Мертвые собаки

14

Так как рабочее место бетоноукладчика не было подготовлено, «Свингер» временно установили на бетонной площадке у азотно–кислородной станции. Сапёрные войска утюжили территорию вокруг завала вполне добросовестно, но никак не могли понять того, что от них требуется.

— Поймите, майор, — уже в который раз убеждал командиров Безродный, — мне нужна территория не только свободная от мощных источников излучения, но в первую очередь обширная ровная площадка, на которой могут одновременно маневрировать три большегрузных длинномера! На том пятачке, что ты мне подготовил, можно только на детском велосипедике развернуться!

Место, где должен разместиться бетоноукладчик, вплотную примыкало к развалинам. Покрытые толстыми свинцовыми листами сапёрные машины расталкивали радиоактивные обломки, но территория, отвоеванная ими, оставалась по–прежнему мала. Наконец терпение у Безродного окончилось. Он заказал на ночную смену десять автосамосвалов, полтысячи кубометров сухой смеси бетона и три тяжёлых военных бульдозера.

— Вон те пожарные машины, самосвал, телевышку, всё к чертовой матери оттуда выталкивайте! — поставил он бульдозеристам задачу.

Одна из причин задержки в подготовке площадки крылась в этих самых машинах. Все они были вполне исправны, но покрыты толстым слоем радиоактивного мусора. Радиация надёжно охраняла подступы к своим трофеям и, поэтому всякая буксировка их не представлялась возможной. Чтобы освободить строительную площадку, нужно было вытолкнуть эти машины в зону с меньшим облучением, и это можно было сделать только бульдозерами. Но при такой варварской эвакуации все они неминуемо пришли бы в полную негодность. Ни у кого не хватало решительности для вынесения смертного приговора для дорогой импортной техники. Так как команда наконец прозвучала, и всю ответственность за порчу государственного имущества Безродный взял на себя, дело было сделано менее чем за час. В стороне выросла громадная куча изжёванного металлолома, которая в бухгалтерских книгах ещё имела баснословно большую стоимость.

Безродный пробежал по освободившейся площадке, указывая рукой на те места, которые его не устраивали. Бульдозеры, следуя за ним, разровняли бугры и ямы. Подошли самосвалы, груженые сухой смесью бетона, но идти к развалинам водители категорически отказались.

— Чего вы боитесь, мужики? Заскочил, поднял кузов и назад! Я сам буду на площадке стоять и указывать, куда нужно будет сыпать! Я–то не боюсь! А вы в кабинах! Чего вы, как зайцы трясётесь? — пожурил их Безродный. — Сдавайте к развалинам задом, тогда вас от прострелов радиации кузов защищать будет! Давайте за мною по одному, пошли!

К утру площадь, размерами с футбольное поле, была очищена, отсыпана толстым слоем бетона, прикрывшего под собой радиоактивные останки, выровнена и укатана тягачами.

По дороге в Чернобыль Безродный почти равнодушно отметил то, что звон струны, натянутой у него меж висками, и донимавший его почти сутки, исчез. Он несколько раз просил шофёра остановиться и согнувшись до самой земли мучился от рвотных позывов. «Наверное, я съел что–то несъедобное, — подумал он. Безродный попытался вспомнить о том, когда и что он ел в последний раз. Выходило то, что он не ел более суток. Точно! Это банка с гречневой кашей была вздута! Гадость! Больше я её в рот не возьму!»

В дверях Безродного покачнуло, он опёрся об косяк, крупные капли пота потекли по его лицу. Он сбросил с себя одежду, вытолкнул ее ногою в коридор, прошлёпал босыми пятками по холодному полу, рухнул на раскладушку и провалился в тяжелый наполненный кошмарами сон. За окном верещала обиженная кем–то свинья Машка, горланил свои песни беззаботный петушок. Безродный спал. Сон его был неспокоен. Он просыпался на короткое время и, не в силах побороть дрёму, вновь погружался в объятия страшных сновидений.

«Наверное, я очень сильно устал, — думал он в те короткие минуты, когда его сознание освобождалось из плена сна. — Это на мне постоянное нервное перенапряжение сказывается. По–видимому, произошёл нервный срыв». Кровать под ним плыла и покачивалась, потом она проваливалась куда–то вниз и он обеими руками хватался за неё, боясь упасть.

Люди, подчинённые Тиллесу, занимались установкой бетоноукладчика на место, водители Хмельницкой автоколонны укутывали кабины своих автомобилей в свинцовую броню, поэтому Безродного никто не хватился. С постели его поднял тянущийся на одной ноте визг свиньи.

— Машка, у тебя совести совершенно нет! — попытался урезонить Безродный возмутительницу тишины. — Люди с ночной смены приехали, а ты мешаешь им спать! На вот сухарик! Погрызи его пока! А с завтрака я тебе что–нибудь вкусненькое вынесу!

Столовая оказалась закрытой. Был поздний вечер, который Безродный ошибочно принял за утро. С досадою он смирился с тем. что проспал больше суток, которыми он мог располагать для своего отдыха. Но тот факт, что из его сознания выпали ещё целые сутки, поверг его в изумление. Он уточнил число из других уст и пришёл к унылому заключению о том, что проспал самым бессовестным образом целых две ночи и три дня.

Тиллес не спал. В последние дни он осознал, что ему самому придётся заниматься тяжёлой и грязной работой и потому он корпел над бумагами.

— Что там у нас с бетоном? — осторожно поинтересовался Безродный. — Договорились с вояками или нет?

— Бетон нам дают! — пробормотал Тиллес. — Шестнадцатого числа начнём бетонирование!

«Да! Это, к сожалению, не Могола!» — отметил себе Безродный. Могола Игорь Сергеевич — главный инженер «Гидроспецстроя» в свое время вёл руководство всеми работами на «плите», и как опытный практик пользовался в сердце Безродного вполне заслуженным уважением. Деловые качества Моголы Безродный использовал как своего рода эталон и при всяком удобном случае измерял этим эталоном всех своих начальников и сослуживцев.

По плану Государственной комиссии на пятнадцатое июля был назначен срок окончания бетонирования первого яруса «саркофага». Объем бетонирования был относительно небольшой — семь тысяч кубометров. Руководство этими работами Тиллес взвалил на себя. Ни одного грамма бетона к нужному сроку, как уже успел понять это Безродный, благодаря абсолютно бездарной организации работ, уложено не будет. Безродного возмущало то, что в это большое дело, его — Безродного дело, иногда приходят совершенно не те люди, которых сегодня затребовало время. Его возмущал факт того, что чернобыльская зона стала для очень многих полигоном для удовлетворения собственного тщеславия. Таких людей он искренне презирал, и, невзирая на их должности, всех их определял в одну кучу. К тому времени всё общество, в сознании многих, поделилось на две неравные части. Одна из них была — МЫ, другая, меньшая — ОНИ. Но границу между МЫ и ОНИ никто и никогда не определял. В сознании Безродного эти определения имели более выраженные параметры. Ту, меньшую часть, он презрительно называл «партейцы», но это своё определение он никогда не произносил в присутствии Тиллеса.

— Владимир Васильевич! — заметил Роберт Семёнович, — у вас не совсем здоровый вид!

— Да, я приболел немного! — согласился Безродный.

— Ну, это мы сейчас поправим! — засуетился Тиллес. — Настоятельно рекомендую, армянский коньячок! Пять звёздочек!

— Коньячок это хороший напиток! — повеселел Безродный. — Коньячок он бодрит! Я уже и забыл тот год, когда его в последний раз нюхал! От коньяка я никогда не откажусь!

Они поплотнее прикрыли дверь, на тот случай, что могут нагрянуть незваные гости. Их опасения были не в том, что кто–то присоединится к их пиру. Нет! В стране свирепствовала антиалкогольная кампания. Любые застолья в общественном месте, а общежитие, в котором пили коньяк Тиллес и Безродный таковым и считалось, карались очень строго. Самым мерзким наказанием, придуманным властями было то, что такие «факты выносились на обсуждение трудового коллектива». А на профсоюзном собрании даже бывшие собутыльники вынуждены были обливать проштрафившегося грязью из своего тазика. И это публичное уничтожение человеческого достоинства носило название «политико–воспитательная работа».

Роберт Семёнович извлёк из своей дорожной сумки лимон, порезал его на тонкие ломтики, уложил на блюдце и посыпал их сахаром. Потом он достал дорожный набор крохотных рюмочек и влил в них воробьиные дозы.

— За баб-с! — произнёс Тиллес дежурный гусарский тост, который был здесь совершенно не к месту. Он вылил содержимое рюмки в рот, покатал коньяк на языке, изобразил на своём лице удовольствие и потянулся к лимону. Безродный внимательно изучал урок. Поведение Тиллеса напоминало ему сцены из кино. Во всех застольях, где Безродный принимал участие, наливалось сразу по половине стакана и как правило пили самогон. Стакан осушался залпом и в этом был особый шик. Закусывали народное питьё либо огурцом, либо луком. Безродный опрокинул рюмку привычным ему способом и со скукой уставился в столешницу.

— Лимончиком, лимончиком! — порекомендовал Роберт Семёнович.

— От лимона у меня изжога! — вежливо отказался Безродный. — Гастрит, что в армии заслужил, мучает.

— Вам не кажется, Владимир Васильевич, что вы несколько долго пробыли на этом страшном месте? — поинтересовался Роберт Семёнович.

— У каждого есть своя мера ответственности и своя мера страха!

— Да, я тоже намерен предполагать, что страхи перед радиацией во многом преувеличены!

Так как Безродный промолчал, то Тиллес, не дождавшись реплики своего собеседника, продолжил: — Даже если мы представим себе, что в результате этой ядерной аварии погибнет десять, даже сто тысяч человек, то, тем не менее, атомные станции останутся самым экологически чистым производством.

— Я пока не до конца вас понимаю, — отозвался Безродный, — но в ваших выводах предчувствую железную логику!

