Мертвые собаки

4

Как того и следовало ожидать, пуск первого энергоблока безо всякого лишнего шума и скандала благополучно перенесли на следующий год. Художник, в обязанности которого входила ежедневная замена табличек с цифрами оставшихся до пуска дней, однажды утром не обнаружил на своём законном месте, установленного для этой цели щита. Он произвёл побольше шума, чтобы, не приведи Господи, его не обвинили в срыве сроков пуска. Обеспечив, таким образом, себе убедительное алиби, он успокоился.

Наступила ранняя весна 1986 года. Как–то сразу тепло и ласково улыбнулось солнце. Тёплыми туманными вечерами запели лягушки свои свадебные песни, закопошились головастики в прогретых лужах. Первая гроза изогнула радугу над рекою, заневестились вишни и яблони. Земля, как юная девушка, принарядилась в цветастое платье и как бы даже засмущалась своего великолепного наряда. Вместе с утренними лучами солнца что–то огромное, светлое и тёплое заполняло грудь. Казалось, что так будет и завтра, и каждый день, и вечно. Природа породила добро..

Какой рыбак сможет усидеть в такую погоду дома? Нет! Если ты видел, как просыпается солнце и дарит тебе новый день, если ты слышал, как приветствуют птицы нарождение весеннего утра, если ты хотя бы раз в жизни любовался тем, как мягкие облачка лебедиными перьями сметают остатки мглы с голубого неба — ты всегда найдёшь возможность, хотя бы на короткое время, избавившись от бдительного ока своей верной супруги, чтобы где–нибудь у тихого омута только услышать шумный всплеск крупной рыбины. Нет на свете таких оков, которые смогли бы удержать истинного рыбака в такие денёчки дома!

На берегу небольшого озера, затерявшегося в лесной чаще, вот уже несколько часов подкармливали голодных комаров трое друзей. Когда–то их свела вместе общая работа, и хотя каждый совсем не походил на другого, они быстро сошлись и дружбу свою ценили и берегли. Если бы посторонний наблюдатель взглянул на Виктора, он бы никогда не усомнился в том, что человек создан по образу и подобию Божьему. Внешность Виктора вполне оправдывала его фамилию — Богатырь. Огромный рост, широкие плечи, перевитые жгутами могучих мышц, квадратный подбородок мужественного лица. Если вам приходилось видеть скульптуру Геракла, то не терзайте себя никакими сомнениями, натурщиком для той скульптуры послужил Виктор Богатырь. Правда загадкой остаётся только одно, почему скульптура носит бороду, ибо оригинал такой бороды никогда не имел.

Если бы того же наблюдателя познакомили с Дьяченко, он тут же отрёкся бы от своих первоначальных заблуждений и каждого сомневающегося убедил бы в том, что товарищ Дарвин был, безусловно, прав в своей теории о происхождении человека именно от обезьяны. Если небольшой рыжей обезьяне открутить хвост, помыть её, побрить, тщательно высморкать и приодеть по минимальным нормам приличия, то не каждый смог бы отличить этого примата от примерного семьянина и ударника коммунистического труда товарища Дьяченко. Впалую грудь Дьяченко украшал миленький профиль женской головки, а татуировка «Нет в жизни счастья», по–видимому, была более позднего происхождения.

Богдан Олэсько был никакой. С равным успехом его портрет можно изобразить, как на бумаге, так и на глади водной поверхности.

Друзьям сегодня не везло. Рыба категорически отказывалась прикасаться к различным и, по мнению рыбаков, очень вкусным наживкам. Напрасно они меняли места, плевали на жирных червяков, подмешивали в тесто различные ароматные компоненты, рыба абсолютно игнорировала их усилия и весело плескалась у самых поплавков.

— Глушануть надо! — подал идею Олэсько.

— У, кровососы, как крапивой жгут, — отмахнулся от комаров Богатырь.

