Между дьяволом и глубоким синим морем

Глава 12

— Я хочу, чтобы ты показал, как ты это делаешь, — сказал он. Джек стоял на ступеньках Ситизена. Он с секунду смотрел на Ривера, а затем повторил. — Покажи, как ты это делаешь.

Парень наклонил голову и улыбнулся.

— Что делаю?

— Магию, — Джек продолжал смотреть на него, и его выражение начало соответствовать Риверу — скрытное, умное, подозрительное.

Я посмотрела на Люка и Саншайн. Они смеялись и флиртовали самым пьяным и бесстыдным образом, не обращая на нас никакого внимания.

В отличие от меня. Я внимательно наблюдала за Ривером. Очень внимательно.

Потому что знала, что его уход во время «Касабланки» и встреча детей с Дьяволом на кладбище как-то связаны. Просто не знала, как.

Ривер наклонился и что-то зашептал мальчику на ухо. Тот кивнул и выпрямился.

— Джек, — уже вслух сказал Ривер, — хочешь осмотреть пыльный и страшный чердак?

Тот сверкнул глазами, но пожал плечами.

Итак, мы все зашли в Ситизен, поднялись по мраморным ступенькам, прошли по коридору второго этажа мимо спальни Фредди, которая стала моей, поднялись на третий этаж, прошли мимо небольшой библиотеки, комнаты Люка и старого бального зала, который превратился в картинную галерею, пока не достигли шаткой винтовой лестницы в конце коридора, ведущей на чердак.

Объективно говоря, от него перехватывало дыхание. Место полнилось сундуками со старой одеждой, шкафами и мебелью, а также древними металлическими игрушками, которыми вот уже лет шестьдесят никто не играл, и наполовину законченными картинами. В комнате было несколько круглых окон, чтобы пропускать свет, и мне нравилось, как сквозь них проникали лучи, озаряя танец пылинок, похожих на пряных фей в ярко-жёлтом сиянии. Если бы чердак мог загадывать желания, этому было бы не о чём просить.

— Как думаете, я найду внутри него Нарнию? — спросил Джек, указывая на большой шкаф у стены. На мальчике были тёмные свободные джинсы и блеклая коричневая футболка с зелёной армейской жилеткой, тоже на пару размеров великоватой, но, тем не менее, она ему шла. У неё было много карманов, что, как мне казалось, и послужило причиной, по которой мальчик её выбрал.

Джек повернулся ко мне и Риверу, улыбнувшись так, что его тонкие губы разомкнулись, а веснушки заплясали по лицу.

— Мне понравилась книга «Лев, Колдунья и Платяной шкаф».

Значит, в нём всё-таки ещё жил ребёнок, которому нравились фентезийные книги и волшебные шкафы.

Ривер улыбнулся.

— Зуб даю, что Нарния внутри. Я пошёл.

Из шкафа полетели объеденные молью шубы, пока мальчики пробивались к задней панели высокого глубокого комода. Я подошла к старому фонографу в углу и начала просматривать пожелтевшие чехлы с записями, периодически останавливаясь, чтобы убрать волосы с лица и наклониться поближе. К тому времени как кончики моих волос покрылись пылью, я нашла, что хотела.

Я поставила запись в проигрыватель и повернула рукоятку. Шумный блюз Роберта Джонсона наполнил чердак.

Когда Ривер и Джек распотрошили шкаф с Нарнией и избавились от старых шуб, он послужил нам раздевалкой. Саншайн надела помятое шафрановое платье, которое было на два размера мало в груди, но всё равно ей шло. Мой брат нашёл летний полосатый костюм — должно быть, один из дедушкиных. Когда он вышел из шкафа, я хотела сказать, как хорошо он выглядит, и что ему стоит почаще так одеваться, и что носить одежду мёртвых родственников довольно-таки круто… но промолчала, боясь, что он снимет костюм.

Я достала чёрное вечернее платье и искусственный жемчуг из деревянного сундука, — очень в стиле «Завтрака у Тиффани», — и зашла в шкаф, чтобы переодеться. Когда я вышла, Ривер посмотрел на меня и улыбнулся. Милой, одобряющей улыбкой.

— Тебе нужно убрать волосы наверх.

