Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

Вам, наверно, приходилось жить в пекинских переулках? Скажем, когда вы были ещё совсем ребёнком? А помните ужасно весёлую, болтливую и немного своенравную девчонку?

Вот мне в детстве довелось жить в таком переулке. И девчонку такую, весёлую, болтливую и своенравную, я помню. Мне часто кажется, что, если бы не существовали такие девчонки, разве можно было бы переулок называть переулком, а Пекин — Пекином?

Мои слова могут вам не понравиться. «Что, что?» — уж точно спросите вы. Ну конечно, нынешний Пекин теперь совсем не тот, что раньше. И девчонка стала не такой сдержанной и невозмутимой, не такой доброй и покладистой. Она уже научилась обниматься, стала бойкой. Обнимается она и по-настоящему, и неискренне, и люди, с которыми она общается, совсем не пекинцы. Куда подевался лёгкий пришепётывающий говорок, который так характерен для жителей пекинских переулков? В те времена девчонки говорили именно с таким пекинским выговором. Волосы у них были чистые, одежда скромная, но не бедная, натура отличалась щедростью, хитрости в них было немного, и каждому казалось, что таких легко обмануть.

Прошло двадцать лет. Каждый раз, когда я бываю в Пекине и вижу где-нибудь молодых девушек, я всегда узнаю детей, когда-то живших в пекинских переулках. Если Пекин представить в виде листка на дереве, то переулки в нём- это прожилки, которые змейками растекаются по листику в разные стороны. Рассматривая их на солнце, можно обнаружить, что прожилки-переулки прозрачны, как хрусталь, потому что эти девчонки струятся по ним, словно живительная влага города-дерева. От них и сам город становится прозрачнее и наливается сочными красками, внушая людям ощущение удивительной теплоты и надёжности. Они, эти девчонки, заставили меня навсегда отдать сердце Пекину.

После того как я покинула Пекин, выросла, обзавелась семьёй и стала работать в городе N, я каждый год, если выпадал случай, приезжала в Пекин. Там я бывала у детских писателей и выбирала у них что-нибудь стоящее для нашего издательства. Приезжала я сюда и для того, чтобы встретиться с близкими мне людьми. Чаще всего я виделась со своей двоюродной сестрой Бай Дасин. Она рассказывала мне о своих делах, спрашивала моего совета, чтобы в конечном счёте сделать всё по-своему. В некоторых вопросах она была просто неисправима, тем не менее это не мешало нам по-прежнему часто встречаться, как-никак я приходилась ей двоюродной сестрой.

А сейчас, в этот июньский вечер, я еду в такси. За окном моросит мелкий дождь. Мы с Бай Дасин договорились встретиться в универмаге «Метрополь» на улице Ванфуцзин. Оттуда недалеко до её «Кэррэн отеля». Бай Дасин, окончив университет, получила распределение в четырёхзвёздочный отель, побыла там на профсоюзной работе, а позднее стала директором отдела сбыта. Однажды я ей заметила: «А ты молодец, не успела появиться в отделе, а уже на руководящей работе». В ответ она вздохнула и сказала: «Да что ты! У нас в управлении все до одного директора. Только начальник управления считается руководящим работником». Я это поняла, но текст на визитной карточке всё же впечатлял: «Директор отдела сбыта „Кэррен отеля“».

Такси, доехав до перекрёстка Дэншикоу, застряло в пробке. Я подумала: выйду-ка я лучше здесь, отсюда до универмага недалеко. Я вышла из машины, дождь усилился. Оказалось, что стою я в начале переулка и у меня под ногами две каменные ступени. Я подняла глаза и увидела развалюху с навесом, покрытым серой черепицей. Под ним когда-то были ворота, теперь их заложили кирпичом и создавалось впечатление, что ворота повернулись к тебе спиной. Я поднялась по ступенькам и встала под козырёк. Дело было не в дожде, просто мне захотелось немного здесь постоять. Касаясь ногами этих ступеней, я более чем когда-либо ясно осознавала, что вернулась в Пекин. Эти осыпавшиеся каменные ступени, обращённые ко мне спиной незнакомые ворота, старый, почти развалившийся навес — всё это позволяло мне узнать Пекин, почувствовать себя в нём уютно и уверенно. «Метрополь», «Династия», «Рамон», «Дунань шичан» — все эти шикарные бутики, отели и современные универмаги не позволяют мне почувствовать, что я именно в Пекине. Но эти две затерянные в переулке каменные ступени вызвали у меня столь отчётливые и ясные воспоминания, столь острые чувства…

В прежние времена, лет двадцать назад, летними вечерами мы с Бай Дасин частенько по просьбе нашей бабушки отправлялись с термосом в лавку в дальнем конце переулка, чтобы купить охлаждённого лимонада. Переулок наш назывался Фумахутун, на ближнем его конце был продуктовый магазин, в котором можно было купить печенье, консервы, масло, соль, сою, уксус, всевозможные продукты, баранину, говядину и свежую рыбу. У входа в магазин, на улице, продавались овощи, которые выкладывались на лоток, сооружённый из жёлтых бамбуковых жердей. Овощи лежали там и ночью, и никто не боялся, что их украдут. А чего бояться? Нужны овощи, спозаранок магазин откроется, и покупай. Для краткости лавку мы называли «Южной», а магазинчик «Северным».

«Южная» на самом деле представляла собой просто небольшую забегаловку. К ней вели высокие ступеньки, их было четыре или пять, и нам казалось, что если для того, чтобы сделать покупку, нужно преодолеть столько ступенек, то купленный товар непременно должен быть особенно ценным. В «Южной» не продавали масло, соль, сою и уксус. Там торговали вином, арахисовыми орешками и свиными щёчками, а летом ещё и мороженым, эскимо и газировкой. В лавке стояли два круглых столика, покрытые плотными, будто накрахмаленными, полиэтиленовыми скатертями. За ними всегда сидели два старичка, которые пили водку, закусывая её орешками или варёной требухой. Знаете, когда требуха ароматнее всего? В то мгновение, когда продавец её только-только выложит из кастрюли на разделочную доску и острым ножом начинает нарезать её на тонкие ломтики. Трение острого ножа о мясо создавало облако необыкновенного аромата, заполнявшего всю лавочку. В это время я стояла у прилавка и полной грудью вдыхала воздух, будучи глубоко уверенной в том, что это самое ароматное мясо на всём белом свете.

Я приходила в себя лишь тогда, когда продавец спрашивал меня, что я хочу купить. «Дайте нам газировки!» — такой была первая фраза у пекинской детворы тех лет.

Говорили не «Я хочу купить то-то», а «Дайте нам…» «Дайте нам газировки!» — «Охлаждённую или простую?» — «Дайте нам охлаждённую, охлаждённую фруктовую!» — твердили мы в один голос с Бай Дасин и передавали продавцу наш термос. К этому времени я уже приходила в себя от аромата требухи и больше всего мечтала о холодной сладкой газировке. Рядом с прилавком, где разделывали требуху, стояла холодильная камера белого цвета, наполненная кусками льда. В тот момент, когда продавец открывал крышку, мы прямиком бежали к ней. Вот здорово! Из неё клубами вырывался холодный воздух и будто маленькими кулачками бил по нашему лицу, что нам ужасно нравилось. Среди кусков белого льда вкривь и вкось торчали бутылки с лимонадом. Продавец заливал лимонад в термос, мы выходили из лавки, спускались по каменным ступенькам и в нетерпении тут же отвинчивали крышку. Обычно первый глоток делала я, хоть я была всего лишь двоюродной сестрой. Вы потом увидите, что Бай Дасин относилась к тем людям, которые привыкли всегда всем уступать, неважно, старшие это или просто твоя двоюродная сестра. Вот поэтому я бесцеремонно делала глоток первой. Совершенно не помню, как этот охлаждённый лимонад попадал мне в рот, обволакивал язык и дальше по пищеводу оказывался в желудке. Я только помню, что от холода у меня стягивало на голове кожу и будто тысячи иголочек вонзались мне в виски. От холода даже глазам становилось больно. Во! Это и есть охлаждённый, прямо со льда.

В те времена существовало такое понятие как «охлаждённый», или «прямо со льда». Теперь же, когда у всех есть холодильники, эти понятия исчезли. Холодильник никогда не может дать пронизывающего до костей холода, который колет будто иголочками. Бай Дасин следом за мной тоже делала большой глоток, и я видела, как её всю передёргивало, а на её полных руках появлялась гусиная кожа. Помню, как она сообщила мне однажды, еле переводя дух, что даже немного намочила в штаны! Я, хохоча, взяла у неё из рук термос и сделала ещё один большой глоток, и снова тысячи иголочек вонзились мне в виски, защипало в глазах и на душе стало хорошо. Я кивнула, и мы не спеша пошли по тихому переулку. Наши шаги вспугнули рыжую кошку на крыше. Это была Нюню из девятого двора, она частенько приходила в гости к нашему коту Сяо Сюну. Мы бежали по переулку, а Нюню следовала за нами по крышам. Эй, Нюню, а ты пила когда-нибудь охлаждённый лимонад? Эх ты! Никогда в жизни он тебе не достанется. Вскоре мы уже вбегали в ворота нашего дома. Вот! Вот что такое прохлада! Вот что такое охлаждённый лимонад.

Бай Дасин никогда не обижалась на то, что по пути домой я выпивала лимонаду больше, чем она. И почему мне не приходило в голову, что ей надо бы уступить? Помню, однажды, чтобы получить разрешение посмотреть документальный кинофильм «Визит принца Сианука в Китай», мы с Бай Дасин должны были сначала вымыть головы. Согрели воду, я решила мыться первой и схватила пакетик яичного шампуня. Это был крем-шампунь, который по форме и цвету напоминал яичный желток, один пакетик с запахом лимона стоил восемь фэней. Я наполнила таз водой и долго мыла и прополаскивала волосы. Когда наступила очередь Бай Дасин, до начала сеанса времени оставалось совсем немного. Бабушка её торопила, я тоже громко возмущалась, будто Бай Дасин совершала преступление. В итоге она так и не успела сполоснуть голову, и мы отправились в кино. Я шла позади и видела, что у неё на затылке на волосах остались яично-жёлтые следы от шампуня. Она не догадывалась об этом, шла и покачивала головой, чтобы волосы побыстрее высохли. Я понимала: в том, что у неё на затылке мыло, виновата я. Прошло двадцать лет, а мне всё кажется, что шампунь так там и остался. Мне очень хотелось рассказать ей об этом и извиниться, но Бай Дасин была таким человеком, который никак не смог бы понять, чего ради из-за такого пустяка нужно извиняться. Она бы только расстроилась от моих извинений. Так что лучше было молчать…

Вот так я стояла в переулке на углу улицы Дэншикоу под старым навесом и вспоминала охлаждённый лимонад и яичный крем-шампунь, пока дождь наконец не перестал. Теперь я могла продолжить свой путь в универмаг «Метрополь».

Я ждала Бай Дасин в кафе на втором этаже. Мне нравится это кафе. Если сесть за столик у окна, тебе кажется, что ты плывёшь в воздухе, отчего в какой-то миг начинаешь испытывать ложное чувство превосходства над всеми. Начинает казаться, что поле зрения постепенно расширяется и ты можешь, приподняв подбородок, видеть при вечернем солнце далёкие сюрреалистические нагромождения, выстроенные из стекла и гранита. А прищурив глаза, можно наблюдать за людским потоком, движущимся где-то у тебя под ногами. Рано или поздно в этом потоке должна показаться и моя двоюродная сестра.

До нашей встречи оставалось ещё порядочно времени, и я могла просто спокойно здесь посидеть. Попив кофе, я успевала ещё пройтись по отделу женской одежды на втором этаже и заглянуть на четвёртый этаж в отдел «Всё для дома». Мне там особенно нравились полотенца разных размеров и расцветок. Разглядывая их, я не могла избавиться от какого-то странного ощущения. Я заказала большую чашку эспрессо. Мне казалось, что из толстой керамической чашки гораздо приятней пить эспрессо, чем капучино. Попивая кофе, я временами поглядывала на проходящий внизу людской поток и вспомнила слова Бай Дасин о том, что она на всё любит смотреть сбоку, например на здание, автомобиль, пару туфель, будильник и, конечно, на людей — мужчин или женщин. Эта её привычка заставляла меня про себя улыбаться, так как этим она самым очевидным образом отличалась от всех остальных. Чем же она всё-таки выделялась на фоне других? А тем, что в ней всегда чувствовалась какая-то внутренняя энергия. И все её влюблённости и романы всегда заканчивались неудачей. С детства она росла тихим ребёнком, совершенно обычной внешности. Характер у неё был сверхпокладистый. Выражаясь словами бабушки Чжао с девятого двора, Бай Дасин была уж очень милой и славной.

I

В начале 70-х годов, когда Бай Дасин было лет семь-восемь, старички в переулке говорили про неё, что она «милая и славная». В те времена таких слов не употребляли, они вызывали определённое подозрение. От этих слов исходил запах гнили и затхлости старинных сундуков и потемневших от копоти потолков. Это были слова, которые нельзя было открыто произносить; слова, которые до сих пор вызывают в моей памяти не слишком приятные ощущения. Они совсем не были похожи на одно слово, которое однажды произвело на меня глубокое впечатление.

