Мертвечина

9

Мерсер ушел от меня в половине десятого. Я положила свежую почту и документы на столик в прихожей и отыскала в записной книжке домашний телефон Нэнси Таггарт.

Я не звонила ей раньше, чтобы она успела узнать об исчезновении Даллеса Триппинга и его приемной матери.

— Мисс Таггарт? Это Алекс Купер.

— Да?

В ее тоне слышался скорей вопрос, чем приветствие.

— Сегодня вам должен был позвонить секретарь судьи Моффета, по поводу завтрашней явки в суд Даллеса Триппинга.

— Да, он мне звонил.

— Никаких проблем не будет, верно? — спросила я.

Таггарт замялась.

— Думаю, что нет.

— Вам известно, где сейчас мальчик?

— Извините, мисс Купер, но я не обязана отвечать на ваши вопросы. Вы сами это знаете.

— Да, конечно. Я только хотела убедиться, что вы в курсе, что сегодня днем мне звонила его приемная мать и…

Таггарт резко перебила:

— Когда? Что она сказала?

— Возражать, что вы тоже не имеете права задавать мне вопросы, было бы слишком ребячливо, не правда ли? — улыбнулась я. — Уверена, вы не меньше моего озабочены судьбой Даллеса.

В трубке замолчали. Таггарт явно не хотелось признавать, что я могу заботиться о чем-то ином, кроме победы в своем деле.

Я решила зайти с другой стороны.

— Я не знаю имени приемной матери, — сказала я, надеясь, что это может успокоить Таггарт. — Но у нее был очень встревоженный голос, когда она позвонила моей помощнице и сообщила, что хочет увести мальчика в какое-нибудь «безопасное место».

— Уверена, что у нее не было оснований для паники, — сказала представительница детского дома. — Эндрю Триппинг ведет себя вполне корректно. Наверно, у нее просто сдали нервы.

— Вы хотите, чтобы я занесла это завтра в протокол?

— Советую вам не поднимать этот вопрос, мисс Купер, пока я не появлюсь в суде. Секретарь сказал, что я должна приехать в четыре часа дня, после школы. Я так и сделаю.

— Но теперь вы знаете, что Даллеса в школе не будет.

— Не сомневаюсь, что его приемная мать — это благоразумный и надежный человек — завтра утром первым делом свяжется со мной, и мы вместе выполним распоряжение судьи Моффета.

— Послушайте, — сказала я, пытаясь переубедить эту женщину, — вам нужно сказать только слово, и полиция поможет нам его найти. Мы могли бы проследить телефонный звонок, расспросить учителей. Обещаю, что не буду пытаться увидеться с мальчиком. Если ему грозит опасность, полиция должна…

— Вам не кажется, что полиция и так уже причинила достаточно вреда, арестовав отца и на глазах ребенка заковав его в наручники? — спросила Таггарт. — Продержав его неделю в Райкерс? Разлучив сына с отцом? Пусть хоть на этот раз полиция держится подальше.

— Ладно, тогда увидимся завтра днем, а если до этого вам понадобится моя помощь, позвоните.

Повесив трубку, я направилась на кухню и включила свет, чтобы обозреть царившее в ней опустошение. В холодильнике нашелся сочный кусочек утиного паштета, который остался от моих воскресных покупок. Я поискала крекеры и корнишоны для гарнира, налила в бокал диетической колы и пошла в комнату, собираясь слегка расслабиться перед тем, как взяться за дело и добавить последние штрихи к своему завтрашнему выступлению.

Не успела я опуститься на диван, как зазвонил телефон.

— Я почти отчаялся, — пожаловался Джейк. — Думал, ты вообще не придешь. Оставил тебе три сообщения на автоответчике.

— Я не успела дойти до спальни и посмотреть звонки. Только села ужинать, — объяснила я и описала ему свое меню.

— Как у тебя еще душа в теле держится. Завтра вечером займусь твоим питанием.

— Что это за шум? — спросила я.

— Прием в британском посольстве, о котором я тебе говорил. Здесь вся вашингтонская пресса, что-то вроде ежегодного съезда репортеров. Ужин, танцы и так далее, но скоро все закончится.

На самом деле мне хотелось спросить Джейка: «Кто с тобой?» Но по нашему новому соглашению каждый из нас мог проводить время с кем хотел, если мы не могли встретиться из-за работы, которая слишком часто мешала нашей личной жизни. Поэтому я просто сказала, что мне не терпится его увидеть, и попыталась поверить его словам, когда он прошептал в трубку, что очень меня любит.