Олэсько завёл «Жигули» и, пообещав скоро вернуться, покатил за снаряжением. Богатырь с Дьяченко выпили граммов по сто и опять уселись на тёплом песке гипнотизировать уснувшие поплавки. Олэсько действительно пробыл недолго, потому что повторить приём горячительного напитка друзья не успели. Он извлёк из багажника стальную сорокалитровую флягу, с плотно закрывающейся крышкой, и килограмма четыре карбида в старом капроновом чулке. Так как конструкция взрывного устройства была друзьям давно известна, проведение дополнительных инструкций не потребовалось.

— А не многовато карбида будет? — высказал сомнение Дьяченко, — а то, может так шарахнуть, что придется рыбу по кустам собирать!

— Не в первый раз! — успокоил его Богатырь.

Они влили во флягу ведро воды, сверху подвесили чулок, наполненный карбидом, затянули до отказа крышку и только потом обнаружили, что одна из ручек не внушает никакого доверия.

— Несите проволоку! — приказал Богатырь.

Быстро соорудили петлю, обмотав проволокой стальную горловину, и осторожно перенесли снаряд к кромке обрывистого берега, где, как предполагалось, было наиболее рыбное место.

— На счёт три, бросаем! — пояснил Богатырь.

Дьяченко вставил кисть правой руки в петлю, Олэсько взялся за ручку и они осторожно раскачали самодельную бомбу.

— Раз! Два!

Когда трио голосов дружно прокричали: «Три», Богатырь, расположившийся сзади, подхватил флягу на излёте и вышвырнул её в озеро. Друзья, опережая предстоящий взрыв, сломя голову, бросились в кусты. Лишь заняв безопасную позицию, они обнаружили, что их только двое. Несчастного Дьяченко, не сумевшего вовремя освободится от петли, по ошибке закинули в озеро вместе с флягой. Оказавшись в воде, он попытался заорать, но, поперхнувшись ею, он решительно отказался от этого занятия. Фляга раздувалась у него на глазах, он оттолкнул её ногами, — петля отпустила. Бешено работая всеми четырьмя конечностями, он не поплыл, нет, он побежал по воде к спасительному берегу. Позже свидетели этого события долго ломали себе головы над тем, как стало возможным без всякой лестницы и каких–либо других приспособлений, за какие–то доли секунды, мокрому, взобраться на глинистый трехметровый обрыв, который отвесно уходил в глубину. Не может этого объяснить и сам Дьяченко.

Фляга же, достигнув размеров и формы средней величины бегемота, лопнула по шву, издала прощальный свист и бесславно пошла ко дну. Дьяченко задолго до её погружения, со скоростью, которой мог бы позавидовать рысак орловской породы, успел преодолеть добрую сотню метров, на четвереньках, по густому колючему кустарнику. Лишь только после второго стакана отменного первача, его перестала бить нервная дрожь.

Олэсько, исследовав запасы спиртного, констатировал, к своему великому сожалению, что они полностью исчерпаны. Скинулись по пятёрке и командировали его до ближайшей деревни.

— Только у Маруськи не бери, она его, стерва, на карбиде настаивает! — дал напутствие Дьяченко.

Здесь я намерен прочитать краткую лекцию о производстве самогона, чтобы моему читателю было бы понятнее о чём, собственно, идёт речь.

В связи с проводимой партией антиалкогольной кампанией, потребление населением самогона возросло во много раз. Но из–за возросшего, в том числе и по этой причине, дефицита сахара, себестоимость самогона возросла так же стремительно. Уменьшить расходы на производство можно было только одним путём: уменьшить в самогоне содержание спирта, что неминуемо привело бы к ухудшению его качества. Качество самогона, то есть его крепость, определялась тремя способами. Во первых, крепкий самогон должен гореть. Во вторых, чем он противнее, тем он крепче. И, наконец, в третьих, и это самое главное, — он должен «бить по мозгам». Чтобы довести качество неудачного своего творения до потребителя, самогонщики изобрели для этой цели несколько способов. Чтобы самогон «бил по мозгам» в него добавлялся настой табака. После первого стакана такого самогона человек дурел. Прошу обратить внимание моего читателя на то, что выпивший это зелье не балдел, как тому и положено быть, а именно дурел. Для противности в слабенький самогон добавлялся куриный помёт, и тогда он вызывал отвращение к себе даже большее, чем корейская водка. А для того, чтобы самогон горел, в него бросали кусок карбида кальция. О воздействии карбида на организм потребителя стоит побеседовать подробнее.