Как-то мы отправились в гости к бабушке Чжао. Там я прочитала скупой на слова дневник её внучки — тринадцатилетней ученицы средней школы. Её дневник лежал на чёрном лаковом чайном столике с изогнутыми ножками, будто специально для того, чтобы его читали. В дневнике мне встретилась такая фраза: «Пусть моё происхождение не такое уж известное, но моя революционная воля не может быть сломлена…» Да, меня потрясло слово «сломлена». Я тогда вообще не понимала его значения, но твёрдо решила, что это слово необыкновенное. Как же можно, не имея достаточного образования, использовать такие слова в своём дневнике? Я так дорожила этим непонятным для меня словом, что даже не решалась спросить у взрослых, что оно означает. Я надеялась, что когда-нибудь сама смогу понять его значение. Ну а раз Бай Дасин милая и славная, пусть так и будет.

Бай Дасин и в самом деле отличалась добрым нравом и чувством справедливости. Учась в первом классе, она помогла дойти домой бабушке Чжао, потерявшей сознание в общественном туалете. Во втором классе она взяла на себя обязанность каждый день выливать за бабушкой горшки. Старушка уже не могла самостоятельно ходить в туалет. Наших родителей в то время в Пекине не было, и мы с бабушкой служили друг другу опорой.

Когда Бай Дасин училась в третьем классе, на экранах многих городов Китая шёл корейский фильм «Цветочница». Где бы его ни показывали, публика во время сеанса непременно утирала слёзы. Мы с Бай Дасин тоже плакали. Только я не так сильно, как она. Мужчина, сидевший передо мной, в истерике бился о спинку сиденья, но никто не обращал на него внимания, потому что каждый был занят своими переживаниями. Сидевший слева от меня человек не отрываясь смотрел на экран, слёзы непроизвольно катились у него по щекам, и он их не вытирал. Бай Дасин сидела от меня справа. Она просто задыхалась от плача, и вдруг, совершенно неожиданно, у неё началась отрыжка. Впервые я обнаружила у неё эту дурную привычку именно во время того сеанса. У неё это происходило громко, как у какого-нибудь простого и неотёсанного мужика. В особенности её распирало после поедания редьки, которую я называла «радость на душе». Вот уж когда сестра делала это от души. Просто противно, да ещё дурной запах. Сравнение с неотёсанным мужиком мне казалось обидным, потому что Бай Дасин не была мужиком, и тем более неотёсанным. Однако после демонстрации этого фильма однокашники стали поддразнивать её, обзывая «помещица Бай», и это только потому, что она оказалась однофамилицей злодея-помещика из этого фильма. Иногда мальчишки, завидев её, начинали громко кричать: «Вон идёт помещица Бай, идёт помещица Бай!»

Такая кличка унижала и расстраивала Бай Дасин, заставляя её чувствовать себя изгоем. В переулке часто появлялись люди, одетые в одежду серого цвета. Их называли «элементами четвёртой категории». Они подметали переулки, убирали мусор, чистили выгребные ямы. С тех пор как мы посмотрели фильм «Цветочница», каждый раз, когда Бай Дасин сталкивалась с этими людьми, она специально гордо проходила мимо, будто хотела всем сказать: «Я не помещица Бай, я не такая, как они!» Она постоянно спрашивала меня: «Слушай, кроме фамилии, скажи, чем ещё я похожа на помещицу?»

Бай Дасин никак не была похожа на помещицу, однако никто никогда её не сравнивал и с цветочницей из того же фильма, с той красивой и доброй девушкой. Верю, что этот фильм в своё время заставил многих молодых девушек мечтать стать такими, как цветочница. Это было стремление к доброте, справедливости, красоте. Посмотрев албанский фильм «Умрём, но не сдадимся», я мечтала быть похожей на партизанку Милу, готовую умереть, но не сдаться врагу. Единственным основанием для этого была кофточка в клетку, в которой была героиня во время ареста. У меня была такая же кофточка в сине-белую клетку. Я представляла, что я — Мила, и мечтала, чтобы кто-нибудь из моих однокашников встал и сказал, что я на неё похожа. В те дни я каждый день надевала эту кофточку, обольщая себя пустыми надеждами. Ещё я запомнила одну фразу из этого фильма. Когда нацистский офицер, допрашивая женщину с большой чёрной родинкой возле губы — командира партизанского отряда, подаёт ей стакан воды, она отказывается от него и с холодной усмешкой говорит: «Спасибо, я понимаю, что такое гуманность по-фашистски!» Мне казалось, что эта необычная и гордая фраза стоит многих тысяч слов. Стоя перед зеркалом, я пыталась изобразить её надменную усмешку, а Бай Дасин в этом мне помогала. Я просила налить мне стакан воды, и когда она подносила его к моему лицу, я с сарказмом произносила: «Спасибо, я понимаю, что такое гуманность по-фашистски».

Бай Дасин смеялась и приговаривала: «Как похоже!» Ей нравилось моё выступление, и она нисколечко не сердилась на меня за то, что незаметно для себя становилась «фашистом», хотя в то время за ней ещё сохранялась кличка «помещица Бай». Она подчинялась мне даже тогда, когда я её превращала в «фашиста». «Фашист» и «помещица Бай» не так уж сильно отличались друг от друга, однако Бай Дасин не обижалась на меня. Я часто про себя думала: из-за того, что мальчишки постоянно называли её «помещицей», она со временем давно уже стала себя чувствовать помещицей. Разве помещик не должен слушаться народа? Таким «народом» у Бай Дасин была я. К тому же я была симпатичней неё. И не такая тупая. Бабушка часто ругала её за то, что она недостаточно сообразительна. Или не умеет как следует почистить чеснок, сок от него попадает ей под ногти, отчего она начинает хныкать, или держит в руках мухобойку, а ни одной мухи убить не может, и ещё теряет деньги и талоны на растительное масло. В те времена масло продавалось по талонам, в месяц на человека полагалось всего лишь двести пятьдесят граммов масла. Если потеряешь талон, то покупать масло приходилось по договорной цене, а это в два раза дороже. Как-то Бай Дасин отправилась в «Южную» лавку купить арахисовое масло. Не успела она ещё войти в магазин, а деньги и талон уже потеряла. Бабушка ругала её, приговаривая: «Раз уж ты растяпа, то нужно быть внимательней, а ты, наоборот, рассеянная — хуже некуда».

Как мне казалось, рассеянность и концентрация внимания — вещи одного порядка. Почему Бай Дасин могла потерять деньги или талоны на масло? Потому что в девятом дворе у бабушки Чжао в один прекрасный день появился некий молодой человек. В тот момент всё внимание Бай Дасин сконцентрировалось именно на нём, вот она и стала рассеянной. Этот молодой человек приходился бабушке Чжао племянником, он приехал из другой провинции, где танцевал в ансамбле песни и пляски. В балете «Си-эр» он танцевал главную партию Да Чуня. У молодого человека на шее выросла маленькая шишка, и он приехал в Пекин на операцию, вот и поселился у своей бабушки. Такого красавца в этом переулке никто никогда не видел. Лет двадцати, вьющиеся волосы, густые чёрные брови, большие глаза, пухлые губы, стройный, но не худой. Он носил обычную военную форму без петлиц и фуражку без кокарды. Так одеваться имели право только участники «коллективов образцовой оперы». Он не застёгивал верхнюю пуговицу, отчего у воротничка виднелась белоснежная рубашка, что создавало впечатление лёгкой небрежности, и это притягивало.

Женщины от него просто были без ума, но встречались с ним чаще всего такие девчонки, как мы, целыми днями носившиеся по двору у бабушки Чжао. У Да Чуня хватало терпения с нами возиться, он учил нас танцевать. Мы репетировали эпизод, когда Да Чунь вызволяет Си-эр из пещеры. Он поставил посреди двора квадратный стол, а рядом невысокую скамью и совсем низенькую табуретку. Так в пещере образовались три ступеньки. Кульминацией служила сцена, когда Да Чунь, взяв за руку Си-эр, выводит её по ступенькам из пещеры. Си-эр видит солнечный свет, и от радости они вдвоём застывают в изящной позе. Эта трогательная сцена была пределом наших мечтаний. Девчонки в переулке умирали от желания хотя бы раз оказаться в роли Си-эр. Солнечный свет у входа в пещеру был для нас не важен. Главное, чтобы можно было встретить солнечные лучи, взявшись за руки с кудрявым Да Чунем. Мы с нетерпением сидели на низеньких скамеечках в ожидании, когда очередь дойдёт до нас, в душе ревнуя друг к другу и в то же время подбадривая. Что же до Да Чуня, то он вёл себя одинаково со всеми и предложил каждой из нас по меньшей мере раз побывать в роли Си-эр. И только Бай Дасин, только она отказалась с ним танцевать, несмотря на то что в девятый двор она приходила чаще других.

Чтобы каждый день после ужина как можно быстрее отправиться туда, Бай Дасин несколько раз чуть не повздорила со своей бабушкой. Всё из-за того, что именно в это время бабушка обычно справляла большую нужду. Бай Дасин могла уйти только после того, как вынесет горшок. А в это время декорации к «Си-эр» уже были поставлены. Какие мучительные минуты! Бабушка справлялась со своими делами поразительно медленно. Сидя на горшке, она обычно покуривала сигарету, а иногда, надев очки, читала шикарное издание «Цитат Мао Цзэдуна». Она казалась такой жестокой, совершенно не считалась с душевным состоянием Бай Дасин. Стоя рядышком, я радовалась тому, что выливать горшок выпадало не мне. С другой стороны, я сочувствовала своей двоюродной сестре. «Ну я пошла», — каждый раз, когда я говорила эти слова, Бай Дасин начинала сквозь занавеску в дверях тихо умолять бабушку: «Ну, ты уже всё? А быстрее не можешь?» Её мольбы непременно вызывали обратную реакцию именно потому, что она — Бай Дасин, а Бай Дасин должна быть добросердечной и справедливой. Бабушка за занавеской ворчала и удивлялась: «Что это сегодня произошло с ребёнком? Разве так разговаривают со взрослыми? Что за эгоистка выросла, даже нужду не даёт справить как следует…»

Бай Дасин оставалось лишь тихо сидеть в другой комнате и ждать, а бабушка, словно испытывая её терпение, могла раза в два увеличить время своего «восседания». Я к тому времени давно уже успевала прошмыгнуть в девятый двор. Обуреваемая угрызениями совести, я понимала, что поступаю несправедливо, и хотела, чтобы Бай Дасин прибежала пораньше. Она придёт и, как всегда, незаметно займёт место в уголочке, теша себя надеждой, что Да Чунь всё же её заметит. Только я одна знала, какой страстной была эта мечта.

Однажды она мне сказала, что дядя Чжао не прописан в Пекине и после операции, наверно, уедет. Я сказала: «Ну да, очень жаль». Она уставилась в одну точку, глядя на меня, и казалось, вообще никого не замечает. Я похлопала её по руке и спросила: «Эй! Что с тобой?» Руки её были холодные как лёд, и это заставило меня вспомнить охлаждённый лимонад. Казалось, что её руки только что выловили из морозильной камеры. Ей тогда было всего десять лет. И такая температура никак не вязалась с её возрастом. И в этот момент меня осенило. Это не могло быть состоянием аффекта, это было неизъяснимое страстное желание чего-то. Я смотрела на сидевшую в углу Бай Дасин и мне так захотелось, чтобы Да Чунь обратил внимание на мою сестру. Я сказала громко: «Дядя Чжао, Бай Дасин ещё не играла Си-эр, надо, чтобы она тоже сыграла разок!» Дядя Чжао — этот Да Чунь с вьющимися волосами — подошёл к Бай Дасин. Его взгляд был таким дружелюбным, таким открытым. Он протянул ей руку, приглашая пойти с ним. Однако она стала отказываться и тихо бормотать: «Нет, я не смогу, я не умею, я не буду, у меня не получится…» Эта всегда покладистая девочка вдруг проявила удивительную несговорчивость. Она мотала головой, кусала губы, прятала руки за спину. Я не ожидала, что она может не согласиться. Я не понимала, что с ней случилось, почему она отказывалась от того, о чём давно мечтала. Я как никто знала её мечту, потому что прикасалась к её ледяным рукам.

Я подумала, что она стесняется, и стала громко её убеждать: «Ты сможешь, сможешь». Несколько девчонок присоединились ко мне. Мы чуть ли не все вместе стали подбадривать эту трусиху. Да Чунь по-прежнему протягивал ей руку, а она, вся съёжившись, даже стала немного сердиться и громко отказываться, отступая назад. На лбу у неё выступила испарина, а лицо выражало полную беспомощность и упрямство. Она откинулась назад, закрылась руками, пытаясь этим показать, что хоть убей, решительно не повинуется. В это время Да Чунь протянул ей вторую руку, показывая всем видом, что хочет поднять её со скамейки и повести к сцене. Мы все заметили этот жест дяди Чжао, он был таким приветливым. Эх, Бай Дасин, ты ведь ещё не настолько глупа, чтобы отказаться. Бай Дасин вдруг перестала громко спорить, потому что уже ничего не могла выговорить. Она упала на пол и потеряла сознание. У неё случился шок.

Спустя много лет она призналась мне, что тогда в свои десять лет упала в обморок, потому что впервые в жизни влюбилась. Она тогда ненавидела себя, но ничего с собой поделать не могла. Даже теперь тридцатилетняя Бай Дасин продолжает утверждать, что тот дядя Чжао был самым красивым китайским мужчиной, которого она когда-либо встречала. Я не согласилась с мнением Бай Дасин, так как мне никогда не нравились мужчины с европейским разрезом глаз. Но я не стала возражать, а лишь вздохнула по поводу её крайне бестолковой и страстной «первой любви». Ведь дядя Чжао, которого мы никогда больше не видели, так и не узнает, почему в тот год в переулке Фумахутун десятилетняя девочка Бай Дасин упала в обморок. Он также никогда не поверит, что десятилетняя девочка на самом деле может потерять сознание из-за любимого ею красавца-мужчины. Молодые люди его возраста не способны проникнуть в переживания десятилетних девочек, в их глазах они всего лишь стайка ребятишек. Они могут обнять их, как детей, но они никогда не узнают, какую бурю чувств могут вызвать у этих девочек протянутые к ним руки.