— Благодарю вас! — театрально склонил свою голову Роберт Семёнович. — Если мы количество всех погибших в этой ядерной аварии, — продолжал он изложение своей мысли, — разделим на количество электроэнергии произведённой на атомных станциях во всём мире, то получится очень малая величина! Но если же мы те же самые действия произведём с жертвами тепловых электростанций, то эта величина, по сравнению с первой окажется астрономически большой! Если к только что сказанному добавить загрязнение территорий вокруг тепловых станций зольными отвалами и терриконами угольных шахт, то мои выводы о том, что, несмотря на эту страшную аварию, атомные электростанции являются самым чистым производством, есть непререкаемая истина!

— У меня нет ни убедительных доводов, ни намерений возражать вам! — согласился со своим собеседником Безродный. — Против вашей математики не попрёшь!

Это застолье осталось незамеченным, и если бы оно проходило в кабинетах верховной власти, то пресса осветила бы его так: «обед прошёл в тесной и дружественной обстановке и с чувством глубокого удовлетворения».

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля уложили в «саркофаг» первые сто кубометров бетона.

— Всё, на сегодня хватит! — подвёл черту Тиллес.

— Первый? Я четвёртый! В чём дело? Почему стали? — прокричал в микрофон Безродный.

— Четвёртый, я первый! Приезжайте сюда! Бетон больше не брать!

В здании азотно–кислородной станции, где временно разместили диспетчерскую, Безродного прорвало:

— Я не могу понять почему мы остановились! — прокричал он в лицо Тиллесу так громко, на сколько мог это сделать его охрипший от радиации голос. — Я знаю только одно, что бетонирование не должно прерываться ни на минуту! В течение двух часов необходимо делать по пять минут перерыва и только для того, чтобы смыть с укладчика брызги бетона и почистить бункер! Всё остальное время транспортёр должен работать и работать!

— Всё! На сегодня хватит! — отрезал Тиллес. — Сколько времени, по вашему мнению, должен работать оператор? А они уже по шесть часов отсидели в зоне интенсивнейшего облучения!

— В свинцовой будке! — поправил его Безродный. — В свинцовой будке! Так вызовите из своего института, чёрт вас возьми, ещё десятерых бездельников и пусть они вкалывают! В конце–то концов найдите людей здесь, среди партизан! Но никаких остановок не должно быть! — орал Безродный в лицо Тиллесу.

Искать людей на стороне и готовить из них операторов бетоноукладчика — такая нелепая мысль никогда не приходила Роберту Семёновичу в голову. И всё это не потому, что обучение окажется не по силам среднему уму, а скорее наоборот. Тиллес считал, что к такому уникальному механизму можно подпускать людей не только имеющих высшее образование, но и пользующихся его особым доверием. Для него бетоноукладчик являлся главным источником финансового благополучия, поэтому он оберегал подходы к нему ореолом тайны и славы.

— Вы думаете, что они не справятся? Да любой мой шофёр в том укладчике за пять минут разберётся и высший класс продемонстрирует! Там на пульте всего четыре кнопки да два тумблера! Мой шестилетний ребёнок с ним управится!

Своими возмущёнными выкриками, Безродный, сам того не ожидая, попал в самый центр тщательно скрытой мишени. Под руководством Тиллеса уже несколько человек защитили докторские диссертации. В планах на ближайшее время намечалось ещё несколько научных разработок, основанных на эксплуатации «Свингера». А тут какой–то недоумок нагло врывается в их святая святых и начинает смеяться над их творением.

«Это очень опасный человек, — подумал Роберт Семёнович. — Нужно избавиться от него при первом же удобном случае».

— Вы что, не осознаёте того, что людям надо отдохнуть? — мягко запротестовал Роберт Семёнович.

— Отдыхайте! Ради Бога, отдыхайте! — заерепенился Безродный. — Отдыхайте столько, сколько вам захочется! Но бетонирование не должно прерываться ни на минуту! Это там, у себя в институте вы можете чаи по кабинетам гонять, да в курилках анекдоты травить! А здесь пахать, пахать, как лошади пашут надо! Неужели вам до сих пор непонятна самая простая истина, что ваша роль здесь только в том, чтобы обеспечить бесперебойную работу «Свингера»!? Большего от вас ничего не нужно, чёрт вас всех побери! К началу операции загрузились и идут сюда баржи с песком, щебнем и цементом, бетонный завод вкалывает на полную мощность, крутятся тысячи автомашин! То есть, запущен огромный и очень сложный механизм, в котором задействованы заводы, базы, морские и речные порты. Втянуты в этот процесс сотни тысяч людей! Это всё вам, как доктору технических наук, знать нужно в первую очередь! Но самым ненадёжным звеном во всей этой цепи, оказался тот участок, за работу которого вы несёте полную ответственность!

За следующие сутки уложили бетона не на много больше, чем в первый раз. Своё отчаяние Безродный постарался скрыть, успокоенный твёрдыми заверениями Тиллеса, что из Москвы срочно выехала бригада операторов.

Через неделю из института приехали ещё два человека и в сутки стали укладывать по двести кубов бетона. Большую часть времени бетоноукладчик простаивал.

— Ваше отношение к работе не укладывается у меня в голове! — стонал Безродный. — Я не хочу сказать то, что вы все лентяи! Нет! Вы всегда чем–то заняты! То вы диаграммы какие–то чертите, то графики рисуете! Кому они будут нужны эти ваши бумаги? Конечно, здесь вы соберёте обширнейший материал для своих диссертаций! Но где практический толк во всей вашей работе? Где он? Вы уже исписали бумаги больше, чем бетона уложили! Та, крохотная часть бетона, который мы сегодня уложили в «саркофаг», не стоит и сотой доли того здоровья, которое мы на него затратили!

В последующие двое суток бетонный завод не выдал для Минэнерго ни куба бетона. Одной из основных причин в отказе было то, что для бетонирования «саркофага» требовался жесткий бетон. Но так как Среднемаш работал с бетононасосами, а для них был нужен пластичный бетон, то заводу, в процессе его работы, приходилось перестраивать всю технологию для производства жёсткого бетона. На заводе работали две нитки, и одну из них можно было бы полностью задействовать для нужд Минэнерго. Но те мизерные объемы, которые осваивал участок Тиллеса, приносили специалистам завода больше хлопот по перестройке программы, чем для самого производства. Наконец начальник бетонного завода, молодой полковник, принял боевое решение:

— Ни одной «Татры» на территорию завода не пускать!

Машинам Безродного перекрыли путь часовые, вооружённые автоматами. Правда, магазины были пусты, но сам вид боевого оружия делал то, что не под силу было делать простым словесным запретам. Тиллес попытался как–то противостоять этому самоуправству, но полковник оказался крепким орешком.

— Вы нам ещё ни копейки не уплатили за тот бетон, который вы у нас уже забрали! — отрезал он. — Решите вопрос с оплатой, тогда и приходите! Всё! Вы свободны!

Роберт Семёнович даже не подозревал, что за бетон кому–то надо ещё и платить. А кто это будет делать? И из каких средств? Не институт же в конце–то концов должен оплачивать стоимость «саркофага». В Государственной комиссии к этому вопросу тоже оказались не подготовленными.

К вечеру приехала смена автокрановщиков с Хмельницкой АЭС. Безродный оформил все необходимые документы отъезжающей домой вахте и заглянул к Тиллесу.

— Роберт Семёнович! — пригласил он. — Тут парни мне бутылочку отличнейшего самогона настоянного на перчике, привезли! Пойдём ко мне в гости! По стаканчику хряпнем, для профилактики облучения!

Безродный конечно же не изнывал без общества Тиллеса, но пригласить его посчитал своим долгом. Роберт Семёнович под благовидным предлогом отказался.

— Не хотит он с нами выпить, ну и не надо! — согласился Крайчинский. — Нам больше достанется! Наливай!

Разговор затянулся далеко за полночь. Одной из чёрт русского характера, является обсуждение производственных проблем во время пьянки. Безродный с Крайчинским обладали истинно русскими характерами, поэтому разговор их нет необходимости повторять.

В дверь постучали. Безродный торопливо убрал со стола компрометирующие их улики и откинул крючок. На пороге стояли два милиционера.

— Ваши документы! — потребовал один из них.

Пока он изучал пропуск Безродного и паспорт Крайчинского, другой отыскал под кроватью пустую бутылку и два стакана ещё не утратившие запах алкоголя.

— Что пьём? — спросил второй.

— Водку! — торопливо доложил Крайчинский.

— Это для вас будет лучше, что не самогон! За самогон, вы это сами знаете, сейчас вполне можно и срок схлопотать! Сухой закон! — похлопал документами по своей ладони первый. — Пройдёмте с нами!

Их разместили в камере, которая своим видом напоминала клетку для обезьян, только была она гораздо меньших размеров.

— Какой чёрт показал им дорогу в мой подвал? — Пробормотал Безродный. Он чувствовал себя виноватым перед Крайчинским, и спешил подыскать для себя подходящие оправдания. — Туда никто и никогда не заходит!

— А это не твой жид на нас настучал? — высказал свои предположения Крайчинский. Он приехал в Чернобыль с важными бумагами, и этот арест мог полностью сорвать все его планы. Более всего он опасался того, что следом милиция пришлёт на работу донос и тогда Девятое растопчет его, как таракана. Подобная расправа была общепринятой нормой и сопротивляться ей было практически невозможно.

— Тиллес этого не мог сделать, мы ведь с ним вместе коньяк пили!

— И кофе?

— И кофе тоже!

— Растворимый?

— Растворимый!

— Значит, это он и есть стукач! — уверенно поставил диагноз Крайчинский.