Я рылась в маленькой шкатулкес дешёвыми украшениями, пока не собрала жменю шпилек. Затем у меня за спиной появился Ривер, и его длинные загорелые пальцы начали поднимать мои волосы — одну прядь за другой — закручивая их и закрепляя, пока все не были собраны в грациозный пучок. Мои волосы были жёсткими от соли с пляжа и спутанными от ветра, но парню удалось придать им чертовски элегантный вид. Учитывая обстоятельства. Когда он закончил, я подошла посмотреть на себя к одному из больших гардеробных зеркал — оно было искажённым и запятнанным от многих лет на чердаке, но я всё ещё могла рассмотреть половину своего лица.

— Где ты этому научился? — спросила я, касаясь ладонью волос. — Погоди… дай угадаю. Твоя мать — парикмахер.

Ривер засмеялся, но улыбка не коснулась глаз.

— Нет. Мама… часто ходит на вечеринки. Пока она накладывает макияж и подбирает украшения, мы разговариваем. Она научила меня укладывать ей прическу, когда я был маленьким. Вот так.

Эта информация казалась такой личной… Настоящей… В смысле, не ложью. Я заинтересовалась, и мой язык зачесался от желания задать наводящие вопросы. Но Ривер ушёл и начал копаться в красном сундуке у фонографа. Видимо, разговор был окончен.

Я прижала пальцы к волосам и развернулась, чтобы снова увидеть своё отражение. Представила Ривера маленьким мальчиком с прямым носом, кривоватой ухмылкой, но также с мягкими, гладкими щёчками и тщедушным тельцем, как у Джека. Представила, как он помогает маме сделать причёску на вечеринку. Это было чертовски мило и слегка притупило то чувство, над которым я работала ещё с кладбища.

Люк подошёл к зеркалу и отпихнул меня с дороги, чтобы рассмотреть себя. Улыбнулся тому, как полоски натягивались на его груди и руках. А затем улыбка парня испарилась, и его пальцы взметнулись ко лбу.

У Люка был «мыс вдовы»[3], и он уже беспокоился об облысении. Я часто ловила его на том, как он смотрел на своё отражение в зеркале или окне, наклоняя голову в разные стороны, чтобы убедиться, что волосы не редеют.

— Ви, глянь-ка, — сказал он, указывая на голову. — Глянь! Они поредели. Клянусь, они поредели!

— Вовсе нет, — ответила я, не глядя.

— Ты уверена? Я не могу облысеть, Ви. Просто не могу. Мне не пойдёт лысина.

Я вздохнула и тихо посмеялась.

— Твои волосы не поредели. Даю слово.

— Ладно, — брат сделал глубокий вдох и отвернулся от зеркала. — Я тебе верю.

Я снова рассмеялась, а затем обернулась к Риверу, который только что вышел из шкафа в наряде итальянского крестьянина. Даже с красной косынкой вокруг шеи. Наверняка одежду оставили богемные друзья моих родителей. Парень даже где-то откопал укулеле и сел на один из рваных бархатных диванов, наигрывая аккорды из «Лунной реки»[4] в честь моего платья.

Джек осматривал комнату, пока не нашёл клетчатый жилет и твидовый берет. Он улыбался, и мне казалось, что мальчик хорошо проводил время, но он был таким тихим… У меня появилось впечатление, что он привык быть молчаливым и смирным. Парнишка не был похож на остальных детей: безрассудных, невинных и озорных. И я гадала, почему.

Джек отнёс свой костюм в шкаф и вышел, походя на уличного парнишку из фильмов, который продавал газеты на углу. Это было чертовски мило, хоть я не считала себя особо восприимчивой к милостям. Мне захотелось сесть и нарисовать его, прямо сейчас. А желание снова взяться за кисти у меня уже давно не появлялось.

Мы с Люком научились рисовать раньше, чем говорить, и пока другие дети баловались с карандашами, у нас была коробка акрила. Но, наблюдая, как родители многие годы ставили в своих приоритетах искусство выше детей, меня затошнило от всего этого. Я окончательно рассталась со своим хобби прошлой осенью, когда они уехали в Париж. Люк не рисовал годами, с момента смерти Фредди, насколько я знала. А парень был гораздо талантливее меня. Он был очень хорош, прямо как наш отец.

