно?

— Я желаю видеть месье комиссара!

— Зачем?

— У меня есть для него кое-какая информация.

— Какая информация? — наморщил лоб полицейский. — Нельзя ли поточнее?

— Дело связано с шантажом.

— Вас кто-то шантажирует?

— Нет. Шантажируют другого. Дело очень серьезное и очень сложное.

— Ваше удостоверение личности, пожалуйста.

— У меня его нет. Я прибыл во Францию три недели назад.

— Тогда ваш паспорт.

— Он у меня в отеле.

Чело полицейского разгладилось — челюсти сжались. Все теперь становилось ясно, и можно было действовать согласно строго установленным правилам.

— Это очень серьезно, месье, — сказал он непререкаемым тоном. — Вы это понимаете? Вы англичанин?

— Да.

— Вы должны были знать, месье, что ваши бумаги должны постоянно находиться с вами. Таково требование закона. Случись какое-то уличное происшествие, у вас как у свидетеля потребовали бы бумаги, и, если бы их у вас не оказалось, полицейский мог, во всяком случае пожелай он этого, арестовать вас. Или окажись вы в каком-нибудь заведении, и полиция устроила бы там проверку документов, вы обязательно были бы арестованы. Таков закон, понимаете? Я обязан потребовать от вас, чтобы вы сказали мне свое имя и отель, где сейчас проживаете.

Записав все, что сообщил ему Латимер, полицейский тотчас же схватил телефонную трубку и сказал в нее: «Седьмой». Потом: немного подождав, продиктовал имя и адрес и попросил подтвердить подлинность этих данных. Последовала минутная пауза, наконец, закивав головой, он произнес: «Хорошо, хорошо». Потом, опять подождав, сказал: «Все в порядке» — и положил трубку.

— Все в порядке, — повторил он, — но вам придется явиться с паспортом в комиссариат седьмого округа в течение суток. Вашу жалобу можете изложить там же. И, пожалуйста, запомните, — сказал он, вставая, и постучал карандашом по стойке, — паспорт надо всегда носить с собой. Поскольку вы англичанин, я оставляю это дело без последствий, но, повторяю, вы обязаны явиться в комиссариат седьмого округа. До свиданья, месье, и никогда не забывайте про паспорт.

Он снисходительно кивнул, видимо, гордясь, сознанием выполненного долга.

Латимер был так зол, что еще долго не мог успокоиться. На какого осла он нарвался! Хорош и он, только дураки появляются в полиции без паспорта! А ведь если бы этот осел потребовал рассказать, в чем дело, ему бы не вернуться, и он, возможно, уже сидел бы за решеткой. Ну, да ладно, все пока шито-крыто, и, значит, он по-прежнему сообщник шантажиста.

Странно, но с его совести точно груз свалился. Он старался известить полицию, и не его вина, что ему не удалось привлечь к себе внимание. А ехать на другой конец Парижа за паспортом и ждать приема у комиссара — ну нет, слуга покорный. До встречи с мистером Питерсом оставался еще час. Он не слишком плотно поужинал и вышел на улицу. Несмотря на выпитый кофе с коньяком, неприятное чувство под ложечкой сохранилось. И второй голос не без яда заметил: «Жжешь свои нервы, как на свечке, и притом совершенно задаром».

Мистер Питерс прибыл в кафе на бульваре Осман, опоздав на десять минут. В руках у него был большой, дешевый чемодан. Он двигался решительно и собранно, как хирург во время ответственной операции. Плюхнувшись в кресло, он заказал рюмку ликера.

— Ну как, все в порядке? — спросил Латимер тем наигранным, театральным тоном, каким обычно люди безуспешно пытаются скрыть обуревающую их тревогу и неуверенность.

— Пока что да. Естественно, я еще не получил ответа. Сами сейчас убедимся.

— А что это у вас в чемодане?

— Старые газеты. Когда в отеле появляешься с чемоданом, можно не регистрироваться. Я назначил место встречи в отеле недалеко от метро Ледрю-Роллен. Это очень удобно.

— Мне, кажется, лучше взять такси.

— Разумеется, мы возьмем такси, — сказал мистер Питерс и добавил многозначительно: — Но обратно мы поедем на метро. Почему так лучше, увидите сами.

Отель находился на улочке, пересекавшей авеню Ледрю. Он был двухэтажный и очень грязный. Из комнаты с надписью «Бюро» вышел жующий человек в нарукавниках.

— Я заказал по телефону номер, — сказал мистер Питерс.

— Месье Петерсен?

— Да.

Человек подозрительно разглядывал прибывших.

— Номер очень большой. Пятнадцать франков, если будете жить один, двадцать — вдвоем. За обслуживание берем три франка.

— Сопровождающий меня месье здесь жить не будет.

Человек вернулся в «Бюро» и вышел оттуда, держа в руке ключ от номера. Он взял у мистера Питерса чемодан и повел гостей на второй этаж, и открыв ключом дверь номера, впустил их. Мистер Питерс оглядел номер и кивнул головой.

— Мне это подойдет. Если меня спросит один из моих друзей, проводите его, пожалуйста, сюда.

Человек ушел. Мистер Питерс, очень довольный собой, сел на кровать.

