Меч Константина

12

В железнодорожном депо, в канцелярии начальника поставок тыла 727-й пехотной дивизии, было весьма оживленно. Капитан Эккарт не скрывал удовольствия от того, что его старый боевой товарищ Герман Рихтер нанес ему неофициальный визит, который, под прикрытием служебного расследования, превратился в пирушку, приправленную приятельскими разговорами, хорошей едой и обильной выпивкой.

За столом угощались курятиной, консервированной говядиной, овощами и молодым домашним сыром. Рихтер принес банку греческих маслин, которые жевал с наслаждением, попивая домашнюю препеченицу. Когда около полуночи появился фельдкомендант фон Фенн, Эккарт и Рихтер были уже тепленькими.

Эккарт, высокий черноволосый уроженец Вены, на грубом лице которого выделялись два шрама – на подбородке и скуле, поднялся, чтобы дружески приветствовать фон Фенна, с которым он был знаком еще по военной академии. Поздоровавшись, он с любопытством указал пальцем на длинный предмет, замотанный в непромокаемую ткань, который фельдкомендант принес с собой:

– Что это здесь у тебя, Отто? Неужели какое-нибудь местное изысканное лакомство? Или несколько бутылок французского вина?

Отто фон Фенн усмехнулся и, размотав ткань, вытащил старый охотничий карабин своего отца.

– О, Царь Небесный! – воодушевился Эккарт, поглаживая длинный ствол. – Какая красота!

Фон Фенн сбросил форменный плащ и повесил его на крючок, после чего уселся за стол, предварительно положив рядом карабин. Рихтер налил ему ракии:

– Домашняя препеченица[35]. Настоящий нектар! Правда, крепковата, но мы к ней уже привыкли, не так ли?

– Господа офицеры! – торжественно произнес фон Фенн. – Я пью за ваше здоровье и за скорейшее окончание этой ужасной войны. Прозит!

– Прозит! – хором отозвались офицеры и залпом осушили рюмки.

Эккарт потянулся за карабином. Он рассматривал оружие с нескрываемым восторгом.

– Думаешь сегодня ночью подстрелить из этого хоть что-нибудь?

– Попробую.

– Это тебе не охота на кабанов в Чернолесье. Видишь ли, на Балканах водится дикое зверье несколько иного рода…

– Ну, как бы там ни было, пуля его все равно достанет.

– Это точно. Но… если бы это животное удовлетворилось тухлой кониной, то не стало бы нападать на наших солдат!

– Оно нападает не только на солдат, но и на всех других. Мы просто не обращаем внимания на убийства гражданских жителей. А когда их растерзанные тела находят на городской окраине, никого не интересует, что за зверь ими полакомился – волк, коммунист или четник. Да и обыватели предпочитают не заявлять о подобных инцидентах.

– Почему?

– Боятся зверя.

Эккарт, пытаясь проникнуть в суть столь двусмысленного ответа, пожал плечами и тут же вспомнил, что его рюмка пуста.

– Ну, раз так… То ничто нам не помешает напиться как следует!

– В России мы только этим и спасались, – ядовито заметил Рихтер. – Сначала раздавишь пол-литра коньяка, а потом идешь убивать большевиков. Или они тебя…

– Разве у контрразведки не было других, более деликатных заданий? – спросил фон Фенн.

– Деликатных? Любое задание на русском фронте было деликатным. Видишь, как мы деликатно отступаем? И как деликатно гибнем, будто червяки? Все это деликатная стратегия фюрера!

– Давайте же тогда деликатно выпьем за это имя! – продолжал настаивать Эккарт, разливая по рюмкам спиртное.

– Такие вот дела, приятель… Самое время переходить на пиво, – согласился с ним Рихтер.

Под холодное пиво и обильную закуску три офицера проговорили до поздней ночи, пытаясь забыть о том, кто они, где и чем здесь занимаются. Примерно в половине второго Рихтер стукнул тяжелой пивной кружкой по столешнице и соединил большой и указательный пальцы, пытаясь заплетающимся языком хоть что-то объяснить своим собеседникам.

