Мертвые собаки

5

Последние дни Безродный не находил себе места. То он срывался на крик, то не слышал того, что ему говорили. В смятении он искал ответы на мучившие его вопросы, но так и не находил их. В общем–то, неплохая жизнь, к которой он вполне приспособился и которую он ценил и любил, вдруг повернулась к нему другой, неведомой ему стороной, и эта сторона никак не соответствовала привычным ему эталонам. Она путала и страшила его. Порыв шторма, пронёсшийся в его душе, изломал руль и вёсла, сорвал парус, но плыть по воле волн было совсем не в его правилах.

Четвёртого мая, на оперативке, он положил на стол Камушева свёрнутый лист бумаги. Пока главный инженер отчитывался за ремонт, Камушев развернул записку, надел очки и прочёл: «Прошу принять к сведению мой сегодняшний отъезд на Чернобыльскую АЭС для ликвидации последствий аварии. 4 мая 1986 года». И подпись. Камушев перечитал записку снова, потом ещё раз, поднял голову на Безродного, который с опущенным взором, казалось, изучал рисунок на ковровой дорожке.

— Все свободны! А вас, Владимир Васильевич, прошу остаться!

Камушев прошёлся по кабинету, против своего обыкновения, не проявляя признаков суеты, подсел поближе к Безродному.

— Может у тебя в семье не всё в порядке? — начал он осторожно.

Безродный поднял голову. Камушева поразили его глаза. Глаза, обращённые внутрь самого себя, глаза, всматривающиеся в закоулки собственной души.

— Нет! В семье как раз всё прекрасно!

— Может ты устал от всех передряг? Хочешь, я для тебя путёвку в Ялту организую? Можно в Пицунду! А? Туда сейчас такие девочки съезжаются! А ты в Чернобыль задумал! Вот вернешься оттуда лысым импотентом, если вообще вернешься, и окончится на тебе твой род, не начавшись! Если тебе себя не жалко, то хотя бы бабу поберёг!

— Баба при теле, найдутся для неё утешители!

— Если ты на меня рассчитываешь, то мой «утешитель» только на то и годен, чтобы ссать с ним ходить! — Камушев бросил эту фразу в расчёте на то, что в Безродном проснётся ревность, и она сможет освободить его из плена его безумной идеи. Но Безродный, казалось, его не слышал.

— Не надо меня сегодня путать, товарищ начальник, не надо! — как в бреду продолжал он. — А то всех нас в вечном страхе держат! То нас путают другими государствами, то милиционером, то начальником! Чекисты пролили реки нашей русской кровушки, чтобы всех нас смертью запутать! Мы стали бояться друг друга! Всю жизнь меня пугали, сколько я себя помню, всю мою жизнь меня пугали! Из нас упорно и ежечасно воспитывали трусов и стукачей, потому, что трусами управлять легче! Вот и произвели на свет целые поколения покорных любому насилию бессловесных тварей! Но сегодня трусость не в цене, сегодня нужно отыскать те крохотные крупицы смелости, которым несмотря ни на что, удалось сохраниться! Сегодня востребованы те, кто найдет в себе силы и смелость, чтобы вбить в смердящую пасть дьявола надёжный кляп, даже если этот кляп будет связан из наших собственных трупов! Если сегодня мы будем сидеть и дрожать по углам, завтра всех нас погубит радиация, в каждой щели она отыщет свою жертву, из каждого угла вытащит! А если вам угодно, Александр Иванович, — продолжал Безродный, — то мне нужно мой детдомовский хлеб моей Родине оплатить, ибо сегодня час оплаты настал!

— Брось ты к чёрту свои высокие материи, — вскипел Камушев, — это детство у тебя в заднице ещё играет! Подвиг захотелось совершить? Пойду под танк брошусь! Но ведь ты уже давно не пацан и должен знать, что героизм это дешёвая пропаганда бездарных политиканов! А на войне трупы трусов и трупы героев, трупы умерших от дизентерийного поноса и трупы врагов, всех одною землёю засыпают! А могильным червям, им всё равно кто ты был, всех с одинаково хорошим аппетитом пожирают! Война — это смертельная тоска по жизни! Война — это ежедневная тоска по смерти! Война — это постоянное чувство безысходности! Вот оно истинное лицо войны!

— Так, что там, кроме вшей, дизентерии и гнойных повязок ничего святого не было?

— Нет, я не об этом! Я о том, что ни в какой войне не бывает победителей, что в любой войне бывают только побеждённые! И первой в любой войне погибает правда! Следующей мишенью войны является свобода, а уже потом гибнет и надежда!

Воюют короли, удовлетворяя свою алчность и властолюбие, а умирает в тех войнах простой народ! Простой народ, — громко произнёс Камушев и доверительно наклонился к лицу Безродного, — такие вот как мы с тобою!

Безродный отсутствующим взглядом изучал рисунок на ковре. Камушев распрямил свою спину, походил по кабинету и после минуты раздумий продолжил:

— Мне иногда очень страшно становится, когда вижу, как дети в войну играют, потому, что война делает из нормальных людей героев, а это неправильно! Ибо и в будущем сегодняшние дети превратят свою жизнь и жизнь окружающих их людей в героическое существование! Они будут упорно создавать для себя героические ситуации и так же упорно преодолевать трудности, созданные ими самими! Вот ты из тех же! Из этих самых героев! — Камушев ткнул указательным пальцем в грудь Безродного. — Ты тоже из тех, кто высасывает из пальца несуществующие проблемы, чтобы потом их героически преодолевать!