Я вспомнила о влажных кисточках в гостевом доме.

— Люк, ты снова рисуешь? — я посмотрела на него, сидящего в полосатом костюме рядом с Саншайн на кучке пыльных, старых, бархатных подушек. Он проигнорировал меня и стал ласкать её ухо. Я пнула его по ноге.

— Просто скажи, ты снова начал рисовать? Это бы сделало меня счастливой.

Но брат не ответил, просто продолжил целовать подругу. Может, он считал это слишком личной темой для обсуждения. Я снова его пнула, но отстала.

Джек сел между мной и Ривером. Его присутствие пробудило во мне материнский инстинкт, даже невзирая на то, что этот мальчик был стойким и молчаливым, и едва похожим на ребёнка. И всё же, это заставило меня задуматься, что, будь я матерью, то не проводила бы все свои дни с творческими друзьями, беседуя о Ренуаре или Родене. Или не уехала бы в Европу, исчезая на много месяцев. Нет… я бы сидела с ребёнком и делала ему холодный чай с кленовым сиропом, и рассказывала сказки. Необязательно делать это каждый день. Но хотя бы иногда. Просто чтобы он знал, что его любят.

Джек начал зевать, что было вполне логично. Он провёл последние несколько ночей на кладбище, в поисках Дьявола. Я подумала о его словах при входе в Ситизен. О том, чтобы Ривер показал ему, как он это сделал.

Парень почувствовал мой взгляд и оглянулся. Его пальцы замерли на укулеле, а глаза были широко распахнутыми, счастливыми и умиротворёнными.

Я решила вернуться к образу Скарлетт и не думать о кладбище и Дьяволе до утра. Фредди однажды сказала, что я была худшей из упрямцев — потому что вообще не была упрямой. Я была терпеливой, но непоколебимой. Упрямца можно было отвлечь или обвести вокруг пальца. Но не меня. Я просто держалась и держалась за своё, не сдаваясь, пока не добивалась желаемого. Даже после того, как всем остальным становилось плевать. Я не знала, было ли это действительно так. Может, бабушка просто на меня злилась в тот момент.

Джек снова зевнул. У него были острые скулы, выступающие, когда он широко открывал рот, и мне подумалось, что он будет очень элегантным мужчиной, когда подрастет; жизнерадостным, как Джордж Сандерс — известный киноактер 40-х годов.

Джек закрыл глаза и уснул.

Я повернула голову и посмотрела в окно. Мой взгляд скользнул по солнечному лучу, падающему на старый сундук в углу, из-за чего его черная обивка казалась светлее, почти коричневой. Я осознала, что это был тот же сундук с бутылкой джина и красной карточкой. Совсем забыла, что хотела снова его обыскать.

Я чуть не встала и не занялась этим, но мальчик опирался на меня и выглядел таким ранимым… Мне не хотелось двигаться и портить момент, возвращаясь к стремлению узнать побольше о бабушке.

Я проверю его позже. И на этот раз не забуду.

— Так вот, Фолкнер написал одну историю, «Роза для Эмили», — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь, когда Ривер закончил играть песню и все затихли, кроме сопящего рядом Джека. Мне хотелось поболтать, что было необычно — у меня в голове крутилось множество мыслей, думать о которых мне не хотелось. Поэтому я открыла рот и дала себе волю:

— Она о женщине по имени Эмили, которая влюбляется в мужчину, но он её не любит. И вот однажды он пропадает без вести. Исчезает. Годами позже, когда Эмили умирает, люди в её городе находят разложившийся труп в её постели и прядь длинных поседевших волос на подушке рядом. — Я сделала паузу. — Эмили отравила его мышьяком и положила к себе в постель, чтобы он вечно лежал с ней.

Я снова сделала паузу.

— Знаю, эта история подразумевалась как ужастик, но мне всегда она казалась очень грустной и прекрасной. Она вправду любила этого мужчину. Это бывает так редко. Реже, чем люди думают. Все считали её ненормальной, но я думаю, она просто была очень влюблённой.

Ривер перестал возиться с укулеле и посмотрел на меня.

Затем Люк распрямил ноги и пнул меня по голени.