Сам того не желая, дядя Чжао ранил сердца многих девчонок из нашего переулка. После того что произошло у него с девчонкой по имени Сяо Лю из третьего двора, что в районе перекрёстка Сидань, выходившие с ним на сцену и исполнявшие роль Си-эр девчонки поняли, что на самом деле он особого внимания на них и не обращал. Его влекло к известной во всей округе Сяо Лю. Почему десятилетняя девочка могла потерять сознание из-за взрослого мужчины, а Сяо Лю с Сиданя, которая ни разу толком и не взглянула на Да Чуня, смогла свести его с ума?

II

Сяо Лю в то время было лет семнадцать-девятнадцать. Она вместе с семьёй перебралась в переулок Фумахутун лишь несколько лет назад. Семейство занимало пять комнат в северном флигеле в третьем дворе. Прежние хозяева этого флигеля — господин Цзянь и его жена — давно уже в принудительном порядке перебрались здесь же в привратницкую. Не стоило господину Цзяню до Освобождения держать частную аптеку. Его причислили к мелкобуржуазным элементам, а отец Сяо Лю работал плотником в строительной фирме, поэтому имел намного больше прав на эти комнаты.

Родители Сяо Лю были небольшого роста и выглядели весьма невзрачно, но зато каких детей они нарожали! Их было восемь: четверо мальчиков и четыре девочки. Парни выросли рослыми, крепкими, а девицы стройными и красивыми. Люди они были малограмотными и бедными. Когда въехали в третий двор, у них даже кровати не было, спали прямо на полу. Питались они плохо, ели грубую пищу. Тем не менее, несмотря на это в этой семье выросла такая девица, как Сяо Лю. Среди её сестёр у неё были не самые правильные черты лица, однако фигурой она, что называется, вышла, и это привлекало внимание многих мужчин. Её смуглая кожа была гладкой и нежной, а от распущенных волос веяло тёплым ароматом свежих опилок. Её слегка влажные большие глаза всегда были чуть прищурены, словно она всматривалась во что-то. Казалось, что она намеренно прикрывает свои чёрные глаза длиннющими ресницами. Пренебрегая правилом порядочных девушек туго заплетать свои косы, она всегда их заплетала свободно, так, чтобы у висков небрежно выбивалась прядь волос. Так она казалось смелой и отчаянной, несколько небрежной и загадочной, будто только что оторвала голову от подушки, проведя бурную ночь с мужчиной. На самом деле вполне возможно, что она только что закончила мыть котёл, в котором варили капустную похлёбку, или только что съела золотистую пампушку из грубого теста с салатной горчицей.

Когда наступали сумерки, она, съев пампушку и вымыв котёл, частенько стояла в проёме ворот, прислонившись к косяку, или отправлялась через весь переулок в общественный туалет. Когда она шла по улице, все достоинства её обольстительной фигуры бросались в глаза. В то время все ходили в широких штанах. Уж не знаю, что сделала Сяо Лю со своими штанами, что они так плотно облегали её упругий зад. Странное сочетание её расслабленной походки и стройной фигуры придавало ей при ходьбе особое очарование.

Она часто носила шлёпанцы на босу ногу. Ногти на ногах были покрашены соком бальзамина в ядовитожелтый цвет. Кто в те времена в переулке, да и во всём Пекине, осмелился бы красить ногти на ногах? Только Сяо Лю с перекрёстка Сидань. Она так и ходила, ни на кого не обращая внимания, потому что не собиралась водиться ни с кем из нашего переулка. У Сяо Лю не было подруг, но ей было всё равно, потому что у неё было полно кавалеров.

Она входила в одну компашку, которая называла себя «Сиданьской колонной». Прозвище «Сяо Лю с перекрёстка Сидань» она получила после того, как вошла в эту компанию. Вообще-то, согласно китайской традиции, её следовало бы просто называть Шестая, так как среди своих братьев и сестёр она по возрасту была шестой. В компашку эту входили с десяток нигде не учившихся (да и негде было учиться) и нигде не работавших парней, все из хороших семей. Они ничего не боясь, шныряли в районе Сиданя по переулкам и крали военные фуражки и звонки от велосипедов. Относили их в комиссионку, а на полученные деньги покупали сигареты и выпивку. В те годы военная фуражка и модный велосипедный звонок особой конструкции были мечтой многих молодых людей. Военная фуражка из шерстяной ткани, была всё равно что шикарное пальто из овечьей шерсти сейчас. Если у тебя на велосипеде красовался такой звонок, то это было то же самое, что нынче иметь в кармане миниатюрный мобильный телефон. Сяо Лю в грабежах не участвовала. Говорят, в этой компании она была единственной девицей. Её развлечением было переспать со всеми парнями из этой компашки. Делала она это без всякого расчёта, просто так, ради собственного удовольствия, потому что она им нравилась. Ей больше всего хотелось нравиться мужчинам и чтобы они из-за неё били друг другу физиономии.

Такое беспутное поведение дочери, конечно же, не проходило мимо внимания домашних. Отец-плотник связывал свою дочь и заставлял её стоять во дворе на коленях на стиральной доске. Поведение Сяо Лю, казалось бы, должно было заставить её братьев и сестёр провалиться со стыда, но нет. Отношения у них были на удивление хорошими. Когда её ставили на колени, сёстры и братья наперебой просили отца простить Сяо Лю. Наказание длилось долго, иногда от полудня до глубокой ночи. Каждый раз отец снимал с неё верхнюю одежду, оставляя лишь майку да трусы. Все просьбы о снисхождении со стороны братьев и сестёр оставались без внимания. Они тяжело переживали, когда видели, как их сестра стоит на коленях на стиральной доске, голодная и замёрзшая. Кончилось всё это тем, что однажды её друзья, ребята из этой компашки, узнав, что она наказана, той же ночью устроили в третьем дворе «грабёж». Они перелезли через стену, развязали Сяо Лю, завернули её в ковёр в бело-красную клетку и вынесли со двора. После этого они сели на свои крутые велосипеды марки «Феникс-18», нажали на педали и, гремя велосипедными звонками, устроили в переулке настоящую «демонстрацию протеста». Затем всей толпой вместе с Сяо Лю они пронеслись по переулку и скрылись.

Той ночью я и Бай Дасин слышали пронзительную трель звонков. Бабушка тоже слышала, заметив сквозь сон, что наверняка в семье Сяо Лю что-то случилось. На следующий день по переулку поползли слухи, что Сяо Лю «похитили». Такая новость взбудоражила меня и Бай Дасин. Мы стали вертеться около третьего двора, пытаясь хоть что-то разузнать. Потом стали говорить, что об издевательствах над Сяо Лю компашка узнала от одного из её старших братьев. Сама она никогда своим дружкам о своих наказаниях не рассказывала. Кто мог видеть, что её, закатав в красно-белый ковёр, умыкнули со двора, кто мог посреди ночи разглядеть, что ковёр в клетку? Эта интрига нас не волновала. Неизгладимое впечатление на нас оказало то, что несколько мужчин, действуя дружно, освободили стоявшую на коленях любимую ими женщину. И способ, которым они действовали, многих потряс. Сяо Лю приобрела ореол загадочности и необыкновенности. Спустя несколько дней она как ни в чём не бывало вернулась домой и ближе к вечеру стала снова появляться в проёме ворот. В руке она держала вязальный крючок, в кармане лежал моток белых ниток, и она, ловко орудуя кистью руки, сосредоточенно вязала воротничок. Вполне возможно, что именно тогда племянник бабушки Чжао, тот самый Да Чунь с вьющимися волосами, и увидел её, а Сяо Лю с переулка Сидань именно в этот момент взглянула на него своими прикрытыми ресницами чёрными глазами.

Самой судьбой было определено, что именно этот мужчина и эта женщина должны были познакомиться, и ничто не могло этому помешать. Я слышала, как бабушка Чжао говорила моей бабушке, что операцию Да Чуню, ставшему для дворовых девчонок просто наваждением, давно уже сделали. С его работы несколько раз уже приходили письма, в которых торопили его вернуться, только он на это не обращал никакого внимания. Несмотря на увещевания бабушки Чжао, он просил Сяо Лю выйти за него замуж и уехать с ним из Пекина. Сяо Лю жеманно смеялась, пропуская всё мимо своих ушей, и лишь урывками встречалась с ним. Позднее дружки из компашки схватили их обоих на заднем дворе у бабушки Чжао. И снова это было ночью, и снова они перелезли через стену и закатали голую Сяо Лю в ковёр, а Да Чуня избили и, угрожая стилетом, выгнали его из Пекина. В переулке стали говорить, что этот набег организовала сама Сяо Лю. Стоило её сердечку забиться, как мужчины сразу же на это реагировали. Как же ей нравилось, чтобы мужчины перед ней оказывались в смешном положении. Если всё это было правдой, то Сяо Лю с перекрёстка Сидань поступила, в общем-то, непорядочно. Красота и коварство разбили сердце Да Чуня.

Бабушка Чжао, рыдая, говорила моей бабушке, что всё это большой грех, и откуда на нас свалилась такая напасть с этой обольстительницей. Обе старушки лили слёзы и наказывали нам не ходить играть в третий двор и разговаривать с кем-либо из семейства Сяо Лю. Они боялись, что мы научимся дурному и станем такими же, как она.

Именно тогда я покинула Пекин и вернулась в город N к своим родителям. К тому времени они только-только закончили свой «курс перевоспитания» в так называемой «школе седьмого мая», расположенной далеко в горах. Первое, что они сделали, вернувшись домой, — перевезли меня от бабушки к себе, чтобы я могла продолжать ходить в школу. Они любили меня, но только моё сердце осталось в пекинском переулке Фумахутун. Я знала, что живущие там взрослые не будут вспоминать ребёнка, не имевшего к ним никакого отношения, но я постоянно думала о них: о Да Чуне с вьющимися волосами, о Сяо Лю с перекрёстка Сидань, о бабушке Чжао и даже о её кошке Нюню. Я когда-то представляла себе, что если бы смогла превратиться в Нюню, то днями и ночами была бы вместе с Да Чунем и смогла бы тогда видеть всё, что происходит между ним и Сяо Лю. Я слышала, что, когда парни из компашки отправились к бабушке Чжао, чтобы схватить Да Чуня и Сяо Лю, кошка Нюню сидела на крыше и громко орала. Кто её знает, звала ли она на помощь или просто злорадствовала? Что же я хотела увидеть, превратившись в кошку? В том возрасте я ещё не знала, что делают наедине мужчина и женщина. Это не была зависть, скорее, необъяснимое ощущение грусти и печали. Так как я не «влюблялась» в племянника бабушки Чжао, то и не испытывала отвращения к Сяо Лю, которую бабушка Чжао обозвала обольстительницей. Мне нравились этот мужчина и эта женщина, в особенности Сяо Лю. Я не верила тому, что в ту ночь она имела желание опозорить Да Чуня, а если бы это было и так, что ж тут такого? В душе мне хотелось выгородить её, и тогда я сама казалась себе подленькой. Эта женщина с отвратительным жёлтым педикюром всколыхнула в моей бесконечно мрачной душе чувство свободы и раскрыла моё тайное греховное желание стать такой же. Когда я спустя десять с лишним лет смотрела фильм «Клеопатра» с Элизабет Тейлор, и в частности, то место, где колдун велит людям завернуть её, полуобнажённую, в персидский ковёр и отнести к императору, я тотчас же вспомнила Сяо Лю из переулка Фумахутун, эту необыкновенную красавицу.

Долгое время я не говорила своей двоюродной сестре о том, что я думала о Сяо Лю. Я считала это запретной темой: ведь в тот год Сяо Лю с перекрёстка Сидань «увела» у Бай Дасин человека, из-за которого она упала в обморок. Опять-таки, к началу 80-х годов пять комнат в северном флигеле, что в третьем дворе, вернулись к господину Цзяню, жившему в привратницкой, а семья Сяо Лю съехала. Зачем же было напоминать сестре о прошлом? Но вот однажды, где-то года два назад, в районе Саньлитунь мы с Бай Дасин встретили Сяо Лю. Это произошло в баре «Дубовая бочка». Она пришла туда не развлекаться, она была его владелицей.

Это было небольшое заведение, которое изо всех сил старалось во всём подражать европейскому стилю. В воздухе витал смешанный запах баранины, табака, корицы, карри и других специй, не характерный для китайских ресторанов. На первый взгляд, дела у Сяо Лю шли неплохо. В полутёмном помещении горели свечи, было немало посетителей, в основном иностранцев. На стенах висели шкуры, лук, стрелы. Перед стойкой две певицы латиноамериканского вида пели под гитару «Поцелуй меня, Джимми». Вот здесь мы и встретили Сяо Лю. И хотя мы не виделись более двадцати лет, при тусклом свете свечей я сразу же узнала её.

