Между жизнью и смертью

Глава 12

Недовольный голос надзирателя прорвался сквозь железную дверь раньше, чем она открылась:

- Шелехов выходи! – он торопился и поэтому подгонял заключённого. - Слыхал?

- Слышу. – Ответил сонный Григорий и шагнул из плотной темноты камеры в показавшийся необыкновенно светлым, гулкий коридор. - Чего орать...

- Быстрее давай.

- Да иду, иду.

- Стой здесь! – приказал тот же голос. - Лицом к стене, руки за спину…

Григорий послушно вышел в коридор и занял предписываемую позу, два месяца в изоляторе предварительного следствия сделали своё дело. Он привык подчиняться приказам работников тюрьмы без разговоров, почти без внутреннего сопротивления.

- Отставить Сидорчук. – Распорядился другой голос. - Пускай повернётся лицом.

- Повернись!

Григорий медленно развернулся и в упор уставился на невзрачного человека, подошедшего тихо из–за угла бесконечного коридора. В белых, хилых руках он держал кипу бумаг и, перебирая их, искал нужную.

- Да где же она? – бормотал он про себя. - Только что видел… А вот нашёл!

Он радостно вскинул на арестанта серые, невыразительные глаза и сказал:

- Гражданин Шелехов! – казалось, он наслаждается торжественным моментом. - Решением тройки Вы проговариваетесь к десяти годам лагерей по статье 58, пункт 9, 11. Пункты статьи обозначают групповую диверсию, вот выписка из протокола заседания тройки. Хотите ознакомиться?

- Нет.

- Вам всё ясно?

- Предельно.

- Заводи. – Человечек потерял к Григорию всякий интерес. - В какой камере у нас Жиров? Давай двигайся быстрее, до утра будем возиться…

Надзиратель грубо впихнул Григория в камеру, сзади хищно лязгнул замок. Всё произошло быстро и буднично, он даже не успел испугаться. Только вернувшись обратно на голые нары, Григорий вдруг почувствовал мелкий озноб.

- Буду жить! – отвлечённо, словно о ком – то другом подумал он. - Значит, не пришло моё время, лагеря не расстрел…

Из их камеры каждую ночь вызывали арестантов, почти никто не возвращался. Старожилы изолятора рассказывали, что в подвале этого же здания расположена комната исполнения приговоров по первой категории. Оттуда никто не вернулся, но знающие люди утверждали, что комната представляет собой узкий пенал, с дверью в торце и маленьким окошком. Человека запускают в комнату, из окошка раздаётся выстрел, и нет больше человека.

- Аль они не посылали запрос в Вёшенскую, аль не дошёл ответ! – решил Григорий. - Тогда бы мне точно настал гаплык...

Прикидывал он, постепенно отходя от внезапного разрешения многомесячного ожидания. Сжатая неизвестностью душа наконец распрямилась и освободилась, как прибывающая вешняя вода прорывает речную дамбу и вырвавшись, затопляет низинные луга.

- Неужели пронесло? - радость, надежда на будущее снова заполнили его вымороженное нутро.

Ему казалось, что самое страшное позади, привычная работа в лагерях не пугала совершенно.

- Главное вырваться из проклятой тюрьмы! – рассуждал Григорий. - Сил моих больше нет терпеть энтот спёртый воздух, воняющий человеческими испражнениями и страхом. Хуже не будет, кругом люди живут…

Все его нынешние рассуждения основывались на опыте предыдущей жизни и в итоге оказались неверными. Больше всего он ошибался в своей оценке оперативности и логики следственной системы. Запрос в районный отдел НКВД в станицу Вёшенскую следователь Лейфман естественно послал. Оттуда немедленно переслали полное досье на подозреваемого. Григория спасло от расстрела только одно, пока ответ неспешно двигался по служебным каналам, старшего оперуполномоченного Лейфмана сняли с должности и взяли под стражу.

- Враг народа! – приговор был однозначным.

Его расстреляли в тот же день, когда Григорию объявили приговор. Новый следователь, толком не войдя в курс дела, передал его на рассмотрение тройки, без ответа из Вёшенской. Когда тот попал в третий отдел, осуждённый находился на этапе, поэтому папку с биографией Мелехова Г. П. засунули в архив и забыли.

Едва на Востоке стало светать, надзиратели начали громко выкрикивать фамилии осуждённых. Выкрикнули и фамилию Михаила:

- Кошевой выходи!

Со всех концов огромной тюрьмы медленно потекли людские ручейки, сливавшиеся в тюремном дворе в плотную арестантскую массу. Старый зэк, по повадкам вор в законе, по выходу из решетчатых дверей блока упал на снег, как срезанный косой. Он не хотел отправляться в северные лагеря и талантливо симулировал полнейшее бессилие.