Безродный изобразил на своём лице полное недоумение, а Крайчинский между тем продолжал:

— Когда Пётр Первый ввёз в Россию кофе, то заставил силою своей власти пить его своих приближённых! И постепенно кофе стал символом, подчёркивающим близость ко двору государя императора! Кофе это не наш, не русский напиток, дрянь она и есть дрянь! Вот и пьёт твой Тиллес ту гадость, чтобы перед тобой своё причастие к аристократическим кругам продемонстрировать! Тем более, что кофе где–то достать надо, в магазине–то его не купишь, значит, лапу загребущую нужно где–то иметь! И знакомство с этой лапой, опять же, перед тобой демонстрируется!

— Ну, тебя и занесло на повороте! На Петьку–то, Первого, ты зачем это баллоны–то покатил?

— А что нам с тобою тот Петька хорошего сделал? Город построил на наших костях? Так в том городе не мы, а наши с тобой хозяева со своею прислугой проживают! А что ещё?

— Ну, хотя бы за то, что он картошку в Россию завёз, ты бы ему спасибо сказал!

— А ты что, продолжаешь думать, что он картошку в Россию привёз, чтобы накормить тебя и меня? Накормить свой народ? Как бы не так! Из картошки Петька стал гнать спирт и делать водку! А той водкой стал нас спаивать! На вырученные от повального пьянства деньги Пётр Первый построил мощный военно–промышленный комплекс, вооружил армию и погнал нас умирать на поле брани! Умирать за веру, царя и отечество, хотя никто на них и не покушался! Так что алкогольная экономика это изобретение не коммунистов, а именно Петра Первого! За что они его и чтят, как наилучшего своего учителя!

Если нас коммунисты не уничтожат ядерным дерьмом, которое они из атомных подводных лодок в моря исподтишка сливают, если не отравят все реки отходами производства химического оружия, если не заразят вирусами своих бактериологических лабораторий, значит сивухой отравят! Ибо вся коммунистическая система создана не для жизни, а для уничтожения человечества! Поэтому молодец Миша Горбачёв, что антиалкогольную кампанию начал! Только вряд ли у него что получится! На авторитет партии мы уже начихали, на массовые репрессии Горбачёв не годится, а иных воздействий на нас он не знает!

Так ты говоришь, что тебя твой Тиллес коньяком баловал? А коньяк, что это такое? Ты вот попробовал того самогона, что моя благоверная приготовила? Двойная перегонка, тройная очистка, настоян на диких травах! Вот это настоящее качество! А коньяк, хотя и считается напитком для благородных, но по мне, это сивуха из той бочки, куда клопы срать ходят!

— Меня и без того тошнит, а ты мне такие пакости на похмелье мелешь! — сделал слабую попытку к сопротивлению Безродный.

— Небось, он тебе и про машину свою рассказывал?

— Да!

— Это вот нам с тобою машины нужны потому, что мы с тобой, впрочем, как и вся страна, живы тем, что на наших огородах выросло! Отстоишь на работе своих восемь часов, а потом в плуг впрягаешься! Потому, что если не будешь землю на своём огороде пахать, с голодухи подохнешь! У меня огород за восемь километров от дома и весь свой урожай я каждый год на велосипеде вожу! Мне нужна машина для выживания своей семьи! Для выживания! А зачем твоему Тиллесу машина, если он ни разу тяпки в руках не держал? Может у них там, в Москве, с транспортом перебои? Так нет же! И метро почти круглые сутки ходит, и трамваи, и троллейбусы! На любой остановке больше часа стоять не будешь! Так вот на хрена она ему нужна, та то машина? Отвечаю! Опять же для престижа! Вот и тебе он своею машиной пыль в глаза пускает! Поэтому такие люди, как твой Тиллес, способны на любую подлость! И чтобы своему хозяину руку лизнуть, он на тебя и стукнул! Запомни, что змея кусает того, кто к ней ближе находится!

— Толик, тут и без твоих нотаций голова гудит, а ты ещё мне всякую ерунду мелешь! — отрезал Безродный. — У тебя есть какие–либо деньги?

Поскребли по карманам и насобирали, в общей сложности, двадцать семь рублей и сорок три копейки.

— Должно хватить! — подвёл черту Безродный. — Копейки оставь себе!

Следователя больше всего заинтересовала личность Крайчинского. Он долго выяснял, зачем и по какой надобности тот приехал в Чернобыль. С Безродным ему было всё ясно. Его командировочное удостоверение, подписанное заместителем министра лично, не только отметало всяческие подозрения в неблагонадёжности, но и вызывало в сознании лейтенанта почтительность к личности задержанного.

Безродный воспользовался своим шансом и вежливо предложил лейтенанту гонорар за оказанные милицией знаки внимания к их скромным особам. Неизвестно сколь долго могло бы продлиться разбирательство, но попытка вручения взятки сыграла свою решающую роль. Вскоре Крайчинский и Безродный с негодованием были выставлены за дверь. На прощание следователь твёрдо заверил Безродного, что никаких дальнейших последствий это дело иметь не будет. Друзья разделили по паям общую сумму, так и не решив вопрос о том, почему она не была принята.

— Грязь, Толик, здесь долго не держится! Здесь совершенно иной климат и совершенно иные люди!

— Ты что, действительно считаешь, что у мента совесть есть? — не сдавался Крайчинский. — Вот дал бы ты ему двести рублей, вот тогда бы он их взял!

— Побыл бы ты здесь с моё, — отмахнулся от него Безродный, — вот тогда бы ты меня понял!

Поплутав по переулкам, они вышли на главную площадь города, носящую как и во всех иных населённых пунктах, имя Ленина.

После вечерней оперативки, Гриценко отозвал в сторону Безродного, и, в рамках служебного долга прочел ему краткие наставления:

— Я о тебе всегда только хорошее слышал, как это тебя угораздило в милицию попасть?

— Выпили мы не больше чем с тобой в прошлый раз! — оправдался Безродный. — А откуда это тебе известно?

— Тиллес на Государственной комиссии заявил, что его одни пьяницы окружают, потому у него постоянные срывы в работе случаются! Опять, мол, Безродный в вытрезвителе ночевал!

— Вот теперь мне всё ясно! — выдавил из себя Безродный и затаил на Тиллеса глухую обиду.

— Да плюнь ты на всё, Володя! — заметив перемены, произошедшие в душе Безродного, попытался успокоить его Гриценко.

— Я–то тебя больше знаю! И в конце–то концов, я сказал, что это всё неправда!

Вечером, после работы, в тесном кругу дружеской компании, Гриценко поднял тост:

— Холод стоял лютый! Летел воробей, летел, замёрз, да и упал! Идёт корова! Всё, думает воробей, конец мой пришёл, мороз не взял, так корова растопчет! А корова прошла, уронила на воробья тёплую лепёшку и пошла себе дальше! Полежал воробей, — отогрелся, начал наружу выбираться! А оно не тут то было, лепёшка сверху ледяной коркой взялась! Проколупал воробей в ней дырочку, давай на помощь звать! Услышал его вопли кот! Ну, вот и мой избавитель пожаловал, — обрадовался воробей! А кот выцарапал воробья из дерьма, да и съел его! А мораль такова, — не тот враг, который тебя обсерает! И не тот друг, что тебя выручает! А уж если попал в говно, то сиди и не чирикай!

Выпили. Безродный насупился.

— Это ты в мой адрес?

— В твой, в твой! Я почему тот тост вспомнил, — похлопал его по плечу Гриценко, — чтобы ты выводы правильные сделал! Ты сейчас в таком положении, что лучше прикинься молью и сиди себе в тёмном уголочке, будто бы тебя совсем нет! А ещё будет лучше, заберись в рукав суконной шинельки, да и грызи её потихонечку! Время пройдет, и время всё на свои места расставит!

На следующий день вопрос с поставкой бетона наконец–то был решён и началась работа. Нормальной, по меркам Безродного, её назвать было нельзя, но уже большую часть суток укладчик работал на полную мощность. Простоев было очень мало.

— Лотки на твоих бетоновозах все разные! Один выше, другой ниже! Брызги бетона летят мимо ленты! — отчитал Роберт Семёнович Безродного. Тиллес чувствовал по его поведению, что Безродному известно о том, кто его заложил. Угрызений совести он не испытывал. Роберт Семёнович крепко рассчитывал на то, что такой удар окажется смертельным для карьеры Безродного. Подобные операции по удалению неугодных были давно отработаны в его институте. Здесь же, к огорчению Тиллеса, произошёл досадный промах, и он справедливо полагал, что раненый зверь намного опаснее голодного.

— Стой там, возле ленты, и следи за выгрузкой! — приказал он Безродному. Свидетели этого разговора посмотрели на Роберта Семёновича более внимательно, пытаясь определить, в своём ли тот уме. В зоне выгрузки уровень радиации составлял не менее семи рентген. Водители «миксеров» и операторы «Свингера» работали в свинцовых кабинах, приподнятых высоко над землёй. К тому же, время их пребывания в этой зоне было кратковременным. Войти пешком в ту зону и, тем более, стоять там мог либо самоубийца, либо сумасшедший.

— Хорошо! — спокойно согласился Безродный. Он был уверен в надёжности своих машин. — Я там пробуду до конца смены! Если хотя бы одна лопата бетона упадёт мимо ленты, я буду стоять там ежедневно! Но если твои обвинения ложны, то там встанешь ты и докажешь мне обратное!

Роберт Семёнович надеялся на то, что Безродный струсит и тогда он на полном основании избавится от его присутствия. Готовность Безродного исполнить его приказ, Тиллеса обескуражила.

— Четвёртый! Четвёртый! — вызвал Безродного по своей рации оператор «Свингера». Он сидел в толстостенной свинцовой будке и вся площадка просматривалась им сквозь толстое противорадиационное стекло. Увидев Безродного у ленты, он решил, что тот либо тронулся умом, либо его обманывают собственные глаза. — Ты что там делаешь?

— Дави на свои кнопки, Серёжа! — получил он ответ.

Как и обещал, Безродный покинул площадку перед концом смены.

