Медовый месяц

Глава XVII Семейные проблемы

Осторожно вошел Питер с бокалами в руках.

— Все в порядке, — сказала Харриет. — Она ушла.

Он поставил бокалы подальше от огня и весело сообщил:

— В конце концов, мы нашли приличные бокалы.

— Да, я вижу.

— Боже мой, Харриет, что я говорил?

— Все в порядке, милый, ты просто цитировал Донна.

— И все? По-моему, я прибавил пару вольностей от себя… Но, в конце концов, что в этом такого? Я тебя люблю, и пусть весь мир об этом знает.

— Боже тебя благослови.

— И все-таки, — продолжал он, решив закончить со щекотливой темой раз и навсегда. — Этот дом меня скоро доведет до нервного тика. Скелеты в каминах, трупы в подвале, престарелые девы прячутся по углам. Нужно будет сегодня вечером заглянуть под кровать. О, Боже!

Он нервно вздрогнул, потому что скрипнула дверь, вошел Бантер с еще одной лампой. Питер попытался скрыть замешательство, подошел к столу и заглянул в бокалы.

— Так это портвейн?

— Нет, кларет. Он не такой старый, но очень неплохой. «Леовилль». С легким осадком. Он, кажется, доехал неплохо. Смотрите, совершенно прозрачный.

Бантер поставил лампу на стол, бросил страдающий взгляд на кларет и поспешно вышел.

— Пострадал не только я, — сказал его хозяин, покачав головой. — Бантер оскорблен в лучших чувствах. Он считает, что эта бестолковая Руддл весь дом перевернула вверх дном. Мне нравится небольшая суматоха, но у Бантера свои представления о жизни.

— Да, и хотя он прекрасно ко мне относится, наша свадьба была для него ударом.

— И этот удар пришелся, скорее всего, на его чувства. И он немного обеспокоен этим случаем. Он считает, что я слишком легкомысленно ко всему отношусь. Например, сегодня днем…

— Боюсь, ты прав, Питер. И еще эта женщина-искусительница …

— Прекрасная преступница!

— Безжалостно транжирит твое драгоценное время. Вместо того, чтобы искать улики, ты бродишь с ней по каким-то древним руинам. Но ведь улик-то нет!

— Если бы и были, Бантер давно уничтожил бы их собственными руками. Вместе со своей соучастницей, этой Руддл. Совесть гложет его сердце, как червяк капусту… Но он прав. Все, чего я достиг — это бросил тень подозрения на этого беднягу Селлона. С таким же успехом я мог бы бросить ее кого-то еще.

— На мистера Гудекера, например. У него пагубная страсть к кактусам.

— Или к этой чертовой Руддл. Кстати, я могу пролезть через это окно. Я днем проверял.

— Неужели? А ты не проверял, не мог ли Селлон перевести часы миссис Руддл?

— Хм… Интересная точка зрения. Доверим детективной писательнице разгадку тайны часов. Ты похожа на кошку, которая только что проглотила канарейку. Ладно, рассказывай о своем открытии.

— Их нельзя было перевести больше, чем на десять минут. Там есть звуковой сигнал каждые пятнадцать минут.

— Правда? А откуда у нее такие роскошные часы?

— Свадебный подарок.

— Возможно. Теперь понятно. Их можно перевести вперед, но вернуть стрелку обратно уже невозможно. Подвести можно только на десять минут. Десять минут могут иметь очень большое значение. Селлон сказал, что разговаривал с Ноуксом в пять минут десятого. Тогда по всем правилам детективного жанра ему нужно алиби… Харриет, нет! Это бессмысленно. Так не обеспечивают алиби на точное время убийства. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы это время запомнили точно. Если ему было важно десятиминутное алиби, значит все произошло в течение этих самых десяти минут. А сейчас мы думаем, что все случилось в течение двадцати пяти минут. И то, мы не уверены в радиоприемнике. Что ты можешь сказать о приемнике? Вот где собака зарыта!

— Я ничего не могу сказать ни о приемнике, ни о часах. Здесь нужна какая-то третья вещь. Но ее у нас нет. Я все думала и думала…

— Послушай, но мы же начали только вчера. Кажется, что прошло уже намного больше времени, но, На самом деле, все случилось вчера. Черт возьми! Неужели мы женаты только пятьдесят пять часов?

— Мне кажется, что уже целую жизнь. Нет, я не то имела в виду. Я хотела сказать, мне кажется, мы всегда были женаты.

— Конечно, всегда. Со дня сотворения мира. Черт возьми, Бантер, что еще?

— Меню, милорд.

