Медовый месяц

Глава XXII Дэнверские графы: сила и честь

Опять Главная северная дорога. Миля за милей, мимо Хэтфилда, Стивенджа, Бэлдока, Бигглсвейда, на северо-восток к Хартфордширской границе. Та же самая дорога, по которой они ехали четыре дня назад. Бантер тогда сидел на заднем сиденье и тихо молился за две с половиной дюжины бутылок портвейна, заботливо упакованных в дорожном погребке. Харриет засыпала. Вдруг прикосновение руки Питера: «Вот поворот на Пэгфорд…» Хантингдон, Четтерис, Марч — все дальше на северо-восток. Северный ветер с моря все сильнее, и далеко на востоке серая полоска начинающегося нового дня.

— Где мы сейчас?

— Подъезжаем к Даунхэму. Только что проехали Дэнвер. До поместья еще пятнадцать миль.

Машина пронеслась по узким улочкам маленького городка. И дальше на северо-восток…

— Который час?

— Около шести. Я еду не больше тридцати пяти.

Начались болота и густые леса. Когда встало солнце, они подъехали к маленькой деревушке. Часы на Церковной колокольне пробили четверть.

— Графское поместье, — сказал Питер. Он осторожно вел машину по узким улочкам. В окнах уже горел свет, люди собирались на работу. Из одного дома вышел мужчина, увидел машину и приподнял шляпу. Питер кивнул. Они выехали из деревни и ехали теперь вдоль низкой широкой стены, из-за которой виднелись верхушки старых деревьев.

— Дом с другой стороны, — сказал Питер, — но через парк быстрее. — Они свернули к высоким воротам и подъехали к маленькой сторожке. В неярком утреннем свете Харриет разглядела огромных каменных львов со щитами. Питер посигналил. Из сторожки выбежал заспанный мужчина без пиджака и открыл ворота.

— Доброе утро, Дженкинс, — поздоровался Питер и остановил машину. — Извини, что разбудили тебя так рано.

— Ну, что вы, милорд, — сторож повернулся и крикнул: — Мать! Приехал его сиятельство! — Сторож держался свободно, как человек, прослуживший здесь уже не один десяток лет. — Мы всегда ждем вас. А это молодая графиня?

— В самую точку, Дженкинс.

В дверях появилась женщина. Она куталась в большую шаль и непрерывно кланялась. Харриет поздоровалась с обоими.

— Вы везете молодую жену не той дорогой, милорд, — с упреком сказал Дженкинс. — Мы собирались звонить в колокола и готовились к торжественной встрече.

— Я знаю, Дженкинс, — ответил Питер. — Но я с самого детства был вредным мальчишкой. Кстати, а как твои ребята?

— Прекрасно, милорд, спасибо. На прошлой неделе Билл получил нашивки сержанта.

— В добрый час, — улыбаясь, сказал Питер. Они сели в машину и поехали вдоль тенистой буковой аллеи.

— До твоего дома еще, наверное, целая миля? — спросила Харриет.

— Почти.

— А в парке живут олени?

— Живут.

— А на террасе бродят павлины?

— Боюсь, что так. И все прочие сказочные глупости.

В конце аллеи показался огромный серый дом. Первые лучи солнца осветили строгий греческий фасад с высокими башнями и массивными трубами.

— Он не такой уж старый, — будто извиняясь, пояснил Питер. Они обогнули дом слева. — Времен королевы Елизаветы, не раньше. Центральная башня не сохранилась, крепостной ров тоже. Крепость пала много лет назад. Надо сказать, к нашему большому счастью. Но кое-что с тех времен уцелело. Весь дом выдержан в строгом елизаветинском стиле.

Невыспавшаяся Харриет с трудом поднималась по елизаветинской лестнице мимо высоких лакеев в ливреях. Неожиданно она услышала радостный крик и легкий стук каблучков. Лакей посторонился, и навстречу выбежала графиня в розовом пеньюаре с крайне недовольным Озирисом на плече.