Встретив недоумённый взгляд Безродного, Камушев более миролюбиво добавил:

— Наши трижды и четырежды герои, те, кто орденов себе понавешал, это тоже жертвы войны! Все они свихнулись на этом самом героизме, и всех нормальных людей они насильно втянули в эту свою военную игру! Игру в русскую рулетку! И я не вижу конца той игры!

Камушев прошёлся по кабинету, одёрнул штору. Из утреннего тумана тоскливым тусклым пятном пробивалось солнце.

— В Чернобыль скоро военкоматы начнут «партизан» набирать! Скоро и твой затылок забреют! И под марш «Прощание славянки» пошагаешь в свой Чернобыль! — примирительным тоном обрисовал ближайшую перспективу Камушев.

— Да, наберут физиков, энергетиков, строителей, механиков, соберут их в одну безликую толпу, выстроят по росту и кругом! Шагом марш! Запевай! И эти уникальные и талантливые специалисты тут же превратятся в стадо тупорылых дебилов, которым можно доверить лишь лопату да лом! А безмозглые капралы очень скоро превратят их в горы радиоактивной тушенки!

Чем отличается сегодняшний «партизан» от сталинского раба–зэка? А ничем! Что тот, что другой вкалывают под неусыпным зрачком пистолета! Но построить укрытие для разрушенного взрывом реактора, это вам не Беломорканал прорыть! Сегодня потребны именно механики, именно физики, именно грамотные прорабы, чтобы управлять уникальной техникой, чтобы конструировать и строить! Туда должны пойти свободные люди! И я думаю, что такие люди найдутся, и они пойдут, пойдут слепые, босиком по минному полю, но повести их должен зрячий! Я пойду туда именно как специалист, как организатор, в конце концов, и поведу за собою полуслепых, но сильных духом людей!

Камушев походил по кабинету. «Это хорошо, что я расшевелил его немного. Пусть выговорится парень. Потом надо будет осторожно разговор в другое русло увести, — подумал он, — а то ведь точно, удерёт в свой Чернобыль. Упрямый мужик».

— Как ты думаешь, Володя, отчего же он всё–таки взорвался? — вслух произнёс Камушев.

— А мы почти семьдесят лет упорно шли и шли к этой катастрофе! Чернобыль не мог, я повторяю это, не мог не состояться, ибо он и есть плод всех наших усилий за последние семьдесят лет! А «Ускорение» только приблизило начало нашего позорного конца!

— Твои объяснения — это пустая демагогия, я совсем не о том! Есть ведь конкретные причины и конкретные виновники!

— Конечно же, есть конкретные злодеи! А злодеи эти — мы, в том числе и мы с вами! Проектные институты породили недоноска! Больная хроническим алкоголизмом экономика, вскормила его из пустышки и отдала на воспитание полупьяной толпе недоучек! И вот вам готовый преступник! Товарищ Брежнев нас учил, что экономика должна быть экономной! А мы — его ученики, топим самолёты и поднимаем на воздух химические заводы! И всё потому, что не там экономим! Вы вот видели колхозника с большим животом? А генерала без пуза встречали? То–то же! Так вот, не на тощем животе крестьянина, а на пузе генерала экономить надо! Не на бедном студенте, а на партийном чиновнике! Только тогда мы хлеб за границей перестанем покупать, когда тот чиновник, да генерал, хотя бы одни грабли на двоих в свои руки возьмут! А чтобы не сходили с рельсов поезда и не отскакивали на ходу подмётки, нужно чтобы каждый занимался своим и только своим делом! Конструктор — конструировал, а не копал колхозную картошку! Доярка — дёргала за сиськи коров, а не заседала в Верховном Совете! Студент–медик учился бы вставлять зубы, а не зубрить «политэкономию» или «историю КПСС»! Вот вы пойдёте резать свой аппендицит в райком партии?

— Нет! Там только клизмы из патефонных иголок мне вставляют! — ответил Камушев. Его несколько обескуражил словесный водопад, низвергаемый Безродным. Впрочем, он готов был ещё и ещё подливать солярку в разбушевавшееся пламя.

— Тогда объясните мне, пожалуйста, почему директором клиники назначают проштрафившегося партийного работника?

Камушев пожал плечами.

— Не можете? Тогда я вам это сам объясню! Да по той простой причине, что для номенклатурного угодника такие же бездари, как и он сам, всегда подыщут тёпленькое место! А народившиеся таланты он уже вполне самостоятельно ещё в колыбели задушит, чтобы на фоне оставшихся дураков умником себя выставить! Вот оно где главное наше главное зло — оно в том, что тот, кто был когда–то ничем, то есть дерьмом собачьим, вдруг сразу стал всем — и судьёй, и палачом, и богом!

— О таких вещах, Володя, вслух не говорят! Что это тебя из колеи выбросило?

— Просто я понял сегодня, что та толпа, в которой тоже я иду, движется в пропасть! А вокруг я слышу только лживые речи! Ложь стала настолько нам привычна, что мы стали считать её нормою государственной морали! Мне уже надоело жить в этой лжи! Мне надоело врать самому себе! Должна в этом мире жить правда!