— Ох! Спасибо. Черепаховый суп… Слишком городское блюдо для Пэгглхэма. Маленький диссонанс, не обижайся… Так, жареная утка и бобы. Это лучше. Местного производства? Хорошо. Запеченные грибы…

— С поля за домом, милорд.

— С… чего? Боже мой, надеюсь, они съедобные? Нам еще не хватало дела об отравлении.

— Никакого отравления, милорд. Я предварительно попробовал сам.

— Попробовал? Преданный кавалер спасает жизнь своего хозяина. Отлично, Бантер. Да, кстати, это ты играл в кошки-мышки с мисс Твиттертон на лестнице?

— Милорд?

— Все в порядке, Бантер, — быстро сказала Харриет.

Бантер понял намек и быстро удалился, бормоча:

— Очень хорошо.

— Она пряталась от нас, Питер, потому что, когда мы пришли, она плакала. И не хотела, чтобы кто-то ее увидел.

— Ах, вот как! — сказал Питер. Объяснение его полностью удовлетворило, и он повернулся к вину.

— Кратчли вел себя с ней просто чудовищно.

— Неужели? — он наполовину наполнил бокалы.

— У него был роман с бедняжкой.

Как будто стараясь доказать, что он человек, а не ангел, его сиятельство насмешливо присвистнул.

— Это не смешно, Питер.

— Прости, дорогая. Ты совершенно права. Это не смешно. — Он неожиданно выпрямился и сказал. — Это далеко не смешно. А она любит этого негодяя?

— Дорогой, до безумия. И они собирались пожениться и купить новый гараж. На его сорок фунтов и ее небольшие сбережения. Но теперь все пропало. И он узнал, что она не получит дядины деньги… Почему ты на меня так смотришь?

— Харриет, мне все это очень не нравится. — Он смотрел на нее с ужасом.

— Конечно, ведь теперь он ее бросил. Грязный подонок!

— Да, да. Но ты сама понимаешь, о чем говоришь? Она бы отдала ему все свои деньги? И все бы для него сделала?

— Она мне сказала: «Никто не знает, что я для него сделала…» О, Питер! Неужели ты думаешь, что она сделала это? Это не могла быть малышка Твиттертон.

— Почему нет?

Его слова прозвучали, как вызов. Она встретила его спокойно, положив руки ему на плечи и глядя прямо в глаза.

— Это мотив. Я понимаю, что это мотив. Но ты ведь и слышать об этом не хотел.

— Но ты же мне все уши прожужжала, — он почти кричал. — На одном мотиве дело не построишь. Но, если ты знаешь, Как, Почему приведет тебя к истине.

— Ну, хорошо, — она решила сражаться на своих позициях. — Как? Ты еще не завел на нее дело?

— Это было не нужно. Ее Как — детские игрушки. У нее был ключ от дома, и нет алиби после семи тридцати. Убийство кур не может служить алиби в деле об убийстве человека.

— Но чтобы нанести удар такой силы? Она такая худенькая, а он сильный, здоровый мужчина. Я бы не смогла так разбить твою голову, хотя мы с тобой и одного роста.

— Ты почти единственная, кто мог бы это сделать. Ты моя жена. Ты можешь застать меня врасплох. Точно так же, как любимая племянница может застать врасплох престарелого дядюшку. Не могу представить себе Ноукса, сидящего спиной к безнаказанно разгуливающим Селлону или Кратчли. Но женщина, которую знаешь и которой доверяешь — совсем другое дело.

Он сел за стол спиной к ней и протянул ей вилку.

— Вот смотри! Я сижу и пишу письмо или разбираю свои бумаги… Ты что-то там делаешь за моей спиной… Я не обращаю внимания. Я к этому уже давно привык… Ты тихо берешь кочергу… Не бойся, я немного глуховат… Подходи слева, видишь, моя голова немного склонилась влево, в сторону ручки… Итак… парочка тихих шагов и резкий удар в затылок. Тебе не нужно бить слишком сильно. И вот, пожалуйста, ты очень богатая вдова.

Харриет бросила кочергу.

— Богатая племянница. Слово «вдова» я ненавижу. В нем что-то такое траурное. Давай остановимся на «племяннице».

— Я падаю, ножка стула подкашивается, и я ударяюсь правой стороной о край стола. А теперь нужно стереть отпечатки с орудия убийства.

— Да, а потом я беру свой собственный ключ и закрываю за собой дверь. Очень просто. А ты, я полагаю, когда приходишь в себя, спокойненько убираешь свои бумаги со стола.

— А потом убираю самого себя в подвал. Все очень просто.

— Мне кажется, ты уже об этом думал раньше.