Я никогда не придавала значения всяким разговорам о том, что спустя годы люди перестают узнавать друг друга и что это приводит к различным курьёзам. Как такое может быть? У меня, во всяком случае, такого не произошло. Сяо Лю было, вероятно, лет сорок. К ней совершенно не подходило выражение «увядшая красота». Она была одета в длинную чёрную юбку, в ушах бриллиантовые серьги в виде цветка подсолнуха; она пополнела, но не выглядела толстой. Сяо Лю сохранила свою красоту, в которой была уверена; она шла в нашем направлении, и походка её была точно такой же, как в переулке Фумахутун, — такой же беззаботной и ленивой. В её поведении появилась уверенность, свойственная человеку, много повидавшему на своём веку. По её виду можно было определить, что живёт она хорошо, вполне довольна собой, хотя и выглядит несколько вульгарно. Я сказала Бай Дасин: «Ой, смотри! Сяо Лю!»

В этот момент Сяо Лю также узнала нас. Она подошла к нам и, вспоминая, сказала, что мы раньше вроде бы были соседями. Смеясь, она велела официанту принести нам две порции коктейля «Карнавальная ночь». В её смехе была особая трогательность с привкусом ностальгии, этот смех не вызывал раздражения, так как был совершенно искренним. Мы смеялись вместе с ней, и в нашем смехе не было дурного умысла. Мы были удивлены, что она вспомнила двух ребятишек из того переулка. Вот только мы не знали, о чём с ней говорить, поэтому вежливо и чистосердечно расхваливали её заведение, а ей было приятно слышать наши слова. Помахав на прощание рукой, она подозвала к себе крепкого молодого парня и представила его нам в качестве своего мужа.

Тот вечер в баре «Дубовая бочка» мы с Бай Дасин провели очень славно. Сяо Лю с перекрёстка Сидань и её муж, который был по меньшей мере лет на десять младше неё, заставили нас долго охать и вздыхать. Мы восхищались этой несгибаемой женщиной, которая так и осталась для нас загадкой. В тот вечер Бай Дасин мне сказала, что никогда не испытывала к Сяо Лю неприязни. Она призналась, что с детских лет просто благоговела перед ней. Тогда она мечтала стать такой же женщиной, как Сяо Лю, гордой, привлекательной, и чтобы вокруг неё вертелись мужчины и она могла дружить с кем хочет. Она часто стояла перед зеркалом, плела косички так же свободно, как это делала Сяо Лю, высвобождая при этом у висков несколько прядей волос. Затем она стояла некоторое время в дверях, прислонившись к косяку, томно опустив веки, после чего вертлявой походкой делала по комнате несколько кругов. Глядя на себя в зеркало, она находилась то в крайнем возбуждении, то воровато озиралась, то чувствовала себя самоуверенно, то впадала в уныние. Как ей хотелось вот так взять и выбежать со двора и пройтись по улице. Конечно, она никогда так не делала и никто, включая меня, не видел, как она гримасничала перед зеркалом.

В тот вечер я шла и смотрела на идущую рядом со мной и казавшуюся уверенной в себе Бай Дасин. Я смотрела на неё сбоку и думала про себя, что ведь я совсем не знаю этого человека.

III

Когда моя двоюродная сестра стала взрослой, её наивное целомудрие и порядочность частенько заставляли меня чувствовать, что она представляет собой редкое исключение среди современных нравов и обычаев. В средней школе и в университете она всегда считалась хорошей ученицей. На третьем курсе она даже была агитпропом в студсовете. Она хотела помогать людям, активно участвовать в общественной жизни, не считаясь с тем, что множество всяких мелких мероприятий мешали ей учиться. Я подозревала, что, может быть, сама по себе учёба не доставляла ей особого удовольствия. Бай Дасин училась на факультете психологии и иногда могла сбежать с занятий в общежитие, чтобы поспать. Правда, это не помешало ей успешно окончить университет, после чего она и оказалась в четырёхзвёздочном «Кэррэн отеле». Там нужно было уметь привлекать постояльцев, так как постоянной клиентуры от турфирм и частных лиц было недостаточно. Её объектами были различные предприятия, а также представительства иностранных фирм в Пекине. Она постоянно ходила по кабинетам этих учреждений и предлагала номера во вверенном ей отеле. Служащие отеля такую форму работы называли «обстреливанием зданий». На слух звучало несколько жутковато, немного похоже на стрельбу из пулемёта, а это уже вам не шуточки.

Я так и не могла понять, каким «основным капиталом» пользовалась Бай Дасин, «обстреливая здания». Ведь у неё не было никаких преимуществ, которыми можно было бы воспользоваться. Красотой она не блистала; её короткие и жёсткие волосы нельзя было уложить в привлекательную причёску. Она любила носить мужские рубашки. Рост у неё был нормальный, но талия практически отсутствовала, а ноги были коротковаты. Несколько полноватый зад слегка свисал, отчего при ходьбе она казалась немного неуклюжей. Однако её успехи в «обстреле» поражали. Каким же это образом, Бай Дасин? Благодаря невероятной страстности, с которой она общалась с людьми?

Однажды я на себе испытала эту её страстность. Она тогда училась на втором курсе и приехала в наш город, чтобы участвовать в учениях закрытого типа, которые организовала Военно-командная академия. После учений я позвонила ей и предложила не торопиться обратно в Пекин, а пожить пару дней у нас. Я тогда только вышла замуж, была очень счастлива, и мне хотелось, чтобы Бай Дасин поглядела, как я живу, и познакомилась с моим мужем Ван Юном, о котором я уже все уши ей прожужжала.

Она с радостью согласилась. Мы встретили её и пригласили в дом, наготовили для неё всякой вкуснятины. Вспомнив, что мы в детстве бегали в «Южную» лавку за охлаждённым лимонадом, я специально купила немного требухи, которую мы в детстве ужасно любили. Мои родители — дядюшка и тётка Бай Дасин — также подоспели к обеду. Все отметили, что Бай Дасин во время учений загорела и посвежела. Далее предметом разговора стал рассказ Бай Дасин о её участии в боевых учениях. Вне всякого сомнения, она бесконечно влюбилась в эти учения. Она подробно рассказывала, чем занималась каждый день, начиная с подъёма и заканчивая отбоем. Как нужно завязывать вещмешок, как надевать маскхалат, что продают в буфете и какой хороший у них командир взвода. Он с ними строг, но никто на него не обижается. Сам он из провинции Шаньдун, говорит с местным акцентом, но нисколечко не провинциален. Знали бы вы, какая у него добрая душа. Не думайте, что он умеет только командовать «смирно», «вольно», «напра-во», передвигаться ползком да стрелять из винтовки. Этот командир умеет играть на скрипке и может даже сыграть отрывок из музыкальной драмы «Лян Шаньбо и Чжу Интай». Да, а ещё командир…

Пока мы сидели за столом, она предавалась сладким воспоминаниям о военных учениях. Она не видела, что стоит на столе, не заметила специально купленную для неё требуху, не обращала внимания на дядю и тётю, на мужа своей сестры. Она не видела, как нам уютно и радостно в новой семье. Кроме военных учений, командира взвода, инструктора, её ничто не волновало. В данный момент ей было неважно, где она и с кем. Если бы её сейчас вообще выставили на улицу, она бы не расстроилась, лишь бы ей позволили рассказывать о своих учениях. Вечером, когда Бай Дасин отправилась в ванную, я отнесла ей зелёное полотенце. А она заперлась там и стала громко рыдать. Стоя за дверью, я спрашивала, что случилось, но она не отвечала. Через некоторое время она вышла с опухшим лицом, вся заплаканная, и сказала: «Послушай, я теперь совершенно не могу видеть зелёный цвет. Он заставляет меня вспоминать воинскую часть, нашу Народно-освободительную армию». С этими словами она уткнула лицо в полотенце и зарыдала снова, будто полотенце — это военная форма их командира взвода.

Такая необузданная тоска по нескольким военным, откровенно говоря, раздражала. Мне не хотелось больше слушать её истории, и к тому же я боялась, что мой муж разочаруется в моей двоюродной сестре. На следующий день после завтрака я предложила ей пройтись, чтобы она хоть имела представление, как выглядит наш город. Она согласилась. Мы пошли, но она тут же спросила, нет ли поблизости почтового отделения. Сказала, что вчера ночью написала несколько писем командиру и ещё кому-то и хочет сначала сходить на почту и отправить письма. Прощаясь, она обещала написать им, как вернётся, а слово нужно держать. Я заметила, что она ведь ещё не вернулась в Пекин, на что было сказано, что местное письмо они получат быстрее. Вот вам логика Бай Дасин. К счастью, вскоре в переулке Фумахутун многое изменилось, в противном случае неизвестно, сколько бы длилась её тоска по родной армии.

Сначала скончалась наша бабушка. Она уже три года лежала парализованная. Бабушка всегда жила вместе с моими дядюшкой и тёткой. Когда их в начале 80-х годов перевели в Пекин, бабушка и Бай Дасин стали жить вместе. Старуха любила устраивать моей сестре нагоняи и учить её жизни. Когда её хватил паралич, её главным развлечением стало устраивать Бай Дасин разнос. Все двадцать лет, с детства я слышала, как она называла Бай Дасин тупой и никчёмной. И это часто происходило тогда, когда моя сестра, как служанка, поднимала её с кровати и сажала на горшок. Младший брат Бай Дасин — Дамин — ни разу не предложил ей свою помощь, тем не менее бабушка была от него без ума. Деньги, которые родственники посылали ей на расходы, она целиком отдавала Бай Дамину. Стоило ему присесть к бабушке на кровать, как она тотчас же доставала из-под подушки деньги. Однажды я сказала Бай Дасин, что самая большая беда бабушки — это слепая любовь к Бай Дамину. Он привык чувствовать себя этаким барином. Если уж так, то ты тогда барыня. Бай Дасин мне тут же ответила, что ей хочется, чтобы бабушка баловала брата, потому что в детстве он часто болел. Бедный Бай Дамин! Глаза её снова покраснели. Она сказала: «Подумай только, вскоре после своего рождения он заболел коклюшем. Когда ему было два года, он чуть не подавился семечком от вяза. В три года ему сделали операцию по поводу пахово-мошоночной грыжи. Осенью того года, когда ему исполнилось пять, он упал в высохший колодец и разбил себе голову. В семь он заболел менингитом, в десять кто-то толкнул его, и он упал со ступенек перед входом в класс и выбил себе зуб… в одиннадцать… в тринадцать… почему все эти казусы свалились на голову одному Бай Дамину, почему со мной ничего такого не случалось? При этой мысли у меня в груди начинает что-то щемить, притом очень сильно…»

Когда Бай Дасин начинала изливать свою душу, казалось, что её мучают угрызения совести из-за того, что сама она здорова, и ей неловко, что у неё не было стольких болезней, как у брата. Что я могла ей сказать? Если бы я стала продолжать эту тему, то могло бы показаться, что я вмешиваюсь в их отношения. Я же вообще в грош не ставила Бай Дамина.

Бабушка умерла. Бай Дасин плакала так, что её несколько раз приходилось откачивать. Я всё время думала, почему она так рыдает. Ведь бабушка к ней относилась не особо благосклонно. Тем не менее Бай Дасин помнила о ней только хорошее. Однажды она мне сказала, что бабушка многое повидала в своей жизни. В конце 70-х годов на прилавках магазинов среди косметических товаров только что появился лак для ногтей. Бай Дасин купила бутылочку, а бабушка сказала: «Запомни, вместе с лаком для ногтей нужно покупать и жидкость для снятия лака, иначе что ты будешь потом делать?» Только тогда Бай Дасин поняла, что и то и другое одинаково необходимо. Она снова отправилась в магазин, теперь за жидкостью. Продавец переспросила, что это за жидкость, а потом сказала, что первый раз слышит о ней. Бай Дасин сказала: «Представляешь, они тогда даже не знали, что такое жидкость для снятия лака, а моя бабушка знала. Скажи, правда, бабушка многое повидала?» Про себя я подумала: ничего себе кругозор, но промолчала, мне не хотелось её разочаровывать. Мне только показалось, что получить похвалу Бай Дасин ничего не стоит.

После смерти бабушки одна из ведущих школ города, в которой работала тётка, выделила ей двухкомнатную квартиру, предназначенную специально для преподавательского состава. На семейном совете решили: тётка и дядюшка вместе с Бай Дамином переезжают в новую квартиру, а старое жильё в переулке Фумахутун остаётся Бай Дасин. Отныне она становилась здесь полноправной хозяйкой. Она могла завести семью, родить сына или дочь и спокойно жить да поживать всю свою жизнь. В торговом районе в западной части Пекина земля ценилась на вес золота, и это вызывало у людей зависть.

Именно в это время Бай Дасин влюбилась во второй раз (если первым считать тот случай, когда ей было десять лет). Она тогда училась на четвёртом курсе, и многие её сокурсники знали, что у неё есть собственное жильё. Иногда она приглашала их к себе на вечеринку, иногда у неё останавливались родственники и друзья однокашников, приезжавшие из других мест. Когда мать Го Хуна, юноши из её группы, приехала в Пекин на лечение, она полмесяца жила у Бай Дасин. Вскоре Го Хун и Бай Дамин подружились. Юноша был из города Далянь, я его видела. Если верить словам Бай Дасин, он был «особенно похож на известного киноактёра Чэнь Даомина, или на его младшего брата». Он был малоразговорчив, смекалист, но интуиция мне подсказывала, что он её не любит. Как я могла убедить её в этом? Она тогда словно с ума сошла. Достаточно вспомнить, как она боготворила военные учения, чтобы представить, какую взрывоопасную силу имели её чувства на этот раз.

