Маулихакти или Вернись ко мне!

Глава 1 Не надо языком трепать, а то можно в другой мир попасть

С чего начинается большинство фантастических повествований про счастливчиков и неудачников, которых заносит в другой мир?

С небольшой биографической справки. Герой или автор рассказывают о себе, что они могут, чего достигли. Герои романа умеют многое в своей жизни, до попадания в другое время, пространство или реальность. Кто-то прекрасно стреляет, кто-то гений математики, кто-то знаток истории, кто-то фехтовал, у кого-то бабушка была настолько могущественной ведьмой, что ее знаний, которые она выдавала по крохам и в шутку, в другом мире хватает, чтобы превратить обычного человека в легенду.

Это логично, такое резюме сильно упрощает жизнь автору и располагает читателя к герою. А что может быть важнее для хорошей истории?

Вот и я думала начать с такой небольшой биографической справки, но столкнулась с бетонной стеной жестокой реальности. Дело в том, что я не похожу ни на одного из героев тех романов, что читала в годы, даже не юности, а скорее отрочества. Я не умею ездить верхом, не держала в руках меча, не знала законов магии, разве что только те, которые знакомы любителям современного кинематографа, я не могу сказать, что мое лицо изуродовано печатью великого интеллекта, не могу назвать себя специалистом ни в одной из областей. Я не просто заурядная неудачница, я одна из самых безликих неудачниц, которых только можно вообразить.

Почему я так в этом уверена?

Ну судите сами. Зовут меня Титорова Милоника Борисовна. Мой папа, помимо непродолжительного брака с моей мамой, благодаря которому я появилась на свет, сделал мне один единственный подарок. Дело в том, что мама хотела назвать меня Милоликой, в честь ее бабушки-полячки, которую она очень любила, а вот оформлять свидетельство о рождении поехал мой папаша и записал меня, как Милонику. Так я стала обладательницей уникального имени, на этом презенты от отца закончились. Их брак с моей мамой распался достаточно быстро, по причине большой любви отца к алкоголю и любовным приключениям, а также очень маленькой чаше терпения у моей матери. Отца я не запомнила.

За время взросления ничем особенным не отличилась. Не побеждала в конкурсах, не была душой компании, не была красавицей. За мое сердце не бились мальчишки на заднем дворе школы, не было посиделок с подругами по разным кафе. Я, если говорить откровенно, и не нажила себе подруг. Зато умудрилась обзавестись браком и работой. Самая обычная жизнь самой обычной неудачницы. Я не ездила отдыхать на моря, у меня не было бурных романов со счастливым концом. Впрочем, мой не бурный брак закончился так же быстро, как и у мамы. Не знаю, виновата ли в этом кровь или она меня так воспитала, или я просто не захотела становиться смиреной тенью в собственном доме, приклоняясь перед стереотипом о мужском главенстве. Не знаю, но факт остается фактом, к моему двадцать пятому дню рождения у меня не было официального супруга, зато было испачкано две страницы в паспорте штампами о заключении брака и о его расторжении.

За два дня до знаменательного праздника меня вызвало к себе начальство и сообщило, что в моих услугах больше не нуждается. Договорились мы миром: они рассчитывают меня сегодня же, без полагающихся отработок, а я пишу по собственному. Я написала. Мама, узнав о моем увольнении, устроила скандал, а после умотала к сестре в деревню, оставив меня, как маленького ребенка, подумать о своем поведении. Спорить с ней я не хотела совершенно, а потому ее отъезд восприняла скорее, как праздник и хороший подарок на мой юбилей.

Утром я купила большой торт, ловя себя на мысли, что он слишком дорогой, ведь еще неизвестно: когда смогу найти новое место заработка. И тут же поморщилась от того, что попрекаю себя же едой в свой день рождения. Вернулась в старую квартиру, умяла кремовые завитушки под какую-то совершенно глупую комедию, настолько нелепую, что мозг отказывался фиксировать сюжет в памяти, потом приняла ванну, и весь остаток дня провела с книгой.