Я набрала номер своей лучшей подруги и бывшей соседки по комнате Нины Баум, которая жила теперь в Калифорнии.

— Ты вовремя. Я только вошла.

Я услышала, как четырехлетний сын приветствует ее радостным криком.

— Ладно, не буду тебя отвлекать. Позвони мне на выходных.

— У тебя кислый голос, Алекс. Что-нибудь не так?

Никто не знал меня лучше Нины. Мы всегда обращались друг к другу и в радостные, и в тяжелые моменты жизни. Я рассказала ей о сложностях дела, о том, как угнетающе на меня подействовали снимки убитой Куини и как сильно я ревновала Джейка, пытаясь представить, с кем он пришел на вечеринку.

— Ты знаешь, что я думаю на этот счет.

Нина не в восторге от Джейка Тайлера. Она обожала Адама Наймана, студента-медика, с которым я познакомилась во время учебы в Вирджинии. Она скорбела вместе со мной, когда он погиб в автомобильной аварии по дороге на нашу свадьбу в Мартас-Виньярд, и помогала мне во всем, пока я пыталась медленно выбраться из черной дыры, в которую меня повергла смерть Адама.

Со дня той трагедии я много лет ни с кем не сходилась так близко, как с Джейком, но оказалось, что моя лучшая подруга, которой я доверяла полностью, считает его слишком легкомысленным и эгоистичным.

— Давай разберемся, в чем твои проблемы, — предложила Нина. — Ты хочешь знать, во сколько Джейк возвращается домой? Забудь. Тебе интересно, во что одевается та штучка, с которой он путается, когда тебя нет рядом? Поверь, ты не надела бы это тряпье. Или тебя волнует, что она знает о тебе? Господи, да если она еще не втыкает булавки в восковую куклу со стройной фигуркой и светлыми волосами, ей надо немедленно пойти и купить ее в универмаге. Я позвоню в субботу. А сейчас мне пора кормить мою Маленькую прелесть.

Я рассмеялась над прозвищем, которое она дала сыну, и повесила трубку.

Покончив с ужином, я разложила на столе все документы и бумаги, так или иначе связанные с делом. Вступительную речь я набросала раньше и теперь потратила полчаса на то, чтобы свести ее к короткому списку основных вопросов и тем. Я с улыбкой вспоминала свое первое выступление в уголовном суде, когда вышла к присяжным с детально проработанной речью в виде эссе и начала читать ее вслух. Где-то в середине судья подозвал меня к себе. «Мисс Купер, здесь не конкурс чтецов. Уберите ваши бумажки и попытайтесь поговорить с людьми, пока они не перестали вас слушать».

Я научилась избавляться от многочисленных набросков и заметок и концентрироваться на сути вопроса. Преимущество так называемого «вертикального» ведения процесса — когда обвинитель отслеживает дело от первого заявления в полицию до вынесения приговора — заключается в том, что мы досконально знаем все факты и можем работать, не прибегая к записям.

Утром я собиралась провести последний час с Пэйдж Воллис и поддержать ее перед тяжелым выступлением в суде. Я составила список всех вопросов, которые собиралась ей задать, и свела воедино ее биографические данные, чтобы заранее передать присяжным и не тратить время на заседании.

Около полуночи я легла и выключила свет, но возбуждение от работы долго не давало мне заснуть. В шесть утра я встала и приняла душ. Укладывая волосы феном, я взглянула в зеркало и спросила себя, долго ли еще ждать черных кругов под глазами, которые часто появляются у меня во время ведения процесса.

Закончив одеваться, я мазнула духами запястья и за ушами, вызвала такси, спустилась в вестибюль и дождалась седана, доставившего меня на работу. В половине восьмого я была на служебной стоянке перед входом в здание.

Мой джип все еще стоял на месте, и я первым делом позвонила в автосервис, чтобы они поторопились забрать его и заменить проколотые шины. Потом засела в кабинете и почти час трудилась до приезда Мерсера и Пэйдж Воллис.

Я закрыла дверь, чтобы создать более доверительную обстановку. Обсуждать все факты заново нет необходимости. События шестого марта и так намертво врезались в память Пэйдж. Начни я спрашивать о них сейчас, она только зря разнервничается, и присяжные могут счесть ее выступление слишком эмоциональным. Вместо этого мы поговорили о том, как пойдет процесс и когда можно ожидать вынесения вердикта.

— Кто адвокат Эндрю? — спросила Пэйдж.

— Робелон. Питер Робелон. А что вас беспокоит?

— Я хочу знать, через что мне придется пройти.