— Думал. Но моя ошибка была в том, что я не видел мотива. Не мог себе представить, что Твиттертон пойдет на убийство, чтобы увеличить поголовье своих кур. Мораль такова: думай, Как, а в это время кто-нибудь принесет тебе Почему на серебряном блюдечке.

Он прочел в ее взгляде протест и честно добавил:

— Это отличный мотив, Харриет. Последняя надежда стареющей женщины, которой отчаянно нужды деньги, чтобы эта надежда стала реальностью.

— Но такой же мотив мог быть и у Кратчли. Разве не могла она просто открыть ему дверь? Или дать ключ, даже не подозревая, зачем он ему нужен?

— У Кратчли есть алиби. Хотя он мог быть сообщником. Если так, то для него сейчас самое время от нее избавиться. В сущности, он повел бы себя именно так, если бы даже только подозревал, что это сделала именно она.

— Все это замечательно, Питер, но где доказательства?

— Нигде.

— Но ты же сам говорил, что недостаточно понять, как это могло случиться. Кто угодно мог это сделать: Кратчли, Селлон, мисс Твиттертон, ты, я, инспектор Кирк. Нужно доказать, кто это был на самом деле.

— Боже мой, разве я сам этого не понимаю? Нам нужны доказательства. Нам нужны факты. Как? Как? Как? — он вскочил и с силой пару раз ударил кулаком воздух. — Этот дом нам бы все рассказал, если только крыша и стены могли говорить. Люди — лгуны! Дайте мне немого свидетеля, который не умеет лгать!

— Дом?.. Но мы сами заставили его замолчать, Питер. Мы закрыли ему рот, мы его связали. Если бы мы спросили его во вторник вечером! Но сейчас это уж безнадежно.

— Вот это-то меня и убивает. Терпеть не могу задаться глупостями с этими всеми «могло быть», «не могло быть». И Кирк, похоже, осмотрел все очень поверхностно. Он так засуетился вокруг Селлона, что ему некогда было думать о мотивах Кратчли и Твиттертон…

— Но, Питер…

— Дальше — хуже, — продолжал он, поглощенный технической стороной дела, — он провалит дело в суде, потому что у него нет прямых улик. Если только…

— Но, Питер, ты же не собираешься рассказывать Кирку о Кратчли и мисс Твиттертон!

— Естественно, он должен обо всем узнать. Это факт, и ничего с этим не поделаешь. Вопрос в том, сможет ли он…

— Питер, нет! Ты этого не сделаешь! Бедная женщина! Такая трагическая любовь! Ты не будешь так жесток! Ты не расскажешь об этом полиции. О, Господи, полиции!..

Впервые за весь разговор до него дошел смысл того, о чем она только что сказала.

— Я так боялся, — мягко сказал он и повернулся к огню, — что это может случиться. — Потом тихо объяснил, не поворачивая лица: — Харриет, мы не можем скрывать доказательства. Ты же сама это говорила.

— Но мы тогда еще не знали этих людей. Она мне все рассказала в полубессознательном состояний. Она… она была мне так благодарна. Она мне доверилась. Нельзя использовать доверие человека, что затянуть веревку на его шее. Питер… — Он смотрел на огонь. — Это гадко! — закричала Харриет. Но ее волнение разбивалось о его спокойствие, вода о камни. — Это… это грязно!

— Убийство — грязная вещь.

— Я знаю… но…

— Ты видела, как выглядит мертвец? Я видел этого мертвого старика. — Он повернулся и посмотрел ей в глаза. — Жаль, что мертвые молчат. Мы их очень быстро забываем.

— Мертвые уже мертвы. Нужно достойно вести себя с живыми.

— Я думаю о живых. Пока мы не докопаемся до правды, каждая живая душа в этой деревне под подозрением. Ты что, хочешь, чтобы Селлона повесили? Только потому, что мы промолчим? Или Кратчли должен уйти от ответа потому, что дверь ему могла открыть только мисс Твиттертон? Или все они должны жить в постоянном страхе, потому что убийство останется нераскрытым?

— Но ведь нет доказательств! Нет доказательств!

— Есть улики. Мы не можем выбирать из них только те, которые нам нравятся. Кто бы ни пострадал, мы должны знать правду. Все остальное неважно, черт возьми!

Харриет нечего было возразить. Несколько мгновений она молчала, потом с горечью спросила:

— Но неужели это будет сделано твоими руками?

— Да, — сказал он дрогнувшим голосом. — Да, я сам дал тебе право задавать мне такой вопрос. Ты вышла замуж в большую неприятность, когда вышла за меня и мою работу.