Около десяти вечера позвонила мама и нарочито сухо поздравила. Я поблагодарила и повесила трубку. Удивительно, сколь малозначима может быть жизнь. Мне даже вспомнить нечего. Только после ее звонка я как-то резко осознала, что сегодня мой день рождения. И как бывает с любым человеком в такой обстановке тишины и одиночества, мне взгрустнулось. Радоваться было особенно нечему. Прошел еще один год, который пока бьет все мои рекорды по неудачности. Меня уволили, я развилась, друзей нет, детей нет, успехов не предвидится. Единственный плюс: я жива, но можно ли это назвать жизнью? Хотя, скорее всего, именно это и есть жизнь, а все прочие сценарии скорее миф, чем реальность, чтобы не говорили умные психологи со страниц своих книжек по личностному росту, ведь другое происходит с другими, а в моем мирке все вот так, и от мысли, что может быть по-другому скорее смешно, чем внушающе надежду на лучшее.

Джек вертелся под ногами и тихо поскуливал, намекая на прогулку. Знаете, бывают такие псы дворянских кровей, которые выглядят лучше, мощнее, сильнее, чем представители чистокровной породы? Так вот, этот пес не такой. Совершенно типичная дворняга с плаката «забери меня домой!» приюта для животных, грязно-коричневого оттенка длинная шерсть, короткие лапы, большие черные глаза. В общем, как не приводи в порядок, а все равно будет видно, что песика обошла фортуна.

Я вздохнула, одела куртку и открыла входную дверь. Джек не раздумывая рванул вниз по лестнице. Оставалось только выйти следом. Совершенно обычные дома, совершенно обычного города, только воздух по-особенному свеж, как бывает после душного дня. Мне всегда казалось, что в ночной прохладе куда больше приятного, чем в солнечных лучах. Ночь лучшее время, хотя я и не могу полностью понять, в чем именно. Глянула в нависающее, какое-то тяжелое небо и поморщилась от мысли, что скоро спать. В последнее время кошмары стали донимать особенно сильно, не спасает пустырник и чай с молоком, в голову все чаще стали забредать мысли о посещении мозгоправа и признании, что у меня большие проблемы. Кошмары снятся, наверное, многим, но мне снятся одни и те же кошмары, с одними и теми же персонажами, а после них у меня стойкое ощущение, что я не спала. Не удивлюсь, что уволили меня именно из-за постоянно усталого лица.

Возможно, стоило обратиться к врачу уже давно, но моя соображалка подсказывала, что не все так просто с этими снами, я ей верила. И к врачу не шла именно из-за боязни услышать о собственной невменяемости. Мои кошмары имели и практический недостаток, который я, не смотря на всю мою любовь к психологии, объяснить не смогла. Любой человек может проснуться от своего кошмара, как только хорошо испугается. Я же могла бояться на протяжении всего сна, но заканчивались они всегда только тогда, когда сами того желали. Каждый раз перед сном у меня было стойкое ощущение, что я захожу в кинотеатр, и мне нельзя будет встать и уйти пока лента не закончится, и на экране не появятся титры. Иногда это беспокоило меня даже сильнее самих сюжетов, хотя и от сюжетов меня воротило не меньше.

По большому счету они попахивали раздвоением личности или же чем-то подобным, потому что, оказываясь в очередном кошмаре, я не просто отыгрывала роль, отведенную мне неизвестным костюмером из собственного подсознания. Я была другим человеком, точнее даже не человеком, а существом, потому что назвать это человеком язык не повернется. У меня были в распоряжении мысли, чувства и рассуждения этой неизвестной девушки, если можно ее так назвать. За годы знакомства с ней я убедилась только в том, что персонаж, которого я старательно отыгрываю в царстве Морфея женского пола, но как по мне, так на этом все сходство со мной у нее заканчивалось.

Подобные сны — с пытками, кровавыми убийствами и драками снились мне почти с самого раннего детства, не уверена, что был момент, когда сны оставляли меня надолго. Я привыкла к ним и перестала обращать внимания. Решила, что мне просто показывают сериал с бесчисленным количеством серий. Все бы ничего, только в последние пару лет сны стали посещать меня по несколько раз в неделю, а согласитесь, когда ты раз за разом просыпаешься, как после длительной пробежки, с ломотой в костях и болью в мышцах, вместо утренней бодрости, это сильно портит жизнь.