— Дорогие мои, как я рада вас видеть! Мортон, пойди немедленно разбуди Фрэнклин и пошли ее в комнату ее сиятельства. Вы, наверное, ужасно устали и проголодались. Как ужасно все получилось с тем молодым человеком! Дорогой, у тебя ледяные руки! Неужели Питер сто миль просидел за рулем? В такое ужасное, холодное утро! Мортон, бестолковый ты человек, разве ты не видишь, что Озирис впился мне в плечо? Убери его отсюда. Вы будете жить в Гобеленовой комнате. Она самая теплая. Боже мой! Мне кажется, я вас уже тысячу лет не видела. Мортон, прикажи немедленно подать наверх завтрак. А вот что тебе, Питер, сейчас нужно, так это горячая ванна!

— Ванна, — мечтательно сказал Питер. — Горячая ванна. Это замечательно!

Они прошли через большой зал с темными портретами на стенах, старинной мебелью и огромным роскошным ковром на полу. У двери в Гобеленовую комнату стоял Бантер. Он, видимо, встал очень рано или вообще не ложился спать, потому что был одет со строго елизаветинской тщательностью. Фрэнклин, такая же безупречная, но немного заспанная, явилась несколькими секундами позже. Звук текущей горячей воды ласкал ухо. Графиня расцеловала их обоих, сказала, что они могут делать все, что хотят, что она не собирается им надоедать и исчезла. Как только закрылась дверь, они услышали громкую обвинительную речь в адрес Мортона. Ему угрожали кариесом, пульпитом, пародонтозом, сепсисом и коллапсом, если он и дальше будет вести себя, как ребенок, и не обратится к дантисту.

— А это, — сказал Питер, — один из самых выдающихся Вимси. Лорд Роджер. Он был другом Сиднея, писал стихи и умер молодым от лихорадки. А это, как видишь, королева Елизавета. Она частенько здесь гостила и чуть не разорила прадеда. Говорят, портрет кисти Заччеро, но не похоже. А вот этот современный портрет — кисти Антонио Моро, и это самое лучшее, что можно о нем сказать. Ужасно нудный человек, и жадность — самая выдающаяся черта его характера. А эта старая греховодница — его сестра, леди Стейвсекр, она дала пощечину Фрэнсису Бэкону. Ей здесь не место, но она наша ближайшая родственница, поэтому пришлось повесить ее сюда…

Солнце врывалось сквозь длинные узкие окна, высвечивая голубую орденскую ленту на алом мундире, покрывая теплым золотом тонкие руки кисти ван Дейка, играя на напудренных локонах, запечатленных Гейнзборо, и рассыпаясь искрами на бледных лицах, обрамленных строгими черными испанскими воротниками.

— А этот ужасный, злобный старик… Забыл, какой он по счету граф, но его звали Томас. Он умер в 1775 году. Его сын очень неудачно женился на вдове мелкого торговца. Вот она, рядом, с очень грустным лицом. А это их сын, мот и гуляка. Немного похож на Джерри, ты не находишь?

— Да, очень похож. А это кто? У него очень любопытное лицо, я бы сказала, даже красивое.

— Это их младший сын Мортимер. Он был сумасшедший: изобрел какую-то новую религию, где был единственным верующим. А это доктор Джервас Вимси, настоятель собора святого Павла, при королеве Марии он умер мучительной смертью. Это его брат, Генри, он поднимал флаг королевы Марии в Норфолке в день ее восшествия на престол. Наша семья всегда умела служить и нашим, и вашим. А это мой отец. Он похож на Джералда, но намного красивее… А этот портрет кисти Сарджента, единственная причина, по которой он здесь висит.

— Сколько тебе тогда было, Питер?

— Двадцать один. Я был полон иллюзий и изо всех сил старался казаться философом. И Сарджент это угадал, черт его побери! А это — на коне — Джералд работы Ферза. В мрачной комнате, которую он почему-то называет кабинетом, висит портрет лошади. С Джералдом, конечно. Тогда его писал Маннингз. А это моя мать. Мой любимый портрет. Кисти Ласло. Написан, естественно, очень давно. Портрет был написан очень быстро, но он удивительно точно передал ее характер.

