Между жизнью и смертью

Глава 22

Неразговорчивый мастер столярного цеха завёл своих новых подчинённых в пустой барак и махнул рукой в сторону голых нар. Бывший вор, по прозвищу Мишаня Маленький, мягко приказал:

- Располагайтесь… Сегодня можете отдохнуть!

- Благодарствуйте.

- Завтра после развода обоим быть в столярке.

- Не переживай бригадир, мы не подведём…- успокоил его Григорий. - Работать умеем.

- Как с деревом обращаться знаете?

- Оба три года отпахали на лесозаготовке, – усмехнувшись, ответил Кошевой. - Столько леса навалили, в век не переработать!

- Вот-вот…

- Тогда сработаемся. – Подытожил Маленький и вышел.

В прошествии нескольких минут давно не видевшиеся земляки лежали в полудрёме и лениво переговаривались, им было, что рассказать друг другу. Хотя после последнего пешего перехода в сорок километров, не хватало сил, как следует устроиться на новом месте. Шокированный Михаил признался свояку:

- Кого угодно ожидал увидеть здесь, только не Митьку Коршунова!

- Да уж!

- Принесла нелёгкая…

- Не говори! – согласился Григорий. - Воистину говорят, степь широкая, да стёжка узкая.

- Тоньше некуда…

После ухода бригад на работу в тёмном, приземистом помещении никого не осталось, только работал одинокий уборщик, на вид обычный лагерный доходяга. Бывшие кровные враги, мирно разговаривали:

- После того как тебя на пересылке увидал, думал все сюрпризы кончились! – удивлялся постаревший Кошевой. - Энто надо ж такому случиться, три казака из одного хутора, а пересеклись в лагере на далёком Севере.

- В нонешнее время как раз не удивительно, – не согласился собеседник.

- Где ищо казакам встретиться?

Друзья далёкого детства помолчали, вспоминая боевых товарищей раскиданных судьбой по всему миру.

- Сын то как? – спросил Григорий. - Пишет?

- В следующем году выпускается из военного училища! - С гордостью за приёмного сына ответил Михаил. - Наконец–то у нас в роду будет кадровый офицер.

- Парень получился что надо, весь в тебя!

- Хотел бы я его увидеть, – признался Григорий. - Мальцом только и помню…

- Увидишь ищо…

- Навряд ли!

- Невестка беременная! - Кошевой завозился, доставая из кармана телогрейки махорку и бумагу. - Дуня пишет, будто на Троицу срок.

Будущий дед отвернулся к бревенчатой стене, проклиная про себя свою горькую судьбину, потом спросил:

- Ты я вижу на прежнюю фамилию, совсем не отзываешься?

- Привык к фамилии Шелехов. – Признался Григорий. - Почти двадцать лет с ней живу… Благодаря тебе, кстати!

- Я за ту помощь видишь, как расплачиваюсь. – Зло признался Кошевой.

- Правду люди говорят, не делай другим добра, не будешь плакать…

- Что уж зараз об том гутарить? – недовольно отрезал Шелехов. - Мы с тобою в одинаковом положении, бесправные зэки…

Вдруг доходяга, по-видимому, что-то задев, выругался на хорошем французском языке.

- Откуда он знает французский? – удивился Григорий, он во время войны пару раз пересекался с французскими офицерами. - По виду обычный крестьянин…

- Слышь, друг, – позвал доходягу Михаил. - Как закончишь уборку вали к нам, угостим табачком.

Уборщик молча кивнул и энергичнее задвигал веником. На первый взгляд он был их ровесник, но еле передвигал ноги от истощения. После того как он докурил оставленный окурок, начал охотно отвечать на дотошный вопрос незнакомца, откуда знает иностранный язык.

- Меня зовут Микола, я родом из украинской глубинки. В девятнадцатом году пошёл искать счастья в Одессу с пустой котомкой на плечах, незадолго до эвакуации белых. При эвакуации попал на пароход и спустя малое время очутился в Стамбуле. Там несколько месяцев перебивался с хлеба на квас, пока не попал в компанию двух оборотливых хлопцев, занимавшихся грабежами на ночных улицах.