Только за последний месяц я пару раз чуть не попала под машину, просто потому что не заметила ее приближение. Все та же соображалка старательно предупреждала меня, что дело пахнет керосином, а еще больницей или даже крематорием. Я слушала, где-то внимала и старалась пить побольше кофе, отчего в последнее время стало покалывать в груди, точнее за грудиной, прямо по центру солнечного сплетения периодически кололо. Не сильно, не слишком больно, но кололо. Я даже автоматически проверяла пальцами это место, почему-то мне казалось, что там застряла булавка или канцелярский гвоздик, хотелось вытащить инородный предмет, и только убедившись, что ничего там нет, я вспоминала, что и быть не могло.

Джек нырнул в кусты и с лаем понесся в темноту. Песик вел себя так, только если встречал на своем пути кошку, а значит в ближайшие пять минут его можно даже не звать. Я поплелась на лавочку. Внутренний двор нашего дома был разделен на две части. Одна: большая, была для деток и мамочек, с песочницами, горками и качелями; вторая: маленькая, огороженная большими клумбами квадратная полянка с лавочками и двумя большими столами, для посиделок или попросту летних пьянок. Сейчас, что странно, на ней никого не было. Я присела на лавочку и глянула на часы: двадцать два: двадцать три. Время моего рождения. Я улыбнулась и тихо шепнула сама себе очередное поздравление за сегодня. Вот мне и исполнилось двадцать пять, с четвертью века тебя, клюшка старая!

Грудь резко закололо. Я поморщилась и потянулась к источнику боли, слегка согнувшись. Расстегнув куртку, чуть помассировала место укола через водолазку. Ощущение послушно отступило. Да что ж такое-то?!

— Что, больно? — спросил кто-то.

Я подняла голову. На меня смотрела старческое лицо. Бабушка неопределенного возраста, но видно, что очень пожилая, с множеством мелких морщинок на лице. Добрыми, чуть снисходительными глазами и пухлыми, небольшими губами. Она была одета, в старую, всю в разноцветных заплатах душегрейку или фуфайку, такие вещи сейчас принято называть стеганными куртками, но мамина сестра носит именно такую и называет ее душегрейкой. Правда тетина вещь была приличной, по деревенским меркам, а эта… даже не уверена, что ее можно класть в качестве собачьего коврика. Слишком ветхая и грязная. Еще юбка в пол, я бы сказала цыганская, но на ней были вышиты явно славянские орнаменты, тогда как цыгане предпочитают цветочные мотивы. Юбка была подстать куртке, такая же грязная, в странных пятнах непонятного цвета. Еще на голове старушки был платок с такими же вышитыми орнаментами. Мне представился большой сундук, в который складывали приданное наши предки. Бабушка была явно одета из такого вот сундука или сошла с ленты советской сказки о змее Горыныче. Я опустила голову, уже готовясь увидеть лапти на ногах и рассмеяться в голос, но захотелось плакать. Из-под юбки выглядывали старые кроссовки. Эта картина быстро лишила меня всякой веселости. Это что же такое могло случится со старушкой, что она так выглядят и что она здесь делает так поздно? Ответ только один: нищета. Собирает старушка бутылки и мелочь по окрестным площадкам. Может гордость мешает делать это днем, а может мучает бессонница. Да какая, в сущности, разница? У нее явно никого нет и вещи эти скорее всего она сама шила или ее мать, а может и бабушка. Судя по виду фуфайки, не удивлюсь, если эти вещи еще войну пережили, закопанными в тот злополучный сундук, во дворе деревенского дома, чтобы мародерам или фашистам не досталось. Ощущение сказки и шутки быстро уступало место сочувствию и жалости.

Бабушка, понимающе улыбнулась и присела рядом со мной, а я пожалела, что не взяла с собой кошелек, уж очень хотелось помочь хоть чем-нибудь.

— Нет, не очень! — улыбнулась я. — Чуток ноет и все.

— А оно так и бывает, когда душа не на своем месте.

— Да. — согласилась я. — Узнать бы еще, где это место, а то живешь и не знаешь.

— Обычно все на своем месте! — уверенно заявила старушка. — Кто бы, что не думал про себя и свою долю, обычно все на своих местах, и у каждого свой путь, даже если этот самый путь и не нравится.

— Я избалованная, — вздохнула я. — Мне тоже кажется, что должно быть как-то по-другому.