— Она просто прелесть. Когда я заходила к ней перед завтраком, она мазала Бантеру нос йодом. Его оцарапал Озирис.

— Этот кот царапает всех подряд. Я видел раненого Бантера. Он стойко и мужественно переносит боль. «Рад сообщить, милорд, что йод очень быстро смывается». Моя мать безгранично любит свой маленький штат. В былые годы она держала всех в смертельном страхе. О ней ходят легенды. Говорят, она как-то каленым железом выжигала люмбаго у дворецкого на спине. Хотя сама утверждает, что это было вовсе не каленое железо, а обыкновенный горчичный пластырь. Тебе еще не надоела эта Комната страха?

— Мне нравится разглядывать их лица, хотя больше всех мне понравилась вдова мелкого торговца. И я бы хотела побольше о них обо всех узнать.

— Тогда тебе нужна миссис Свитэппл. Это наша экономка, она все о них знает. Я лучше покажу тебе библиотеку. Хотя «библиотека» — это слишком громко сказано. Там подаю всякого старого хлама, а действительно хорошие книги совсем заброшены. Нет даже приличного каталога. Ни дед, ни отец этим не занимались, а уж от Джеральда и вовсе не дождешься. У нас здесь сейчас болтается один старикан. Он мой третий двоюродный дядя. Не тот сумасшедший, который живет в Ницце. Это его младший брат. Он, конечно, не гений, но с ним интересно поболтать, хотя он близорукий и очень рассеянный. А это бальный зал. Очень красивый, если, конечно, ты не принципиальная противница роскоши. Оттуда прекрасный вид на террасу и сад с фонтанами. Он выглядел бы лучше, если бы работали фонтаны. Вон тот никчемный домик между деревьями — пагода, которую построил сэр Вильям, а дальше — крыши оранжереи… Смотри-ка! Ты требовала павлинов, теперь не говори, что мы тебя не любим!

— Ты прав, Питер. Все, как в сказке.

Они спустились по огромной лестнице, прошли через прохладный зал со множеством статуй и оказались в другом, не менее великолепном, зале. Питер подвел ее к огромной резной двери. И в этот момент к ним подошел лакей.

— Здесь библиотека, — сказал Питер. — Что случилось, Бейтс?

— Адвокат, милорд. Он хотел встретиться с его милостью. Я сказал, что он уехал, но дома ваше сиятельство. Он спрашивает, не могли бы вы уделить ему несколько минут.

— Это, наверное, по поводу закладной. Но я ничем не смогу ему помочь. Ему нужно поговорить с братом.

— Но он очень хочет видеть именно вас.

— Да? Ну, ладно, я поговорю с ним. Ты не возражаешь, Харриет? Я скоро вернусь. Поброди пока по библиотеке. Ты можешь встретить там дядюшку Мэттью, но не пугайся, он совершенно безвредный. Очень застенчивый, к тому же немного глуховат.

Она открыла дверь. В огромном круглом зале с небольшой галереей было прохладно, сумрачно и очень тихо. Она медленно шла вдоль высоких шкафов, вдыхая сладкий, пыльный запах древних книг. Она заметила, что угол одного из каминов покрыт затейливой резьбой, и улыбнулась: здесь многие поколения графских мышей спасались от цепких лап котов и в полной безопасности резвились под каменными листьями и цветами. Огромный стол в углу был завален книгами и газетами. Она решила, что он, должно быть, принадлежит дядюшке Мэттью. Страница, наполовину исписанная старомодным витиеватым почерком, оказалась частью семейной хроники. На подставке стоял внушительных размеров манускрипт. Там были записаны расходы за 1587 год. Она попыталась разобрать выцветшие строки, написанные дрожащей, наверное, старческой рукой: «…пара кусков розового шелка для покоев миледи Джоанны, дюжина крючков и гвозди, туда же…» Харриет медленно пошла дальше. И вдруг вздрогнула, увидев пожилого джентльмена в пижаме. Он стоял у окна с книгой в руках, и в его лице настолько явно были выражены фамильные черты — особенно нос — что можно было не сомневаться, передней был Вимси.

