Мечтатели

ИВАН МАКСИМЫЧ

Я решил уйти добровольцем в Красную Армию. К этому призывал нас красноармеец с плаката. Усталый, с измученным лицом и строгим взглядом требовательных глаз, он указывал на всех прохожих пальцем и спрашивал: «Ты записался добровольцем в Красную Армию?»

Строгие его глаза глядели отовсюду — со стен, с заборов, с афишных тумб, и куда бы ни отходил — влево или вправо, глаза неумолимо поворачивались вслед за тобой, будоража и тревожа совесть.

Такова была удивительная сила воздействия изобразительного искусства! Я твердо решил стать художником.

Но сперва надо было покончить с Врангелем, и я вступил добровольцем в пограничные войска.

Мне хочется поскорее познакомить вас с Иваном Максимычем, другом Ленина и командиром моей части; к нему я был прикомандирован конным ординарцем-порученцем.

Во многих боевых переделках побывал на своём веку Иван Максимыч. Расскажу о нашей последней операции по ликвидации знаменитой банды Чанукова.

Уходя от погони, банда Чанукова подожгла кукурузное поле. Расчёт был простой: пока наш эскадрон будет огибать по осыпи охваченную огнём лощину, бандиты успеют оторваться и до наступления темноты скрыться в горах. Но наш командир, не сворачивая, бросился на своём скакуне прямо в жаркое облако дыма, простегиваемое острым посвистом пуль. Спасать кукурузу уже было поздно, сухие её листья и стебли, раздуваемые ветром, трещали, взметая к небу высокие башни огненных вихрей. Я старался не отставать от Ивана Максимыча, помня наказ Остапчука, что ординарец первый отвечает за жизнь командира в бою. Однако догнать его знаменитого на весь Кавказ скакуна было немыслимо: он летел через дым, как птица. Конь принадлежал белогвардейскому полковнику Гуляеву. В прошлом месяце банда Гуляева напала в горах на хозяйственную команду нашего дивизиона, семерых изрубили, но обстрелянные подоспевшими конниками бандиты бросились наутёк. В темноте конь полковника наскочил с маху на спиленный пень и до крови подсек обе передние ноги. Завязалась перестрелка. Полковник был убит, а перепуганного коня привели в эскадрон. Под казачьим седлом была обнаружена записка, где излагалась родословная скакуна по кличке Аскольд и содержалась просьба — беречь его.

Этим конем, а также позолоченной шашкой и был награжден в годовщину пограничных войск за свою храбрость наш любимый командир.

Бойцы любили Ивана Максимыча за простоту и уважительность.

Иван Максимыч первым охранял в Кремле Владимира Ильича Ленина. Об этом рассказал нам прежний его ординарец, ныне командир взвода Остапчук, прошедший с командиром всю гражданскую войну.

Партизанский отряд сибирских стрелков, которым командовал Иван Максимыч, прямо с фронта, из-под Пскова, весной 1918 года по распоряжению Ленина был срочно переброшен в Москву для охраны Кремля.

— Из вагона мы выгрузились утром, — вспоминал Остапчук. — Построились: впереди пехота, сзади — конники и пулемётная команда. Москва нас встретила с музыкой. Ну и мы, конечно, молодец к молодцу! В Кремль вошли через Троицкие ворота. Комендант Кремля, товарищ Мальков, поздравил нас с прибытием и порадовал — сейчас придёт сам товарищ Ленин знакомиться. Заволновались мы. Подтянули пояса, построились по струнке. Ждём. И вот видим, в конце площади показалась невысокая фигура товарища Ленина. Что нас особенно поразило — это его небольшой рост. В чёрном простом пальто, в шапке. Обыкновенный такой. И оттого очень всем близкий. Оркестр грянул марш. Иван Максимыч отдал Ленину рапорт. Ильич поздоровался с ним за руку и сердечно поприветствовал друзей-сибиряков. Голос у него звонкий, высокий, отовсюду слышный. Мы, конечно, в ответ гаркнули на всю Кремлевскую площадь свое партизанское «ура».

Вместе с Иваном Максимычем Ленин обошёл строй. То и дело он останавливался, расспрашивал каждого о жизни, о родных, как ушёл в партизаны, доволен ли, что попал в Москву. Со всеми перезнакомился. И со мной побеседовал. Вот так напротив стоял. Одного роста мы с ним. А глаза — быстрые, живые, так и посверкивают… Всё оружие и обмундирование наше осмотрел. И лошадей не забыл — такой, братец ты мой, доскональный, поискать. Во всём разбирается!

