Между жизнью и смертью

Глава 21

Борису Рохлину, бывшему актёру ленинградского театра, снилось, что у него оторвана голова. Вокруг вольготно развалилось зрелое лето, всяческое щебетание и цветочки, а голове холодно. Бедная головушка голая и кто-то катит её ногами по траве в глубокую яму, как мяч в ворота. А оттуда отчаянно дует и Борису от этого страшно. Поэтому бесхозная голова по пути ловко ухватилась зубами за подвернувшуюся ветку, сучок скрипнул и обломился... Сон прервался.

- Чёрт, приснится же такое! – подумал Борис и перевернулся на другой бок. - Будто саблей начисто срубили, даже шея болит…

Он хотел натянуть на всамделишную голову бушлат, поэтому на секунду приоткрыл глаза, обмер от страха и быстро зажмурился. Кто-то стоял рядом, занеся над его беззащитной лысиной острую железную скобу, какими крепят брёвна.

- Пока сплю, не ударит... – молниеносно сообразил Борис и скомандовал себе. - Спи, дурак, защурься, дыши ровней, не вздумай глянуть.

Оказалось, что это очень жутко, вот так с закрытыми глазами ждать удара, словно ты курица под безжалостным топором. Рохлин талантливо сделал вид, что спит...

- Заберут всё подлецы!

Одновременно он слышал, как под низким топчаном шарит кто-то второй. Кажется, тот вытащил неуклюжий чемодан, поднял его на шаткий скрипучий стол и выкинул в окно, следом спрыгнул сам. Тот, кто стоял над головой Бориса, сказал громко и весело.

- Ну, твоё счастье, Артист. – Закончил он и тоже сиганул в окно. - Спи, нам «мокруха» ни к чему...

По свежевыпавшему снегу проскрипели осторожные шаги и стихли, а Борис всё ещё трусил проснуться. Он боялся пошевелиться, чудилось, как гнутая железяка втыкается в кипящий мозг. Только когда Рохлин совсем замёрз, он осторожно разлепил глаза. Рядом никого не было, на краю стола, у изголовья топчана, лежала зазубренная стальная заноза в палец толщиной...

- Да, – выдохнул он. - Твое счастье, Артист...

Очухавшись, он вылез из-под промасленного бушлата, дыру в окне умело заколотил фанерным лозунгом «Труд - дело чести». Окно налётчики «взяли» аккуратно и тихо, стекло выдавили через бумагу, намазанную солидолом.

- Профессора.

На улице угрюмо светало. Артист потерянно потоптался по клубной каптёрке, где жил постоянно, автоматически затопил печку - буржуйку.

- Что-то надо делать? – билась неотвязная мысль. - Всё богатство разом ахнули, подлецы…

Два дня назад Рохлин получил мамину посылку, масло, сахар, то, что называется в лагере «бацилльное дело». Пристроил чудесные продукты в свой чемодан, сделанный в зэковской столярке. В нём лежал «концертный» пиджачок, перешитый из офицерского кителя. Новогодний подарок девчат из швейного цеха, как и диагоналевые штаны, казались теперь сказочно нарядными. Жёлтая рубашка, сшитая из домашней простыни, которую он сам красил акрихином и галстук, сочинённый из чёрной шёлковой подкладки, пропали безвозвратно...

- Выглядел прямо как на свадьбу. – Маялся Борис, вспоминая потери. - Так неужели же я этакую немыслимую красотищу спокойно уступлю каким-то уркам, жуки-куки?!

Конечно, у вохры защиты искать, просто детские хлопоты. А вот добрый знакомый Бориса Мишаня, по прозвищу Маленький, при желании смог бы помочь...

- Мы с ним, хотя и с разных планет, но питаем взаимную симпатию. - Прикидывал практичный Артист. - Я к нему за богатый тюремный опыт, он ко мне за образованность и умение читать по памяти знаменитые романы.

Был Мишаня мелкого роста, жилистый, весь в шрамах от множества драк. Старый вор в законе, с головой, крепко просоленной сединой, он тянул нынче свой пятый срок. Ну, правда, воровские сроки недолгие, 2—3 года, амнистия или комиссовка, и гуляй по-новому...

- Но все-таки, считай, полжизни по лагерям. – Решился Борис, вспоминая справедливого блатного. - Мишаня молчалив, улыбается редко, но как-то уютно, очень по-доброму.

Руки у Мишани оказались талантливыми, в лагерях он получил профессию столяра-краснодеревщика и, схватив последний срок, решил с блатным счастьем завязать. Устал, да и не молод уже. Ушёл он из воровского кодла «с концами», но по-доброму, объявив своё решение на лагерной сходке.

- Я завязал. – Просто сказал он.