IV

Бай Дасин часто спрашивала меня, что бы я выбрала, выходя замуж: взаимную любовь, или чтоб он тебя любил больше, чем ты его, или наоборот? Конечно, ты бы выбрала взаимную любовь, ты и Ван Юн, отвечала она за меня. Когда я её спросила об этом же, она сказала, что, возможно, выбрала бы вариант, в котором она его любила бы больше, чем… чем… Она не стала продолжать. Однако я с тех пор стала понимать, что с самого начала она была готова к самопожертвованию — самозабвенно отдать всё другим, и от этой её нелюбви к себе мне становилось не по себе. Казалось, у неё давно уже было предчувствие, что в этом мире отношение мужчин к ней никогда не перерастёт в одержимую любовь, которую она испытывала к ним. Она устраивала себе жестокий допрос, чтобы выяснить, кто же из мужчин испытывает к ней настоящие чувства? Го Хун дружил с Бай Дасин и завёл с ней роман, чтобы после окончания университета остаться в Пекине. Это я давно поняла и предупреждала сестру, что у Го Хуна в Пекине нет жилья, а она мне ответила, что когда они поженятся, у него тогда и появится жильё.

Возможно, Го Хун и собирался жениться на Бай Дасин. Они уже некоторое время встречались. Самым любимым занятием сестры было ухаживать за Го Хуном. Она ему покупала сигареты, стирала ему носки, готовила, приглашала к себе кучу сокурсников, чтобы отметить его день рождения, чтобы все знали, что любовь у них настоящая и всё идёт к тому, что они поженятся. Когда кто-либо из семейства Го Хуна приезжал в Пекин, они останавливались у Бай Дасин, она их кормила, давала деньги на расходы и даже перестала стесняться просить денег у родственников. Как-то она купила племяннику Го Хуна шарпея, для чего втайне от дядюшки и тётки продала стоявший в доме старый вентилятор. Вот уж непонятно, с какой это радости! Совершенно неожиданно в канун окончания университета Го Хун познакомился с одной японской студенткой и с тех пор перестал бывать в переулке Фумахутун. Как стало известно от его приятеля, Го Хун решил вместе с этой студенткой уехать в Японию. Это был мужчина с повадками альфонса. Зачем ему было оставаться в Пекине, если можно уехать в Японию? А раз не нужен Пекин, то нет и смысла жениться на Бай Дасин.

Я до сих пор помню, как она изливала мне своё горе. С опухшим лицом, растрёпанная, она сидела, скрестив ноги, на кровати и, кусая губы, говорила, что в самом деле хочет отомстить Го Хуну, отомстить, чтобы он не смог остаться в Пекине и должен был бы вернуться в свой родной Далянь! Она придумала кучу способов, как ему отомстить. Все они казались мне смешными до наивности и бессмысленными. В минуты крайнего возбуждения она начинала икать. Когда же я стала подбивать её отомстить, она замолчала, плюхнулась на кровать, накрылась с головой одеялом и заснула. Я поглядела на этот «холмик из ваты» и подумала, что порой одеяло и впрямь можетстать хорошим средством, чтобы отгородиться от неприятностей. Оно может уберечь от холода, ослабить ненависть, смягчить волнение, скрыть горе. Бай Дасин проспала под одеялом целый день, а когда проснулась, больше не заикалась о своей мести Го Хуну. На мои расспросы она отвечала: «Ах, если бы у меня была такая хватка, как у Сяо Лю, вот было бы здорово. Но я ведь не Сяо Лю. Если бы я и в самом деле была такой, как она, он бы не поступил со мной так. Разве посмел бы Го Хун обойтись так с Сяо Лю? Вот уж нет!» Она сказала это так, будто поведение Го Хуна по отношению к ней вполне оправданно.

Именно в этом скорбном состоянии Бай Дасин окончила университет и получила распределение. В «Кэррэн отеле» началась новая страница её жизни. Она работала активно, была обходительна с людьми и мало в чём изменилась, если не считать двух килограммов веса, которые она приобрела во время прохождения практики в ресторане европейской кухни (это был обязательный предмет во время стажировки). Она по-прежнему выглядела как студентка, и ей не были свойственны та холодность и искусственная улыбка на лице, которые так характерны для сотрудников крупных отелей. Она пользовалась всеобщей симпатией, и даже гардеробщица её расхваливала: «Не смотрите, что у нас в отеле повсюду красотки, а мне всё же по душе Бай Дасин. Когда видит меня, всегда поздоровается, расспросит обо всём, и на душе становится теплее. А моей невестке просто назвать меня мамой и то трудно. Ой, послушай, Бай Дасин, чего это ты сегодня завязала платок поверх кофточки, его ж нужно повязать на шею». Гардеробщица относилась к Бай Дасин как к родному человеку. Как видела, так тут же пускалась в разговоры.

Через некоторое время у Бай Дасин случилась новая любовь. На этот раз его звали Гуань Пэнъюй, и работал он в отеле в отделе размещения. Он был с ней одного роста, но на год младше. Они подружились на репетиции рождественского вечера. Гуань Пэнъюй исполнял песню о реке Янцзы, а номер Бай Дасин назывался «Возвращение к маме». Она эту песню исполняла ещё тогда, когда училась в университете. У неё было одно преимущество: она не боялась сцены. Это было связано с её работой в студсовете, где она была агитатором. Только во время репетиции с ней всегда приключалась какая-нибудь история. Скажем, в песне на словах «В левой руке курочка, в правой руке уточка, а на груди карапуз» она должна была сначала вытянуть левую руку, а потом правую, а Бай Дасин делала наоборот. Оплошность хоть и незначительная, а зритель всё же мог заметить. Сидевший в это время в зале Гуань Пэнъюй потихоньку стал знаками ей показывать: «Сначала левую, сначала левую». Бай Дасин заметила его подсказку, и у неё на душе потеплело, будто теперь у неё появилась надёжная опора. И она стала следовать его указке. Потом во время репетиции, когда нужно было петь «В левой руке курочка, в правой руке уточка», она заранее находила глазами его в зале, подавая ему не без кокетства знак, чтобы он не забыл вовремя ей просигналить: у меня, мол, скоро может произойти ошибка, не забудь подсказать. В нужный момент она уже не путалась, но ей хотелось изобразить волнение и показать, что она не знает, какую руку вытягивать первой. Сидя в зале, Гуань Пэнъюй откровенно волновался, подсказывая ей, что делать. А Бай Дасин нравилось видеть, как он волнуется. Это ведь не просто кто-то там волнуется, а человек переживает за неё, Бай Дасин. В первый и последний раз её уловка, можно сказать, достигла своей цели. Других ухищрений у неё просто не было.

Гуань Пэнъюй отличался от Го Хуна тем, что был прирождённым домоседом. Он интересовался модной женской одеждой, мог связать свитер, сыграть что-нибудь на пианино, красиво застелить постель. Когда он в первый раз оказался у Бай Дасин в переулке Фумахутун, он продемонстрировал ей технику, приобретённую в отделе размещения: как следует профессионально стелить и убирать постель. Ему вроде бы не надоедала привычная для него работа, наоборот, даже выработалась какая-то страсть к своей профессии: как увидит кровать, так сразу хочется её заправить или подготовить ко сну. Он велел Бай Дасин дать ему комплект постельного белья и, стоя возле кровати, взялся за края простыни, с шелестом её раскрыл. Белоснежное чистое полотно, колыхнувшись, как большая волна, через мгновение тихо и плавно, ровнёхонько, без морщинок опустилось на матрас. Затем он взбил подушку, чтобы Бай Дасин было удобней сидеть на кровати и чтобы она могла насладиться его трудом и умением. Они оба сели на кровать, и ни у кого из них не было и мысли о том, что на этой кровати может что-нибудь произойти. Получалось, что тот, кто стелет постель, всегда держится от неё подальше, а тот, кто строит дома, в конечном счёте всегда находится от них далеко. На лице Гуань Пэнъюя она увидела лишь наивную улыбку и полное спокойствие после проделанной работы. Ни тебе страсти, ни тебе секса.

Они продолжали встречаться. В отеле как-то освобождались от старой мебели, продавая её своим же служащим по бросовой цене: диван и два кресла всего за сто двадцать юаней. Бай Дасин накупила кучу вещей — от дивана, ковра, микроволновки до торшера, небольшого бара и письменного стола. Гуань Пэнъюй ей помогал заново обустроить квартиру. Вспомнив, что он любит играть на пианино, она, скрипя зубами, накопила пятьсот юаней и купила у отеля подержанное пианино (со стульчиком в придачу). Времена, когда Бай Дасин выпрашивала у родственников деньги или тайком продавала вентилятор, прошли. Она была далеко не богатым человеком, но кое-какие деньги у неё водились.

В заново обставленной квартире она устроила Гуань Пэнъюю день рождения. Бай Дасин учла печальный опыт прошлого и не стала приглашать много народу, как это было с Го Хуном. На этот раз она вообще никого не пригласила, были только он и она. В отеле в ресторане европейской кухни она заказала огромный торт «Тёмный лес» и купила бутылку марочного красного вина. В тот вечер они ели торт, пили вино, а Гуань Пэнъюй поиграл немного на пианино. Когда он играл, она стояла около него и смотрела на его профиль. Она стояла совсем близко к нему, его ухо почти касалось её груди. Оно было красным, как у кролика.

Она потом мне говорила, что в тот момент ей хотелось укусить его за ухо. Гуань Пэнъюй продолжал играть, сам уже не понимая что. Откуда-то сбоку на него нахлынула горячая волна. Он уже не знал, смотреть ли на клавиши или повернуть голову в сторону этой волны. В конце концов он всё же повернул голову в сторону Бай Дасин. Его голова и раскрасневшиеся уши слегка прикоснулись к её груди. К этому она была не готова. Может, ей хотелось обнять его голову, но колени её подогнулись и она упала на колени. Стоя на коленях рядом с Гуань Пэнъюем, она выглядела несколько тяжеловато, оказавшись ниже его. Она подняла голову в ожидании встречного движения. Он наклонился и несколько раз её поцеловал, проведя рукой по её телу. Она обняла его за шею в ожидании продолжения: он должен был либо поднять её на руки, либо повалить на пол. Но он явно побоялся это сделать. У него не было ни сил её поднять, ни веса, чтобы повалить. Вполне возможно, что он уже сожалел о фатальном повороте головы. Он будто только сейчас понял, какая она крупная и ему с ней просто не справиться. Или же он почувствовал комплекс неполноценности из-за своего роста и своего образования? Бай Дасин закончила университет, а он — всего лишь курсы по туризму. Может, причина была и не в этом. Просто сам Гуань Пэнъюй так для себя и не решил, любит он Бай Дасин или нет. Наконец он высвободился из её объятий и сел за стол. Она тоже вернулась к столу. Казалось, что они оба очень устали.

Вдруг Бай Дасин сказала: «Если мы будем жить вместе, моей обязанностью будет менять баллоны с газом».

Гуань Пэнъюй возразил: «Если мы будет жить вместе, лампочки точно буду менять я».

Бай Дасин заспорила: «Если мы будем жить вместе, я ничего не разрешу тебе делать».

Гуань Пэнъюй умилился: «Ты такая добрая, я давно это заметил».

Он говорил правду, он понял, что не каждый мужчина может встретить такую доброту. Именно потому, что он давно обнаружил её неподдельную доброту, он поцеловал её ещё раз и ушёл.

Они ещё не заговаривали о свадьбе, однако уже понимали друг друга без слов. Когда сослуживцы из отдела реализации задавали ей вопросы, в ответ она только улыбалась. Как-никак, а Бай Дасин всё же научилось чему-то. Если бы другая моя двоюродная сестра не приехала в Пекин, то, по моим расчётам, они должны были бы пожениться. Но появилась Сяо Бинь.

Сяо Бинь была дочерью моего дяди и жила в городе Тайюане. Три года подряд она пыталась поступить в университет, желая покорить Пекин и весь мир в придачу. Её мечтой было стать модельершей. Ради этого она выбрала в Пекине школу модельеров, в которой не выдавали диплом, не обеспечивали общежитием и питанием и не отвечали за распределение. Она заплатила деньги, поступила в эту школу, появилась в переулке Фумахутун и попросилась жить у Бай Дасин, даже не думая, что сестра может отказать.

V

Сяо Бинь хоть и не бывала в Пекине, однако ни при каких обстоятельствах не терялась, отличалась общительностью и энергичностью. Она совершенно бесцеремонно стала считать переулок Фумахутун своим домом. Открыла платяной шкаф Бай Дасин, сдвинула всю её одежду в сторону и повесила кучу «модной одежды», которую привезла с собой. Затем она внимательно осмотрела письменный стол, сдвинула на его край несколько небольших фотографий в рамочках, которые расставила Бай Дасин, и тут же выставила несколько фотографий собственной персоны в разных ракурсах. Одну большую художественную фотографию размером в двадцать четыре дюйма, сделанную в фотосалоне, она повесила напротив входной двери, чтобы каждый входящий мог прежде всего лицезреть освещённую мягким светом прелестную улыбку Сяо Бинь. Нужно было решить вопрос с постелью. Поглядев на единственную большую кровать в комнате, она заявила Бай Дасин, что привыкла спать, широко раскинув ноги. С узкой кровати она может упасть, так пусть сестрица уступит ей большую кровать, а сама будет спать на раскладушке. У Бай Дасин не было раскладушки, пришлось приобретать в магазине.