Я завидовал Остапчуку. Мне давно хотелось написать для нашего красноармейского клуба картину. С Лениным. Да всё не складывалось: война мешала. В горах шалили банды, наш дивизион днём и ночью нёс службу, то и дело эскадрон выезжал на операции. Вместо убитого полковника Гуляева банду возглавил Чануков, хитрый и жестокий человек. Среднего роста, с бородкой, тонкий в поясе, отличный стрелок и наездник, Чануков был неуловим. Каждый его налёт сопровождался грабежами и убийствами. Недавно банда Чанукова из-под самого города угнала стадо баранов, зарубив четырех пастухов.

Иван Максимыч получил боевое задание — во что бы то ни стало поймать Чанукова, а банду уничтожить.

Однако Чануков ускользал из рук — у него отлично работали осведомители. Любой мальчишка сразу узнавал Ивана Максимыча по его рыжим усам и знаменитому коню.

Вот и сегодня напрасно мы проскакали до самых гор. Ущелье, куда скрылась банда, уже затянуло густым зелёным туманом. Полуголодные кони заметно пристали. Бойцы возвращались домой угрюмые, без песен. Белёсый пепел сожжённой кукурузы, с чёрными подпалинами сухой травы, застилал безжизненную лощину. Эту кукурузу красноармейцы посеяли на воскресниках. Наш эскадрон добровольно взял на содержание семьдесят голодающих детей- татарчат, привезенных из-за Волги. Под приют отвели здание бывшего атаманского особняка. Голые, худые, черноглазые ребятишки спали прямо на полу, на огромном мохнатом ковре, снятом со стены в мечети. Одеть их было не во что.

Бандиты сожгли кукурузу, засеянную для этих детей. Иван Максимыч молча ехал вдоль сожжённого поля, задумчиво сбивая плетью почернелые головки дикого татарника. И, видно желая хоть на время отвлечься от своих невесёлых дум, обратился ко мне:

— Ну как, Снегирёв, дела, как подвигается твоя картина?

Иван Максимыч много внимания уделял нашей красноармейской самодеятельности. Ему самому не пришлось в юности учиться. Он собрал в клубе замечательную библиотеку. Духовой оркестр дивизиона славился на весь город. Наш драматический кружок ставил пьесы Чехова и Островского.

Я занимался в художественной студии и уже начал готовить эскизы большой картины — Ильич в кругу красноармейцев. Но Ленина в жизни я не видел, снимки его в печати появлялись редко, не четкие — газеты выпускались на серой бумаге, и поэтому Ивана Максимыча я всегда слушал с жадностью: он-то с Ильичём встречался запросто. А мне хотелось знать о Ленине всё, увидеть каждую его черточку, какие у него глаза, манеры, выражение лица, цвет волос, походка. Зная об этом, Иван Максймыч раза два рассказывал нам о своих встречах с Ильичём, о том, как Ленин мечтал преобразовать старую жизнь и дать счастье всем людям на земле.

— А в чём счастье человека? — спрашивал Иван Максимыч. — В свободном труде. При коммунизме все люди на земле будут образованными и развитыми. Вот уничтожим последних бандитов и тогда, Снегирёв, пошлём тебя в Москву, в академию. Станешь ты знаменитым художником и зарисуешь всю нашу жизнь и борьбу за будущее общество.

И Иван Максимыч снова заговорил о Ленине.

— Первый раз с глазу на глаз мне пришлось повидаться и говорить с Ильичём на следующий день по прибытии нашего отряда в Москву. Владимир Ильич пригласил меня к себе. Когда я вошел в кабинет и громко представился, он стоял возле окна и глядел на Кремлёвскую площадь. Обернувшись на голос, Ильич пошел ко мне навстречу и, поздоровавшись за руку, пригласил присесть. А сам сел напротив…

И, вспоминая о встрече, Иван Максимыч деловито сдвинул свою синюю фуражку с крутого лба на затылок.

«Как устроились люди, как у них с питанием? — первым долгом осведомился Ильич. — Не нуждаются ли они в чем-нибудь?»

Я, конечно, доложил, что мы, «серая скотинка», никогда и мечтать не могли жить в таких роскошных хоромах. На это Ильич возразил, что раньше в этих дворцах, созданных руками рабочих и крестьян, жили цари да их челядь, а сейчас наша армия не «серая скотинка», а свободная, революционная армия — краса и гордость народа. Кому ж и жить здесь!

Верхушки гор уже погасли, лёгкий ветерок потянул из ущелья. Кони шли рядом, мотая головами. Иван Максимыч покачивался в седле, отдыхая, задумчивая улыбка раздвигала его пушистые рыжие усы.