— Ты, что? Правды захотел? — поднял на Безродного тяжёлый взгляд Камушев, — А зачем она тебе нужна, правда–то? Что ты с нею делать будешь? На хлеб её намажешь или в рюмку её вольёшь? — не дождавшись ответа, Камушев продолжал, — Нет уж, ты будь добр питаться тою правдой, которую тебе преподносят! И запомни, сынок, крепко это запомни, что правда, она всегда была и будет в руках тех, кто смотрит на тебя поверх ружейного ствола! Может где–то в мире и существует какая–нибудь другая правда, но я её никогда не встречал!

— Народ должен избирать себе правителя, народ! А то мы в вечном ожидании, что придёт к нам добрый царь–батюшка и всех нас осчастливит! Нет, не придёт, потому, что вместо доброго царя–батюшки очередной большевик из подполья вылезет и под свою задницу Российский трон подстроит!

Безродный подошёл к окну и приоткрыл форточку. С третьего этажа здания просматривалась не тронутая автомобильными колёсами крохотная лужайка, усыпанная золотом цветущих одуванчиков.

— Вот пасётся стадо баранов! — Безродный вновь повернулся лицом к Камушеву и повёл вокруг себя рукой, как бы определяя то самое стадо. — И им абсолютно всё равно, кто сегодня у власти, ибо скотина на то она и есть скотина! Но мы–то люди!

— Ты что, демократии захотел? — впился в него взглядом Камушев, — А ты хоть знаешь, что такое демократия?

— Демократия — это власть народа! — чётко как на экзамене ответил Безродный где–то слышанной им фразой.

— Я поначалу думал, что ты в политике разбираешься плохо, но сейчас я понял, как глубоко я ошибался! Оказывается, что в политике ты вообще ни хрена не понимаешь! — отрезал Камушев. — Демократия это не власть народа, а власть толпы! Россия, она славится не только плохими дорогами, но и обилием дураков! По количеству дураков на одного умного мы весь мир обогнали! А теперь представь себе, что если бы мы вдруг начали избирать себе правителя! Нет, нет, я говорю, представь! Ты что думаешь, что мы себе изберем умного? Никогда! Демократия для нас, для России, это власть дураков! Потому что наше большинство дураков, для себя царём дурака и выберет! Демократия для Советского Союза гибельна! А у нас как? Кто поумнее, тот скребётся себе наверх потихоньку и ползёт, и ползёт вверх! И это правильно!

— Кто понаглее! — вставил Безродный. — А вы понимаете, почему мы так плохо живём? — спросил он неожиданно.

— Во первых, мы пережили страшную войну!..

— Вот! — возопил Безродный, — Кого не спрошу, все мне про войну сказки рассказывают! А тогда ответьте мне, пожалуйста, у нас, что, на Чукотке война была? Или в Якутии? У нас, что, по Сибири–матушке немецкие дивизии прошли? Почему там люди живут в такой нищете, которую ни в каком кино не увидишь? Почему у нас самое плохое в мире питание, одежда и обувь? Почему у нас самая низкая в мире зарплата? Потому, что война была? А в Германии, что, войны не было? По её территории прокатились три армии, которые разрушили всё, что можно было разрушить! Почти все мужчины в том пекле погибли! А оставшиеся в живых женщины, старики и дети, на дымящихся развалинах построили себе такую жизнь, которой мы никогда не видели и никогда не увидим! Почему? А всё потому, что в той войне погибла их ложь! А пришедшая на её место правда утёрла им слёзы, залечила болячки, накормила, одела и обула! И вот когда мы тоже начнём жить по правде, только тогда мы все будем сыты, одеты и обуты! Только тогда, когда на нашей земле поселится правда, мы научимся смеяться потому, что нам весело, а не потому, что нам щекочут рёбра стволом заряженного пистолета! Камушев подошёл к окну и задумчиво окинул взглядом панораму стройки.

— Ты мне лучше подоходчивее объясни, в чём причина Чернобыльского взрыва! — вернулся он к столу.

— Я могу пересказать то, что мне удалось узнать у своих коллег–энергетиков, эвакуированных из Припяти, — предложил Безродный, — и разбавить эту информацию своими умозаключениями! А случилось следующее: московские учёные решили провести научные опыты, связанные с расхолаживанием реактора! Поехали с тем проектом на Курскую АЭС! А там замом по науке дедок один числится, он ещё с Курчатовым вместе начинал атомную энергетику поднимать! Работа на станции у того дедка непыльная, разные комиссии, да экскурсии по банкетным залам водит! Пропустит рюмочку да и спит себе в кабинете! А тут, как увидел он тот проект проведения опытов, вдруг проснулся и на дыбы встал! Ну и выгнал тех горе–испытателей со своей станции в три шеи! Те на Смоленскую, их оттуда тоже пинком под зад! Короче, в России им места не нашлось! Тогда они и договорились о проведении своих авантюристических опытов на Украине! А тут их как дорогих гостей приняли! А возможным это стало потому, что за пультом ядерного реактора здесь сидит раб! А в москвичах он видит своих хозяев, перед которыми необходимо пониже согнуться!

Во время проведения опытов они утеряли воду! Ту самую воду, которая охлаждает активную часть реактора, а когда её всё–таки подали, то оказалось уже поздно! Она как кипяток на раскалённые камни! Вот и взлетело всё к чёртовой матери! То есть произошёл тепловой взрыв! Но самое страшное, что может произойти ждёт нас впереди! В развалинах сейчас идёт неуправляемый процесс ядерного распада, и уран превращается в плутоний! Тот самый плутоний, которым набивают атомные бомбы! Если в расплаве скопится критическая масса, то следом может шарахнуть так, что ничего живого даже на юге Африки не останется!