— Простите! — сказала Харриет. — Я не знала, что здесь кто-то есть. А вы, наверное… — У дядюшки Мэттью должна была быть фамилия. Безумный кузен из Ниццы был следующим наследником, это она помнила, после Джеральда и Питера. Но какой он Вимси? Полковник Вимси или сэр Мэттью Вимси или лорд Такой-то? Тогда, помолчав, Харриет просто спросила: — Вы, наверное, мистер Вимси? — И тут же добавила, чтобы как-то объяснить свое присутствие: — Я жена Питера.

Пожилой господин мило улыбнулся, поклонился и слабо махнул рукой, будто говоря: «Чувствуйте себя, как дома». Он был немного лысоватым, редкий венчик волос на висках и над ушами был совершенно седым. Она подумала, что ему лет шестьдесят пять, не меньше. Выразив ей почтение таким необычным образом, он опять вернулся к своей книге. А Харриет, видя, что он не настроен разговаривать, и помня слова Питера, что он застенчив и немного глуховат, решила его не беспокоить. Ее внимание привлекли миниатюры на стеклянной полочке. Минут через пять она подняла глаза и увидела, что старик стоит на лестнице, ведущей на галерею, и смотрит на нее. Он опять поклонился, и развевающие полы его цветастой пижамы в мгновение ока исчезли из поля зрения. В этот момент кто-то включил свет.

— Бродите в темноте, леди? Извини, что я задергался. Пойдем, выпьем чаю. Этот болван меня совсем заговорил. Я же не могу запретить Джеральду закладывать недвижимость. На самом деле, это я ему и посоветовал. Кстати, мама собирается пить чай в Голубой гостиной и хочет показать тебе фарфор. Она обожает китайский фарфор.

Рядом с графиней в Голубой комнате сидел худой пожилой джентльмен, немного сутулый, в аккуратном, хотя и довольно старомодном, костюме, в очках я с седой бородкой клинышком. Когда вошла Харриет, он встал и протянул им навстречу руки, нервно издав нечто нечленораздельное.

— Здравствуйте, дядя Мэттью! — радостно закричал Питер, хлопая старика по плечу. — Знакомьтесь, это моя жена. А это мистер Мэттью Вимси, мой дядя. Благодаря его титаническим усилиям книги Джеральда еще не рассыпались от старости и полного презрения. Он пишет историю нашего рода и уже дошел до битвы при Рокфорде.

— Очень приятно, — пробормотал дядя Мэттью. — Я… я надеюсь, вы хорошо доехали. Ветер сегодня очень холодный. Питер, мой мальчик, как твои дела?

— Ужасно рад вас видеть. Вы мне покажете новую главу?

— Не главу, — ответил дядя Мэттью. — Нет. Несколько новых страниц. Боюсь, что я несколько ушел от темы. Я увлекся историей неуловимого Саймона. Ты помнишь, что он сбежал и стал пиратом?

— Как интересно! Об этом обязательно нужно написать. А это что, булочки? Харриет, я надеюсь, ты разделишь мою безумную страсть к горячим булочкам. Я как-то забыл тебя об этом спросить перед свадьбой, а потом все не было случая.

Харриет взяла булочку и сказала дяде Мэттью:

— Я только что допустила ужасную ошибку. Я кого-то встретила в библиотеке, подумала, что это вы и разговаривала с ним, как с мистером Вимси.

— Что? — удивился дядя Мэттью. — Кто это? Кто-то в библиотеке?

— Я думал, там никого нет, — сказал Питер.

— Может быть, это мистер Лидделл. Ему нужны были «Деревенские истории», — предположила графиня. — Почему же он не зашел выпить чаю?

— Думаю, это был кто-то из домашних, — сказала Харриет. — Он был в пижаме, ему лет шестьдесят, лысоват и очень похож на тебя, Питер. Особенно в профиль.

— О Боже мой! — воскликнула графиня. — Это, наверное, старый Грегори!

— Точно, он! — подтвердил с набитым ртом Питер. — Это хороший знак, Харриет. Он никогда не встает так рано, только для особо почетных посетителей. Как мило с его стороны!