Осталось определиться с питанием. У Сяо Бинь и тут был свой расклад. С завтраком она справится сама, а ужин будет готовить тот, кто раньше придёт домой (Сяо Бинь всегда приходила позже Бай Дасин). Что же касается обеда, то Сяо Бинь будет приходить в отель и обедать вместе с Бай Дасин. Она знает, что у неё обед в отеле бесплатный. Бай Дасин замялась: всё-таки Сяо Бинь не являлась работником отеля, и это могло испортить репутацию Бай Дасин. Сяо Бинь, опередив Бай Дасин, сказала: «Мы не будем брать две порции, ограничимся одной твоей, разве ты не чувствуешь, что тебе нужно худеть? Тогда у меня появится вдохновение и я придумаю тебе красивую одежду». Бай Дасин посмотрела на свою не очень уж полную, но и далеко не изящную фигуру, вспомнила вдруг, что Гуань Пэнъюй намного стройнее, чем она, и уступила Сяо Бинь. Женщины ведь всегда стремятся похудеть, вот Бай Дасин и будет худеть. Обедать решили в отеле. Совместное питание в действительности привело к тому, что Сяо Бинь съедала большую часть обеда. Голодная Бай Дасин с трудом дотягивала до окончания работы, чтобы у себя в кабинете погрызть немного печенья.

Обеды в отеле значительно расширили круг общения Сяо Бинь. Она перезнакомилась со всеми сослуживцами Бай Дасин, записала номера всех их телефонов и пейджеров и в дальнейшем стала общаться с ними даже чаще, чем сама Бай Дасин. Она втайне от сестры приходила в косметический кабинет при отеле, стриглась там и делала макияж (естественно, бесплатно); просила ребят из отдела услуг почистить ей в химчистке свитера и пальто; сослуживец Бай Дасин из отдела реализации на своей шикарной машине каждый день по утрам приезжал в переулок за Сяо Бинь и вёз её в школу модельеров, утверждая, что ему по пути. Так Сяо Бинь экономила деньги на проезд в автобусе. Она со спокойной душой наслаждалась этими удобствами. Конечно, она знала, что этих людей нужно благодарить. Привычным способом выражения благодарности было похлопывание их ниже пояса, после чего следовала фраза: «А ты симпатяга!» Мужчин от этих похлопываний бросало в жар. Брошенная ею фраза содержала неопределённый смысл и вызывала различные толки, но она ничего такого себе не позволяла. Вообще-то говоря, хлопать мужчину ниже пояса неприлично, но когда это касалось Сяо Бинь, однозначного вывода делать было нельзя. Ростом она была метр пятьдесят пять. Её маленькая голова с короткой «тифозной» стрижкой, её тонкие, но сильные руки создавали у людей впечатление женщины-ребёнка, сочетания грубоватого и нежного, многозначительности и пустоты. Она была, что называется, «мал, да удал» — вихрем влетела в переулок, перевернула всё в жизни Бай Дасин и в конце концов отняла Гуань Пэнъюя.

Это произошло днём. После встречи в ресторане «Националь» с клиентами из фирмы «Форд» Бай Дасин не стала возвращаться в офис, а сразу отправилась домой. Встреча была удачной, клиент, лысоватый краснолицый американский старичок, уже согласился сотрудничать с отелем, их представительство на год арендовало у него какое-то помещение. Подразумевалось, что Бай Дасин сможет получать две десятых процента комиссионных от арендной платы. Ей в тот день и в самом деле не было смысла возвращаться на работу. Она считала, что такое событие следовало бы отметить дома. Она вернулась домой, открыла дверь и увидела Сяо Бинь и Гуань Пэнъюя на своей кровати…

Так жених Бай Дасин спустя пару месяцев превратился в мужа её двоюродной сестры.

Бай Дасин пережила это легче, чем разрыв с Го Хуном. Причиняло ей душевную боль лишь то, что за год общения с Гуань Пэнъюем у них не возникало и мысли о близких отношениях, а эти двое, видевшиеся всего лишь несколько раз, оказались в одной постели. В её постели, в постели Бай Дасин!

Сяо Бинь выехала из переулка, даже не извинившись. Она оставила Бай Дасин лишь широкую блузу, которую придумала для того, чтобы скрыть её опущенный зад. И то забыла обметать петли для пуговиц. Гуань Пэнъюй, напротив, испытывал неловкость и однажды попросил у Сяо Бинь ключи от квартиры, которые она ещё не успела вернуть хозяйке, и пока Бай Дасин была на работе, нанял людей и вывез из дома старую кровать, а для Бай Дасин купил новую двуспальную кровать с постельным бельём в придачу. Он застелил ей постель, приложив к этому в два раза больше усилий, чем тогда, когда стелил постель в свою брачную ночь с Сяо Бинь. Он проследил, чтобы на покрывале не было ни одной складочки, ни одной пылинки. Затем он подготовил постель ко сну — точно так, как это делал в отеле: взбил подушку, отвернул уголок одеяла и положил на него веточку чайной розы, будто желал ей забыть все печали, связанные с этим местом, и начать новую жизнь.

Когда Бай Дасин вернулась домой с работы, она увидела новую кровать, к которой Гуань Пэнъюй приложил всё своё умение и чувства. Такова была особая форма выражения извинений у этого мужчины. Сидя на новой кровати и окидывая её взглядом, она горевала как раз по поводу своей старой кровати, которую вывез Гуань Пэнъюй, той кровати, которая принесла ей столько горя. Если бы она могла её вернуть! Пусть ночами она будет одна, но по крайней мере сможет представить себе, что на ней был Гуань Пэнъюй, пусть даже не с ней. Другую часть кровати, которую занимала Сяо Бинь, можно было вообще-то и прикрыть. На старой кровати её душа и тело, конечно, испытывали бы боль, хотя бы и так, но эту боль можно было пережить. К чему была ей новая кровать, так — никому не нужное дерево.

Новая кровать принесла в переулок ещё больше печали и волнений. Представьте себе мужчину, который давно решил предать любящую его женщину и перед разлукой вытер со стола пыль, подмёл пол, поправил зеркало у стены и починил подтекающий кран. Это самый жестокий способ проявления галантности. Женщина от такой галантности может прийти в отчаяние или полностью отрезветь.

Моя двоюродная сестра была в некотором отчаянии, но нельзя сказать, чтобы она полностью отрезвела. Она просто долго не спала на этой новой кровати. Первой, кто на ней поспал, была я. Я приехала тогда в Пекин на конференцию по детской литературе и переночевала у неё. Я лежала на новой кровати Бай Дасин, а она сама устроилась на раскладушке. Глядя в потолок, она мне рассказывала про Сяо Бинь и Гуань Пэнъюя. После свадьбы Сяо Бинь перестала ходить в школу дизайна, жилья у них не было, и они стали жить у родителей Гуань Пэнъюя. Они жили на первом этаже старого здания, пробили стену одной комнаты на улицу, и Сяо Бинь открыла магазинчик готовой одежды. Дела у них шли вполне успешно. На их свадьбе Бай Дасин не была и вообще решила никогда больше с ними не общаться. Придя с работы, она каждый раз клялась в этом. Чтобы поддержать свою сестру, Бай Дамин сделал жест в знак солидарности и тоже перестал с ними общаться. Непонятно почему, но в канун свадьбы Бай Дасин всё же купила им в подарок буфет и попросила служащего из отдела размещения передать его Гуань Пэнъюю. Она попросила его в свою очередь прислать ей пакет свадебных леденцов. «Угадай, куда я его положила», — сказала она. «Ты точно их не съела», — догадалась я. Она показала на потолок: «Ладно, я тебе скажу. Я их закинула на крышу».

Я закрыла глаза и вспомнила эту серую черепичную крышу, поросшую травой. Она была такой же, как прежде, только кошечки Нюню и её кавалера давно уже не было в живых, а то эти конфеты непременно вызвали бы у них живой интерес. Потом Бай Дасин стала винить себя в том, что потеряла бдительность, недосмотрела… Я сказала, какое теперь это имеет значение? Она спросила, что же тогда имеет значение?

Я не знала, как ответить на её вопрос, и решила пригласить её в кино. Мы смотрели американский фильм «Идеальный мир», он ещё не вышел в прокат и билеты нам раздавали на конференции. Во время сеанса мы даже всплакнули. Мы сидели тихо, ведь мы уже выросли и не рыдали так, как в детстве на фильме «Цветочница». Бай Дасин иногда мучила отрыжка, но только я, близкий ей человек, могла это заметить. Сюжет фильма произвёл на Бай Дасин сильное впечатление, и она раза четыре пересказывала его своим сослуживцам. После того как я вернулась к себе, она позвонила мне по телефону и сказала, что никогда ещё так не любила детей, как после просмотра этого фильма. Бай Дасин впервые позавидовала моей работе и спросила, нет ли у меня возможности перевести её на работу в какое-нибудь детское издательство. Она уже начала думать о перемене профессии. Я посоветовала ей не дёргаться, работать в издательстве тоже не так просто. Со временем она перестала настаивать, но не потому, что прислушалась к моим уговорам, а потому, что снова влюбилась.

VI

Бай Дасин познакомилась с Ся Синем в переулке Фумахутун. Он ехал на велосипеде и налетел на неё из-за поворота. Ушиб оказался несильным, чуть поцарапало ногу. Он долго извинялся, достал из кармана пластырь и хотел лично прилепить ей на ногу. Потом уже Ся Синь рассказал ей, что в тот раз ехал в третий двор смотреть комнату: господин Цзянь сдавал свою восьмиметровую привратницкую. Ся Синь хотел её снять, если господин Цзянь сбавит цену, но тот настаивал на своём. Пришлось отказаться.

Ся Синь считал себя человеком большого таланта, но родившимся не в то время. Все достойные места уже расхватали другие. Он окончил социальную академию и в течение нескольких лет одних только акционерных обществ создал штук восемь-девять, держал фотоателье, торговал пенициллином, но денег ни на чём не заработал. С родителями отношения у него сложились неважные, и он решил съехать из дома. Он попросил Бай Дасин подыскать ему жильё по сносной цене, говорил, что ни дня не хочет видеть физиономии своих родителей. Бай Дасин предоставила ему несколько сведений по сдающимся квартирам и даже дважды ездила с ним их смотреть, после чего однажды угостила обедом. Она сказала: «Я угощу тебя сегодня, а ты будешь меня угощать, когда разбогатеешь».

Бай Дасин привела его в переулок Фумахутун, и с тех пор Ся Синь время от времени у неё обедал. Одновременно с этим он делился с ней своими планами, как завести дело, как разбогатеть, как привлечь двух своих однокашников, чтобы совместно с ними в одном из уездов соседней провинции построить химический завод… Его планы всё время менялись, но Бай Дасин верила в них всерьёз. Скажем, для создания химического завода не хватало средств, Бай Дасин готова была отдать Ся Синю чуть ли не все сбережения: десять тысяч юаней. Деньги эти не понадобились только потому, что Ся Синь передумал строить химический завод.

Я относилась резко отрицательно к их общению. Мне не нравилось, что взрослый дядечка сидит дома у невинной девушки, питается на халяву и морочит ей голову пустыми разговорами. Я говорила ей, что Ся Синь не стоит того, чтобы тратить на него столько времени. Она отвечала, что знает его лучше, чем я. «Не смотри, что у него сейчас нет ничего за душой, я вижу в нём талант». О, Ся Синь, оказывается, талантлив, и Бай Дасин положила на него глаз. Я просила её привести хотя бы пару примеров его таланта, она подумала и сказала: «У него необычно быстрая реакция, он может рукой поймать муху». Я поинтересовалась, какие у них сейчас отношения. Она ответила, что пока о каких-либо отношениях говорить рано. Ся Синь человек порядочный. Однажды они заболтались до полуночи, Ся Синь не ушёл, и она легла спать во внутренней комнате на большой кровати, а он спал в другой комнате на раскладушке. И всё мирно и спокойно.

Была ли это чистая дружба между мужчиной и женщиной? Бай Дасин, может, никогда и не стала бы анализировать данную ситуацию. Она мечтала лишь о том, чтобы её полюбили. Вот только непонятно, что она нашла в этом Ся Сине. Обжегшись на Го Хуне и Гуань Пэнъюе и выслушав мои нелицеприятные предостережения, она должна была бы набраться ума. Вполне возможно, что Бай Дасин только делала вид, что умеет владеть собой. Она сама себя наставляла: не нужно торопиться; наказывала себе: нужно быть осмотрительной и ни в коем случае не выказывать волнения. Она собиралась навести красоту и стать похожей на тех женщин, которые умеют завлекать мужчин: взять от Сяо Бинь немного изнеженности, немного кокетливости от Сяо Лю с перекрёстка Сидань… К сожалению, чаще всего теория с практикой не ладят. Когда она пыталась притормозить события, получалось как раз наоборот. Когда она стремилась показать своё спокойствие, то начинала страшно волноваться. Когда она прихорашивалась перед зеркалом, то видела перед собой в тысячу раз более уродливое существо, чем обычно. Когда она «ласково» улыбалась в зеркале, то подобная улыбка вовсе не свидетельствовала о гармонии Бай Дасин с природой, она как бы возвышала её над всем, всё ей казалось сказочно преувеличенным, и это её пугало.

Незаметно прошло полгода, как Бай Дасин познакомилась с Ся Синем. Как и в случае с Го Хуном и Гуань Пэнъюем, она устроила Ся Синю праздник по случаю его дня рождения. Как легко Бай Дасин всё забывала, проявляя своё упрямство. Никто не мог понять, почему она с таким постоянством пыталась одним и тем же способом завоевать сердце мужчины. Инициатива, как и в предыдущие разы, исходила от неё. Он согласился и произнёс историческую фразу: «Ты такая хорошая». У Бай Дасин возникло предчувствие, что сегодняшний вечер должен стать для неё крайне важным. Она решила создать образ податливой, понятливой женщины без предрассудков, но когда дошло до дела, засуетилась ещё больше, чем раньше, забыв, где хозяин, а где гость. Может, именно слова «Ты такая хорошая» сбили её с толку.