— Ты мне какие–то ужасы мелешь!

— Сегодня я вдруг понял, насколько хрупка наша жизнь на нашей несчастной планете! Мировой океан бороздят военные суда с ядерными двигателями, и несущие в своих трюмах ядерный боезапас! Десятки атомных подводных лодок, с ядерными ракетами на борту, курсируют у чужих берегов! Каждая подводная лодка и каждый крейсер, это десятки потенциальных Чернобылей!

Каждый житель нашей планеты — это заложник пиратского корабля, загруженного порохом! А ведёт тот корабль неизвестно куда пьяная команда злостных курильщиков! Учитывая клиническую безнравственность нашего генералитета, в одно хмурое утро поднимется солнце над клубами радиоактивной пыли, лишёнными всяких признаков жизни! И это будет всё то, что останется от наших городов и от нас с вами!

— Ну, мы–то наоборот, мы за мир боремся! — вставил Камушев. Он начал побаиваться того, что разговор принял совершенно небезопасный характер.

— Это мы за мир боремся? — вскипел Безродный. — Это в Афганистане мы боремся за мир? Или в Чехословакии мы подтверждали свой принцип невмешательства во внутренние дела других государств? Это мы за мир боремся, когда танковыми гусеницами по булыжникам Красной площади гремим? Или может наша борьба за мир в том и заключается, чтобы набить морду каждому, кто сомневается в нашем миролюбии?

Здесь Камушев не на шутку струхнул. «Понесло его куда–то по кюветам, — подумал он, — так вместе с ним и загремишь, куда подальше. Хорошо, если в тюрьму определят, а то в психбольницу упрячут, а оттуда уже никогда не выбраться». Он даже представил, как его будут забирать. «Придут, отыщут какую–нибудь недостачу, хотя бы тех же самых труб, что уворовал кто–то. Да и мало ли какой грех за любым отыскать можно, ежели захотеть. Состряпают дело и в психушку на медкомиссию отправят. Хорошо будет, если вырвешься оттуда, тогда лет этак семь–восемь будешь за бесплатно рукавицы шить. И никакой тебе политики. Да ещё и мебель из квартиры конфискуют. Судьи и следователи только сегодня со мною здороваются, пока им что–то от меня нужно, кому бензин, кому запчасть какую, а позвонят им сверху, будут под собою землю рыть, чтобы закопать тебя поглубже. А если в психушку определят, то там долго не протянешь, а выход оттуда будет только один, — могила».

— Ты, вот что, Владимир Васильевич, иди–ка лучше работать! Мне, конечно, интересно было тебя послушать, но как нибудь в другой раз продолжим!

— Другого раза у нас не будет! Я сегодня уезжаю!

— Да не пустит тебя никто туда! И чем ты добираться будешь?

— Дотянусь как–нибудь, где на попутках, где пешком! А командировочное удостоверение я уже себе оформил!

Камушев помолчал некоторое время. Отпускать Безродного ему не хотелось. Он ясно представлял себе, что этот отчаянный не остановится ни перед чем и обязательно влезет туда, откуда уже не будет возврата. Но удержать его у Камушева не хватало ни слов, ни силы.

— Вот что, Володя, — наконец решился он, — скоро наш «Москвич» с ремонта выйдет. Мне его на Чернобыль заказали! Погонишь его туда! Я тебя как водителя туда командирую! Там, на месте, сориентируешься и найдёшь своё место! Понял меня?

— Спасибо тебе, шеф, что и ты меня правильно понял!

— Буду ждать тебя с Золотою Звездой Героя Советского Союза! — невесело пошутил Камушев.

— На счёт Золотой Звезды я очень крепко сомневаюсь, а что железную звезду, что для земляного холмика, для себя вытащу, это, скорее всего, и случится!

Камушев подумал, что время ещё есть, может быть, и поостынет парень, да и ситуация как–нибудь прояснится. Станет ясно, что там на самом деле сейчас происходит. Газеты пестрели только праздничными рапортами, а телевизоры орали патриотические песни. Никакой информации с места аварии не поступало. Только через полмесяца после взрыва, когда отгремели праздничные демонстрации и парады, Горбачёв официально сообщил об аварии. К тому времени ядерная зараза уже расползлась по всей Европе, и западные средства массовой информации забили весь эфир ужасающими подробностями. Отмалчиваться уже было никак нельзя, и выступление Горбачёва приоткрыло тяжёлую завесу секретности. В тонкую щель начала просачиваться скудная информация, которая не опровергала, а лишь разжигала слухи, одни, страшнее других. В городах приобрёл популярность коктейль «Александр третий» — зверская смесь из самых дешёвых одеколонов: «Тройной» и «Саша». В газетах появился какой–то лепет о том, что наша, советская радиация, самая безопасная радиация в мире. Что в малых дозах радиация не только безвредна, но и даже полезна. Но так как ничего не сообщалось об истинных масштабах загрязнения территории, то вся территория, попавшая в зону выпадения радиоактивных осадков, автоматически считалась с низким, то есть «полезным» уровнем радиации. Может по этой причине, именно из–за полезности нашей радиации в начале мая по улицам Киева промчалась велогонка мира. Правда «проклятые капиталисты» так и не поверили в полезность советской радиации, и потому в гонке участвовали только спортсмены из стран социалистического лагеря.