— Ни одна капля бетона не упала мимо ленты! — Безродный безуспешно пытался взглянуть в глаза Тиллеса. — Теперь вы мне ответьте пожалуйста, для чего это вам всё это понадобилось? Если вы не можете работать в таких условиях, тогда покиньте Чернобыль! У вас есть отличные парни, доверьте всё дело им! Неужели вы не можете понять того, что производство не ваше поле деятельности? Занимайтесь там у себя наукой и не мешайте работать другим! — Опять наметился перерыв в работе, именно это Безродного и злило. — Не лезьте не в своё дело! — кричал он.

Прошло ещё не менее недели, пока работа не стала отвечать самым придирчивым стандартам Безродного. Шли уже не то третьи, не то четвёртые сутки непрерывного бетонирования. Безродный уже опять потерял счёт времени. Работая в напряженных режимах, он по началу измерял его интервалами между голодными урчаниями своего желудка, но в последние сутки его пищеварение тоже выбилось из своего графика, и Безродный стал измерять время сменами водительского состава. Спал он урывками, то в кабине мчащегося бетоновоза, то в комнате радиста, расположенной в одном из помещений азотно–кислородной станции. Хроническая усталость уже крепко давала о себе знать. Если в первое время получасовой сон полностью возвращал ему силы, то сейчас он спал почти всегда, когда позволяла ему это сделать обстановка. Просыпался он с тупою болью в затылке и помятым лицом.

— Вы Безродный?

— Да, это я! — Только что поменялась смена и Безродный, загрузив первые машины, садился в кабину одной из них, чтобы провести колонну по всему маршруту. — Что у вас ко мне за дело?

— Я приехал поменять вас! — ответил ему мужчина с приятным интеллигентным лицом.

— Садись в кабину! — предложил ему Безродный. — По дороге поговорим!

Скупую информацию, полученную им из уст нового знакомца, Безродный дополнил своей возбуждённой фантазией и общая картина, которую он себе нарисовал, выглядела весьма и весьма неприлично. А она была таковой: дела в конце концов наладились и престиж Роберта Семёновича несколько возрос. Воодушевлённый своими успехами, он вызвал из института одного из своих родственников, который и предстал перед Безродным. Роберт Семёнович уже слышал звон орденов и медалей, и их блеск он решил поделить между своими друзьями и сослуживцами, с которыми предстоит ещё жить и работать много лет. То, что его протеже не сможет управлять работой колонны, похоже Тиллеса нисколько не волновало. Он считал только свою работу сложной и очень тяжёлой, а всю остальную простой и малозначительной, доступной любому бездарю. Кроме того, что даже при самых низких темпах работ, бетонирование первого яруса «саркофага» должно было окончиться через десять–двенадцать дней. А за это время, кому бы то ни было, будет довольно тяжело поломать уже чётко отлаженный механизм, даже если приложить к этому делу определённые усилия. В последнем, он был абсолютно прав: движение автомобилей было рассчитано по минутам, бетонный завод работал на полную мощность, не останавливаясь ни на секунду. Два раза в сутки делался перерыв для технического обслуживания механизмов. Эти перерывы в работе длились по тридцать минут, и после их окончания вся эта громадная машина одновременно приходила в движение.

— То, что ты сможешь меня здесь заменить, это всё глупости! — пришёл к своим выводам Безродный. — Но помощник мне очень нужен! Будем с тобой по сменам работать! Для начала завезёшь на Копачи тонну дизельного масла и пару колёс для «Татры»! Потом мы посмотрим, что дальше делать!

— А где это всё мне взять! — вежливо поинтересовался интеллигент.

Такая святая наивность Безродного взбесила.

— Ты! Слышишь? — заорал он. — Как тебя там? Лев Моисеич? Я сам не знаю где их взять! Не знаю! Но будь уверен, что всё это к обеду будет на месте! В двенадцать ноль–ноль, и не минутой позже всё это будет на Копачах!

Лев Моисеевич попытался скрыть своё смущение за вежливой улыбкой и потому Безродный слегка отошёл.

— И вообще, кто ты такой? У тебя есть какой–либо опыт работы с людьми? С автотранспортом? Ты ведь, как беременная баба, в машину залазил! У тебя от нашего шофёрского мата уши покраснели! А тебе хочется управлять работягами? Да я тебя на пушечный выстрел к своим машинам не подпущу! И поверь мне, что твоя отставка будет и для тебя, и для моих шоферов, и для общего дела намного лучше, чем твоё присутствие здесь! Так и передай это вашему главному жиду!

В кабине воцарило тягостное молчание и вскоре Лев Моисеевич покинул её.

— Невежливо вы с ним обошлись, Василич! — осторожно заметил Юзвак. — Очень невежливо!

Он покосился на Безродного и так как тот никак не отреагировал на его слова, предложил:

— Хотите анекдот про евреев?

Не дожидаясь согласия, Юзвак начал излагать своё повествование:

— Как–то одному фараону сделалось плохо! Пришёл придворный лекарь, осмотрел его и сказал: «Мой господин, вам необходимо поставить клизму!» — «Кому клизму? Мне? — взревел фараон. — Отрубить наглецу голову!» Лекаря казнили, а фараону сделалось ещё хуже! Позвали другого лекаря, тот осмотрел фараона и сказал: «Мой господин, вам необходимо поставить клизму!» — «Кому клизму? Мне? Отрубить наглецу голову!» Лекарю отрубили голову, но и эта хирургическая операция опять нисколько не помогла и фараону сделалось совсем невмоготу! Тут министры посовещались между собой и решили следующее: «Нас ведь и самих те же медики пользуют! А если наш недоумок их всех порешит, то что нам тогда останется делать? Только вместе с ним в саркофаг ложиться». — Подумали они, подумали и вспомнили, что на окраине города живёт одинокий старый еврей, бедняков лечит! Ему всё равно, мол, в следующую пятницу умирать, — решили министры, — давайте его и подставим. Притащили того старика во дворец, тот осмотрел фараона, и говорит: «Мой господин, при наблюдаемых мною симптомах заболевания вам сможет помочь только очистительная клизма!» — «Кому клизма? Мне?» — опять закричал фараон. — «Что вы, что вы! — испугался лекарь. — Конечно же, мне!» Старику тут же спустили штаны и вставили клизму! А фараону вдруг стало легче!

Так вот! С тех самых пор, когда фараоны чувствуют себя плохо, тогда евреям вставляются клизмы!

Юзвак оторвал свой взгляд от дороги и повернулся к Безродному. На его лице он не прочёл никаких эмоций от услышанного рассказа и потому поспешил дать пояснения.

— Я к чему эту сказку вспомнил, потому, что в последние годы опять на евреев охотничий сезон открыли! Антисемитизм — это очень плохая примета времени! По–видимому, трон под нашим фараоном опять заскрипел, и как бы обломки того трона нам на наши головы не попадали!

— Мне как–то один дед библию подарил! — отозвался, наконец, Безродный. — Открыл её на днях и интереснейшую вещь в ней прочёл! Когда–то на Земле был всемирный потоп, и спаслись от того потопа только Ной и три его сына. Сыновей звали Сим, Хам и Иафет! Как–то Ной принял лишнего на грудь, по пьянке, разделся до гола, да и уснул себе в тенёчке! Заглянул к нему в шалаш Хам, видит отец голый дрыхнет и побежал с доносом к своим братьям! Посмотрите, — кричит Хам, — какой у нашего папы елдак могучий! Когда отец проснулся, братья и стукнули на Хама! У Ноя с похмелья и так башка трещит, а тут ему ещё и такую неприятность сообщили! Ну, он то сгоряча и проклял Хама! Прошли века, от Сима пошли по земле семиты, от Иафета — иафетиды, а от Хама — хамиты! Так что антисемитов, дружище, нет! Это потомки Хама беснуются, когда своих братьев евреев дерьмом поливают! Гордиться своим родством с Хамом стыдно! А Лёву я обидел не потому, что я не люблю евреев, а сгоряча выскочило! У меня очень много знакомых евреев и все они умные и порядочные парни, на которых я всегда могу положиться! А вот хамитов я и сам терпеть не могу!

В жилах Юзвака текла тонкая струйка еврейской крови и её наличие он тщательно скрывал. Отыскав в Безродном неожиданного единомышленника, он осмелел и продолжил тему:

— У меня есть один очень далёкий родственник! Сам он по национальности не то коряк, не то ненец, не то коми! Звать его Ким — коммунистический интернационал молодёжи, сокращённо! Когда–то такими именами у нас людей называли! Коммуняка тот Ким — упёртый, а евреев на каждом слове клянёт! Я ему пытаюсь объяснить, говорю ему, ты знаешь, что такое дизель, гровер, штангель? Ты слышал об Эйнштейне, Линкольне, Чаплине, об Иисусе Христе, в конце–то концов? А ведь это всё имена великих евреев! Я готов буду до конца твоей жизни анекдоты про жидовские морды от тебя слушать, если ты отыщешь среди своих коми, хотя бы одно имя, которое можно было бы поставить в ряд с именами — академика Сахарова, артиста Никулина, художника Шагала, поэта Бродского! Евреи, — говорю я ему, — пришли на территорию Руси ещё тогда, когда по ней полудикие племена с каменными топорами гуляли! Евреи, а не кто–то другой научили русичей читать, писать, носить штаны и сморкаться! Только за это в центре Москвы должен быть установлен памятник Неизвестному Еврею! И только потому, что евреи не дошли до твоей комякской родины, мы сегодня имеем там каменный век!

Хотя евреи сохранили в своих скитаниях и принесли миру огромные духовные ценности, везде они являются чужаками! Горек хлеб на чужбине, — говорю я своему дядюшке Киму, — а ты его ещё и своим ядом поливаешь!

Мой родственник обалдел от такого моего признания! Найди, говорю я ему, среди своих соплеменников хотя бы одно, известное всему миру имя! А он слюной брызгается и ту же заезженную пластинку про евреев для меня крутит! Тогда я и говорю ему, — уж лучше жить в этой стране трижды евреем, чем существовать таким тупорылым чуркой какой ты есть! Он обиделся, конечно, и теперь со мной не знается!