Поэтому сохранил яркую блатную биографию и авторитет. Урки его любили, осуждённые по другим статьям уважали. Больше того, если в кодле по какому-то спорному вопросу не могли прийти к согласию, говорили.

- Позовём Мишаню! - он шёл, мнение высказывал деловито, но как бы смущаясь, и был явно рад, когда поступали по его совету.

Был он поставлен мастером столярного цеха, дело отладил на радость начальству и работягам. Словом, душевный был человек. Вот к нему-то Борис пошёл после подъёма и, сбиваясь, рассказал своё ночное приключение:

- Это ж, неправильно, Миша, и обидно. – Рохлин был готов расплакаться. - Когда я на сцене людям сценки играю и песенки пою, эти ухари мне хлопают, орут.

- Ты Боря хорошо выступаешь, – согласился Мишаня. - Мне особенно стихи нравятся, как там его?

- Есенина.

- Точняк! – Заулыбался старый вор. - Боря, ты молодчик!

- Вот видишь! – воодушевился Артист. - А ночью урки меня разблочивают. Так какой же я, к чёрту, артист с голым задом, без парадной одежки, неужели мне в бушлате и чунях про любовь и свободу петь и хохмы отмачивать? Пускай, в конце концов, схавают на здоровье мои продукты, но костюм по совести надо бы вернуть!..

- Попробую... - сказал Мишаня, подумав, и, не торопясь, ушёл.

Это было уже обещание. Назавтра костюм Борису блатари вернули и даже обломки чемодана под окно ночью подкинули. Ну, а лакомства из дому, конечно, улыбнулись не попрощавшись. Такая жизнь, кто успел тому приятного аппетита!

Следующим утром Борис выбрался наружу пораньше, решил найти Мишаню и отблагодарить за помощь. Он сунул за пазуху кусок чудом сохранившейся колбасы и закрыл на ключ каптёрку, где постоянно жил. Комнатка маленькая, фактически чулан, но всё лучше, чем в общем бараке.

- Наверное, он в столярке. – Решил сообразительный Рохлин. - Зайду туда первым делом.

Однако бригадира там, к сожалению, не оказалось. Два мужика лениво настраивали допотопную пилораму и на вопрос о местоположении начальства одновременно пожали плечами:

- Хрен его знает! – угрюмо сказал один.

- Может, пошёл к Акиму? – высказал предположение второй. - Нам бы лучше чтобы Мишаня дольше не являлся. Так работы меньше…

Борис рысцой побежал в барак, где обитал негласный хозяин прииска московский вор Аким. С хозяином официальным майором Лавровым авторитетный зэк давно договорился о разделе сфер влияния. Прииск исправно давал план, выражавшийся в энном количестве перелопаченного золотоносного грунта.

- Только жмуриков у вас слишком много.

За это отвечал безжалостный уркаган, а майор не вмешивался в производственные процессы и наслаждался миром и покоем во вверенной колонии. Аким в ответ на упрёки майора по поводу ежемесячного активирования безвременно умерших, лениво цедил сквозь зубы:

- Надо же их как-то работать заставлять!

- Надо.

- Особенно «политические» вовсе не хотят давать план, вот мои ребятки и помогают, кто отстаёт.

- Ну, ты всё ж таки меру знай! – шипел Лавров, с опаской косясь на мордоворотов вора, скромно стоящих в сторонке. - Десяток ещё ладно, но за последний месяц вы сорок три зэка отправили в канаву за ограждение. Многовато…

Аким обещал исправиться, и всё оставалось, как заведено. Рохлин вспомнил эту информацию на бегу. Он предпочитал передвигаться по территории лагеря быстро, чувствуя себя в относительной безопасности только в офицерском клубе.

- Скорее всего, он там. - Внезапно он увидел небольшую группу заключённых стоящих у лагерных ворот, плотной кучкой.

Среди них выделялся маленьким ростом разыскиваемый Мишаня.

- Вот он, – обрадовался Борис и круто завернул туда. - Отдам мясную благодарность и сразу назад…

Однако быстро вернуться у него не получилось. Когда до ворот оставалось метров десять, подслеповатый Рохлин, наконец, разглядел сухую фигуру Акима.

- Чёрт! – ругнулся он и резко затормозил. - Лишний раз встречаться с этим отморозком не хочу…

Хотя улизнуть незамеченным Борису всё же не удалось. Две «шестёрки» вора в законе, крепкие молодые уркаганы с погонялами Митя и Калуга, угрюмо уставились на него. В это время ворота приветливо распахнулись и вовнутрь начала заходить новая партия зэков. Аким с подручными дружно повернули головы в сторону редкой колонны, они хотели рассмотреть новичков.