Председатель Гидрометеоцентра СССР товарищ Израэль, на запрос Киевского городского совета о радиационном фоне в черте города выдал какие–то нелепые цифры, которые, по его мнению, не должны вызывать беспокойства у населения. Однако на вопрос о том, согласится ли он привести своих внуков на летние каникулы из Москвы в Киев, тот испуганно шарахнулся в сторону. Этот жест дал мужество местным властям, на свой страх и риск, принять решение об эвакуации детей в южные области республики. Маловероятно, чтобы товарищ Израэль лгал по собственной инициативе, ибо эта ложь будет ему хорошо оплачена. Вскоре он будет награждён орденом Октябрьской Революции и именно за заслуги в Чернобыльской эпопее.

Ранним утром девятого мая Камушева разбудил тревожный звонок у входной двери.

— Вам правительственная телеграмма! — раздалось с лестничной площадки.

— Мне? Чушь какая–то! Подождите минутку!

Он одел задом наперед спортивные брюки, но, обнаружив промашку, переодевать их не стал. Камушев размашисто расписался в тетради, взглянул на часы. Было четыре утра. Изучив несколько раз текст телеграммы, он набрал номер дежурного механика.

— Максимыч! Обзвони всех начальников автоколонн и дежурный автобус отправь! Чтобы к шести все были!.. Механиков тоже!.. Не надо, я сам доберусь!.. На шесть!

— Я думаю, что вы уже все догадались, зачем я вас сюда собрал! — обратился Камушев к сослуживцам, заполнившим его кабинет. — Поэтому я зачту вам текст телеграммы: Правительственная! Начальнику Управления строительством Хмельницкой АЭС товарищу Баженову! Целью ликвидации последствий аварии на чернобыльской АЭС, приказываю: под началом специалиста, имеющего опыт работы на атомных электростанциях с реакторами типа РБМК откомандировать в распоряжение штаба по ликвидации последствий аварии, двенадцать автобетоносмесителей, укомплектованных двухсменным экипажем! Прибыть в город Вышгород на бетонный завод. К исполнению приступить немедленно! Министр энергетики и электротехнической промышленности СССР Майорец!

Камушев обвёл всех взглядом.

Где–то за окном мирно ворковали голуби.

— Вопросы есть?

Гнетущая тишина стала ему ответом.

— Раз вопросов нет, приступим к делу! Начальнику мастерских подготовить автомобили! Укомплектовать их инструментом и запчастями, провести техническое обслуживание каждой единице! Начальникам автоколонн собрать весь водительский состав к девяти часам! Вам необходимо побеседовать с каждым и изыскать двадцать четыре добровольца! Руководство автоколонной я возлагаю на главного механика Безродного Владимира Васильевича! Все возникшие вопросы прошу решать с ним! Все свободны, а вас, Владимир Васильевич, попрошу остаться!

— Спасибо за доверие, шеф! — поблагодарил Безродный, когда дверь за последним посетителем захлопнулась.

Камушев подошёл к окну, приоткрыл его, взглянул на чистое, похожее на глаза невинного ребёнка небо.

— Угости меня своими «противозачаточными», что ли!

— Обижаешь меня, шеф! Вполне благородная «Прима», — подал Безродный начатую пачку сигарет. — И почему это вдруг «противозачаточные»?

— Потому, что от твоих «благородных» жены месяцами дуются.

— Моя не обижается! — с некоторыми сомнениями в голосе начал оправдывать свои сигареты Безродный.

— Молод потому что!

— А я–то думаю, что это вы курить задумали бросать? А оно вон, в чём дело!

— Тут не только закуришь, горькую запьёшь! Прибегут сейчас плачущие жёны с детьми, вот и набирай добровольцев! Это ведь не на фронт идти, там хоть врага было видно! А здесь против армии невидимок, стреляющих без промаха, идти! А что мы вообще знаем про атом? Только то, что это смертельно или так больно, что той боли всем твоим потомкам достанется! А сколько его можно, и как нужно, этому нас никто не учил! В войну шли вперёд с лозунгами: За Родину, за Сталина! А сейчас с каким лозунгом людей на смерть посылать? За Родину, — это ещё, может быть, и сгодится! А за Горбачёва умирать никто не пойдёт! Ему бы давно в Чернобыле надо было бы показаться! Завезли бы его туда на броневике, вскарабкался бы на башню да произнёс бы какую–нибудь коротенькую речь! Это бы народ вдохновило! А то он спрятался под Райкину юбку, и свой длинный язык от страха проглотил!

— Да, по–видимому, крепко Райка в Мишину писю вцепилась, если он вырваться никак не может! — согласился Безродный.

Камушев старательно размял сигарету, помолчал и добавил:

— То, что удалось сохранить святого, засыпано мусором пустых слов и грязью действительности! Вот и будем сегодня с тобою то святое, со свечой среди белого дня отыскивать! Всё дерьмо сейчас наверх всплывёт и будет столько грязи!

— Нам с вами к тому не привыкать, каждый день, как навозные жуки, в дерьме копошимся!

— Ты вот что, Володя, хотя бы сегодня матерись поменьше! Пасха сегодня, побойся хотя бы Бога!

— Вы, что? Верить в Бога стали? — удивился Безродный.

— Ни во что я уже давно не верю! А очень жаль! Церковь уже давно молебны служит во здравие тех парней, которые там! И за тебя тоже будут молиться наши старушки!

— Ну что же, тогда я пойду с Богом! — криво усмехнулся Безродный.