— Боже! Пожалуйста, скажи, что ты не рассказываешь это дерьмо каждому встречному. Неудивительно, что никто в городе с нами не разговаривает. Богатые семьи всегда не без парочки психов. Это действительно та роль, которую ты хочешь играть, Ви?

— Мы больше не богатые. Помнишь? Потому, даже если я и псих, всем будет плевать.

Брат повернулся к Риверу.

— Что, чёрт возьми, ты нашёл в моей сестре? Мне любопытно.

— Родственнички, хватит ссориться, — Саншайн потянулась в свой стакан с чаем, достала льдинку и начала водить ею по шее и груди. Медленно. — Здесь слишком жарко для ссор.

— А вот и не жарко, — возразила я. — Даже и близко нет. Тут максимум восемнадцать градусов.

Саншайн перестала водить по себе льдинкой, усмехнулась мне и закинула её в рот.

Я встала и поставила заново запись.

— Знаете, некоторые считают, что Роберта Джонсона отравили стрихнином. Ему было двадцать семь, когда он умер, и никто так и не выяснил, что его убило, так что, кто знает? Стихнин — сильный яд. Смерть от него ужасная и болезненная. Должно быть, кто-то его сильно ненавидел. В ином случае, они бы использовали мышьяк или цианид. Если бы я собиралась кого-то убить, то выбрала бы цианид.

Когда мне было четырнадцать, я пережила напряжённую фазу Агаты Кристи.

Люк сердито посмотрел на меня.

— Ты меня уже бесишь. Хватит быть эксцентричной, Ви. Это не выглядело милым в детстве, а сейчас так вообще вызывает беспокойство. Вот почему у тебя нет друзей.

— Кстати говоря, ты не мог бы расчистить чердак от множеств и множеств твоих друзей, Люк? А то тут становится душно.

Ривер отклонился на спинку дивана и убрал руки за голову. Он ухмылялся. Моя ссора с Люком развлекала его, наверное, хотя мне и было немного стыдно за себя. Не то чтобы это меня останавливало.

— Разве Роберт Джонсон не тот певец, который принёс свою гитару в полночь на перекрёсток и продал душу Дьяволу, чтобы научиться петь блюз? — спросил Ривер мгновением позже.

— Да, он самый, — ответила я. — Мужчина заключает сделку с Дьяволом. Это фаустовский миф — классика. Видимо, Джонсон подтвердил его. Моя догадка: Дьявол решил пораньше забрать своё и утащил певца в ад даже до того, как ему исполнилось тридцать.

— Фауст. Все мы знаем, что ты самодовольный книжный червь, сестрёнка. Хватит гонять понты.

— Хватит ссориться! — нахмурилась Саншайн. — Вы оба! Это мешает моему флирту.

— Хотела бы я, чтобы люди пустили фаустовский слух обо мне, — я наклонилась и убрала руку Саншайн из волос Люка. — Фаустовский миф, — повторила я, — это гораздо интереснее, чем просто быть современной бедной блондинкой, которая живёт в большом доме с одним лишь придурком-братцем, у которого кубики больше мозга. Саншайн, если я когда-нибудь исчезну, прошу, скажи людям, что я отправилась за Дьяволом, в надежде вернуть свою душу.

Подруга часто заморгала своими сонными глазами.

— Как скажешь, Ви.

Ривер снял берет с Джека и взъерошил ему волосы. Мальчик медленно открыл свои голубые глаза.

— Так… разве тебе не надо куда-то спешить? — спросил его парень. — Последние два дня ты бегал по кладбищу. Разве о тебе никто не волнуется?

Джек потёр глаз, не глядя на Ривера.

— Мама ушла, когда я был маленьким. А папа… работает. Всем плевать, где я, — затем он взглянул на него, его веснушчатое лицо было серьёзнее обычного. — Ты собираешься показать мне, как колдовать?

Ривер встал.

— Время отвести его домой.

Я кивнула. Парень наклонился, коснулся пальцами моей шеи и притянул моё ухо к своим губам.

— Я приготовлю тебе ужин, когда вернусь, а после отвечу на все вопросы, — прошептал он.

Ривер поцеловал моё ухо. И всё моё тело закололо от чего-то экзотического, незнакомого и горько-сладкого, будто от землетрясения. Я потеряла дар речи, как он, наверное, и надеялся.