Была суббота. Бай Дасин потратила чуть ли не целый день, чтобы выбрать, что на себя надеть. Примеряя на себе одежду, она вывернула всё из чемоданов и ящиков. Надеть что-то новое ей казалось слишком вычурным; что-то из старого опять же не соответствовало настроению; одеться скромно — Ся Синю это покажется старомодным; если надеть что-нибудь яркое, то это может подпортить представление о её моральных качествах и нравственности. Она копалась в куче одежды, трясла, бросала её и злилась на себя. В конце концов она приняла решение пойти и купить что-то готовое. Такие магазины, как «Яньша» и «Сайтэ» были слишком далеко, и ехать туда было бесполезно. Ближе всего находился пассаж «Сидань», и она отправилась туда. Бай Дасин успокоилась только тогда, когда выбрала джемпер с красной и чёрной искрой, посчитав, что он удобный и не выглядит банально, экстравагантный, но достаточно спокойный. Во всяком случае, и чёрный, и красный — цвета классические. Когда же она надела его и дома посмотрела на себя в зеркало, то пришла в ужас, так как стала похожа на «пёстрый паланкин». Вот-вот уже должен был появиться Ся Синь, а стол ещё не был накрыт. Она сняла с себя джемпер и поспешила к холодильнику, чтобы достать торт и овощное ассорти, которое приготовила накануне. Коробка случайно выскользнула из рук и, перевернувшись, оказалась у неё на ноге, испачкав новые матерчатые тапочки. Что с ней случилось, что произошло? Будто с ума сошла.

Её спасло то, что уже стояло на столе. Тут только она заметила, что носится по квартире в одном лифчике. Она наклонила голову и глянула на свою грудь. Ей всегда было неловко, что у неё такая грудь. Её нельзя было характеризовать словами «большая» или «маленькая». Форма груди носила неясные очертания: так, два каких-то расплывшихся бугорочка. На первый взгляд, бюст вроде бы даже выделялся, но присмотревшись, она поняла, что там, похоже, вообще ничего нет. Всё это заставило её снова обратить внимание на свою внешность. Бай Дасин снова порылась в куче одежды, вытянула из неё свободную блузу и нацепила на себя.

В тот вечер Ся Синь съел много торта, а Бай Дасин выпила много вина. Атмосфера была прекрасная, но подвыпившая Бай Дасин внезапно нарушила своё намерение «быть сдержанной и спокойной», она не хотела, чтобы эта спокойная атмосфера продолжалась. Её тревога, её усталость, её непонятные (неизвестно откуда взявшиеся) мечты и надежды, её желание быть любимой, которое возникло ещё тогда, когда ей было десять лет, в одно мгновение с грохотом и яркой вспышкой вырвались на свободу. Она стала просить, чтобы Ся Синь что-нибудь сказал. Действовала она неуклюже, будто оказывая на него давление. Как будто вознаграждением за этот день рождения должно было быть безотлагательное выражение его эмоций по этому поводу. Ей не пришло в голову, что, поступая так, она уже не сможет сделать шаг назад.

«Скажи что-нибудь, — произнесла Бай Дасин, — о чём-то ведь надо поговорить». Ся Синь ответил: «У меня такое ощущение, такое ощущение, что, возможно, в моей жизни ты есть тот человек, которого я хотел бы поблагодарить больше всего». Бай Дасин тут же спросила: «А ещё?» Ся Синь продолжил: «Правда, я тебе особо благодарен». Его слова звучали искренно, но почему-то в них всё же сквозила нотка печали, что было не к добру. Бай Дасин продолжала допытываться: «Что, разве, кроме благодарности, тебе и сказать больше нечего?» Ся Синь помолчал некоторое время. Вообще-то он не собирался в свой день рождения решать какие-то проблемы.

Ему было давно ясно, к чему она клонит. Первоначально он тоже собирался поговорить о том, как он видит перспективы их взаимоотношений, не сегодня, так завтра, послезавтра… Но пришлось обсуждать этот вопрос сегодня. И он заговорил без остановки, глотая слова. Он сказал, что его отношения с Бай Дасин не могут иметь продолжения. Один факт оставил глубокий след в его памяти. В тот день, он пришёл к ней ужинать, Бай Дасин готовила что-то на сковородке. Зазвонил телефон. Тут что-то чадит, шипит масло, а она там ведёт неспешный разговор по телефону, болтая о чём-то. Сковородка уже пылает, а она не кладёт трубку. Кончилось тем, что от дыма и копоти почернела часть стены и чуть не загорелся потолок. Ся Синь сказал, что он не может понять, почему Бай Дасин не сказала человеку, что у неё на огне стоит сковородка, да и звонок был не ахти какой важный. Она могла сначала выключить газ, а потом уж болтать. Но она этого не сделала, а хотела говорить по телефону и держать одновременно сковороду на огне. Ся Синь сказал, что такой образ жизни его не устраивает… Бай Дасин перебила его, сказав, что тот случай был всего лишь её оплошностью. Ся Синь сказал, что пусть это так, но он всё равно не выдержит таких оплошностей. И ещё. Когда Бай Дасин с ним была ещё мало знакома, она хотела одолжить ему десять тысяч юаней на создание химико-технологического завода. А если бы он был плохим человеком и обманул её? Он не может понять, как она могла так доверять незнакомому мужчине…

Ся Синь уже не мог остановиться. Всё, о чём он говорил, были голые факты. Его слова были жестокими и беспощадными, но в них была правда. Как это он, мужчина, у которого нет даже постоянного места работы, мужчина, который едва может себя содержать, мужчина, который сидит у Бай Дасин и с чувством собственной правоты ест праздничный торт, который купила ему Бай Дасин, смеет её в чём-то упрекать? Несчастная Бай Дасин, не желая трезво смотреть на вещи, с упорством твердила: «Я могу исправиться, могу исправиться!»

Такой разговор не мог привести к свадьбе. После своего дня рождения Ся Синь оставил Бай Дасин. Она заплакала и сгоряча крикнула ему вдогонку: «Ну и уходи! Вообще-то я хотела тебе сказать, что переулок наш скоро снесут и за мои две комнаты в старом доме мне дадут по крайней мере квартиру из трёх комнат. Три комнаты!» Ся Синь не обернулся. Умные мужчины в таких случаях не оборачиваются. Она разволновалась ещё больше: «Ну и уходи! Никогда ты не найдёшь такого хорошего человека, как я! Слышишь, нет? Ты никогда больше не найдёшь такую!» Ся Синь обернулся и сказал: «На самом деле я боялся именно этого. Возможно, и не найду». И это была чистая правда, но он всё равно ушёл. Стремление любым способом вернуть его только ускорило его уход. Он не был ей ничего должен. Он не мог считаться покупателем, который решил что-нибудь купить, но передумал. Он также не был похож на покупателя, который взял что-то и не заплатил. Он даже руки её не коснулся.

Долгое время Бай Дасин не убирала со стола и не стелила постель. Торт, который они не доели, испортился, но продолжал стоять на столе. Рядом с ним пылились два грязных засаленных бокала из-под вина. Во внутренней комнате на кровати так и валялась груда одежды, которую Бай Дасин вытащила из шкафа. Возвращаясь вечером с работы, она бросалась на эту груду одежды и засыпала. Однажды в переулок пришёл Бай Дамин, чтобы повидать сестру. Войдя в ворота, он позвал: «Сестрица, ты где?»

VII

Бай Дамина взволновало душевное состояние сестры, но он не стал по этому поводу сильно тревожиться. Он понимал свою сестру и знал, что она вскоре придёт в себя. Состояние Бай Дасин на тот момент оказалось неким незначительным препятствием, помешавшим ему начать разговор. А пришёл он в связи с тем, что переулок Фумахутун должны были вскоре снести.

К тому времени Бай Дамин уже женился. Его жена Мими преподавала в педучилище музыку. Их познакомила Бай Дасин. После женитьбы Бай Дамин не стал покидать дом своих родителей, так как надежды получить жильё с места работы у них не было. Мими прилагала все усилия, чтобы наладить добрые отношения со свекровью. И хотя такая модель совместного проживания вызывала у Мими дискомфорт, реальность оставалась реальностью, и она уже прикинула, что когда появится ребёнок, он автоматически попадёт под опеку ушедшей на пенсию свекрови. А ей и Бай Дамину, приходя с работы, не нужно будет готовить ужин. Всё это было заранее продумано, но особой радости не вызывало.

Если бы Бай Дамин и Мими не услышали о том, что переулок скоро должны снести, они ещё долго бы жили у родителей. Мими уже приобрела опыт и научилась ладить со свекровью. И вот было решено снести переулок. Причём информация об этом была совершенно достоверной. Бай Дасин уже получила извещение о том, что за такое жильё, как у неё, можно получить трёхкомнатную квартиру с газом и отоплением в пределах четвёртого кольца. В какой-то момент всё в переулке закружилось, завертелось, слышались голоса радости и сожаления. Большинство переезжать не хотело, люди не желали расставаться с элитным районом Пекина, где прожили всю свою жизнь. Бабушка Чжао с девятого двора, у которой и зубов-то уже не осталось, жаловалась Бай Дасин: «Всю жизнь считалась пекинкой, а на старости лет решили меня из Пекина выставить». Бай Дасин уверяла её, что четвёртое кольцо — это тоже Пекин, на что бабушка Чжао отвечала: «Ну да! Городок Шуньи тоже считается Пекином!»

Господин Цзянь с третьего двора каждому встречному рассказывал, что его семья должна получить четырёхкомнатную квартиру в первом подъезде, и что этаж он будет выбирать сам. А что, спрашивается, я буду делать с деревцами в моём дворике? Моя сирень, моя китайская яблоня. Я хочу спросить, не посадят ли они их у меня на этаже! Господин Цзянь качал седой головой, проявляя свои мелкобуржуазные замашки.

Бай Дасин испытывала глубокие чувства к своему переулку, но в отличие от бабушки Чжао не собиралась создавать проблем при сносе переулка. Новая жизнь, шикарное жильё, современное сантехническое оборудование были гораздо важнее, чем географическое расположение. К тому же она в то время всерьёз думала о Ся Сине, думала о том, как ему тяжело бегать повсюду и искать квартиру и торговаться о цене. Сколько раз она говорила сама себе: «Если бы он женился на мне, получил бы отличное жильё!»

Грядущий снос переулка взволновал Бай Дамина и Мими, точнее сказать, первой на это отреагировала Мими. Однажды вечером она долго вертелась в постели и не могла заснуть. Она разбудила Бай Дамина и сказала: знать бы заранее, что переулок будут сносить, можно было бы до свадьбы поменяться с Бай Дасин, чтобы она переехала снова к своим родителям, а они бы с Бай Дамином перебрались в переулок. Тогда после сноса переулка они автоматически получили бы трёхкомнатную квартиру. Бай Дамин сказал, что теперь говорить об этом поздно да и у нас тут совсем неплохо. Мими сказала: «Хорошо или плохо, не тебе решать. Ты — сын своих родителей, а я, как ни крути, для вашей семьи человек посторонний. Тебе кажется, что так жить хорошо, а ты знаешь, сколько я потратила крови и нервов? Мне всё время нужно выкручиваться. Знаешь, как я устала? Я даже во сне вижу, как мы отсюда переезжаем, обставляем свою собственную квартиру».

Бай Дамин спросил, что Мими собирается предпринять, на что она ответила, что сначала нужно поговорить с Бай Дасин, а потом уже рассказать обо всём родителям. Они какое-то время будут раздумывать, но, в конце концов, не станут же они возражать против того, чтобы их дочь вернулась домой. Бай Дамин перебил её: «Я не могу так обойтись со своей сестрой. Ей уже за тридцать, а она пока так и не нашла себе подходящего жениха. Мы не можем лишить её собственного жилья». Мими сказала: «Правильно, твоей сестре одной нужно жильё, а нам двоим тем более. К тому же ей одной очень скучно. Если она вернётся к родителям, они смогут друг о друге заботиться».

Рассуждения Мими убедили Бай Дамина, и он решил вместе с ней отправиться к Бай Дасин. Мими сказала, что ей лучше в этом разговоре не участвовать, пойти должен он один. «Тебе с сестрой будет легче договориться и найти слова извинения. Неудобно, если я буду при этом присутствовать». Бай Дамин считал, что Мими в чём-то права, но он по-прежнему уговаривал её продумать всё в деталях, а потом уж принимать решение. Мими с этим была решительно не согласна и твердила, что медлить нельзя, здесь надо действовать быстро. Ей так и хотелось стащить Бай Дамина с кровати, чтобы он посреди ночи отправился к сестре. Потратив ещё несколько дней на уговоры, Бай Дамин под давлением Мими всё же отправился в переулок Фумахутун.

Бай Дамин сидел на краешке кровати у сбитой с толку сестры. Она как раз была в том свитере с чёрными и красными искорками. Он знал, что у неё несчастье, и налил ей стакан воды. Сделав пару глотков, она с негодованием стала рассказывать брату о Ся Сине. Говорила и плакала, слёзы катились по её лицу, словно жемчужины с оборванной ниточки. Бай Дамину было жалко её. Он вспомнил, как она о нём заботилась. Вспомнил и то, как однажды, когда он бросил на пол шкурку от банана, а бабушка, наступив на неё, поскользнулась и упала, он страшно испугался и свалил всё на сестру. Бабушка целый день ругала Бай Дасин, заставив её писать покаяние. Бай Дасин молча признала свою «вину» и не стала разоблачать брата. Теперь он и в самом деле не знал, как подступиться к разговору об обмене жилья. Но Бай Дасин сама поинтересовалась, зачем он пришёл?