Я, автор этого произведения, большой любитель поговорить, и по этой причине мои герои — народ тоже весьма словоохотливый. Я страшно не люблю, когда меня перебивают и потому никогда, точнее, почти никогда, не перебиваю других. Своих героев я не только уважаю, но даже искренне люблю и потому, когда они хотят что–то сказать, я с удовольствием предоставляю им слово. Этим своим жизненным правилам, то есть давать возможность высказаться своим собеседникам и ни в коем случае не перебивать их, я буду следовать и впредь. Таким образом, из ярких мазков коротеньких рассказов моих героев, и, надеюсь, не менее ярких комментариев автора к ним, мне удастся воссоздать полную картину описываемых здесь событий. Я также льщу себя надеждой, что общими усилиями, меня и моих героев, нам удастся вовлечь читателя в вереницу последующих приключений. Более того, я предполагаю, что мы сможем из стороннего наблюдателя, коим является наш читатель, создать из него соучастника нашей одиссеи. Итак, я с искренними извинениями, вновь предоставляю слово моим друзьям.

— А ты расскажи ему, — посоветовал Богатырь, — а то он той истории про карбид ещё не слышал!

— На нэдилю мы к тэще поихалы, — начал свой рассказ Дьяченко, — огород запахать треба було, барабулю посадыты! Тэща писля праци пляшку достала, пивстакана плэснула, а останне сховала! А вы же знаете мою! Як сыч головою вэртит, очи пучит, ну ни як мэнэ до той пляшкы нэдобраця! Пийду, говорю ей, Мыколу, шуряка свово провидаю! К Клашке заглянул, она тильки затэрла, Валька, та холодильник настраивав, гнать собыраеця! У Маруськи раздобыл, пивстакана маханул, и ту пляшку, шо у Маруськи купыл, в овине сховав! Лэжу сэби на дыване тэлэвизор дывлюсь, чекаю колы кайф прыйдэ! Чую в животе нэприятность якая–то возникла, будто там кит якой мурлыче! Вышел я в уборную, прысел, настроился, а воздух вышел, и всэ! Я ещё заглянул в овин, полстакана накатыл, и опять лэжу сэбэ, тэлэвизор дывлюсь и кайф ловлю! Чую, в животе будто рэволюция якая–то там происходить! Вышел я в уборную, прысел, настроился, а воздух вышел и всэ! Я опять в овин заглянул, полстакана принял, лежу себе никого не трогаю, тэлэвизор бачу, кайфу чекаю! Чую, живот пучит, будто хто там дирижабель надувае! Думаю опять, наверное, воздух скопывся! Спустыл! И пильны подштанныки! А дух який смэрдячий, на всю хату, будто хто газовый гэнэратор в горнице взорвав! К тэще я с тих пор не появляюсь! Говорят она и ладаном горницу кадила, и гнилушки, и чорнобыль в ней палыла, ничого, говорят, не помогав, вонь до сих пор в хати стоить!

Камушеву в тот день, в плане рыбной ловли, везло больше. Недели за две до рыбалки они с Полищуком регулярно прикармливали рыбу, а пару дней назад сняли её с дармовщины и поставили на самообеспечение. Клевала, в основном, одна мелочь.

— Надо бы нам на Голубые озёра перебираться! — вздохнул Полищук.

— Там тоже рыбы мало, вода уж больно холодная! Ключи со дна бьют!

— Зря ты сомневаешься, Саша, там даже русалки водятся!

— Это что–то новое! — заинтересовался Камушев.

— Ну, как, неужели не слышал?