— Да, круто ты со своим родственником обошёлся, круто! — отозвался Безродный.

— Если меня ударяют по левой щеке, то я не подставляю правую, а бью по яйцам! — пояснил Юзвак. — А вот теперь, благодаря вашей политинформации, мне понятна природа его ненависти! Мой дядюшка Ким, оказывается, потомок Хама, и убеждать его в элементарной человеческой логике — совершенно пустое занятие! А всё это потому, что на нём печать отцовского проклятия лежит! И мне моего дядюшку Кима стало сейчас почему–то жалко!

— Перед этой командировкой я почти все ночи напролёт у телевизора просиживал! Смотрел львовскую программу. Ожидал информацию о Чернобыле западных агентств! Показали фильм. «Девятый круг» тот фильм называется. В аду, говорят, только восемь кругов, а девятый, тот страшнее самого страшного. Девятым кругом у фашистов один из концлагерей назывался! Он для евреев предназначался!

Здесь, я автор этого произведения опять буду обязан вмешаться в диалог своих героев. Пусть читатель не сочтёт меня за невежу, ибо я хочу лишь дополнить рассказ некоторыми пояснениями. Как известно моему читателю, советское телевидение транслирует только два телеканала. Первый канал — всесоюзный, второй — республиканский. То есть, для Украины — украинский. Но в последние два года, после окончания вещания республиканского телеканала, начиналась программа львовского телевидения. Как правило, передача начиналась поздней ночью и шла до утра. Мощность антенн была небольшой, и её хватало лишь для покрытия территории Западной Украины. Телепередачи из Львова пользовались большой популярностью у мыслящей части населения. Это было не только потому, что в программах проскальзывало некоторое свободомыслие, но ещё и потому, что канал транслировал мировые новости, не просеянные политической цензурой. То есть, львовская телестудия записывала программы западных телеканалов, а так как Львов стоит почти на западной границе Советского Союза, это было возможно. Потом комментарии дикторов переводились на русский язык, и полученная таким сложным образом информация вновь шла в эфир.

— Показали такой ужас человеческих страданий, о котором я ранее и не подозревал, — повернул своё лицо Безродный к Юзваку. — А фильм о любви! В нём молодой эсэсовец пытался спасти от страшной смерти свою невесту, еврейку. Гибнут оба на последней ступеньке к свободе. Ты знаешь, мне это стыдно говорить, но я не просто плакал, а рыдал! А фильм то наш, советский! Только я до сих пор так и не понял, почему его от нас спрятали. С каких запретных полок его достали?

— А что тут непонятного! — отозвался Юзвак. — И фашисты, и коммунисты под одним цветом своих знамён — красным маршируют! Только на одном знамени крест, а на другом пентаграмма изображены. А для евреев цвет важнее, а что на том знамени нарисовано, для них нет особой разницы! Да и для нас с тобой тоже!

— А после фильма шли новости! — продолжал Безродный. — Показали не то Кению, не то Заир. Там одно местное племя захватило в плен французскую журналистку. Выбрали из группы ту, которая потолще, забрали с собой и съели. Показали тех дикарей. Из одежды у них только ожерелья из чьих–то зубов на шеях висят, да автоматы Калашникова на животах болтаются. Я посмотрел на них и обалдел: так вот оказывается кого мы вооружаем, вот кто они есть наши политические союзники! Вот кого мы себе в друзья выбираем! И мне стало стыдно за нас.

— Нашим правителям надо было бы давно определиться, кто же мы есть! — включился Юзвак. — Либо мы тоже голожопые дикари, либо всё–таки белые люди! А если мы считаем себя белыми людьми, то нам следовало бы в первую очередь научиться штаны шить, да теми штанами весь мир завалить? Потом заново научиться выращивать хлеб, наесться самим до отвала, да нашими калачами тех людоедов накормить? А вместо автоматов, тем черножопым стоило бы буквари подарить! Пусть они «Му–му» да «Капитанскую дочку» читают, тогда у них не останется времени, и исчезнет желание на людей охотится!

А уж коли, мы причисляем себя к белым людям, то и дружить, в первую очередь, мы должны с себе подобными!

Въехали в полосу тумана. Юзвак сбавил скорость.

Покинув неприветливую кабину, Лев Моисеевич передал весь разговор Тиллесу, наполнив его ядом своей обиды. Роберт Семёнович взбесился, и план страшной мести начал гнездиться в его мозгу.

— Вы, Лёва, возвращайтесь на бетонный завод и будьте там! Я утром оформлю на него и на вас все необходимые документы и подпишу их в Министерстве! — с трудом владея собой, пробормотал Роберт Семёнович.

Утром Тиллес отдал распоряжение и остановил всю работу. Хотя Роберт Семёнович и мог позволить себе такую роскошь, как соблюдение личного распорядка дня, но последние сутки его тоже изрядно измотали. К тому же нужно было оформить массу нужных и не совсем нужных бумаг, и что самое главное, подальше с глаз убрать этого подлеца Безродного.

Бетонный завод находился значительно дальше радиуса действия переносных радиостанций, поэтому об остановке «Свингера» Безродный не знал, а его умышленную остановку не мог предвидеть даже в самом страшном своём сне. Скоро должна была поменяться смена водителей и, в её ожидании, он беспечно задремал, сидя на стуле в диспетчерской. Смена произошла без его участия. Водители, как это стало уже нормой, поменялись на ходу. Олэсько заглянул в диспетчерскую и, обнаружив в ней спящего Безродного, будить его не стал. Он поставил свою закорючку в вахтовом журнале и вывел колонну на уже давно известный маршрут. Никого из обслуживающего персонала бетоноукладчика Олэсько не нашёл и самостоятельно принял единственно правильное решение — весь поток груза он направил на бетононасосы Среднемаша. Те возводили стены с наружной стороны машинного зала и внутри транспортного коридора. Дополнительный поток бетонной массы им пришёлся очень кстати.

Безродный открыл глаза, взглянул на часы и с досадой обнаружил, что пересменку он проспал. Он был уверен в том, что никаких сбоев не будет, но он упустил информацию о техническом состоянии каждого автомобиля, которую он получал из уст сменившихся водителей. У него был свой резерв, на случай схода какого–то автомобиля с линии и он умело манипулировал этим резервом. В этот раз он замены не сделал, и намеченные им для технического обслуживания машины ушли в рейс. То, что его планы несколько нарушились, Безродного обеспокоило. Он сел в первый вышедший с грузом автомобиль и поехал проверять работу смены по всему маршруту. То, что «Свингер» стоит, он узнал из уст водителя.

В помещении радиостанции он никого, кроме дежурного радиста, не нашёл. На вопросы Безродного о том, где все остальные и почему произошла остановка, тот не дал никаких вразумительных ответов.

«Может быть, произошла какая поломка», — подумал Безродный. Это объяснение остановки показалось ему наиболее правдоподобным. То, что «Свингер» может выйти из строя из–за перегрузки, такое было маловероятным. Уж очень эта машина была проста и надёжна. «Может, его ударили грузовиком или уронили что с вертолёта. Вон их здесь, сколько летает. Надо посмотреть».

Безродный вызвал по рации бронетранспортёр, который Тиллес использовал в качестве служебной машины для поездки в зону, забрался в него и кивнул водителю:

— Давай к завалу!

То, что он увидел на месте выгрузки автобетоносмесителей, его взбесило. Какой–то негодяй выгрузился на стоящий в бездействии транспортёр. Безродный ткнул носком ботинка в кучу и отметил себе, что она ещё свежа. «Нужно её срочно убрать, пока ещё бетон не схватился», — лихорадочно подумал он. Безродный, на глазок прикинул объем всей массы, и, запрыгнув в кабину, сообщил водителю:

— Это из ваших, из «партизан» кто–то напакостил!

— Почему это из наших? — обиделся тот.

— Потому, что у меня «Татры», они по пять кубометров берут! А здесь не больше трёх с половиной будет! Это норма для «КамАЗа»! Да и бетон у нас более жёсткий! К тому же у меня одни профессионалы работают и они не позволят себе такого, чтобы на стоящий транспортёр выгрузиться! Это дело рук пациентов психиатрической лечебницы! По–видимому, именно оттуда военкоматы этот набор произвели!

То, что невдалеке от работающего «Свингера» проходил маршрут автомобилей Среднемаша беспокоило Безродного давно. Но эти волнения касались лишь того, что дорожная полоса была узка для несущихся навстречу друг к другу тяжёлых машин. К тому же за баранками автомобилей Среднемаша сидели «партизаны» и их профессиональный опыт вызывал вполне обоснованные сомнения. То, что какой–то болван выгрузит свой бетон на стоящую ленту транспортёра, это никогда и никому не приходило в голову. Более того, если кто–нибудь посмел высказать такие опасения, то его сочли бы за безнадёжного идиота.

Безродный спустился в бомбоубежище и объяснил ситуацию дежурному офицеру.

— Мне нужен взвод солдат с лопатами! Радиация позволяет там работать по пятнадцать минут! Три отделения, меняя друг друга, должны справиться со всей работой! Четвёртое отделение в резерв!

План строительной площадки, помеченный мало кому понятными знаками, лежал на столе дежурного. Тот отдал соответствующие распоряжения и очертил на карте жирный красный кружок. На другой карте, висящей на стене, большим кругом была очерчена так называемая «тридцатикилометровая зона». Ближе к эпицентру взрыва — «трёхкилометровая». Ещё ближе — «километровая». Вся карта была разукрашена обширными разноцветными пятнами, отражающими фоновые нагрузки на данной территории. Даже самые тёмные пятна далеко выползали за границы тридцатикилометровой зоны, которая в отчётных документах значилась как «третья зона радиационного поражения организма».

— А почему зона была установлена в тридцать километров, — поинтересовался у офицера Безродный, — а, допустим, не сорок или пятнадцать? Она ведь никак не отражает истинной картины заражения местности!