— А кто он, этот старый Грегори?

— Дай-ка подумаю… Он двоюродный брат восьмого, нет, девятого… Кто тогда правил, дядя Мэттью? В общем, один из сыновей Вильяма и Мэри. Он с тобой не разговаривал?.. Нет? Он всегда молчит, но мы надеемся, что когда-нибудь он с нами заговорит.

— Мне показалось, что он вот-вот заговорит, в понедельник вечером, — сказал мистер Вимси. — Он стоял у четвертого шкафа, и пришлось его побеспокоить, потому что мне нужны были письма Бредона. Я ему сказал: «Пожалуйста, извините, одну минуточку». И он улыбнулся, кивнул и собирался что-то сказать. Но потом передумал и исчез. Я испугался, что обидел его, но он через пару минут появился у камина и поклонился, чтобы показать, что ничуть на меня не сердится.

— Как много времени отнимают поклоны и извинения перед фамильными призраками! — сказал Питер. — Нужно просто проходить через них, как это делает Джеральд. Так намного проще и, похоже, совершенно безопасно.

— Кто бы говорил, Питер, — сказала графиня. — Я сама видела, как ты на днях снял шляпу перед леди Сьюзан на террасе!

— Мама, ну что ты! Ты на меня наговариваешь. Ну кто же носит шляпу на террасе!

Харриет не могла заподозрить Питера или графиню в таком коварстве, но все-таки подумала, что здесь ловушка. Она нерешительно сказала:

— Все это звучит несколько неправдоподобно.

— Ну что ты! — ответил Питер. — Мы не обращаем на это никакого внимания. Наши привидения не предсказывают смерть, не ищут спрятанные сокровища, никого не беспокоят и никому не грозят. К ним привыкли даже наши слуги. Но некоторые люди их не видят. Например, Хелен.

— Вспомнила! — сказала графиня. — Наконец, вспомнила, что хотела тебе рассказать. Ты не поверишь! Хелен собирается устроить еще одну ванную для гостей. В западном крыле, как раз там, где обычно гуляет дядя Роджер. Какое безрассудство! Они, конечно, абсолютно безвредные и бесплотные. Но представь себе кого-то вроде миссис Амбруаз в ванной, а из шкафа вдруг выходит капитан в красном мундире. Причем, в такой момент, когда она не может ни принять его, ни сбежать куда-нибудь! Кроме того, ему вряд ли будут полезны мокрые пары. Когда я видела его в прошлый раз, дядя Роджер был какой-то мутный.

— Хелен такая бестактная! — сказал мистер Вимси. — Конечно, ванная нужна, но ее можно устроить в другом месте и оставить дяде Роджеру его любимую кладовку.

— Я ей сказала то же самое, — сказала графиня, и они начали говорить о другом.

— Ну, нет! — подумала Харриет, хватая вторую чашку чая. — Блуждающий по дому Ноукс вряд ли слишком напугал бы Питера!

— …потому что мне очень не хотелось бы вмешиваться не в свои дела, — говорила графиня, — уж лучше пусть меня хватит удар, как моего милого бедного Авеля, не библейского, конечно. Того, который был у меня до Озириса. Голубой перс. И нужно оставить всех в покое, когда становишься старым и слабым, когда сам себе уже надоел. Но я подумала, что, когда впервые с этим сталкиваешься, можно испугаться. Поэтому и заговорила об этом… Конечно, все меняется, когда выходишь замуж… Не все, но многое… Да, это Рокингем, одна из лучших вещей. У них много дешевых поделок, но этот пейзаж — редкостная вещица… Ты, наверное, подумаешь, что я ужасно болтлива, но, я считаю, что каждый имеет право на маленькие слабости. У нас у всех есть маленькие слабости, хотя мой муж об этом и слышать, к несчастью, не хотел… Разве эта чашка не прелесть?.. Как видишь, глазурь Дерби, но расписывала ее леди Сара Вимси. Видишь, это она сама, это ее брат, а это ее собачка. И ты, наверное, узнаешь ту маленькую башенку у озера… На заводе продавали нераскрашенный фарфор художникам-любителям, а потом можно было сдать его, покрыть глазурью и обжечь в специальной печи. В этой работе есть чувство, правда? Вимси вообще или крайне чувствительны или совершенно бесчувственны. Особенно в отношении таких вещей, как музыка или живопись…

Склонив голову набок, она смотрела на Харриет блестящими и темными, как у маленькой птички, глазами.