— Ильич всегда бывал в хорошем настроении, с бойцами обычно подшучивал. Однажды апрельским утром я стоял со своими командирами на Дворцовой площади. Шли строевые занятия. И вдруг кто-то сзади закрыл мне глаза большими мягкими ладонями. По размеру и силе рук мне показалось, что надо мной решил подшутить мой приятель Панюшкин. «Лукич, брось шутить!» Я стал выкручиваться.

Стоявшие со мной командиры засмеялись:

— Не пускайте, не пускайте, пусть догадается сам!

Наконец я вывернулся из сильных; рук и обомлел: передо мной стоял, улыбаясь, Владимир Ильич, а несколько в стороне — Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Они совершали утреннюю прогулку по Кремлю. Заметив мою растерянность, Ленин подбодрил:

— Так и не угадали, кто на вас покушался.

Я никогда не видел Ленина хмурым, суровым или скучным. Он всегда был весел и жизнерадостен…

В дымных сумерках уже замаячили редкие огоньки далекого города.

* * *

Между тем банда Чанукова продолжала совершать набеги на мирные селения и аулы, грабила и убивала проезжих. На поимку её высылались отряды ЧОН и милиция, но Чануков, всегда кем-то предупреждённый, уходил в горы.

И вот тогда-то Иван Максимыч придумал одну хитрость: он сбрил свои знаменитые табачные усы и стал сразу неузнаваем — круглолиц и моложав. Аскольда поставил на конюшню и пересел на гнедую кобылу из эскадрона. По донесениям разведки, Чанукова в ближайшие дни ожидали в одном из предгорных аулов на свадьбу. Наутро наш эскадрон выехал по направлению к аулу на полевые занятия. Командный состав сменил пограничную форму на обыкновенную, красноармейскую. Бойцы получили строгий наказ — распространять среди населения слух, что часть прибыла на учения из-под Ростова.

В поле разбили палатки и приступили к двусторонним учениям. На стогах сена были установлены телефоны, и наши разведчики несли неусыпное наблюдение за дорогами, ведущими к аулу. По ряду признаков можно было догадаться, что в аул ожидаются знатные гости: туда пригнали баранов, над саклями вился сизый кизячный дымок.

Бойцы по первому сигналу были готовы схватиться за оружие. Состояние у всех было напряжённое, хотя внешне и виду не подавали — пели песни, плясали, играли в чехарду. В общем часть демонстрировала свою полную «беспечность».

Иван Максимыч, как обыкновенный рядовой телефонист, лежал с нами на копне.

Я зарисовывал в походный альбомчик дальние горы, портреты товарищей, а Иван Максимыч, надвинув от солнца на глаза широкий козырек фуражки и не сводя глаз с дороги, рассказывал о Ленине.

— На мой вопрос, откуда он узнал о существовании нашего партизанского отряда, — вспоминал Иван Максимыч, — Ильич улыбнулся, взял меня за локоть и подвёл к карте России, утыканной красными и синими флажками. Он взял флажок с обозначением нашего отряда и перенес его из точки «Тверь» в точку «Московский Кремль». И, лукаво поглядев на меня, сказал: «Вчера завтракали в Твери, а сегодня уже завтракаем в Москве. Вот, батенька, как быстро мы перекочевываем с места на место. Вчера вы прощались с тверскими девушками, а сегодня уже малиновым звоном своих шпор будете покорять сердца москвичек». Ильич весело рассмеялся. «Военным не скучно живётся, всё время новая обстановка, новые знакомства. Говорят, что военных девушки очень любят. Да оно и понятно, глядишь на вас и завидуешь вашей молодости, энергии, красоте вашей жизни. Сразу чувствуются лихие командиры. Народ гордится вашим мужеством и отвагой».

Последние слова Иван Максимыч не без умысла произнёс погромче, зная, что под копной его слушают связные.

— Расскажу напоследок ещё один характерный эпизод, — заметил он, поглядывая на небо, где начинали собираться пухлые предгрозовые облака. — В одно из посещений наших казарм Ленин заинтересовался георгиевскими кавалерами — в каких боях и за какой подвиг они удостоены награды. Каждый с гордостью рассказывал ему о своих ратных подвигах. Ленин выразил свое уважение всем георгиевским кавалерам.

Один наш боец, сибиряк Белостоцкий, высоченный такой, спрашивает:

— Товарищ Ленин, вот у нас портрет тут висит — Карл Маркс. Кто он — большой ученый или святой какой? Уж больно вид у него благородный.