— Прочертили по карте циркулем, получилось тридцать! — охотно пояснил дежурный. — Если бы под рукой другой циркуль оказался, значит, было бы пятнадцать или сорок!

Через несколько минут командир взвода доложил о готовности к выполнению боевого задания. Дежурный полковник лично провёл смотр и поставил боевую задачу. Он поднял руку к козырьку фуражки и неожиданно рявкнул, заставив Безродного вздрогнуть:

— Здравствуйте, товарищи солдаты!

Нестройный хор что–то промямлил ему в ответ.

Такое приветствие полковнику не понравилось. Он выкатил глаза и вновь гаркнул то же самое. Во второй раз у «партизан» получилось несколько лучше. Заложив руки за спину, полковник прошелся перед строем.

— Это что за вид? — прогремел его бас на левом фланге. — Небриты! Морды от сна опухли! Ремни на яйцах висят! И это называется солдаты? Вот ты мне ответь, кто ты есть? — прицелился он взглядом в какого–то очкарика.

— Я? — переспросил тот, поправляя очки.

— Два шага вперёд, когда отвечаешь командиру!

Очкарик неуклюже выступил вперёд, и, подняв с достоинством голову, внятно произнёс:

— Я хирург! И да будет вам известно, что я кандидат медицинских наук!

— Ты хирург? — удивился полковник. — А почему у тебя ногти грязные? Встать в строй!

— И ты тоже хирург? — пригвоздил он взглядом понуро стоящего солдатика.

— Нет! — ответил тот. — Я профессор математики!

— Я так и подумал! — согласился полковник. — Такие тупые рожи могут только у профессоров быть!

Когда политическая подготовка личного состава окончилась, и боевой дух солдат, по мнению полковника, достиг необходимого для выполнения боевой задачи уровня, он, наконец, отдал приказ:

— Поступаете в распоряжение майора Безродного!

Почему полковник наделил его таким чином, Безродный не знал, но, выполняя отведённую ему роль, чётко скомандовал:

— Нале–во! За мной! Шагом! Марш!

Роберт Семёнович предстал перед лицом Корсуна в самый неподходящий для визита момент. Юрий Николаевич метал громы и молнии. Он только что узнал об остановке «Свингера». И от кого узнал? От самого председателя Государственной комиссии. Тот воспринял этот факт как умышленное вредительство и пообещал всех пересадить, начиная с самого Корсуна. К середине августа нужно было докладывать в «Международное Агентство Атомной Энергетики» о локализации источника радиоактивного заражения Европы. Все разумные сроки уже давно ушли. Корсун уже давно понял, что Тиллес не тот человек, который требуется для выполнения такой сложной технической задачи. Но искать себе другого человека, а вместе с ним и иную технологию бетонирования, означало одно — вновь переносить сроки окончания работ. Даже если тот новый человек, окажется талантливым организатором, то на подготовку к работам уйдёт масса времени, а счёт его уже шёл на часы. В последние дни дело на бетонировании «саркофага» пошло на лад и появилась слабая надежда, что срок, установленный МАГАТЭ, будет сдвинут не далее, чем на месяц. А тут эта необоснованная остановка.

Нужно отдать должное выдержки Юрия Николаевича, он выслушал Тиллеса молча, но чтобы сдержать клокотавшую в его груди ярость, отвернулся к окну.

По окончании речи Тиллеса, Юрий Николаевич сгрёб рукой листы с тщательно отредактированным текстом, скомкал их в нечто напоминающее снежный ком и швырнул его Роберту Семёновичу в лицо.

— Вон отсюда! — взревел Корсун. — Чтобы через пятнадцать минут ты доложил мне, что бетонирование идёт полным ходом! Посажу, сволочь!

В такой ярости Юрия Николаевича ещё никто не видел. Более того, никто не подозревал в нём такого демона. Роберт Семёнович вылетел из кабинета. До него с опозданием доходил весь ужас случившегося. Он почувствовал, что земля разверзлась под ним, а на его голову летят обломки выстроенным его воображением дворца.

На строительной площадке он появился тогда, когда добрая половина бетона была уже убрана. Безродный стоял у ленты и отдавал короткие приказания. Роберт Семёнович попытался взять инициативу в свои руки, но Безродный остановил его.

— На площадке у азотно–кислородной станции стоит и ждёт моей команды пожарная машина! Через двадцать минут подгоняйте её сюда! Струёй воды мы собьём остатки бетона и всё будет нормально!

Через час бетонирование возобновилось. Безродный принял душ, сменил спецовку, плотно пообедал в столовой для обслуживающего персонала станции. Убедившись, что всё идёт нормально, он завалился спать в соседней с радиостанцией комнате.

Его разбудил Роберт Семёнович.

— Что там опять случилось? — поинтересовался Безродный.

— Пока всё идёт нормально! — успокоил его Тиллес.

— Тогда какого чёрта вы меня будите? Я ведь просил разбудить меня через два часа!

— Ты вот что! Уезжай отсюда немедленно! Чем быстрее ты это сделаешь, тем для тебя будет лучше! — процедил Роберт Семёнович сквозь зубы.

Безродный сел на постели, молча посмотрел в лицо Тиллесу, покачал головой и, ставя ударения на каждом слове, произнёс:

— Это моё место! А ты здесь, как чирей на заднице! Пошел вон отсюда!

Роберт Семёнович повернул в дверях своё почерневшее лицо и прошипел:

— Смотри! Я предупредил тебя!

В том, что Тиллес предпримет против него какую–то гадость, Безродный уже почти не сомневался, но терзать себя излишними предположениями он не стал. Поудобнее устроившись под одеялом, Безродный вновь провалился в свои страшные сны.

Шли не то вторые, не то третьи сутки после возникшего инцидента и, увлечённый работой, Безродный уже успел о нём позабыть. Утром к нему подошёл неприметный гражданин и предъявил удостоверение сотрудника комитета госбезопасности.

— Пройдёмте со мной! — предложил тот гражданин.

— У меня нет времени с вами разговаривать! — отмахнулся от него Безродный. Он, наивная душа, подумал, что произошло какое–то пустяковое недоразумение, которое вполне может разрешиться и без его участия. Предложение пройтись последовало в более решительной форме и Владимир Васильевич понял, что так просто от него не отстанут. Он отдал кое–какие распоряжения и устроился на заднем сидении легкового автомобиля. С обеих сторон к нему подсели ещё двое, и он почувствовал себя несколько стеснённым между их мускулистыми плечами.

— Подполковник Макаренко! — представился ему сидевший за письменным столом гражданин.

— Пусть будет Макаренко! — согласился Безродный. — Хотя по мне хоть Берия! — нагло добавил он. — Чем я заслужил такую честь?

— Вы расскажете нам всё, что вы знаете об аварии на бетоноукладчике!

— Какая ещё авария? — искренне удивился Безродный.

— Вы поясните нам о том, кто и как его бетоном завалил! — Уточнил Макаренко.

— А! Это? — догадался Безродный. — Так! Пустяк! — беспечно махнул он рукой. Развалясь на стуле, он успел извлечь из пачки, лежащей на столе Макаренко сигарету, и пуская в сторону приоткрытого окна струйки дыма, наслаждался ароматом дорогого табака. — Рядовое происшествие! Такие на любой стройке довольно часто встречаются! И ни разу, заметьте это, ни разу, оно не повлекло за собой каких–либо серьёзных последствий!

— А мы думаем не так!

— А зачем вам об этом думать? Это дело не ваше! Это я об этом думать должен!

— Представьте себе такой вариант, — мягко пояснил подполковник, — что кто–то, кого мы пока не знаем, вылил бетон на очень важный механизм! Этот механизм, и только он, в состоянии обеспечить выполнение работ по строительству «саркофага»! А теперь задаётся простой вопрос, — кому на руку приостановка всех работ по ликвидации последствий ядерной аварии?

Веер мыслей завертелся в голове у Безродного. «Это Тиллес, скотина, сюда накапал!» — догадался он. — «Только зачем ему всё это надо? Если я не разрешу этой задачи, то мне долго придётся трепыхаться на этом крючке! Нужно просчитать все его ходы!.. То, что он попал головой в мусорный бак, это мне ясно!.. Значит, ему срочно надо свою вину на кого–то другого свалить!.. У таких людей, как Тиллес, это в порядке вещей!.. Ему было бы очень просто действовать, если бы я уехал отсюда!.. Он бы слил мне вслед всю свою бочку с помоями и я бы не смог тогда защищаться!.. Моё отсутствие было бы для него большим подарком!.. Я ему своим отказом уехать из зоны все карты попутал!.. Но это же будет смешно, если кто–то клюнет на его фальшивку!.. Корсун ему тоже уже ни на грош не верит!.. Грязный ты и вонючий хорёк, товарищ Тиллес, если в такие непорядочные игры играешь!..»

— Вы, что? Шпиона хотите изловить? — поинтересовался у Макаренко Безродный. — Желаю вам удачи! Но, к своему глубочайшему сожалению, я ничем не могу быть вам полезен! И поверьте, все, что вы мне только что нарисовали, очень интересная картина! Но я должен вас огорчить в том, что она не имеет ничего общего с действительностью!

— Вот вам бумага! — подал чистые листы Макаренко. — Распишите мне весь тот день по минутам! Напишите всё, что вы помните! Иногда какие–нибудь мелочи играют очень важную роль! Вы, надеюсь, меня поняли? Поэтому, очень прошу вас, будьте предельно внимательны!

— Да я уже почти ничего и не помню! — запротестовал Безродный.

— Пишите то, что помните! — В голосе подполковника прозвучали стальные нотки.

Безродный вышел в коридор, устроился там за длинным столом и тоскливо уставился в потолок. После полуторачасовых раздумий на стол полковника легли два мелко исписанных листа. В своём объяснении он скрыл то, что пересменку он проспал, а именно это он и ставил себе в вину.