Камушев был большой любитель рыбацких баек. Он и сам мог бы припомнить их, при случае, две или три дюжины. Но в основном все они сводились к одному — размеру пойманной им рыбы. Скромный пескарик, имевший неосторожность скушать дохлого червяка, нанизанного на крючок, со временем превращался, в рассказах Камушева, в рыбину таких устрашающих размеров, что неискушённому слушателю приходилось лишь удивляться тому, как такой кровожадный хищник не сожрал и удачливого рыбака, расположенного на другом конце удочки. Но русалок Камушев не ловил.

— В прошлом году, — начал Полищук свой рассказ, — ЛЭПовцы на Голубых озёрах табором стояли! Установили они свои вагончики на берегу, и дедка какого–то кашеварить наняли! Пошёл тот старичок как–то на берег, да и спиннинг чей–то на всякий случай прихватил! Перемыл тот дед котелки, взмахнул удилищем да и зацепил что–то! Потянул, нет, не коряга, идёт потихоньку! Подтащил поближе, глядит, крылья над водой показались! Дед с перепугу побросал всё и удрал с того места! Приехали рабочие с профиля, ужин не готов, а дед забился в угол и молитвы шепчет! Сбегали они на берег да и вытащили огромную щуку, а на спине у неё дохлый ястреб, что мёртвой хваткой ей в загривок вцепился! По–видимому, разбойничала та рыбина на отмели, там её ястреб и прищучил! Силёнок ему не хватило, та его в воду и утянула! Охотиться с таким грузом на себе она уже не смогла, вот и позарилась, с голодухи, на железяку!

— Давай–ка, мы с тобой ушицы заварим! — предложил Камушев. — Только ты банки опять не перепутай!

Последнее замечание имело свою историю. А дело было так. Прошлым летом собрались они, вместе с жёнами выходные на реке провести. Женщины заготавливали для этого случая снедь, а мужчины снасти. Полищуку поручалась заготовка наживки. Тот раздобыл где–то протухший окорок и, не мудрствуя лукаво, повесил его, на радость мухам, под крышей собственного балкона. Через неделю военных действий со своими соседями и собственной женой, он снял со зловонной плантации неплохой урожай. Опарышей, — так называют рыбаки личинок мясных мух, Полищук любовно обвалял в муке, и надёжно упаковал. На берегу реки разбили палатки и закинули удочки. Что–то поймали и в вечерних сумерках женщины решили сварить уху.

— Где рис? — прокричала главная повариха.

— Там, в банке! — ответил ей кто–то.

Уха получилась отменная.

На утренней зорьке Камушев спросил Полищука:

— Где твои опарыши?

— Посмотри, где–то там, в полулитровой банке!

— Нет здесь никаких опарышей, в банке только рис! — прошептал Камушев, пораженный страшной догадкой.

Пока рыбаки переживали утрату драгоценной насадки, женщин выворачивало наизнанку. Жена Камушева до сих пор, без приступов рвоты не может глядеть на рисовые зёрна.

— Это не за тобой едут? — спросил Полищук, первым увидев подкативший УАЗик.

— И здесь нашли! — сплюнул с досады Камушев.

Из машины вышел Тихорук, заместитель Камушева по эксплуатации автотранспорта.

— Еле разыскал вас! — сообщил он. — На Чернобыльской АЭС крупная авария! Взорвался атомный реактор!

— Вы что? Сговорились? Сегодня не первое, а уже двадцать седьмое апреля! В русалку я почти поверил!

— Похоже на правду, Иваныч! Туда наша телевышка прикомандирована! Машинист утром на смену пришёл, а вместо реактора четвёртого энергоблока, одни развалины дымятся, и пожарники по ним со шлангами бегают! Он видит такое дело, завёл свой «Магирус» и ходу! Я вызвал дозиметристов со станции, они попытались замеры сделать, а у них все приборы зашкалило! Они сказали, что не рассчитаны их дозиметры на такие большие излучения!