Ильич дружелюбно похлопал Белостоцкого по плечу:

— Вы правы, товарищ Белостоцкий, это действительно большой, святой человек для рабочих и крестьян. Карл Маркс посвятил всю свою жизнь мировому пролетариату. Он основоположник научного коммунизма…

С четверть часа рассказывал нам Ленин о Марксе, о том, как ещё в гимназии начал изучать его труды и как всегда в трудные моменты обращается к нему за советом.

— Так он же умер, — хором возразили мы.

Ильич громко рассмеялся, засмеялись и мы.

— Верно, умер. Но в науке своей он живет. Сейчас вам тяжело: война, разруха, недостатки, все не устроено. А вот кончим войну, пойдёте в институты и будете изучать его труды, они вам многое подскажут в работе…

Повернувшись на спину и задумчиво грызя травинку, Иван Максимыч мечтательно вздохнул:

— Как жаль, что я уже не такой молодой. Поздно мне учиться, А вот ты, Снегирёв, ты ещё успеешь. Как кончим гражданскую войну, так и отправим тебя в Москву, к Ленину. И мандат тебе дадим такой… Ильич ведь любит искусство. Наш отряд в Кремле по его указанию был богато оснащён музыкальными инструментами. Для бойцов всегда устраивались лекции и концерты. У нас были и свои хорошие музыканты, песенники и танцоры. Ленин бывал на наших вечерах самодеятельности и сам принимал участие в хоровом кружке. Петь он любил.

Неужели обещание Ивана Максимыча когда-нибудь сбудется, и я поеду в Москву учиться? Неужели? Мне просто не верилось…

Неожиданно запищал зуммер телефона, Иван Максимыч снял трубку и приложил её к уху. Что-то услышав, он с любопытством повернул голову в сторону ущелья: тачанка, запряжённая тройкой вороных коней, мчалась, пыля, по степной дороге. Сзади и по бокам её гарцевали конные джигиты. На тачанке, рядом с кучером, примостился юноша с гармошкой, в белой папахе. На заднем сиденье, положив руку на кинжал и молодцевато подбоченясь, в подвёрнутой черкеске и низко надвинутой на брови папахе, сидел горец с небольшой бородкой.

— Чануков, — негромко обронил Иван Максимыч, быстро отдавая по телефону приказ. Сразу всё пришло в незаметное движение: бойцы, не бросая играть в чехарду, быстро развернули пулеметы в сторону дороги, за дальним леском седлали коней кавалеристы. Вскочив на свою кобылу, Иван Максимыч не спеша тронулся к дороге, наперерез кавалькаде, направлявшейся в аул. У сидевших в тачанке на газырях алели огромные банты, алыми ленточками были украшены не только черкески всадников, но даже и уздечки лошадей. Иван Максимыч вежливо поздоровался со всей группой и поинтересовался: что за праздник они отмечают?

— Едем на свадьбу, — ответил сидевший с Чануковым широкоплечий горец с кирпичным загаром лица. Они оба были увешаны оружием. Заметив взгляд Ивана Максимыча, устремленный на его маузер, горец пояснил: — Мы все — комсомол. — И он гордо показал на свой бант, приколотый к черкеске.

Наивная уловка горца объяснялась просто — оружие по приказу разрешалось носить только коммунистам и комсомольцам.

Ивану Максимычу он предъявил какую-то бумажку. А бойцы в это время незаметно окружали тачанку. У каждого из них было своё точное задание. Я делал вид, будто любуюсь тройкой, а кони действительно были на диво! (В мою задачу входило удержать лошадей на месте).

Чануков, настороженно разглядывавший из-под насупленных бровей Ивана Максимыча, видимо, опознал его. Иван же Максимыч, как ни в чем не бывало, спокойно продолжал читать документ.

Выхватив револьвер, Чануков хотел выстрелить в Ивана Максимыча, однако не дремавший Остапчук сбоку рубанул его плетью по руке. Кучер ударил вожжами, но я, схватившись за уздечку, повис на ней вместе со вздыбившимся коренником. Бойцы набрасывались на всадников и стаскивали их за ноги на землю. Банда была обезоружена и связана без единого выстрела.

Чануков и его спутник с заведенными за спину руками стояли перед Иваном Максимычем, с ненавистью разглядывая его. В бешенстве Чануков прокусил губу: обильная кровь полилась по его подбородку, на газыри, на черкеску, запекаясь чёрными пятнами в дорожной пыли.

— Вот и окончена гражданская война, — спокойно заметил Иван Максимыч. — Снегирёв! — приказал он. — Немедленно в город с донесением. Аллюр — три креста!