Мы уже множество раз говорили на эту тему.

Предстоящая процедура радовала Пэйдж не больше, чем любого другого свидетеля. Когда в изнасиловании обвиняют незнакомца, защита старается не травмировать жертву. Адвокат понимает, что преступление действительно имело место, и предполагает, что женщина совершает трагическую ошибку, перенося свой гнев на подзащитного. Плохое освещение, невозможность ясно разглядеть лицо преступника, сильный стресс — таковы традиционные доводы, с помощью которых стараются оспорить способность жертвы опознать насильника. Ситуация изменилась только после появления технологии ДНК, когда решающим фактором идентификации стала не память жертвы, а результаты тестов.

Совсем другое дело, если на женщину нападает человек, которого она знает, — друг, коллега по работе, возлюбленный или бывший бойфренд. Более чем в восьмидесяти процентах случаев пострадавшая и насильник знакомы друг с другом, поэтому нет необходимости в опознании. Но показания таких жертв вызывают у присяжных гораздо больше недоверия.

Мерсер принес нам кофе и встал рядом со свидетельницей, снимая крышки с одноразовых стаканчиков.

— Алекс уже не раз говорила вам об этом, Пейдж. Робелон может занять только одну позицию. Он не станет утверждать, что ничего подобного не произошло, что вы просто выдумали эту историю. Следствие нашло ДНК Триппинга, так что эта версия исключена.

— Значит, он заявит, что все случилось по взаимному согласию? И я солгала про изнасилование?

Я кивнула.

— Присяжные уже будут это знать, когда я войду в зал и займу место свидетеля? Он скажет об этом на первом же выступлении?

— Уверена, он постарается заронить такую мысль, — сказала я.

Робелон был хорошим адвокатом, очень ловким и искусным. Не думаю, что он прямо обвинит Пэйдж Воллис во лжи. Скорее он попытается нарисовать перед присяжными более расплывчатую картину, изобразив дело так, будто она сама стремилась к сексу и лишь потом, когда ночью что-то не сложилось, почувствовала себя уязвленной и решила оклеветать Эндрю Триппинга.

Мне всегда не нравилась эта стадия процесса. Мне не нравилось, что я должна отдавать жертву в руки своего противника и выставлять ее на всеобщее обозрение в зале, полном незнакомых людей. С тех пор как Пэйдж обратилась в полицию, мы с Мерсером боролись за доверие клиентки и вытягивали из нее такие факты и подробности, о которых мало говорят за стенами собственной спальни. И теперь, добившись доверия, я обрекала ее на публичный допрос и унижение, потому что это единственный способ выиграть дело.

— На суде будут репортеры? — спросила она.

— Не думаю. До сих пор они не проявляли никакого интереса к нашему процессу и вряд ли проявят. Вы пригласили кого-нибудь прийти на заседание с вами? Друга или близкого человека, который может оказать вам моральную поддержку?

Пэйдж прикусила нижнюю губу и сжала в руках носовой платок.

— Нет. У меня мало родственников. Только очень дальние. Что касается друзей, то они все советовали мне не обращаться в суд и как можно скорей забыть об этом.

В любом случае она могла рассчитывать на мою помощницу Максину. Как только Пэйдж появилась в моем кабинете, они часто разговаривали, и я старалась, чтобы их встречи происходили как можно чаще. В этот трудный день Максина должна была стать единственной ее поддержкой.

— Как вы думаете, Эндрю будет давать показания?

— Сейчас нельзя сказать ничего определенного, Пэйдж.

Во многом это будет зависеть от вас, подумала я про себя. Робелон подождет, пока я закончу свою работу, и только тогда решит, что делать. Если Пэйдж хорошо проявит себя на перекрестном допросе, возможно, он сочтет нужным вызвать Эндрю Триппинга. Для защиты это будет нелегкий момент, потому что, если обвиняемый решит свидетельствовать в свою пользу, я смогу задать ему много неудобных вопросов о таких вещах, которые он предпочел бы скрыть.

Она заметила, как я расстроена тем, что не могу внести ясность в наши перспективы.

— По-моему, вы в неравном положении. — Пэйдж натянуто улыбнулась. — Вам придется выложить все, что знаете обо мне и об этом деле, а они не обязаны делать ничего подобного.

Я тоже улыбнулась.

— Расслабьтесь и предоставьте это мне. Возможности игроков неравны, но мы с Мерсером привыкли к таким правилам.

Я поднялась, чтобы отвести Пэйдж в соседний конференц-зал и дать ей какую-нибудь газету, чтобы она отвлеклась чтением, пока не настает время идти в суд.