— Ты бы лучше болтал поменьше! — вмешался Полищук. — Наши электростанции самые надёжные в мире! А атомные станции это самое чистое производство! Это известно всем! А вся эта болтовня, которую ты своим языком разносишь, называется провокацией! А за провокацию знаешь, что бывает?

Что бывает за провокацию, Тихорук очень хорошо знал.

— Удрал твой машинист домой, на праздники, и ерунду какую–то приплёл в своё оправдание! Ты его тоже предупреди, хорошо предупреди, чтобы помалкивал! Вы до конца не понимаете, что происходит? Первое мая на носу, предстоит очень важное политическое мероприятие! А тут вы со своими слухами! Да пусть хоть все пять станций взорвутся, но нужно сначала праздничную демонстрацию провести, митинг трудящихся обеспечить, а только потом авариями всякими заниматься! Будь ты хоть тысячу раз прав, но тебе за распространение антисоветских слухов голову снимут! Позже, может быть, тебя и оправдают, но тебе–то безголовому, это будет уже безразлично! Так, что ты помалкивай, а я, в случае чего, скажу, что я ничего не слышал!

— Ты Безродного видел? — сухо спросил Камушев.

— Он в воинскую часть поехал! — пробормотал Тихорук. Под натиском Полищука, губы его отяжелели, а лицо, как у провинившегося школьника, приняло довольно глупое выражение. — Он тоже не верит, что возможен взрыв реактора! За приборами, к воякам, поехал!

— Давно он уехал?

— Да уже около двух часов назад!

Рыбаки залили водою костёр, собрали снасти — выходной день был испорчен.

— Ну как? — спросил Камушев Безродного, записывающего что–то в свой блокнот. Тот пожал плечами.

Вокруг телевышки топтался одетый в костюм противохимической защиты военный. В левой руке он держал перед собой какую–то металлическую кочергу и время от времени тыкал ею в различные места автомобиля. От кочерги тянулся тонкий провод к висевшему на груди этого пугала пластмассовому ящику. Вся эта картина вызвала в душе Камушева почтительный страх. Камушев, набравшись смелости, осторожно прокрался за спину дозиметриста и нагнулся своею громадой над его головой. По шкале прибора ползла стрелка. Вид этой стрелки внушил в сознание Камушева ещё больший страх.

— Переднее левое — два с половиной! — отчеканил военный, не обращая внимания на любопытное сопение, позади своего затылка.

Камушев поморгал и, сохраняя своё собственное достоинство, не спеша отступил на почтительное расстояние.

— Переднее правое — три и семь!

Безродный записывал. Камушев заглянул в его блокнот и опять ничего не понял. Факт разыгравшейся перед ним сцены, сопровождающейся непонятными действиями, выбил из его сознания последние сомнения и надежды. Он понял, что в его размеренную жизнь стремительно ворвалось что–то непоправимое, что–то до ужаса страшное, способное перечеркнуть всё, что было до, и то, что будет после.

— Среднее левое — шесть и два! — диктовал военный. — Заднее левое — восемь и шесть!

Камушев чувствовал, как бетонная площадка плавно покачивается под его ногами. Наконец, когда замеры были окончены, военный скинул с себя костюм, став лицом к ветру, и оказался молоденьким лейтенантом с юношеским пушком на верхней губе.

— Я рекомендую вам убрать куда–нибудь подальше эту технику, а площадку хорошенько помыть! — посоветовал он на прощанье.

Камушев с тоскою обвёл взглядом подведомственную ему территорию. Он даже не сделал замечание служебному кобелю, который справлял малую нужду на колесо его собственного автомобиля.

— Не знаю, куда вы убирать её будете, но я вам советую, пока не поступило распоряжение сверху, не предпринимать никаких действий! Самое главное, чтобы поменьше паники было! Как это всё некстати, как некстати, перед самой майской демонстрацией! И смотрите, товарищи, — перешёл Полищук на официальный тон, — если у нас сорвётся такое важное политическое мероприятие, то очень быстро отыщутся виновники провокации! Я вас всех призываю к политической бдительности и политической дальновидности! До свидания, товарищи!