- И что полиция вам позволяла грабить? – удивился Григорий.

- Куда там, – возразил больной хохол. - Через полгода пришлось нам срочно бежать в бюро вербовки Иностранного легиона. Оно пользовалось экстерриториальностью, переступив его порог, назвав себя любым именем и подписав обязательство, вы не существовали более для полиции, хотя бы она гналась за вами по пятам.

Микола натужно закашлялся. Каждый зэк на прииске знал, раз оставили уборщиком, значит у него медицинское заключение о непригодности к общим работам, а его так просто не давали.

- Отправили нас на маленький остров в Эгейском море, где проходило обучение. Пробыв там пару месяцев, мы бежали, попали в Грецию, где нанялись к какому-то помещику сторожить имение. – Продолжил уборщик. - Винтовки даже выдали! Сторожили так, что за короткое время даже косяки из дверных проёмов выломали и продали. Поэтому обменяли винтовки на наганы и подались обратно в Стамбул. Пришлось обратно возвращаться во французский Легион.

- Мёдом что ли там намазано?

- А куда деваться? – возмутился рассказчик. - За пять лет в легионе я побывал по всей французской Африке, в Алжире, в Тунисе, в Марокко, в горах Атласа, всюду... По истечении этих пяти лет отвезли меня в Марсель, высадили на берег, выдали французский паспорт и пять тысяч франков. Вроде много, но шёл 1926 год и эти пять тысяч стоили мало. Что делать?

Микола неловко замялся и жалостливо попросил:

- Корочки не найдётся?

- Возьми. – Сказал Шелехов и протянул потемневший сухарик. - Как же ты дошёл до такой жизни?

- Обыкновенно! – ответил доходяга, блаженно посасывая высушенный хлеб. - Из Марселя поехал в Париж. Скитаясь по оживлённому городу, встретил однополчанина, процветающего товарища по легиону. Через несколько дней устроился к нему переводчиком на небольшую мануфактуру под Парижем. Там работало человек пятьсот эмигрантов, русских и поляков. Мне полагалась казённая квартира и очень приличный оклад. Конечно, принялся откладывать большую часть своего жалованья и, скопив нужную сумму, явился в 1929 году в Советское посольство с просьбой о разрешении вернуться на родину. Милостиво разрешили вернуться...

Микола тяжело вздохнул, обречённо махнув правой рукой и закончил:

- Вот, собственно, и вся моя история. – Горько усмехнулся украинский селянин, ставший французом. - С начала тридцатых годов я уже не выходил из исправительно- трудовых лагерей, да, видимо, и не выйду…

Добавил он, поглядывая на свои распухшие ноги. Да, дневалить просто так не оставляли. Он с трудом встал и, шаркая непослушными ногами, двинулся на улицу.

- Ты с Митрием всё же поосторожнее, – через пару минут предостерёг задремавшего свояка Григорий. - Злопамятный он…

- Да ладно! – отмахнулся Кошевой. - Столько лет прошло…Неужто будем здесь старые счёты сводить?

- Ну-ну!

Хитроумный план заключённого Рохлина полетел, к чертям собачим. Намеченные на раннее утро следующего дня действия по встрече с Мишаней Маленьким нарушил лейтенант Козырев. Секретарь комсомольской организации прииска вечером вызвал Бориса к себе и строго глядя на испуганного зэка спросил:

- Тунеядствуешь?

- Никак нет, гражданин начальник. – Подпрыгнул от усердия артист. – Занимаюсь наглядной агитацией.

Комсорг задумчиво поднял глаза к серому потолку и с усмешкой сказал:

- Почему тогда у нас ничего нет по «финской» войне?

- Материалов маловато, - попробовал отвертеться изворотливый Рохлин. - На чём рисовать?

- Ты не юли! – Предупредил лагерного художника требовательный Козырев. - Лучше подумай, как выполнить решения партии.