Макаренко прочитал бумаги, аккуратно подшил их в папку, на которой было отпечатано — «Дело №», и спрятал ту папку в стол.

— Мы вас пригласим ещё к себе! — кивнул Макаренко на прощанье.

На выходе Безродный столкнулся со Львом Моисеевичем, которого сопровождали уже знакомые молодцы.

На следующий день Безродного усадили за стол подальше от операторов «Свингера», старательно пишущих свои бумаги.

— Вы мне написали вчера то, что происшествие случилось двадцать пятого? Так? — поинтересовался Макаренко.

— Раз написал, значит так! — согласился Безродный.

— А может это было двадцать четвёртого?

Безродный попытался пересчитать дни. Все они перемешались в пляске суровых будней. С трудом, воскрешая их в памяти, он своей правой рукой загибал пальцы на левой и старательно шевелил губами.

— Кажется двадцать четвёртого! — наконец выдавил он из себя.

— Так двадцать четвёртого или двадцать пятого?

— Двадцать четвёртого! — уже более уверенно пробормотал Безродный.

— Вот вам лист бумаги и пишите, что дело было двадцать четвёртого!

— Давайте я в том листе исправлю!

— Нет, нет! — запротестовал подполковник. — Пишите на новом!

Когда его просьба была исполнена, полковник аккуратно подшил новый лист в папку.

— Завтра к девяти часам приведите водителей той смены! — приказал Макаренко.

— Хорошо! — пролепетал Безродный.

В помещении радиостанции операторы свободной смены обсуждали с радистом последние новости. Безродный уловил фразу:

— Весь взвод солдат подхватил огромные дозы облучения!

При его появлении разговор мгновенно прекратился. Безродный молча поменял аккумуляторы в своей рации и вышел в коридор, ощущая на своей спине взгляды, наполненные ненавистью.

То, что солдаты, которыми совсем недавно командовал Безродный, получили большие дозы радиации могло быть и правдой. За рядовыми вёлся относительно объективный контроль. Но свои тайны Министерство обороны оберегало очень тщательно, и было маловероятным, чтобы подобные секреты смогли бы просочиться за пределы его бронированных сейфов.

В тот день Безродный уже сидел на самом краешке стула и не рискнул стрельнуть у полковника его сигарету. Макаренко был занят с корреспондентом центрального телевидения, который в тот день снимал репортаж на территории станции. Хотя он и работал под присмотром двух опытных сотрудников но, как видно случайно, объектив его камеры скользнул немного в сторону от объекта, который ему было разрешено снимать.

— Ничего в том страшного нет! — разрешил конфликт Макаренко. — Проявим плёнку, всё лишнее вырежем, а всё что можно пустите в эфир! Камеру и кассеты опечатать и сдать на хранение!

Когда с прессой было покончено, Макаренко повернулся лицом к Безродному.

— Вы написали мне, что погрузка шла с первой нитки завода? — задал он вопрос. — Так?

— Да! Мы всегда с первой грузимся!

— А может всё–таки со второй?

«А почему это вдруг со второй? — подумал Безродный. — Надо вспомнить!.. Так!.. Я тогда на заводе был!.. Точно!.. Первую нитку тогда остановили, что–то у них там тогда произошло!.. Когда я переходил из одной диспетчерской в другую, ещё зацепился за какую–то скобу и упал!.. Это ведь я тогда локоть ушиб! .. Тогда!»

— Да! В тот день мы загружались со второй нитки! — твёрдо ответил Безродный. Он почувствовал себя в роли ребёнка уличённого во лжи.

— Вот вам бумага! Пишите! — произнес с постной мордой Макаренко.

Бетонирование шло полным ходом, и только работа могла отвлечь Безродного от тяжёлых мыслей. Он чувствовал всем своим телом, что вокруг него зреет заговор, целью которого является его падение. Но не только в нём зрели нездоровые мысли. Каждый, кого одаривало своим вниманием КГБ, выходил из его здания с твёрдой уверенностью, что именно его подозревают в совершении каких–то страшных преступлений. Так как каждый участник операции «Саркофаг» побывал в красном здании не единожды, то во всём коллективе назрел тяжёлый моральный климат. Каждый стал подозревать каждого в тайных преступных помыслах. Редкие улыбки и откровенные разговоры прекратились, каждый своим поведением старался подчеркнуть свою личную преданность великому делу родной коммунистической партии.

— Вы тут написали, что первая нитка завода стала на ремонт вечером? Это так? — поднял на Безродного тяжёлый взгляд Макаренко. Безродный на его лице прочёл свой смертный приговор.

— Да! Вечером! — подтвердил Безродный.

— У нас есть документ, в котором говориться, что остановка произошла в четыре часа утра! Как вас понимать?

— Может быть и утром! Какое это имеет значение?

— Пишите! — с оттенком равнодушия предложил подполковник.

Безродный взял чистые листы и вышел в коридор.

«Откуда я взял, что завод остановился вечером? — подумал он. — Это ведь было утром! Мне диспетчер из столовой чай приносил! Вечером у них столовая не работает! Были сумерки, и это я помню, поэтому я, дурак, и написал, что был вечер!» Безродный похолодел. Он почти физически ощутил на своей шее крепкие объятия петли, которую медленно и уверенно затягивала сильная и равнодушная рука. — Они меня на этих мелочах так в угол втиснут, что я уже не смогу сопротивляться!.. И поломают! Если я буду плыть по их течению, то они меня, как котёнка в ведре утопят!.. Им только того и надо, чтобы я по течению плыл и не барахтался!.. Они на мне ордена хотят заработать! — ужаснулся своей догадке Безродный. — Врага народа изловили!.. Тиллес, сволочь хочет из этой грязной истории героем выйти!.. Им нужно мою кровь пустить, тогда они все сыты и довольны собой, останутся!.. Нужно посчитать свои козыри!.. У меня их нет!.. Все у них, моя карта бита!.. Они уже вкушают радость своей победы!.. Нужно сделать такой ход, которого они не ждут!»

И тут он вспомнил, что когда–то, очень давно, в его невод попала крупная щука. Вместо того, чтобы биться об стенки, она вдруг выскочила на пологий песчаный берег и в несколько прыжков вновь вернулась в воду, но уже позади полотна невода.

«Нужно довести весь этот спектакль до абсурда, — вдруг осенило Безродного. — Нужно дать им в руки зеркало и пусть они посмеются сами над собой!»

Неожиданно пришедшее решение успокоило его. Безродный придвинул к себе бумагу и старательно вывел:

«Начальнику Чернобыльского комитета государственной безопасности… — здесь он споткнулся слегка, и не менее старательно продолжил, — от гражданина Советского Союза Безродного Владимира Васильевича». — Смахнув со лба пот, он застрочил дальше: «9 мая 1986 года, по зову своего сердца и совести я прибыл добровольцем на ликвидацию последствий чернобыльской катастрофы. С 10 по 27 июня я руководил участком работ по бетонированию «плиты». Я окончил эту работу на два дня раньше намеченного Государственной Комиссией срока. Технические качества «плиты» превзошли даже самые лучшие прогнозы учёных. И я вправе гордиться этим своим делом. Впоследствии, как уже опытный специалист, я принял участие в бетонировании «саркофага». До сегодняшнего дня, я возглавляю транспортный узел в объеме работ Министерства энергетики. В один из дней произошло событие, о подробностях которого вы прекрасно осведомлены.

Со всей ответственностью, я намерен заявить, что это рядовое событие не имело и не могло иметь каких–либо серьёзных последствий. Мне очень прискорбно наблюдать, как такая солидна… — тут Безродный запнулся, подумал немного, поморщился и дописал, — очень уважаемая мною организация как КГБ, занимается такими незначительными пустяками.

Я категорически отказываюсь в комедии, разыгранной вами, играть какую–либо роль и поэтому, начиная с этой минуты, я прекращаю давать всякие показания по этому делу.

Объёмы бетонирования ещё очень велики и мне ещё очень многое предстоит сделать. Поэтому, я убедительно призываю вас к уважению моего рабочего времени, которого мне сейчас очень не хватает».

Безродный размашисто расписался и с удовольствием подумал: «Раз! И в морду! Пусть они попробуют эту бумагу в дело подшить! Это им себе дороже обойдётся! А если они меня вызовут опять, я им снова напишу, что все они являются бездельниками и проходимцами! И на этом я до самого конца стоять буду!»

— Больше мне добавить нечего! — подал исписанные листы Безродный. Пока их Макаренко читал, Безродный решительно пододвинул к себе пепельницу и нагло задымил чужой сигаретой. Покинул он неприветливое здание в повышенном настроении. Интуиция подсказывала ему, что сегодня он принял единственно правильное решение и сознание собственной победы его окрыляло.

— Куда мне бетон девать? — встретил Безродного растерянный Олэсько.

— А в чем дело?

— Не принимают его! Жидкий, говорят!

— Второй, второй! Я четвёртый! — прогремел Безродный в микрофон. Голос его окреп, и в нём появились железные нотки уверенности. — Ты почему бетон не берёшь?

— Четвёртый, четвёртый! Я второй! Бетон слишком жидкий! Брызги мимо ленты летят!

— Ты что? Издеваешься надо мной, что ли? Он не может быть не густым не жидким! Все машины с одного бункера грузятся! Почему только в этой машине бетон жидким оказался? Я тебя, сволочь, выкину из твоей будки мордой в грязь, если будешь мне ещё хвостом крутить! Ты слышишь меня? Серёга?!

Рация молчала. Безродный попытался ещё несколько раз вызвать оператора на связь, но ответом ему была потрескивающая тишина в эфире.

За последние дни, видя подавленное состояние Безродного, да и всего коллектива, Сергей использовал свой природный дар лидера и как–то незаметно оказался во главе всех дел. Все его указания не подлежали обсуждению и выполнялись мгновенно. Не успел он и в малой степени насладиться своим могуществом, как на арене вновь появился этот недобитый Безродный и единственным щелчком сбросил его, как муху с обеденного стола. Не отвечая на вызов Безродного, Сергей затаился в своей обиде.