- В больничку мне надо! – хрипел вор, сухой как щепка. - Не имеешь права начальник…

Старший конвоя за десять лет службы насмотрелся всякого. Ни слова не говоря, капитан кивнул дебелому сержанту и скучающе отвернулся. Тот подскочил сзади к упавшему и рывком поднял его на ноги, цыкнув при этом:

- Вставай тварь!

Только вор стал мешком валиться на правый бок, к нему шагнул конвойный, держащий наперевес винтовку с примкнутым штыком. Острие, тускло блеснувшей стали, упёрлось в правое плечо зэка, заставив валиться налево. С той стороны уже стоял другой солдат, приставивший штык к левому боку симулянта. Спереди и сзади тоже встали конвойные с острой сталью в руках. Вор, подталкиваемый уколами, неуверенно двинулся к шевелящейся массе осуждённых. С каждым шагом темп передвижения нарастал. Зажатый в стальной плен опытный зэк понял, что проиграл.

- Твоя взяла начальник! – выдохнул он. - Отзови своих псов, сам дойду.

- А ты говорил в больничку нужно…

Капитан махнул рукой, и солдаты отступили, а вор бодро влился в колышущий строй. Перекличка отправляемых на этап заняла час, затем обыск, посадка в грузовые автомашины.

- Слаженно работают черти! – с немалой долей одобрения сказал незнакомый сосед Михаила.

Всё происходило строго по инструкции, у охраны чувствовался немалый опыт. Вначале в кузов «полуторки» забрались двое конвоиров, встали по углам. Они повернулись спиной к кабине, на боку у каждого, в кожаной кобуре, по нагану.

- Залазь!

Этапируемых построили рядами по шесть человек и приказали подниматься в машину. В кузове они подошли вплотную к кабине и встали спиной к конвоирам. Следующую шестерку, поставили сразу за ними. Кузов набили до отказа, крайние в рядах крепко прижались к бортам.

- Садись. – Грозная команда заставляет вздрогнуть. - Разом, мать вашу!

- Тесно…

- Без разговоров.

Люди с трудом опустились на дощатый пол, одновременно и с матами. Теперь встать точно никто не сможет, стиснуты все накрепко. Чья-то умная голова додумалась до технологии создания живого монолита, о прыжке из машины на ходу, нечего и думать...

- Везут как скотину на бойню. – Вяло размышлял Михаил Кошевой, покачиваясь вместе со всеми на ухабистой дороге.- Чёрт меня дёрнул зайти тогда в районный отдел НКВД, делать больше нечего было…

Михаил выругался матом, невольные соседи подумали, что он ругает тряскую езду. На самом деле Кошевой вспомнил, как всё начиналось.

В тот день он приехал на отчёт в райком партии. Колхоз, который он возглавлял, назывался «Красный ключ» и считался на хорошем счету в районе. Коллективизация прошла относительно спокойно, казаки поворчали для вида, но помня последствия восстания 1918 года в колхоз записались.

- Колхоз сам развалится и всё вернётся к прежней жизни. – Думали осторожные станичники.

Погодя согнали в наспех построенные конюшни и коровники домашнюю скотину, снесли упряжь и инструмент. Дело со скрипом, но завертелось. Сколько Михаилу пришлось пережить за эти годы, не счесть. Бессонные ночи, угрозы, постоянные крики и ругань на нерадивых работников.

- Ты как вспахал поле у оврага? – спрашивал он тщедушного казачка, который лишь для вида прошёлся плугом по чужой земле.

Казаки, враз потерявшие интерес к хозяйствованию работали спустя рукава, из-под палки. Михаил метался по полям, фермам, но как только он уезжал к другим, работа затухала. Коровы и лошади стояли грязные, голодные. Колхозные поля подвергались набегам бесхозной живности, урожаи падали.

- Не своё, не жалко! – рассуждали хуторяне Татарского. - Пущай Кошевой жилы рвёт, а нам не к чему, всё едино, больше трудодня не заробишь.

Постепенно, неусыпными стараниями Кошевому удалось переломить ситуацию. В колхоз пришла тракторная техника, удобрения, подросла молодежь, по-другому относившаяся к Советской власти. Люди приспособились жить при новых условиях, хитрили, изворачивались, но жили. Михаил мог теперь спокойно оставить хозяйство, при частых отлучках в район душа не болела. В случае чего Мишка всегда поможет…

- Как ты перенёс весть, что твой батя «враг народа»? – подумал стиснутый в кузове конвойной машины старший Кошевой, вспомнив приёмного сына. - Не отрёкся ли как другие?