— Володя, я тебя очень прошу, — приложил правую руку к сердцу Камушев, — не надо кощунствовать, не надо! Тебе есть с чем идти, ибо у тебя есть вера! На мой взгляд, она неправильная, но это твоя вера, вера, которой ты служишь! Если бы сегодня каждому вселить в душу хотя бы какую–нибудь завалящую веру, то за будущее своих внуков я был бы вполне спокоен! Иди домой, собирайся!

— У меня уже всё давно готово! И сухари насушены, и бельишко выглажено!

Нетешин — населённый пункт, недавно получивший статус города, хоть и имел к тому времени двадцать тысяч жителей, слухи свои распространял так же быстро, как и любое небольшое село. Толпа на бетонированной площади автопарка собралась довольно быстро и была вполне приличной по своим размерам. Правда, большую часть её составляли матери, тёщи, жёны и дети водителей. Шоферы собрались не все. Был выходной день, и некоторые поехали в деревни, чтобы навестить родственников, а другие, узнав о причине срочных сборов, понадёжнее заперли двери своих квартир и приглушили звук телевизоров. Люди собирались в мелкие группы, из некоторых раздавался плач и женские причитания. Над толпою, из мощных динамиков громкоговорящей связи неслись сплошные маты. Как выяснилось, дежурный механик на пульте перепутал кнопки и вместо радио включил микрофон. По этой причине мирная беседа шоферов, толкающихся в диспетчерской, понеслась в эфир. Когда ошибка была исправлена, динамики бодрым хором рявкнули:

Было девятое мая и страна отмечала День победы.

— Я не еду, а другие пусть как хотят! — неслось из толпы.

— Ведь надо же кому–то ехать! — убеждал другой, менее уверенный голос.

— Вот тебе надо, ты и поезжай!

— Пусть туда коммунисты едут! Кто у нас в бригаде коммунисты?

— Гордиенко самый активный!

— А где он сегодня? Наверное, под кроватью прячется, гад! Я ведь его сегодня утром видел! — выдал своего соседа Дьяченко.

По толпе шныряет Олэсько. Он проводит свою агитацию и делает это весьма успешно:

— Все договорились не ехать! Пусть они сами туда едут!

И хотя никто толком не знал, кто они эти самые «сами», все с ним соглашались.

— Если кто поддастся уговорам, пусть потом сам на себя и пеняет! — шепнул на ухо Логинову Олэсько. Тот спокойно сгрёб Олэсько за грудки и швырнул его в толпу.

— Иди отсюда, шакал вонючий! Зубы почисти, сволочь! Прёт тухлятиной из пасти, как из помойки!

Вокруг Камушева собрался клуб из человеческой массы. Многие лелеяли робкую надежду, что произошла какая–то досадная ошибка, что есть какой–то иной, пусть длинный, но безопасный выход из сложившейся ситуации. Но весь этот ворох человеческих судеб был единодушен в главном, — добровольно ехать навстречу смерти нельзя. И это, своё убежище, толпа была готова отстоять любыми средствами.

— Дело, товарищи, очень серьёзное! — гудит Камушев. — Если не упаковать в бетонную защиту реактор сегодня, то завтра он натворит очень много бед! Радиация там уже маленькая, реактор почти затух! Дело осталось только за бетоном! Раз поручили это дело нам, значит, на нас только и надеются!

Голос его спокоен, может, поэтому выкриков из толпы мало. Динамики продолжают орать патриотические песни.

— Ага, радиации там нету! — петушится Олэсько. — В Хиросиме до сих пор япошки, как мухи дохнут, а уже больше сорока лет после атомного взрыва прошло!

— Но ведь в Чернобыле не бомба взорвалась!

— А там похлеще, чем любая бомба! Там, говорят, одного урана тыщи пудов вокруг разбросало! Не пойдём мы туда, это вам не война!

Одобрительный гул толпы поддерживает Олэсько.

— Это и есть война! — вступил в перепалку Безродный, — Это есть самая настоящая и самая справедливая война! Это война не генералов, полководцев и политиканов, а это народная война! Это война не во славу царей, а ради жизни на планете, не ради ржавых медалей, а ради детей наших, то есть будущего нашего! Не мы с вами начали эту войну, но в ней мы должны отвоевать своё право на жизнь!

Толпа загудела. Безродный выдержал паузу и добавил:

— А коли мы не пойдём на ту войну, то может, и поживём ещё немного, а вот дети наши умрут на наших с вами глазах! А вот это уже несправедливо! Да и внуков нам уже не придётся нянчить, если струсим сегодня! Так что, Виктор, поедем? — впился он взглядом в Богатыря. — Или перевелись уже богатыри на нашей святой земле?

— А я, что? Я как все! — мнётся тот. Он явно не знает, куда бы спрятать своё, ставшее вдруг неуклюжим тело.

— Куда он поедет? — выступила в защиту мужа его голосистая жена, — Мать парализованная лежит, ребёнок болеет! Для пущей убедительности она незаметно ущипнула за попку, сидящего на её руках малыша. Тот заголосил громче своей матери. Богатырь, воспользовавшись моментом, бочком протиснулся в толпу.

— А ты, Косодрыга, поедешь? — вновь подключился к агитации Камушев. — Если поедешь, пересажу тебя на новый автомобиль, а если нет, то уволю тебя, к чёртовой матери! По статье уволю, за пьянку! Ну, говори, что ты надумал?

— Я уж лучше за пьянку к чёртовой матери! — прошептал Косодрыга.

— А ты, Мельник, покажи пример, ты ведь коммунист!