– Вот видите? – Он плотоядно облизнул губы. – У них вот такой малюсенький задний проход… Вот такой!

– У всех гречанок? – с нескрываемым интересом спросил упившийся Эккарт.

– Почему у всех? Я всех не перепробовал.

– Почему это? Ты ведь контрразведчик, Герман! Ты просто обязан получать стратегически важную информацию о противнике…

– Знаешь, их вера запрещает им заниматься сексом до вступления в брак. Потому-то они и любят заниматься любовью сзади.

– То есть трахаться в задницу!

– Так точно, капитан Эккарт! Мне нравится, что вы называете вещи своими именами. Так что когда они позже выходят замуж, эта их штучка остается нетронутой. Чего нельзя сказать о заднем проходе!

– Погоди, погоди, Герман, – взволновался Эккарт. – Разве анальное сношение не считается сексом?

– Конечно нет. Собственно… Я не знаю… Но девушка после этого все же остается невинной! Главное, чтобы киска оставалась нетронутой, а что ее хозяйка вытворяет с остальными частями тела, особенно задними, которые она получила в подарок от доброго Господа, ни с какой стороны не касается будущего мужа и его семьи.

Пьяный Эккарт громко расхохотался. Рихтер повернулся к фон Фенну, который не спеша потягивал пиво и грыз маслины:

– Посмотри, с каким достоинством помалкивает герр оберст; он ведь совершенно, трезвый. Вот, мой дорогой Эккарт, как должны вести себя героические немецкие дворяне!

Полковник фон Фенн добродушно улыбнулся в ответ на эту шутку, встал из-за стола и снял с крючка свой плащ.

– Эй, Отто, куда ты собрался?

– Зов природы, Герман. Такое количество пива вызывает, так сказать, естественные потребности.

– Советую тебе справиться с этим внизу, прямо в депо, за каким-нибудь вагоном. Когда я последний раз мочился в одном из складских туалетов, мне показалось, будто я попал в окоп, битком набитый мертвыми французами. Эти педерасты – ужасно неопрятные мужики. Ради бога, Эккарт, ты хоть иногда проверяешь вверенные тебе помещения?

– Этим занимаются младшие офицеры.

– Всем срезать жалованье на тридцать процентов! Ты слышал, фельдкомендант?

Фон Фенн кивнул головой и направился к выходу.

– Знаешь, что бы сказал тебе в ответ на это герр Геббельс? – продолжил Рихтер издевательским тоном. – «В эти решающие мгновения, когда мы вершим разгром врагов рейха… Когда большевистские войска отброшены героическими усилиями вермахта… Когда вся Европа восторгается величественной непогрешимостью нашего фюрера… Тыловые крысы в фельдкомендатуре восемьсот девять срут мимо очка…»

– «…и тем самым бросают тень на героический облик победоносного немецкого солдата!» – взвизгнул Эккарт, после чего опять разразился гомерическим хохотом.

Фон Фенн спустился по лестнице во двор, оглянулся по сторонам и, не сумев определить, в каком направлении следует двигаться к сортиру, решил воспользоваться советом приятеля. Он прошел к депо, где застал одного из часовых. Тот испуганно приветствовал его расхлябанным и совершенно не солдатским жестом.

– Вольно, рядовой, – пробормотал полковник, с интересом поглядывая на ряды вагонов. – Ну как здесь все, спокойно?

– Все в порядке, господин полковник!

– Ничего подозрительного не замечал?

– Никак нет, господин полковник!

– Хорошо. Постарайся…

И тут залитое лунным серебром небо над их головами разорвал долгий нечеловеческий вопль. У фон Фенна дыбом встали волосы на голове.

– Бродячие собаки, господин полковник! – со знанием дела отрапортовал часовой. – Тут их полным-полно. Они голодные, вот и шастают по ту сторону проволоки.

– Сынок, бродячие собаки так не воют!