— Еще один момент, Алекс. Существуют какие-то ограничения по личным вопросам? Я хочу сказать, может ли мистер Робелон расспрашивать меня о других мужчинах, с которыми у меня была связь?

Она густо покраснела.

Мы говорили об этом раньше.

— Я вам все объяснила, Пэйдж. — Я снова села в кресло и посмотрела ей прямо в глаза. — Именно поэтому мы так долго обсуждали три ваши встречи с Триппингом и выясняли в них каждую деталь.

Я всегда особенно тщательно выспрашивала у свидетельниц, не было ли перед изнасилованием каких-то предварительных ласк или сексуальных игр с их стороны. Большинство женщин старается утаить это из страха, что прокурор не возьмется за дело, в котором преступлению предшествовало отсутствие сопротивления со стороны жертвы.

— Я рассказала вам все, Алекс.

— Тогда о чем вы беспокоитесь? Остальное не имеет значения.

— Вчера вечером я поискала кое-что в Интернете. — Она теребила носовой платок. — Хотела посмотреть, как подобные случаи освещались в прессе. Чтобы знать, на что рассчитывать.

Похоже, мои попытки успокоить ее не увенчались успехом.

— Среди прочего я нашла вашу прошлогоднюю статью в «Таймс», в которой вы рассказываете, как скверно иногда обходится с людьми закон. После этого я не могла заснуть всю ночь.

— Я писала о старом деле, Пэйдж. Теперь все изменилось.

В конце двадцатого века во всех американских штатах появился специальный закон о защите жертв сексуальных преступлений, согласно которому их запрещено расспрашивать об интимных контактах с любыми мужчинами, кроме обвиняемого. Но до этого любую женщину, у которой до изнасилования были любовники, автоматически считали ответственной за то, что произошло между ней и подсудимым. Суд представлял себе идеальную жертву как «девственницу с безупречной репутацией».

— А как же тот процесс, о котором вы писали в газете? — спросила Пэйдж.

— Он закончился еще до того, как я поступила в университет. Это давняя история.

Когда-то меня потрясло, что в мое время и в моей стране нашелся суд, оправдавший насильника только потому, что пострадавшая не была девственницей. Прибегая к цветистой риторике, достойной древнеримских ораторов, судья вопрошал присяжных: «Кому вы больше склонны доверять — опытной развратнице Мессалине или скромной и целомудренной Лукреции?» Очевидно, в 8-м судебном округе неверную жену Клавдия считали символом ненадежной свидетельницы и противопоставляли ей добродетельную Лукрецию, которая предпочла скорее умереть, чем тащить насильника в суд.

— Ничего подобного вам больше не грозит, — заверила я Пэйдж. — Теперь никто не станет задавать вам вопросы о личной жизни.

— Пойдемте, Пэйдж, — сказал Мерсер, направляясь к двери. — Алекс перережет глотку каждому, кто посмеет обратиться к вам с таким вопросом. Будьте уверены.

Они уже были на пороге, когда она обернулась и посмотрела на меня.

— Мне надо сказать вам еще кое-что, Алекс.

Я застыла с документами в руках. До моего выступления в суде оставалось меньше часа. Если Пэйдж скрыла от меня какие-то факты, сейчас самое подходящее время узнать это.

— Вчера вечером мне звонил человек, с которым у меня были… некоторые отношения.

— Сексуальные? — спросил Мерсер. На условности уже не оставалось времени.

— Сначала чисто дружеские. А потом — и сексуальные.

Я встала из-за стола.

— Ближе к делу. Это имеет отношение к Эндрю Триппингу? Или к нашему процессу?

— Возможно. — Пэйдж заколебалась, почти до крови прикусив губу. — Он пытался отговорить меня от дачи показаний.

— Вам кто-то угрожал? — спросила я одновременно с Мерсером, который поинтересовался, как его зовут.

Она покачала головой.

— Вряд ли это можно назвать прямой угрозой. Судя по всему, он говорил вчера с Эндрю. Точнее, присутствовал на заседании, а потом они беседовали.

Я ударила ладонью по столу и взглянула на Мерсера. Вчера в зале суда было мало народу, и я сразу подумала о юристе, представлявшем интересы Даллеса.

— Грэм Хойт, — сказала я. — Адвокат Даллеса.

— Нет, я его не знаю, — возразила Пэйдж. — У этого человека другое имя. Я говорю о Гарри Стрэйте. Он правительственный агент и, возможно, бывший коллега Эндрю Триппинга. Кажется, он из ЦРУ.