Собравшись с духом, Бай Дамин выложил ей всё, что хотел сказать по поводу обмена. Бай Дасин и в самом деле выразила неудовольствие и заметила, что это наверняка идея Мими, ей это стало понятным сразу. Она сказала, что давно сожалеет о том, что когда-то познакомила их и что теперь Мими стала членом семейства Бай. Почему они с Мими хотят обидеть её? Разве они не видят, в каком она сейчас состоянии, или делают вид, что ничего не знают о её злоключениях? Она сказала Бай Дамину, что у него нет совести и он напрасно думает, что её нельзя разозлить! «Если ты так думаешь, то сильно ошибаешься. И я тебе скажу, что я умею сердиться! И сейчас я сердита, как никогда. Сейчас ты пойдёшь домой и велишь Мими прийти сюда. Я хочу посмотреть, посмеет ли она мне в лицо повторить состряпанные вами дурацкие идеи!»

Тон Бай Дасин становился всё резче. Она говорила с небывалой для себя горячностью и не могла остановиться. Она не заметила, как Бай Дамин потихоньку ушёл. Лишь обнаружив, что его нет, она стала постепенно успокаиваться. Внезапный уход Бай Дамина привёл её в замешательство. Какое-то время ей казалось, что он покинул не только этот переулок, а, возможно, исчез с лица земли. Но брат-то в чём тут виноват, её родной брат? Не успел он родиться, как заболел коклюшем. В два года подавился и чуть не задохнулся. В три года ему сделали операцию. Осенью, когда ему было пять, он свалился в высохший колодец во дворе и разбил себе голову. В семь заработал менингит. В десять упал со ступенек в школе и вышиб себе зуб… Бедный Дамин! Почему все эти несчастья свалились на голову именно ему одному? Почему Бай Дасин, которую все эти болезни миновали, не может дать возможность своему ненаглядному младшему брату жить в новой квартире? Чем больше она об этом думала, тем больше чувствовала, что виновата перед ним. Она его обидела, поставила в безвыходное положение и теперь должна немедленно его отыскать, сказать, что обмен жилья — это не проблема и она готова это сделать, она хочет переехать и жить с родителями…

Она нашла его на работе и объявила о своём решении. Ей было неловко за слова, сказанные в адрес Мими, она позвонила ей по телефону и повторила, что готова поменяться с ними жильём. Её добрые слова и мягкий голос звучали так, будто не они просят её, а она умоляет их переехать. И если они хоть чуточку засомневаются, она будет долго по этому поводу переживать.

Она обещала отдать им своё жильё в тот день, когда станут сносить переулок. Ей бы стоило печалиться от этого, но в душе Бай Дасин разливалась непонятная нежность. Каждый день, когда она шла по переулку, она вспоминала о прошлом: как здесь выросла, какие истории здесь произошли с её кавалерами. Ей хотелось перед тем, как снесут переулок, почувствовать здесь покой, никого не видеть, чтобы были только она и эти две комнаты. Если кто постучит, она не откроет. Возвращаясь после работы, не будет зажигать свет, войдёт и будет делать всё, чтобы думали, что никого нет. Однажды, когда она с такими мыслями подошла к дверям, у входа её дожидался мужчина с ребёнком на руках. Это был Го Хун.

Он уже её заметил, теперь изображать, что дома никого нет, было поздно. Она впустила его в дом и достала из холодильника бутылочку воды.

Бай Дасин не видела Го Хуна много лет, однако знала про него всё. Он не уехал в Японию, потому что его японская подруга вдруг передумала выходить за него замуж. Но он и не вернулся к себе в Далянь. Он решил обосноваться в Пекине, где нашёл и жену, и работу. Некоторое время он работал редактором в журнале мод. Через несколько лет после женитьбы жена родила ему дочь. Го Хун и его жена работали переводчиками в одной переводческой фирме. Вскоре после рождения ребёнка она получила возможность поехать в Англию в составе рабочей группы одного местного предприятия. Поехала и передумала возвращаться. Ребёнок остался с Го Хуном. Ему часто казалось, что его женитьба — это что-то нереальное, какой-то сон. И если бы не ребёнок у него на руках, он, может быть, и в самом деле подумал, что это сон и всё можно начать сначала. Он был ещё молод. Но на руках у него маленькая дочь, ей нет ещё и двух лет, она уже узнаёт отца, о ней нужно заботиться, ведь она живой человечек, а не сон.

А сейчас Го Хун сидел у Бай Дасин на диване и пил воду, а полусонная дочь лежала рядом. Он сказал Бай Дасин: «Вот видишь, какая ситуация». Она ответила: «Вижу». Го Хун сказал, что он знает, что она по-прежнему одна. Бай Дасин сказала: «Ну и что из этого?» Го Хун сказал: «Я хочу на тебе жениться, и ты не можешь мне отказать. Я знаю, что ты мне не откажешь». С этими словами он встал перед ней на колени, в голосе его звучала настойчивая мольба.

Это была исключительная ситуация. Мужчина с благородной внешностью стоит перед тобой на коленях и умоляет тебя. Многие годы мечтавшая выйти замуж Бай Дасин могла теперь представить себя гордой и неприступной принцессой. На мгновение у неё и в самом деле промелькнуло чувство радости, одержанной победы и удовлетворения. Она опьянела от радости. Никто из мужчин никогда к ней так не относился. Такое происходило в её жизни впервые. На некоторое время она потеряла голову и мысли её сбились в кучу. Она наклонилась и увидела стоящего перед ней на коленях Го Хуна, она почувствовала запах его волос. Этот запах был ей знаком с тех пор, когда они были ещё студентами. В это мгновение он показался ей чем-то близким и в то же время очень далёким, и она не могла сразу ответить, а только повторяла: «Почему? Почему?»

Стоя на коленях, Го Хун поднял голову и сказал: «Потому что у тебя добрая душа, ты чистая, ты хорошая. Никогда раньше я не встречал, да и никогда не встречу такого человека, как ты. Понимаешь?»

Бай Дасин кивнула, и у неё вдруг защемило в груди. Может, ей захотелось в этот головокружительный момент услышать, как мужчина ей говорит, какая она красивая женщина, как трудно её забыть, что она такая же, как Сяо Лю с перекрёстка Сидань, как Сяо Бинь и другие девчонки, вокруг которых увивались мужчины. Или отнесутся к ней так же, как мой муж Ван Юн, который нежно меня обнимал и жадно целовал в шею. Но этот мужчина, который стоял сейчас перед ней на коленях, ничего такого не сказал. Она услышала лишь то, что говорили все мужчины, которые её знали. Таковой она была в их глазах. И Бай Дасин расстроилась. С упрёком и отчаянием, желая открыть ему глаза, она сказала мужчине на коленях: «Только и всего! А сказать что-нибудь ещё про меня ты не можешь, да!»

Стоявший на коленях мужчина сказал: «Я говорю это совершенно искренно, ты в самом деле хороший человек… Я прожил столько лет и не сразу смог это понять…» Бай Дасин его перебила: «Но ты не понял, что „хороший человек“, каким я стала, никогда не был человеком, каким я хотела стать!»

Мужчина продолжал стоять на коленях; казалось теперь, что он несколько озадачен услышанным. Бай Дасин продолжила: «Как же ты не понимаешь? „Хороший человек“, каким я стала, вообще не тот человек, каким я хотела стать!»

Мужчина сказал: «Ты шутишь, Бай Дасин. Разве ты думаешь, что ты можешь превратиться в другого человека? Ты не сможешь, ты всегда будешь такой».

«А всегда — это сколько?!» — закричала Бай Дасин.

Я сидела в кафе на втором этаже универмага «Метрополь» и дождалась Бай Дасин. Я заказала ей чашку холодного какао и сказала: «Я знаю, что ты хочешь со мной продолжить разговор о Го Хуне. Скажу тебе откровенно, мне всё это неинтересно. Больше и не мечтай выйти за него замуж». Бай Дасин сказала: «Я действительно захотела с тобой встретиться, чтобы поговорить о Го Хуне. Ты что, думаешь, я такая же дура, как раньше? Хм, не такая уж я дура, и такой больше не буду. Он дал мне пинка под зад, когда я стала ему не нужна, а теперь, сделав большой круг, с ребёнком от другой женщины на руках прискакал ко мне снова. Фигушки! Даже если он и встал на колени — фигушки!»

Я была поражена отрезвлением Бай Дасин и жутко боялась, что она смалодушничает и всё полетит насмарку. Поэтому я, ухватившись за её слова, стала говорить, что знала, что она не дура, просто человек взрослеет не сразу. Всё было не так просто. «Ну ты согласилась, так это ты. А как всё это преподнести твоим родителям? К тому же если ты квартиру отдашь Бай Дамину, то даже если и впрямь соберёшься выйти за Го Хуна, согласятся ли они, чтобы вы, да ещё с ребёнком, жили у них». Она ответила, что и её родители, и его родители против того, чтобы они жили у них. Я сказала, что он не достоин того, чтобы с ним связываться. Бай Дасин заявила, что она больше никогда в жизни не будет связываться с такими людьми. Я сказала ей, что жизнь у неё ещё очень длинная, на что она ответила, что хочет стать другим человеком. Допив большими глотками какао, она попросила меня сходить вместе с ней и купить косметику. Она решила сменить свой имидж. Раньше она всегда пользовалась фирмой «Л’Ореаль», а теперь хочет сменить её на «Кристиана Диор» или «Кензо», но это очень дорого, и не исключено, что она будет пользоваться лосьоном для младенцев. Когда-то Софи Лорен говорила, что она пользуется только детским кремом.

Мы с ней обошли чуть ли не все этажи. В отделе женской одежды она постоянно ухватывалась за что-нибудь такое, что ей совершенно не шло: всякая пестрятина, или что-то жутко прозрачное, или обтягивающее. Я всё время её останавливала, но она упрямилась и нервничала. Она не только не прислушивалась к тому, что я говорю, но ещё и спорила со мной. Я ей говорила, что ни одно платье, которое она выбирала, мне не нравится. Она же возражала и говорила, с какой стати то, что мне нравится, должно нравиться и тебе? Я доказывала, что оно ей не идёт. Бай Дасин возмущалась: «Что, у меня даже нет права выбрать самой себе одежду?» Я отвечала: «Нужно помнить, что такая одежда всегда будет тебе не по фигуре». А она спросила: «Что это значит — „всегда“, скажи, что это значит? Всегда — это сколько?»

Я замолчала, так как поняла, что всё действительно не так просто, как я думала. На следующий день она мне позвонила по телефону, сказав, что она в офисе. И попросила меня угадать, что она вчера нашла в щели дивана. Она там нашла скомканный грязный пёстрый платочек. Наверняка это потерял Го Хун, когда приходил к ней с ребёнком. Это точно платочек ребёнка. Из-за этого платочка она целых полдня не находила себе места. На нём остался запах кислого молока, она его выстирала, а когда стирала, жалость не покидала её. Она стала говорить, как же живёт Го Хун с ребёнком, что у девочки нет даже чистого платка. Она сказала, что не может так относиться к Го Хуну, он такой несчастный, такой несчастный… Она повторила эти слова несколько раз и сказала, что много думала и всё же не может отказать Го Хуну. Я напомнила ей, что она ему уже отказала. Вот потому-то совесть меня всегда и грызёт, отреагировала она. Я её спросила: «Всегда — это сколько?»

Бай Дасин на мгновение растерялась, а потом сказала, что она не знает, но никогда не сможет стать такой, как хотела. Это оказывается тоже непросто, ещё труднее, чем выйти замуж за Го Хуна.

Дело шло к свадьбе Бай Дасин и Го Хуна. Я не собиралась спорить с ней по телефону или уговаривать её, а лишь сказала, что давно знала, что этим всё и кончится.

В тот вечер мы прогуливались с мужем по улице Чанъаньцзе. Он приехал специально из города N в Пекин, чтобы отвезти меня домой. Я никогда так не мечтала увидеть Ван Юна, как в этот раз. Я испытывала к нему бесконечную любовь и нежность. Мне хотелось положить голову ему на широкое и надёжное плечо и сказать: «Я всегда, всегда буду заботиться о тебе». Я оставила велосипед на стоянке у ресторана «Миньцзу». Переулок Фумахутун располагался наискосок. Мы зашли в него, но потом снова вышли на центральную магистраль. Мы решили не беспокоить Бай Дасин. Я спросила Ван Юна: «Ты всегда будешь хорошо ко мне относиться?» Держа меня за руку, он сказал, что всегда будет меня любить. Я спросила: «А всегда — это сколько?» Ван Юн спросил, что со мной? Я ему сказала, что переулок должны снести и что Бай Дасин скоро выйдет замуж. И ещё я сказала, что свою квартиру она отдаёт брату. А ещё я хотела ему сказать, что Бай Дасин с яичным шампунем на затылке, эта женщина, которая стирает под краном грязный детский платочек, неисправима.

Из-за этого я буду всегда досадовать. Всегда — это сколько?

Именно из-за того, что она неисправима, я буду всегда её любить. Всегда — это сколько?

Именно из-за досады и любви, даже когда в Пекине снесут все переулки, я всегда буду любоваться этим городом.

Перевод Н.А. Спешнева