- Думаю…

- Просто необходимо отразить борьбу Советского народа с подлыми «белофиннами».- Ставил непосильные задачи энергичный вожак комсомольцев. - Не захотели они, понимаешь, отдать кусок столь необходимой для Ленинградской области земли. Гады!

Борис поднял мохнатые брови домиком, что означало для него усиленную работу мысли:

- А что если на плакатах клеймящих немецких фашистов переписать названия? – Предложил он неуверенно. - В связи с заключением пакта о ненападении с Германией все старые картинки оказались ненужными. Будут финскими фашистами… Кто там знает отличия в форме одежды?

- Молодец! – оценил идею лейтенант. - Вот за ночь и перепиши все плакаты.

- За ночь не успею…

- Я сказал оформить. – Отрезал комсорг. - К обеду завтрашнего дня обновлённая наглядная агитация должна висеть по всему лагерю! Ясно?

- Яснее не бывает. – Смирился Рохлин и побрёл выполнять приказание.

- Опять ночь не спать и Мишаню завтра снова не отблагодарю.

На счёт убитой на мазню ночи Борис погорячился, он справился с заданием за пару часов. Быстро закрасил старые надписи и по мере высыхания красиво написал проклятия агрессивным финнам. Борис даже успел немного заснуть и утром, поручив приставленным к клубу двум доходягам развесить плакаты, побежал в столярку.

В длинном, рублёном из лиственницы здании, с одного конца которого располагалась старенькая пилорама, уже вовсю суетились работники. Двое вчерашних зэков натужно грузили на тележки, поставленные на рельсы, объёмные брёвна.

- Мишаня где? – спросил запыхавшийся Борис.

- В своей загородке. – Ответил ближайший работяга и махнул в сторону отгороженного угла. - Инструктирует новичков.

Рохлин двинулся в бригадирскую коморку, сколоченную из разного хлама с единственной целью, защититься от неотапливаемого помещения столярки. Маленький как раз закончил свои наставления:

- Всё идите, работайте! – велел бывший вор. - Сегодня нужно срочно распилить целый вагон леса.

Борис в дверях вежливо посторонился, и мимо его протиснулись хмурые заключенные, с которыми вчера разговаривал Коршун. Они присоединились к зэкам, включившим визжащую пилораму, и начали подавать брёвна к мелькавшим вертикальным пилам, кроившие стволы деревьев на дюймовые доски.

- Спасибо за помощь. – С порога поблагодарил Борис Мишаню и протянул сморщенное кольцо краковской колбасы. - Всё украденное вернули, только продуктовую посылку естественно съели… Вот всё что заначил!

- Пустое! – смутился благодетель, но колбасу взял.

Они поболтали о лагерных сплетнях, и Рохлин засобирался обратно в свою тихою каморку в лагерном клубе. Борис всегда чувствовал себя неуютно, когда находился на виду. Друзья по несчастью вышли в холодную столярку и в этот момент с другого конца здания вошли несколько человек.

- А это кто припёрся? – удивился бригадир, вглядываясь в приближающуюся группу.

- Коршун, а с ним Митя и Калуга, - обомлел Борис. - Принесла нелёгкая

Пришельцы не обращали внимания на оставшихся у каморки наблюдателей, а уверенно подошли к потным пильщикам.

- Здорово земляки. – Поздоровался Коршун. - Бог в помощь.

- Здорово Митяй! – ответил Григорий. - Бог передал, чтобы ты помог…

Коршунов невесело усмехнулся и сказал:

- Не положено мне работать…- он обошёл рычащую пилораму по кругу, внимательно всматриваясь в молчащего Кошевого. - Я вишь зараз блатной, а нам работать в западло.

- Ты же казак!

- Был казак, да весь вышел! – отрезал Коршун. - На нас воров мужики пашут, вроде вас.

На последних словах друга детства Михаил поднял на того светлые глаза.

- Скурвился ты Митяй совсем. – Сказал он. - А впрочем, ты всегда таким был…

- А ты на меня не лайся, – огрызнулся Коршун. - С тебя должок причитается за спаленный курень и деда.