— Ну, а ты что мне скажешь, Володя? — спросил Безродного Камушев после отъезда Полищука. В создавшейся ситуации, он вдруг почувствовал себя путником, заблудившимся в непролазном болоте, который знает лишь одно, что шаг в любую сторону, раскроет перед ним ненасытную пасть преисподней.

— Нам нужно, в первую очередь, убрать подальше от людей эту машину!

— Кого ты на неё посадишь?

— Сам погоню!

— А что, на ней так мало радиации, что можно ехать?

— Радиации на ней в миллионы раз больше, чем очень много! Потому её поскорее отсюда убрать надо, иначе она всех нас в могилы упрячет! Машиниста надо отыскать и в больницу определить! Я в общежитие звонил, мне сказали, что он на праздники домой, в деревню, уехал! Нужно милицию на его поиски подключить! Если нам судить по той радиации, которая на машине обнаружена, он на своей одежде столько грязи носит, что вместе с ним ещё и полдеревни вымрет!

— Как вы думаете, Владимир Васильевич, что там могло произойти? — перешёл Камушев на официальный тон.

— Я не думаю, что произошло самое страшное, что могло бы быть! Если бы произошёл ядерный взрыв, то погибли бы даже жители Австралии! Только в одном ядерном реакторе этого типа находится сто восемьдесят тонн урана, а таких реакторов там четыре! В могильниках ещё тонн восемьсот уже готового к взрыву плутония лежит! Того самого плутония, которым атомные бомбы набивают! Да ещё на складе свежего топлива лежат сборки тепловыделяющих элементов, а в них ещё тонн двести ядерного пороха! На Хиросиму была сброшена атомная бомба, в которой всего лишь пятьдесят килограммов плутония было вложено, а япошки до сих пор белою кровью харкают! А теперь представьте себе, Александр Иванович, что стало бы с нашей планетой, если бы почти две тысячи тонн одновременно и в одном месте шарахнуло! Так что ядерный взрыв исключён, хотя бы потому, что мы с вами до сих пор ещё живы! И ещё, что очень важно знать, конструкция ядерного реактора такова, что она полностью исключает возможность неуправляемого ядерного процесса! Даже если реактор выходит из зоны энергетических параметров, он самостоятельно входит в режим самозатухания! То есть наступает йодистое отравление реактора, и цепная реакция полностью прекращается! В режим саморазгона он войти никогда не сможет, ибо на этом пути реактор поджидает так называемая «йодистая яма», которая надёжно охраняет, в том числе, и мою и вашу жизни! Скорее всего, на Чернобыльской АЭС взорвалась гремучая смесь, а такие аварии на реакторах того типа, что у них, довольно частое явление! Неприятность состоит в том, что в процессе выработки пара, в ядерных реакторах происходит разложение воды на составляющие и образуется взрывчатая смесь! По ходу работы, она скапливается в определённом месте, и там её сжигают! Когда система дожига гремучей смеси даёт сбой, и смеси водорода и кислорода скапливается большое количество, вот тогда и возможен взрыв! Наверное, именно это там и произошло! Взорвался водород, и какой–нибудь контейнер с отработанным топливом на нашу машину опрокинуло!

— А если это диверсия какая? — высказал предположение Камушев.

— Александр Иванович, дорогой, вам надо по ночам спать, надо спать, а не советские детективы читать! Тогда не будет вам всякая дрянь по тёмным углам мерещиться! Я так думаю, что ничего страшного не произошло! Такая авария, как эта, на атомных станциях не первая! Почистят, помоют, заварят, поштукатурят, покрасят, и через месяц, ну, через два, позабудем обо всём, и даже смеяться над нашими страхами перестанем! А машину мы запрячем куда подальше, чтобы пацаны не лазали, а дальше видно будет, что нам с нею делать!

Последние замечания несколько успокоили Камушева. «Безродный, наверное, знает, что в таких случаях делать надо» — подумал он. Обнадёженный оптимистическим прогнозом Безродного, он несмело высказал своё предположение:

— Постоит наша телевышка, дождичками её помоет, ветерком обдует, глядишь, через месяц–другой мы её опять в дело пустим!