— Довольно сносно, — сказал он, — и очень дешево.

— Да, конечно.

Это была длинная узкая комната со старым ковром на полу, железной кроватью, гардеробом, небольшим столиком, двумя венскими стульями и умывальной раковиной и унитазом за ширмой. Ковер был красный, сильно потертый, и под раковиной в нем зияли две дыры. Выцветшие обои кое-где отстали от стены. Если приглядеться, то на них можно было разглядеть маленькие красные точки. На окне была тяжелая голубая штора.

— До его прихода еще двадцать пять минут, — сказал мистер Питерс, взглянув на часы. — Можно пока расслабиться. Может быть, хотите сесть на кровать?

— Спасибо, мне и здесь хорошо. Полагаю, разговор будете вести вы.

— Думаю, что так будет лучше.

Мистер Питерс достал из кармана пиджака уже известный Латимеру люгер и, проверив, заряжен ли он, сунул его в боковой карман пальто.

Латимер смотрел на него, как, должно быть, смотрит пациент на дантиста. Его слегка подташнивало. У него почему-то вдруг вырвалось:

— Нельзя ли обойтись без этого?

— Думаю, можно, — сказал мистер Питерс тем тоном, каким родитель успокаивает ребенка, — но это необходимая предосторожность. Наверное, все обойдется. Вы напрасно волнуетесь.

В голове у Латимера мелькали кадры какого-то виденного гангстерского фильма.

— А что, если он войдет в номер и сразу начнет стрелять?

— Какой вы нервный! — Мистер Питерс снисходительно улыбнулся. — Ваше писательское воображение погубит вас, мистер Латимер. Димитриос не станет этого делать, потому что человек внизу может запомнить его, когда он войдет сюда. Кроме того, это не его стиль.

— А какой у него стиль?

— Прежде всего, Димитриос очень осторожный человек. Он ничего не предпринимает, не обдумав заранее.

— Для этого у него был целый день.

— Верно, но ведь ему неизвестно, что мы о нем знаем и кому могли сообщить нашу информацию. Все это ему еще надо установить. Предоставьте дело мне, мистер Латимер, я знаю, кто такой Димитриос.

Латимеру очень хотелось сказать, что покойный Виссер, по-видимому, думал так же, но он не сказал этого, а решил задать другой вопрос:

— Вы говорили, что как только вы получите деньги, Димитриос о нас больше никогда не услышит? Вы не подумали, что он, быть может, захочет выследить нас?

— А кого он станет выслеживать? Мистера Петерсена и мистера Смита? Это даже для него очень трудная задача, мистер Латимер.

— Но ведь вас он знает в лицо. Меня он сейчас увидит. Так что под какими бы фамилиями мы потом ни появились, он может узнать нас.

— Но для этого мы должны были бы как-то объявить себя.

— Моя фотография появляется иногда в газетах. Может так случиться, что издатель сочтет нужным поместить мой портрет на суперобложке. Димитриосу может попасться в руки эта книга. От таких странных совпадений никто не застрахован.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал мистер Питерс, пожав плечами, — но раз уж это вас так беспокоит, постарайтесь скрыть от него ваше лицо. Вы носите очки?

— Да, когда читаю.

— Тогда наденьте очки. Наденьте шляпу и поднимите воротник пальто. Сядьте в углу — там темнее.

Мистер Питерс отошел к двери и посмотрел на пересевшего в угол Латимера.

— Ну что ж, это как раз то, что вы хотели. Хотя, по-моему, в этом нет необходимости. И вот теперь, когда мы все обдумали и предусмотрели, вдруг он не придет?

— Вы думаете, что это может случиться? — задал Латимер свой дурацкий вопрос — он все никак не мог прийти в себя.

— Разве угадаешь? — Мистер Питерс опять сел на кровать. — Быть может, он не получил письма. Не исключено, что он вчера уехал из Парижа. Но я уверен, если он получил письмо, то обязательно придет. — Он поглядел на свои часы. — Без пятнадцати девять. Думаю, он уже на подходе.

Они замолчали. Мистер Питерс достал из кармана маленькие ножницы и стал стричь ногти. Тишина была такой глубокой, что единственные звуки — тяжелое дыхание мистера Питерса да слабое звяканье ножниц — только подчеркивали ее. Латимеру показалось, что он слышит, как тикают его наручные часы. Прошла целая вечность, когда он решил посмотреть на них. Было без десяти девять. Он стал думать, о чем бы спросить мистера Питерса. Стал считать параллелограммы на обоях за гардеробом. Теперь ему уже казалось, что он слышит, как тикают часы мистера Питерса. Слышно было, как за стеной кто-то подвинул стул. Он опять взглянул на часы — было без четырех минут девять.

В коридоре под чьей-то ногой скрипнула половица, и звук этот был как выстрел.

Мистер Питерс бросил ножницы и сунул руку в карман.

Латимеру стало трудно дышать, сердце его учащенно билось. Он как завороженный смотрел на дверь.

Раздался негромкий стук. Мистер Питерс встал и, по-прежнему держа правую руку в кармане пальто, пошел к двери и открыл ее.

Латимер видел, как он вглядывался в плохо освещенный коридор и затем пропустил гостя.

В комнату вошел Димитриос.