— Думаю, вы совершенно правы, — Харриет вернулась к теме, которая интересовала ее больше всего. — Я помню, однажды, когда он только что закончил дело, мы сели обедать, и он выглядел совершенно больным.

— Он терпеть не может ответственность, понимаешь, — сказала графиня. — Война — не место для таких людей… Эти восемнадцать месяцев… Думаю, он тебе об этом ничего не рассказывал. Когда расскажет, знай, он наконец выздоровел… Я не хочу сказать, что он сошел с ума, он совершенно спокойно говорил об этих вещах, но поначалу страшно боялся ложиться спать… И потом он никогда не умел приказывать. Даже слугам. Ему было всегда неловко, мой бедный ягненочек! Можешь себе представить, каково ему было приказывать идти на смерть, под бомбы… Происходит, как это называется… вытеснение в подсознание… Ты можешь поставить чашку, дорогая. Лучше давай я поставлю ее сюда… Вот я и блуждаю в потемках, потому что не знаю, что он сейчас обо всем этом думает, что он чувствует… И, наверное, никто не знает… кроме Бантера. Боже мой, мы все так обязаны Бантеру. Ты, Озирис, подумал бы об этом, когда собирался его царапать! Надеюсь, с Бантером не возникло никаких трудностей?

— Ну что вы! Он такой милый. И очень тактичный.

— Как я ему за это благодарна! — искренне сказала графиня. — Знаешь, иногда трудно ладить со слугами, которые раньше были так близки… И, зная, что Бантер сделал для Питера, нужно быть к нему снисходительным.

Харриет попросила рассказать о Бантере.

— Он до войны был лакеем у сэра Джона Сандертона. А потом был в полку у Питера… кажется, сержантом… В общем, они варились в одном, как это говорится об ужасных вещах… котле. И помогали друг другу. И Питер ему пообещал, что если они вернутся с войны живыми, то Бантер должен перейти к нему… И потом, в январе 1919-го, да, точно, в январе, потому что, я помню, в тот день было ужасно холодно, Бантер появился здесь. Сказал, что ему удалось наконец вырваться…

— Но, графиня, Бантер никогда об этом не рассказывал!

— Конечно, дорогая, это я такая бессовестная болтунья. Он сказал, что ему удалось демобилизоваться, и он решил принять предложение Питера. Знаешь, дорогая, я еще не видела Питера в таком ужасном состоянии, как в тот день. Он лежал и дрожал, как в лихорадке… Мне этот человек сразу понравился, и я ему сказала: «Что ж, попробуйте, но не думаю, что Питер сейчас в состоянии принять хоть какое-то решение». Я пригласила Бантера войти. В доме было совсем темно, Питер не включал свет… А потом он спросил: «Кто это?» Бантер ответил: «Сержант Бантер, милорд, приехал на службу к вашему сиятельству, как мы и договаривались». Он включил свет, открыл шторы и с того дня все взял в свои руки. Думаю, он специально сделал так, чтобы Питеру не нужно было приказывать, разве что подать содовой воды… Он подыскал ту квартиру на Пиккадилли, увез туда Питера и всем занялся сам… Я помню… Я тебе еще не надоела со своим Бантером, дорогая? Но все это так трогательно! Я помню, как-то рано утром приехала в Лондон и зашла к ним… Бантер стоял с тарелкой в руках: «О, ваша милость! Его сиятельство приказал мне убрать эти чертовы яйца и принести сосиску…» В те дни Питер вставал очень поздно и так плохо спал… Бантер был так расстроен, что поставил горячую тарелку прямо на стол и испортил полировку… Думаю, после тех сосисок Питер больше не заглядывал назад в свое прошлое, — торжествующе закончила графиня.