— Все вещества во Вселенной произошли в результате радиоактивного распада первичной материи! — пояснил Безродный. — И все они давным–давно утратили свою радиоактивность! Все, кроме урана, который сохранил её со времён первичного взрыва, родившего Мир! Так что, я тоже думаю, так же, как и вы, что через каких–нибудь нескольких миллионов лет эту телевышку вполне можно будет вновь использовать на нашей ударной комсомольской стройке!

Оптимистические прогнозы Безродного о малой мощности происшедшего на Чернобыльской АЭС взрыва не оправдались. Через два дня к городу подъехали два десятка автобусов, забитые эвакуированными энергетиками города Припяти. Автобусы выгнали в чистое поле, там установили палатки, подвезли с котельной тёплую воду и устроили коллективную помывку. Цивильную одежду чернобыльцев, пропитанную радиоактивной пылью, заменили на спецовки, предназначенные, по–видимому, для снаряжения огородных пугал. С прибытием пострадавших стали вырисовываться масштабы произошедшей аварии. По городу поползли слухи один другого страшнее. Все прилипли к радиоприёмникам и экранам телевизоров в надежде получить достоверную информацию из официальных источников. Однако из эфира неслись бодрые рапорты о досрочном выполнении какой–то дояркой своих социалистических обязательств, об окончании колхозами посевной кампании. Достоверную информацию во все времена можно было получать из радиовещания «вражеских голосов», то есть радиостанций «Свобода» и «Голос Америки». Но их поиск в эфире оказался безуспешным. На тех частотах во всю мощность заработали радиоглушилки, установленные на границе Советского Союза. Из–за отсутствия какой–либо официальной информации стало ясно лишь одно, что произошло что–то действительно очень страшное, о чём власть не имеет смелости сообщить своему народу. Город оккупировал страх. Страх. Он вполз в каждую квартиру, заполнил собою каждую щелку, прокрался в каждую душу, страх перед неведомым, и потому ещё более страшным. Вслух об аварии не говорили, и на фоне бравых маршей, по случаю предстоящего праздника, гремящих из мощных динамиков, только шептались о ней в тесных кружках и ждали неизвестно что.

— Что–то там народ толпится! — заинтересовался Камушев. — Пойдём, Володя, посмотрим, может водку к празднику догадались подкинуть!

У притаившегося на задворках, единственного в городе вино–водочного магазинчика бесновалась огромная толпа. Натиск её успешно сдерживала хорошо откормленная продавщица.

— Для блатных припрятали! — кричал из первых рядов Дьяченко. Несмотря на свой небольшой рост, а может именно благодаря ему, он оказался в первых рядах осаждавших. — Я точно знаю, — обращается к толпе Дьяченко, — пятнадцать ящиков завезли!

— ОБХСС надо вызвать! — послышался выкрик.

— Народный контроль надо позвать! Пусть всё пересчитают!

— И чтобы больше двух в одни руки не давали!

— Одеколон от трудового народа припрятали! — распаляет толпу Дьяченко. При этом он активно обороняет от насаждавших тылов свои завоеванные позиции.

— Я вам уже который раз повторяю, — гудит густым басом дородная представительница прекрасного пола, — товар будем отпускать с двух часов!

Продавщица была права. Алкогольные напитки, с первых дней «Ускорения», продавались лишь с двух часов дня. Последние полгода ничего спиртного в магазинах не было, а то, что изредка появлялось, предназначалось для пользующихся особыми привилегиями.

— Я сейчас милицию вызову! — пригрозила продавщица.

— Пойдём отсюда, Иваныч! — предложил Безродный. — Одеколон мы с тобою не пьём, да и всё равно нам с тобой его не достанется! Пошли! А то вон и легавые с дубинками сюда идут! Сейчас здесь мордобой устроят! Ещё и нам с тобой, за компанию, ввалят!