Когда жена Дуняшка родила дочку, Михаил был счастлив, но девочка родилась слабенькой и вскоре умерла. Тяжёлые роды подорвали женское здоровье жены, и детей у них больше не было. Михаил усыновил сына детского дружка Гришки Мелехова и со временем стал считать его своим.

- Я же его с малолетства воспитывал. - Мишка вырос в высокого, красивого парня. Кошевой часто ловил себя на мысли, что он до невозможного похож на молодого Григория, те же ухватки и тот же взгляд из-под изломанных бровей.

- Вылитый Пантелеевич! – дивился Михаил. - Только характером в мать.

Мишка и впрямь рос добрым, в нём присутствовало обострённое чувство справедливости. Не раз он приходил домой весь в крови, дрался с ребятами, надсмехающимися над колхозом. Когда пришло время, вступил в комсомол. Накануне ареста отчима привёл в курень Дарью, дочку Прохора Зыкова.

- Расписались в сельсовете и будем жить вместе. – Сказал приёмный сын.

Поседевшая Дуняшка ударилась в глупые слёзы. На скромной свадьбе в ближайший выходной пьяный Прохор кричал в полный голос:

- Видел бы ты, Григорий Пантелеевич, каков сынок уродился. – Отец невесты наловчился пить одной рукой не хуже чем двумя. - Вишь, как жизня распорядилась, ить мы с тобой породнились.

- Угомонись Прохор! – стыдил его Кошевой. - Свадьба всё же…

- А мне скрывать нечего! – кричал Зыков.

- Я свого боевого командира, нипочём не забуду. Орёл! Как в атаку шёл конным даже у меня от страха поджилки тряслись.

- Хватит, говорю!

- Где ты любушка мой? – плакал разошедшийся Прохор. - Хотя б взглянуть глазком…

- Иди спать… Нализался!

Молодые стали жить в отремонтированном курени Мелеховых, так издревле повелось, жена приходила в семью мужа. Однажды старший Кошевой поехал в Вёшенскую, на совещание партийного актива района.

После окончания заседания к нему подошёл второй секретарь Поляков и попросил:

- Михаил, подожди минутку.

- Давай говори скорее, спешу…

- Зайди к Патрикееву.

- А что случилось? – удивился Михаил.

- Да я не знаю. – Сознался секретарь. - Ориентировка на кого–то пришла, может, ты знаешь…

- Добро! – легко согласился Кошевой. - Зараз зайду.

Отдел НКВД располагался в том же здании, что и райком, только с другой стороны. Михаил неторопливо обошёл дом бывшего станичного атамана и толкнул тяжёлую дубовую дверь. Он ничуть не волновался, как всякий праведный большевик Кошевой считал, что за просто так у нас не сажают. За собой он никакой вины не чувствовал, одни заслуги. Как-никак в партии с восемнадцатого года.

- А Михаил! – обрадовался начальник районного отдела НКВД Патрикеев. - Спасибо, что зашёл.

- В чём дело Сергей Иванович? – вежливо спросил Кошевой, на людях он всегда называл старого знакомого по имени отчеству. - Спешу домой, попутка скоро будет отъезжать.

- Да я задержу всего на пару минут. – засуетился Патрикеев. - Понимаешь из города Сталино, пришла ориентировка на какого – то Шелехова. Мол, это наш земляк Мелехов Григорий Пантелеевич. Ошибка, наверное… Не знаешь такого?

Михаил сразу поник, он подумал, что компетентные органы знают всё. Кроме того Кошевой не мог и не хотел врать, поэтому рассказал следователю почти забытую историю. Кошевой надеялся, что за давностью лет и, учитывая его былые заслуги, к нему отнесутся по-человечески.

Мигом посуровевший лицом Патрикеев подвёл итог исповеди:

- Подделка документов, пособничество «врагу народа»…

- Да ты что Серёга? – изумился Михаил. - Какое пособничество, я же это для сестры Григория, Евдокии Пантелеевны, моей жены сделал. Ты же её давно знаешь, не раз у нас обедал…

- Для кого Серёга, а для кого гражданин начальник.

- Вон оно как Иваныч! – возмутился Кошевой. - Мы же с тобой вместе воевали, совместно боролись с врагами Советской власти?

- Хорошо же ты Михаил скрывался, ты сам враг. – Упрекнул его Сергей. - Сдать документы!

- Да ты что, рехнулся?

- Я тебя арестовываю…

- Ах ты, гад!

Михаил сгоряча бросился на следователя, но вызванные охранники ловко скрутили его. Домой Кошевой больше не вернулся, через месяц ему присудили десять лет лагерей.