– Я посмотрю, если прикажете!

– Вперед!

Солдат передернул затвор винтовки и направился к голове неподвижного состава, туда, где в темноте виднелась ограда из колючей проволоки, протянутой между бетонными столбами. Дойдя до паровоза, он повернул налево. Фон Фенн слышал, как под солдатскими сапогами неприятно хрустит щебенка, будто кто-то грызет зубами крепкие камни. Через минуту-другую солдат показался с левой стороны состава, рядом с одним из пустых грузовых вагонов. Винтовка уже висела на его плече.

– Я же сказал, господин полковник, – пожал он плечами. – Все в полном порядке.

Глуповатое лицо парня, только-только вышедшего из подросткового возраста, внезапно исказила страшная гримаса, когда в его левую щеку вцепилось нечто, напомнившее полковнику фон Фенну одновременно человеческую руку и деформированную звериную лапу. Рука-лапа рванула левую щеку часового вместе с большим куском мяса и кожи с шеи. Раздался дикий крик, и струя крови из разорванной сонной артерии несчастного парня ударила фельдкоменданту прямо в лицо. Уже в следующее мгновение часового уволокли в темноту, и его вопли звучали теперь под аккомпанемент звериного рычания. Через пару мгновений тварь появилась снова.

Рефлекторным движением преодолев сопротивление парализованного страхом тела, фон Фенн выхватил пистолет и открыл стрельбу. Кровь убитого часового стекала с его лба прямо на глаза, и полковника захлестнула кровавая волна смертельной боли, смешанная с мраком и необъяснимым ужасом.

Тварь, кем бы она ни была, легким до невероятия прыжком вскочила на крышу вагона. Полковник фон Фенн стер со лба и глаз чужую кровь и сквозь какофонию различил голоса своих солдат, звук сирены, а еще секунду спустя – винтовочные выстрелы. Тварь метнулась прочь, ее движения были настолько быстрыми, что ему удалось рассмотреть лишь очертания. С легкостью кошки, карабкающейся на дерево, зверь перескочил на крышу второго вагона, затем третьего. Освещенный холодным лунным светом, он беззвучно, в несколько прыжков пересек открытое пространство. Солдаты и, офицеры, пребывающие в полном смятении, рванулись вдоль вагонов, тщетно пытаясь подстрелить невидимое существо. Под ясным звездным небом загрохотали выстрелы. Все это сопровождалось паническими криками. Чей-то голос беспомощно заклинал:

– Оливер! Оливер! Господи, Оливер, откуда столько крови!

Стрельба и крики смешались в гул, все нараставший в голове Отто фон Фена, он оглянулся и увидел тваръ, стоящую на крыше последнего вагона в самом конце депо. Испустив дикий вопль, она протянула в пустоту перед собой руки – или лапы? – и… прыгнула прямо во тьму.

От последнего вагона до проволочного забора, за которым приземлилась тварь, было как минимум десять метров. Несколько солдат рванулись к колючей проволоке, огораживавшей территорию депо, и принялись палить в темноту.

Один из солдат, очевидно санитар, подбежал к фельдкоменданту и принялся вытаскивать из сумки вату и бинты:

– Господин полковник, вы ранены?

– Эт-т-то… Эт… не… не… – Фон Фенн, заикаясь, отстранился от санитара.

– Я не вижу раны! Где она? На лбу? На темени?

Фон Фенн грубо оттолкнул его и, пошатываясь, сделал два-три неверных шага.

– Оставь меня в покое, чертов идиот! Ты что, не слышишь? – бешено взревел он. – Это не моя кровь! ЭТО НЕ МОЯ КРОВЬ!!!

Мир вокруг него рассыпался на тысячи черных и красных осколков, фон Фенн держался за стенку вагона. Он чувствовал, как его ладонь касается шершавой, пропитанной смолой деревянной поверхности, и когда полковник стал заваливаться на спину, ему показалось, что звезды на небе Ниша превратились в миллионы глаз, уставившихся на него.