— Кстати, — сказал Питер на следующее утро, — мне очень не хочется тебя беспокоить, но сегодня я собираюсь потащить тебя в церковь. Необязательно разыгрывать из себя святых великомучеников, надевать вериги и власяницы. Все намного проще. Но, если ты не возражаешь, нам нужно хоть раз появиться на нашей родовой скамье. Людям будет о чем поговорить, и вообще как-то надо поддерживать семейные традиции.

— Конечно, я пойду с тобой в церковь.

И все-таки она чувствовала себя немного странно, когда стояла рядом с Питером в большом холле в ожидании графини. Все это напоминало далекое детство, когда мама выходила, застегивая перчатки, брала ее за руку, и они вместе шли в церковь. Графиня вручила Питеру молитвенник и сказала:

— Ты помнишь, сегодня день сбора пожертвований?

— Да, совсем забыла, — сказала по дороге она. — Викарий прислал письмо, что его совсем замучила астма, а его помощник уехал. И так как Джеральда тоже нет, он был бы тебе очень благодарен, если бы ты прочитал молитву.

— Конечно, — ответил Питер. — Только не будем вспоминать о Якове, я его с детства терпеть не могу.

— Не будем, дорогой. Ты прочтешь прекрасный печальный отрывок из Иеремии. У тебя это получается намного лучше, чем у мистера Джоунза. Тебе так и не удалили аденоиды, поэтому тебе замечательно удаются носовые согласные. По пути захватим дядю Мэттью…

В маленькой церквушке яблоку было негде упасть.

— Все в сборе, — заметил Питер, отвечая на приветствия. — И, кажется, начался сезон сбора мяты. — Он снял шляпу и повел своих дам к высоким резным родовым скамьям.

— …мир без конца. Аминь.

Община, кашляя и стуча каблуками, расселась по местам и приготовилась слушать откровения древнего пророка в исполнении Питера. Питер раскрыл большую Библию в красном бархатном переплете, подождал, пока успокоятся задние ряды, открыл рот и вдруг замер, строго глядя поверх очков на маленького мальчика в первом ряду.

— Тебя зовут Вилли Блоджет?

Вилли Блоджет окаменел.

— Тогда сиди тихо и не толкай сестру. Мы здесь не играем в крокет.

— Ужас какой! — громким шепотом сказала мать несчастного Вилли. — Сиди тихо! Мне так за тебя стыдно!

«Начало пятой главы послания пророка Иеремии.

Обыщи все улицы Иерусалима, ищи в хижинах и на площадях. Найдешь ли ты человека, найдешь ли ты достойного судить и вынести справедливый приговор?..»

(Фрэнк Кратчли сидит сейчас в местной тюрьме. Скоро ли его будут судить? Вынесут ли справедливый приговор? Можно ли ему встречаться со священником сейчас?)

«…Львы придут из пустыни и разорвут нечестных, ночные волки загрызут их, и леопарды будут блуждать по пустынным улицам грешного города…»

(Скоро он перечислит весь зоопарк, подумала Харриет. На спинке скамьи она увидела герб Вимси: льва со щитом. В дальнем углу церкви был небольшой придел с каменными надгробиями. Опять Вимси, решила она).

«…Внемлите, глупцы неразумные, имеющий глаза, да увидит…»

(Подумать только, он вытер горшок прямо на их глазах!..)

«…Среди народа моего есть порочные люди, которые выжидают и ловят праведников в свои грязные сети…»

(Харриет прислушалась. Ей показалось, что его голос дрогнул. Но Питер не поднимал глаз от страницы).

«…и что будет с тобой, мой возлюбленный народ?

На этом послание заканчивается».

— Замечательно прочитал, — склонившись к Харриет, прошептала графиня. — Великолепно. Ты всегда читаешь это послание с большим чувством.

Питер немного позже сказал на ухо Харриет:

— Тебе нужно послушать старину Джеральда, когда он доходит до описания страшного суда.

Когда пели «Отче наш», Харриет думала о мисс Твиттертон. Хватило ли у нее смелости играть сегодня на органе?