Он широко расставил руки, будто предлагая посмотреть на те самые руки, которыми… Неужели эти руки обнимали ее сегодня ночью?.. Их нежная сила заставила ее забыть обо всем. Эти руки, такие удивительно чуткие и опытные… Но в чем именно они опытные?

— Руки палача, — сказал он, глядя на нее. — Ты об этом догадывалась, да?

Да, конечно, она догадывалась, но… Харриет не могла скрывать правду. Она резко сказала:

— Если бы я знала, то не вышла бы за тебя замуж!

— Не вышла бы… То, что я тебе сказал, совершенно меняет дело, правда?.. И все-таки, Харриет, мы женаты. Мы связаны. Боюсь, что пришел такой момент, когда кто-то должен одержать верх: ты или я… или брачное обязательство.

Так быстро?.. Твой, полностью и навеки. Он принадлежал ей, иначе во что же тогда верить?

— Нет… Нет! О, дорогой, что с нами происходит? Что случилось с нашим покоем?

— Разбился вдребезги, — сказал он. — Вот что делает ожесточенность. Она нас поглотит, рано ила поздно.

— Но… так не должно быть. Мы ведь можем как-то спастись?

— Только если сбежим отсюда. — Он беспомощно махнул рукой. — Может быть, нам действительно лучше сбежать? Я не имел никакого права втягивать женщину в эту грязь, и меньше всего свою жену. Прости меня. Я так долго жил один. И был сам себе хозяин. Наверное, я забыл о своем долге. — Смертельная бледность ее лица поразила Питера. — Боже, дорогая моя, не надо так расстраиваться. Скажи только слово, и мы сразу же отсюда уедем. Мы бросим это ужасное дело и никогда о нем не вспомним!

— Ты действительно так думаешь? — недоверчиво спросила она.

— Конечно, я так думаю. Я же тебе сказал. Его голос был голосом поверженного мужчины

Она пришла в ужас, когда поняла, что натворила.

— Питер, ты сошел с ума. Никогда не смей предлагать мне такие вещи. Брак может означать что угодно, но только не это!

— Не что, Харриет?

— Чтобы твои чувства уничтожили твою совесть. Как я буду жить, если буду знать, что, женившись мне, ты изменил себе?

Он опять повернулся к ней. Его голос странно дрогнул.

— Моя дорогая девочка, большинство женщин читало бы это своей личной победой.

— Я знаю. Я слышала, что они говорят, — она на секунду представила, во что могла превратиться, и презрение к себе такой ударило ее словно хлыстом. — Да они гордятся этим: «Мой муж готов сделать для меня что угодно!» Это деградация. Ни один человек не должен иметь такой власти над другим.

— Но такая власть существует, Харриет.

— Тогда, — она взволнованно выпрямилась, — мы никогда не будем использовать эту власть. Если мы будем в чем-то не согласны друг с другом, давай вести себя по-джентльменски. Мы не опустимся до пошлого семейного шантажа.

Несколько мгновений Питер стоял молча, прижавшись спиной к стене. Потом сказал с легкостью, которая сразу его выдала:

— Харриет, ты ничего не понимаешь в драматическом искусстве. Где ты видела домашние комедии без заключительной бурной сцены в спальне?

— Никаких заключительных сцен. Ужасная пошлость!

— Слава Богу!

Его напряженное лицо постепенно становилось спокойнее и, наконец, на нем появилась прежняя насмешливая улыбка.

Харриет была все-таки еще слишком напугана, чтобы улыбнуться в ответ.

— Бантер — не единственный человек, у которого есть принципы. Ты должен делать только то, что считаешь правильным. Обещай мне. То, что я думаю, не имеет значения. Клянусь, я всегда постараюсь тебя понять.

Он взял ее руку и поцеловал с очень серьезным видом.

— Спасибо, Харриет. Это честная любовь.

Они стояли, не шевелясь. Оба понимали, что только что произошло что-то очень-очень важное. Тишину нарушила Харриет:

— И все-таки ты был прав, а не я. Нужно довести дело до конца. Любыми способами мы должны добраться до самого его дна. Это твоя работа, и она стоит этого.

— Всегда думал, что в ней я чего-то достиг. Хотя сейчас чувствую себя не слишком хорошо.

— У тебя все получится, Питер. Ты все делаешь правильно.

Он улыбнулся. И в этот момент на пороге появился Бантер с супницей в руках.

— Сожалею, что обед немного запоздал, миледи.

Харриет посмотрела на часы. Ей показалось, что она прожила несколько веков страданий. Но стрелки показывали четверть девятого. С того момента, как они вошли в дом, прошло всего лишь полтора часа.