— А как должно быть? — лукаво поинтересовалась старушка.

От ее интонации я рассмеялась.

— Не знаю, но мне кажется, иногда, что я не живу, а существую что ли…

— Бывает и такое. Все оттого, что душе не спокойно.

— Не слушайте меня. Это все от дурости, не умею ценить то, что у меня есть.

— Ты не права, деточка. Когда души не на своем месте, то страдают сильно, от этого никакая жизнь не в радость, даже если все ладно, будешь мучиться. Вот ты точно не на своем месте, поэтому и болит душа.

— У меня грудь болит. — поправила я.

— Болит она у тебя от памяти, забыть не может, вот и болит. А душа, она всегда к центру жмется, чтобы греть все тело и заодно подальше от головы быть, а то сильно они друг другу мешают.

— Очень может быть.

— Не на своем ты месте, детка! — уверенно заявила бабушка и хлопнула себя по колену.

— И что делать? — с какой-то странной надеждой спросила я. Мне вдруг подумалось, что сейчас она скажет что-то и меня осенит, а потом я буду благодарить Бога за эту встречу на скамейке.

— Это у тебя надо спросить! — рассмеялась она. — Если хочешь домой, туда, где твоей душе хорошо — это одно. А если хочешь привыкнуть, то надо просто терпеть и ждать. Душа, какая б не была, она ведь ко всему привыкает, только дай время.

— А если домой хочу? — в голову почему-то забрела мысль о смерти и могильном покое, который принято называть домом.

— Не все так просто. Твоя душа, она ведь не глупая, ведь выбор был. Не просто ж так она выбрала чужбину. Значит, были причины.

— Странные вещи вы говорите, — призналась я, окончательно переставая ее понимать. Чувствовалось, что она говорит очень умные вещи, мудрые вещи, а я просто молодая и не улавливаю сути.

Она внимательно на меня посмотрела, так внимательно, что я вздрогнула. Еще никогда я не видела такого взгляда. Часто в литературе встречаешь выражение: «он смотрел прямо в душу», но я всегда думала, что это красивая метафора для проницательного взгляда, а сейчас я уяснила, что никакая эта не метафора, а реальность. Я даже поверила в существование у меня души.

— Я думаю, — задумчиво начала она, не отрывая от меня глаз, — что тебе домой пора. Мала ты еще гулять где вздумается.

— Мне уже двадцать пять! — даже обиделась я, непонятно на что.

Она рассмеялась, причем так красиво, что я заслушалась.

— Да, тебе двадцать пять! — улыбнулась она, а потом нахмурилась. — Не только тебе плохо, детка. А я не люблю, когда плохо из-за помощи. Не правильно это, когда слово свое сдержишь, а тебе потом еще и боком оно выходит. Не по закону это. Ты, прости меня, потеряла я тебя, вот и мечется душа, по дому скучает.

— Что?

Она еще раз тепло улыбнулась, очень ласково, как умеют улыбаться только по-настоящему добрые люди.

— Интересная ты, есть в тебе что-то ладное. Ты только расти, люби, мудрей. Может еще и встретимся. А пока, прими мои благодарности. — Она чуть наклонилась вперед, а я вдруг поняла, что больше не слышу в ее голосе старческой хрипотцы. Теперь голос был явно молодым и… сильным. Да, пожалуй, это самое подходящее слово. В нем чувствовалась сила, какая-то потаенная мощь. Бывают такие люди, которые вызывают уважение одним своим видом и непоколебимой уверенностью, сейчас у старушки был именно такой голос, хотелось склониться в поклоне, как в древние времена.

А когда бабушка выпрямилась, я едва не вскрикнула.

Ее лицо стремительно молодело. В сети много роликов, где монтированы фотографии и показано, как человек стареет, так вот с бабушкой было то же самое только наоборот. Пока я, открыв рот, таращилась на нее, она резко положила ладонь мне на грудь, паралельно грудине, так что ее центр оказался на том самом месте, где кололо, и чуть надавила. Ни боли, ничего плохого я не почувствовала, только легкий толчок — и свет померк.

«Ну мы по-па-ли!» — выдала моя соображалка, отключаясь первой. А я еще слышала веселый, совершенной чистый женский смех.