Не имея особого желания лишний раз попадать на глаза блюстителей правопорядка, Безродный с Камушевым сократили свой путь и задворками прошли мимо мусорных ящиков, гудящих от роя облепивших их мух.

— Йод нужно пить! Йод, а не одеколон! — убеждал Камушев на следующее утро Дьяченко. Изрядно побитое лицо того было покорно, а в руках он мял заявление на отгулы.

— Что? Йод? Нет! Это вы уж лучше сами! У меня сосед клею напился! Я его, дурака, учил, что соли туда, соли добавлять надо! Тогда клей свернётся, а то, что останется, то и пьют! А он мне: я, говорит, корочку чесноком потру, солью сверху посыплю и той корочкой закушу, говорит! Чеснок, говорит, всякую заразу убивает! Так, балбес, без соли и выпил! Сейчас в больнице лежит, потому, что кишки все посклеились! А вы мне про йод! От него вообще все потроха сгорят!

Сразу же после аварии пронёсся слух, что алкоголь это самое эффективное средство против действия радиации. Но из–за сухого закона, установленного по всей стране, пить стали всё, что горит и имеет запах сивухи. Огромным спросом стали пользоваться различные лосьоны и растворы против перхоти, средства для растяжки обуви и разжигания керогазов, концентраты для мытья окон и препараты для чистки раковин. Больницы заполнились первыми жертвами Чернобыльской аварии — несчастными, отравленными различными суррогатами и химическими растворами.

— А что это у тебя всё лицо разбито? — поинтересовался Камушев у Дьяченко. — Это тебя в ментовке так разделали или в очереди за одеколоном накостыляли?

— Нет! Это я сам! — засмущался Дьяченко.

— Наверное, по пьянке, мордою по лестнице проехался! — высказал предположение Камушев.

— Нет! По трезвухе всё произошло! Тут, понимаете ли, такое дело приключилось! Жена балкон красила, ремонт к празднику затеяла! Кисти помыла, а ацетон, дурёха, в унитаз вылила! Я расположился в туалете, закурил, а спичку под себя бросил! А оно как рванёт! Меня как подкинет и головою об дверь как шарахнет, так дверь и вылетела!

— У тебя там ничего не оторвало? — посочувствовал Камушев.

— Оторвать не оторвало, но обожгло!

— Тогда иди лечись, но чтобы на праздничной демонстрации был! Яйца свои можешь дома оставить и хоть на карачках, но на демонстрацию приходи!

На оперативке Камушев поручил Безродному оказать помощь парторгу в подготовке предстоящей демонстрации. Порывшись в кладовке, те пришли к единодушному мнению, что все плакаты, транспаранты и лозунги, написанные много лет назад, находятся во вполне приличном состоянии, только с них надо стряхнуть пыль. Они отложили в сторону портреты почивших генсеков Брежнева, Андропова и Черненко и вызвали плотника.

— Ты вот что, Николай, в эти рамки вставишь Горбачёва, Слюнькова, Воротникова и Шенина!

— А этих куда деть?

— Куда, куда? Выкинь их в мусорный ящик, куда их ещё девать? Можешь их себе забрать! Повесишь их в столярке, и пусть себе висят!

— Ну уж нет! Я их лучше в мусорку!

Женщинам поручили надуть побольше шариков, и на этом подготовка к предстоящей демонстрации была окончена.

Первого мая к десяти часам утра к центру города двинулись колонны горожан. Транспаранты и орущие динамики прославляли «КПСС — ум, честь и совесть нашей эпохи». Над головами массы людей развевались алые полотнища с первомайским лозунгом: «Пролетарии всех стран соединяйтесь». Из этой многотысячной массы никому в голову не. приходил простой вопрос, каким же это образом можно пролетариям нашей страны соединиться с пролетариями других стран через закрытую наглухо границу Советского Союза.

На тротуарах молча стояли бывшие жители бывшего города Припять. Они молча смотрели на идущие мимо толпы, и в их глазах, наверное, до конца их дней застыла обречённость.