— Чёрт с ним! — прорычал Безродный. Он сел за баранку автомобиля Олэсько и потянулся к развалинам. Уже почти неделю, площадку у опалубки «саркофага» покрывали толстым слоем бетона. Бетоновозы выгружались метрах в ста от завала, и бульдозер, с покрытой толстым свинцом кабиной, подталкивал тот бетон ближе и размазывал его по площадке. На углу действовал мощный прострел радиоактивного излучения. Бульдозер в зону этого прострела не заходил и пятно незабетонированного участка, торчало, как бельмо на зрачке. Сдавая задом, Безродный подогнал машину к этому пятну, и перевёл ключ управления бетоносмесительным агрегатом в положение «разгрузка». В мозгу острой болью запела до предела натянутая струна.

— Ты слышишь меня, Серёга? — прокричал он в микрофон. — Каждую забракованную тобой машину с бетоном я буду лично выгружать в этом месте!

Из–за толстого противорадиационного стекла Сергей видел маневры автомобиля, которым управлял Безродный. Эти маневры повергли его в ужас.

— Ты знаешь, несчастный, какая там радиация? — наконец испуганным голосом выдавил он из себя.

— Знаю, знаю! — беспечно ответил Безродный. — Но и ты знай, что каждая лопата бетона должна быть в стене! И только в стене!

— Мне жаль тех солдатиков, которым опять придётся очищать «Свингер»! Они опять хапнут ничем неоправданные дозы радиации!

— Что–о–о? — взревел Безродный. — А тебе не жалко здоровья тех детей, которых губит этот дьявол? Запомни это, пацан, что мы здесь все солдаты! И если будет надо, я сам лягу в эту проклятую стенку, и я заткну эту смердящую пасть! Жизнь — это только путь к смерти и пройти этот путь нужно достойно!

По своим персональным радиостанциям участники операции прослушали этот диалог и с облегчением отметили себе, что тигр, наконец, проснулся, период безвластия закончился, и всё опять входит в своё привычное русло.

На следующее утро Безродного позвали к телефону.

— Да! Безродный!

— Здравствуйте, Владимир Васильевич! Это Макаренко!

— Я помню, помню! К девяти буду!

— Я хотел вам сказать, что того водителя, который засыпал ленту, мы нашли! — Причём слово «водителя», Макаренко подчеркнул ироническим тоном. — Так, что приезжать к нам больше не надо!

— В таком случае прощайте! Я очень надеюсь на то, что мы с вами больше не увидимся!

— Может, и пригласим когда–нибудь, — уклонился Макаренко, — но уже не в качестве подозреваемого! Как ты там сказал, что ты сам в стенку ляжешь? — засмеялся он.

«Фу, ты чёрт! — пробормотал Безродный. — Как я раньше не допёр, что они все наши разговоры, подслушивают! — подумал он. — Я специально для них, давно бы по рации их партийную песню — Интернационал, исполнил бы!»

— А что? — сказал он трубке, — выдолбают археологи когда–нибудь мои останки из «саркофага», а в них, под действием радиации, какой–нибудь новый элемент образовался! Занесут тот элемент в таблицу Менделеева и назовут его, допустим, безродий! А что? Очень даже красивое имя у того элемента будет! А тот новый элемент подарит, наконец, человечеству счастье! А? Как ты думаешь?

— Я думаю, что фантазёр ты, всё–таки, Володя! — засмеялся Макаренко. — А ты помни, что я в тебя с самого начала верил! Детдомовцы, они никогда не подводят! Всяческих тебе успехов, дружище!

Безродный положил трубку и почувствовал себя, как после хорошей сибирской баньки «по–чёрному».

На следующий день Роберт Семёнович сдавал свои дела. Корсун подписал акт о передачи неоконченных работ в ведение Среднемаша, и передал тот акт седоусому генералу. Безродный на заседание штаба опоздал, и потому бочком протиснулся в кабинет, стараясь быть незамеченным.

— Вот наш начальник транспортного узла! — представил его публике Корсун.

— Безродный Владимир Васильевич! — отчеканил Безродный. Он лёгким поклоном одарил окружающих и внимательным взглядом прошёлся по лицам. Многих из них он видел впервые. Макаренко подмигнул ему со своего угла.

— Легендарная личность! — поднял на него свой взгляд генерал–лейтенант. — А какое у вас воинское звание?

— Ефрейтор! — с достоинством ответил Безродный, заставив всех присутствующих улыбнуться.

— А тут вас представили, чуть ли не генералом! — засмеялся кто–то.

— Ничего! — махнул рукой седоусый, — вольнонаёмные у нас тоже служат, а должность у него будет почти генеральская!

При выходе из кабинета, в толкучке, Безродный столкнулся с Тиллесом. Роберт Семёнович выглядел растерянным и постаревшим. Официальной причиной его удаления от дел стали справка и закрытый приказ по министерству о получении им доз облучения свыше предельно допустимых норм. Тиллес поискал глазами лицо Безродного, ожидая сочувствия, но тот отвернулся.

Дни шли своим чередом. Весь узел бетонирования работал без сбоев и Безродному стало скучно. Он вовремя вставал, вовремя ел, и вовремя ложился спать. Разнообразие в его жизнь вносили заседания штаба высших воинских чинов. Он был там единственным гражданским лицом и чувствовал себя, среди них, белой вороной. По этой причине новый начальник проявлял к Безродному снисходительность и так как сбоев в работе не наблюдал, то никогда не делал ему никаких замечаний.

— Что–то твои друзья, — Гриценко постучал костяшками пальцев по крышке стола, тем давая понять, что это за «друзья», — опять тобой интересуются! Чем ты им не угодил?

— Наверное, они хотят взять меня к себе на полставки! — нарочито громко произнёс Безродный. Гриценко испуганно оглянулся вокруг, взял его за руку и отвёл в сторону.

— Ты что так громко орёшь! — испуганно зашептал Гриценко, — ты что, не знаешь разве, что Петренко на них работает?

— Я об этом давно догадался, поэтому в него и целился! — успокоил его Безродный. — Это я, таким образом, противоядие принимаю! Им болтуны не нужны! Пусть в их глазах я болтуном буду! А то они зажмут меня где–нибудь в тёмном углу, стащат с меня штаны, поставят раком и сделают из меня Петренко!

— Ну, ладно, — поспешил перевести разговор в другое русло Гриценко, — я тебе вот что хотел сказать, поехали сегодня ночевать на Зелёный Мыс! Там твоя постель давно по тебе соскучилась! Я там и по глотку припас! Как ты на это смотришь?

— Идёт! — Согласился Безродный. — Если бы ты ещё и женщину какую–нибудь туда привёл, было бы совсем хорошо!

— А что? Скоро, говорят, артисты опять туда приедут!

— Странно мне всё это! У кого–то ещё время на концерты находиться! Нет, мой друг, концерты потом, в той, другой жизни смотреть их будем!

До станции Безродный добрался попутной машиной. Он поменял батареи в рации, проверил связь по всем постам и решил своими глазами взглянуть на то, что делается на бетонном заводе.

Безродный вышел во двор. В его голове с новой силой запела туго натянутая струна. Звук её стал нарастать и достиг самой высокой точки. «Наверное, опять произошёл мощный радиационный выброс» — подумал он. Он прижал ладони к вискам не в силах сдерживать боль, сверлящую мозг, и тут струна лопнула. Безродного покачнуло, горизонт покосился, поплыл куда–то в сторону и начал стремительно удаляться. Безродный лёг на спину и далеко в стороны раскинул руки. Небо брызнуло на него светом, потом оно покрылось серыми точками мелькающей мошкары, стало темнеть и падать ему на грудь. Он попытался приподняться, чтобы убежать от падающего на него неба, перевернулся на живот и провалился во мрак. Этот мрак был бесконечен. Он окружал его отовсюду. Безродный не ощущал своего тела, он сам стал частицей этого мрака. Его сущность вдруг стала огромной, и он стал ощущать себя сгустком счастья. Мрак отступил. Его Я понеслось в пространстве, и все тайны мира стали доступны его пониманию. Его Я существовало одновременно на самых дальних задворках Вселенной и билось горячей мыслью в крохотной точке пространства. «Так вот что оно такое — свобода!» — пело его Я. — «Как же она прекрасна!»

Из бездны пространства стали появляться яркие разноцветные точки. Сущность Я стала уменьшаться. Точки стремительно приближались отовсюду, они увеличивались до неимоверных размеров и бесшумно лопались. Я вновь оказалось скованным в некое подобие тела. Пространство свернулось и расстелилось белой скатертью, края которой уходили в бесконечность. НЕЧТО, напоминающее тело Безродного, легло на развёрнутую скатерть, и мысль обрела более ограниченные формы. Над телом склонились полупрозрачные лица, излучающие золотистый свет. Положение, в котором оказалось Я Безродного, его нисколько не огорчило. Оно попыталось вновь обрести только что утраченную свободу, но тело ему больше не повиновалось. Жёлтые лица внимательно на него смотрели.

— Товарищи, вы не подскажете мне, что там у нас творится с бетоном? — спросило Я Безродного эти лица. Те стали стремительно удаляться, растаяли лёгкой дымкой, и мир взорвался ослепительным светом.

Безродный перевернулся на бок, сел, запрокинул лицо, и прочитал стальную надпись над своей головой: «ЧЕРНОБЫЛЬСКАЯ АЭС ИМЕНИ В. И.ЛЕНИНА — РАБОТАЕТ НА КОММУНИЗМ!».

Он пошевелил руками. Его тело было налито свинцовой тяжестью. Он подождал, пока силы стали возвращаться к нему, и с трудом встал на ноги. Небо вновь понеслось по кругу, оно потемнело и вновь обрушилось на него всею своей тяжестью.