— Заберите себе мой партбилет! Он и раньше мне был не нужен, а сегодня тем более!

— И по статье за пьянку под увольнение пойдёшь?

— И по статье пойду! — соглашается Мельник.

— Ты что в своём заявлении писал, когда в партию вступал? — не отступает Камушев. — А? Забыл? Тогда я тебе напомню! Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма! Так, что ли? Так что ж, ты? Иди! Иди себе в первых рядах! Вот я тебе как член парткома и даю тебе это партийное поручение!

— Он в первых рядах возле лоханки с похлёбкой мечтал пристроиться! — осмелел Дьяченко. — Чтобы первым туда рыло своё всунуть!

На Дьяченко зашикали, так как толпа явно симпатизирует сегодня Мельнику. Она поддерживает его выкриками, подбрасывает ему советы. В её монолите не находилось ни единой, даже самой маленькой трещинки, которую можно было бы потом расширить и углубить.

— Дьяченко, а как ты?

— А я чё? Я чё, рыжий, что ли? Как все, так и я!

И хотя Дьяченко был отчаянно рыжим, никто сегодня этого не заметил.

— Я тебе дам как все! — вступила на подмогу жена. Эта на редкость крупная женщина напоминала сегодня разъярённую слониху. Она схватила за шиворот своего благоверного, который уже давным–давно решил для себя, что любое его сопротивление будет жесточайшим образом подавлено, и швырнула его в толпу. При этом, она поправила траекторию движения главы семейства лёгким пинком под его пухлый зад.

— Ну, а ты как, Алексей? — пытает Камушев. — Я ведь хорошо помню, что ты мне обещал, когда на работу устраивался!

Алексей молча вычерчивает носком правого ботинка какие–то замысловатые фигуры и молча изучает их. Время бежало своим чередом, но толпа оставалась сверхпрочным монолитом в своём упорстве. Многие, конечно, понимали, что кому–то надо идти, иначе всех ожидает неминуемая смерть. Но почему должен идти именно он навстречу надвигающейся смерти? Почему не кто–то другой? На этот вопрос ни у кого не находилось ответа. Воспалённое сознание выискивало виновников этой страшной трагедии. Всех этих виновников определили в одну общую кучу под названием ОНИ! Этим ОНИ адресовались проклятия, и в этих проклятиях все тоже оставались единодушны. В фильмах и книгах о войне Безродного всегда удивляла возможность массового уничтожения военнопленных в фашистских концлагерях. По его мнению разумней было бы восстать всем вместе и смести охрану. Почему не были использованы вполне надёжные шансы на жизнь? Глядя на эту, скованную страхом толпу, многое в этом вопросе для Безродного стало ясным. То, что страх парализует волю, это всё было понятно. Но здесь страх приобрёл совершенно иные формы, — он стал агрессивен.

— Сам–то, небось, будешь там в конторе отсиживаться! — прозвучал упрёк в адрес Безродного, — А кому–то там придётся радиоактивный жар голыми руками разгребать!

То, что Безродный поведёт добровольцев, ни для кого не было секретом. И толпа одаривала его за это глухою ненавистью.

Для того, чтобы кто–то смог принять это страшное решение необходимо было бы какое–то время. Ни час и ни два, и даже не сутки, а хотя бы неделя. А чтобы подготовить себя к этому решению, необходима была и объективная информация. А вот её как раз и не хватало. В основном, питались слухами, якобы услышанными из западных радиоголосов. Шептались о том, что по Киеву валяются трупы, которые уже не успевают убирать. Что от разлагающихся тел, по Украине и Белоруссии бродит чума. И хотя было ясно, что всё это самая настоящая ложь, порождённая страхом, но от этих слухов становилось жутко. Газеты на своих страницах продолжали печатать праздничные рапорты различных партийных чиновников о высоких достижениях в области построения социалистического общества. И от этой информации тоже становилось жутко, раз молчат, значит, есть что скрывать, значит, там действительно происходит что–то ужасное.

В центре круга, очерченные плотной стеной враждебно настроенной толпы, стояли Камушев и Безродный. Время шло, ломались копья, но крепость оставалась неприступной. Вялые выпады с обеих сторон, не приносили никакого результата.

— Если мы сегодня не пойдём свободными людьми, то завтра нас поведут туда под дулами автоматов! — продолжал убеждать Безродный. — И окажемся мы под перекрёстным огнём, спереди радиация, а с флангов и тыла автоматные очереди! Вы этого хотите? У нас нет выбора! Даже если нас не найдёт военный комиссар, то завтра за нами придёт радиация, а уж она отыщет нас повсюду! И от неё не дождёшься никакой пощады, она глуха к твоей мольбе и слепа к нашим слезам!

орали динамики, —

— Выключите их, к чёртовой матери! — наконец не выдержал Камушев.

— Запишите меня! — вдруг вышел в нейтральную полосу, разделяющую два враждующих лагеря, Логинов. Этот выпад стал неожиданным не только для толпы, но и для начальства. Все утихли в предчувствии подвоха и с удивлением уставились на новоявленного героя. На подобный шаг мог решиться кто–нибудь другой, но только не Логинов. Был он малоразговорчив, безропотен и какой–то незаметный. Года полтора назад попал он под горячую руку Камушева, тот и перевёл его слесарем в ремонтную зону. Срок наказания он отвалил ему тоже на полную катушку — целых три месяца. Для водителя такое наказание, что вода в бензобак. Другой бы заерепенился, начал бы правоту свою отстаивать, а этот повернулся да и ушёл молчком, чтобы грязь с чужих автомобилей своей спецовкой вытирать. Когда его срок наказания истёк, то перевели его приказом да так и оставили в ремзоне в качестве слесаря трудиться. Слесарей катастрофически не хватало, да и зарплата там намного ниже водительской.