- Слава Богу! – взмолился Рохлин и начал посылать отчаянные сигналы задумчивому Мишане. - Отойди ты в сторону, не понимаешь что ли?

Мишаня намёка не понимал, рассеянно скользя взглядом по нестройным рядам прибывшего конвоя. Обречённые люди безразлично входили в заиндевелые ворота, над которыми красовалась издевательская надпись.

- «На свободу с чистой совестью».

Не смотря на октябрь месяц, выпал первый снег, и уже с неделю держалась минусовая температура. Почти все из этапируемых были одеты по-летнему, многие еле передвигали ноги от усталости.

- Мелехов! Григорий! – раздался внезапный крик слева от Бориса. - Ты ли это земляк?

Борис присел и начал испуганно озираться. Оказалось, что кричал стоящий рядом с Акимом блатной по кличке Коршун. Его Рохлин панически боялся, тот отвечал в лагерной кодле за «мокруху».

- Да стой ты чертяка, – неизвестно чему радовался приближённый авторитета. - Не узнаёшь меня?

Среднего роста плотный человек, к которому обращался Коршун, наконец, остановился, и устало поднял темноволосую, с обильной сединой голову.

- Извиняйте гражданин, не признаю, – ответил он. - Моя фамилия Шелехов…

- Разговорчики в строю. – Строго прикрикнул начальник конвоя, худой и злой сержант Демченко. - Двигай дальше, а то получишь…

Затормозившая было колонна, дёрнулась вперёд. Шедший рядом со знакомым Коршуна пожилой зэк со светлыми волосами, внимательно и с тревогой вглядывался в мужчину позвавшего его соседа. Он удивлённо остановился и выдохнул:

- Никак Митька Коршунов!

- Не может быть…

- Что ты мелешь! – одёрнул его хмурый темноволосый. - Откель ему тут взяться, он давно за кордоном?

- Михаил? – тихо выдавил из себя Коршун, также вглядывавшийся в колышущую толпу.

- Знакомых встретил? – Ехидно спросил Аким.

- Наши хуторные, – не веря своим глазам, прошептал упитанный зэк. - Привёл же Бог встретиться…

Аким посмотрел на своего помощника и по его побледневшему лицу, на котором резче выделилась рыжая борода, понял всё о важности этой встречи для Коршуна. Нетерпеливый сержант завёлся:

- Шевелись!

- Да подожди ты.

- Счас точно стрельну…

- Не шуми, начальник! – веско сказал Аким. - Не видишь, земляки встретились.

- А мне насрать! – закричал Демченко и грязно выругался по матушке. - Задолбали… Мне этих доходяг ещё по бригадам рассовывать! До ночи не справишься.

- Считай этих двоих, ты в слесарный цех пристроил, – вальяжно произнёс Аким и махнул рукой в сторону знакомых Коршуна. - Так ведь?

- Мишаня подтверждает заинтересованность?

Демченко вопросительно взглянул на начальника слесарного цеха и когда тот молча кивнул, спешно погнал конвой дальше. Двое отобранных зэков нерешительно переминаясь, подошли к авторитетным ворам:

- Подходите смелее! – подбодрил замёрзших путников Аким.- Поручкайтесь что ли…

- Нельзя нам здороваться, – зло ответил Коршун. - У нас кое с кем старые счёты.

- Вон оно как, - удивился лагерный авторитет. - Тогда пускай они с Мишаней сразу чешут на работу.

Мастер столярного цеха тут же молча забрал новых работников и повёл их селиться в закреплённый барак. Рохлин понял, что сегодня Мишане не до него, развернулся и бочком заскользил к себе в клуб. Напоследок он краем уха услышал окончание разговора блатных. Недоумевающий Аким сипло спросил:

- Зачем тогда ты их остановил?

- Хотел убедиться, что это мои земляки.

- Особой радости от встречи я у тебя не заметил.

- Я отомстить хочу… Если бы ты знал, сколько я мечтал об этом.

- А в чём дело?

- Михаил, это который светлый, моего деда убил, а дом спалил.

- Тогда конечно, понимаю!

- Я сразу хотел его кончить. – Признался Коршун. - Руки чесались свернуть ему голову…

- Не горячись! – остановил подручного Аким. - Зачем делать на глазах всего лагеря? Завтра с утра возьми Митю и Калугу и поговори с ним по-тихому в столярке.

- Я с ним так разберусь, – угрожающе сказал Коршун. - Пожалеет, что на белый свет народился…

Аким одобряюще кивнул головой и что-то сказал, очевидно, весёлое. Окружающие цинично засмеялись, однако Рохлин уже этого не слышал, он ловко скользнул за угол жилого барака.