- Я свои долги с лихвой отдал! Не ты мою мать зарубил?

- Отдал, да видать не все…

Коршун кивнул головой спокойно стоящим Мите и Калуге. Дебелые подручные вдруг резко схватили под руки опешившего Кошевого и бросили на распиливаемое бревно. Они крепко прижали его тело, и седая голова Михаила оказалась в десятке сантиметрах от вгрызающихся в древесину зубьев. Григорий крикнул и рванулся выручать свояка:

- Что вы творите?

- Уйди Гришка, – предостерёг его Коршунов и встал на пути. - Не мешай… Хай Михаил расплатится за свои грехи!

- Не тебе судить его. – Зло сказал Григорий и, оттолкнув Дмитрия, шагнул к корчившемуся в тщетных попытках вырваться Михаилу.

- Как раз мне…

Коршун схватил торчащий в массивной колоде плотницкий топор, служивший для обрубания сучьев, и прицельно ударил обухом старого знакомого в спину. Григорий споткнулся, мешком упал сначала на колени, а потом на заплёванный пол. Налётчик ловко перепрыгнул через него и, оказавшись прямо перед распятым Михаилом, высоко поднял двумя руками острый топор.

- Сдохни предатель! – выкрикнул он и резко опустил его на шею Кошевого. - Это тебе за всех убитых казаков.

Блеснувшее лезвие перерубило позвоночник Кошевого, и его голова беспомощно повисла на остатках целых жил, мускулов и вен. Затуманенные глаза Михаила от боли вылезли из глазниц и укоризненно уставились на убийцу. Тугая струя крови из разорванной яремной вены ударила в стоящего справа Калугу и тот брезгливо отступил. Выгнутое дугой тело Кошевого, в последнем смертном движении свалилось со скользкого бревна.

- Чего ты бросил его? – недовольно пробурчал Митя. - Предупреждать надо!

- Да он дохлик, – поставил точный диагноз Калуга. - Пошли к Акиму.

Не обращая внимания на всё ещё держащего перед собой окровавленный топор Коршуна, уркаганы двинулись к выходу.

- Что же ты натворил? – услышал Борис крик раздавшийся совсем рядом. - Зачем у меня мокруху разводишь?

Застывший Рохлин удивлённо смотрел, как Мишаня Маленький побежал к мёртвому подчинённому. Он подскочил к Коршуну и, смотря ему прямо в глаза запальчиво выкрикнул:

- Ты нелюдь… – Мишаня от гнева сжал небольшие кулаки. - Просто зверь, гад!

- И ты туда же! – выдохнул перекошенным ртом Коршун и наотмашь ударил обвинителя послушным топором, как будто рубил дрова. - Получай!

Лезвие метко вошло между левой ключицей и шеей Мишани. Он вскрикнул, дёрнулся сухим туловищем. Этим движением зэк вырвал топорища из рук убийцы, затем сделал несколько шагов с торчащим топором и рухнул замертво. Ошалевший Коршун сплюнул на тело Кошевого и быстро вышел из столярки впереди удивлённых подручных Акима.

- Ничего себе разворот! – растерянно протянул Калуга. - Мишаню то за что?

Ему никто не ответил. Григорий стонал, валяясь на полу. Двое испуганных работяг жались к стенам. Рохлин талантливо делал вид, что его вообще нет на свете.

- Вот попал, – хаотично думал он. - Нужно выбираться. Пока начальство не прибыло. Загребут в карцер всех подряд!

Он благополучно выскользнул вслед за ушедшими урками. Разбирательства руководства лагеря были недолгими. Григорию повезло, и его не наказали, а даже сгоряча назначили начальником столярного цеха. Благодаря этому скоропалительному решению он, шутя, пережил суровую колымскую зиму. Коршуна через неделю нашли мёртвым, он не проснулся после долгой ночи. Ему кто-то во сне тихо, одним ударом, вогнал в ухо десятисантиметровый гвоздь. Мишаню в лагере любили и уважали…