— Что это вдруг тебя прорезало, Виктор Андреевич? Небось, и от баранки уже давно отвык? — поинтересовался Камушев, в ожидании какого–либо подвоха.

Логинов шагнул ближе к Камушеву и вполголоса пояснил:

— Сын шалопаем растёт! Совсем от рук отбился! Чтобы не вырос из него конченый подонок, — он обвёл тяжёлым взглядом толпу, — мне свой отцовский авторитет заработать надо, и высоко тот авторитет держать! Иначе совсем утеряю парня!

Динамики захрипели и захлебнулись на полуслове. Логинов посмотрел куда–то поверх голов, сплюнул себе под ноги, старательно растёр подошвою плевок, повернулся и пошёл к машинам под гипнозом сотен глаз, впившихся ему в спину.

— Восемьдесят восемь тридцать семь твоя! — крикнул ему вслед Камушев и сделал пометку в блокноте.

— А почему это вдруг ему мою машину отдали? — возмутился удравший из–под опёки своей верной супруги Дьяченко. — А я на чём работать буду? А? Это мою–то новую машину? — обратился к утихшей толпе Дьяченко. Но его возмущённые вопли остались без всякой поддержки. Всё внимание было приковано только к Логинову. От его поступка ещё никто не пришёл в себя. С одной стороны, шаг Логинова расценивался как явное предательство общих интересов, и сознание требовало возмездия. Но с другой стороны, противодействие вербовке тоже означало предательство. А это предательство было более крупным по своим масштабам и могло расцениваться как предательство интересов государства. И потому люди молчали. Дьяченко покрутил своей коротенькой шеей и, уязвлённый полным пренебрежением толпы к своей личности, вдруг неожиданно, даже для самого себя, выпалил:

— Тогда меня тоже запишите! Никому я свою машину не отдам! Вторым номером меня впишите! Дьяченко решительным шагом направился к своей машине, в кабине которой уже начал хозяйничать Логинов. Толпа ахнула и сотнями удивлённых глаз впилась в ещё одного самоубийцу. В наступившей тишине чётко прозвучали его удаляющиеся шаги.

Раздвинув плечами плотную толпу к Безродному пробрался Богатырь.

— Пиши меня, Василич!

— Никуда не пущу! — заголосила из толпы его жена. Люди расступились, освобождая ей дорогу. — Не пущу!

— Иди–ка ты лучше домой, да сумку в дорогу собери! — спокойно дал ей наставление супруг. — И перестань выть! — Последнюю фразу он произнёс таким твёрдым тоном, что вздрогнула не только его верная защитница, но и стоящие рядом. — Мы вместе со Шрейтером поедем! — вновь повернулся Богатырь к Безродному, — Его тоже впишите! Он скоро подойдёт!

По толпе пробежал ропот. В доселе неприступной крепости обнаружились первые потери, и менее решительные, которые обычно располагаются в задних рядах, дрогнули. По–воровски озираясь, они стали потихоньку разбегаться под защиту своих стен. Тут Олэсько почувствовал, что этот бой будет им проигран. С наметившимся поражением его ущемлённое самолюбие не смирилось, и он предпринял атаку с тыла.

— Ведь договаривались! Все договаривались, чтобы не ехать! — выкрикнул он в лицо Дьяченко. — Ты–то, что? Ты–то, что вперёд выскочил? У–у–у, козёл! — сделал он рукой пугающий жест.

— А ты! А ты!.. — заволновался оскорблённый другом Дьяченко. — Ты даже на козла не похож! Вот!! — выпалил он.

— Это я–то?.. Я?.. Я на козла не похож? — возмутился такому оскорблению Олэсько. Он выпятил вперёд свою грудь и начал медленно наступать на своего бывшего приятеля.

— Похож! Очень даже похож! — заступился за своего напарника Логинов. — Иди отсюда, иначе я из тебя сейчас верблюда сделаю! Будешь мне остаток жизни горбатым ходить и плеваться! — Он потряс в своей руке увесистый баллонный ключ, вид которого охладил бы пыл любого агрессора.

Пример четырёх парней оказался той самой трещиной, по которой раскололась на куски огромная льдина. Для многих сегодня его собственная совесть как бы вышла из тела и взглянула в зрачки своему хозяину. И далеко не каждый смог выдержать этот безмолвный взгляд. Следующих двадцать человек набрали легче.

Водители расписались за путевые листы, собрали тормозки в дальний рейс и съехались за городом. Музыки и громких речей не было.

— Вы там поосторожнее, парни! Наперёд своего батьки в пекло не лезьте! Он у вас энергетик и уже давно знает, как атом пахнет! Но и марку нашу не роняйте! — пожал каждому руку Камушев. Он не мог представить себе тогда, кто из этих парней возвратится назад, и каждый тоже не знал тогда, что его ожидает в будущем. А есть ли оно вообще это самое будущее, — этого тоже не знал никто.

Сели по кабинам, ударили разом по сиренам, попрощались их дружным рёвом с одиноким Камушевым, стоящим на обочине, и городом.

Набирая скорость, автоколонна медленно потянулась к гостеприимно распахнутым вратам ада.